Блок Лауренс. В погоне за золотом Измира

   Осел тащил и тащил телегу. Нас окутывал дым от сигары Висенте. Дорога поднималась вверх, выравнивалась, вновь поднималась. Я лежал, закрыв глаза, изредка выполнял дыхательные упражнения, отдыхал. Иной раз случалось так, что несколько часов приходилось отдать ничегонеделанию, и в таких ситуациях я завидовал тем, кто мог спать. Эстебан вот просто закрывал глаза и тут же терял всякую связь с происходящим вокруг. Ему снились сны, и несколько часов пролетали, как миг. Мне же оставалось лишь лежать в темноте и ждать.
   Многие годы меня сие не тревожило. Один раз приспособившись к жизни без сна, я всегда находил себе занятие, с кем-то говорил, что-то писал, читал, изучал. Сколько бы человек ни жил, никогда ему не узнать всего того, что можно узнать. К примеру, в мире несколько сотен живых языков. На их изучение может уйти немалая часть жизни. Лежа на кровати в своей квартире, я мог часами слушать кассеты с курсом изучения очередного языка. Отдыхая душой и телом, я добавлял его к коллекции изученных ранее. Это занятие не навевало на меня тоску.
   В отличие от лежания на сене под яркими звездами, рядом с похрапывающим Эстебаном. Я словно вернулся в стамбульскую тюрьму.
   Я уж подумывал над тем, чтобы подняться, спрыгнуть с телеги и немного пройтись пешком. Или хотя бы посидеть в компании Висенте и Пабло и поговорить с ними по-испански. Осел двигался со скоростью шесть или семь миль в час. Напрямую от границы нас отделяли двадцать миль, но дорога петляла, так что эти двадцать миль вполне могли превратиться во все сорок. Мне не хотелось так долго лежать на сене. Но, как выяснилось, я поступил благоразумно, не сдвинувшись с места.
   Я услышал, как Пабло заговорил по-испански.
   - По-моему, мы можем остановиться. Уже много миль они не разговаривают и не шевелятся.
   - Ты уверен?
   - Позови их. Посмотрим, ответят они или нет.
   Висенте позвал.
   - Энрике? Вы спите?
   Я промолчал. Эстебан что-то пробурчал во сне, и я с трудом сдержался, чтобы не пнуть его. Я чувствовал, что нас ждали серьезные неприятности, если б он подал голос.
   - Они спят, Висенте.
   - Хорошо.
   Телега сбавила ход, остановилась. Я услышал, как они спрыгнули на землю, обошли телегу сзади.
   - Они спят?
   - Думаешь?
   Рука коснулась моей ноги, подняла ее, опустила. Я не отреагировал.
   - Они спят, Висенте. Пора брать пудру. Потом будет сложнее.
   - Но он сказал, что отдаст ее мне перед границей.
   - Он может придумать что-то еще. Какую-нибудь отговорку.
   - Ты прав. Может.
   - Нет.
   - Я в мгновение ока перережу им глотки. Два раза махнуть ножом, и все дела. А потом...
   Я напрягся. Представил себе, как он нагибается над нами, с ножом в руке. "Я его пну, - подумал я. - Пну ногой и выскочу из телеги".
   - А потом придут их друзья. Ты же понимаешь, чти на такое дело одни они не пойдут. Одеты они бедно, башмаки стоптаны. А пудра стоит целое состояние.
   - Так они всего лишь курьеры.
   - Да, курьеры. И если они не прибудут туда, где их ждут, поднимется шум, сюда приедут люди, посланные на их розыски. А вот если они доберутся до места, но без пудры, тогда неприятности будут у них.
   - Я не знаю, Пабло...
   "Уговори его, Пабло, - подумал я. - Уговори".
   - Есть и еще одна причина для того, чтобы подменить жестянку сейчас. Потом мы попросим передать ее нам. Энрике начнет спорить. В конце концов мы ему уступим. А когда обнаружится, что пудры нет, он решит, что ее взял кто-то еще. Нас он подозревать не будет.
   - Где она?
   - В чемодане.
   - Ага.
