Страница:
Вашел присел к радиоприёмнику. Москва передавала:
— …Сегодня, в 21 час, столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе 1-й польской армии генерал-лейтенанта Поплавского, ворвавшимся в Берлин, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…
Вашел не мог сдержать своих чувств и прибежал в кухню.
— Что такое, Ота? — спросила Ружена.
— Наши в Берлине! В Бер-ли-не!..
Этобыла огромпая радость. Казалось, все горести, опасности уже позади. Но в Праге фашисты свирепствовали. Исчезло несколько связных, погибли явки на Малой Стране, на товарной станции. Да и сами гитлеровцы держались в этом городе, словно на вулкане. На стенах домов появлялись листовки, рассказывающие о боевых делах партизанских отрядов имени Яна Жижки, о жизни в освобождепных от врага районах. Подпольщики информировали жителей столицы о наступлении советских войск.
Вечером 28 апреля прибыл взволнованный Аккерман:
— Страшное дело, Отто! Прагу хотят сдать американцам!
И рассказал всё, что было известно. Протекторат обратился к главнокомандующему американскими войсками в Европе генералу Эйзенхауэру с предложением сдать столицу. Епископ Пиха, в свою очередь, отправил письмо Папе — просит посодействовать вступлению англо-американских войск в Чехию.
Вашел поспешил в мастерскую, включил рацию.
«Центр. Соколову. Немцы хотят сдать Прагу американцам. Протектор доктор Франк 27 апреля выслал на переговоры к американцам в город Эгер премьер-министра протектората Бинерта и министра Грибы. 28 апреля министры вернулись обратно. Икар».
Понимая важность этой информации, Икар отправил текст через Аккермана и на базу Крылова. Но посланная им радиограмма была получена Центром. Будто коснулась его плеча рука Соколова, когда оттуда ответили: «Большое спасибо. Сведения очень ценные. Соколов».
Когда будут опубликованы документы Великой Отечественной войны, мы узнаем о том, что Эйзенхауэр сообщил руководителям Генерального штаба Красной Армии о намерении американцев наступать на Прагу. В ответ было заявлено, что советские войска уже приступили к операции, в результате которой от фашистов будут очищены берега Влтавы.
Но осуществление этой операции стоило огромнейших усилий, и началась она, как всегда, бойцами невидимого фронта.
Информации накапливалось столько, что один Икар не в силах был её обработать. По заданию Центра Крылов искал пути для переброски в Прагу на подмогу Вашелу радистки Майи Саратовой. И снова на помощь пришёл Аккерман. Всё было подготовлено.
Первого мая Соколов получил радиограмму:
«Резидент для Леры — Выккаря — рабочий завода ЧКД — Прага. Старый коммунист. Имеет связь с подпольной коммунистической организацией. Может осветить Прагу и окрестности. Его адрес: Прага, Выршковице, ул. Булхарска, 23. Крылов».
В руках Майи были документы на имя пражанки Даны Чёрной. Она обживалась с новой легендой и ждала команды. Но поступил приказ отменить переброску: 29 апреля ЦК Компартии Чехословакии принял решение о вооружённом восстании.
В этот день Соколов получил короткую радиограмму. Радисты сообщили, что Икар торопился и слышимость была плохой, видимо, он передавал откуда-то из тесно застроенного района столицы. Вашел сообщал:
«29 апреля. Соколову. В Прагу введены три немецкие дивизии и 70 тысяч эсэсовцев. Коммунисты готовят массы к вооружённому восстанию. На всех предприятиях созданы боевые отряды рабочих. Икар».
Восстание цланировал специально созданный штаб. Но удержать людей, взявших в руки оружие, было невозможно. Первого мая восстание вспыхнуло стихийно на заводах в Смихове и Подбродах. В Праге появились первые баррикады. И уже начались массовые расстрелы людей в восставших районах…
Вашел и его друзья не могли, естественно, знать, что могучие танковые соединения, штурмовавшие Берлин, вскоре после падения фашистской столицы повёрнут на юг, чтобы начать беспримерный в военной истории стремительный рейд на помощь объятой пламенем Праге, и что одновременно с юга и востока тоже движутся к городу советские и чехословацкие войска.
Спустя много лет маршал И. С. Конев в своих мемуарах «Сорок пятый», подробно анализируя пражскую операцию, расскажет об обстановке, предшествовавшей боям за Прагу. Он подчеркнёт, что пражская операция носила отнюдь не символический характер. В распоряжении гитлеровского фельдмаршала Шернера, командовавшего группировкой «Центр», в Чехословакии находились значительные военные силы: советским войскам противостояла группировка из 50 полнокровных дивизий и ещё шесть боевых групп, сформированных из бывших фашистских дивизий. А на пути воинов-освободителей были укреплённые горные районы, были Рудные горы… Вот что писал прославленный советский военачальник, один из освободителей города над Влтавой:
«Чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушений, а жителей Прага, да и не только Праги, от гибели, не оставалось ничего другого, как прорваться прямо через Рудные горы. Иного пути не было…»
Но 2 мая Иозеф Покорны и его помощники, живя начавшимся восстанием, конечно, не ведали, как развернутся события. Понимали одно: надо сообщить через линию фронта обо всём, что творится в столице.
В обед Покорны позвал Вашела вниз, в гостиную. Семья собралась за праздничным столом.
— Выпьем за праздник на нашей улице!—Иозеф поднял штамперлик — маленькую рюмку. — За победу, друзья!
Вашел выпил, потом налил снова и сказал:
— И ещё за наших — за тех, что в лесу!
Он не мог сказать — за кого. Да чешские друзья и пе расспрашивали. Тост был безымённым…
К концу апреля группа имела на счёту уже немало проведённых боевых операций. В канун Первого мая разведчики вместе с отрядом Большого Гонзы готовили операцию, дерзкую по замыслу. В Хоцене действовал небольшой авиасборочный завод, выпускавший самолёты типа «Хейнкель-126». Завод имел свой аэродром, предназначенный для испытания самолётов. Возник план: напасть на «летище», уничтожить на нём самолёты, а один захватить и отправить с ним на Большую землю важную информацию, передать которую по радио было невозможно. В группе был бежавший из фашистского плена лётчик Александр Поргинов. Вместе с ним должен был лететь Саша Богданов, чтобы лично передать пакет в штаб фронта и рассказать об обстановке в прифронтовой полосе.
