Блок Александр Александрович. Стихотворения

О, как понять, откуда стук,
Откуда будет слышен голос?
 
 
И вот, слышнее звон копыт,
И белый конь ко мне несется…
И стало ясно, кто молчит
И на пустом седле смеется.
 
 
Я вышел в ночь – узнать, понять
Далекий шорох, близкий ропот,
Несуществующих принять,
Поверить в мнимый конский топот.
 

6 сентября 1902

С. – Петербург

Давно хожу я под окнами…

 
Давно хожу я под окнами,
Но видел ее лишь раз.
Я в небе слежу за волокнами
И думаю: день погас.
 
 
Давно я думу печальную
Всю отдал за милый сон.
Но песню шепчу прощальную
И думаю: где же он?
 
 
Она окно занавесила –
Не смотрит ли милый глаз?
Но сердцу, сердцу не весело
Я видел ее лишь раз.
 
 
Погасло небо осеннее
И розовый небосклон.
А я считаю мгновения
И думаю: где же сон?
 

7 сентября 1902

В городе колокол бился…

 
В городе колокол бился,
Поздние славя мечты
Я отошел и молился
Там, где провиделась Ты
 
 
Слушая зов иноверца,
Поздними днями дыша,
Билось по-прежнему сердце,
Не изменялась душа.
 
 
Всё отошло, изменило,
Шепчет про душу мою…
Ты лишь Одна сохранила
Древнюю Тайну Свою.
 

15 сентября 1902

Я просыпался и всходил…

 
Я просыпался и всходил
К окну на темные ступени.
Морозный месяц серебрил
Мои затихнувшие сени.
 
 
Давно уж не было вестей,
Но город приносил мне звуки,
И каждый день я ждал гостей
И слушал шорохи и стуки.
 
 
И в полночь вздрагивал не раз,
И, пробуждаемый шагами,
Всходил к окну – и видел газ,
Мерцавший в улицах цепями.
 
 
Сегодня жду моих гостей
И дрогну, и сжимаю руки.
Давно мне не было вестей,
Но были шорохи и стуки.
 

18 сентября 1902

Экклесиаст

 
Благословляя свет и тень
И веселясь игрою лирной,
Смотри туда – в хаос безмирный,
Куда склоняется твой день.
 
 
Цела серебряная цепь,
Твои наполнены кувшины,
Миндаль цветет на дне долины,
И влажным зноем дышит степь.
 
 
Идешь ты к дому на горах,
Полдневным солнцем залитая,
Идешь – повязка золотая
В смолистых тонет волосах.
 
 
Зачахли каперса цветы,
И вот – кузнечик тяжелеет,
И на дороге ужас веет,
И помрачились высоты.
 
 
Молоть устали жернова.
Бегут испуганные стражи,
И всех объемлет призрак вражий,
И долу гнутся дерева.
 
 
Всё диким страхом смятено.
Столпились в кучу люди, звери.
И тщетно замыкают двери
Досель смотревшие в окно.
 

24 сентября 1902

Она стройна и высока…

 
Она стройна и высока,
Всегда надменна и сурова.
Я каждый день издалека
Следил за ней, на всё готовый.
 
 
Я знал часы, когда сойдет
Она – и с нею отблеск шаткий.
И, как злодей, за поворот
Бежал за ней, играя в прятки.
 
 
Мелькали жолтые огни
И электрические свечи.
И он встречал ее в тени,
А я следил и пел их встречи.
 
 
Когда, внезапно смущены,
Они предчувствовали что-то,
Меня скрывали в глубины
Слепые темные ворота.
 
 
И я, невидимый для всех,
Следил мужчины профиль грубый,
Ее сребристо-черный мех
И что-то шепчущие губы.
 

27 сентября 1902

Был вечер поздний и багровый…

 
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый –
Младенца Дева родила.
 
 
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
 
 
И было знаменье и чудо:
 
 
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
 
 
Владыки, полные заботы,
Послали весть во все концы,
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.
 

19 апреля – 28 сентября 1902

Старик

   А. С. Ф.

 
Под старость лет, забыв святое,
Сухим вниманьем я живу.
Когда-то – там – нас было двое,
Но то во сне – не наяву.
 
