Блинов Аркадий. Аналитическая философия

⁶⁶⁷.
   Другой вид критики отталкивается от анализа языковых средств и языка бихевиоризма. Так, Н. Хомский) аргументирует в пользу того, что Скиннер создает иллюзию строгой научной теории, применимой в очень широком диапазоне, хотя на самом деле вполне может быть так, что термины, используемые для описания поведения в лабораторных условиях, и термины, используемые для описания реального поведения, являются всего лишь омонимами, между значениями которых существует, в лучшем случае, довольно туманное сходство. Базисные термины бихевиоризма – «стимул» и «реакция». Скиннер обязуется использовать узкие определения этих терминов: фрагмент окружения и фрагмент поведения называются стимулом (вызывающим, различенным или подкрепляющим) и реакцией, соответственно, тогда и только тогда, когда они соотнесены посредством закона (lawfully related); это значит – если динамические законы, соотносящие их демонстрируют плавные и репродуцируемые зависимости. Так, если мы смотрим на красный стул и говорим «красный», то реакция находится под контролем стимула краснота; если мы говорим «стул», то реакция находится под контролем собрания свойств (которые Скиннер называет объектом) – стулность; и то же самое относится к любой реакции ⁶⁶⁸. Этот метод, по мнению Хомского, так же прост, как и бессодержателен, так как мы можем выделить столько свойств, сколько у нас есть не синонимичных выражений для их описания в нашем языке; мы можем объяснить широкий класс реакций в терминах скиннерова функционального анализа, выделяя для каждой реакции управляющие ею стимулы. Но слово «стимул» теряет всякую объективность при таком использовании, поскольку в этом случае стимулы перестают быть частью внешнего физического мира (как это предполагается Скиннером), а оказываются частью организма. Мы определяем стимул тогда, когда наблюдаем (например, речевую) реакцию. Мы не можем предсказывать языковое поведение в терминах стимулов, влияющих на говорящего извне, так как мы не знаем, каковы текущие воздействующие на него стимулы до тех пор, покане получим реакцию. Более того, поскольку мы не можем управлять свойством физического объекта, на которое индивид реагирует, кроме как в чрезвычайно искусственных (лабораторных) случаях, утверждение Скиннера, что его система, в противоположность традиционной, позволяет осуществлять практический контроль языкового поведения, просто ложно ⁶⁶⁹. Подобного рода возражения высказываются и против предлагаемого толкования других ключевых бихевиористских терминов.
   В определенном отношении фундаментальный аргумент против (по крайней мере, экстернализующего ментальное) бихевиоризма указывает на следующее обстоятельство: то, что организм делает или имеет диспозицию делать в данный момент времени, представляет собой очень сложную функцию его полаганий и желаний вместе с его текущими чувственными данными и воспоминаниями. Поэтому исключительно маловероятно, что окажется возможным сопоставить попарно поведенческие предикаты психологическим предикатам тем способом, которого требует бихевиоризм, а именно: так, чтобы для каждого типа психологического состояния организм находится в этом состоянии, если и только если определенный поведенческий предикат истинен относительно этого организма. Этим предполагается, что бихевиоризм чрезвычайно вероятно ложен просто в силу своих эмпирических следствий и независимо от его неправдоподобия в качестве семантического тезиса. Бихевиоризм не может быть истинным пока не установлена истинность корреляции между сознанием и поведением, а последняя не является истинной ⁶⁷⁰.
   Еще одно возражение апеллирует к проблеме чужого сознания: в основе наших социологических и социально философских концепций лежит идея чужого сознания; мы не могли бы строить социальные науки, не наделяя других индивидов определенными характеристиками, делающими их подобными (по описанию) самому наделяющему (т.е. нам самим или, вернее, каждому из нас в этой роли). Субъект приписывает другому сознание на основании презумпции признания его себе подобным, он исходит из того, что знает о себе, что имеет сознание. Но если мы познаем свое собственное сознание так же, как чужое, следуя рекомендациям бихевиористов, то какого рода презумпция здесь может соответствовать презумпции сознательности на основании признания подобия; ведь кто-то другой тогда должен исходно выступать как сознательное существо и источник аналогии? Бихевиоризм, далее, (вероятно) хорошо совместим с перспективной психологического описания «от третьего лица», но его совместимость с перспективой «первого лица» весьма сомнительна. Такого рода критику развивает, в частности, один из самых последовательных приверженцев материалистической концепции сознания Д. Армстронг ⁶⁷¹. Армстронг – один из тех, кто считает, что хотя поведение человека конституирует наше основание для атрибуции ему (третьему лицу) определенных ментальных процессов, оно не может быть отождествлено с его ментальными процессами; с этим, впрочем, мог бы согласиться и Скиннер. Но интересно основание, на котором Армстронг отказывается от отождествления ментального с поведением. Он считает фактом, вопреки тому, что утверждают Райл и философы «обыденного языка», что относительно самих себя мы делаем выводы о наших ментальных состояниях нена основании наблюдений за своим собственным поведением. Армстронг считает, что без понятия причинности идея диспозиции не работает: так же, как определенная молекулярная конституция стакана действительно ответственна за тот факт, что, если по стакану стукнуть, он разобьется, и соответственно, конститутивна в отношении диспозициональной характеристики «бьющийся», определенная физическая конституция человека ответственна за его нахождение в состоянии быть способным производить действия определенных видов в определенных обстоятельствах. Но, утверждает Армстронг, объяснение сознания в терминах физических причин и следствий может быть хорошей теорией сознания не только с точки зрения первого лица, но и с точки зрения третьего лица. Порядок его рассуждений здесь такой: мы нуждаемся только в трех посылках, чтобы вывести существование сознания из наблюдения соответствующего обстоятельствам поведения другого индивида, которое предполагается выражением этого сознания. 1) Поведение имеет некую причину. 2) Эта причина находится внутри индивида, поведение которого наблюдается. 3) Сложность этой причины соответствует сложности поведения ⁶⁷². Таким образом, аргументация этого типа противопоставляет одному подходу к пониманию ментального другой, а именно физикализм и нацелена, скорее, на демонстрацию его преимуществ, чем просто на дискредитацию бихевиоризма. Однако, по мнению многих, именно с принятия подобных посылок проблемы с атрибуцией чужого сознания только начинаются ⁶⁷³.

