Страница:
За полтора десятка лет грузинская нацистская идеология пережила глубокую эволюцию. Фашизм Гамсахурдия, слишком обнаженный и примитивный, Эдуард Шеварднадзе назвал «провинциальным». Однако первый президент Грузии олицетворял собой начальный этап формирования грузинского фашизма, когда он базировался на «теневой экономике» и в качестве образа врага имел «Кремль, КГБ», а немного позднее – «коммунистическую идеологию». Эдуард Шеварднадзе осудил Звиада Гамсахурдия и объявил вне закона сторонников «звиадизма». На самом деле тогда сменилась лишь обертка господствовавшей в Грузии идеологии. Сама она вступала в полосу своей «зрелости» – из «провинциального фашизма» Гамсахурдия нацизм переходил в новую фазу развития, обретая при этом новые установки. Акценты были перенесены на идеи независимости, создания государственности и демократического общества. С точки зрения экономических перемен и их соотношения с обновлявшейся идеологией принципиальным новшеством стоило считать переход от «теневой экономики» к криминальной. Запросы криминальной экономики требовали от сменявшихся идеологических установок гораздо большей «логической» лживости, наглости, жестокого экспансионизма. Грузии стало недостаточно конфликта с Осетией – для отвлечения масс населения от экономики, которой предстояло перейти в криминальное состояние, Шеварднадзе интенсифицирует осетино-грузинский конфликт и открывает военные действия в Абхазии. Идеологии грузинского фашизма предстояло вступить в свою третью фазу – в расцвет нацизма, за которым, скорее всего, начнется постепенное угасание грузинского идеологического феномена. Но об этом мы еще скажем, сейчас же перейдем к хронике событий.
«Спящие великаны» проснулись...
От Гамсахурдия к Жордании и далее до Шикльгрубера
«Спящие великаны» проснулись...
Обозначив своих «врагов», грузинские националисты нуждались в том, чтобы обострить обстановку в Грузинской республике и приступить к разрушению в ней политического режима. Этого требовали не только агрессивные идеологические установки, но в еще большей степени законы теневой экономики. В сущности, для Грузии, ставшей на путь переходной экономики, разрушительные усилия националистов, направленные на слом старого режима, были вполне кстати. Главная задача, стоявшая перед ними, это отторжение Грузии от России, которое привело бы к свободе хозяйственно-экономической деятельности, и при этом Москва перестала бы быть камнем преткновения для тех, кто уже обладал крупными капиталами, нажитыми благодаря подпольной экономике. Было очевидно, что бурные политические события, происходившие в Грузии в 1989 году, своим острием будут направлены против России, игравшей роль главного «образа врага». Сложность ситуации, однако, заключалась в том, что никто толком не знал, как досадить «русскому медведю» так, чтобы он, по меньшей мере, обратил внимание на южную республику. По логике вещей грузинские «спящие великаны», «проснувшись», должны были идти походом на Москву. Поскольку это им было не под силу, они решили военно-политические события начать с Южной Осетии. Формальным основанием для того, чтобы обрушиться на автономную область, явилось «Постановление» Юго-Осетинского Совета народных депутатов о включении в Конституцию Грузинской ССР пункта: «В Юго-Осетинской автономной области государственным языком является осетинский язык». Такое постановление в автономной области было принято в ответ на Закон «О грузинском языке», согласно которому грузинскому языку был придан особый статус, предусматривавший языковую ассимиляцию граждан Грузии негрузинской национальности. Реакция на постановление Юго-Осетинского Совета об осетинском языке была бурной. У грузинских националистов неизменным всегда оставался один-единственный принцип – «Что позволено Юпитеру, не позволено быку». «Главный комитет национального спасения» выступил с «обращением к грузинскому народу», призвав население республики добиться у руководства Грузии решения трех задач: 1. По всей территории Грузии провести массовые митинги, демонстрации и предупредительные забастовки с требованием ликвидации незаконно созданной Юго-Осетинской автономной области; 2. Грузинское правительство должно принять срочные меры против провокаторов, чтобы в Цхинвали не повторилась подобная Сухуми трагедия; 3. В г. Цхинвали провести