   Руки осторожно разжали мои ослабившие хватку пальцы, забрали "дипломат". Едва слышно щелкнули замки, несколько мгновений спустя "дипломат" лег на прежнее место.
   - Он никогда не узнает, - прошептал Пабло.
   - И второй?
   - А что, второй?
   - Который сумасшедший.
   - Я думаю, что нет, - ответил Пабло. - Я думаю, эти двое очень умны, и второй только притворяется сумасшедшим. У некоторых это отлично получается. Я думаю, что именно сумасшедший у них главный.
   - Но переговоры ведет другой, он же и несет пудру...
   - Естественно. Я же говорю тебе, они очень умные.
   * * *
   Полчаса спустя я решил, что пора просыпаться. Зевнул, потянулся, несколько секунд будто бы приходил в себя, соображая, где нахожусь, потом спрыгнул на землю, зашагал рядом с телегой.
   - Когда мы подъедем к границе с Андоррой, вы должны отдать нам пудру, напомнил мне Пабло.
   - Может, и отдам.
   - Это необходимо.
   - Возможно. Под соломой мы будем в безопасности, не так ли?
   - Хочется на это надеяться.
   - Так почему мне не спрятать пудру под соломой?
   Я думаю, он сознательно не стал искать убедительного ответа. Если нас найдут, заявил он, то от пограничника можно будет откупиться взяткой. Если найдут пудру, деньги не помогут, так что ее лучше отдать ему. В его руках, заверил он меня, она будет в полной безопасности.
   - Скоро будем на границе?
   - Очень скоро. Через час, может, два.
   Я вновь залез на сено. Когда до границы с Андоррой осталось совсем немного, Пабло остановил телегу. Мы забрались под солому. Вновь напомнил о пудре.
   - Если они обыщут вас и найдут пудру, у вас будут неприятности. Если же они найдут ее у нас, я буду отрицать, что вы знали о ее существовании, и вы легко отделаетесь.
   Он позволил мне настоять на своем. Вместе с Висенте завалил нас соломой, и телега двинулась дальше. Полусонный Эстебан никак не мог понять, что происходит. Даже пытался вылезти из-под соломы. В конце концов я его успокоил, но происходящее ему очень не нравилось.
   - Я не доверяю этим людям. А ты?
   - Разумеется, нет.
   - И правильно. Очень уж они смахивают на бандитов. Думаю, они могут убить нас, не задумываясь.
   - Согласен с тобой.
   - Правда?
   - Висенте собирался убить тебя, пока ты спал. Но Пабло его остановил.
   - Он собирался убить меня?
   - Ножом. Хотел перерезать тебе горло.
   - Матерь Божья...
   - Но теперь все в порядке.
   Я не ошибся. Границу мы пересекли без проблем. Пабло с Висенте, похоже, не раз проходили этот маршрут, так что на пограничном посту их хорошо знали. Затем короткий бросок по территории Андорры, и французская граница. Мне даже взгрустнулось. Мало кому из американцев доводилось в те времена бывать в Андорре, а я, упрятанный под солому, ничего не смог увидеть. Когда же ничего не видишь и не понимаешь языка, лучше сидеть у телевизора и смотреть "Клуб путешествий".
   Меня слегка тревожила процедура расставания с Висенте и Пабло, но выяснилось, что и они хотят как можно быстрее попрощаться с нами. В итоге фляжка с вином вновь пошла по кругу, после чего наши пути разошлись: их лежал обратно в Испанию, наш в глубь Франции. В первом же кафе, заказав завтрак, я раскрыл "дипломат" и достал жестянку с пудрой для лица.
   - Я ничего не понимаю, - Эстебан не отрывал глаз от жестянки.
   - Я купил ее в Сарагосе, - объяснил я. - Высыпал пудру для лица, заменил ее сахарной пудрой, смешанной с порошком аспирина. По вкусу эта смесь напоминала героин, и, судя по всему, наши друзья решили, что мы везем с собой этот наркотик. Видишь ли, не стали бы они помогать нам пересечь границу бесплатно. Они рассчитывали что-то наварить, а такая жестянка с героином могла принести хорошие деньги.