В ночь на 1 Мая разведчики вышли на операцию. Группу вёл Богданов. В ней были подрывники Веклюк и Сопко, Станислав Кулганек, крестьянин из Сруба, вызвался быть проводником: он хорошо знал подходы к аэродрому.
Бесшумно сняв часовых, разведчики заблокировали караульную комнату. Но тут неожиданно завыла сирена — их заметили. Из ангаров выскочили немцы. Богданов начал стрелять в них в упор. Понял: взлететь теперь невозможно. Тогда приказал Веклюку и Сопко забросать гранатами расчехлённый уже самолёт. Кинули гранаты и в ангары, где стояло ещё несколько самолётов. Вскрикнул Кулганек — его тяжело ранило. Разведчики начали отходить, унося с собой проводника. Богданов прикрывал отход. Упал сразу, без звука, сражённый пулей. Веклюк и Сопко подняли товарища, но было уже поздно.
Веклюк потом отомстил за друга. В то майское утро, когда в лесу хоронили Сашу, он подорвал в туннеле вражеский эшелон и до конца войны вывел из строя участок железной дороги на Прагу…
XI
XII
— …Сегодня, в 21 час, столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе 1-й польской армии генерал-лейтенанта Поплавского, ворвавшимся в Берлин, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…
Вашел не мог сдержать своих чувств и прибежал в кухню.
— Что такое, Ота? — спросила Ружена.
— Наши в Берлине! В Бер-ли-не!..
Этобыла огромпая радость. Казалось, все горести, опасности уже позади. Но в Праге фашисты свирепствовали. Исчезло несколько связных, погибли явки на Малой Стране, на товарной станции. Да и сами гитлеровцы держались в этом городе, словно на вулкане. На стенах домов появлялись листовки, рассказывающие о боевых делах партизанских отрядов имени Яна Жижки, о жизни в освобождепных от врага районах. Подпольщики информировали жителей столицы о наступлении советских войск.
Вечером 28 апреля прибыл взволнованный Аккерман:
— Страшное дело, Отто! Прагу хотят сдать американцам!
И рассказал всё, что было известно. Протекторат обратился к главнокомандующему американскими войсками в Европе генералу Эйзенхауэру с предложением сдать столицу. Епископ Пиха, в свою очередь, отправил письмо Папе — просит посодействовать вступлению англо-американских войск в Чехию.
Вашел поспешил в мастерскую, включил рацию.
«Центр. Соколову. Немцы хотят сдать Прагу американцам. Протектор доктор Франк 27 апреля выслал на переговоры к американцам в город Эгер премьер-министра протектората Бинерта и министра Грибы. 28 апреля министры вернулись обратно. Икар».
Понимая важность этой информации, Икар отправил текст через Аккермана и на базу Крылова. Но посланная им радиограмма была получена Центром. Будто коснулась его плеча рука Соколова, когда оттуда ответили: «Большое спасибо. Сведения очень ценные. Соколов».
Когда будут опубликованы документы Великой Отечественной войны, мы узнаем о том, что Эйзенхауэр сообщил руководителям Генерального штаба Красной Армии о намерении американцев наступать на Прагу. В ответ было заявлено, что советские войска уже приступили к операции, в результате которой от фашистов будут очищены берега Влтавы.
Но осуществление этой операции стоило огромнейших усилий, и началась она, как всегда, бойцами невидимого фронта.
Информации накапливалось столько, что один Икар не в силах был её обработать. По заданию Центра Крылов искал пути для переброски в Прагу на подмогу Вашелу радистки Майи Саратовой. И снова на помощь пришёл Аккерман. Всё было подготовлено.
Первого мая Соколов получил радиограмму:
«Резидент для Леры — Выккаря — рабочий завода ЧКД — Прага. Старый коммунист. Имеет связь с подпольной коммунистической организацией. Может осветить Прагу и окрестности. Его адрес: Прага, Выршковице, ул. Булхарска, 23. Крылов».
В руках Майи были документы на имя пражанки Даны Чёрной. Она обживалась с новой легендой и ждала команды. Но поступил приказ отменить переброску: 29 апреля ЦК Компартии Чехословакии принял решение о вооружённом восстании.
В этот день Соколов получил короткую радиограмму. Радисты сообщили, что Икар торопился и слышимость была плохой, видимо, он передавал откуда-то из тесно застроенного района столицы. Вашел сообщал:
«29 апреля. Соколову. В Прагу введены три немецкие дивизии и 70 тысяч эсэсовцев. Коммунисты готовят массы к вооружённому восстанию. На всех предприятиях созданы боевые отряды рабочих. Икар».
Восстание цланировал специально созданный штаб. Но удержать людей, взявших в руки оружие, было невозможно. Первого мая восстание вспыхнуло стихийно на заводах в Смихове и Подбродах. В Праге появились первые баррикады. И уже начались массовые расстрелы людей в восставших районах…
Вашел и его друзья не могли, естественно, знать, что могучие танковые соединения, штурмовавшие Берлин, вскоре после падения фашистской столицы повёрнут на юг, чтобы начать беспримерный в военной истории стремительный рейд на помощь объятой пламенем Праге, и что одновременно с юга и востока тоже движутся к городу советские и чехословацкие войска.
Спустя много лет маршал И. С. Конев в своих мемуарах «Сорок пятый», подробно анализируя пражскую операцию, расскажет об обстановке, предшествовавшей боям за Прагу. Он подчеркнёт, что пражская операция носила отнюдь не символический характер. В распоряжении гитлеровского фельдмаршала Шернера, командовавшего группировкой «Центр», в Чехословакии находились значительные военные силы: советским войскам противостояла группировка из 50 полнокровных дивизий и ещё шесть боевых групп, сформированных из бывших фашистских дивизий. А на пути воинов-освободителей были укреплённые горные районы, были Рудные горы… Вот что писал прославленный советский военачальник, один из освободителей города над Влтавой:
«Чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушений, а жителей Прага, да и не только Праги, от гибели, не оставалось ничего другого, как прорваться прямо через Рудные горы. Иного пути не было…»
Но 2 мая Иозеф Покорны и его помощники, живя начавшимся восстанием, конечно, не ведали, как развернутся события. Понимали одно: надо сообщить через линию фронта обо всём, что творится в столице.
В обед Покорны позвал Вашела вниз, в гостиную. Семья собралась за праздничным столом.
— Выпьем за праздник на нашей улице!—Иозеф поднял штамперлик — маленькую рюмку. — За победу, друзья!