многотысячный митинг, который бы выставил все вышеизложенные требования и пресек «нарушение» «прав грузин, дискриминацию грузинского языка на этой древнейшей грузинской земле». Согласно «Обращению»... в одночасье осетины были объявлены «пришельцами из-за гор», и они «должны оставить эту землю», которая отныне была объявлена «древнейшей» грузинской землей. На этом этапе из грузинского лексикона окончательно исчезло название «Южная Осетия»; в Грузии широкое распространение получили топонимы «Самачабло», «Шида Картли». «Главный комитет национального спасения» в обращение включил два лозунга: «Самачабло – это Грузия», «Да здравствует независимая Грузия». Не был забыт и Кремль. В связи с предложением Юго-Осетинской области о повышении статуса осетинского языка Кремль был обвинен в «очередной провокации, цель которой – новое кровопролитие и геноцид грузин». Избрав Южную Осетию направлением «главного удара по Кремлю», грузинские националисты тут же создали новую газету, назвав ее «Самачабло». В Южной Осетии отдавали себе отчет в том, что над политическим статусом автономной области нависла серьезная опасность. Это было тем реальнее, что защищать Южную Осетию никто не собирался – не только Кремль, но даже Северная Осетия держалась в стороне от нависшей над жителями автономии серьезной угрозы. В этих условиях в Южной Осетии рассудили – ликвидация автономной области может быть прерогативой Союзной Республики Грузии, сложнее – если ликвидируется автономная республика, обычно имеющая свою собственную конституцию. Учитывая это, 10 ноября 1989 года Чрезвычайная сессия Совета народных депутатов Юго-Осетинской автономной области приняла решение преобразовать Юго-Осетинскую автономную область в Автономную Советскую Социалистическую Республику, одновременно обратившись в Верховный Совет Грузинской ССР и Верховный Совет СССР с просьбой рассмотреть вопрос в соответствии с Конституцией СССР. В Грузии не ожидали такого политического хода. Он был неожиданным и для Москвы, и для Владикавказа. Провозглашение Южной Осетии республикой было на руку грузинским националистическим организациям. Несмотря на это, Совет народных депутатов Южной Осетии проявил политическую дальновидность – его решение вовремя обнажило идеологическую суть борьбы, которую неонацизм объявил малой и никем не защищенной автономии. Но самое главное – решение о провозглашении Южной Осетии республикой подняло осетинский народ на защиту своей родины. Стоит подчеркнуть – грузинское общество, наряду с нацистским движением, все еще сохраняло здоровые силы. Их объединяло «Грузинское национальное движение». Зная обстановку в Грузии «изнутри», это общественное движение распространило в Цхинвали листовку, призывавшую осетин и грузин к сохранению дружбы между двумя народами. Листовка составлялась в условиях, когда в Грузии развернулось мощное антиосетинское движение, бросившее клич – идти в Цхинвали для упразднения Юго-Осетинской республики. 23 ноября 1989 года в грузинской печати (газета «Сакартвело») было распространено объявление о митинге в Цхинвали. В нем сообщалось, что в этот день в центре Цхинвали «по инициативе коренных грузин состоится санкционированный митинг» с повесткой дня: «1. Национальные проблемы Грузии на современном этапе; 2. Референдум; 3. Вопросы нормализации межнациональных отношений; 4. Защита национальных интересов коренных жителей Грузии на исторической земле Самачабло». Понятно, что подобные проблемы не решаются на митинге, но задача ведь заключалась не в обсуждении и решении серьезных проблем, а в том, чтобы обострить обстановку и «замутить воду», в которой нуждались толстосумы – грузинские олигархи. В Грузии и в Южной Осетии осознавали, что митинг может взорвать ситуацию, и без того накалившуюся в Грузинской республике. Накалилась обстановка и в Южной Осетии, где на уровне официальных властей было принято решение о недопущении проведения в Цхинвали грузинского экстремистского митинга. Но остановить грузинское шествие на Цхинвал было невозможно. На многочисленных автобусах 23 ноября к пригороду Цхинвали подъехало 30 тысяч грузин, готовых к шествию на митинг. Но здесь, на въезде в город, их встретил отряд осетин из 200 человек. Они не были вооружены, но, проявляя выдержку, терпеливо объясняли, что в Цхинвали нет такой площади, где бы разместились 30 тысяч