Страница:
Дэвид и его спутница попали в ловушку, когда два таких мини-трактора, двигавшиеся навстречу друг другу, стали теснить толпу, зажатую между ними. Тракторы выглядели как увеличенные игрушки, что-то вроде газонокосилок с прицепом. Но их водители управляли своими машинами с таким важным видом, что можно было подумать, будто они воображают себя крутыми дальнобойщиками за рулем огромных трейлеров. Они сидели в кабинках, обтянутых полиэтиленовой пленкой, орали друг на друга и размахивали руками, доказывая свое преимущественное право на проезд. Дэвид подумал, что улица слишком узка для предполагаемого маневра; даже если торговцы уберут свои товары, тракторам все равно не разъехаться. Вокруг Дэвида колыхалась толпа; не видя выхода, он двигался, просто поддаваясь людскому напору. Когда два трактора попытались объехать друг друга, их оси застопорились и моторы заглохли. Дэвиду удалось проскользнуть в щель между прилавками перед книжным магазином. Сестра Хильда оказалась напротив его, толпа прижала ее к витрине, в которой были выставлены жареные цыплята. Она была почти распята на стекле, цыплята плясали над ее головой, взлетая и падая в брызгах золотого сока, словно эдакий птицеводческий мотив религиозной иконографии.
"Отец Дэвид, вы в порядке? " – прочел он по ее губам. Вероятно, на самом деле она говорила очень громко, но определить это было невозможно.
Дэвид только кивнул. И тут же они снова потеряли друг друга из виду – один из водителей оказался между ними. Он вырвался вперед, осыпая ругательствами своего коллегу. Кузов его прицепа был доверху заполнен баклажанами. Другой трактор вез клети с живыми цыплятами, которые щелкали клювами за деревянными прутьями.
Когда Дэвид опять услышал голос сестры Хильды, он не смог определить, откуда тот доносился – снизу или сверху, с небес или из преисподней, это были бесплотные инструкции. Он даже сомневался, она ли это говорит. Теперь ее акцент стал более французским. Она произнесла: "Стойте там", но это прозвучало как "зойзе зам" или даже "твой сезам". Она продолжала твердить про этот "сезам" все время, пока вновь не вернулась в поле зрения; говоря это, она дергала в его сторону рукой.
Дэвид взглянул сначала вправо, потом влево по улице. Вот сейчас бы и смыться, но он был плотно зажат в толпе. Тракторы застряли намертво. Дэвид не представлял, кто бы сейчас мог им помочь.
Когда из лавок начали выходить молодые люди, чей решительный вид свидетельствовал о серьезности намерений, Дэвид подумал, что сейчас он увидит один из эпизодов войны между бандами. Наверное, торговцы овощами против птичников. Но молодые люди окружили кузов трактора с баклажанами, дернули его и оторвали от земли. Водитель оставался на своем месте, казалось, что происходящее его нимало не заботит. Он сидел в кабине, ощетинившись черными усами и не сводя гордого взгляда со своего противника. Так он и сидел, пока команда лавочников, подняв его прицеп, не освободила сцепленные оси тракторов.
Водитель включил зажигание и продолжил прерванное движение. Дэвид подумал, что это проявление мачизма: тракторы, должны были неминуемо сцепиться опять. Но этого не произошло. Молодые люди вновь начали приподнимать кузов трактора, выкрикивая при этом инструкции водителю, чтобы действовать согласованно. Другая команда проделывала все то же самое со вторым трактором.
Тракторы начали медленно двигаться мимо друг друга; просвет между ними не удалось бы измерить, это были бесконечно малые величины. Тракторы ползли медленно, как два насекомых; все, кто наблюдал за этим, задержали дыхание и прижались вплотную к стенам. Птичий трактор полз мимо Дэвида, и клетки с цыплятами почти вплотную прижимались к нему. Клювы цыплят отстукивали свою цыплячью азбуку Морзе.
Сейчас они заклюют его до крови.
Дэвид почувствовал, как его охватывает паника. Газовая атака, мерзкое самочувствие, бессонница, назойливая монашка... И вот теперь цыплята пришли по его душу. Это уже слишком. Он вспомнил хичкоковский фильм "Птицы".
Дэвид пробрался к углу прицепа, думая, что если бы удалось забраться на крышу, то тогда можно было бы спрыгнуть через голову водителя прямо на улицу. Продвинувшись вперед, он сбил ногой одну из клеток, и она покатилась по улице в облаке белых перьев и деревянной щепы. Чья-то рука пыталась стянуть его вниз, но Дэвид уже сориентировался и знал, что делать дальше. Он оказался наверху прицепа, до свободы был один шаг. Дэвид решил перепрыгнуть через водителя и положил свои руки ему на голову. Когда он нажал, водитель подался вперед и непроизвольно навалился на педаль газа. Дэвид пролетел не очень далеко. Он приземлился прямиком на баклажаны, чувствуя, как они лопаются под ним.
И тут же услышал голос сестры Хильды:
– Отец, отец!
Дэвид лежал, приходя в себя после падения. Чьи-то руки тянули его в разные стороны. Он нащупал пальцами щель между камней и уцепился за нее. Его по-прежнему окружали спелые баклажаны – мягкие, как мокрые губки. Над ним нависала тень, отбрасываемая телом сестры Хильды, – своего рода железный занавес, кордон безопасности, призванный спасти его от окончательной катастрофы. Голос монахини звучал мягко и убедительно, когда она обращалась к водителям и их помощникам с просьбой оставить Дэвида в покое. И вдруг воркование смолкло, это случилось как-то внезапно, словно что-то оборвалось внутри нее. Потом раздались всхлипывания.
Дэвид поднял голову. Сестра Хильда указывала перстом на стену.
"На этом самом месте упал наш Спаситель, когда он нес свой крест".
Дэвид повернул голову. На стене висела табличка, извещавшая о том, что это место является Седьмой Остановкой На Крестном Пути.
Дэвид попробовал изобразить потрясение и смущение, окрашенные святым вдохновением. Когда он заговорил, голос его звучал тихо:
– Отведите меня в церковь. Мне нужно побыть наедине с Господом. Мне нужно помолиться.