Вашел выпил, потом налил снова и сказал:
— И ещё за наших — за тех, что в лесу!
Он не мог сказать — за кого. Да чешские друзья и пе расспрашивали. Тост был безымённым…
* * *
В то время, когда Вашел поднимал этот тост, его боевые товарищи, действовавшие в районе Хоценя, хоронили Сашу Богданова. Погиб он, как герой…К концу апреля группа имела на счёту уже немало проведённых боевых операций. В канун Первого мая разведчики вместе с отрядом Большого Гонзы готовили операцию, дерзкую по замыслу. В Хоцене действовал небольшой авиасборочный завод, выпускавший самолёты типа «Хейнкель-126». Завод имел свой аэродром, предназначенный для испытания самолётов. Возник план: напасть на «летище», уничтожить на нём самолёты, а один захватить и отправить с ним на Большую землю важную информацию, передать которую по радио было невозможно. В группе был бежавший из фашистского плена лётчик Александр Поргинов. Вместе с ним должен был лететь Саша Богданов, чтобы лично передать пакет в штаб фронта и рассказать об обстановке в прифронтовой полосе.
В ночь на 1 Мая разведчики вышли на операцию. Группу вёл Богданов. В ней были подрывники Веклюк и Сопко, Станислав Кулганек, крестьянин из Сруба, вызвался быть проводником: он хорошо знал подходы к аэродрому.
Бесшумно сняв часовых, разведчики заблокировали караульную комнату. Но тут неожиданно завыла сирена — их заметили. Из ангаров выскочили немцы. Богданов начал стрелять в них в упор. Понял: взлететь теперь невозможно. Тогда приказал Веклюку и Сопко забросать гранатами расчехлённый уже самолёт. Кинули гранаты и в ангары, где стояло ещё несколько самолётов. Вскрикнул Кулганек — его тяжело ранило. Разведчики начали отходить, унося с собой проводника. Богданов прикрывал отход. Упал сразу, без звука, сражённый пулей. Веклюк и Сопко подняли товарища, но было уже поздно.
Веклюк потом отомстил за друга. В то майское утро, когда в лесу хоронили Сашу, он подорвал в туннеле вражеский эшелон и до конца войны вывел из строя участок железной дороги на Прагу…
XI
Когда Вашел поднялся к себе, к Покорны зашли двое парней из группы. У Пепы оказалось новое срочное дело. Накануне на вокзал прибыл эшелон с австрийскими солдатами. Фашисты к ним приставили охранников: австрийцы стремились домой, дезертирство среди них стало массовым. Подпольщики договорились с несколькими унтер-офицерами, и те охотно согласились продать им оружие.
Но как сломить охрану? Иозеф зашёл к Отакару и в двух словах рассказал, в чём дело: не хотел, чтобы Вашела видели связные. Ребята эти действовали в других подразделениях и не были знакомы с радистом, а расширять круг его знакомых Иозеф, естественно, не мог.
— Охранение пока что я снимаю, — сказал Покорны. — Нам нужны люди для операции на вокзале. Поэтому в эфир не выходи. Рацию сверни да спрячь получше. Мало ли что…
— Ладно. Возьми мой пистолет, тебе пригодится, — и Отакар протянул Иозефу свой «вальтер».
Примерно через час появился Аккерман. Свалился в своём клетчатом пальто на кровать, сбросил котелок:
— Прошёл дворами. Есть свежие данные. Вот они…
Вашел прочитал, задумался: без внешнего охранения выходить на связь было особенно опасно. Но что же делать? И решился…
— Ладно, Ярда, уходи!
Аккерман, однако, запротестовал.
— Уходи, уходи. Все сделаю сам, — настаивал Вашел.
Он наладил рацию. «Обожду немного — может быть, Иозеф появится». Но Покорны всё не было. Тогда Икар простучал свои позывные.
«Центр. Соколову. Население Праги с нетерпением ждёт прихода Красной Армии… Почти во всех окнах больших домов установлены пулемёты. Марионеточное „правительство“ протектората укрылось в Градчанах. На всех дорогах, ведущих к Градчанам, усиленные патрули с тяжёлыми пулемётами. Коммунистическая организация заканчивает последние приготовления к вооружённому восстанию. Икар».
Передал всё, что сообщил Аккерман. После быстрого, но нелёгкого сеанса выпрямил спину. Спрятав рацию, вышел из мастерской и прислушался. Было вроде тихо. Вашел вернулся в дом. Он решил побриться и взял кружку, чтоб подогреть воды. И вдруг — лай овчарок… рокот моторов, Вашел машинально сунул руку в карман и ужаснулся: «Пистолет — у Иозефа!». Открыл дверцы бельевого шкафа: «Там должен быть автомат!» Автомат тоже взяли с собой на операцию… Вашел с горечью подумал, что за свои короткие пражские недели он не стрелял ни в одного гитлеровца. Но, овладев чувствами, принялся за бритьё: хоть есть внешний повод показать, что он не ждёт никакой опасности.
Вбежала Ружена:
— Ота, драги, немцы!
— Иди вниз, — спокойно сказал он. — Мы же договорились: у вас остановился беженец — фольксдойч. Ты ничего не знаешь. И Ярослав не знает. И мать тоже. Ну, рихле![30]
Раздалась автоматная очередь. Выстрелы повторились. «Неужели наши возвратились и затеяли бой?» — мелькнула надежда. Но в комнату вбежали фашисты. Впереди был обер-лейтенант с нашивками СД. Узкое лицо с острыми скулами, красное от возбуждения.
— Хенде хох! [31] — крикнул обер, не отходя от двери. Автоматчики схватили Вашела за руки. За обер-лейтенантом вошёл гестаповец, потом появился какой-то тип в штатском.
— Документен!
Вашел хотел достать сам — солдаты не дали. Вывернули карманы, выложили на стол пачку денег, носовой платок, расчёску… Удостоверение и рабочую книжку передали обер-лейтенанту. Тот подал документы офицеру в чёрном.
— Откуда приехал? — спросил по-чешски гестаповец, взглянув на печати.
— Из Чёской Тржебовы.
— Давно?
— Недели две.
Неожиданно гестаповец спросил его по-русски:
— Кто ты?
— Не вим, пане [32], — ответил Отакар по-чешски.
Он решил особенно внимательно следить за своей речью.
