Страница:
Князь Андроников был недоволен, что российское командование не предоставляло ему регулярных войск. В самом начале июня 1850 года Андроников небольшой грузинский отряд под командованием полковника Золотарева направил в Магландвалетское осетинское общество, считавшееся самым неспокойным районом. Было видно, что бои в этом обществе и поражение Золотарева с его смешанным русско-грузинским отрядом склонят командование к решению о введении российских войск в карательную экспедицию. В письме из Джавского ущелья полковник Золотарев жаловался, что «сам же по малочисленности отряда не могу следовать обратно, ибо отряд так слаб, что достаточно 60 человек неприятеля, чтобы удержать меня в Ханикаткау». Он также сообщал о нехватке провианта, патронов, медикаментов и перевязочного материала. Что касается самих военных операций, то, судя по всему, они были незначительны. Золотарев свидетельствовал, что местные жители выдали аманатов и заверили его «о прекращении всяких со стороны их неприязненных действий». Полковник также уверял Андроникова, «что следование вашего сиятельства по Джавскому ущелью этим будет совершенно безопасно». На другой день полковник донес также Андроникову, что к нему, Золотареву, Махамат Томаев, как глава повстанческого движения, «прислал от всего осетинского народа выборного» представителя для переговоров. Последний заявил Золотареву, что жители Джавского общества дали «аманатов с условием, чтобы правительство разобрало их дело и, если найдет, что» они «принадлежат Мачабелову и Эристову, то они беспрекословно подчинятся в продолжение всего времени производства дел» до завершения правительственного расследования вопроса о правомерности феодального господства грузинских князей в Южной Осетии. «Выборный представитель» Осетии заверял также в том, что осетины «не будут предпринимать никаких неприязненных действий и все требования правительства будут в точности исполнять». Одновременно Золотарев сообщал Андроникову, что представитель Осетии просил, «чтоб и мы», т. е. грузинские войска, «со своей стороны прекратили все враждебные действия и не разоряли бы их». Таким образом, благодаря полковнику Золотареву становилось очевидным, что карательная экспедиция, организованная Андрониковым и его командой, проводилась без достаточных на то оснований; ложными являлись также доклады Андроникова о непримиримости осетин, об их якобы нежелании вести переговоры и стремлении к всеобщему восстанию. Опасаясь, что возможно разоблачение, князь Андроников спешил ввести войска в Южную Осетию, чтобы таким образом донесения писал уже не Золотарев, а он сам. В первом же рапорте, продолжая дальше свою ложь, Андроников пытался представить все, о чем писал Золотарев, в ином свете. Генерал утверждал, что «рукские, джамагские и маглан-двалетские бунтовщики, как главные возмутители этих селений, вновь не бросили в них бунта». Уточним: именно из этих мест к Золотареву старшины прислали своего «выборного представителя» для мирного разрешения острых вопросов. Через три фразы Андроников вновь повторил эту же мысль: «...Самые закоренелые бунтовщики и зачинщики восстания – суть жители рукские, джамагские и маглан-двалетские»... У них и «притоны», и «сильнейшие завалы», и прочее – так нагнетал обстановку генерал, ранее боявшийся войти с войсками в Южную Осетию и заславший перед этим Золотарева. Досталось и русскому полковнику... Рассерженный на него Андроников темпераментно доказывал, что Золотарев занял «одну часть пустого селения»... с другой стороны, забывая о логике, доносил, что произошло «совершенное расстройство отряда полковника Золотарева». Еще раз уточним: сам полковник не писал о столь кровопролитных боях у «пустой части» селения Джимаги, как то изображал Андроников. Наибольшее возмущение Андроникова вызвало «поведение» Золотарева, который, «не имея разрешения от меня, допустил переговоры с главными бунтовщиками во главе их с Махаматом и Тасолтаном Томаевыми, заключил с ними некоторые непозволительные условия, а что всего важнее, принял от них аманатов на честное слово». Напомним, Золотарев никаких договоров с Осетией не заключал, а всего лишь создал «условия» для мирных переговоров, которыми, как был уверен полковник, могли бы воспользоваться обе стороны.