Сестра Хильда кивнула. Она поняла.
Дэвид опять взглянул на страницу путеводителя, который Тони дал ему в качестве карты. Избавившись от сестры Хильды, он оказался в Храме Гроба Господня. Он истратил так много энергии, чтобы оторваться от монахини, что сейчас уже был не в силах сконцентрироваться на поиске указанного Тони места. Ему потребовалось более часа, чтобы найти наконец школу де ля Салье возле Новых ворот. Он набрел на нее, просто идя кругом по окраине Старого Города, все время держась левой стороны крепостной стены. На карте было сказано, что это Христианский квартал. Следуя карте, он должен был повернуть сначала направо, а потом налево, и оказался бы у дома Тони. Проведя пальцем по карте, Дэвид обнаружил, что находится рядом с Седьмой Остановкой на улице Сукханэз-Зайн. После своего падения на баклажаны он обошел уже весь город. Улицы становились все более оживленными. Дэвид миновал два весьма привлекательных на вид кафе, потом спустился по небольшой каменной лесенке и наконец увидел заветную дверь с колокольчиком вместо звонка.
И тут же Дэвид услышал тяжелые шаги по каменным ступеням, сопровождаемые укоризненными вздохами.
– Где ты, твою мать, был? – спросил Тони, когда открыл дверь.
– Лучше не спрашивай. Меня распяли.
Дэвид захромал за Тони вверх по лестнице. На верхнем этаже располагались обширные апартаменты. Он едва взглянул на обстановку, отдавшись сладкому чувству наслаждения долгожданным покоем. Но по мере того как Дэвид проходил из комнаты в комнату, что-то вдруг стало казаться ему странным. Планировка носила какой-то причудливый, произвольный характер. Дэвид спросил об этом у Тони, и тот ответил, вытянув руку в направлении ближайшей стены:
– Квартира переходит в другое здание. Жилища здесь – как кроличьи норы.
По всему городу нижние и верхние этажи не всегда имели одинаковую планировку, потому что их обитатели покупали и продавали комнаты по мере изменения состава семей. Желающие изменить облик своей квартиры могли просто снести одну или две стены, и лабиринты росли и множились.
Тони заговорил вдруг шепотом:
– Ну, что скажешь? Этот дом может сделать нас богачами или принести нам смерть.
– Оставь смерть себе, а мне дай богатство.
– Ладно. – Тони повел плечами и улыбнулся. – Но тебе для этого тоже придется рискнуть.
Дэвид выглянул в окно. Внизу он увидел те самые два кафе, мимо которых он проходил.
– Это хороший район? – спросил Давид.
– Самый лучший. В отличие от тесноты других районов, здесь просторно.
Между комнатой, в которой они находились, и следующей была арка. Похоже, именно в этом месте одно здание переходило в другое.
– Интересно, как же выглядят документы на такие квартиры, если они должны объяснять, как все эти лабиринты соединяются друг с другом?
– Палестинская недвижимость – сложный комплекс. У нас очень нежные души. Разве что в Иерусалиме с этим хоть какой-то порядок. В Вифлееме вообще полный кошмар. После того как израильтяне взорвали здание Земельного комитета в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, мы должны были начать ездить в Турцию, искать там старинные бумаги времен Оттоманской империи. Турки не очень-то стремились помогать, и потом даже самые поздние документы относились ко времени Первой мировой войны. Любые сделки, которые совершались позже, приходилось выводить из множества разных документов. Сейчас, покупая землю, ты никогда не можешь быть до конца уверен, что имеешь дело с самым последним ее владельцем. Ты покупаешь участок, наивно думая, что становишься единственным его хозяином, и тут вдруг выясняется, что вот этот небольшой уголок с оливковым деревом был когда-то подарен чьему-то покойному дяде. Что делать? Оказывается, теперешний владелец – это племянник его жены, который изучал оптометрию в Пражском университете, а потом уехал в Перу.
– Так бывает?
– Шутишь. Это лучший из сценариев. Вот почему у здешних юристов все время столько работы. Только они и пируют.
– Ладно, будем надеяться, что твой юрист отработает свои деньги.
Дэвид огляделся и заметил в углу одной из комнат деревянные ступени, ведущие наверх.
– Там еще один этаж?
– Да, там еще одна комната, она построена прямо на крыше. Хочешь взглянуть?
Дэвид проковылял к лестнице. В потолке был отодвигающийся вбок люк, и, чтобы открыть его, Дэвиду пришлось неловко изогнуться. Когда он выпрямился, то обнаружил себя в темной клетушке, освещаемой только одним узким окошком.
– Ну как? – Тони стоял на первой ступеньке, прижавшись всей своей массой к перилам, и, видимо, не в силах решить, стоит ли ему подвергать себя столь тяжелому испытанию и лезть наверх.
– Погоди. – Дэвид обнаружил дверь. Он повернул ключ, и комната внезапно осветилась, наполнившись ярким светом. – Господи. Так лучше.
– Не выходи на крышу! – крикнул снизу Тони.
– Что? – Дэвид не слышал. Он уже вышел из тени крошечной комнаты. – Отличный вид.
Крыши города сливались в неровную линию, которая включала в себя Храм Гроба Господня, мечеть Омара, Масличную гору. Дэвид почувствовал, что его освежил этот вид. Он подумал, что неплохо было бы принести сюда шезлонг. Позагорать здесь, покурить травку. Помедитировать на ландшафте, синтезировать в своей домашней лаборатории эссенцию из всех святых мест города.
– Недурно! – крикнул Дэвид вниз. – Я покупаю этот дом. Не за три миллиона, конечно, но близко к этому.
Он оглянулся через плечо. Тони стоял в дверях, красный как помидор, и яростно жестикулировал, размахивая своими большими руками.
– Зайди обратно!
Тони перестал махать руками. Он задыхался и едва стоял на ногах. Чтобы не упасть, он ухватился рукой за дверной косяк.
– В чем дело? – спросил Дэвид.
– Любой, кто тебя увидит, будет уверен, что ты еврей, который приценивается к моему дому.