   Эстебан согласно кивнул.
   - Помнишь, как Пабло ушел из хижины в Сорте, сказав, что ему надо купить продукты на дорогу? Он побежал покупать жестянку с пудрой для лица. Покаты спал, они поменяли жестянки. Так что в итоге у нас осталась та самая пудра, которую я и покупал, - я передал жестянку Эстебану. - Это тебе. Для твоего салона в Париже.
   - Так героина у нас не было?
   - Разумеется, нет.
   - Ага. Значит, и у них нет героина, так?
   - Им досталась сахарная пудра, перемешанная с аспирином. Ничего больше.
   - Понятно.
   - Когда они разберутся с содержимым жестянки, их ждет большое разочарование.
   Глава одиннадцатая
   Я не сумел втолковать Эстебану, почему мы должны ехать в Париж порознь. Он настаивал на том, что, как братья, мы не можем разделяться, а потом разрыдался и начал рвать на себе волосы. Я-то не собирался в Париж. Потому что хотел повидаться с одним человеком в Гренобле, около итальянской границы. Я попытался посадить Эстебана на парижский поезд, но он и слышать об этом не хотел. Я должен ехать с ним, твердил он. Без меня он потеряется.
   Я, разумеется, понимал, что он говорит чистую правду. Один он наверняка потерялся бы, а меня раздражало, что я все более проникался чувством ответственности за эту никчемность. Меня посетила совсем уж дикая мысль: а не взять ли его с собой? Но я быстро очухался. С ним хватало хлопот и в его родной стране. А уж в Италии, Югославии, Турции он превратился бы в чугунное ядро, которое привязывали к ногам тех, кого хотели утопить.
   Я мог бы изыскать возможность каким-то боком принять участие в судьбе Эстебана, но сначала следовало: добыть золото, доставить по назначению таинственные документы, снять претензии, предъявляемые к моей особе ирландской полицией, турецкой полицией, американскими властями и правоохранительными органами других стран, которые могли обратить на меня свое внимание.
   В итоге на парижский поезд мы сели вдвоем, Эстебан и я. Произошло это в Фуа. В Тулузе я сошел с поезда и пересел на другой, идущий на восток, в Ним. Оттуда на автобусе добрался до Гренобля. Я полагал, что месье Жерар Моне уже получил письмо, отправленное мною из Ирландии, так что сразу направился к его дому. Его жена сказала мне, что он в своем винном магазине (время приближалось к полудню), и объяснила, как туда пройти. Я вошел в магазин и представился Пьером, написавшим ему из Ирландии. Он приложил палец к губам, проскользнул мимо меня к двери, закрыл ее, запер, опустил жалюзи, увлек меня за прилавок.
   Его глаза сияли синевой, длинные, нечесаные волосы падали за воротник рубашки.
   - Вы приехали! Скажите мне, что я должен делать. Ничего больше.
   - Меня зовут...
   Он поднял руку, всю в змеящихся синих венах.
   - Не надо, не говорите. Человек может повторить лишь то, что знает, а я ничего не хочу знать. Мой отец участвовал в Движении. Мой прапрадед погиб под Ватерлоо. Вы это знали?
   - Нет.
   - И я в Движении с детства. Я наблюдал. Я слушал. Будет ли результат? При моей жизни?
   Когда-нибудь? Я не знаю. Буду с вами откровенен, я сомневаюсь, что из этого что-то да выйдет. Они говорят мне, что Империя канула в Лету. А слава Франции? Но я сделаю то, что должен сделать. Что бы от меня ни потребовали, Жерар Моне выполнит свой долг. Но ничего не говорите мне о вашей миссии. Когда я выпью, у меня развязывается язык. Я выкладываю все, что знаю. Но я не могу сказать, чего не знаю, трезвый или пьяный. Вы понимаете?
   - Конечно.
   - Что вам нужно?
   - Попасть в Италию.
   - У вас есть документы?
   - Возможно.
   - Простите?
   - Я не знаю, надежны ли они. Поэтому, если такое возможно, предпочел бы перейти грани... без ведома властей.
   - Возможно, и без хлопот.