Тем временем солдаты, раскрыв саквояж, выкинули на пол две рубашки, туфли. Вашел опять увидел себя как бы со стороны: увидел чеха Людвига Крейчи, сидящего в грубошёрстном пиджаке и тупоносых лыжных ботинках перед Соколовым. «О чём тогда я твердил себе? Ах, да: у меня нет семьи, у меня нет ни жены, ни детей. Мне будет легче, чем другим… Легче? Посмотрим, Людвиг, посмотрим…» Даже в уме не назвал себя родным именем, данным ему матерью… Только бы не забыться, когда приступят к главному! Приволокли Ружену. Она уже не могла стоять на ногах.
— Не знаю! — твердила женщина упрямо и закусывала губы, чтобы не кричать. — Это все мой муж, даже в такое время ему в голове коммерция.
— Коммерция? — криво усмехнулся обер-лейтенант и коротким пальцем показал на кровать: солдаты, проводившие обыск, стащили перины, и между отполированными боковыми досками двуспальной кровати зачернели аккуратно перевязанные кубики тола.
Настало время удивляться и самому Вашелу: «Это Покорны. Ах, Иозеф, Иозеф, упрямый ты человек! Мог бы посоветоваться, как все это прятать. Хотя бы предупредил».
Снизу притащили жёлтый чемоданчик. Вашел не поверил. Это казалось дурным сном. Не может быть!.. Как?.. Но из чемоданчика уже извлекли рацию, и обер-лейтенант вспыхнул:
— Ну, рус, выходи в эфир!
Отакар пожал плечами. Он не понимает, что от него хотят. Он впервые видит эту штуку. Он был владельцем имения, а сюда приехал, спасаясь от Советов. Кроме того, у него больные глаза, ему нужна помощь опытных окулистов. Он даже не имеет представления, что это такое — выходить в эфир.
Сильный удар швырнул его к стенке. Мелодично запели старинные часы.
«Восемь, — механически отметил про себя Вашел. — Взять все на себя? Не поверят. Посторонний человек не мог один устроить пороховой погреб в чужом доме. Впрочем, ещё есть время. Здесь всё обойдётся — отвезут в гестапо, а потом займутся опознанием моей личности».
Но Вашел ошибся: допрос начался тут же, в доме Покорны, и длился шесть часов.
Покорны через лазы пробрался к Секирке. Сосед рассказал, что недавно появлялся Аккерман. Иозеф понял: Аккерман принёс что-то важное, и Отакар выходил на связь.
— Мы его погубили! — казнил себя Покорны. — Ведь эсэс, наверное, нашли взрывчатку и рацию… Теперь все повесят на него!
Только тогда вспомнил: в доме оставалась ещё Ружена с сыном.
Его повели вниз. Мария, мать Ружены, которой гестаповцы вырвали на голове седые волосы, сидела на кровати, глядела обезумевшими от боли глазами, стонала: «Не знаю никого, я не знаю никакого пана!..» Ярослав, брат Ружены, лежал окровавленный. Его притащили из сада.
Допрос продолжался опять наверху. Вашел упрямо повторял свою последнюю легенду. Особенно напирал на то, что не знает ничего о толе. Просто легче было об этом говорить: ведь он действительно не знал о многих делах Иозефа, не ведал о взрывчатке. Но гестаповцев теперь интересовала только рация: пусть выйдет в эфир, пусть назовёт связи!
Палачи, сменяясь, не давали ни секунды отдыха. Опаснее всех был гитлеровец в штатском: он вёл допрос, вставляя в чешскую речь вопросы на русском языке, внешне как будто невинные — вопросы «с двойным дном». И Отакар внутренне подбирался весь, вступая в поединок с этим палачом. Его снова прислонили к шкафу, били по лицу мокрыми полотенцами, чтобы привести в чувство, и полуживого сажали на стул, выкручивая руки за спину.
— Кто доставлял сведения? Адреса, явки — живо!..
—Ты из Тржебовы? А почему приехал из Високого Мита? Твоя группа схвачена. Говори все — и спасёшь себя!
«Чудаки, неужели они думают, что я им поверю? Насчёт Високого Мита — это они по печатям поняли».
Голова раскалывалась, боль на рассечённом затылке не давала поднять глаза.
Опять истязали. Усердствовал теперь лейтенант. Он изобретательно бил по кистям рук: так, чтобы не переломить. На руки Икара они ещё рассчитывали. Кисти, однако, вспухли, посинели, тупая боль отдавалась в плечах.
— Мы перебросим через фронт «свидетеля», и он расскажет вашим, что ты предал группу. Ты погибнешь вместе со своей глупой храбростью, погибнешь изменником. Будешь говорить? Ну!
«Грубая работа — мясники, а не следователи, — размышлял Вашел. — Нет, месяц назад было бы тяжелее. Просто они торопятся, им некогда, очень некогда. У пих нет времени вести усложнённые перекрёстные допросы, о которых он знал от подпольщиков. Они чувствуют верёвку уже па своей шее».
А затылок нестерпимо жёг, комната поплыла перед его глазами. Чувствуя, что может потерять сознание, Вашел начал отвечать окольным путём, подавая палачам надежду. Когда он говорил, побои прекращали.
Время тянулось бесконечно. Он ощущал, что может потерять контроль над своей речью. Оставалось последнее средство, чтобы оттянуть время: пустить в ход записку. Когда наступила короткая пауза, Вашел закрыл глаза, застонал и, будто бы забывшись, с усилием поднял опухшую руку к визитному карманчику.
— Шнеллер![33] — крикнул гестаповец. Лейтенант сорвался с места, перехватил руку Пошарил в карманчике и вытащил скомканный комочек папиросной бумаги. Осторожно развернул его и начал рассматривать.
Вашел, вскочив со стула, хотел кинуться к штатскому и вырвать записку. Уже потом он понял, что переиграл: можно было обойтись без этого жеста отчаяния. Такой жест, наверное, был не совсем в характере того человека, роль которого он тут исполнял. Но было уже поздно. Лейтенант отбросил его в сторону, выхватил парабеллум и, не целясь, начал стрелять в ноги. Расстреляв всю обойму, скомандовал:
— Убрать!
Вашела усадили в одну из машин, мать, Ружену с сыном и брата Покорны — в другую. Когда их выводили, Отакар, словно сквозь запотевшие очки, увидел: вся улица, вплоть до трамвайной остановки, забита людьми. Автоматчики теснили толпу подальше, эсэсовцы, развернув мотоциклы, навели пулемёты…
Когда свернули к Вышеграду, донеслись звуки громкоговорителя. Потом раздался лающий кашель миномётов, затрещали выстрелы. В Праге начался бой.