13.4 Физикализм

   Материалистическое понимание сознания в основном представлено тезисом тождество ментального и физического. Это тождество, в свою очередь, может пониматься или не пониматься редукционистски, т.е. как предполагающее сводимость психологии к какой-либо естественной науке, вероятнее всего, нейрофизиологии. Что касается феноменального сознания, то, так же, как и в бихевиоризме, материализм может отказывать, а может не отказывать ему в существовании; но во втором случае утверждается либо, что оно не имеет отношение к познанию ментального, либо, что его содержание полностью раскрывается соответствующими естественнонаучными описаниями.
   В современной философии идея материального сознания, в основном представлена физикализмом. Бихевиоризм и функционализм тоже тяготеют к материалистической трактовке сознания, но, по большей части, методологически, т.е. с точки зрения приведения психологических высказываний к согласию с идеей эмпирического знания. Физикализм же предполагает в первую очередь онтологическое психофизическое тождество. Концепция физикалистских высказываний (в духе Гемпеля, например), несмотря на сходство названий, в этом смысле может еще не предполагать физикализм. Более того, уместно утверждать, что физикализм предполагает психофизическую редукцию ровно настолько, насколько он разделяет идею физикалистской верификации психологических высказываний.

13.4.1 Материалистическая редукция сознания

13.4.1.1. Редукционизм и автономия психологического объяснения

   Идея материалистической редукции сознания исходит из того, что наука должна устанавливать законы – строгие детерминистские или пробабилистские принципы, обеспечивающие предсказание явлений соответствующих видов; ментальное связано с физическим миром причинно-следственными отношениями; а кроме естественных наук никакие другие не способны быть инструментом открытия законов, пригодных для объяснения и предсказания событий такого вида. Поэтому, чтобы быть полноценной наукой, психология должна выводитьсяиз естественных наук. Правда для этого еще немаловажно, чтобы и естественные науки представляли собой или были сводимы в единую систему с достаточно функциональными частями. Но выводимостьпсихологии из естественных наук может быть недостаточным критерием ее сводимостик естественным наукам, если принять, что сводимость предполагает синонимиювсех психологических предикатов какому-то определенному набору естественнонаучных предикатов. Синонимия, в свою очередь, согласно известному критерию, характеризуется как взаимная заменимость скоррелированных таким образом предикатов во всех контекстах, специфицированных определенным образом ⁶⁷⁴. Так, если есть специфический смысл объяснения, не исчерпываемый дедуктивной (или как-то более широко понятой) выводимостью, то выводимость психологии из естественных наук может еще не означать автоматической взаимной заменимости соответствующих психологического и физического (или иного естественнонаучного) описаний в контексте объяснения. Подстановка физического описания на место выводимого из него психологического в таком случае может не давать (гарантированно) лучшего, желаемого или хотя бы того же объясняющего эффекта. На этом эффекте основаны аргументы от автономиипсихологического объяснения.
