Я травил помалу, но моряки послушно уцепились за линь и в конце концов предложили то, чего я от них ждал. Ведь девочки тебя знают? Мы дадим тебе деньги, а ты пойди к ним и все устрой. Пусть девушки спрячут деньги у себя, а потом моряки как ни в чем не бывало заявятся в квартиру, и разговора о деньгах вообще не будет.
Я сделал вид, что серьезно обдумываю их предложение, и высказался в том духе, что это может сработать.
— Нужно еще раз им позвонить, — наконец произнес я. — На тот момент ситуация была неважная, и я сказал, что лучше им забыть о моем предложении...
— Черт, Лу, надеюсь, они еще не успели найти других парней!
— Ладно, — сказал я, — я им позвоню.
На этот раз они столпились вокруг телефона. Я наудачу набрал полный семизначный номер и услышал в трубке, что номер, по которому я позвонил, временно отключен. Я поговорил с автоматом, попеременно слушая и сам что-то говоря, и наконец повесил трубку.
— Ну?
— Есть проблемы, — осторожно начал я. — Сегодня воскресенье, и достать спиртного негде.
У них есть кое-какой запас, но цена возрастает. Вы, наверно, не захотите столько платить.
— Сколько?
— Оптовая сделка — за вас троих ровным счетом сто долларов.
Они переглянулись. Выражение лиц моряков говорило, что хоть цена была и выше, чем они ожидали, но не то чтобы уж совсем не по карману. Секунду или две все молчали, потом я подбросил аргумент, который решил дело.
— Сто мне лично показалось многовато, — сказал я. — С Барбарой я договорился о своих десяти процентах — за то, что я все организую. Она не возражала. Но, честное слово, я не хочу наживаться на вас, ребята. Забудьте про мои десять, я отнесу ей девяносто долларов, по тридцать с носа. Но ей — ни слова, ясно? Если девочки вдруг заговорят о деньгах, хотя это вряд ли, но если заговорят, вы дали мне сто баксов. Понятно?
Это возымело действие. Они стали уверять меня, что я просто мировой парень, снова стали предлагать выпивку, но я напомнил им о язве. Какая жалость, что девочек не четыре, говорили они. Тогда я мог бы присоединиться к ним. Действительно жаль, поскольку я в самом деле классный парень, самый что ни на есть выдающийся, и я вел себя, с их точки зрения, просто потрясающе.
Они дали мне девяносто долларов десятками. Мы вышли из бара и вчетвером пошли по Гринвич-авеню к Десятой улице, а потом по Десятой к Уэверли-плейс. Я выбрал самое большое здание во всем квартале и велел им подождать на противоположной стороне улицы, сказав, что вернусь минут через десять. Они остались ждать, а я пересек улицу и зашел в подъезд. Я нажал кнопки звонков всех четырех квартир на шестом этаже, и по меньшей мере две из них загудели, пропуская меня. Я открыл дверь и вошел в дом.
Насколько я мог судить, другого выхода в здании не было. Уйти через черный ход было бы, конечно, проще всего, но, как я ни старался, ни одного такого дома в округе я не мог припомнить. Нужно было найти выход из ситуации. Оказавшись внутри, я поднялся по лестнице на один пролет, снял ботинок и запихнул в него деньги, потом снова надел. Я выждал для правдоподобия, спустился по лестнице и открыл дверь подъезда. Я махнул им рукой, и они бегом пересекли улицу.
— Квартира 6-В, — сказал я. Я держал дверь открытой, чтобы не пришлось снова возиться со звонками. — Лифтом не пользуйтесь. Идите пешком. Шестой этаж, два коротких звонка и один длинный. Запомнили?
— Два коротких и один длинный.
— Правильно. Все готово, девочки вас ждут. Желаю приятно провести время.
Если в квартире 6-В никого нет, они могут битый час проторчать под дверью в полной уверенности, что я все сделал честно, а девчонки морочат им голову. Если кто-то откроет дверь, произойдет неприятная сцена, в результате которой моряки поймут, как их провели. Как бы то ни было, им придется топать на шестой этаж, а потом спускаться вниз, а я не собирался ждать их возвращения.
