Страница:
– Твикенгем в курсе, – раздался сзади чей-то голос. Все обернулись и увидели самого Твикенгема, с хмурым видом стоящего в дверном проеме. Эльфы хмурились очень редко, обычно они казались всем маленькими весельчаками, но Твикенгему сейчас было не до веселья.
– Около четырех часов ночи он украл лошадь на южной заставе, – разъяснил Твикенгем. – Дал хозяину лошади немного снотворного и скрылся на побережье.
– Вернулся в Гавань Дроздов, – предположил Джонатан.
– Возможно, – сказал Твикенгем. – Но может быть, и нет. Кто знает? От этой гавани нас отделяет несколько сот миль леса. Могут пройти недели, прежде чем мы схватим его. Вы правы, Профессор. Мы и так уже задержали вас здесь предостаточно. Плот и все припасы ждут двумя милями выше по реке. Мы отправляемся сейчас же. Во дворе стоят лошади.
– Лошади! – воскликнул Дули, которому никогда не доводилось ездить верхом. – Да, сэр, прошу прощения, сэр, но можно мне пройти этот путь пешком и дождаться вас там. Я быстро бегаю, потому что у меня гибкие кости на коленях.
– Тебе понравится езда верхом, – сказал Твикенгем, и его тон был скорее приказным, чем упрашивающим.
Путешественники вышли на улицу, погрузили свои вещи в небольшой экипаж и, с радостью убедившись, что с ними едут и коротышки, поскакали по дороге, идущей вдоль реки. Дули действительно был точен относительно того, что он может бегать очень быстро, – но только из-за того, что маленькие лошадки гномов бежали еле-еле, особенно лошадь, на которой восседал Сквайр, – видимо, он был слишком тяжел для нее. Лошадка Дули постоянно останавливалась, чтобы сорвать листок-другой. Дули хватался за поводья и дружески что-то кричал лошади, но все было бесполезно. В конце концов Твикенгем взял у Дули поводья и повел его лошадь сам. Дули казался слегка смущенным, но все же был рад, что лошадка поела, поскольку она, по-видимому, получила от этого большое удовольствие.
Плот был пришвартован к маленькому пирсу, уже за городом. Он был почти такой же, как и прежний, только на нем виднелся дополнительный парус и большое гребное колесо. С таким оснащением они могли хорошо идти все время, независимо от того, дул ветер или нет. Путешественникам понадобилось совсем немного времени на то, чтобы закинуть свои вещи на борт, проверить снаряжение и припасы и отдать швартовы. Труднее всего оказалось сказать “прощай” четырем коротышкам, которые должны были теперь отправиться по дороге вдоль реки в сторону Горной Страны эльфов и территории, на которой проживали коротышки.
Немного успокаивало то, что Сквайр Меркл казался все таким же веселым и жизнерадостным.
– Мы отправляемся воевать! – крикнул он, размахивая пухлой рукой. – Мы побьем их палками!
– Это мы их побьем, Сквайр, – сказал Джонатан. – А с вами мы еще встретимся где-нибудь. Я в этом просто убежден.
– Возможно, мы будем встречаться чаще, чем вы предполагаете, – сказал Буфо. – Мы вернемся к себе, чтобы собрать армию, а затем поднимемся к Стутону и устроим там охоту на гоблинов.
Сквайр вытащил из ножен короткий клинок и принялся размахивать им с криками:
– Привидения, прочь!
– Эй! – воскликнул Ветка, которого Сквайр едва не пронзил своим клинком.
Сквайр чуточку успокоился и убрал клинок на место. Все принялись пожимать друг другу руки. Приятный ветерок дул в сторону берега, и негромко шумел прибой. Твикенгем заметил, что время не терпит, и путешественники соскочили с причала на плот. Они махали четырем коротышкам, которые уже шагали вверх по дороге. Пока Джонатан раскладывал и ставил парус, Твикенгем вскочил на лошадь и ждал на причале, когда они отплывут. Сильно давя на румпель, чтобы плот вынесло в сторону стоячей воды у берега, путешественники начали свой путь домой. Паруса надуло ветром, и плот наконец поплыл. Твикенгем наблюдал за ними до тех пор, пока они не скрылись за первым поворотом. Утро было приятным, и Джонатан понял, что он совершенно спокоен и даже рад, что вновь плывет по реке.
– Около четырех часов ночи он украл лошадь на южной заставе, – разъяснил Твикенгем. – Дал хозяину лошади немного снотворного и скрылся на побережье.
– Вернулся в Гавань Дроздов, – предположил Джонатан.
– Возможно, – сказал Твикенгем. – Но может быть, и нет. Кто знает? От этой гавани нас отделяет несколько сот миль леса. Могут пройти недели, прежде чем мы схватим его. Вы правы, Профессор. Мы и так уже задержали вас здесь предостаточно. Плот и все припасы ждут двумя милями выше по реке. Мы отправляемся сейчас же. Во дворе стоят лошади.
– Лошади! – воскликнул Дули, которому никогда не доводилось ездить верхом. – Да, сэр, прошу прощения, сэр, но можно мне пройти этот путь пешком и дождаться вас там. Я быстро бегаю, потому что у меня гибкие кости на коленях.
– Тебе понравится езда верхом, – сказал Твикенгем, и его тон был скорее приказным, чем упрашивающим.
Путешественники вышли на улицу, погрузили свои вещи в небольшой экипаж и, с радостью убедившись, что с ними едут и коротышки, поскакали по дороге, идущей вдоль реки. Дули действительно был точен относительно того, что он может бегать очень быстро, – но только из-за того, что маленькие лошадки гномов бежали еле-еле, особенно лошадь, на которой восседал Сквайр, – видимо, он был слишком тяжел для нее. Лошадка Дули постоянно останавливалась, чтобы сорвать листок-другой. Дули хватался за поводья и дружески что-то кричал лошади, но все было бесполезно. В конце концов Твикенгем взял у Дули поводья и повел его лошадь сам. Дули казался слегка смущенным, но все же был рад, что лошадка поела, поскольку она, по-видимому, получила от этого большое удовольствие.
Плот был пришвартован к маленькому пирсу, уже за городом. Он был почти такой же, как и прежний, только на нем виднелся дополнительный парус и большое гребное колесо. С таким оснащением они могли хорошо идти все время, независимо от того, дул ветер или нет. Путешественникам понадобилось совсем немного времени на то, чтобы закинуть свои вещи на борт, проверить снаряжение и припасы и отдать швартовы. Труднее всего оказалось сказать “прощай” четырем коротышкам, которые должны были теперь отправиться по дороге вдоль реки в сторону Горной Страны эльфов и территории, на которой проживали коротышки.