На этом этапе карательной экспедиции начинало проясняться, что у князя Андроникова изначально был свой «секрет», у наместника Воронцова своя собственная тайна. Оба, естественно, были главными игроками в сюжете с экспедицией, столь далеко зашедшей, что явно напоминали игру «матерой» кошки с мышкой. «Секрет» Андроникова нам известен, он был прост и хорошо прочитывался. Грузинский генерал упорно добивался от Воронцова, чтобы ему помогли регулярными войсками, и рассчитывал с помощью русских солдат расправиться с Осетией. Вступив с войсками в Южную Осетию, Андроников вновь попытался вымолить у наместника российские войска. Из Джави он писал Воронцову, что в связи с действиями полковника Золотарева обстановка изменилась настолько, что он не может двигаться дальше. Более конкретно Андроников ссылался на ослабленность отряда Золотарева, и «в особенности» из-за «сомнительного положения Нарского участка». Ситуация действительно изменилась не только в «Нарском участке, но и во всей Осетии. Виновником такой перемены был не полковник Золотарев», как утверждал Андроников, а он сам. Суть дела заключалась в том, что Золотареву осетины отдали аманатов, – «сам Тасолтан Томаев отдал в аманаты своего сына» – с условием, что если Андроников не согласится на мирные переговоры, то полковник обязывался вернуть аманатов обратно – именно под это Золотарев ничтоже сумняшеся дал честное слово. Но Андроников не желал выполнить подобную клятву, одинаково священную и для русского офицера, и для горца. Намерения Андроникова, не пожелавшего вести переговоры, накалили обстановку в Осетии. По свидетельству самого генерала, «с прибытием моим они (осетины. – М. Б.) еще более усилили свои замыслы, распространили бунт и на другие ущелья и, таким образом, устроили и приготовили восстание почти целой Осетии». «В новой обстановке» Андроников просил начальника главного штаба Отдельного Кавказского корпуса из Коби в тыл повстанцев направить на Рукский перевал отряд российских войск «в составе 2-х рот и 400 человек милиции, а также усилить его собственный отряд двумя ротами»; войсковые силы, судя по всему, из-за дезертирства сильно сокращались – так, горийский уездный начальник сообщал, что «из осетинского отряда вновь бежали милиционеры», захватив с собой оружие.
Последующие военные события, связанные с вооруженным вторжением в Осетию, подробно в свое время были воспроизведены советским историком З.Н. Ванеевым, и нет смысла их вновь подвергать описанию. Отметим лишь – сценарий боев, происходивших главным образом по обе стороны Рокского перевала и бассейна реки Большой Лиахвы, ничем особенным не отличался – кровопролитные сражения, сожжение и разрушение населенных пунктов, отход жителей в районы высокогорья, захват пленных, аманатов и пр. Добавим: события на Рокском перевале выдвинули нового народного героя, прочно вошедшего в военную историю осетин. Поручик русской армии Махамат Томаев стал не только признанным лидером освободительного движения, развернувшегося в Осетии, но и показал необычайное личное мужество. Когда поредели ряды его отряда, он занял удобную позицию – «Махаматы хацан» и стрелял по своему противнику без единого промаха – об этом говорили как о легенде, добавляя, что Махамат стрелял из «золотых пуль». Отдельно следует отметить и другое: превосходный ученый, каким, несомненно, был З.Н. Ванеев, писавший о событиях весны и начала лета 1850 года в Южной Осетии, не заметил, сколь коварную и тайную игру затеял Воронцов с экспедицией князя Андроникова – и не только с Андрониковым, но и с Петербургом... Однако об этом позже...
Тайный замысел наместника
Неожиданная развязка
Решение четвертого департамента Сената
На этом этапе карательной экспедиции начинало проясняться, что у князя Андроникова изначально был свой «секрет», у наместника Воронцова своя собственная тайна. Оба, естественно, были главными игроками в сюжете с экспедицией, столь далеко зашедшей, что явно напоминали игру «матерой» кошки с мышкой. «Секрет» Андроникова нам известен, он был прост и хорошо прочитывался. Грузинский генерал упорно добивался от Воронцова, чтобы ему помогли регулярными войсками, и рассчитывал с помощью русских солдат расправиться с Осетией. Вступив с войсками в Южную Осетию, Андроников вновь попытался вымолить у наместника российские войска. Из Джави он писал Воронцову, что в связи с действиями полковника Золотарева обстановка изменилась настолько, что он не может двигаться дальше. Более конкретно Андроников ссылался на ослабленность отряда Золотарева, и «в особенности» из-за «сомнительного положения Нарского участка». Ситуация действительно изменилась не только в «Нарском участке, но и во всей Осетии. Виновником такой перемены был не полковник Золотарев», как утверждал Андроников, а он сам. Суть дела заключалась в том, что Золотареву осетины отдали аманатов, – «сам Тасолтан Томаев отдал в аманаты своего сына» – с условием, что если Андроников не согласится на мирные переговоры, то полковник обязывался вернуть аманатов обратно – именно под это Золотарев ничтоже сумняшеся дал честное слово. Но Андроников не желал выполнить подобную клятву, одинаково священную и для русского офицера, и для горца. Намерения Андроникова, не пожелавшего вести переговоры, накалили обстановку в Осетии. По свидетельству самого генерала, «с прибытием моим они (осетины. – М. Б.) еще более усилили свои замыслы, распространили бунт и на другие ущелья и, таким образом, устроили и приготовили восстание почти целой Осетии». «В новой обстановке» Андроников просил начальника главного штаба Отдельного Кавказского корпуса из Коби в тыл повстанцев направить на Рукский перевал отряд российских войск «в составе 2-х рот и 400 человек милиции, а также усилить его собственный отряд двумя ротами»; войсковые силы, судя по всему, из-за дезертирства сильно сокращались – так, горийский уездный начальник сообщал, что «из осетинского отряда вновь бежали милиционеры», захватив с собой оружие.