Моряки устремились внутрь, рассыпаясь в благодарностях, и загромыхали вверх по лестнице. Я вышел на улицу и быстрым шагом прошел три квартала. Из-за пачки купюр в ботинке я прихрамывал. Увидев проезжающее такси, я поднял руку и остановил машину.
Все оказалось невероятно просто. Слова и жесты находились сами собой, а моряки ни разу не пропустили своей реплики. Теперь, в такси, меня трясло. Но пока длилось действо, я был неподдельно спокоен.
Да и вообще смошенничать подобным образом проще простого. Пьяные простодушные моряки были легкой поживой, но, даже будь они старше и трезвей, это вряд ли бы что-то изменило. В первый раз на этом попадаются почти все.
Много лет назад я сам потерял так тридцать долларов. Теперь я вернул девяносто, шестьдесят долларов чистого выигрыша. Отпускай хлеб твой по водам...
Глава 7
Глава 8
Я сделал вид, что серьезно обдумываю их предложение, и высказался в том духе, что это может сработать.
— Нужно еще раз им позвонить, — наконец произнес я. — На тот момент ситуация была неважная, и я сказал, что лучше им забыть о моем предложении...
— Черт, Лу, надеюсь, они еще не успели найти других парней!
— Ладно, — сказал я, — я им позвоню.
На этот раз они столпились вокруг телефона. Я наудачу набрал полный семизначный номер и услышал в трубке, что номер, по которому я позвонил, временно отключен. Я поговорил с автоматом, попеременно слушая и сам что-то говоря, и наконец повесил трубку.
— Ну?
— Есть проблемы, — осторожно начал я. — Сегодня воскресенье, и достать спиртного негде.
У них есть кое-какой запас, но цена возрастает. Вы, наверно, не захотите столько платить.
— Сколько?
— Оптовая сделка — за вас троих ровным счетом сто долларов.
Они переглянулись. Выражение лиц моряков говорило, что хоть цена была и выше, чем они ожидали, но не то чтобы уж совсем не по карману. Секунду или две все молчали, потом я подбросил аргумент, который решил дело.
— Сто мне лично показалось многовато, — сказал я. — С Барбарой я договорился о своих десяти процентах — за то, что я все организую. Она не возражала. Но, честное слово, я не хочу наживаться на вас, ребята. Забудьте про мои десять, я отнесу ей девяносто долларов, по тридцать с носа. Но ей — ни слова, ясно? Если девочки вдруг заговорят о деньгах, хотя это вряд ли, но если заговорят, вы дали мне сто баксов. Понятно?
Это возымело действие. Они стали уверять меня, что я просто мировой парень, снова стали предлагать выпивку, но я напомнил им о язве. Какая жалость, что девочек не четыре, говорили они. Тогда я мог бы присоединиться к ним. Действительно жаль, поскольку я в самом деле классный парень, самый что ни на есть выдающийся, и я вел себя, с их точки зрения, просто потрясающе.
Они дали мне девяносто долларов десятками. Мы вышли из бара и вчетвером пошли по Гринвич-авеню к Десятой улице, а потом по Десятой к Уэверли-плейс. Я выбрал самое большое здание во всем квартале и велел им подождать на противоположной стороне улицы, сказав, что вернусь минут через десять. Они остались ждать, а я пересек улицу и зашел в подъезд. Я нажал кнопки звонков всех четырех квартир на шестом этаже, и по меньшей мере две из них загудели, пропуская меня. Я открыл дверь и вошел в дом.
Насколько я мог судить, другого выхода в здании не было. Уйти через черный ход было бы, конечно, проще всего, но, как я ни старался, ни одного такого дома в округе я не мог припомнить. Нужно было найти выход из ситуации. Оказавшись внутри, я поднялся по лестнице на один пролет, снял ботинок и запихнул в него деньги, потом снова надел. Я выждал для правдоподобия, спустился по лестнице и открыл дверь подъезда. Я махнул им рукой, и они бегом пересекли улицу.