Немного успокаивало то, что Сквайр Меркл казался все таким же веселым и жизнерадостным.
– Мы отправляемся воевать! – крикнул он, размахивая пухлой рукой. – Мы побьем их палками!
– Это мы их побьем, Сквайр, – сказал Джонатан. – А с вами мы еще встретимся где-нибудь. Я в этом просто убежден.
– Возможно, мы будем встречаться чаще, чем вы предполагаете, – сказал Буфо. – Мы вернемся к себе, чтобы собрать армию, а затем поднимемся к Стутону и устроим там охоту на гоблинов.
Сквайр вытащил из ножен короткий клинок и принялся размахивать им с криками:
– Привидения, прочь!
– Эй! – воскликнул Ветка, которого Сквайр едва не пронзил своим клинком.
Сквайр чуточку успокоился и убрал клинок на место. Все принялись пожимать друг другу руки. Приятный ветерок дул в сторону берега, и негромко шумел прибой. Твикенгем заметил, что время не терпит, и путешественники соскочили с причала на плот. Они махали четырем коротышкам, которые уже шагали вверх по дороге. Пока Джонатан раскладывал и ставил парус, Твикенгем вскочил на лошадь и ждал на причале, когда они отплывут. Сильно давя на румпель, чтобы плот вынесло в сторону стоячей воды у берега, путешественники начали свой путь домой. Паруса надуло ветром, и плот наконец поплыл. Твикенгем наблюдал за ними до тех пор, пока они не скрылись за первым поворотом. Утро было приятным, и Джонатан понял, что он совершенно спокоен и даже рад, что вновь плывет по реке.
Глава 17
Таинственный путешественник
Туман окутывал побережье. Он был густой и влажный, и поэтому большую часть дня Дули провел в рубке. Снаружи моросил мелкий дождичек. Куртка Джонатана пропиталась сыростью почти насквозь, а его волосы завились и торчали во все стороны, словно наэлектризованные. Одна прядь особенно настойчиво свешивалась Джонатану на лоб и закрывала глаза, и сколько он ни приглаживал и ни причесывал волосы, эффекта не было никакого.
Твикенгем позаботился о том, чтобы на плоту были установлены деревянные стулья, и Джонатан с Профессором удобно устроились на двух из них. Но у Джонатана от этого возникало ощущение, что он не путешествует, а совершает экскурсию. Если бы мимо прошло рыболовное судно или торговая баржа, оборудованные самым обычным образом, без роскошеств, Джонатан чувствовал бы себя довольно глупо – он расселся на палубе с таким видом, словно ждал, когда же ему преподнесут чашечку кофе. Но было так туманно, что прошедшие мимо несколько лодок были почти не видны, и они держались посередине реки, чтобы не натолкнуться на мель. Время от времени впереди и немного правее Джонатан видел призрачные очертания судов, которые больше походили на груду рангоута и такелажа, освещенные бортовыми огнями, – эти суда медленно плыли в сторону порта. Приглушенные голоса членов команды были слышны по всей реке. Прежде чем Джонатан увидел очертания приближающегося траулера, он сумел различить хриплый, низкий голос – кто-то устало рассказывал, что он уже двадцать лет не был в “Луне и Шляпе” за кружкой эля. Другой голос ответил: “Да”, а затем все стихло.
Джонатану было ужасно грустно слышать подобное, и он чуть не крикнул этим двум, что сам чувствует то же самое, несмотря на то что за пинтой эля он сидел прошлой ночью. Наверное, в том, что день такой серый и унылый, был виноват туман.
Проплывая вдоль берега и держась от него довольно близко, путешественники могли разглядеть лишь редкие фермерские дома, которые появлялись и тут же исчезали в мутной дымке. Они прошли устье маленькой речушки, оба берега которой густо заросли гигантской ольхой, увитой диким виноградом. И Джонатан, и Профессор Вурцл вспомнили это место, хотя тогда, когда они плыли вниз по реке, оно казалось более веселым и привлекательным, чем сейчас – с мокрыми деревьями, темнеющими в серой дымке. Когда они были футах в тридцати от берега, послышалось рычание какого-то зверя – медведя, а может быть, и лося, – а затем как этот зверь, прошлепав по мелководью, убежал в лес.
Большой удачей было то, что Твикенгем дал им карту реки. Хотя заблудиться здесь было практически невозможно, никто из них не знал Ориэль достаточно хорошо чтобы точно определить, сколько они уже проплыли и где находятся. Путешественники узнавали случайные ориентиры вроде устья речушки или острова, который они обходили с левой стороны, но не могли определить, какое расстояние было между этими ориентирами, потому что плот то тащился как улитка, то летел словно птица.
Карта Твикенгема была нанесена на длинный лист бумаги, скрученный наподобие свитка. В развернутом виде карта имела десять, а то и двадцать футов в длину, и на нее были нанесены почти все фермы, расположенные по обеим сторонам реки, все стремнины, даже самые маленькие песчаные отмели, поваленные деревья и корпус траулера, потерпевшего крушение милях в двадцати вверх по реке. Они полдня занимались тем, что, рассматривали карту, отыскивали на ней ориентиры и наблюдали за судами, которые шли посередине реки и. исчезали во мраке.
Ни Джонатана, ни Профессора не привлекала возможность вновь столкнуться со шхуной. Поэтому на носу и корме установили фонари – то, что они обязательно бы сделали во время путешествия вниз по реке, будь эти фонари под рукой.
Наконец Джонатан зашел в рубку и, стараясь не разбудить Дули и Ахава, которые спали на приготовленной для них постели, стал рыться в специальном шкафчике с припасами, пока не нашел кофейник, кофе и чудесную маленькую походную печку, которая представляла собой жестяную банку, набитую скрученной бумагой и восковыми свечами. Из свечей торчали фитили, а банка была установлена на металлической подставке с решеткой. В шкафчике обнаружилось и несколько других печек с топливом. С помощью такого оборудования прямо на палубе легко можно было сварить кофе, и Джонатану это казалось ужасно романтичным, если учитывать то, что он нашел и хорошую деревянную печку, на которой можно было готовить прямо в рубке.
Запах крепкого кофе для Джонатана и Профессора, наверное, был лучшим ощущением за последнее время. Джонатан пожалел, что рядом не было Буфо и Желтой Шляпы, а то бы они наверняка сочинили поэму о кофе. Вспоминая об огромном количестве ужасных стихов о любви, которые не были знаменательны ничем, кроме того, что отнимали зря время как у читателя, так и у самого поэта, Джонатан с удивлением отметил, что кофе, пожалуй, никогда в стихах не был увековечен. О всяких других напитках было написано, вероятно, множество стихов, хотя единственное, что в тот момент пришло Джонатану в голову, – это строчки вроде “пивом напиваться – ничего не бояться”. Когда же он вспомнил эти сроки, то решил, что они совершенно пусты и бессмысленны.