Последующие военные события, связанные с вооруженным вторжением в Осетию, подробно в свое время были воспроизведены советским историком З.Н. Ванеевым, и нет смысла их вновь подвергать описанию. Отметим лишь – сценарий боев, происходивших главным образом по обе стороны Рокского перевала и бассейна реки Большой Лиахвы, ничем особенным не отличался – кровопролитные сражения, сожжение и разрушение населенных пунктов, отход жителей в районы высокогорья, захват пленных, аманатов и пр. Добавим: события на Рокском перевале выдвинули нового народного героя, прочно вошедшего в военную историю осетин. Поручик русской армии Махамат Томаев стал не только признанным лидером освободительного движения, развернувшегося в Осетии, но и показал необычайное личное мужество. Когда поредели ряды его отряда, он занял удобную позицию – «Махаматы хацан» и стрелял по своему противнику без единого промаха – об этом говорили как о легенде, добавляя, что Махамат стрелял из «золотых пуль». Отдельно следует отметить и другое: превосходный ученый, каким, несомненно, был З.Н. Ванеев, писавший о событиях весны и начала лета 1850 года в Южной Осетии, не заметил, сколь коварную и тайную игру затеял Воронцов с экспедицией князя Андроникова – и не только с Андрониковым, но и с Петербургом... Однако об этом позже...
Тайный замысел наместника
Никто так внимательно не следил за подготовкой и проведением карательной экспедиции, и никто в ней не был так заинтересован, как Воронцов. Это происходило без суеты, без особой переписки – так, словно в Осетии происходит нечто рядовое. Экспедицией занимались главным образом начальник гражданского управления Закавказским краем генерал В.И. Бебутов, происходивший из древней армянской фамилии, и генерал Андроников, нам хорошо известный. Есть все основания думать, что ни один из них ничего не знал о подлинных целях, которые вынашивались Воронцовым, направлявшим экспедицию в Южную Осетию. Рассматривая организацию экспедиции, мы указывали лишь на задачу, которая имелась в виду князем Андрониковым, возглавившим экспедицию. Точно так же воспринимал ее целый корпус тавадов, принимавших в ней участие; «независимо от... семи сотен» из Горийского уезда в экспедиции Андроникова «была особо дворянская сотня, состоявшая из князей и дворян того же уезда», командовал сотней Александр Эристов. Естественно, семью сотнями грузинской милиции и сотней дворянских легионеров – выходцев из Горийского уезда, в состав которого входила значительная территория Южной Осетии, экспедиция понималась как феодальный поход с надеждой, что произойдет окончательный раздел Южной Осетии на феодальные владения.
Можно утвердительно судить и о том, что Воронцов, обладавший особыми полномочиями, данными ему императором, мог выделить российские войска Андроникову, но, не желая этого, ожидал, что грузинская экспедиция при ее успехе произведет наибольший политический эффект. Это вытекало из общей стратегии, основанной на идее о тесном политическом альянсе между российскими властями и грузинской знатью, высказываемой наместником и ранее. Еще летом в 1846 году Воронцов призывал Николая I окончательно определиться с выяснением списков княжеских и дворянских родов, считая, что «это дело по важности своей и последствиям сильно будет содействовать слиянию Закавказья с Россией». Об этом же значении грузинской знати – в общем-то, ошибочно – наместник напоминал и позже, после того, как две комиссии за четыре дня возвели в Грузии сонм тавадов в статус князей и дворян, значительно увеличив их количество. О своем «сильном» стремлении возвысить представителей грузинской знати с целью «слияния Закавказья и России» Воронцов писал и в своих отчетах, составлявшихся им через каждые два года. Грузинская карательная экспедиция в Южную Осетию с последующим разделом ее на феодальные владения хорошо вписывалась в общую стратегию политики Воронцова в Закавказье. Однако тайна наместника скрывалась не в этой стратегии, слишком прозрачной. Чтобы полнее ее раскрыть, вернемся к самой экспедиции.