Тони хмурился. Дэвид проследил за его взглядом и вновь увидел неровную линию иерусалимских крыш. Позади шпилей и минаретов происходило что-то странное. Причудливое сочетание средневековья с признаками современной жизни – бельевые веревки, панели солнечных батарей, спутниковые антенны, мачты антенн сотовой связи – было лишь фоном. На крышах происходило какое-то движение. По ним бежали люди, перебираясь с крыши на крышу по железным мосткам. Впереди выделялась на фоне белой церковной колокольни фигура человека, чем-то напоминавшего птицу. Сходство с птицей ему сообщали черные бриджи и белые нейлоновые носки. Некоторое время он балансировал на краю крыши, а потом прыгнул вперед. Его шляпа промелькнула чуть ниже линии домов, как фрисби[23], и вот он уже появился на следующей крыше.
Двумя домами левее бежал пожилой мужчина, от которого старалась не отстать женщина, видимо, его жена. Нагретый воздух раздувал ее плащ и развевал волосы, делая ее похожей на персонаж мультиков. Если бы она попала в руки к Уолту Диснею, он мог бы заставить ее оступиться с крыши и полететь, как воздушный шар, над крышами города, а верхом на ней сидела бы пушистая мохеровая мышь. Впереди всех бежала группа молодых людей в круглых черных шляпах. Пробежав по крыше, они друг за другом скрылись в двери одного из чердаков.
– Что это за люди?
– Люди, которые совершают куплю-продажу, – объяснил Тони. – Им платят за то, чтобы они жили здесь.
– Они живут на крыше?
– Это воздушная часть колонизации.
Друзья начали спускаться вниз, и тут зазвенел дверной колокольчик. Оба застыли в испуге, Тони на несколько ступеней выше, Дэвид под ним. Дэвид подумал, что если бы кто их сейчас увидел, то долго смеялся бы – его нос почти упирался в толстую задницу Тони.
– Что это? – спросил Тони.
– Я ни черта не вижу, ты сидишь у меня на голове, толстый болван!
Тони продвинулся на три дюйма вверх. Дэвид посмотрел вправо и увидел бронзовый колокольчик, из которого торчал витой шнурок. Шнурок дергался вправо и влево, заставляя колокольчик звенеть.
– Кто там? – спросил Тони.
– А хрен его знает. Ты же местный.
Они сошли с лестницы. Дэвид пропустил Тони вперед к каменным ступеням, которые вели вниз, к входной двери. Колокольчик продолжал звенеть.
– Кто это может быть?
Тони нахмурился, видно было, что ему даже думать об этом не хочется. Израильские солдаты регулярно обходили крыши дозором. Вооруженные офицеры израильского жилищного департамента контролировали сделки с недвижимостью. С оружием наперевес эти представители израильской благотворительности рыскали вокруг, выискивая, какую еще площадь можно захватить. Местные дружинники всячески старались уберечь дома от захвата израильтянами. Агенты израильских спецслужб все время пытались вербовать кого можно из палестинцев. Палестинская тайная полиция выискивала коллаборационистов и препровождала на территорию, контролируемую палестинцами, где они подвергались экзекуциям и тюремному заключению. Ассасины[24], находящиеся на службе у палестинских властей, предпочитали экономить время в расчетах с предателями. Представители шариатских судов собирали свидетельства о нелегальных сделках с недвижимостью. Даже местные гангстеры и те все время пытались следить за любыми нелегальными операциями. Тони сделал шаг к двери.
– Кто там?
Колокольчик продолжал звенеть.
– Ты думаешь, они тебя слышат? – спросил Дэвид.
– Может, и нет.
Он подошел ближе к двери и повысил голос:
– Кто там?
– Откройте, – послышалось в ответ.
– София? – спросил Тони.
– Дядя Тони! Я звоню уже пятнадцать минут. Он прошлепал вниз по ступеням и открыл дверь, заслонив своим телом, как непробиваемым щитом, почти весь дверной проем.
– Что ты здесь делаешь, София?
– Я хотела тебя попросить, чтобы ты меня подбросил до Рамаллы.
Тони испугался. Неужели что-то случилось с его братом?
– Что с Элиасом? Почему он не едет?
– Эти ублюдки соседи, он так расстроился из-за них...
– Он же был вроде в порядке?
– Да, он уже пришел в себя, – ответила София. – Но мы решили, что будет лучше, если в этот раз с юристом побеседую я. Папа говорил, что ты тоже туда собираешься.
Тони не знал, что сказать. София смотрела через его плечо.
– А что здесь делает отец Дэвид?
8
"Отец Дэвид, вы в порядке? " – прочел он по ее губам. Вероятно, на самом деле она говорила очень громко, но определить это было невозможно.
Дэвид только кивнул. И тут же они снова потеряли друг друга из виду – один из водителей оказался между ними. Он вырвался вперед, осыпая ругательствами своего коллегу. Кузов его прицепа был доверху заполнен баклажанами. Другой трактор вез клети с живыми цыплятами, которые щелкали клювами за деревянными прутьями.
Когда Дэвид опять услышал голос сестры Хильды, он не смог определить, откуда тот доносился – снизу или сверху, с небес или из преисподней, это были бесплотные инструкции. Он даже сомневался, она ли это говорит. Теперь ее акцент стал более французским. Она произнесла: "Стойте там", но это прозвучало как "зойзе зам" или даже "твой сезам". Она продолжала твердить про этот "сезам" все время, пока вновь не вернулась в поле зрения; говоря это, она дергала в его сторону рукой.
Дэвид взглянул сначала вправо, потом влево по улице. Вот сейчас бы и смыться, но он был плотно зажат в толпе. Тракторы застряли намертво. Дэвид не представлял, кто бы сейчас мог им помочь.
Когда из лавок начали выходить молодые люди, чей решительный вид свидетельствовал о серьезности намерений, Дэвид подумал, что сейчас он увидит один из эпизодов войны между бандами. Наверное, торговцы овощами против птичников. Но молодые люди окружили кузов трактора с баклажанами, дернули его и оторвали от земли. Водитель оставался на своем месте, казалось, что происходящее его нимало не заботит. Он сидел в кабине, ощетинившись черными усами и не сводя гордого взгляда со своего противника. Так он и сидел, пока команда лавочников, подняв его прицеп, не освободила сцепленные оси тракторов.