   Аргумент такого рода можно найти, например, у Х. Патнэма ⁶⁷⁵. Он предлагает рассмотреть пример, в котором имеется доска с двумя отверстиями – круглым, один дюйм в диаметре, и квадратным, со стороной один дюйм – и квадратный в сечении колышек, сторона сечения которого равна пятнадцати шестнадцатым дюйма. Требуется объяснить простой факт: колышек входит в квадратное отверстие и не входит в круглое. Пусть объяснение дается в терминах квантовой физики: все предметы здесь рассматриваются как атомные облака или решетки, более или менее стабильные: колышек можно обозначить как «система А», а отверстия – как «область 1» и «область 2». Пусть есть возможность просчитать все возможные траектории системы А и вывести из одних только законов квантовой механики, что система А никогда не пройдет через область 1, но что есть по крайней мере одна траектория, позволяющая ей пройти через область 2. Будет ли такое описание объяснением того факта, что соответствующий колышек проходит через квадратное отверстие и не проходит через круглое? Патнэм склоняется к выводу, что нет: несмотря на связи выводимости; в самом деле, примерно что-то в этом роде говорит нам, по меньшей мере, наш здравый смысл. В объяснении могут быть задействованы описания структурных элементов разных порядков, в данном случае макроструктур, таких, как твердость и геометрические характеристики, и микроструктур, таких, как квантовые свойства. Если не считать, что предельные конституенты системы существенны для объяснения, и исходить из того, что только структуры высшего порядка существенны, то отождествление дедукции приведенного вида с объяснением теряет, считает Патнэм, свое основание. В этом случае объяснение рассматриваемого факта оказывается достаточно простым: доска твердая, колышек твердый и, согласно геометрическому факту, круглое отверстие меньше, чем сечение колышка, тогда как квадратное отверстие больше. Важно здесь то, что это объяснение будет правильным, не зависимо от того, из чего сделаны доска и колышек – из молекул или какой-то не дискретной субстанции или чего-то еще. Соответственно, обобщение, к которому подталкивает эта иллюстрация, формулируется Патнэмом таким образом: определенные структурные характеристики ситуации релевантны ее объяснению, но не все; в данном случае, это – геометрические свойства и отношения между размерами и формами, а также описание взаимодействующих предметов как твердых; все же остальное не релевантно. Объяснение в терминах этих характеристик будет верным, по мнению Патнэма, в любом возможном мире, в котором эти структуры наличествуют, каковы бы ни были микроструктуры. В этом смысле объяснение автономно. И именно в подобном отношении, согласно проводимой аналогии психологические объяснения стоят к естественнонаучным. В самом деле, если нас в ситуации повседневной коммуникации интересует объяснение такого, например, факта как, почему субъект А решил, что событие В произойдет в месте С, нас, скорее всего, не удовлетворит описание того, что происходило в его мозгу в момент принятия им такого решения, но вполне может удовлетворить какое-то описание убеждений, допущений, намерений, желаний, их которых он исходил в тот момент, его эмоционального состояния и тому подобного. Правда, в случаях, когда подобные описания не удовлетворяют нас, как например, в случаях девиантного поведения, мы склонны все же удовлетворяться описаниями другого структурного уровня. Это говорит, как минимум о том, что объяснение в значительной мере представляет собой социальную функцию и, поскольку это так, постольку склонность признавать или не признавать уместность элементов того или иного структурного уровня адекватными объяснению сама вправе рассматриваться как привычка, не более говорящая в пользу большей познавательной значимости одной структуры относительно другой, чем привычка считать нечто порочным говорит в пользу существенной порочности, того, что таковым считается.