В письме генералу Бебутову от 19 июня 1850 года Воронцов высказывает свое удовлетворение тем, как проходит карательная экспедиция в Осетии. «Князю Андроникову, – писал наместник, – ничего не остается делать, как довершить... совершенное усмирение бунтующих осетин, арестовать зачинщиков для отсылки под строгим караулом в Тифлис, взять еще, кроме того, по своему усмотрению аманатов». Как и Андроников, наместник нарочито нагнетает обстановку и обвиняет осетин, что «они сами на себя навлекли наказание и разорение, которое теперь терпят». Воронцов дает понять генералу Бебутову, что не собирается с Осетией вести каких-либо переговоров. «Я, – предупреждает он, – никак не позволю им (осетинам. – М. Б.) посылать ко мне уже больше депутатов». Он напоминает, что ранее вел с ними переговоры, просил их нести князьям Мачабели повинности, но каждый раз под разными предлогами они уклонялись от этих повинностей. Наместник напомнил и о другом – о том, что осетины подали жалобу на князей в правительствующий Сенат и, дескать, пусть ждут решения... Действительно, осетинская крестьянская депутация еще в 1848 году в очередной раз подала в Сенат жалобу о правовой несостоятельности решения российских властей, согласно которой князьям Мачабели в Южной Осетии были предоставлены феодальные владения. Воронцов был уверен, что жалобы югоосетинских обществ, как и ранее, не будут рассмотрены. Гораздо больше уверенности у него было в успехе грузинской экспедиции Андроникова. Ответственность за экспедицию, являвшуюся «большим обременением для казны», и за ее громоздкость наместник возлагал на осетин. Ключевой мыслью письма Воронцова к генералу Бебутову стоило считать указание о том, что Андроникову «необходимо взять такие меры, чтобы впредь они (осетины. – М. Б.) не могли бы повторить преступные свои замыслы и поступки». Наместник, как и Андроников, резко осудил полковника Золотарева, вступившего с представителем из Осетии в переговоры. Вместе с тем Воронцов явно не желал, чтобы с грузинской экспедицией в Осетию – с его детищем были связаны негативные впечатления, он по этой причине похвалил Золотарева за «успешную атаку». Воронцов превосходно понимал низкую боеспособность грузинских отрядов и разделял опасения по этому поводу самого генерала Андроникова, не решавшегося двигаться дальше Джави. Когда отряд Золотарева был укреплен российскими солдатами, именно он, Золотарев, взял на себя основную военную операцию на Рокском перевале и успешно ее провел. Добавим: двухтысячный грузинский отряд, кроме мародерства, ничем особенным в военном отношении не отличился, экспедицию вынесли на себе 250 солдат и офицеров полковника Золотарева, действия которого, по словам самого наместника, служили «общей цели».
Итак, наместник Воронцов и начальник экспедиции Андроников, казалось, хорошо понимали друг друга, когда речь заходила о задаче вооруженного похода в Южную Осетию. Но был еще генерал Бебутов, также занимавшийся делами экспедиции. Как начальник гражданского управления Закавказского края, по роду своей деятельности он должен был знать об экспедиции все. Однако, согласно плану Воронцова, генералу Бебутову полагалось ведать только о том, что осетины непокорны и их срочно следует покорить. Наместник не был обязан ставить в известность начальника гражданского управления о том, как развивались события в Южной Осетии, но он подробно о них пишет своему подчиненному, давая ему понять, как надо рассматривать все, что происходит в Осетии. В частности, Воронцов внушает Бебу-тову, что «в случае», если осетины продолжат свою борьбу и «посвятят» себя «безумию», то «Андроников имеет все способы, чтобы довершить их покорение». Не забыл при этом похвалить генералу Бебутову начальника экспедиции: «...я же, зная военные качества и решимость князя Андроникова, не сомневаюсь ни мало, что он все это дело скоро приведет к желаемому концу», – писал Воронцов.