Так или иначе, но запах кофе был настолько дурманяще-приятным, что разбудил Дули. Вместе с Ахавом он вышел на палубу, держа в руках несколько ломтей хлеба и вилку для его поджаривания. День немного прояснился, и все перестало казаться таким мрачным, особенно когда они начали потягивать крепкий кофе и есть поджаренный хлеб, выпеченный в пекарне Экройда.
Фермы на берегах встречались все реже и реже, а леса между ними казались все более темными и дремучими. За последние два часа мимо не прошло ни одно судно, если не считать каноэ, которое вообще казалось пустым. Джонатан решил, что нужно спасти лодку, но решение это пришло к нему слишком поздно, когда каноэ уже унесло течением и они не смогли бы его поймать. Небо по-прежнему оставалось затянутым пеленой тумана. Джонатан подумал, что те двое с рыбацкого траулера, наверное, сейчас сидят в “Луне и Шляпе” и потягивают свой эль, а старик Монрой накалывает куски мяса на вертел, в то время как его жена чистит картофель и готовит начинку для пирогов. Он отхлебнул немного кофе и стал думать об этих пирогах, пока не задремал.
Но внезапно его разбудил чей-то голос.
– Я бы тоже не отказался от чашечки кофе, – произнес он.
Джонатан взглянул на Профессора, который стоял у руля.
– Тогда надо его сварить. Заварю-ка новый.
Дули стал оглядываться вокруг, словно ища некий призрак, который и сказал все это.
– Если я выпью еще немного вашего кофе, то буду весь вечер возбужден.
– Я ничего не говорил, – сказал Профессор.
Джонатану вспомнился первый день их путешествия из городка Твомбли, когда Дули заявил о своем присутствии. Его теория относительно говорящей собаки казалась тогда вполне разумным объяснением, но сейчас она бы не сработала, потому что Ахава, который крепко спал, совершенно не волновал кофе, и вряд ли можно было предположить, что ему приснился сон об этом напитке.
– Вы что, глухие, ребята? – вновь раздался тот же голос.
– Должно быть, это разговаривают на каком-то другом судне, – предположил Профессор. – Посмотри-ка внимательно, Джонатан.
Джонатан приподнял вверх фонарь. Он всматривался в туман и прислушивался, стараясь уловить скрип такелажа или шлепанье воды о борт судна. Но туман уже немного рассеялся, и Джонатану стало ясно, что вокруг на протяжении пары сотен ярдов нет ни одного судна. Это было непонятно. Он опять сел на место и наколол на вилку кусок хлеба. Но едва он намазал на него варенье, как откуда-то, по-видимому с крыши рубки, раздалось пение:
Хей– хо, веселый мельник,
Что за морями жил.
Он был большой бездельник
И блох сачком ловил.
Хей– хо, хей-хо,
И блох сачком ловил.
Затем кусок хлеба, насаженный на вилку, был схвачен кем-то и поплыл по воздуху, после чего исчез в невидимом рте.
Изумленный Профессор потянулся было к своему необычному оружию, которое он починил, но тут вспомнил, что оно вообще-то не было ружьем.
– Осторожнее, – предупредил он, кося глазами в разные стороны. – Тут какая-то чертовщина.
Неожиданно шляпа Профессора, потрепанная твидовая шляпа, поднялась в воздух, а затем так же спокойно опустилась на его затылок.
Дули захохотал как сумасшедший и закрыл рукой рот, стараясь подавить смех.
– Ну, Дули, мальчик, – раздался тот же самый голос. – У тебя и в самом деле есть чувство юмора. Как тебе мой плащ?
– Какой плащ? – спросил Дули, оглядываясь вокруг себя украдкой. – Не вижу никакого плаща, сэр, прошу прощения… Дедушка, это ты?
– Конечно я, – ответил старик Эскаргот откуда-то сверху, должно быть, с крыши рубки. – А может быть, ты думаешь, что я – проклятый гном Шелзнак?
– Уфф, – выдохнул Джонатан, а Профессор поправил на голове шляпу.
– Я был здесь все время с вами, парни, притаился, как скумбрия. Не хотелось обнаруживать себя до тех пор, пока мы не проплыли мимо последнего дома. Неизвестно ведь, кто там прячется. Но даже сейчас, по-моему, лучше не шуметь. – Раздался грохот, а затем шаги – это Эскаргот слез с крыши рубки. – Могу я воспользоваться вашей чашкой, Профессор? – спросил он, и в тот же момент чашка поплыла по воздуху, окунулась в воду и встряхнулась. В кофейнике еще оставалось немного кофе, и его остатки, черные как угольная пыль, горячим потоком вылились в чашку. Третье сиденье заскрипело, и чашка с кофе повисла над ним в воздухе.
– Я знал, что ты не вылез в окно, дедушка, – сказал Дули. – А они говорили, что ты сбежал и скрылся на побережье.
– Они дураки, Дули, мой мальчик. Хозяин гостиницы так же умен, как вон то дерево. Он всю ночь проторчал у замочной скважины. Наверное, думал, что я стану красть его полотенца. Тогда я тоже посмотрел на него в замочную скважину и подмигнул ему. Он сразу же отпрянул, и как только уполз в свою комнату, я вышел через парадный вход. Какой дурак станет лезть через окно, если у него под рукой есть дверь?
– Ха! – воскликнул Джонатан. – Я так и думал. Это Твикенгем все подстроил.
– Почти догадался, парень, – сказал Эскаргот. – Только подстроил все это я. Как вы понимаете, я не очень нравлюсь этому Шелзнаку. В свое время мы заключили сделку. И я понимаю, что у него сейчас в руках то, чего он не должен был иметь. Но и я получил от него несколько животных, которые ни на что особо не годились, были слишком маленькими. Но был там и один хороший зверь, парни. Поросенок, он жил в специальном ящике. По крайней мере, он выглядел как поросенок, в частности нос и лапы. Он чуял серебро эльфов за полмили – прямо как те свиньи, которых держат коротышки для сбора шампиньонов. Я сделал вид, что обменял его у бродячего музыканта, и хранил от всех в тайне. Мы счастливо пожили вместе, должен вам сказать, – там, в Белых Скалах.
– Что же случилось с этим поросенком? – спросил Джонатан.
– Умер бедняга. Но рано или поздно это все равно случилось бы с ним. Он и наполовину не был обычным поросенком, его собрали из каких-то кусков и обрезков. Проклятое сумасшедшее существо. Дьявол, вот как я звал его, да и сейчас называю так же. Но со мной ему было лучше, чем с этим проклятым гномом. Он хотел было приделать ему крылья.