Водитель включил зажигание и продолжил прерванное движение. Дэвид подумал, что это проявление мачизма: тракторы, должны были неминуемо сцепиться опять. Но этого не произошло. Молодые люди вновь начали приподнимать кузов трактора, выкрикивая при этом инструкции водителю, чтобы действовать согласованно. Другая команда проделывала все то же самое со вторым трактором.
Тракторы начали медленно двигаться мимо друг друга; просвет между ними не удалось бы измерить, это были бесконечно малые величины. Тракторы ползли медленно, как два насекомых; все, кто наблюдал за этим, задержали дыхание и прижались вплотную к стенам. Птичий трактор полз мимо Дэвида, и клетки с цыплятами почти вплотную прижимались к нему. Клювы цыплят отстукивали свою цыплячью азбуку Морзе.
Сейчас они заклюют его до крови.
Дэвид почувствовал, как его охватывает паника. Газовая атака, мерзкое самочувствие, бессонница, назойливая монашка... И вот теперь цыплята пришли по его душу. Это уже слишком. Он вспомнил хичкоковский фильм "Птицы".
Дэвид пробрался к углу прицепа, думая, что если бы удалось забраться на крышу, то тогда можно было бы спрыгнуть через голову водителя прямо на улицу. Продвинувшись вперед, он сбил ногой одну из клеток, и она покатилась по улице в облаке белых перьев и деревянной щепы. Чья-то рука пыталась стянуть его вниз, но Дэвид уже сориентировался и знал, что делать дальше. Он оказался наверху прицепа, до свободы был один шаг. Дэвид решил перепрыгнуть через водителя и положил свои руки ему на голову. Когда он нажал, водитель подался вперед и непроизвольно навалился на педаль газа. Дэвид пролетел не очень далеко. Он приземлился прямиком на баклажаны, чувствуя, как они лопаются под ним.
И тут же услышал голос сестры Хильды:
– Отец, отец!
Дэвид лежал, приходя в себя после падения. Чьи-то руки тянули его в разные стороны. Он нащупал пальцами щель между камней и уцепился за нее. Его по-прежнему окружали спелые баклажаны – мягкие, как мокрые губки. Над ним нависала тень, отбрасываемая телом сестры Хильды, – своего рода железный занавес, кордон безопасности, призванный спасти его от окончательной катастрофы. Голос монахини звучал мягко и убедительно, когда она обращалась к водителям и их помощникам с просьбой оставить Дэвида в покое. И вдруг воркование смолкло, это случилось как-то внезапно, словно что-то оборвалось внутри нее. Потом раздались всхлипывания.
Дэвид поднял голову. Сестра Хильда указывала перстом на стену.
"На этом самом месте упал наш Спаситель, когда он нес свой крест".
Дэвид повернул голову. На стене висела табличка, извещавшая о том, что это место является Седьмой Остановкой На Крестном Пути.
Дэвид попробовал изобразить потрясение и смущение, окрашенные святым вдохновением. Когда он заговорил, голос его звучал тихо:
– Отведите меня в церковь. Мне нужно побыть наедине с Господом. Мне нужно помолиться.
Сестра Хильда кивнула. Она поняла.
* * *
Часом позже Дэвид, прихрамывая, брел по Старому Городу. Он чувствовал себя в полной заднице. Казалось, будто его нынешний биоритм запрограммирован Биллом Уордом, барабанщиком "Блэк Саббат". Музыка была такой медленной и воздушной, что как бы затормаживала изнутри реакции его организма. Он находился в центре города, но настойчиво звучавшая в ушах мелодия заглушала все металлические вибрации улицы. Сейчас Дэвид брел по сумеречным задворкам, среди тесаных камней зубчатых стен, толщиной не менее двух ярдов. Когда он поднимал голову, чтобы взглянуть на небо, то видел железную сетку. Видимо, она была натянута, чтобы предохранять головы прохожих; на ней лежали осколки облицовочных камней и куски металла.Дэвид опять взглянул на страницу путеводителя, который Тони дал ему в качестве карты. Избавившись от сестры Хильды, он оказался в Храме Гроба Господня. Он истратил так много энергии, чтобы оторваться от монахини, что сейчас уже был не в силах сконцентрироваться на поиске указанного Тони места. Ему потребовалось более часа, чтобы найти наконец школу де ля Салье возле Новых ворот. Он набрел на нее, просто идя кругом по окраине Старого Города, все время держась левой стороны крепостной стены. На карте было сказано, что это Христианский квартал. Следуя карте, он должен был повернуть сначала направо, а потом налево, и оказался бы у дома Тони. Проведя пальцем по карте, Дэвид обнаружил, что находится рядом с Седьмой Остановкой на улице Сукханэз-Зайн. После своего падения на баклажаны он обошел уже весь город. Улицы становились все более оживленными. Дэвид миновал два весьма привлекательных на вид кафе, потом спустился по небольшой каменной лесенке и наконец увидел заветную дверь с колокольчиком вместо звонка.
И тут же Дэвид услышал тяжелые шаги по каменным ступеням, сопровождаемые укоризненными вздохами.
– Где ты, твою мать, был? – спросил Тони, когда открыл дверь.
– Лучше не спрашивай. Меня распяли.
Дэвид захромал за Тони вверх по лестнице. На верхнем этаже располагались обширные апартаменты. Он едва взглянул на обстановку, отдавшись сладкому чувству наслаждения долгожданным покоем. Но по мере того как Дэвид проходил из комнаты в комнату, что-то вдруг стало казаться ему странным. Планировка носила какой-то причудливый, произвольный характер. Дэвид спросил об этом у Тони, и тот ответил, вытянув руку в направлении ближайшей стены:
– Квартира переходит в другое здание. Жилища здесь – как кроличьи норы.