Но у наместника была еще одна тайна, в которой он не был намерен кому-либо признаться, разве что только самому императору Николаю I – и то не во всем. Но сначала приведем небольшую справку. В своем отчете за 1846–1848 годы он жаловался на сложности транспортных коммуникаций, связывавших метрополию с Закавказьем. Еще в самом начале 40-х годов XIX века генерал Головин приступил к строительству дороги – от Казбеги до Пасанаури по Гуда-макарскому ущелью в обход Крестового перевала, труднопроходимого в зимнее время. Воронцов считал, что обходная дорога также была подвержена снежным лавинам, и находил, что у Военно-Грузинской дороги нет серьезных коммуникационных перспектив. Кроме того, он указывал на недостаточность для сухопутной связи с Закавказьем одной только Военно-Грузинской дороги. Об этом Воронцов писал Николаю I, сообщая ему, что «с самого приезда» на Кавказ он «занялся изысканиями совершенно другой дороги через Осетинские горы». Он имел в виду путь сообщения, пролегающий по центральной части Осетии и ведущий в Закавказье, ближе к его западному крылу. В свое время этой дорогой интересовался Ермолов. Но последний ориентировался на Мамисонский перевал, Воронцов же предпочитал Рокский. Ермолову в его намерении проложить сообщение через Мамисонское ущелье воспрепятствовали осетины, опасавшиеся, что по этой дороге будут совершаться вооруженные набеги грузинских тавадов. Что касается Воронцова, то еще в 1804 году в зимнее время в походе генерала Цицианова в Осетию ему довелось перейти через Рокский перевал и осмотреть местность. Наместник вспомнил, что в далеком 1804 году, до его посещения Рокского перевала, на нем, на перевале, произошли тяжелые бои, в результате которых осетинские повстанцы «полностью истребили полк Рышкина». С тех пор, писал в 1848 году Воронцов, «во мне осталась мысль, что дорога, по коей двигался полк Рышкина, была удобна в физическом отношении». Из приведенной исторической справки он заключил: «...причиною постигшего» полковника Донского полка Рышкина «несчастия были люди, а не природа». Собственно, грузинская экспедиция под командованием генерала Андроникова должна была устранить своей военной операцией главное препятствие для строительства дороги на Рокском перевале, т. е. истребить местных жителей, внушавших наместнику военную опасность. Именно этот замысел был для Воронцова основным, также направленным на достижение его ключевой идеи – «содействовать слиянию Закавказья с Россией». Идея об истреблении осетин, расположенных близ Рокского перевала, не была реализована. Экспедиции удалось нанести поражение отряду Махамата Томаева, оказавшему сопротивление; силы были неравны, грузинские отряды численно превосходили осетин семикратно. Но жители перебрались в горы. Остатки отряда и их руководитель Махамат Томаев ушли в подполье.
Можно утвердительно судить и о том, что Воронцов, обладавший особыми полномочиями, данными ему императором, мог выделить российские войска Андроникову, но, не желая этого, ожидал, что грузинская экспедиция при ее успехе произведет наибольший политический эффект. Это вытекало из общей стратегии, основанной на идее о тесном политическом альянсе между российскими властями и грузинской знатью, высказываемой наместником и ранее. Еще летом в 1846 году Воронцов призывал Николая I окончательно определиться с выяснением списков княжеских и дворянских родов, считая, что «это дело по важности своей и последствиям сильно будет содействовать слиянию Закавказья с Россией». Об этом же значении грузинской знати – в общем-то, ошибочно – наместник напоминал и позже, после того, как две комиссии за четыре дня возвели в Грузии сонм тавадов в статус князей и дворян, значительно увеличив их количество. О своем «сильном» стремлении возвысить представителей грузинской знати с целью «слияния Закавказья и России» Воронцов писал и в своих отчетах, составлявшихся им через каждые два года. Грузинская карательная экспедиция в Южную Осетию с последующим разделом ее на феодальные владения хорошо вписывалась в общую стратегию политики Воронцова в Закавказье. Однако тайна наместника скрывалась не в этой стратегии, слишком прозрачной. Чтобы полнее ее раскрыть, вернемся к самой экспедиции.