– Вивисекция, вот как это называется! – закричал Профессор.
– Значит, то животное у реки, которое хотело перегрызть веревки… – начал Джонатан.
– Просто отвратительно, – закончил Профессор.
– А у тебя никогда не было таких животных? – спросил Дули. – Ни одного из этих отвра-как-их-там?
– Было, и не одно, – произнес Эскаргот. – Вот поэтому-то я и здесь, понимаете? Никто, кроме меня, не был в той проклятой башне. И я поклялся никогда туда не возвращаться, ни за какие сокровища гоблинов во всем их Лесу. Даже за горшок золота троллей.
– Так почему же вы возвращаетесь? -спросил Джонатан. – Сейчас вы были бы уже на полпути к Островам.
– Ну… – замялся Эскаргот, – да, я мог бы отправиться туда. Но я также могу сделать это весной. Отправился бы туда с Дули на субмарине. Какую роль играют несколько месяцев! Я не хотел бы давать повод для пересудов, что, мол, этот Теофил Эскаргот, Джентльмен Путешественник, сбежал перед началом сражения. Нет уж, сэр. Если этот гном начнет рвать и метать – а он начнет, даю вам слово, – то с ним я буду разговаривать там, а не на Очарованных Островах.
– Урра! – закричал Дули. – Мы отстегаем его, да, дедушка?
– Да, Дули. Дадим ему как следует на орехи.
– Скажите, а вы ничего не слышали о Ламбогском шаре? – спросил Профессор.
– О каком шаре? – переспросил Эскаргот.
– Шар, который был украден у эльфов лет сто назад, а может, и больше, – объяснил Профессор. – Это чистый кристалл – настоящий кристалл эльфов, а не обычное стекло, – большой, как дыня. Я сам его не видел, но говорят, что в нем кружатся облака, а сам он темно-синий, как ночное небо. И внутри него еще серебряная луна и звезды. Если шар положить перед освещенным окном, с ним начинают твориться чудеса. Звезды и луна кружатся по кругу, рядом с ними плывут облака, а может быть, конечно, это только так кажется, и каждый, кто вглядывается в этот шар, находит там себя и может парить в нем вместе со звездами и лететь туда, куда он хочет. А ваш приятель Бумп, Джонатан, большую часть своих книг написал лишь после того, как пообщался со старым Ламбогом в городе Коуг. Говорят, что стеклодув тот жил лет триста тому назад и что никогда не было ему равных и не будет. Я этому не верю ни на грош, – сказал Профессор и, стараясь смягчить свое высказывание, добавил: – Но я хотел бы спросить у вас, слышали ли вы что-нибудь об этом?
– Интересная история, – произнес Эскаргот. – И мне кажется, я что-то такое слышал – вспоминаю после вашего рассказа. И еще я как будто слышал, что этот шар сейчас находится у одного гнома.
– А я подумал, вдруг он у вас, – сказал Профессор. – У этого Шелзнака целая коллекция эльфийских чудес. Но они не все по праву принадлежат ему. – Профессор словно собрался бросить на Эскаргота взгляд, но поскольку он не был уверен, где именно тот находится, то даже не стал искать его глазами.
– А почему этот Ламбог не сделал еще такие шары? – спросил Джонатан.
– Он пытался, – ответил Профессор. – Он и разные другие стеклодувы. То пресс-папье, что ты купил в Городе-На-Побережье, – это была копия, я в этом уверен. Но в первом шаре была допущена какая-то ошибка. Даже старик Ламбог не понял, что именно произошло. Может быть, огонь был слишком сильным, или по ошибке в шар попала пыль эльфов или капелька эля, не знаю – случиться могла любая из тысячи неожиданностей.
– Ну, – произнес Эскаргот после долгого молчания, – если Шелзнак завладеет этим плащом, тогда он будет иметь все три главных чуда эльфов. Эти эльфы довольно расточительно обращаются со своими чудесами, верно? Вы можете украсть у них что-нибудь, а они за это дадут вам магический плащ. Звучит так, словно тут есть какая-то мораль. Или очень большая глупость.
– Думаю, мы скоро это узнаем, – сказал Профессор Вурцл, – тем или иным образом.
Джонатан вдруг осознал, что все это время они разговаривали с невидимкой, и решил побольше узнать об этом плаще.
– Что это за плащ такой? – спросил он.
– Этот плащ Твикенгем называл “тот самый плащ-невидимка”. Именно тот самый,а не просто плащ. Он немного тесноват мне, но эльфа он прикрывает с головой, как тент. Вот, взгляните.
Джонатан, Дули и Профессор уставились на чашку, висящую в воздухе, которая через минуту исчезла. Затем так же внезапно она появилась вновь. Наконец она оказалась на крыше рубки, а секунду спустя в воздухе появилась сигара. Затем она тоже исчезла, а вместо нее показались очки, которые тут же были водружены на невидимый нос.
– Очки нужны мне для чтения, – объяснил Эскаргот. – Стареть – это плохо. Вы ничуть не становитесь мудрее, а просто постепенно разваливаетесь на части.
– Но куда деваются все эти вещи, дедушка? – спросил Дули, стараясь не упустить момент, когда очки наконец исчезнут.
– Они оказались в этом проклятом плаще. На самом деле он больше похож на куртку, чем на плащ, вот что я скажу. Но у куртки, по крайней мере, есть рукава. И он ни черта не греет – как будто его вообще нет. Я был бы очень признателен, если бы вы дали мне запасные постельные принадлежности, парни, если вам не трудно. Я здорово замерз сегодня утром. Твикенгем сказал, чтобы я не отправлялся слишком быстро, а кто я такой, чтобы спорить с Твикенгемом? Никогда не спорьте с эльфом, который дает вам плащ-невидимку, – вот мой девиз, и пока что он меня не подводил.
– Полагаю, это так, – сказал Профессор, который, насколько подозревал Джонатан, думая об Эскарготе как о болтуне, и улыбнулся. Джонатан же был несколько иного мнения. Ему скорее нравилось то, как Эскаргот относился к жизни. Сам он предпочитал относиться к людям с доверием. Но ему хотелось знать, действительно ли Эскаргот настолько спокойно относился к своему возвращению в Высокую Башню, как хотел это показать, или нет? Если да, то он и в самом деле был удивительным человеком, этот дедушка Дули.