 
Смотрю на бледный цвет осенний,
О чем-то память шепчет мне…
Но разве можно верить тени,
Мелькнувшей в юношеском сне?
 
 
Всё это было, или мнилось?
В часы забвенья старых ран
Мне иногда подолгу снилась
Мечта, ушедшая в туман.
 
 
Но глупым сказкам я не верю,
Больной, под игом седины.
Пускай другой отыщет двери,
Какие мне не суждены.
 

29 сентября 1902

При жолтом свете веселились…

 
При жолтом свете веселились,
Всю ночь у стен сжимался круг,
Ряды танцующих двоились,
И мнился неотступный друг.
 
 
Желанье поднимало груди,
На лицах отражался зной.
Я проходил с мечтой о чуде,
Томимый похотью чужой…
 
 
Казалось, там, за дымкой пыли,
В толпе скрываясь, кто-то жил,
И очи странные следили,
И голос пел и говорил…
 

Сентябрь 1902

Явился он на стройном бале…

 
Явился он на стройном бале
В блестяще сомкнутом кругу.
Огни зловещие мигали,
И взор описывал дугу.
 
 
Всю ночь кружились в шумном танце,
Всю ночь у стен сжимался круг.
И на заре – в оконном глянце
Бесшумный появился друг.
 
 
Он встал и поднял взор совиный,
И смотрит – пристальный – один,
Куда за бледной Коломбиной
Бежал звенящий Арлекин.
 
 
А там – в углу – под образами.
В толпе, мятущейся пестро,
Вращая детскими глазами,
Дрожит обманутый Пьеро.
 

7 октября 1902

Свобода смотрит в синеву…

 
Свобода смотрит в синеву.
Окно открыто. Воздух резок.
За жолто-красную листву
Уходит месяца отрезок.
 
 
Он будет ночью – светлый серп,
Сверкающий на жатве ночи.
Его закат, его ущерб
В последний раз ласкает очи.
 
 
Как и тогда, звенит окно.
Но голос мой, как воздух свежий,
Пропел давно, замолк давно
Под тростником у прибережий.
 
 
Как бледен месяц в синеве,
Как золотится тонкий волос…
Как там качается в листве
Забытый, блеклый, мертвый колос.
 

10 октября 1902

Ушел он, скрылся в ночи…

 
Ушел он, скрылся в ночи,
Никто не знает, куда.
На столе остались ключи,
В столе – указанье следа.
 
 
И кто же думал тогда,
Что он не придет домой?
Стихала ночная езда –
Он был обручен с Женой.
 
 
На белом холодном снегу
Он сердце свое убил.
А думал, что с Ней в лугу
Средь белых лилий ходил.
 
 
Вот брежжит утренний свет,
Но дома его всё нет.
Невеста напрасно ждет,
Он был, но он не придет.
 

12 октября 1902

Religio^[3]

1

 
Любил я нежные слова.
Искал таинственных соцветий.
И, прозревающий едва,
Еще шумел, как в играх дети.
 
 
Но, выходя под утро в луг,
Твердя невнятные напевы,
Я знал Тебя, мой вечный друг,
Тебя, Хранительница-Дева.
 
 
Я знал, задумчивый поэт,
Что ни один не ведал гений
Такой свободы, как обет
Моих невольничьих Служении.
 

2

 
Безмолвный призрак в терему,
Я – черный раб проклятой крови.
Я соблюдаю полутьму
В Ее нетронутом алькове.
 
 
Я стерегу Ее ключи
И с Ней присутствую, незримый.
Когда скрещаются мечи
За красоту Недостижимой.
 
 
Мой голос глух, мой волос сед.
Черты до ужаса недвижны.
Со мной всю жизнь – один Завет:
Завет служенья Непостижной.
 

18 октября 1902

Вхожу я в темные храмы…

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
 
 
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
 
 
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
 
 
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая – Ты.
 

25 октября 1902

Будет день, словно миг веселья…

 
Будет день, словно миг веселья.
Мы забудем все имена.
Ты сама придешь в мою келью
И разбудишь меня от сна.
 
 
По лицу, объятому дрожью,
Угадаешь думы мои.
Но всё прежнее станет ложью,
Чуть займутся Лучи Твои.
 