   Он снял телефонную трубку, набрал номер, тихим голосом с кем-то поговорил, повернулся ко мне: - Можете вы выехать через час?
   - Да.
   - Через час подъедет мой племянник и отвезет вас к границе. Он знает, где ее можно перейти. А пока давайте перекусим.
   Мы ели рогалики, запивая их хорошим вином. Потом Моне налил нам коньяку. Мы подняли бокалы за вечную славу Наполеона Бонапарта и скорейшее возрождение во Франции его традиций. Я растянул мою порцию. Он к прибытию племянника успел еще трижды опорожнить бокал.
   - Отличное мне нашлось занятие, - он обвел рукой магазин. - А? Винный магазин для пьяницы, жалкая дыра для человека, обуреваемого великими мечтами. Вы не скажете им, что я пью?
   - Нет.
   - Как вы добры. Я пропиваю всю прибыль. Я говорю, когда выпью. Ничего мне не рассказывайте.
   - Хорошо.
   Племянник приехал на "Ситроене". Моего возраста, чернявый, симпатичный, молчаливый. И мотор автомобиля, под стать хозяину, едва урчал. И мы покатили по отличной дороге, по прекрасной стране, залитой ярким солнцем. Племянник не спросил, кто я, откуда, почему хочу перебраться в Италию. Его, похоже, это не интересовало.
   - Старик сумасшедший, - один раз нарушил он молчание.
   Я не отреагировал.
   - Он видит себя Наполеоном.
   - Неужели?
   - Сумасшедший.
   Больше за всю дорогу я не услышал от него ни слова. Наконец, он съехал на обочину узкого шоссе, вьющегося меж холмов. Отсюда, сказал он, мне придется идти пешком. Он указал направление, спросил, есть ли у меня инструменты для резки проволоки. Таковых, естественно, не оказалось. Он что-то пробурчал, порылся в багажнике "Ситроена", выудил ножницы для резки металла.
   Я предложил заплатить за них. Он сказал, что ножницы стоят двадцать пять франков, чуть больше пяти долларов. Такого быть не могло, но я заплатил, и он отбыл, не попрощавшись.
   Я прошагал с милю, прежде чем подошел к шестифутовому забору из колючей проволоки, отделявшему Францию от Италии. Посмотрел направо, налево, никого не увидел. Вырезал дыру у земли, прополз через нее. Поднявшись на ноги в Италии, забросил ножницы во Францию. Огляделся, ожидая услышать вой сирен и посвист пуль. Однако звуковой фон не изменился. Я повернулся и двинулся прочь от забора, в Италию.
   * * *
   Фермер на грузовичке довез меня до Торино, там я сел на миланский поезд. С уходом Муссолини итальянские поезда перестали ходить по расписанию. Мой покинул Торино часом позже, да еще прихватил час на пути к Милану. Сойдя с поезда, я подумал, а не купить ли автомобиль. Я намеревался выйти к югославской границе в районе Удины. Знакомых в тех краях у меня не было, путешествие на подержанном "Фиате" представлялось мне более безопасным и быстрым. Во-первых, я мог ехать без остановок, во-вторых, никто не засек бы мою физиономию, как могло случиться в поезде.
   Требуется ли водительское удостоверение для покупки автомобиля?
   Может, да, а может, и нет. Я нашел салон, торгующий подержанными автомобилями, на северной окраине Милана, на стоянке приценился к нескольким. Самый дешевый стоил сто семьдесят пять тысяч лир, чуть меньше трехсот долларов. Я мог расплатиться в швейцарских франках. Поэтому отдал продавцу швейцарский паспорт, и тот унес его в конторку. Я похлопал "Фиат" по переднему крылу, прикинув, что с талоном регистрации и паспортом я без проблем перееду югославскую границу. И на моем пути останется только одно препятствие: граница с Турцией. Но к тому времени я бы что-нибудь придумал. Сомнений в этом не было.
   Продавец слишком уж долго возился с моим паспортом. Я подошел к конторке, увидел, что он, согнувшись над столом, что-то бубнит в телефонную трубку. Я приблизился, поймал несколько слов.