Вашела везли в тюрьму Панкрац, откуда никто ещё живым не возвращался.
Но как сломить охрану? Иозеф зашёл к Отакару и в двух словах рассказал, в чём дело: не хотел, чтобы Вашела видели связные. Ребята эти действовали в других подразделениях и не были знакомы с радистом, а расширять круг его знакомых Иозеф, естественно, не мог.
— Охранение пока что я снимаю, — сказал Покорны. — Нам нужны люди для операции на вокзале. Поэтому в эфир не выходи. Рацию сверни да спрячь получше. Мало ли что…
— Ладно. Возьми мой пистолет, тебе пригодится, — и Отакар протянул Иозефу свой «вальтер».
Примерно через час появился Аккерман. Свалился в своём клетчатом пальто на кровать, сбросил котелок:
— Прошёл дворами. Есть свежие данные. Вот они…
Вашел прочитал, задумался: без внешнего охранения выходить на связь было особенно опасно. Но что же делать? И решился…
— Ладно, Ярда, уходи!
Аккерман, однако, запротестовал.
— Уходи, уходи. Все сделаю сам, — настаивал Вашел.
Он наладил рацию. «Обожду немного — может быть, Иозеф появится». Но Покорны всё не было. Тогда Икар простучал свои позывные.
«Центр. Соколову. Население Праги с нетерпением ждёт прихода Красной Армии… Почти во всех окнах больших домов установлены пулемёты. Марионеточное „правительство“ протектората укрылось в Градчанах. На всех дорогах, ведущих к Градчанам, усиленные патрули с тяжёлыми пулемётами. Коммунистическая организация заканчивает последние приготовления к вооружённому восстанию. Икар».
Передал всё, что сообщил Аккерман. После быстрого, но нелёгкого сеанса выпрямил спину. Спрятав рацию, вышел из мастерской и прислушался. Было вроде тихо. Вашел вернулся в дом. Он решил побриться и взял кружку, чтоб подогреть воды. И вдруг — лай овчарок… рокот моторов, Вашел машинально сунул руку в карман и ужаснулся: «Пистолет — у Иозефа!». Открыл дверцы бельевого шкафа: «Там должен быть автомат!» Автомат тоже взяли с собой на операцию… Вашел с горечью подумал, что за свои короткие пражские недели он не стрелял ни в одного гитлеровца. Но, овладев чувствами, принялся за бритьё: хоть есть внешний повод показать, что он не ждёт никакой опасности.
Вбежала Ружена:
— Ота, драги, немцы!
— Иди вниз, — спокойно сказал он. — Мы же договорились: у вас остановился беженец — фольксдойч. Ты ничего не знаешь. И Ярослав не знает. И мать тоже. Ну, рихле![30]
Раздалась автоматная очередь. Выстрелы повторились. «Неужели наши возвратились и затеяли бой?» — мелькнула надежда. Но в комнату вбежали фашисты. Впереди был обер-лейтенант с нашивками СД. Узкое лицо с острыми скулами, красное от возбуждения.
— Хенде хох! [31] — крикнул обер, не отходя от двери. Автоматчики схватили Вашела за руки. За обер-лейтенантом вошёл гестаповец, потом появился какой-то тип в штатском.
— Документен!
Вашел хотел достать сам — солдаты не дали. Вывернули карманы, выложили на стол пачку денег, носовой платок, расчёску… Удостоверение и рабочую книжку передали обер-лейтенанту. Тот подал документы офицеру в чёрном.
— Откуда приехал? — спросил по-чешски гестаповец, взглянув на печати.
— Из Чёской Тржебовы.
— Давно?
— Недели две.
Неожиданно гестаповец спросил его по-русски:
— Кто ты?
— Не вим, пане [32], — ответил Отакар по-чешски.
Он решил особенно внимательно следить за своей речью.
Тем временем солдаты, раскрыв саквояж, выкинули на пол две рубашки, туфли. Вашел опять увидел себя как бы со стороны: увидел чеха Людвига Крейчи, сидящего в грубошёрстном пиджаке и тупоносых лыжных ботинках перед Соколовым. «О чём тогда я твердил себе? Ах, да: у меня нет семьи, у меня нет ни жены, ни детей. Мне будет легче, чем другим… Легче? Посмотрим, Людвиг, посмотрим…» Даже в уме не назвал себя родным именем, данным ему матерью… Только бы не забыться, когда приступят к главному! Приволокли Ружену. Она уже не могла стоять на ногах.
— Не знаю! — твердила женщина упрямо и закусывала губы, чтобы не кричать. — Это все мой муж, даже в такое время ему в голове коммерция.
— Коммерция? — криво усмехнулся обер-лейтенант и коротким пальцем показал на кровать: солдаты, проводившие обыск, стащили перины, и между отполированными боковыми досками двуспальной кровати зачернели аккуратно перевязанные кубики тола.
Настало время удивляться и самому Вашелу: «Это Покорны. Ах, Иозеф, Иозеф, упрямый ты человек! Мог бы посоветоваться, как все это прятать. Хотя бы предупредил».
Снизу притащили жёлтый чемоданчик. Вашел не поверил. Это казалось дурным сном. Не может быть!.. Как?.. Но из чемоданчика уже извлекли рацию, и обер-лейтенант вспыхнул:
— Ну, рус, выходи в эфир!
Отакар пожал плечами. Он не понимает, что от него хотят. Он впервые видит эту штуку. Он был владельцем имения, а сюда приехал, спасаясь от Советов. Кроме того, у него больные глаза, ему нужна помощь опытных окулистов. Он даже не имеет представления, что это такое — выходить в эфир.
Сильный удар швырнул его к стенке. Мелодично запели старинные часы.
«Восемь, — механически отметил про себя Вашел. — Взять все на себя? Не поверят. Посторонний человек не мог один устроить пороховой погреб в чужом доме. Впрочем, ещё есть время. Здесь всё обойдётся — отвезут в гестапо, а потом займутся опознанием моей личности».
Но Вашел ошибся: допрос начался тут же, в доме Покорны, и длился шесть часов.
* * *
Все, как на зло, было в этот день не так. Иозеф задержался на вокзале. Возвращался четырнадцатым трамваем. Последняя остановка на Михельской — прямо напротив дома. Глянул — улица оцеплена. Все в нём похолодело. Свернул на Кочеровскую, параллельную Михельской. Пролез в сад за двором. Сверлила одна мысль: может быть, успеет замкнуть мины, заложенные под мастерскую. Было там одно хитрое приспособление. Но из дома к мастерской бежал брат Ярослав. А тут автоматчики дали очередь. Целились в ноги. Брат упал.Покорны через лазы пробрался к Секирке. Сосед рассказал, что недавно появлялся Аккерман. Иозеф понял: Аккерман принёс что-то важное, и Отакар выходил на связь.