 
Как тогда, с безгласной улыбкой
Ты прочтешь на моем челе
О любви неверной и зыбкой,
О любви, что цвела на земле.
 
 
Но тогда – величавей и краше,
Без сомнений и дум приму.
И до дна исчерпаю чашу,
Сопричастный Дню Твоему.
 

31 октября 1902

Его встречали повсюду…

 
Его встречали повсюду
На улицах в сонные дни.
Он шел и нес свое чудо,
Спотыкаясь в морозной тени.
 
 
Входил в свою тихую келью,
Зажигал последний свет,
Ставил лампаду веселью
И пышный лилий букет.
 
 
Ему дивились со смехом,
Говорили, что он чудак.
Он думал о шубке с мехом
И опять скрывался во мрак.
 
 
Однажды его проводили,
Он весел и счастлив был,
А утром в гроб уложили,
И священник тихо служил.
 

Октябрь 1902

Разгораются тайные знаки…

 
Разгораются тайные знаки
На глухой, непробудной стене
Золотые и красные маки
Надо мной тяготеют во сне
 
 
Укрываюсь в ночные пещеры
И не помню суровых чудес.
На заре – голубые химеры
Смотрят в зеркале ярких небес.
 
 
Убегаю в прошедшие миги,
Закрываю от страха глаза,
На листах холодеющей книги –
Золотая девичья коса.
 
 
Надо мной небосвод уже низок,
Черный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.
 

Октябрь 1902

Мне страшно с Тобой встречаться…

 
Мне страшно с Тобой встречаться.
Страшнее Тебя не встречать.
Я стал всему удивляться,
На всем уловил печать
 
 
По улице ходят тени,
Не пойму – живут, или спят…
Прильнув к церковной ступени,
Боюсь оглянуться назад.
 
 
Кладут мне на плечи руки,
Но я не помню имен.
В ушах раздаются звуки
Недавних больших похорон.
 
 
А хмурое небо низко –
Покрыло и самый храм.
Я знаю – Ты здесь, Ты близко.
Тебя здесь нет. Ты – там.
 

5 ноября 1902

Дома растут, как желанья…

 
Дома растут, как желанья,
Но взгляни внезапно назад:
 
 
Там, где было белое зданье,
Увидишь ты черный смрад.
 
 
Так все вещи меняют место,
Неприметно уходят ввысь.
Ты, Орфей, потерял невесту, –
Кто шепнул тебе – «Оглянись…»?
 
 
Я закрою голову белым,
Закричу и кинусь в поток.
И всплывет, качнется над телом
Благовонный, речной цветок.
 

5 ноября 1902

Распутья
(1902—1904)

Я их хранил в приделе Иоанна…

 
Я их хранил в приделе Иоанна,
Недвижный страж, – хранил огонь лампад.
 
 
И вот – Она, и к Ней – моя Осанна –
Венец трудов – превыше всех наград.
 
 
Я скрыл лицо, и проходили годы.
Я пребывал в Служеньи много лет.
 
 
И вот зажглись лучом вечерним своды,
Она дала мне Царственный Ответ.
 
 
Я здесь один хранил и теплил свечи.
Один – пророк – дрожал в дыму кадил.
 
 
И в Оный День – один участник Встречи –
Я этих Встреч ни с кем не разделил.
 

8 ноября 1902

Сфинкс

 
Шевельнулась безмолвная сказка пустынь,
Голова поднялась, высока.
Задрожали слова оскорбленных богинь
И готовы слететь с языка…
 
 
Преломилась излучиной гневная бровь,
Зарываются когти в песке…
Я услышу забытое слово Любовь
На забытом, живом языке…
 
 
Но готовые врыться в сыпучий песок
Выпрямляются лапы его…
И опять предо мной – только тайный намек –
Нераскрытой мечты торжество.
 

8 ноября 1902

Загляжусь ли я в ночь на метелицу…

 
Загляжусь ли я в ночь на метелицу,
Загорюсь – и погаснуть невмочь.
Что в очах Твоих, красная девица,
Нашептала мне синяя ночь.
 
 
Нашепталась мне сказка косматая,
Нагадал заколдованный луг
Про тебя сновиденья крылатые,
Про тебя, неугаданный друг.
 