Они продолжали плыть и после наступления темноты, чтобы воспользоваться ветром, который очень помогал им. Участки реки, на которых часто шли суда, остались далеко позади, и Ориэль была такой широкой и текла так неторопливо, что путешественники нисколько не боялись натолкнуться на камни или попасть в стремнину. Поздно вечером плот выплыл наконец из тумана. В вечерних сумерках они чувствовали себя в безопасности и поэтому не прекращали движение – Профессор стоял у руля, а Джонатан был впередсмотрящим.
Но к полночи они оба выдохлись. И чем дальше, тем более бесполезной казалась им спешка. И уже в половине первого, если бы Джонатану предложили выбор – восьмичасовой сон или обладание картой с обозначением закопанных сокровищ, – он предпочел бы первое.
– Я все, Профессор, – сказал он, плотнее закутываясь в куртку, – давай бросим якорь, прямо здесь, и заночуем.
Но вместо ответа Профессора он услышал громкий храп. Джонатан обернулся и увидел, что его друг спит, привалившись головой к ручке руля. Плот все еще шел довольно ровно, хотя ветер почти стих. Убрать паруса и бросить два якоря, по одному с каждого борта, было совсем не так уж трудно. Плот держался прямо, кормой к побережью, но когда якорь, сброшенный с правого борта, зарылся в грунт, плот развернуло почти целиком. Якорь левого борта зацепился секундой позже, и плот оказался подвешенным на двух якорных цепях, подобно водным лилиям, плавающим в стоячей воде. Джонатан очень бы хотел, чтобы якоря прочно зацепились за корягу. Но он боялся, что проснется через несколько часов и обнаружит, что якоря не удержались и плот несется обратно и уже проплыл полпути к побережью. Однако гномы были моряками и, очевидно, неплохо разбирались в якорях, хотя единственный способ проверить их надежность – это испытать в деле. Наконец Джонатан затушил фонари, но почти сразу же пожалел об этом – луна не давала почти никакого света, а ночь была такой темной, что он, пробираясь на корму, споткнулся о сиденье на палубе.
Он растормошил Профессора, и они оба пошли в рубку и забрались в свои спальные мешки.
Твикенгем позаботился о том, чтобы на плоту были установлены деревянные стулья, и Джонатан с Профессором удобно устроились на двух из них. Но у Джонатана от этого возникало ощущение, что он не путешествует, а совершает экскурсию. Если бы мимо прошло рыболовное судно или торговая баржа, оборудованные самым обычным образом, без роскошеств, Джонатан чувствовал бы себя довольно глупо – он расселся на палубе с таким видом, словно ждал, когда же ему преподнесут чашечку кофе. Но было так туманно, что прошедшие мимо несколько лодок были почти не видны, и они держались посередине реки, чтобы не натолкнуться на мель. Время от времени впереди и немного правее Джонатан видел призрачные очертания судов, которые больше походили на груду рангоута и такелажа, освещенные бортовыми огнями, – эти суда медленно плыли в сторону порта. Приглушенные голоса членов команды были слышны по всей реке. Прежде чем Джонатан увидел очертания приближающегося траулера, он сумел различить хриплый, низкий голос – кто-то устало рассказывал, что он уже двадцать лет не был в “Луне и Шляпе” за кружкой эля. Другой голос ответил: “Да”, а затем все стихло.
Джонатану было ужасно грустно слышать подобное, и он чуть не крикнул этим двум, что сам чувствует то же самое, несмотря на то что за пинтой эля он сидел прошлой ночью. Наверное, в том, что день такой серый и унылый, был виноват туман.
Проплывая вдоль берега и держась от него довольно близко, путешественники могли разглядеть лишь редкие фермерские дома, которые появлялись и тут же исчезали в мутной дымке. Они прошли устье маленькой речушки, оба берега которой густо заросли гигантской ольхой, увитой диким виноградом. И Джонатан, и Профессор Вурцл вспомнили это место, хотя тогда, когда они плыли вниз по реке, оно казалось более веселым и привлекательным, чем сейчас – с мокрыми деревьями, темнеющими в серой дымке. Когда они были футах в тридцати от берега, послышалось рычание какого-то зверя – медведя, а может быть, и лося, – а затем как этот зверь, прошлепав по мелководью, убежал в лес.
Большой удачей было то, что Твикенгем дал им карту реки. Хотя заблудиться здесь было практически невозможно, никто из них не знал Ориэль достаточно хорошо чтобы точно определить, сколько они уже проплыли и где находятся. Путешественники узнавали случайные ориентиры вроде устья речушки или острова, который они обходили с левой стороны, но не могли определить, какое расстояние было между этими ориентирами, потому что плот то тащился как улитка, то летел словно птица.
Карта Твикенгема была нанесена на длинный лист бумаги, скрученный наподобие свитка. В развернутом виде карта имела десять, а то и двадцать футов в длину, и на нее были нанесены почти все фермы, расположенные по обеим сторонам реки, все стремнины, даже самые маленькие песчаные отмели, поваленные деревья и корпус траулера, потерпевшего крушение милях в двадцати вверх по реке. Они полдня занимались тем, что, рассматривали карту, отыскивали на ней ориентиры и наблюдали за судами, которые шли посередине реки и. исчезали во мраке.
Ни Джонатана, ни Профессора не привлекала возможность вновь столкнуться со шхуной. Поэтому на носу и корме установили фонари – то, что они обязательно бы сделали во время путешествия вниз по реке, будь эти фонари под рукой.
Наконец Джонатан зашел в рубку и, стараясь не разбудить Дули и Ахава, которые спали на приготовленной для них постели, стал рыться в специальном шкафчике с припасами, пока не нашел кофейник, кофе и чудесную маленькую походную печку, которая представляла собой жестяную банку, набитую скрученной бумагой и восковыми свечами. Из свечей торчали фитили, а банка была установлена на металлической подставке с решеткой. В шкафчике обнаружилось и несколько других печек с топливом. С помощью такого оборудования прямо на палубе легко можно было сварить кофе, и Джонатану это казалось ужасно романтичным, если учитывать то, что он нашел и хорошую деревянную печку, на которой можно было готовить прямо в рубке.
Запах крепкого кофе для Джонатана и Профессора, наверное, был лучшим ощущением за последнее время. Джонатан пожалел, что рядом не было Буфо и Желтой Шляпы, а то бы они наверняка сочинили поэму о кофе. Вспоминая об огромном количестве ужасных стихов о любви, которые не были знаменательны ничем, кроме того, что отнимали зря время как у читателя, так и у самого поэта, Джонатан с удивлением отметил, что кофе, пожалуй, никогда в стихах не был увековечен. О всяких других напитках было написано, вероятно, множество стихов, хотя единственное, что в тот момент пришло Джонатану в голову, – это строчки вроде “пивом напиваться – ничего не бояться”. Когда же он вспомнил эти сроки, то решил, что они совершенно пусты и бессмысленны.