— Квартира 6-В, — сказал я. Я держал дверь открытой, чтобы не пришлось снова возиться со звонками. — Лифтом не пользуйтесь. Идите пешком. Шестой этаж, два коротких звонка и один длинный. Запомнили?
— Два коротких и один длинный.
— Правильно. Все готово, девочки вас ждут. Желаю приятно провести время.
Если в квартире 6-В никого нет, они могут битый час проторчать под дверью в полной уверенности, что я все сделал честно, а девчонки морочат им голову. Если кто-то откроет дверь, произойдет неприятная сцена, в результате которой моряки поймут, как их провели. Как бы то ни было, им придется топать на шестой этаж, а потом спускаться вниз, а я не собирался ждать их возвращения.
Моряки устремились внутрь, рассыпаясь в благодарностях, и загромыхали вверх по лестнице. Я вышел на улицу и быстрым шагом прошел три квартала. Из-за пачки купюр в ботинке я прихрамывал. Увидев проезжающее такси, я поднял руку и остановил машину.
Все оказалось невероятно просто. Слова и жесты находились сами собой, а моряки ни разу не пропустили своей реплики. Теперь, в такси, меня трясло. Но пока длилось действо, я был неподдельно спокоен.
Да и вообще смошенничать подобным образом проще простого. Пьяные простодушные моряки были легкой поживой, но, даже будь они старше и трезвей, это вряд ли бы что-то изменило. В первый раз на этом попадаются почти все.
Много лет назад я сам потерял так тридцать долларов. Теперь я вернул девяносто, шестьдесят долларов чистого выигрыша. Отпускай хлеб твой по водам...
Глава 7
Отель находился на Тридцать седьмой улице, между парком и Лексингтон-авеню. В номере 401, в ванной, висело зеркало, и в нем отражалось лицо, которое, без сомнения, очень походило на мое.
В то же время были некоторые отличия. Я сохранял сходство с собой, но потерял сходство со своим словесным портретом. Мои волосы, обычно темно-русые, теперь скорее напоминали цветом полинялую серую тряпку. Я испробовал все; наконец с помощью бритвы мне удалось сделать себе что-то вроде залысин. Всеми необходимыми принадлежностями я обзавелся в круглосуточной аптеке.
Лицо в зеркале было лицом, которое, наверное, будет у меня лет через десять — пятнадцать. Если, конечно, я столько проживу.
Проснувшись, я снова посмотрел на себя в зеркало. Я оброс щетиной, и у меня вдруг мелькнула мысль отпустить бороду или усы. Идея эта показалась мне неудачной — мужчины с бородой или усами больше привлекают к себе внимание, люди тут же невольно пытаются представить себе, как этот человек выглядел бы без растительности на лице. А я хотел быть как можно незаметнее. Перед тем как снять комнату в гостинице, я купил на улице номер «Ньюс» и тщательно изучил снимок, который был помещен под заголовком УБИЙЦА ДЕВУШЕК СНОВА ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СВОЕ! Это была одна из фотографий, сделанных в момент моего освобождения из тюрьмы (тогда заголовок звучал иначе: УБИЙЦА ПРОСТИТУТКИ СНОВА НА СВОБОДЕ), и лицо на ней мало походило на мое. А с седыми волосами, слегка сутулый, с медлительной, старившей меня походкой шансы остаться неузнанным увеличивались.
Я вышел из гостиницы и съел яичницу с сосисками в кафе за углом. В гостинице я заплатил за неделю вперед — что-то наврал им про то, что в авиакомпании перепутали и мой багаж по ошибке погрузили не на тот самолет. В кафе я заставил себя не торопясь выпить вторую чашку кофе, изо всех сил подавляя горячее желание поскорее укрыться в безопасном месте — в своем номере. В конце концов, гостиничный номер не может надолго гарантировать мне безопасность. И лучше из убежища превратить его в оперативный центр. Бессмысленно ждать, пока полиция поймает убийцу. Я сам должен найти его, и чем дольше я медлил, тем, определенно, труднее делалась моя задача.
Кто же это все-таки?
Тот, кто меня ненавидит. Тот, кто хочет от меня избавиться. Тот, кто сможет унаследовать мои деньги, получить мою работу или увести мою жену — как только ловко уберет меня со сцены.