13.4.1.2. Существенные свойства и априорная необходимость психофизического тождества

   Стандартное возражение против материалистической редукции сознания состоит в том, что сознание и тело просто не могут быть тождественны, поскольку у них различные существенныесвойства. Это возражение апеллирует к традиционному понятию существенного свойства, связанному с традицией, восходящей к философии Д. Локка. Стандартный материалистический ответ на это возражение также опирается на это же понятие. Во второй половине двадцатого века, между тем, получила распространение другая концепция существенных свойств, разработанная С. Крипке, К. Доннеланом, Х. Патнэмом и др., в свете которой как традиционное возражение против материализма в философии сознания, так и ответ на него, выглядят по новому.
   К существенным свойствам ментального обычно причисляют приватностьили интроспективность, которые, соответственно, существенным образом не характеризуют физические феномены, а также непространственность; к существенным свойствам физического, в свою очередь, относят пространственную местоположенностьи публичность. Иногда еще добавляют, что существенные свойства ментального и физического противоречатдруг другу. Существенное здесь понимается как логически необходимое или логически невозможное: логически необходимо для физического иметь пространственную локализацию, что логически невозможно для ментального. Отсюда – логическая невозможность для ментального быть физическим. Таким образом, истинность психофизического тождества обнаруживает свою зависимость от природы логической необходимости. Стандартный материалистический ответ на возражение от существенных свойств состоит в том, что материалист признает, что предлагаемые им утверждения тождества являются не необходимыми, а случайными истинами. К этому обязывает и их предполагаемый статус как результатов эмпирических открытий. Из таких тождеств не следует, что отождествляемые выражения имеют одинаковые значения, но из них следует, что обозначаемые этими выражениями феномены имеют одинаковые свойства (иначе говоря, что эти выражения имеют одинаковые объемы). При других обстоятельствах (в другом возможном мире) эти свойства могли бы и не совпадать, что невозможно при тождестве значений (синонимии) между выражениями справа и слева от знака «=». Если так, то физикалистская редукция просто не препятствует тому, чтобы ментальное и физическое имели различные существенные свойства, поскольку устанавливаемые в рамах этого подхода тождества не претендуют на статус необходимых истин, и, стало быть, не требуется, чтобы наряду с тождеством свойств здесь утверждалось и тождество существенных свойств. Против аргумента от логического противоречия между существенными свойствами ментального и физического дополнительное возражение таково. Утверждается, что кажущиеся необходимыми истины отвергаемыи поэтому на самом деле являются случайными. Так, если утверждается, что физические феномены существенным образом пространственно локализованы, тогда как ментальные существенным образом пространственно не локализованы, то на это отвечают, что мы не знаем априори, что ментальные феномены не имеют определенного пространственного местоположения, и поэтому отсутствие такой характеристики у некоторых, большинства или даже всех ментальных феноменов может в лучшем случае претендовать на статус случайной истины. А раз это только случайные истины, то они не позволяют говорить о том, что между понятиями ментального и физического есть логическое противоречие.
   Для материалиста, таким образом, важно, чтобы установление корреляции между ментальными и физическими предикатами с помощью знака тождества не предполагало большего в семантическом плане, чем совпадение объемов этих предикатов, т.е. их экстенсиональную, но не интенсиональную синонимию ⁶⁷⁶. Как возражение, так и ответ на него, опирались на понятие существенного свойства, согласно которому существенное есть то, что характеризует нечто с логической необходимостью. Логическая необходимость, по Локку, имеет языковую или, иначе говоря, конвенциональную природу: необходимые истинные высказывания суть те, истинность которых следует из значений составляющих их терминов ⁶⁷⁷. Отсюда следует, во-первых, что одно свойство может быть существенным для сущности при одном ее описании, и случайным – при другом, и, во-вторых, что (логическая) необходимость совпадает с априорностью так, что, если показать, что утверждение в принципе можно опровергнуть, т.е. что оно не априорно, то это будет одновременно и демонстрацией его не необходимости (или случайности). Соответственно, по этой схеме нельзя открыть, что вода имеет какой-то другой химический состав, чем Н2О, можно только изменить значения выражений «вода» или «Н2О», чтобы новое тождество было с необходимостью истинно. Таким образом, практически исключается из рассмотрения вопрос о действительной сущностифеномена, поскольку его сущность оказывается целиком и полностью номинальной; он имеет ту сущность, которую предписывает ему иметь обозначающий его термин или описывающая его дескрипция, вернее, лингвистические структуры, стоящие за их значениями ⁶⁷⁸.
   Новая трактовка необходимости, между тем, предполагает, что существенные свойства вещи не зависят от конкретного ее описания. Истина с этой точки зрения может быть необходимой, не будучи априорной: она может быть апостериорной, устанавливаемой в ходе научного поиска и открытия. Если это так, то отрицаемость утверждения уже нельзя рассматривать как верный признак его не необходимости. Так, С. Крипке предложил каузальную теорию референции для собственных имен и имен естественных видов (жестких десигнаторов в его терминологии), согласно которой имя имеет своим референтом один и тот же индивид во всех возможных мирах, в которых оно вообще является именем, т.е. имеет референцию. Референция термина, то, что он обозначает, оказывается тогда независимой от того, с какими дескрипциями он фактически оказывается связанным языковыми конвенциями. Условием референциальности термина в таком случае является не наличие конвенции относительно его значения (и соответственно, не знание этого значения), а правильная каузальная связьданного употребления термина с историческим событием первого использования данного термина в качестве имени данного референта (ситуацией «первокрещения» в терминологии Крипке) ⁶⁷⁹. Так, если вода имеет такой химический состав, какой предписывается ей тождеством «Вода = Н2О», то это – существенное свойство воды; но наше знание этого может быть как истинным (и тогда необходимым), так и ложным. Мы можем использовать различные определенные дескрипции для распознавания воды в нашем действительном мире и ошибочно, с точки зрения Крипке, считать их определяющими значение термина «вода».