митингующих, их появление в городе может вызвать беспорядки, за которыми явно последуют тяжелые события. Переговоры шли два дня. Было видно, что желавшие митинговать не очень хотят рисковать, и во второй день удалось убедить их в бессмысленности и опасности входа в город такой массы людей. Но для лидеров общественных организаций – общества «Святого Ильи», «Хельсинкского союза», «Независимой Грузии» важно было спровоцировать хотя бы какие-то события,.. и с этой целью часть вооруженных грузин, «растворившихся» в грузинских селах Южной Осетии (Тамарашени, Ачабети, Курта и Кехви), стала обстреливать транспорт, проезжавший в сторону Джавского района. В результате 21 человек получил ранения. Кроме того, было захвачено 85 человек в качестве заложников. Производились грузинскими вооруженными боевиками и другие противоправные действия в Южной Осетии. Однако более 30 тысяч грузин, приехавших митинговать, на второй день были вынуждены вернуться ни с чем в Тбилиси. Комментируя «поход на Южную Осетию», лидер «Национально-демократической партии Грузии» Г. Чантурия писал, что в Грузии многие партии были против такой акции. Отказалась участвовать в этом и партия Чантурия. Оценка последнего, наблюдавшего за походом на Цхинвали, была жесткой: «Случилось очень неприятное, по-моему, грузины такого позора не видели», – писал Гия Чантурия. «Все, что случилось, стыдно! Более двадцати тысяч грузин, – продолжал тот же лидер партии, – вернулись обратно. Это слухи, что у входа в город стояли женщины и дети. Там стояли 20–30-летние осетинские парни около 200 человек». Г. Чантурия считал, что надо было ехать в Цхинвали не для митинга, а с войной. В Грузии, собственно, не было политической партии или же общественной силы, если не считать ничего не решавших простых людей, которая бы так или иначе не расшатывала обстановку. В этой разрушительной энергетике, в сущности, и состояла внутренняя социальная и национальная логика грузинского общества, ведшая Грузию по пути формирования неонацизма. Идеология неофашизма, появившегося и растущего на авансцене политической жизни Грузии, на фоне традиционного и привычного национал-шовинизма никого не пугала, поскольку различия между этими двумя политическими системами не очень бросались в глаза. Работники Тбилисской прядильной фабрики имели свое отделение в националистическом движении «Народный фронт Грузии». От имени своей фабрики 1 декабря 1989 года они обращались к председателю Президиума Верховного Совета Грузии Г. Гумбаридзе, Председателю «Народного фронта» Н. Натадзе и редактору литературной газеты с «Обращением», в котором призывали к ликвидации всех национальных общественных движений, кроме грузинских, и к изгнанию с территории Грузинской республики лидеров этих движений. Главной мотивацией для подобной акции служило «оскорбление государственного языка Республики». Абсурдность подобного вымысла была очевидна, но суть в том, что грузинское общество переживало новый идеологический бум, перспективы которого были достаточно прозрачны.
Тревожно было в Южной Осетии. Неспокойно жилось и в Северной Осетии. В Южной Осетии кроме правительственных органов успешно действовал Совет «Адамон ныхас», объединивший вокруг себя наиболее здоровые силы. Главные задачи, обсуждавшиеся в Республике Южная Осетия, были связаны с сохранением мира, с решением экономических и социальных проблем, все более осложнявшихся из-за ухудшения обстановки. «Но первейшей задачей» югоосетинские власти все еще считали «восстановление традиционной дружбы между народами, населяющими» Южную Осетию. Однако более реально ситуацию расценивал Осетинский молодежный союз «Ир», обратившийся к народным депутатам от Юго-Осетинской АО. «Союз» был недоволен пассивностью депутатов, недостаточно отстаивавших интересы Южной Осетии, оказавшейся в экономической и политической блокаде. «Мы рассчитывали на то, что вы с трибуны Съезда народных депутатов СССР и на заседаниях сессии Верховного Совета СССР дадите политическую оценку происходящему в Южной Осетии и поставите перед Верховным Советом СССР и вторым Съездом народных депутатов СССР вопрос о пресечении противозаконной деятельности грузинских экстремистов», – заявлял Осетинский молодежный союз «Ир» и требовал от депутатов сложения полномочий, поскольку они не справились с депутатской деятельностью.