Так или иначе, но запах кофе был настолько дурманяще-приятным, что разбудил Дули. Вместе с Ахавом он вышел на палубу, держа в руках несколько ломтей хлеба и вилку для его поджаривания. День немного прояснился, и все перестало казаться таким мрачным, особенно когда они начали потягивать крепкий кофе и есть поджаренный хлеб, выпеченный в пекарне Экройда.
Фермы на берегах встречались все реже и реже, а леса между ними казались все более темными и дремучими. За последние два часа мимо не прошло ни одно судно, если не считать каноэ, которое вообще казалось пустым. Джонатан решил, что нужно спасти лодку, но решение это пришло к нему слишком поздно, когда каноэ уже унесло течением и они не смогли бы его поймать. Небо по-прежнему оставалось затянутым пеленой тумана. Джонатан подумал, что те двое с рыбацкого траулера, наверное, сейчас сидят в “Луне и Шляпе” и потягивают свой эль, а старик Монрой накалывает куски мяса на вертел, в то время как его жена чистит картофель и готовит начинку для пирогов. Он отхлебнул немного кофе и стал думать об этих пирогах, пока не задремал.
Но внезапно его разбудил чей-то голос.
– Я бы тоже не отказался от чашечки кофе, – произнес он.
Джонатан взглянул на Профессора, который стоял у руля.
– Тогда надо его сварить. Заварю-ка новый.
Дули стал оглядываться вокруг, словно ища некий призрак, который и сказал все это.
– Если я выпью еще немного вашего кофе, то буду весь вечер возбужден.
– Я ничего не говорил, – сказал Профессор.
Джонатану вспомнился первый день их путешествия из городка Твомбли, когда Дули заявил о своем присутствии. Его теория относительно говорящей собаки казалась тогда вполне разумным объяснением, но сейчас она бы не сработала, потому что Ахава, который крепко спал, совершенно не волновал кофе, и вряд ли можно было предположить, что ему приснился сон об этом напитке.
– Вы что, глухие, ребята? – вновь раздался тот же голос.
– Должно быть, это разговаривают на каком-то другом судне, – предположил Профессор. – Посмотри-ка внимательно, Джонатан.
Джонатан приподнял вверх фонарь. Он всматривался в туман и прислушивался, стараясь уловить скрип такелажа или шлепанье воды о борт судна. Но туман уже немного рассеялся, и Джонатану стало ясно, что вокруг на протяжении пары сотен ярдов нет ни одного судна. Это было непонятно. Он опять сел на место и наколол на вилку кусок хлеба. Но едва он намазал на него варенье, как откуда-то, по-видимому с крыши рубки, раздалось пение:
Хей– хо, веселый мельник,
Что за морями жил.
Он был большой бездельник
И блох сачком ловил.
Хей– хо, хей-хо,
И блох сачком ловил.
Затем кусок хлеба, насаженный на вилку, был схвачен кем-то и поплыл по воздуху, после чего исчез в невидимом рте.
Изумленный Профессор потянулся было к своему необычному оружию, которое он починил, но тут вспомнил, что оно вообще-то не было ружьем.
– Осторожнее, – предупредил он, кося глазами в разные стороны. – Тут какая-то чертовщина.
Неожиданно шляпа Профессора, потрепанная твидовая шляпа, поднялась в воздух, а затем так же спокойно опустилась на его затылок.
Дули захохотал как сумасшедший и закрыл рукой рот, стараясь подавить смех.
– Ну, Дули, мальчик, – раздался тот же самый голос. – У тебя и в самом деле есть чувство юмора. Как тебе мой плащ?
– Какой плащ? – спросил Дули, оглядываясь вокруг себя украдкой. – Не вижу никакого плаща, сэр, прошу прощения… Дедушка, это ты?
– Конечно я, – ответил старик Эскаргот откуда-то сверху, должно быть, с крыши рубки. – А может быть, ты думаешь, что я – проклятый гном Шелзнак?
– Уфф, – выдохнул Джонатан, а Профессор поправил на голове шляпу.
– Я был здесь все время с вами, парни, притаился, как скумбрия. Не хотелось обнаруживать себя до тех пор, пока мы не проплыли мимо последнего дома. Неизвестно ведь, кто там прячется. Но даже сейчас, по-моему, лучше не шуметь. – Раздался грохот, а затем шаги – это Эскаргот слез с крыши рубки. – Могу я воспользоваться вашей чашкой, Профессор? – спросил он, и в тот же момент чашка поплыла по воздуху, окунулась в воду и встряхнулась. В кофейнике еще оставалось немного кофе, и его остатки, черные как угольная пыль, горячим потоком вылились в чашку. Третье сиденье заскрипело, и чашка с кофе повисла над ним в воздухе.
– Я знал, что ты не вылез в окно, дедушка, – сказал Дули. – А они говорили, что ты сбежал и скрылся на побережье.
– Они дураки, Дули, мой мальчик. Хозяин гостиницы так же умен, как вон то дерево. Он всю ночь проторчал у замочной скважины. Наверное, думал, что я стану красть его полотенца. Тогда я тоже посмотрел на него в замочную скважину и подмигнул ему. Он сразу же отпрянул, и как только уполз в свою комнату, я вышел через парадный вход. Какой дурак станет лезть через окно, если у него под рукой есть дверь?
– Ха! – воскликнул Джонатан. – Я так и думал. Это Твикенгем все подстроил.
– Почти догадался, парень, – сказал Эскаргот. – Только подстроил все это я. Как вы понимаете, я не очень нравлюсь этому Шелзнаку. В свое время мы заключили сделку. И я понимаю, что у него сейчас в руках то, чего он не должен был иметь. Но и я получил от него несколько животных, которые ни на что особо не годились, были слишком маленькими. Но был там и один хороший зверь, парни. Поросенок, он жил в специальном ящике. По крайней мере, он выглядел как поросенок, в частности нос и лапы. Он чуял серебро эльфов за полмили – прямо как те свиньи, которых держат коротышки для сбора шампиньонов. Я сделал вид, что обменял его у бродячего музыканта, и хранил от всех в тайне. Мы счастливо пожили вместе, должен вам сказать, – там, в Белых Скалах.
– Что же случилось с этим поросенком? – спросил Джонатан.
– Умер бедняга. Но рано или поздно это все равно случилось бы с ним. Он и наполовину не был обычным поросенком, его собрали из каких-то кусков и обрезков. Проклятое сумасшедшее существо. Дьявол, вот как я звал его, да и сейчас называю так же. Но со мной ему было лучше, чем с этим проклятым гномом. Он хотел было приделать ему крылья.