 
Я завьюсь снеговой паутиною,
Поцелуи – что долгие сны.
Чую сердце твое лебединое,
Слышу жаркое сердце весны
 
 
Нагадала Большая Медведица,
Да колдунья, морозная дочь,
Что в очах твоих, красная девица,
На челе твоем, синяя ночь.
 

12 ноября 1902

Стою у власти, душой одинок…

 
Стою у власти, душой одинок,
Владыка земной красоты.
Ты, полный страсти ночной цветок,
Полюбила мои черты.
 
 
Склоняясь низко к моей груди,
Ты печальна, мой вешний цвет.
Здесь сердце близко, но там впереди
Разгадки для жизни нет.
 
 
И, многовластный, числю, как встарь,
Ворожу и гадаю вновь,
Как с жизнью страстной я, мудрый царь,
Сочетаю Тебя, Любовь?
 

14 ноября 1902

Ушел я в белую страну…

 
Ушел я в белую страну,
Минуя берег возмущенный.
Теперь их голос отдаленный
Не потревожит тишину.
 
 
Они настойчиво твердят,
Что мне, как им, любезно братство,
И христианское богатство
Самоуверенно сулят.
 
 
Им нет числа. В своих гробах
Они замкнулись неприступно.
Я знаю: больше, чем преступно,
Будить сомненье в их сердцах.
 
 
Я кинул их на берегу.
Они ужасней опьяненных.
И в глубинах невозмущенных
Мой белый светоч берегу.
 

16 ноября 1902

Еще бледные зори на небе…

   Несбыточное грезится опять.

Фет

 
Еще бледные зори на небе,
Далеко запевает петух.
На полях в созревающем хлебе
Червячок засветил и потух.
 
 
Потемнели ольховые ветки,
За рекой огонек замигал.
Сквозь туман чародейный и редкий
Невидимкой табун проскакал.
 
 
Я печальными еду полями,
Повторяю печальный напев.
Невозможные сны за плечами
Исчезают, душой овладев.
 
 
Я шепчу и слагаю созвучья –
Небывалое в думах моих.
И качаются серые сучья,
Словно руки и лица у них.
 

17 ноября 1902

Песня Офелии

 
Он вчера нашептал мне много,
Нашептал мне страшное, страшное…
Он ушел печальной, дорогой,
А я забыла вчерашнее –
забыла вчерашнее.
 
 
Вчера это было – давно ли?
Отчего он такой молчаливый?
Я не нашла моих лилий в поле,
Я не искала плакучей ивы –
плакучей ивы.
 
 
Ах, давно ли! Со мною, со мною
Говорили – и меня целовали…
И не помню, не помню – скрою,
О чем берега шептали –
берега шептали.
 
 
Я видела в каждой былинке
Дорогое лицо его страшное…
Он ушел по той же тропинке,
Куда уходило вчерашнее –
уходило вчерашнее.
 
 
Я одна приютилась в поле,
И не стало больше печали.
Вчера это было – давно ли?
Со мной говорили, и меня целовали –
меня целовали.
 

23 ноября 1902

Я, изнуренный и премудрый…

 
Я, изнуренный и премудрый,
Восстав от тягостного сна,
Перед Тобою, Златокудрой,
Склоняю долу знамена.
 
 
Конец всеведущей гордыне. –
Прошедший сумрак разлюбя,
Навеки преданный Святыне,
Во всем послушаюсь Тебя.
 
 
Зима пройдет – в певучей вьюге
Уже звенит издалека.
Сомкнулись царственные дуги,
Душа блаженна, Ты близка.
 

30 ноября 1902

Царица смотрела заставки…

 
Царица смотрела заставки –
Буквы из красной позолоты.
Зажигала красные лампадки,
Молилась богородице кроткой.
 
 
Протекали над книгой Глубинной
Синие ночи царицы.
А к Царевне с вышки голубиной
Прилетали белые птицы.
 
 
Рассыпала Царевна зерна,
И плескались белые перья.
Голуби ворковали покорно
В терему – под узорчатой дверью
 
 
Царевна румяней царицы –
Царицы, ищущей смысла.
В книге на каждой странице
Золотые да красные числа.
 
 
Отворилось облако высоко,
И упала Голубиная книга.
А к Царевне из лазурного ока
Прилетела воркующая птица.
 