С середины декабря 1989 года Южная Осетия фактически была блокирована вооруженными отрядами неформальных организаций Грузинской республики. Уже тогда стали поступать в больницы Цхинвали первые раненые – в основном из мирных жителей. В связи с событиями в Юго-Осетинской АО в обращении писателей Северной Осетии, адресованном «писателям Советского Союза, ко всем творческим работникам» страны, отмечалось, что в Южной Осетии «льется кровь, что в Северную Осетию ежедневно прибывают беженцы». Напоминалось и другое – «грузинские неформалы, так страстно осуждавшие ввод войск в Тбилиси в апреле 1989 года, теперь сами вторглись в Цхинвали многочисленным отрядом вооруженных националистов». В Северной Осетии конкретную организационную работу по оказанию помощи Южной Осетии проводило общественное движение «Адамон цадис», состоявшее главным образом из патриотически настроенной интеллигенции. Члены «Адамон цадис» проводили во Владикавказе митинги в поддержку Южной Осетии, собирали средства в помощь жителям области, оказавшимся в экономической блокаде. Члены «Адамон цадис» ходили по домам грузин, живших во Владикавказе, и вели разъяснительную работу, направленную на то, чтобы приостановить наметившуюся среди грузинского населения тенденцию к переселению в Грузию. Они также держали в поле своего внимания грузинскую школу во Владикавказе, оберегая ее от возможных провокаций. На начальном этапе грузинского вооруженного нападения официальные власти Северной и Южной Осетии прилагали немало усилий, направленных на возвращение грузино-осетинских отношений к миру и согласию. Вместе с тем замечалась у партийных и советских органов власти неспособность понять внутреннюю природу грузинской осетино-фобии, а отсюда проистекало их неумение прогнозировать развитие событий в Южной Осетии, из-за чего проявлялась политическая наивность и совершались ошибки, с нею связанные. Что касается грузинских властей, заинтересованных в наращивании конфликта в Южной Осетии, то они формально отстранились от националистических партий и движений, прикрывались пацифистскими заявлениями, при этом реальных шагов для предотвращения войны с Южной Осетией не предпринимали. В этом отношении образцом служило обращение первого секретаря ЦККП Грузии Г. Гумбаридзе к грузинскому народу, в котором он заявлял: «На съезде народных депутатов СССР Грузия одержала принципиальную победу. Возродился, возвысился дух Грузии, грузин...» Было ясно, что «возвышением духа грузин» вдохновлялись те, кто блокировал Южную Осетию и периодически подвергал ее обстрелу из различных видов оружия. Чтобы обострить ситуацию, Г. Гумбаридзе не забыл упомянуть и о другом – накануне, в ночь с 3 на 4 января, в селе Приси Цхинвальского района произошел трагический случай – при неизвестных обстоятельствах был смертельно ранен в грузинской семье Никоришвили девятимесячный младенец. Было возбуждено уголовное дело, но, не дожидаясь результатов расследования, органы печати ЦК КП Грузии – газеты «Комунисти» и «Заря Востока» объявили несчастного младенца жертвой «распоясавшихся осетинских экстремистов». В тот же день, когда так спешно несчастный случай приписали осетинской стороне, Г. Гумбаридзе в своем обращении к грузинскому народу подчеркивал, что «тому, кто вольно или невольно поднял руку на грудного ребенка, довел до отчаяния родителей» «не будет никакой пощады». Цель такого заявления была ясной. Каждый здравомыслящий человек понимал, что установить, кто конкретно во время стрельбы попал в ребенка, невозможно, но на фоне этого случая можно было обострить ситуацию, и Г. Гумбаридзе это ловко делал, несмотря на то, что ему было известно: отец ребенка был грузин, а мать – осетинка, и предполагать умышленное убийство с одной или с другой стороны не было ни малейших оснований. В этом, собственно, состояла суть заявления прокурора Юго-Осетинской области А. Кочиева, отметившего: «совершенно не допускаю мысль о том, чтобы кто-либо умышленно поднял руку на жизнь младенца, какими сложными ни были отношения между двумя дружественными народами – осетинами и грузинами». Различие в заявлениях грузинского политического лидера и осетинского прокурора по одному и тому же несчастному случаю предельно ясно свидетельствовало о том, насколько разными были устремления сторон: Г. Гумбаридзе как бы незаметно подбрасывал сухих дров в пожар войны, а осетинский прокурор, продолжая верить в дружбу, пытался погасить огонь. Но более полно своим внутренним содержанием политическая ситуация стала проясняться весной 1990 года. На это время выпала новая волна обострения грузино-осетинских отношений. Поводом для нагнетания обстановки послужило поминовение жертв 9 апреля 1989 года – в этот день советские войска в городе Тбилиси подавили народное движение. Событиям, состоявшимся годом раньше, грузинская печать уделяла особое внимание. Они рассматривались в контексте двух политических событий: а) выход Грузии из состава СССР, б) ликвидация Юго-Осетинской автономии и заселение этой автономии грузинским населением. Поскольку в Южной Осетии видели новую угрозу разрастания и углубления конфликта, то, желая разрядить обстановку, в некоторых коллективах, в том числе в Педагогическом институте Юго-Осетии, объявили этот день нерабочим, были вывешены траурные флаги, в городе Цхинвали в церкви св. Марии, куда пришли местные жители, в частности представители осетинской интеллигенции, состоялась панихида в память о жертвах. На страницах местных газет были выражены соболезнования – словом, осетинское население искренне разделяло скорбь грузинского народа. Но у новой грузинской идеологии, как и у политических процессов в Грузии, была своя собственная динамика, мало считавшаяся с нормами цивилизованной нравственности. Именно в эти траурные дни, когда, казалось, грузинский народ занят поминовением, в газете «Собчато Осети» было опубликовано «обращение грузинской общественности города Цхинвали к Верховному Совету Грузии и Национальному форуму Грузии» с требованием о ликвидации Юго-Осетинской автономии. Здесь же, на митинге, состоявшемся в грузинской школе № 1, грузинские ораторы ультимативно требовали от осетин поддержки Грузии в ее стремлении выйти из состава СССР. Было очевидно, что грузинское население, с которым у южных осетин ранее не отмечалось поводов для противостояния, было руководимо из Тбилиси. Ясным становилось и то, что в самом ближайшем будущем последуют серьезные политические перемены. Никто не сомневался, что кампания, разыгрывавшая память о жертвах 9 апреля 1989 года – это «поминовение» по поводу ухода в прошлое «Грузинской ССР», становившейся перевернутой страницей в истории грузинского народа.