По всему городу нижние и верхние этажи не всегда имели одинаковую планировку, потому что их обитатели покупали и продавали комнаты по мере изменения состава семей. Желающие изменить облик своей квартиры могли просто снести одну или две стены, и лабиринты росли и множились.
Тони заговорил вдруг шепотом:
– Ну, что скажешь? Этот дом может сделать нас богачами или принести нам смерть.
– Оставь смерть себе, а мне дай богатство.
– Ладно. – Тони повел плечами и улыбнулся. – Но тебе для этого тоже придется рискнуть.
Дэвид выглянул в окно. Внизу он увидел те самые два кафе, мимо которых он проходил.
– Это хороший район? – спросил Давид.
– Самый лучший. В отличие от тесноты других районов, здесь просторно.
Между комнатой, в которой они находились, и следующей была арка. Похоже, именно в этом месте одно здание переходило в другое.
– Интересно, как же выглядят документы на такие квартиры, если они должны объяснять, как все эти лабиринты соединяются друг с другом?
– Палестинская недвижимость – сложный комплекс. У нас очень нежные души. Разве что в Иерусалиме с этим хоть какой-то порядок. В Вифлееме вообще полный кошмар. После того как израильтяне взорвали здание Земельного комитета в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, мы должны были начать ездить в Турцию, искать там старинные бумаги времен Оттоманской империи. Турки не очень-то стремились помогать, и потом даже самые поздние документы относились ко времени Первой мировой войны. Любые сделки, которые совершались позже, приходилось выводить из множества разных документов. Сейчас, покупая землю, ты никогда не можешь быть до конца уверен, что имеешь дело с самым последним ее владельцем. Ты покупаешь участок, наивно думая, что становишься единственным его хозяином, и тут вдруг выясняется, что вот этот небольшой уголок с оливковым деревом был когда-то подарен чьему-то покойному дяде. Что делать? Оказывается, теперешний владелец – это племянник его жены, который изучал оптометрию в Пражском университете, а потом уехал в Перу.
– Так бывает?
– Шутишь. Это лучший из сценариев. Вот почему у здешних юристов все время столько работы. Только они и пируют.
– Ладно, будем надеяться, что твой юрист отработает свои деньги.
Дэвид огляделся и заметил в углу одной из комнат деревянные ступени, ведущие наверх.
– Там еще один этаж?
– Да, там еще одна комната, она построена прямо на крыше. Хочешь взглянуть?
Дэвид проковылял к лестнице. В потолке был отодвигающийся вбок люк, и, чтобы открыть его, Дэвиду пришлось неловко изогнуться. Когда он выпрямился, то обнаружил себя в темной клетушке, освещаемой только одним узким окошком.
– Ну как? – Тони стоял на первой ступеньке, прижавшись всей своей массой к перилам, и, видимо, не в силах решить, стоит ли ему подвергать себя столь тяжелому испытанию и лезть наверх.
– Погоди. – Дэвид обнаружил дверь. Он повернул ключ, и комната внезапно осветилась, наполнившись ярким светом. – Господи. Так лучше.
– Не выходи на крышу! – крикнул снизу Тони.
– Что? – Дэвид не слышал. Он уже вышел из тени крошечной комнаты. – Отличный вид.
Крыши города сливались в неровную линию, которая включала в себя Храм Гроба Господня, мечеть Омара, Масличную гору. Дэвид почувствовал, что его освежил этот вид. Он подумал, что неплохо было бы принести сюда шезлонг. Позагорать здесь, покурить травку. Помедитировать на ландшафте, синтезировать в своей домашней лаборатории эссенцию из всех святых мест города.
– Недурно! – крикнул Дэвид вниз. – Я покупаю этот дом. Не за три миллиона, конечно, но близко к этому.
Он оглянулся через плечо. Тони стоял в дверях, красный как помидор, и яростно жестикулировал, размахивая своими большими руками.
– Зайди обратно!
Тони перестал махать руками. Он задыхался и едва стоял на ногах. Чтобы не упасть, он ухватился рукой за дверной косяк.
– В чем дело? – спросил Дэвид.
– Любой, кто тебя увидит, будет уверен, что ты еврей, который приценивается к моему дому.
Тони хмурился. Дэвид проследил за его взглядом и вновь увидел неровную линию иерусалимских крыш. Позади шпилей и минаретов происходило что-то странное. Причудливое сочетание средневековья с признаками современной жизни – бельевые веревки, панели солнечных батарей, спутниковые антенны, мачты антенн сотовой связи – было лишь фоном. На крышах происходило какое-то движение. По ним бежали люди, перебираясь с крыши на крышу по железным мосткам. Впереди выделялась на фоне белой церковной колокольни фигура человека, чем-то напоминавшего птицу. Сходство с птицей ему сообщали черные бриджи и белые нейлоновые носки. Некоторое время он балансировал на краю крыши, а потом прыгнул вперед. Его шляпа промелькнула чуть ниже линии домов, как фрисби[23], и вот он уже появился на следующей крыше.
Двумя домами левее бежал пожилой мужчина, от которого старалась не отстать женщина, видимо, его жена. Нагретый воздух раздувал ее плащ и развевал волосы, делая ее похожей на персонаж мультиков. Если бы она попала в руки к Уолту Диснею, он мог бы заставить ее оступиться с крыши и полететь, как воздушный шар, над крышами города, а верхом на ней сидела бы пушистая мохеровая мышь. Впереди всех бежала группа молодых людей в круглых черных шляпах. Пробежав по крыше, они друг за другом скрылись в двери одного из чердаков.
– Что это за люди?
– Люди, которые совершают куплю-продажу, – объяснил Тони. – Им платят за то, чтобы они жили здесь.
– Они живут на крыше?
– Это воздушная часть колонизации.
Друзья начали спускаться вниз, и тут зазвенел дверной колокольчик. Оба застыли в испуге, Тони на несколько ступеней выше, Дэвид под ним. Дэвид подумал, что если бы кто их сейчас увидел, то долго смеялся бы – его нос почти упирался в толстую задницу Тони.
– Что это? – спросил Тони.