Но ни жены, ни работы у меня не было и денег тоже было немного. У меня не было врагов. И друзей, которые могли быть тайными врагами. И не было женщины, которая хотела бы мне отомстить. Я ни для кого не представлял угрозы, ни для кого не служил препятствием, не был посвящен ни в чьи секреты, не был ничьим любовником. Меня фактически не существовало.
Несколько лет назад, конечно, все было иначе. Я был подающий надежды молодой профессор, с наполовину написанной книгой и уже кое-какой известностью в академических кругах. У меня была жена, друзья, я был личность. Но теперь...
И тут забрезжил свет. С минуту я сидел как оглушенный. Потом наконец встал, бросил несколько монет на пластмассовый столик, прошел со своим чеком к кассе. Расплатился, вышел. Полуденное солнце ударило в глаза. Не купить ли темные очки для завершения маскарада, мелькнула у меня мысль. Или они скорее привлекут ко мне внимание? Решение этого вопроса можно было отложить, а теперь мне предстояли другие, намного более важные дела.
Как же я не подумал об этом раньше? Невероятно. Хотя если разум человека самым замысловатым и хитроумным способом поставили в условия, когда он вынужден принять что-то как данность, впоследствии он далеко не сразу готов поставить этот факт под сомнение.
Я шел. Полицейский бросил беглый взгляд в мою сторону и тут же снова вернулся к своим обязанностям по регулировке движения. Под его взглядом мне стало неуютно. Я опустил голову, сосредоточился на походке, мои плечи ссутулились, голова опустилась, я передвигал ноги медленнее, чем обычно. Я прошел до своего отеля и, миновав его, повернул за угол и направился в сторону центра.
Из телефона-автомата на углу Четвертой авеню и Двадцать пятой улицы я позвонил человеку, который находился за много миль оттуда. Мне приходилось слышать, что большинство платных телефонов на Манхэттене прослушиваются, но вряд ли это могло быть для меня опасно. У полиции просто не хватило бы людей круглосуточно прослушивать все звонки. Мне было наплевать.
Я узнал нужный мне номер в справочной и тут же набрал его, надеясь, что тот, с кем я хочу поговорить, в своем кабинете. Так и оказалось.
— Начальник Пиллион, это Алекс Пенн, — быстро сказал я, — мне нужно с вами поговорить, я не убивал ту девушку, я вообще никого не убивал...
— Где ты, Алекс?
— В Чикаго. — Не доверять никому и никогда. — Я должен...
— Тебе лучше сдаться, Алекс.
— Я не убивал ту девушку, начальник. Меня подставили. Я не могу этого доказать и вряд ли могу рассчитывать, что мне кто-нибудь поверит, но я знаю это. Я видел, как ее убивали, а потом я отключился. Черт возьми, я это помню. И...
— Полиция будет...
— Полиция бросит меня в камеру. На их месте я поступил бы так же. Вы ведь не верите мне, так?
— Послушай, я...
— Вы мне не верите, и это понятно. Начальник, я только прошу вас, выслушайте меня, дайте мне минуту, это все. Я знаю, что не убивал эту девушку. И первую тоже, Евангелину Грант. Я никогда не мог поверить, что это дело моих рук, я ничего не помнил, и вот все опять повторяется. Уверен, меня подставили. А сейчас подставлять меня просто нет смысла. Я никто, и звать меня никак. Но раньше я был человеком и у меня была жизнь, и тогда меня подставили, какой-то мерзавец подставил меня, и вот позапрошлой ночью все опять повторилось...
— Чего ты ждешь от меня, Алекс?
— Не знаю.
— Я могу лишь предложить тебе сдаться. Ты это знаешь.
— Да.
— Но конечно, ты не обязан делать то, что тебе говорят.
— Спасибо, начальник.
— Будь очень осторожен. Напрасно не рискуй. И... и не делай глупостей. Не пей. Но, впрочем, ты сам все это отлично знаешь.
— Знаю.