— Мы его погубили! — казнил себя Покорны. — Ведь эсэс, наверное, нашли взрывчатку и рацию… Теперь все повесят на него!
Только тогда вспомнил: в доме оставалась ещё Ружена с сыном.
* * *
Вашел был наслышан о методах допроса в гестапо. Не знал только, что у палачей имеются в запасе изобретательные приёмы. Один из них был продемонстрирован: вести быструю психологическую атаку, истязая жертву немедленно после задержания, не давая ей передохнуть, опомниться…Его повели вниз. Мария, мать Ружены, которой гестаповцы вырвали на голове седые волосы, сидела на кровати, глядела обезумевшими от боли глазами, стонала: «Не знаю никого, я не знаю никакого пана!..» Ярослав, брат Ружены, лежал окровавленный. Его притащили из сада.
Допрос продолжался опять наверху. Вашел упрямо повторял свою последнюю легенду. Особенно напирал на то, что не знает ничего о толе. Просто легче было об этом говорить: ведь он действительно не знал о многих делах Иозефа, не ведал о взрывчатке. Но гестаповцев теперь интересовала только рация: пусть выйдет в эфир, пусть назовёт связи!
Палачи, сменяясь, не давали ни секунды отдыха. Опаснее всех был гитлеровец в штатском: он вёл допрос, вставляя в чешскую речь вопросы на русском языке, внешне как будто невинные — вопросы «с двойным дном». И Отакар внутренне подбирался весь, вступая в поединок с этим палачом. Его снова прислонили к шкафу, били по лицу мокрыми полотенцами, чтобы привести в чувство, и полуживого сажали на стул, выкручивая руки за спину.
— Кто доставлял сведения? Адреса, явки — живо!..
—Ты из Тржебовы? А почему приехал из Високого Мита? Твоя группа схвачена. Говори все — и спасёшь себя!
«Чудаки, неужели они думают, что я им поверю? Насчёт Високого Мита — это они по печатям поняли».
Голова раскалывалась, боль на рассечённом затылке не давала поднять глаза.
Опять истязали. Усердствовал теперь лейтенант. Он изобретательно бил по кистям рук: так, чтобы не переломить. На руки Икара они ещё рассчитывали. Кисти, однако, вспухли, посинели, тупая боль отдавалась в плечах.
— Мы перебросим через фронт «свидетеля», и он расскажет вашим, что ты предал группу. Ты погибнешь вместе со своей глупой храбростью, погибнешь изменником. Будешь говорить? Ну!
«Грубая работа — мясники, а не следователи, — размышлял Вашел. — Нет, месяц назад было бы тяжелее. Просто они торопятся, им некогда, очень некогда. У пих нет времени вести усложнённые перекрёстные допросы, о которых он знал от подпольщиков. Они чувствуют верёвку уже па своей шее».
А затылок нестерпимо жёг, комната поплыла перед его глазами. Чувствуя, что может потерять сознание, Вашел начал отвечать окольным путём, подавая палачам надежду. Когда он говорил, побои прекращали.
Время тянулось бесконечно. Он ощущал, что может потерять контроль над своей речью. Оставалось последнее средство, чтобы оттянуть время: пустить в ход записку. Когда наступила короткая пауза, Вашел закрыл глаза, застонал и, будто бы забывшись, с усилием поднял опухшую руку к визитному карманчику.
— Шнеллер![33] — крикнул гестаповец. Лейтенант сорвался с места, перехватил руку Пошарил в карманчике и вытащил скомканный комочек папиросной бумаги. Осторожно развернул его и начал рассматривать.
Вашел, вскочив со стула, хотел кинуться к штатскому и вырвать записку. Уже потом он понял, что переиграл: можно было обойтись без этого жеста отчаяния. Такой жест, наверное, был не совсем в характере того человека, роль которого он тут исполнял. Но было уже поздно. Лейтенант отбросил его в сторону, выхватил парабеллум и, не целясь, начал стрелять в ноги. Расстреляв всю обойму, скомандовал:
— Убрать!
Вашела усадили в одну из машин, мать, Ружену с сыном и брата Покорны — в другую. Когда их выводили, Отакар, словно сквозь запотевшие очки, увидел: вся улица, вплоть до трамвайной остановки, забита людьми. Автоматчики теснили толпу подальше, эсэсовцы, развернув мотоциклы, навели пулемёты…
Когда свернули к Вышеграду, донеслись звуки громкоговорителя. Потом раздался лающий кашель миномётов, затрещали выстрелы. В Праге начался бой.
Вашела везли в тюрьму Панкрац, откуда никто ещё живым не возвращался.
XII
В первую же ночь начальник гестапо даст команду отправить Ружену вместе с сыном назад, на Михельскую, чтобы устроить там засаду — либо хозяин дома клюнет па приманку, либо другие подпольщики явятся.
Друзья, закрыв Покорны, чтобы пришёл в себя, тем временем быстро разрабатывали план освобождения Ружены. Они боялись за неё: хотя Ружена и была опытной подпольщицей, всё-таки — мать, женщина. Не случайно гестапо вернуло её с сыном на квартиру. Если никого не поймают, могут приняться за Ружену, да ещё возьмутся истязать на её глазах сына — такие случаи известны… Ещё во время ареста гестаповец на глазах Ружены приставил к голове ребёнка пистолет. Ружена поседела в течение десяти минут. И, видя такое её состояние, гестаповцы, видимо, рассчитывали, что в ловушке, устроенной дома, да ещё под угрозой расправы над сыном, женщина не выдержит, признается…
Два дня Ружену сторожили в доме полицаи. Вооружённая засада была спрятана в саду. Переодетые в штатское гестаповцы дежурили рядом, на перекрёстке, откуда просматривались и Михельская, и соседние улицы.
Утром Ружена с мальчиком на руках под конвоем полицейских переходила улицу — шла в магазин за молоком. На второй день в тот момент, когда она брала молоко, к магазину подкатил молочный фургон. Грузчик взвалил на плечи бидон и вошёл во внутрь. За ним двое рабочих в клеёнчатых фартуках несли ящики из-под масла.