 
Царевне так томно и сладко, –
Царевна-Невеста – что лампадка
У царицы синие загадки –
Золотые да красные заставки.
 
 
Поклонись, царица. Царевне,
Царевне золотокудрой:
От твоей глубинности древней –
Голубиной кротости мудрой.
 
 
Ты сильна, царица, глубинностью,
В твоей книге раззолочены страницы.
А Невеста одной невинностью
Твои числа замолит, царица.
 

14 декабря 1902

Все кричали у круглых столов…

 
Все кричали у круглых столов,
Беспокойно меняя место.
Было тускло от винных паров.
Вдруг кто-то вошел – и сквозь гул голосов
Сказал: «Вот моя невеста».
 
 
Никто не слыхал ничего.
Все визжали неистово, как звери.
А один, сам не зная отчего, –
Качался и хохотал, указывая на него
И на девушку, вошедшую в двери.
 
 
Она уронила платок,
И все они, в злобном усильи,
Как будто поняв зловещий намек,
Разорвали с визгом каждый клочок
И окрасили кровью и пылью.
 
 
Когда все опять подошли к столу,
Притихли и сели на место,
Он указал им на девушку в углу,
И звонко сказал, пронизывая мглу
«Господа! Вот моя невеста».
 
 
И вдруг тот, кто качался и хохотал,
Бессмысленно протягивая руки,
Прижался к столу, задрожал, –
И те, кто прежде безумно кричал,
Услышали плачущие звуки.
 

25 декабря 1902

Покраснели и гаснут ступени…

 
Покраснели и гаснут ступени.
Ты сказала сама: «Приду».
 
 
У входа в сумрак молений
Я открыл мое сердце. – Жду –
 
 
Что скажу я тебе – не знаю.
Может быть, от счастья умру.
Но, огнем вечерним сгорая,
Привлеку и тебя к костру.
 
 
Расцветает красное пламя.
Неожиданно сны сбылись.
Ты идешь. Над храмом, над нами –
Беззакатная глубь и высь.
 

25 декабря 1902

Я искал голубую дорогу…

 
Я искал голубую дорогу
И кричал, оглушенный людьми,
Подходя к золотому порогу,
Затихал пред Твоими дверьми.
 
 
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга.
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга.
 

Декабрь 1902

На обряд я спешил погребальный…

 
На обряд я спешил погребальный,
Ускоряя таинственный бег.
Сбил с дороги не ветер печальный –
Закрутил меня розовый снег.
 
 
Притаился я в тихой долине –
Расступилась морозная мгла.
Вот и церковь видна на равнине –
Золотятся ее купола…
 
 
Никогда не устану молиться,
Никогда не устану желать, –
Только б к милым годам возвратиться
И младенческий сон увидать!
 

Декабрь 1902

Она ждала и билась в смертной муке…

 
Она ждала и билась в смертной муке.
Уже маня, как зов издалека,
Туманные протягивались руки,
И к ним влеклась неверная рука.
 
 
И вдруг дохнул весенний ветер сонный,
Задул свечу, настала тишина,
И голос важный, голос благосклонный
Запел вверху, как тонкая струна.
 

Декабрь 1902

Запевающий сон, зацветающий цвет…

 
Запевающий сон, зацветающий цвет,
Исчезающий день, погасающий свет
 
 
Открывая окно, увидал я сирень.
Это было весной – в улетающий день.
 
 
Раздышались цветы – и на темный карниз
Передвинулись тени ликующих риз.
 
 
Задыхалась тоска, занималась душа,
Распахнул я окно, трепеща и дрожа.
 
 
И не помню – откуда дохнула в лицо,
Запевая, старая, взошла на крыльцо.
 

Сентябрь – декабрь 1902

Андрею Белому

 
Целый год не дрожало окно,
Не звенела тяжелая дверь;
 
 
Всё забылось – забылось давно,
И она отворилась теперь.
 
 
Суетились, поспешно крестясь.
Выносили серебряный гроб…
 
 
И старуха, за ручку держась,
Спотыкалась о снежный сугроб.
 
 
Равнодушные лица толпы,
Любопытных соседей набег…
И кругом протоптали тропы,
Осквернив целомудренный снег
 
 
Но, ложась в снеговую постель,
Услыхал заключенный в гробу,
Как вдали запевала метель,
К небесам подымая трубу.
 