   - Швейцарский паспорт... Хенри Бохм... тот, кого вы ищете, беглец...
   Я убежал, как вор.
   * * *
   В центре Милана я купил парижский выпуск "Нью-Йорк геральд трибюн" и нашел в нем всю необходимую информацию. Теперь паспорта могли мне только повредить. Кто-то связал меня с высоким мужчиной, застреленным в Дублине. Открытым текстом об этом не говорилось, но в статье указывалось, что Ивен Майкл Таннер выкрал в Ирландии важные правительственные документы, с которыми и перебрался на континент, Они знали, что Дублин я покинул по американскому паспорту, а деньги менял в Мадриде по английскому.
   В тихом переулке я уничтожил два паспорта, доставшиеся мне от высокого мужчины. Разорвал на мелкие кусочки. Собирался сделать то же самое с последним оставшимся у меня паспортом - Мустафы ибн Али, но решил, что он еще пригодится мне в Югославии. В статье упоминался и черный "дипломат", так что пришлось избавиться и от него. Я не знал, куда его выбросить, поэтому продал в комиссионный магазинчик за несколько тысяч лир. Деньги уже становились проблемой. Мои швейцарские франки остались у этого чертова торговца автомобилями, и я опасался, что еще немного - и мне придется считать каждый цент.
   Конверт с бумагами из "дипломата" я засунул под рубашку и зашагал к железнодорожному вокзалу. А если за вокзалом установлено наблюдение? Скорее всего. Особенно после звонка из автосалона. По дороге я зашел в магазин, купил другой костюм, шляпу, ботинки на толстой подошве. Чтобы меня не могли вычислить по приметам, которые наверняка сообщил продавец автомобилей.
   Я спокойно сел на поезд в Венецию, в купе дочитал "Геральд трибюн". К Венеции мы подъезжали уже в сумерках. Меня это только радовало: ночью я чувствовал себя увереннее.
   Очередной автобус повез меня на северо-восток, к Удине. Мне уже казалось, что путешествие длится вечность, а цель все ускользает и ускользает. Самолет, автобус, поезд, телега с соломой, поезд, автобус, легковушка, грузовик, поезд, автобус... Я задался вопросом: а почему сразу не прилетел из Дублина в Венецию, вместо того чтобы, как лягушка по кочкам, скакать по городам и весям? Ответ лежал на поверхности: я хотел как можно скорее выбраться из Дублина. Но я все делал не так. И вновь посадил их себе на хвост, по глупости предъявив паспорт в миланском автосалоне. Они наверняка сообразили, что путь мой лежит в Турцию. А если и нет, то узнали, что я в Италии и направляюсь в восточную ее часть.
   Но мне, словно перепуганному кролику, не оставалось ничего другого, как бежать от куста к кусту. Я знал фамилии нескольких хорватских эмигрантов, проживающих в Удине, но у меня не было никакой уверенности, что они мне помогут. А если и помогут, что тогда? Я окажусь в Югославии, переходя от одной группы балканских заговорщиков к другой. И происходить все это будет за "железным занавесом", где каждый третий заговорщик - агент спецслужб.
   Великолепно.
   Вот тут я пожалел, что не могу спать. Просто закрыть глаза и отрубиться, на какое-то время, забыв обо всем. Я слишком долго бежал. Мне требовался отдых. Это одна из проблем тех, кто не может спать. Поскольку их не одолевает сонливость, они иногда не осознают, что организм на пределе. Я не отдыхал с... с тех пор, как полежал несколько часов на чердаке дома Долана в Круме. И сколько прошло времени?
   Подсчет дался мне нелегко. Вся цепочка событий казалась одним бесконечным днем, но постепенно все стало на свои места. Ночь в доме Долана, следующая - в Дублине, в ожидании самолета, еще одна - в ожидании, когда же Висенте перережет мне горло ножом, сейчас третья.
   Не удивительно, что накопилась усталость.