– Вивисекция, вот как это называется! – закричал Профессор.
– Значит, то животное у реки, которое хотело перегрызть веревки… – начал Джонатан.
– Просто отвратительно, – закончил Профессор.
– А у тебя никогда не было таких животных? – спросил Дули. – Ни одного из этих отвра-как-их-там?
– Было, и не одно, – произнес Эскаргот. – Вот поэтому-то я и здесь, понимаете? Никто, кроме меня, не был в той проклятой башне. И я поклялся никогда туда не возвращаться, ни за какие сокровища гоблинов во всем их Лесу. Даже за горшок золота троллей.
– Так почему же вы возвращаетесь? -спросил Джонатан. – Сейчас вы были бы уже на полпути к Островам.
– Ну… – замялся Эскаргот, – да, я мог бы отправиться туда. Но я также могу сделать это весной. Отправился бы туда с Дули на субмарине. Какую роль играют несколько месяцев! Я не хотел бы давать повод для пересудов, что, мол, этот Теофил Эскаргот, Джентльмен Путешественник, сбежал перед началом сражения. Нет уж, сэр. Если этот гном начнет рвать и метать – а он начнет, даю вам слово, – то с ним я буду разговаривать там, а не на Очарованных Островах.
– Урра! – закричал Дули. – Мы отстегаем его, да, дедушка?
– Да, Дули. Дадим ему как следует на орехи.
– Скажите, а вы ничего не слышали о Ламбогском шаре? – спросил Профессор.
– О каком шаре? – переспросил Эскаргот.
– Шар, который был украден у эльфов лет сто назад, а может, и больше, – объяснил Профессор. – Это чистый кристалл – настоящий кристалл эльфов, а не обычное стекло, – большой, как дыня. Я сам его не видел, но говорят, что в нем кружатся облака, а сам он темно-синий, как ночное небо. И внутри него еще серебряная луна и звезды. Если шар положить перед освещенным окном, с ним начинают твориться чудеса. Звезды и луна кружатся по кругу, рядом с ними плывут облака, а может быть, конечно, это только так кажется, и каждый, кто вглядывается в этот шар, находит там себя и может парить в нем вместе со звездами и лететь туда, куда он хочет. А ваш приятель Бумп, Джонатан, большую часть своих книг написал лишь после того, как пообщался со старым Ламбогом в городе Коуг. Говорят, что стеклодув тот жил лет триста тому назад и что никогда не было ему равных и не будет. Я этому не верю ни на грош, – сказал Профессор и, стараясь смягчить свое высказывание, добавил: – Но я хотел бы спросить у вас, слышали ли вы что-нибудь об этом?
– Интересная история, – произнес Эскаргот. – И мне кажется, я что-то такое слышал – вспоминаю после вашего рассказа. И еще я как будто слышал, что этот шар сейчас находится у одного гнома.
– А я подумал, вдруг он у вас, – сказал Профессор. – У этого Шелзнака целая коллекция эльфийских чудес. Но они не все по праву принадлежат ему. – Профессор словно собрался бросить на Эскаргота взгляд, но поскольку он не был уверен, где именно тот находится, то даже не стал искать его глазами.
– А почему этот Ламбог не сделал еще такие шары? – спросил Джонатан.
– Он пытался, – ответил Профессор. – Он и разные другие стеклодувы. То пресс-папье, что ты купил в Городе-На-Побережье, – это была копия, я в этом уверен. Но в первом шаре была допущена какая-то ошибка. Даже старик Ламбог не понял, что именно произошло. Может быть, огонь был слишком сильным, или по ошибке в шар попала пыль эльфов или капелька эля, не знаю – случиться могла любая из тысячи неожиданностей.
– Ну, – произнес Эскаргот после долгого молчания, – если Шелзнак завладеет этим плащом, тогда он будет иметь все три главных чуда эльфов. Эти эльфы довольно расточительно обращаются со своими чудесами, верно? Вы можете украсть у них что-нибудь, а они за это дадут вам магический плащ. Звучит так, словно тут есть какая-то мораль. Или очень большая глупость.
– Думаю, мы скоро это узнаем, – сказал Профессор Вурцл, – тем или иным образом.
Джонатан вдруг осознал, что все это время они разговаривали с невидимкой, и решил побольше узнать об этом плаще.
– Что это за плащ такой? – спросил он.
– Этот плащ Твикенгем называл “тот самый плащ-невидимка”. Именно тот самый,а не просто плащ. Он немного тесноват мне, но эльфа он прикрывает с головой, как тент. Вот, взгляните.
Джонатан, Дули и Профессор уставились на чашку, висящую в воздухе, которая через минуту исчезла. Затем так же внезапно она появилась вновь. Наконец она оказалась на крыше рубки, а секунду спустя в воздухе появилась сигара. Затем она тоже исчезла, а вместо нее показались очки, которые тут же были водружены на невидимый нос.
– Очки нужны мне для чтения, – объяснил Эскаргот. – Стареть – это плохо. Вы ничуть не становитесь мудрее, а просто постепенно разваливаетесь на части.
– Но куда деваются все эти вещи, дедушка? – спросил Дули, стараясь не упустить момент, когда очки наконец исчезнут.
– Они оказались в этом проклятом плаще. На самом деле он больше похож на куртку, чем на плащ, вот что я скажу. Но у куртки, по крайней мере, есть рукава. И он ни черта не греет – как будто его вообще нет. Я был бы очень признателен, если бы вы дали мне запасные постельные принадлежности, парни, если вам не трудно. Я здорово замерз сегодня утром. Твикенгем сказал, чтобы я не отправлялся слишком быстро, а кто я такой, чтобы спорить с Твикенгемом? Никогда не спорьте с эльфом, который дает вам плащ-невидимку, – вот мой девиз, и пока что он меня не подводил.
– Полагаю, это так, – сказал Профессор, который, насколько подозревал Джонатан, думая об Эскарготе как о болтуне, и улыбнулся. Джонатан же был несколько иного мнения. Ему скорее нравилось то, как Эскаргот относился к жизни. Сам он предпочитал относиться к людям с доверием. Но ему хотелось знать, действительно ли Эскаргот настолько спокойно относился к своему возвращению в Высокую Башню, как хотел это показать, или нет? Если да, то он и в самом деле был удивительным человеком, этот дедушка Дули.
Они продолжали плыть и после наступления темноты, чтобы воспользоваться ветром, который очень помогал им. Участки реки, на которых часто шли суда, остались далеко позади, и Ориэль была такой широкой и текла так неторопливо, что путешественники нисколько не боялись натолкнуться на камни или попасть в стремнину. Поздно вечером плот выплыл наконец из тумана. В вечерних сумерках они чувствовали себя в безопасности и поэтому не прекращали движение – Профессор стоял у руля, а Джонатан был впередсмотрящим.