В письме генералу Бебутову от 19 июня 1850 года Воронцов высказывает свое удовлетворение тем, как проходит карательная экспедиция в Осетии. «Князю Андроникову, – писал наместник, – ничего не остается делать, как довершить... совершенное усмирение бунтующих осетин, арестовать зачинщиков для отсылки под строгим караулом в Тифлис, взять еще, кроме того, по своему усмотрению аманатов». Как и Андроников, наместник нарочито нагнетает обстановку и обвиняет осетин, что «они сами на себя навлекли наказание и разорение, которое теперь терпят». Воронцов дает понять генералу Бебутову, что не собирается с Осетией вести каких-либо переговоров. «Я, – предупреждает он, – никак не позволю им (осетинам. – М. Б.) посылать ко мне уже больше депутатов». Он напоминает, что ранее вел с ними переговоры, просил их нести князьям Мачабели повинности, но каждый раз под разными предлогами они уклонялись от этих повинностей. Наместник напомнил и о другом – о том, что осетины подали жалобу на князей в правительствующий Сенат и, дескать, пусть ждут решения... Действительно, осетинская крестьянская депутация еще в 1848 году в очередной раз подала в Сенат жалобу о правовой несостоятельности решения российских властей, согласно которой князьям Мачабели в Южной Осетии были предоставлены феодальные владения. Воронцов был уверен, что жалобы югоосетинских обществ, как и ранее, не будут рассмотрены. Гораздо больше уверенности у него было в успехе грузинской экспедиции Андроникова. Ответственность за экспедицию, являвшуюся «большим обременением для казны», и за ее громоздкость наместник возлагал на осетин. Ключевой мыслью письма Воронцова к генералу Бебутову стоило считать указание о том, что Андроникову «необходимо взять такие меры, чтобы впредь они (осетины. – М. Б.) не могли бы повторить преступные свои замыслы и поступки». Наместник, как и Андроников, резко осудил полковника Золотарева, вступившего с представителем из Осетии в переговоры. Вместе с тем Воронцов явно не желал, чтобы с грузинской экспедицией в Осетию – с его детищем были связаны негативные впечатления, он по этой причине похвалил Золотарева за «успешную атаку». Воронцов превосходно понимал низкую боеспособность грузинских отрядов и разделял опасения по этому поводу самого генерала Андроникова, не решавшегося двигаться дальше Джави. Когда отряд Золотарева был укреплен российскими солдатами, именно он, Золотарев, взял на себя основную военную операцию на Рокском перевале и успешно ее провел. Добавим: двухтысячный грузинский отряд, кроме мародерства, ничем особенным в военном отношении не отличился, экспедицию вынесли на себе 250 солдат и офицеров полковника Золотарева, действия которого, по словам самого наместника, служили «общей цели».
Итак, наместник Воронцов и начальник экспедиции Андроников, казалось, хорошо понимали друг друга, когда речь заходила о задаче вооруженного похода в Южную Осетию. Но был еще генерал Бебутов, также занимавшийся делами экспедиции. Как начальник гражданского управления Закавказского края, по роду своей деятельности он должен был знать об экспедиции все. Однако, согласно плану Воронцова, генералу Бебутову полагалось ведать только о том, что осетины непокорны и их срочно следует покорить. Наместник не был обязан ставить в известность начальника гражданского управления о том, как развивались события в Южной Осетии, но он подробно о них пишет своему подчиненному, давая ему понять, как надо рассматривать все, что происходит в Осетии. В частности, Воронцов внушает Бебу-тову, что «в случае», если осетины продолжат свою борьбу и «посвятят» себя «безумию», то «Андроников имеет все способы, чтобы довершить их покорение». Не забыл при этом похвалить генералу Бебутову начальника экспедиции: «...я же, зная военные качества и решимость князя Андроникова, не сомневаюсь ни мало, что он все это дело скоро приведет к желаемому концу», – писал Воронцов.
Но у наместника была еще одна тайна, в которой он не был намерен кому-либо признаться, разве что только самому императору Николаю I – и то не во всем. Но сначала приведем небольшую справку. В своем отчете за 1846–1848 годы он жаловался на сложности транспортных коммуникаций, связывавших метрополию с Закавказьем. Еще в самом начале 40-х годов XIX века генерал Головин приступил к строительству дороги – от Казбеги до Пасанаури по Гуда-макарскому ущелью в обход Крестового перевала, труднопроходимого в зимнее время. Воронцов считал, что обходная дорога также была подвержена снежным лавинам, и находил, что у Военно-Грузинской дороги нет серьезных коммуникационных перспектив. Кроме того, он указывал на недостаточность для сухопутной связи с Закавказьем одной только Военно-Грузинской дороги. Об этом Воронцов писал Николаю I, сообщая ему, что «с самого приезда» на Кавказ он «занялся изысканиями совершенно другой дороги через Осетинские горы». Он имел в виду путь сообщения, пролегающий по центральной части Осетии и ведущий в Закавказье, ближе к его западному крылу. В свое время этой дорогой интересовался Ермолов. Но последний ориентировался на Мамисонский перевал, Воронцов же предпочитал Рокский. Ермолову в его намерении проложить сообщение через Мамисонское ущелье воспрепятствовали осетины, опасавшиеся, что по этой дороге будут совершаться вооруженные набеги грузинских тавадов. Что касается Воронцова, то еще в 1804 году в зимнее время в походе генерала Цицианова в Осетию ему довелось перейти через Рокский перевал и осмотреть местность. Наместник вспомнил, что в далеком 1804 году, до его посещения Рокского перевала, на нем, на перевале, произошли тяжелые бои, в результате которых осетинские повстанцы «полностью истребили полк Рышкина». С тех пор, писал в 1848 году Воронцов, «во мне осталась мысль, что дорога, по коей двигался полк Рышкина, была удобна в физическом отношении». Из приведенной исторической справки он заключил: «...причиною постигшего» полковника Донского полка Рышкина «несчастия были люди, а не природа». Собственно, грузинская экспедиция под командованием генерала Андроникова должна была устранить своей военной операцией главное препятствие для строительства дороги на Рокском перевале, т. е. истребить местных жителей, внушавших наместнику военную опасность. Именно этот замысел был для Воронцова основным, также направленным на достижение его ключевой идеи – «содействовать слиянию Закавказья с Россией». Идея об истреблении осетин, расположенных близ Рокского перевала, не была реализована. Экспедиции удалось нанести поражение отряду Махамата Томаева, оказавшему сопротивление; силы были неравны, грузинские отряды численно превосходили осетин семикратно. Но жители перебрались в горы. Остатки отряда и их руководитель Махамат Томаев ушли в подполье.