Тревожно было в Южной Осетии. Неспокойно жилось и в Северной Осетии. В Южной Осетии кроме правительственных органов успешно действовал Совет «Адамон ныхас», объединивший вокруг себя наиболее здоровые силы. Главные задачи, обсуждавшиеся в Республике Южная Осетия, были связаны с сохранением мира, с решением экономических и социальных проблем, все более осложнявшихся из-за ухудшения обстановки. «Но первейшей задачей» югоосетинские власти все еще считали «восстановление традиционной дружбы между народами, населяющими» Южную Осетию. Однако более реально ситуацию расценивал Осетинский молодежный союз «Ир», обратившийся к народным депутатам от Юго-Осетинской АО. «Союз» был недоволен пассивностью депутатов, недостаточно отстаивавших интересы Южной Осетии, оказавшейся в экономической и политической блокаде. «Мы рассчитывали на то, что вы с трибуны Съезда народных депутатов СССР и на заседаниях сессии Верховного Совета СССР дадите политическую оценку происходящему в Южной Осетии и поставите перед Верховным Советом СССР и вторым Съездом народных депутатов СССР вопрос о пресечении противозаконной деятельности грузинских экстремистов», – заявлял Осетинский молодежный союз «Ир» и требовал от депутатов сложения полномочий, поскольку они не справились с депутатской деятельностью.
С середины декабря 1989 года Южная Осетия фактически была блокирована вооруженными отрядами неформальных организаций Грузинской республики. Уже тогда стали поступать в больницы Цхинвали первые раненые – в основном из мирных жителей. В связи с событиями в Юго-Осетинской АО в обращении писателей Северной Осетии, адресованном «писателям Советского Союза, ко всем творческим работникам» страны, отмечалось, что в Южной Осетии «льется кровь, что в Северную Осетию ежедневно прибывают беженцы». Напоминалось и другое – «грузинские неформалы, так страстно осуждавшие ввод войск в Тбилиси в апреле 1989 года, теперь сами вторглись в Цхинвали многочисленным отрядом вооруженных националистов». В Северной Осетии конкретную организационную работу по оказанию помощи Южной Осетии проводило общественное движение «Адамон цадис», состоявшее главным образом из патриотически настроенной интеллигенции. Члены «Адамон цадис» проводили во Владикавказе митинги в поддержку Южной Осетии, собирали средства в помощь жителям области, оказавшимся в экономической блокаде. Члены «Адамон цадис» ходили по домам грузин, живших во Владикавказе, и вели разъяснительную работу, направленную на то, чтобы приостановить наметившуюся среди грузинского населения тенденцию к переселению в Грузию. Они также держали в поле своего внимания грузинскую школу во Владикавказе, оберегая ее от возможных провокаций. На начальном этапе грузинского вооруженного нападения официальные власти Северной и Южной Осетии прилагали немало усилий, направленных на возвращение грузино-осетинских отношений к миру и согласию. Вместе с тем замечалась у партийных и советских органов власти неспособность понять внутреннюю природу грузинской осетино-фобии, а отсюда проистекало их неумение прогнозировать развитие событий в Южной Осетии, из-за чего проявлялась политическая наивность и совершались ошибки, с нею связанные. Что касается грузинских властей, заинтересованных в наращивании конфликта в Южной Осетии, то они формально отстранились от националистических партий и движений, прикрывались пацифистскими заявлениями, при этом реальных шагов для предотвращения войны с Южной Осетией не предпринимали. В этом отношении образцом служило обращение первого секретаря ЦККП Грузии Г. Гумбаридзе к грузинскому народу, в котором он заявлял: «На съезде народных депутатов СССР Грузия одержала принципиальную победу. Возродился, возвысился дух Грузии, грузин...» Было ясно, что «возвышением духа грузин» вдохновлялись те, кто блокировал Южную Осетию и периодически подвергал ее обстрелу из различных видов оружия. Чтобы обострить ситуацию, Г. Гумбаридзе не забыл упомянуть и о другом – накануне, в ночь с 3 