– Я ни черта не вижу, ты сидишь у меня на голове, толстый болван!
Тони продвинулся на три дюйма вверх. Дэвид посмотрел вправо и увидел бронзовый колокольчик, из которого торчал витой шнурок. Шнурок дергался вправо и влево, заставляя колокольчик звенеть.
– Кто там? – спросил Тони.
– А хрен его знает. Ты же местный.
Они сошли с лестницы. Дэвид пропустил Тони вперед к каменным ступеням, которые вели вниз, к входной двери. Колокольчик продолжал звенеть.
– Кто это может быть?
Тони нахмурился, видно было, что ему даже думать об этом не хочется. Израильские солдаты регулярно обходили крыши дозором. Вооруженные офицеры израильского жилищного департамента контролировали сделки с недвижимостью. С оружием наперевес эти представители израильской благотворительности рыскали вокруг, выискивая, какую еще площадь можно захватить. Местные дружинники всячески старались уберечь дома от захвата израильтянами. Агенты израильских спецслужб все время пытались вербовать кого можно из палестинцев. Палестинская тайная полиция выискивала коллаборационистов и препровождала на территорию, контролируемую палестинцами, где они подвергались экзекуциям и тюремному заключению. Ассасины[24], находящиеся на службе у палестинских властей, предпочитали экономить время в расчетах с предателями. Представители шариатских судов собирали свидетельства о нелегальных сделках с недвижимостью. Даже местные гангстеры и те все время пытались следить за любыми нелегальными операциями. Тони сделал шаг к двери.
– Кто там?
Колокольчик продолжал звенеть.
– Ты думаешь, они тебя слышат? – спросил Дэвид.
– Может, и нет.
Он подошел ближе к двери и повысил голос:
– Кто там?
– Откройте, – послышалось в ответ.
– София? – спросил Тони.
– Дядя Тони! Я звоню уже пятнадцать минут. Он прошлепал вниз по ступеням и открыл дверь, заслонив своим телом, как непробиваемым щитом, почти весь дверной проем.
– Что ты здесь делаешь, София?
– Я хотела тебя попросить, чтобы ты меня подбросил до Рамаллы.
Тони испугался. Неужели что-то случилось с его братом?
– Что с Элиасом? Почему он не едет?
– Эти ублюдки соседи, он так расстроился из-за них...
– Он же был вроде в порядке?
– Да, он уже пришел в себя, – ответила София. – Но мы решили, что будет лучше, если в этот раз с юристом побеседую я. Папа говорил, что ты тоже туда собираешься.
Тони не знал, что сказать. София смотрела через его плечо.
– А что здесь делает отец Дэвид?
8
Перед тем как отправиться на встречу со своим арабским информатором, Сэмми Бен-Найм еще раз просмотрел его досье, чтобы освежить свою память. Информатора звали Эдвард Юсуф Салман, известный также как Абу Юсуф. Сэмми всегда называл его доктор Салман, это было более уважительно и профессионально. Сейчас они сидели рядом в автомобиле, водитель и пассажир, на автомобильной стоянке позади старых магазинов на Яффской дороге, в Западном Иерусалиме. Машина принадлежала израильскому правительству, но определить это не смогла бы даже полиция. Если бы машину угнали, а потом нашли, то полицейский компьютер сообщил бы, что она принадлежит некоему Эли Баруху из Хайфы, которого на самом деле не существует. А если и обнаружится такой, то это просто совпадение. Сэмми использовал машину как свою персональную.
– Почему все идет так медленно? – спросил Сэмми.
– Частично из-за того, что Хури нервничает. Но в основном в силу целого ряда причин. У меня есть и другая работа, как вы знаете, дела в судах. А если едешь в суд в Рамаллу, это занимает целый день.
"Парень придумывает отговорки", – подумал Сэмми. С самого начала их сотрудничества Сэмми сделал Абу Юсуфу особые проездные документы. Ему не нужно было ехать в объезд через всю пустыню, как остальным палестинцам, он мог ехать прямиком в Рамаллу.
Сэмми только кивнул и спросил:
– Ну, теперь вы готовы?
– Готов. Я уже слегка опоздал. Тони как раз сейчас встречается со своим другом, и я должен быть там, чтобы выработать план нашей стратегии.
Салман заметно нервничал и поерзывал. Они находились на общественной стоянке. Его мог узнать кто-нибудь из знакомых, и тогда ему пришлось бы объяснять, с кем это он был. Почему он сидел в израильской машине с желтым лицензионным номером? Сэмми понимал его, в этом был резон. Но Салман слишком суетился. Все время теребил солнцезащитный щиток, стараясь придать ему оптимальный угол, чтобы прикрыть свое лицо, да еще и ладонью прикрывался. Сэмми на секунду потерял терпение.
– Оставьте щиток в покое, вы сейчас его сломаете.
– Вы делаете мне замечания? Потрясающе! Я полагаю, что достаточно давно занимаюсь такими делами, чтобы отдавать себе отчет в степени опасности. Кто вы такой? Насколько мне известно, вы что-то вроде младшего офицера. Не слишком ли вы печетесь о моей безопасности?
– Извините, я не хотел вас обидеть, доктор Салман. Ваша личная безопасность чрезвычайно важна для нас. – Сэмми посмотрел на него ровным взглядом.
Когда Сэмми только начинал работать в жилищном департаменте, у них там была команда ручных ливанских посредников. Каждый раз, когда на рынке появлялась очередная недвижимость, они тут же вызывали кого-нибудь из этих людей. Те моментально приезжали с полными дипломатами денег и говорили, что готовы на все, лишь бы приобрести кусочек земли в Аль-Кудс, в Святом Городе. "Сколько скажешь – столько дам". Но палестинцы со временем раскусили этот трюк.
Последние пятнадцать лет департамент все больше и больше имел дело с местными арабами типа Эдварда Салмана. Когда Сэмми просматривал его дело, он обратил внимание на пункт, где говорилось, что Салман прост и контактен в общении. Если это когда-то и было правдой, то сейчас все обстояло иначе. Он был напряжен до предела. Хотя, возможно, Сэмми чересчур строг к нему, все-таки парень рискует жизнью.