Всё произошло мгновенно. Грузчик вдруг обрушил тяжёлый бидон на одного из полицейских, потом хватил кулаком второго. Ярда Бобур — а это был он — умел действовать надёжно… Подпольщики связали полицейских, сняли с них оружие и спокойно вышли. Ружена с малышом пошла между ними. Сели в фургон. Через три квартала услыхали позади стрельбу… Жену Покорны спрятали на квартире сестёр Фиалы, сына увезли за город.
Вашела допрашивали в Печкарне. Затем его отправили в Панкрац. Бросили в одиночку, где содержались смертники. Здесь допрос продолжали помощники начальника Папкраца — большие «знатоки», следователи Тифа и Кройц. Отокар, конечно, не знал их фамилий, но чувствовал, в какие попал руки. Истязали медленно, подвергая перекрёстным вопросам. Равнодушно жевали какие-то таблетки, пока Вашел собирался с мыслями.
— Называй резидента. С кем работал? На кого? Называй! — цедил над ним Кройц. — Ничего не скажешь — отдадим Визнеру. Знаешь, кто такой Визнер? Напрасно, его вся Прага знает.
Отакар слыхал о палаче Панкраца. Он доводил сначала свои жертвы до состояния прострации, а потом ложил под гильотину, установленную в одной из комнат первого этажа.
В первый день тюремный врач перевязал Вашелу раненую ногу. То ли лейтенант был неважным стрелком, то ли таким везучим был Вашел, но попали в ногу лишь две пули. Раздробили пальцы. Нога вспухла, до неё нельзя было дотронуться. Когда опять явился врач, Отакар обрадовался: «Может быть, клюнули на „Рака“?» Но утром 5 мая он понял: не такие уж легковерные эти гестаповские ищейки…
Последний допрос в это утро не оставил в нём никаких надежд. Он очнулся после ухода палачей. В воспалённой памяти начал восстанавливать события. Нет, не промахнулся. Всё же оттянул время. Три дня — это много. Этого достаточно, чтобы все, кто с ним был связан, могли себя обезопасить. Значит — не гильотина, значит — расстрел. Он же сам слыхал, что сказали насчёт приговора: «Расстрелять». Какая-то мысль не давала покоя. Пытался поймать, а она ускользала. Ага, вот! Он вспомнил, где видел те пухлые щеки, вздёрнутый нос и большие губы того, штатского, который не поверил в его легенду, дал команду скорее кончать с ним. Неужели тот же самый тип, которого он с Франтой поймал на границе ещё в 38-м?
Вдруг услыхал за окном стрельбу. «Не успевают вывозить, расстреливают тут же», — приподнялся, собираясь с духом. В коридоре тоже началась стрельба, залязгали двери в соседних камерах. Потом он услыхал скрежет и увидел в дверях камеры фигуру, заслонившую весь проход. Как же было не узнать это широкое лицо с копной чёрных кудрей: в камеру ввалился связной Ярда Бобур. «Бред», — устало подумал радист и опустился на койку, закрыл глаза. Ему показалось, что он во сне слышит знакомый хриплый голос: «Ота, Ота!» Снова открыл глаза — Бобур стоял уже позади Пепы, размахивая железным засовом, который он сорвал с дверей камеры.
— Который час? — спросил Отакар Иозефа.
— Без пяти двенадцать. Мы уже полчаса дерёмся здесь в Панкраце.
Тяжёлое здание тюрьмы содрогнулось от взрыва: немецкие самолёты бомбили Панкрац, захваченный восставшими пражанами.
Покорны и Бобур подняли Отакара.
— Попробую сам, — Вашел шагнул к дверям.
Пламя пражского восстания, поднятое могучими ветрами освободительной борьбы, перекинулось на весь вражеский тыл. В прифронтовых восточных районах партизаны отряда имени Яна Жижки уже были полновластными хозяевами, на юго-западе восстал город Бероун, 4-го мая вступили в вооружённую схватку с эсэсовцами рабочие славного города Кладно, поднялся на борьбу Пльзень. В Праге администрация многих предприятий, стремясь спасти положение, объявила «отпуска» рабочим. Но оккупанты опоздали. Листовки оповещали: «Руда армада близко! К бою, товарищи!» Ведомые коммунистами, пражане заняли почту, телеграф, радиостанцию, центральные вокзалы, захватили гитлеровский штаб ПВО со специальным узлом связи. Во всех районах патриоты нападали на фашистских солдат, вооружаясь для борьбы с оккупантами. На узкие улицы из окон домов летели шкафы и кровати, из пивных подвалов выкатывали бочки. Магистрали перегородили разбитые трамваи и машины. За какие-то сутки восставшая Прага возвела 1600 баррикад…
Икар вышел с друзьями в переполненный тюремный двор. В толпе вдруг мелькнуло знакомое лицо. Он громко позвал:
— Штефан, Штефан!
Штефан Шагур сразу обернулся и вскрикнул от радости. Они крепко обнялись.
— И ты здесь был? — прошептал Шагур, разглядывая Вашела.
— Выходит, так, — ответил Отакар.
— Знакомься, — Штефан показал на заключённого, стоявшего рядом. — Это друг мой по делу, Шулыга. Приговорили к расстрелу, да, видишь, не успели…
Они расстались тут же, во дворе, договорившись встретиться завтра. Но судьба снова развела их на долгое время.
Покорны отвёз Вашела на трофейной машине к себе, вызвал знакомого врача и приказал домашним не выпускать больного на улицу.
Но уже утром Вашел был на баррикадах. Он не мог оставаться в квартире, не мог. Один из самых горячих центров баррикадных боев был в Михле. Вашел искал здесь Покорны, но не нашёл. Тогда решил пробраться на свою первую квартиру — к Аккерману. Один из знакомых рабочих сказал, что Покорны с группой сражается где-то там.
Друзья, закрыв Покорны, чтобы пришёл в себя, тем временем быстро разрабатывали план освобождения Ружены. Они боялись за неё: хотя Ружена и была опытной подпольщицей, всё-таки — мать, женщина. Не случайно гестапо вернуло её с сыном на квартиру. Если никого не поймают, могут приняться за Ружену, да ещё возьмутся истязать на её глазах сына — такие случаи известны… Ещё во время ареста гестаповец на глазах Ружены приставил к голове ребёнка пистолет. Ружена поседела в течение десяти минут. И, видя такое её состояние, гестаповцы, видимо, рассчитывали, что в ловушке, устроенной дома, да ещё под угрозой расправы над сыном, женщина не выдержит, признается…
Два дня Ружену сторожили в доме полицаи. Вооружённая засада была спрятана в саду. Переодетые в штатское гестаповцы дежурили рядом, на перекрёстке, откуда просматривались и Михельская, и соседние улицы.