на 4 января, в селе Приси Цхинвальского района произошел трагический случай – при неизвестных обстоятельствах был смертельно ранен в грузинской семье Никоришвили девятимесячный младенец. Было возбуждено уголовное дело, но, не дожидаясь результатов расследования, органы печати ЦК КП Грузии – газеты «Комунисти» и «Заря Востока» объявили несчастного младенца жертвой «распоясавшихся осетинских экстремистов». В тот же день, когда так спешно несчастный случай приписали осетинской стороне, Г. Гумбаридзе в своем обращении к грузинскому народу подчеркивал, что «тому, кто вольно или невольно поднял руку на грудного ребенка, довел до отчаяния родителей» «не будет никакой пощады». Цель такого заявления была ясной. Каждый здравомыслящий человек понимал, что установить, кто конкретно во время стрельбы попал в ребенка, невозможно, но на фоне этого случая можно было обострить ситуацию, и Г. Гумбаридзе это ловко делал, несмотря на то, что ему было известно: отец ребенка был грузин, а мать – осетинка, и предполагать умышленное убийство с одной или с другой стороны не было ни малейших оснований. В этом, собственно, состояла суть заявления прокурора Юго-Осетинской области А. Кочиева, отметившего: «совершенно не допускаю мысль о том, чтобы кто-либо умышленно поднял руку на жизнь младенца, какими сложными ни были отношения между двумя дружественными народами – осетинами и грузинами». Различие в заявлениях грузинского политического лидера и осетинского прокурора по одному и тому же несчастному случаю предельно ясно свидетельствовало о том, насколько разными были устремления сторон: Г. Гумбаридзе как бы незаметно подбрасывал сухих дров в пожар войны, а осетинский прокурор, продолжая верить в дружбу, пытался погасить огонь. Но более полно своим внутренним содержанием политическая ситуация стала проясняться весной 1990 года. На это время выпала новая волна обострения грузино-осетинских отношений. Поводом для нагнетания обстановки послужило поминовение жертв 9 апреля 1989 года – в этот день советские войска в городе Тбилиси подавили народное движение. Событиям, состоявшимся годом раньше, грузинская печать уделяла особое внимание. Они рассматривались в контексте двух политических событий: а) выход Грузии из состава СССР, б) ликвидация Юго-Осетинской автономии и заселение этой автономии грузинским населением. Поскольку в Южной Осетии видели новую угрозу разрастания и углубления конфликта, то, желая разрядить обстановку, в некоторых коллективах, в том числе в Педагогическом институте Юго-Осетии, объявили этот день нерабочим, были вывешены траурные флаги, в городе Цхинвали в церкви св. Марии, куда пришли местные жители, в частности представители осетинской интеллигенции, состоялась панихида в память о жертвах. На страницах местных газет были выражены соболезнования – словом, осетинское население искренне разделяло скорбь грузинского народа. Но у новой грузинской идеологии, как и у политических процессов в Грузии, была своя собственная динамика, мало считавшаяся с нормами цивилизованной нравственности. Именно в эти траурные дни, когда, казалось, грузинский народ занят поминовением, в газете «Собчато Осети» было опубликовано «обращение грузинской общественности города Цхинвали к Верховному Совету Грузии и Национальному форуму Грузии» с требованием о ликвидации Юго-Осетинской автономии. Здесь же, на митинге, состоявшемся в грузинской школе № 1, грузинские ораторы ультимативно требовали от осетин поддержки Грузии в ее стремлении выйти из состава СССР. Было очевидно, что грузинское население, с которым у южных осетин ранее не отмечалось поводов для противостояния, было руководимо из Тбилиси. Ясным становилось и то, что в самом ближайшем будущем последуют серьезные политические перемены. Никто не сомневался, что кампания, разыгрывавшая память о жертвах 9 апреля 1989 года – это «поминовение» по поводу ухода в прошлое «Грузинской ССР», становившейся перевернутой страницей в истории грузинского народа.