6 января 1903

Я к людям не выйду навстречу…

 
Я к людям не выйду навстречу,
Испугаюсь хулы и похвал.
Пред Тобой Одною отвечу,
За то, что всю жизнь молчал
 
 
Молчаливые мне понятны,
И люблю обращенных в слух.
За словами – сквозь гул невнятный
Просыпается светлый Дух.
 
 
Я выйду на праздник молчанья,
Моего не заметят лица.
Но во мне – потаенное знанье
О любви к Тебе без конца.
 

14 января 1903

Днем за нашей стеной молчали…

 
Днем за нашей стеной молчали, –
Кто-то злой измерял свою совесть.
И к вечеру мы услыхали,
Как раскрылась странная повесть.
 
 
Вчера еще были объятья,
Еще там улыбалось и пело.
По крику, по шороху платья
Мы узнали свершенное дело.
 
 
Там в книге открылась страница,
И ее пропустить не смели…
А утром узнала столица
То, о чем говорили неделю…
 
 
И всё это – здесь за стеною,
Где мы так привыкли к покою!
Какой же нам-то ценою
Досталось счастье с тобою!
 

29 января 1903

Разгадал я, какие цветы…

 
Разгадал я, какие цветы
Ты растила на белом окне.
Испугалась наверное ты,
Что меня увидала во сне:
 
 
Как хожу среди белых цветов
И не вижу мерцания дня.
Пусть он радостен, пусть он суров –
Всё равно ты целуешь меня…
 
 
Ты у солнца не спросишь, где друг,
Ты и солнце боишься впустить:
Раскаленный блуждающий круг
Не умеет так страстно любить.
 
 
Утром я подошел и запел,
И не скроешь – услышала ты,
Только голос ответный звенел,
И, качаясь, белели цветы…
 

9 февраля 1903

Погружался я в море клевера…

 
Погружался я в море клевера,
Окруженный сказками пчел.
Но ветер, зовущий с севера,
Мое детское сердце нашел.
 
 
Призывал на битву равнинную –
Побороться с дыханьем небес.
Показал мне дорогу пустынную,
Уходящую в темный лес.
 
 
Я иду по ней косогорами
И смотрю неустанно вперед,
Впереди с невинными взорами
Мое детское сердце идет.
 
 
Пусть глаза утомятся бессонные,
Запоет, заалеет пыль…
Мне цветы и пчелы влюбленные
Рассказали не сказку – быль.
 

18 февраля 1903

Зимний ветер играет терновником…

 
Зимний ветер играет терновником,
Задувает в окне свечу.
Ты ушла на свиданье с любовником.
Я один. Я прощу. Я молчу.
 
 
Ты не знаешь, кому ты молишься, –
Он играет и шутит с тобой.
О терновник холодный уколешься,
Возвращаясь ночью домой.
 
 
Но, давно прислушавшись к счастию,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаешься со страстию.
Всё равно. Я тайну блюду.
 
 
Всё, что в сердце твоем туманится,
Станет ясно в моей тишине.
И когда он с тобой расстанется,
Ты признаешься только мне.
 

20 февраля 1903

Снова иду я над этой пустынной равниной…

 
Снова иду я над этой пустынной равниной.
Сердце в глухие сомненья укрыться не властно.
Что полюбил я в твоей красоте лебединой –
Вечно прекрасно, но сердце несчастно.
 
 
Я не скрываю, что плачу, когда поклоняюсь,
Но, перейдя за черту человеческой речи,
Я и молчу, и в слезах на тебя улыбаюсь:
Проводы сердца – и новые встречи.
 
 
Снова нахмурилось небо, и будет ненастье.
Сердцу влюбленному негде укрыться от боли.
Так и счастливому страшно, что кончится счастье
Так и свободный боится неволи.
 

22 февраля 1903

Всё ли спокойно в народе?..

 
– Всё ли спокойно в народе?
– Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
 
 
– Все ли готовы подняться?
– Нет. Каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться.
Бродят и песни поют.
 
 
– Кто же поставлен у власти?
– Власти не хочет народ.
Дремлют гражданские страсти –