— И я так думаю. Для протокола: я тебе не верю. Я уверен, что ты убил Евангелину Грант и что ты убил Робин Канелли. Не сомневаюсь, что ты очень опасен. Иначе я думать не могу, и ты это знаешь.
— Да.
— Надеюсь, что я ошибаюсь. Зачем ты мне позвонил?
— Мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Мне кажется, я схожу с ума. Я должен был с кем-нибудь поговорить. И я сразу подумал о вас.
— Помогло?
— Пожалуй, да...
Раздался голос оператора, я услышал, что мои три минуты истекли. Мелькнула мысль, сможет ли он проследить звонок. Это было возможно: оператор был здесь же на линии, и установить, откуда сделан междугородный звонок, не составляло труда, даже если связь уже прервалась. Поставит ли он в известность полицию Нью-Йорка? Вероятно, хотя бы для того, чтобы обезопасить себя.
Он хотел, чтобы я оказался невиновен. Он даже хотел, чтобы я сам разобрался в ситуации. Но он все равно не поверил мне.
Но все изменится. Когда я найду подонка, который подставил меня, когда я прижму его к стенке, мне поверят.
В то же время были некоторые отличия. Я сохранял сходство с собой, но потерял сходство со своим словесным портретом. Мои волосы, обычно темно-русые, теперь скорее напоминали цветом полинялую серую тряпку. Я испробовал все; наконец с помощью бритвы мне удалось сделать себе что-то вроде залысин. Всеми необходимыми принадлежностями я обзавелся в круглосуточной аптеке.
Лицо в зеркале было лицом, которое, наверное, будет у меня лет через десять — пятнадцать. Если, конечно, я столько проживу.
* * *
Я не думал, что смогу уснуть. Когда я закончил свою работу стилиста-любителя, город за окном зевал, нетерпеливо ожидая начало нового рабочего дня. Я рухнул на кровать, закрыл глаза и постарался привести в порядок мысли. Но едва я приступил к этому, меня сморил сон. Я проспал как убитый больше десяти часов.Проснувшись, я снова посмотрел на себя в зеркало. Я оброс щетиной, и у меня вдруг мелькнула мысль отпустить бороду или усы. Идея эта показалась мне неудачной — мужчины с бородой или усами больше привлекают к себе внимание, люди тут же невольно пытаются представить себе, как этот человек выглядел бы без растительности на лице. А я хотел быть как можно незаметнее. Перед тем как снять комнату в гостинице, я купил на улице номер «Ньюс» и тщательно изучил снимок, который был помещен под заголовком УБИЙЦА ДЕВУШЕК СНОВА ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СВОЕ! Это была одна из фотографий, сделанных в момент моего освобождения из тюрьмы (тогда заголовок звучал иначе: УБИЙЦА ПРОСТИТУТКИ СНОВА НА СВОБОДЕ), и лицо на ней мало походило на мое. А с седыми волосами, слегка сутулый, с медлительной, старившей меня походкой шансы остаться неузнанным увеличивались.
Я вышел из гостиницы и съел яичницу с сосисками в кафе за углом. В гостинице я заплатил за неделю вперед — что-то наврал им про то, что в авиакомпании перепутали и мой багаж по ошибке погрузили не на тот самолет. В кафе я заставил себя не торопясь выпить вторую чашку кофе, изо всех сил подавляя горячее желание поскорее укрыться в безопасном месте — в своем номере. В конце концов, гостиничный номер не может надолго гарантировать мне безопасность. И лучше из убежища превратить его в оперативный центр. Бессмысленно ждать, пока полиция поймает убийцу. Я сам должен найти его, и чем дольше я медлил, тем, определенно, труднее делалась моя задача.
Кто же это все-таки?
Тот, кто меня ненавидит. Тот, кто хочет от меня избавиться. Тот, кто сможет унаследовать мои деньги, получить мою работу или увести мою жену — как только ловко уберет меня со сцены.
Но ни жены, ни работы у меня не было и денег тоже было немного. У меня не было врагов. И друзей, которые могли быть тайными врагами. И не было женщины, которая хотела бы мне отомстить. Я ни для кого не представлял угрозы, ни для кого не служил препятствием, не был посвящен ни в чьи секреты, не был ничьим любовником. Меня фактически не существовало.