От Гамсахурдия к Жордании и далее до Шикльгрубера
Еще в марте 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР громче, чем в ноябре 1989, прозвучали голоса о выходе Грузии из состава СССР. В этом заключалась ключевая сторона политического процесса, протекавшего не только в Грузинской ССР, но и в других союзных республиках, входивших в состав СССР. Николай Бердяев, выдающийся русский философ и патриот, еще в 20-х годах XX века предупреждал большевиков, изгонявших из России русскую аристократию, что рано или поздно им самим будет суждено стать «буржуями», но такими, которые разнесут Россию по отдельным губерниям. Как экономическая система, уходившая из области государственной в сферу теневой экономики, «советский социализм» изжил себя, и ему было суждено стать тормозом для развития общества. К тому же сами партийно-советские национальные элиты обнаруживали тенденции к политическому сепаратизму. В случае с Грузией, однако, эти процессы протекали в столь же необычных формах, сколь непохожими являлись исторические пути Грузии в сравнениии с другими союзными республиками Кавказа, входившими в СССР. У Грузии были все предпосылки не только для политического сепаратизма, но и для форсирования новой идеологической системы, адекватной социальной природе будущего национального государственного образования.
Вскоре Президиум Верховного Совета Грузии принял постановление о созыве 20 июня 1990 года внеочередной сессии. Она являлась продолжением предыдущих двух сессий, обсуждавших выход Грузии из состава СССР и «восстановление ее государственной независимости». Естественно, в новом формате грузинской государственности речь о Южной Осетии могла идти только в контексте ликвидации ее автономности. Как бы предупреждая грузинские власти об опрометчивости такого шага, Юго-Осетия заранее провела свою сессию Верховного Совета 19 июня 1990 года, т. е. за один день до заседания Верховного Совета Грузии. Юго-Осетинский Совет принял решение: «В случае отмены актов Ревкома Грузии от 16 февраля 1921 года, 24 марта 1921 года,.. направленный на выход из Союза ССР... на территории Юго-Осетинской автономной области будут действовать Законы Союза ССР». Одновременно на этой же сессии Юго-Осетинский областной Совет одобрил «Декларацию о суверенитете Южной Осетии», отвечавшей и нормативно, и по содержанию современным требованиям к государственным актам подобного рода. Между тем, как и следовало ожидать, 20 июня 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР было принято решение о «восстановлении государственной независимости Грузии». На этой же сессии было признано, что отношения между Москвой и Тбилиси будут основаны на договоре, заключенном 7 мая 1920 года между Грузией и Россией. Что касается другого договора, состоявшегося между Советской Россией и Советской Грузией в феврале 1921 года, то он участниками сессии Верховного Совета Грузии расценивался как «свержение законной власти Грузинской демократической республики». Своими решениями от 20 июня 1990 года Грузия выступила как преемница буржуазно-феодального режима Н. Жордания, в 1920 году осуществившего геноцид югоосетинского населения. В контексте нового решения Грузии у руководства Южной Осетии не оставалось никаких надежд на здравомыслие политической элиты Грузии в отношении судьбы Южной Осетии. Не подлежало сомнению, что следующим актовым решением руководства Грузии, во главе которой теперь стоял Гамсахурдия, будет упразднение «Юго-Осетинской автономии». Стоит отметить – важнейшей политической переменой в Грузии явился не столько выход ее из состава СССР, сколько приход к власти нового лидера Звиада Гамсахурдия. Последний, в отличие от многих секретарей ЦК КП Грузии, был, так же как Адольф Шикльгрубер, человеком образованным, но таким же явно патологичным. Суть этой личности, как и в случае с Шикльгрубером, заключалась в том, что в ней аккумулировалась неонацистская идеология, квинтэссенция которой состояла в двух основных установках – расовой исключительности грузинского этноса и применении насилия в качестве главного средства решения национальных задач. В 90-е годы, когда Гамсахурдия занимал пост Президента Грузии, вышла в свет его книга, посвященная культуртрегерской миссии Грузии в мировом масштабе. Автор настоящих строк знаком с ней по рецензиям, печатавшимся в грузинской прессе, в частности в «Вестнике Грузии». Судя по ним, «произведение» Звиада Гамсахурдия куда более претенциозное, нежели «скромная» книжка «Майн Кампф». Покойный президент предназначение Грузии видел в особой исторической миссии – в распространении грузинской культуры в планетарном масштабе. Очевидно, сюда входило и изучение грузинского языка – так, чтобы весь мир заговорил по-грузински. Подобные книги, принадлежащие таким авторам, как Гамсахурдия или Шикльгрубер, не должны подвергаться суровой критике, ведь они всего лишь памятники, свидетельствующие о степени помутнения разума не только их авторов, но и общества, заболевшего той же идеологией. Трагедия Грузии и Южной Осетии, однако, состояла в том, что первая заболела «коричневой чумой», а другая страдала, не до конца понимая, какой очередной недуг одолел соседа.