Утром Ружена с мальчиком на руках под конвоем полицейских переходила улицу — шла в магазин за молоком. На второй день в тот момент, когда она брала молоко, к магазину подкатил молочный фургон. Грузчик взвалил на плечи бидон и вошёл во внутрь. За ним двое рабочих в клеёнчатых фартуках несли ящики из-под масла.
Всё произошло мгновенно. Грузчик вдруг обрушил тяжёлый бидон на одного из полицейских, потом хватил кулаком второго. Ярда Бобур — а это был он — умел действовать надёжно… Подпольщики связали полицейских, сняли с них оружие и спокойно вышли. Ружена с малышом пошла между ними. Сели в фургон. Через три квартала услыхали позади стрельбу… Жену Покорны спрятали на квартире сестёр Фиалы, сына увезли за город.
Вашела допрашивали в Печкарне. Затем его отправили в Панкрац. Бросили в одиночку, где содержались смертники. Здесь допрос продолжали помощники начальника Папкраца — большие «знатоки», следователи Тифа и Кройц. Отокар, конечно, не знал их фамилий, но чувствовал, в какие попал руки. Истязали медленно, подвергая перекрёстным вопросам. Равнодушно жевали какие-то таблетки, пока Вашел собирался с мыслями.
— Называй резидента. С кем работал? На кого? Называй! — цедил над ним Кройц. — Ничего не скажешь — отдадим Визнеру. Знаешь, кто такой Визнер? Напрасно, его вся Прага знает.
Отакар слыхал о палаче Панкраца. Он доводил сначала свои жертвы до состояния прострации, а потом ложил под гильотину, установленную в одной из комнат первого этажа.
В первый день тюремный врач перевязал Вашелу раненую ногу. То ли лейтенант был неважным стрелком, то ли таким везучим был Вашел, но попали в ногу лишь две пули. Раздробили пальцы. Нога вспухла, до неё нельзя было дотронуться. Когда опять явился врач, Отакар обрадовался: «Может быть, клюнули на „Рака“?» Но утром 5 мая он понял: не такие уж легковерные эти гестаповские ищейки…
Последний допрос в это утро не оставил в нём никаких надежд. Он очнулся после ухода палачей. В воспалённой памяти начал восстанавливать события. Нет, не промахнулся. Всё же оттянул время. Три дня — это много. Этого достаточно, чтобы все, кто с ним был связан, могли себя обезопасить. Значит — не гильотина, значит — расстрел. Он же сам слыхал, что сказали насчёт приговора: «Расстрелять». Какая-то мысль не давала покоя. Пытался поймать, а она ускользала. Ага, вот! Он вспомнил, где видел те пухлые щеки, вздёрнутый нос и большие губы того, штатского, который не поверил в его легенду, дал команду скорее кончать с ним. Неужели тот же самый тип, которого он с Франтой поймал на границе ещё в 38-м?
Вдруг услыхал за окном стрельбу. «Не успевают вывозить, расстреливают тут же», — приподнялся, собираясь с духом. В коридоре тоже началась стрельба, залязгали двери в соседних камерах. Потом он услыхал скрежет и увидел в дверях камеры фигуру, заслонившую весь проход. Как же было не узнать это широкое лицо с копной чёрных кудрей: в камеру ввалился связной Ярда Бобур. «Бред», — устало подумал радист и опустился на койку, закрыл глаза. Ему показалось, что он во сне слышит знакомый хриплый голос: «Ота, Ота!» Снова открыл глаза — Бобур стоял уже позади Пепы, размахивая железным засовом, который он сорвал с дверей камеры.
— Который час? — спросил Отакар Иозефа.
— Без пяти двенадцать. Мы уже полчаса дерёмся здесь в Панкраце.
Тяжёлое здание тюрьмы содрогнулось от взрыва: немецкие самолёты бомбили Панкрац, захваченный восставшими пражанами.
Покорны и Бобур подняли Отакара.
— Попробую сам, — Вашел шагнул к дверям.
Пламя пражского восстания, поднятое могучими ветрами освободительной борьбы, перекинулось на весь вражеский тыл. В прифронтовых восточных районах партизаны отряда имени Яна Жижки уже были полновластными хозяевами, на юго-западе восстал город Бероун, 4-го мая вступили в вооружённую схватку с эсэсовцами рабочие славного города Кладно, поднялся на борьбу Пльзень. В Праге администрация многих предприятий, стремясь спасти положение, объявила «отпуска» рабочим. Но оккупанты опоздали. Листовки оповещали: «Руда армада близко! К бою, товарищи!» Ведомые коммунистами, пражане заняли почту, телеграф, радиостанцию, центральные вокзалы, захватили гитлеровский штаб ПВО со специальным узлом связи. Во всех районах патриоты нападали на фашистских солдат, вооружаясь для борьбы с оккупантами. На узкие улицы из окон домов летели шкафы и кровати, из пивных подвалов выкатывали бочки. Магистрали перегородили разбитые трамваи и машины. За какие-то сутки восставшая Прага возвела 1600 баррикад…
Икар вышел с друзьями в переполненный тюремный двор. В толпе вдруг мелькнуло знакомое лицо. Он громко позвал:
— Штефан, Штефан!
Штефан Шагур сразу обернулся и вскрикнул от радости. Они крепко обнялись.
— И ты здесь был? — прошептал Шагур, разглядывая Вашела.
— Выходит, так, — ответил Отакар.
— Знакомься, — Штефан показал на заключённого, стоявшего рядом. — Это друг мой по делу, Шулыга. Приговорили к расстрелу, да, видишь, не успели…
Они расстались тут же, во дворе, договорившись встретиться завтра. Но судьба снова развела их на долгое время.
Покорны отвёз Вашела на трофейной машине к себе, вызвал знакомого врача и приказал домашним не выпускать больного на улицу.
Но уже утром Вашел был на баррикадах. Он не мог оставаться в квартире, не мог. Один из самых горячих центров баррикадных боев был в Михле. Вашел искал здесь Покорны, но не нашёл. Тогда решил пробраться на свою первую квартиру — к Аккерману. Один из знакомых рабочих сказал, что Покорны с группой сражается где-то там.