   * * *
   Людевиту Старкевичу принадлежала небольшая ферма неподалеку от Удины. Он выращивал овощи, владел маленьким виноградником и держал стадо коз. Когда независимая Югославия выделилась из Австро-Венгерской империи (произошло это по завершении Первой мировой войны), он вступил в Хорватскую крестьянскую партию Стефана Радича. В 1925 году Радич отказался от идей сепаратизма и пошел на союз с центральным правительством. Старкевич не последовал его примеру. Он и другие хорватские экстремисты продолжили борьбу с центром. Некоторых убили. Старкевича, тогда еще совсем молодого юношу, посадили в тюрьму. Он бежал, в конце концов оказался в Италии.
   Его удивило, что я говорю на хорватском.
   Жил он, по его словам, один. Жена умерла, дети нашли мужей и жен среди итальянцев и разъехались. Его окружали одни козы, он практически ни с кем не встречался. И более всего жаждал человеческого общения.
   Он накормил меня тушеным мясом с рисом. Потом мы пили сливянку и говорили о будущем Хорватии.
   - Ты пришел с нашей родины?
   - Нет.
   - Идешь туда?
   Я кивнул.
   - Берегись сербов. Они все предатели.
   - Я понимаю.
   - Как ты туда попадешь?
   Я объяснил, что мне надо перебраться через границу. Он поинтересовался, намерен ли я начать революцию. Я едва не рассмеялся ему в лицо. Чуть не сказал, что никакой революции не будет. Крохотные организации балканских националистов существовали только за границей и сплошь состояли из таких стариков, как Людевит Старкевич. Едва ли они представляли собой реальную угрозу.
   Но я, естественно, ничего такого не сказал. Он страдал особой формой безумия, выводить из которой я его не собирался. Наоборот, я даже составил ему компанию. Он верил в то, что хотел. Вот и я соглашался с ним в том, что придет день, когда Хорватия вырвется, из-под, ярма белградского правительства и займет достойное место среди наций. Точно так же меня грела мысль о том, что когда-нибудь принц Руперт выгонит из Букингемского дворца Бетти Сакс-Кобург, ирландская революционная армия освободит шесть графств, Киликийская Армения восстановится, а произойдет все это на плоской земле.
   - Я не собираюсь начинать революцию.
   - Ага, - он уставился в землю.
   - Не в этот раз.
   - Но скоро?
   - Возможно.
   Его выдубленное солнцем и ветром лицо осветила улыбка.
   - А сейчас? Что тебя привело в Хорватию в этот раз, Ванич?
   - Надо кое с кем повидаться. Согласовать планы.
   - Ага.
   - Но сначала я должен пересечь границу.
   Он задумался.
   - Это возможно, - признал он. - Я и сам там бывал. Разумеется, нечасто, для меня это очень опасное путешествие. На родине за мной охотятся. Полиция постоянно ищет меня. Они знают, что я для них - смертельная угроза. Если меня поймают, то убьют на месте.
   "Вполне вероятно, - думал я, - что югославская полиция понятия не имеет о его существовании".
   - Конечно.
   - Но граница, - он закрыл глаза, погрузившись в раздумья. - Это возможно. Я могу перевести тебя сам. Я стар, хожу не так быстро, как в молодости, но это и неважно. Я должен перевести тебя сам, понимаешь? Потому что рядом нет никого, кому я мог бы доверить это задание!
   Он набил табаком трубку, разжег ее деревянной спичкой. Несколько раз затянулся, потом положил трубку на стол.
   - Я могу тебя перевести.
   - Хорошо.
   - Но не в эту ночь. Только через несколько дней. Что у нас сегодня... суббота?
   - Да.
   - Завтра воскресенье. Потом понедельник, вторник. Ночь со вторника на среду нам подойдет.
   - Правда?
   - Да. Это лучшая ночь для пересечения границы. В нескольких километрах отсюда есть участок границы, который охраняют трое солдат. Всегда трое, они шагают взад-вперед. Ты же знаешь, границу разрешено пересекать только на контрольно-пропускных пунктах. А чтобы ее не пересекали в других местах, граница постоянно патрулируется. Здесь ее охраняют трое.
   Он вновь затянулся.
   - Но в ночь со вторника на среду их будет только двое! - воскликнул он.
   - Почему так?
   - Такой уж у них порядок. Кто знает почему? И я всегда переходил границу в ночь на среду, Ванич.