Вскоре Президиум Верховного Совета Грузии принял постановление о созыве 20 июня 1990 года внеочередной сессии. Она являлась продолжением предыдущих двух сессий, обсуждавших выход Грузии из состава СССР и «восстановление ее государственной независимости». Естественно, в новом формате грузинской государственности речь о Южной Осетии могла идти только в контексте ликвидации ее автономности. Как бы предупреждая грузинские власти об опрометчивости такого шага, Юго-Осетия заранее провела свою сессию Верховного Совета 19 июня 1990 года, т. е. за один день до заседания Верховного Совета Грузии. Юго-Осетинский Совет принял решение: «В случае отмены актов Ревкома Грузии от 16 февраля 1921 года, 24 марта 1921 года,.. направленный на выход из Союза ССР... на территории Юго-Осетинской автономной области будут действовать Законы Союза ССР». Одновременно на этой же сессии Юго-Осетинский областной Совет одобрил «Декларацию о суверенитете Южной Осетии», отвечавшей и нормативно, и по содержанию современным требованиям к государственным актам подобного рода. Между тем, как и следовало ожидать, 20 июня 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР было принято решение о «восстановлении государственной независимости Грузии». На этой же сессии было признано, что отношения между Москвой и Тбилиси будут основаны на договоре, заключенном 7 мая 1920 года между Грузией и Россией. Что касается другого договора, состоявшегося между Советской Россией и Советской Грузией в феврале 1921 года, то он участниками сессии Верховного Совета Грузии расценивался как «свержение законной власти Грузинской демократической республики». Своими решениями от 20 июня 1990 года Грузия выступила как преемница буржуазно-феодального режима Н. Жордания, в 1920 году осуществившего геноцид югоосетинского населения. В контексте нового решения Грузии у руководства Южной Осетии не оставалось никаких надежд на здравомыслие политической элиты Грузии в отношении судьбы Южной Осетии. Не подлежало сомнению, что следующим актовым решением руководства Грузии, во главе которой теперь стоял Гамсахурдия, будет упразднение «Юго-Осетинской автономии». Стоит отметить – важнейшей политической переменой в Грузии явился не столько выход ее из состава СССР, сколько приход к власти нового лидера Звиада Гамсахурдия. Последний, в отличие от многих секретарей ЦК КП Грузии, был, так же как Адольф Шикльгрубер, человеком образованным, но таким же явно патологичным. Суть этой личности, как и в случае с Шикльгрубером, заключалась в том, что в ней аккумулировалась неонацистская идеология, квинтэссенция которой состояла в двух основных установках – расовой исключительности грузинского этноса и применении насилия в качестве главного средства решения национальных задач. В 90-е годы, когда Гамсахурдия занимал пост Президента Грузии, вышла в свет его книга, посвященная культуртрегерской миссии Грузии в мировом масштабе. Автор настоящих строк знаком с ней по рецензиям, печатавшимся в грузинской прессе, в частности в «Вестнике Грузии». Судя по ним, «произведение» Звиада Гамсахурдия куда более претенциозное, нежели «скромная» книжка «Майн Кампф». Покойный президент предназначение Грузии видел в особой исторической миссии – в распространении грузинской культуры в планетарном масштабе. Очевидно, сюда входило и изучение грузинского языка – так, чтобы весь мир заговорил по-грузински. Подобные книги, принадлежащие таким авторам, как Гамсахурдия или Шикльгрубер, не должны подвергаться суровой критике, ведь они всего лишь памятники, свидетельствующие о степени помутнения разума не только их авторов, но и общества, заболевшего той же идеологией. Трагедия Грузии и Южной Осетии, однако, состояла в том, что первая заболела «коричневой чумой», а другая страдала, не до конца понимая, какой очередной недуг одолел соседа.