Неожиданная развязка
Когда в Тифлисе уже созрели планы проведения в Осетии широкомасштабной карательной экспедиции грузинских войск, в Петербурге развивались события, прямо противоположные тому, что затеял Воронцов. Как и в 1840 году, российское жандармское отделение не разделяло оценки, которой придерживался наместник в отношении политического положения, сложившегося в Осетии. Оно не было склонно рассматривать неповиновение осетинских крестьян как всеобщее восстание. По данным З.Н. Ванеева, жандармский полковник Щербачев в секретном рапорте шефу жандармов А.Ф. Орлову, известному государственному деятелю России, доносил о неосновательности феодальных притязаний князей Мачабели в Южной Осетии. Вооруженное противостояние между князьями Грузии, с одной стороны, и осетинским крестьянством – с другой, Щербачев расценивал как «бой на жизнь и смерть без всякой существенной пользы». Он также находил, что осетины – «народ добросовестный и миролюбивый», и осуждал российское командование на Кавказе, считая его повинным в том, что оно «этим мирным жителям дает толчок к возмущению». Полковник Щербачев, побывавший в Южной Осетии, слышал от самих крестьян заявления, что «считают за бесчестие быть рабами князей Мачабели». Суть мнения жандармского полковника в отношении противостояния грузинских князей и осетинских крестьян заключалась в том, чтобы осетинам предоставить свободу, а грузинским князьям возместить деньгами или же наделить их землями в Шемахинской губернии. Столь радикальное решение проблемы, предлагавшееся представителем жандармского управления, казалось тем неожиданней, что сам генерал-лейтенант Орлов, шеф управления, был горячим сторонником сохранения в России крепостного права.
Полной неожиданностью для Воронцова явилось известие, поступившее к нему от военного министра, согласно которому император Николай I резко изменил свой взгляд на притязания грузинских тавадов на южные районы Осетии. Скорее всего, перемена позиции императора произошла не без влияния жандармского управления, отстаивавшего российскую державность и не разделявшего традиционного заигрывания российских главнокомандующих с грузинской феодальной знатью, неистово подбрасывавшей дрова под собственный «державный» котел. Заявление по поводу независимости Южной Осетии от князей Мачабели император сделал в 1850 году, в ходе еще не завершившейся грузинской карательной экспедиции в Осетии. Оно не оставляло никаких надежд ни грузинским князьям, ожидавшим в Осетии получить новые владения, ни Воронцову, так надеявшемуся на прочный политический альянс с тавадами, ни правительствующему Сенату, затянувшему решение вопроса о Южной Осетии. Слишком категорично звучали императорские слова о том, «что каково бы ни было решение высших судебных мест, трудно будет признать и провести в действие таковое в пользу Мачабели, так как опытом дознано, что горные осетины не будут без употребления военной силы исполнять следующей от них повинности». Судя по всему, именно в этих словах военный министр передал решение императора наместнику. Воронцов не мог возражать императору, однако он не скрывал своего несогласия с мнением Николая I.
Полной неожиданностью для Воронцова явилось известие, поступившее к нему от военного министра, согласно которому император Николай I резко изменил свой взгляд на притязания грузинских тавадов на южные районы Осетии. Скорее всего, перемена позиции императора произошла не без влияния жандармского управления, отстаивавшего российскую державность и не разделявшего традиционного заигрывания российских главнокомандующих с грузинской феодальной знатью, неистово подбрасывавшей дрова под собственный «державный» котел. Заявление по поводу независимости Южной Осетии от князей Мачабели император сделал в 1850 году, в ходе еще не завершившейся грузинской карательной экспедиции в Осетии. Оно не оставляло никаких надежд ни грузинским князьям, ожидавшим в Осетии получить новые владения, ни Воронцову, так надеявшемуся на прочный политический альянс с тавадами, ни правительствующему Сенату, затянувшему решение вопроса о Южной Осетии. Слишком категорично звучали императорские слова о том, «что каково бы ни было решение высших судебных мест, трудно будет признать и провести в действие таковое в пользу Мачабели, так как опытом дознано, что горные осетины не будут без употребления военной силы исполнять следующей от них повинности». Судя по всему, именно в этих словах военный министр передал решение императора наместнику. Воронцов не мог возражать императору, однако он не скрывал своего несогласия с мнением Николая I.