Но к полночи они оба выдохлись. И чем дальше, тем более бесполезной казалась им спешка. И уже в половине первого, если бы Джонатану предложили выбор – восьмичасовой сон или обладание картой с обозначением закопанных сокровищ, – он предпочел бы первое.
– Я все, Профессор, – сказал он, плотнее закутываясь в куртку, – давай бросим якорь, прямо здесь, и заночуем.
Но вместо ответа Профессора он услышал громкий храп. Джонатан обернулся и увидел, что его друг спит, привалившись головой к ручке руля. Плот все еще шел довольно ровно, хотя ветер почти стих. Убрать паруса и бросить два якоря, по одному с каждого борта, было совсем не так уж трудно. Плот держался прямо, кормой к побережью, но когда якорь, сброшенный с правого борта, зарылся в грунт, плот развернуло почти целиком. Якорь левого борта зацепился секундой позже, и плот оказался подвешенным на двух якорных цепях, подобно водным лилиям, плавающим в стоячей воде. Джонатан очень бы хотел, чтобы якоря прочно зацепились за корягу. Но он боялся, что проснется через несколько часов и обнаружит, что якоря не удержались и плот несется обратно и уже проплыл полпути к побережью. Однако гномы были моряками и, очевидно, неплохо разбирались в якорях, хотя единственный способ проверить их надежность – это испытать в деле. Наконец Джонатан затушил фонари, но почти сразу же пожалел об этом – луна не давала почти никакого света, а ночь была такой темной, что он, пробираясь на корму, споткнулся о сиденье на палубе.
Он растормошил Профессора, и они оба пошли в рубку и забрались в свои спальные мешки.
Глава 18
Соленая говядина и капуста
Второй день был так же беден событиями, как и первый. Прибрежный туман полностью рассеялся, и солнце оказало любезность, появившись после полудня. Эскаргот решил, что лучше он вообще не будет снимать плащ, ни днем ни ночью, – вдруг их навестят какие-нибудь ползучие речные твари или случайно мимо будет пролетать ворона, которая окажется любимицей это страшного гнома.
Джонатана вполне устраивало такое положение вещей. На пути к побережью было предостаточно всяких таинственных происшествий, и его жажда приключений сейчас вполне удовлетворена. Кроме того, и Джонатан, и Дули, и Профессор принимали во всем этом участие исключительно как зрители. А если бы кому-то стало известно, что вместе с ними плывет и Эскаргот, то кто мог знать, какие опасности и беды ждали бы их впереди?
Поэтому Эскаргот снимал свой плащ только для того, чтобы умыться. Однажды он вынул обе руки из рукавов и вдруг стал виден, вместе со своим плащом, который выглядел вполне обычно. Оказалось, для того чтобы он и его одежда были полностью невидимы, достаточно вдеть в рукав хотя бы одну руку. Эскаргот был такой же седой и такой же бородатый, как в тот день, когда они нашли его в Гавани Дроздов. Он объяснил, что создавал “некий образ” и надеялся сойти за пирата во время путешествия в апреле. По-видимому, чем более дико выглядел пират, тем более высоко его оценивали в определенных кругах.
Джонатан всегда думал об Эскарготе как о человеке пожилом – наверное, потому, что Дули постоянно называл его “старый дедушка”. Но в то же время он считал, что того никак нельзя назвать стариком в общепринятом смысле этого слова. У Эскаргота волосы были черные как смоль, и хотя у него пробилось уже несколько седых волосков в бороде, об этом пока совершенно не стоило беспокоиться. Когда Джонатан увидел Эскаргота впервые, а было это довольно давно, тот показался ему щеголем. Его борода – или, скорее, бородка – была коротко и аккуратно подстрижена. Он носил высокую шляпу, в руках держал тросточку с серебряным набалдашником и никогда не появлялся в городе в дневное время без галстука, приколотого булавкой. Он поражал собеседников культурой речи, и в высказываниях его не было того морского жаргона, который появился позднее. При встрече он говорил “добрый день, сэр” и отвешивал легкий поклон и в разговоре тут и там вставлял “прошу” и “извольте”. В то время Джонатан был весьма юн, ему очень нравились такие манеры, и он даже старался подражать им. Со временем, однако, он понял, что всегда был и остается простым Джонатаном Бингом и вся эта манерность была ненужной и глупой.
Джонатана вполне устраивало такое положение вещей. На пути к побережью было предостаточно всяких таинственных происшествий, и его жажда приключений сейчас вполне удовлетворена. Кроме того, и Джонатан, и Дули, и Профессор принимали во всем этом участие исключительно как зрители. А если бы кому-то стало известно, что вместе с ними плывет и Эскаргот, то кто мог знать, какие опасности и беды ждали бы их впереди?
Поэтому Эскаргот снимал свой плащ только для того, чтобы умыться. Однажды он вынул обе руки из рукавов и вдруг стал виден, вместе со своим плащом, который выглядел вполне обычно. Оказалось, для того чтобы он и его одежда были полностью невидимы, достаточно вдеть в рукав хотя бы одну руку. Эскаргот был такой же седой и такой же бородатый, как в тот день, когда они нашли его в Гавани Дроздов. Он объяснил, что создавал “некий образ” и надеялся сойти за пирата во время путешествия в апреле. По-видимому, чем более дико выглядел пират, тем более высоко его оценивали в определенных кругах.
Джонатан всегда думал об Эскарготе как о человеке пожилом – наверное, потому, что Дули постоянно называл его “старый дедушка”. Но в то же время он считал, что того никак нельзя назвать стариком в общепринятом смысле этого слова. У Эскаргота волосы были черные как смоль, и хотя у него пробилось уже несколько седых волосков в бороде, об этом пока совершенно не стоило беспокоиться. Когда Джонатан увидел Эскаргота впервые, а было это довольно давно, тот показался ему щеголем. Его борода – или, скорее, бородка – была коротко и аккуратно подстрижена. Он носил высокую шляпу, в руках держал тросточку с серебряным набалдашником и никогда не появлялся в городе в дневное время без галстука, приколотого булавкой. Он поражал собеседников культурой речи, и в высказываниях его не было того морского жаргона, который появился позднее. При встрече он говорил “добрый день, сэр” и отвешивал легкий поклон и в разговоре тут и там вставлял “прошу” и “извольте”. В то время Джонатан был весьма юн, ему очень нравились такие манеры, и он даже старался подражать им. Со временем, однако, он понял, что всегда был и остается простым Джонатаном Бингом и вся эта манерность была ненужной и глупой.