Сэмми не говорил об этом Салману, так как департамент был весьма заинтересован в собственности Хури. Не стоило заставлять Салмана еще больше нервничать. Тот мог бы вдруг решить, что риск слишком велик, и отказаться от сотрудничества.
– Я думаю, вы слышали, что парня, арестованного в Вифлееме, перевезли из участка на площади Яслей, – сказал Сэмми.
Салман скользнул по нему взглядом. Они встретились глазами, но Салман не стал затруднять себя ответом. Разумеется, он об этом знал. Весь Вифлеем знал, ведь почти полгорода видело, как его сажали в полицейский фургон. Но вот куда его увезли, пока было покрыто тайной.
– Глупый вопрос, да? – продолжал Сэмми. – Но я хочу вам сообщить, что он уже почти на свободе. И Бог не допустит, чтобы стало известно, как вы зарабатываете свои деньги. Ваша безопасность – наша наипервейшая забота.
Эдвард Салман не прореагировал на это заявление. У него были все причины для беспокойства. Он сделал никак не меньше, чем тот парень.
– Что вы знаете об англичанине? – сменил тему Сэмми.
– Я знаю лишь то, что он друг Тони Хури.
– Вы не знаете, почему он согласился на это дело и откуда Хури его знает?
Салман покачал головой.
– Я думаю, он делает это из-за денег. А вы как думаете? – Он помолчал. – Кроме того, я знаю, что его зовут Дэвид Престон и что они учились вместе с Хури в университете. Я не знаю, почему Тони считает, что может ему доверять, но это не мое дело. От меня лишь требуется убедить суд в том, что это вполне легальная сделка, хотя покупатель и не является палестинцем.
– Это будет трудновато, не так ли?
– Да, продавать дом незаконно. Но он может быть сдан в долгосрочную аренду, а потом отдан в залог. Этой линии я и собираюсь придерживаться.
– А когда документы на дом будут у Дэвида Престона, он сможет продать его.
– Да, уже вашему человеку.
– Наш человек – это женщина. Скоро я вас с ней познакомлю.
Сэмми повернул ключ зажигания, заработал мотор, и одновременно включилось радио. Когда он вырулил на главную улицу, Эдвард Салман сполз по сиденью вниз, чтобы не было видно его головы. Сэмми подумал, что для маскировки ему было бы вполне достаточно надеть на голову ермолку. Она всегда на всякий случай лежала у Сэмми в бардачке. Шпильку для нее Сэмми хранил в бумажнике – боялся потерять. У Салмана на макушке была небольшая лысина, как раз под размер ермолки. Сэмми неизменно обращал внимание на лысины у мужчин, потому что у его отца была дичайшая в мире лысина – она сияла, как зеркало, в центре его головы, обрамленная густыми кустистыми волосами. Края ее были настолько ровными, а сама она столь гладкой и круглой, что походила на работу искусного парикмахера, а не на производное нескольких зарубок на спирали ДНК. И когда он надевал ермолку, всегда казалось, что этот головной убор создан специально для его лысины. Ермолка сидела на лысине так ладно, что Сэмми был искренне удивлен, когда обнаружил, что отнюдь не у каждого мужчины под ермолкой скрывается такая совершенная тонзура. Это было блестящее совпадение с лысиной именно его папаши. Сэмми сделал это открытие в четыре года.
Алжирский еврей Симон Бен-Найм стал израильтянином, так как в последний момент понял, что не хочет становиться французом. Еще одно потрясающее основы открытие, которое Сэмми сделал в ранние годы, – это осознание того, почему его отец говорит на столь необычном иврите. Оказалось, что французский и арабский языки Симону Бен-Найму куда ближе, чем иврит. Сие отнюдь не означало, что его любовь к Израилю не была истинно глубокой. Была. В то время, когда Сэмми делал свои открытия насчет ермолки, арабского и французского, в 1967-м, его отец Симон Бен-Найм носил военную форму. Отцу было сорок лет, когда он вступил добровольцем в силы безопасности Израиля, чтобы охранять землю, которую только что отвоевала регулярная армия.
Конечно, сегодняшнее положение Сэмми не совсем в точности повторяло ситуацию, в которой находился его отец в 67-м, но можно было найти кое-какие параллели. Сейчас ему было сорок лет, и он служил своей стране, продолжая охранять землю, отвоеванную в 1967-м.
Сэмми затормозил перед большим красивым городским домом, построенным в конце прошлого века. В центре примыкавшего к дому сада росло миндальное дерево, листья его закрывали просветы изящной кованой ограды, которой завершалась каменная стена. В саду находилась группа хасидов[25] в круглых черных шляпах. Они бормотали молитвы, стоя так близко друг к другу, что поля их шляп почти соприкасались.
– Почему все идет так медленно? – спросил Сэмми.
– Частично из-за того, что Хури нервничает. Но в основном в силу целого ряда причин. У меня есть и другая работа, как вы знаете, дела в судах. А если едешь в суд в Рамаллу, это занимает целый день.
"Парень придумывает отговорки", – подумал Сэмми. С самого начала их сотрудничества Сэмми сделал Абу Юсуфу особые проездные документы. Ему не нужно было ехать в объезд через всю пустыню, как остальным палестинцам, он мог ехать прямиком в Рамаллу.
Сэмми только кивнул и спросил:
– Ну, теперь вы готовы?
– Готов. Я уже слегка опоздал. Тони как раз сейчас встречается со своим другом, и я должен быть там, чтобы выработать план нашей стратегии.
Салман заметно нервничал и поерзывал. Они находились на общественной стоянке. Его мог узнать кто-нибудь из знакомых, и тогда ему пришлось бы объяснять, с кем это он был. Почему он сидел в израильской машине с желтым лицензионным номером? Сэмми понимал его, в этом был резон. Но Салман слишком суетился. Все время теребил солнцезащитный щиток, стараясь придать ему оптимальный угол, чтобы прикрыть свое лицо, да еще и ладонью прикрывался. Сэмми на секунду потерял терпение.
– Оставьте щиток в покое, вы сейчас его сломаете.