Решение четвертого департамента Сената
Освободительное движение, развернувшееся в Осетии, проявлялось не только в вооруженных столкновениях, но и в упорной политической борьбе осетинского крестьянства за свою свободу и независимость. Особенно широко использовались российские государственные структуры, перед которыми ставились практически все вопросы, связанные с освобождением осетинского народа от тотальной феодальной экспансии Грузии, поддерживаемой российскими властями на Кавказе. Несомненно, что, как и вооруженные столкновения, в которых силы также были неравны, в сфере политической борьбы у осетинской стороны четко просматривалось ее явное этносоциальное неравенство. Российские власти не скрывали своего дискриминационного отношения к осетинскому народу; ему отводилось устойчивое определение – «варварский». В официальной переписке встречались также синонимы – «разбойный», «хищный» и пр. Грузинский народ и его феодалы приравнивались к цивилизованным, культурным нациям. В этом неравенстве, в свое время провозглашенном российскими властями, заключалась, прежде всего, сложность политической борьбы, происходившей в Осетии с варварскими формами феодального насилия. Бесспорно, что между югоосетинскими обществами, с одной стороны, Грузией и Россией – с другой, существовали серьезные общественные и культурные различия, служившие поводом для этносоциальной дискриминации и острой политической борьбы. Осетинское общество, в особенности его югоосетинская часть, относилось к традиционно демократическим; подобная общественная структура своей устойчивостью была обязана ограниченному кругу осетинских феодалов и абсолютному преобладанию в Осетии свободных общинников. Здесь оскорбление личности или же банальная пощечина могли иметь тяжелые последствия. Естественно, в этом обществе крайне болезненно переносили российские формы наказания, в особенности избиение шпицрутенами; перенесшие наказание шпицрутенами часто покидали Осетию, уходили как от самого тяжкого позора. Еще более болезненно переносился грузинский феодальный гнет, по своей природе являвшийся восточно-деспотическим, изощренным. Югоосетинские крестьяне часто заявляли, что они готовы нести любые повинности российским властям, но никогда не согласятся быть во власти грузинских феодалов. Конечно же, длительная борьба юго-осетинских обществ, тесно граничивших с Грузией, с феодальной экспансией тавадов выработала среди осетин, непосредственно сталкивавшихся с феодальной агрессией, грузинофобию как своеобразную форму идеологической системы. «Своеобразие» ее заключалось в том, что на бытовом уровне и грузины и осетины, как правило, не питали друг к другу никакой вражды, не замечалось даже этнической отстраненности, можно было наблюдать, как быстро «стирались» их различия. Но как только их отношения переносились в область социальных отношений, они резко отстранялись друг от друга, и осетины оказывались во власти грузинофобии, а грузины, в свою очередь, во власти другой идеологической парадигмы – «шах-хассе», веками насаждаемой в Картли-Кахетинском валитете. Идеология ал-хассе, как атрибут устойчивой системы феодальной агрессии, являлась естественно, достоянием знати. Но она навязывалась и всему грузинскому обществу. Было бы, по меньшей мере, преувеличением утверждение о массовости подобной идеологии, но нельзя было не видеть ее распространение среди грузинского народа, так или иначе участвовавшего вместе с феодалами в экспансии в сторону Осетии. Что касается идеологии грузинофобии, формировавшейся в южных районах Осетии, то она складывалась как один из важных элементов упорного сопротивления осетин грузинскому феодализму. При этом антигрузинские настроения, не проявлявшиеся на бытовом уровне, оказывались недостаточными и для того, чтобы послужить вооруженному нападению на какой-либо участок грузинской территории. Такого эффекта грузинофобия среди южных осетин не достигала даже после 40-х годов XIX века, когда Южная Осетия испытывала тотальный натиск грузинского феодализма и в ней антигрузинское социальное движение приобрело четкие очертания народно-освободительной борьбы. В русле этой же борьбы протекало антифеодальное сопротивление южных осетин в рамках российской государственно-правовой системы. Качество этой стороны движения отличалось достаточно высоким уровнем, свидетельствовавшим о сохранении в осетинском обществе государственной традиции, которую оно имело в средневековый период своей истории.