13.4.1.3. Апостериорная необходимость психофизического тождества

   Ближайшее следствие концепции апостериорной необходимости для материалистической концепции ментального таково. Защитник тезиса тождества, например, что «Боль = такой-то процесс в мозгу», утверждает, что, хотя термины слева и справа от «=» различаются своими значениями, утверждаемое тождество тем не менее является эмпирическим открытием и примером чисто случайного тождества: короче говоря, что это не необходимая, а эмпирическая случайная, но истина. Но с точки зрения Крипке материалистическая позиция оказывается совершенно невыполнимой: если «Боль = такой-то процесс в мозгу» истинно, то это значит, что «боль» и «такой-то процесс в мозгу» – жесткие десигнаторы, у которых один и тот же референт (объем). Поэтому, если это тождество вообще истинно, оно истинно с необходимостью, в крипкеанском смысле необходимости; оно не может быть случайно истинным тождеством. Поэтому материалист снова оказывается перед необходимостью защищать тезис, что быть таким-то процессом в мозгу – существенное свойство боли; иначе он не сможет утверждать даже, что соответствующее тождество истинно. А раз так, то аргумент от различных или противоположных существенных свойств ментального и физического снова работает. Аргумент против материализма, опирающийся на концепцию Крипке, может расшифровываться следующим образом. Материалисту предлагается объяснить кажущуюся (с точки зрения Крипке) случайность психофизических тождеств: конкретнее, он должен объяснить интуиции, что, например, есть миры (или возможны ситуации), в которых есть боль, но нет соответствующих процессов в мозгу, и что, напротив, есть миры, в которых есть соответствующие процессы в мозгу, не являющиеся, тем не менее, причиной боли. С точки зрения концепции Крипке, этого как раз и нельзя сделать ⁶⁸⁰. Если такие миры существуют, то феномены в первом из них, которые в нем имеют сенсорные характеристики, которые боль имеет в нашем мире, но не являющиеся таким-то процессом в мозгу, не должны быть, согласно этому подходу, болью, а феномены во втором из этих миров все равно должны быть болью, несмотря на то, что они не обладают теми сенсорными характеристиками, которые имеет боль в действительном мире. Но такой результат Крипке считает абсурдным, так как, в отличие от сенсорных характеристик, например, воды, которые не характеризуют ее существенным образом, такие ментальные феномены, как боль – и Крипке разделяет этот распространенный и также традиционный взгляд, – таковы, что их сенсорные характеристики являются их существенными характеристиками. «Боль = ощущение боли» или что-то подобное является с этой точки зрения необходимо истинным тождеством. Но важным основанием утверждать такое является, по-видимому, следующее: в нашем мире мы называем болью то, что ощущается как боль, и поэтомув любом мире, где «боль» – жесткий десигнатор, его референтом является то, существенным свойством чего является ощущаемость как боль. Если же есть мир, в котором бытие таким-то процессом в мозгу не характеризует то, что ощущается как боль и называется термином «боль», это будет только свидетельствовать о том, что отождествление боли с таким-то процессом в мозгу было ложным. Крипке полагает, что первого мира просто не может быть, так как