– Вы делаете мне замечания? Потрясающе! Я полагаю, что достаточно давно занимаюсь такими делами, чтобы отдавать себе отчет в степени опасности. Кто вы такой? Насколько мне известно, вы что-то вроде младшего офицера. Не слишком ли вы печетесь о моей безопасности?
– Извините, я не хотел вас обидеть, доктор Салман. Ваша личная безопасность чрезвычайно важна для нас. – Сэмми посмотрел на него ровным взглядом.
Когда Сэмми только начинал работать в жилищном департаменте, у них там была команда ручных ливанских посредников. Каждый раз, когда на рынке появлялась очередная недвижимость, они тут же вызывали кого-нибудь из этих людей. Те моментально приезжали с полными дипломатами денег и говорили, что готовы на все, лишь бы приобрести кусочек земли в Аль-Кудс, в Святом Городе. "Сколько скажешь – столько дам". Но палестинцы со временем раскусили этот трюк.
Последние пятнадцать лет департамент все больше и больше имел дело с местными арабами типа Эдварда Салмана. Когда Сэмми просматривал его дело, он обратил внимание на пункт, где говорилось, что Салман прост и контактен в общении. Если это когда-то и было правдой, то сейчас все обстояло иначе. Он был напряжен до предела. Хотя, возможно, Сэмми чересчур строг к нему, все-таки парень рискует жизнью.
Сэмми не говорил об этом Салману, так как департамент был весьма заинтересован в собственности Хури. Не стоило заставлять Салмана еще больше нервничать. Тот мог бы вдруг решить, что риск слишком велик, и отказаться от сотрудничества.
– Я думаю, вы слышали, что парня, арестованного в Вифлееме, перевезли из участка на площади Яслей, – сказал Сэмми.
Салман скользнул по нему взглядом. Они встретились глазами, но Салман не стал затруднять себя ответом. Разумеется, он об этом знал. Весь Вифлеем знал, ведь почти полгорода видело, как его сажали в полицейский фургон. Но вот куда его увезли, пока было покрыто тайной.
– Глупый вопрос, да? – продолжал Сэмми. – Но я хочу вам сообщить, что он уже почти на свободе. И Бог не допустит, чтобы стало известно, как вы зарабатываете свои деньги. Ваша безопасность – наша наипервейшая забота.
Эдвард Салман не прореагировал на это заявление. У него были все причины для беспокойства. Он сделал никак не меньше, чем тот парень.
– Что вы знаете об англичанине? – сменил тему Сэмми.
– Я знаю лишь то, что он друг Тони Хури.
– Вы не знаете, почему он согласился на это дело и откуда Хури его знает?
Салман покачал головой.
– Я думаю, он делает это из-за денег. А вы как думаете? – Он помолчал. – Кроме того, я знаю, что его зовут Дэвид Престон и что они учились вместе с Хури в университете. Я не знаю, почему Тони считает, что может ему доверять, но это не мое дело. От меня лишь требуется убедить суд в том, что это вполне легальная сделка, хотя покупатель и не является палестинцем.
– Это будет трудновато, не так ли?
– Да, продавать дом незаконно. Но он может быть сдан в долгосрочную аренду, а потом отдан в залог. Этой линии я и собираюсь придерживаться.
– А когда документы на дом будут у Дэвида Престона, он сможет продать его.
– Да, уже вашему человеку.
– Наш человек – это женщина. Скоро я вас с ней познакомлю.
Сэмми повернул ключ зажигания, заработал мотор, и одновременно включилось радио. Когда он вырулил на главную улицу, Эдвард Салман сполз по сиденью вниз, чтобы не было видно его головы. Сэмми подумал, что для маскировки ему было бы вполне достаточно надеть на голову ермолку. Она всегда на всякий случай лежала у Сэмми в бардачке. Шпильку для нее Сэмми хранил в бумажнике – боялся потерять. У Салмана на макушке была небольшая лысина, как раз под размер ермолки. Сэмми неизменно обращал внимание на лысины у мужчин, потому что у его отца была дичайшая в мире лысина – она сияла, как зеркало, в центре его головы, обрамленная густыми кустистыми волосами. Края ее были настолько ровными, а сама она столь гладкой и круглой, что походила на работу искусного парикмахера, а не на производное нескольких зарубок на спирали ДНК. И когда он надевал ермолку, всегда казалось, что этот головной убор создан специально для его лысины. Ермолка сидела на лысине так ладно, что Сэмми был искренне удивлен, когда обнаружил, что отнюдь не у каждого мужчины под ермолкой скрывается такая совершенная тонзура. Это было блестящее совпадение с лысиной именно его папаши. Сэмми сделал это открытие в четыре года.
Алжирский еврей Симон Бен-Найм стал израильтянином, так как в последний момент понял, что не хочет становиться французом. Еще одно потрясающее основы открытие, которое Сэмми сделал в ранние годы, – это осознание того, почему его отец говорит на столь необычном иврите. Оказалось, что французский и арабский языки Симону Бен-Найму куда ближе, чем иврит. Сие отнюдь не означало, что его любовь к Израилю не была истинно глубокой. Была. В то время, когда Сэмми делал свои открытия насчет ермолки, арабского и французского, в 1967-м, его отец Симон Бен-Найм носил военную форму. Отцу было сорок лет, когда он вступил добровольцем в силы безопасности Израиля, чтобы охранять землю, которую только что отвоевала регулярная армия.
Конечно, сегодняшнее положение Сэмми не совсем в точности повторяло ситуацию, в которой находился его отец в 67-м, но можно было найти кое-какие параллели. Сейчас ему было сорок лет, и он служил своей стране, продолжая охранять землю, отвоеванную в 1967-м.
Сэмми затормозил перед большим красивым городским домом, построенным в конце прошлого века. В центре примыкавшего к дому сада росло миндальное дерево, листья его закрывали просветы изящной кованой ограды, которой завершалась каменная стена. В саду находилась группа хасидов[25] в круглых черных шляпах. Они бормотали молитвы, стоя так близко друг к другу, что поля их шляп почти соприкасались.