   - И в эту ночь...
   - Двое должны работать за троих. Они не сумеют прикрыть охраняемый ими участок. Поверь мне, я знаю, как переправить тебя в Хорватию. Но меня волнует, что ждет тебя там. Никогда не доверяй сербам. Скорее доверься змее, чем сербу. Ты меня понимаешь?
   Откровенно говоря, в своей правоте он меня не убедил, но я согласно кивнул.
   - Сегодня у нас суббота, - продолжил Людевит Старкевич. - Суббота, воскресенье, понедельник, вторник. Эти дни проведешь у меня. Проблем не будет. Тут ты в полной безопасности.
   Кто будет тебя здесь искать? Ты будешь есть, спать, гулять по полям, вечером посидишь со мной у огня. Ты играешь в домино?
   - Да.
   - Поиграем в домино. Несколько дней отдыха перед возвращением на родину только пойдут тебе на пользу.
   Суббота, воскресенье, понедельник, вторник. Несколько дней в одном месте. В забытом Богом северо-восточном уголке Италии. И дел-то всего есть, пить, спать, гулять, читать и играть в домино.
   Такая перспектива вполне меня устроила.
   Глава двенадцатая
   Во вторник днем небо затянули облака. Ночь выдалась чернильно-черной, без луны и звезд. В восемь вечера Старкевич и я двинулись в путь. Я нес кожаный рюкзак, который он мне дал. Лежали в нем краюха хлеба, несколько кусков сыра, фляжка сливовицы и таинственные документы, которые я вывез из Ирландии. Мы шагали по узким горным тропам. На западе сверкали молнии, гремел гром. Но гроза проходила стороной, над нами даже не капало.
   У самой границы Старкевич увлек меня за разлапистый куст.
   - А теперь не шевелись. Через несколько минут мимо нас пройдет пограничник. Видишь это дерево? Забравшись на него, ты сможешь перепрыгнуть через изгородь. Я - старик и то забирался на него, так что ты сделаешь это без труда. Мы подождем, пока не пройдет пограничник, потом еще пять минут, не больше, ты заберешься на дерево и перепрыгнешь через изгородь. Ты знаешь, что на другой стороне не Хорватия, а Словения?
   - Знаю.
   - Доверься змее, но не словенцу. Ничего им не говори. А вот в Хорватии ты встретишь настоящих друзей.
   - Разумеется.
   - Но почему я тебе все это говорю? - он рассмеялся. - Ты можешь сказать мне в сто крат больше, потому что именно ты положишь начало революции.
   - Я...
   - Да знаю я, знаю. Ты не можешь сказать лишнего, даже мне. Но я чувствую, Ванич, чувствую.
   Он замолчал. Я пригляделся к дереву. Вроде бы забраться на него не так уж и просто. Одна из ветвей уходила на другую сторону изгороди. Я мог ступить на нее, а потом спрыгнуть на землю, не зацепившись за колючую проволоку. Опять же, стоя на ветви, я представлял бы собой отличную цель, четко отпечатываясь на фоне неба. Правда, с облаками мне повезло, да и Старкевич говорил, что у нас будет достаточно времени.
   А тут появился и пограничник. Высокий, как баскетболист. В шнурованных ботинках, подогнанной по фигуре форме, с винтовкой. Я представил себе, как он легко вскидывает ее к плечу, словно в тире, целится в человека, стоящего на ветви, плавно нажимает на спусковой крючок и спешит к дереву, чтобы подобрать добычу.
   Мы выждали долгих пять минут. Затем Старкевич коснулся моего плеча и указал на дерево. Я подбежал к нему, швырнул рюкзак через изгородь, полез на дерево. Добрался до нужной ветви, почувствовал, как она прогнулась под моей тяжестью. Прогнулась, но не сломалась. Я переступал по ней, пока не миновал изгородь. Каждое мгновение ждал выстрела. Но его не последовало. Тогда я присел, схватился за ветвь руками, повис на ней, разжал пальцы и пролетел несколько ярдов, отделявших мои ноги от земли. Нашел рюкзак, надел и зашагал прочь.