Несколько лет назад, конечно, все было иначе. Я был подающий надежды молодой профессор, с наполовину написанной книгой и уже кое-какой известностью в академических кругах. У меня была жена, друзья, я был личность. Но теперь...
И тут забрезжил свет. С минуту я сидел как оглушенный. Потом наконец встал, бросил несколько монет на пластмассовый столик, прошел со своим чеком к кассе. Расплатился, вышел. Полуденное солнце ударило в глаза. Не купить ли темные очки для завершения маскарада, мелькнула у меня мысль. Или они скорее привлекут ко мне внимание? Решение этого вопроса можно было отложить, а теперь мне предстояли другие, намного более важные дела.
Как же я не подумал об этом раньше? Невероятно. Хотя если разум человека самым замысловатым и хитроумным способом поставили в условия, когда он вынужден принять что-то как данность, впоследствии он далеко не сразу готов поставить этот факт под сомнение.
Я шел. Полицейский бросил беглый взгляд в мою сторону и тут же снова вернулся к своим обязанностям по регулировке движения. Под его взглядом мне стало неуютно. Я опустил голову, сосредоточился на походке, мои плечи ссутулились, голова опустилась, я передвигал ноги медленнее, чем обычно. Я прошел до своего отеля и, миновав его, повернул за угол и направился в сторону центра.
Из телефона-автомата на углу Четвертой авеню и Двадцать пятой улицы я позвонил человеку, который находился за много миль оттуда. Мне приходилось слышать, что большинство платных телефонов на Манхэттене прослушиваются, но вряд ли это могло быть для меня опасно. У полиции просто не хватило бы людей круглосуточно прослушивать все звонки. Мне было наплевать.
Я узнал нужный мне номер в справочной и тут же набрал его, надеясь, что тот, с кем я хочу поговорить, в своем кабинете. Так и оказалось.
— Начальник Пиллион, это Алекс Пенн, — быстро сказал я, — мне нужно с вами поговорить, я не убивал ту девушку, я вообще никого не убивал...
— Где ты, Алекс?
— В Чикаго. — Не доверять никому и никогда. — Я должен...
— Тебе лучше сдаться, Алекс.
— Я не убивал ту девушку, начальник. Меня подставили. Я не могу этого доказать и вряд ли могу рассчитывать, что мне кто-нибудь поверит, но я знаю это. Я видел, как ее убивали, а потом я отключился. Черт возьми, я это помню. И...
— Полиция будет...
— Полиция бросит меня в камеру. На их месте я поступил бы так же. Вы ведь не верите мне, так?
— Послушай, я...
— Вы мне не верите, и это понятно. Начальник, я только прошу вас, выслушайте меня, дайте мне минуту, это все. Я знаю, что не убивал эту девушку. И первую тоже, Евангелину Грант. Я никогда не мог поверить, что это дело моих рук, я ничего не помнил, и вот все опять повторяется. Уверен, меня подставили. А сейчас подставлять меня просто нет смысла. Я никто, и звать меня никак. Но раньше я был человеком и у меня была жизнь, и тогда меня подставили, какой-то мерзавец подставил меня, и вот позапрошлой ночью все опять повторилось...
— Чего ты ждешь от меня, Алекс?
— Не знаю.
— Я могу лишь предложить тебе сдаться. Ты это знаешь.
— Да.
— Но конечно, ты не обязан делать то, что тебе говорят.
— Спасибо, начальник.
— Будь очень осторожен. Напрасно не рискуй. И... и не делай глупостей. Не пей. Но, впрочем, ты сам все это отлично знаешь.
— Знаю.
— И я так думаю. Для протокола: я тебе не верю. Я уверен, что ты убил Евангелину Грант и что ты убил Робин Канелли. Не сомневаюсь, что ты очень опасен. Иначе я думать не могу, и ты это знаешь.
— Да.
— Надеюсь, что я ошибаюсь. Зачем ты мне позвонил?
— Мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Мне кажется, я схожу с ума. Я должен был с кем-нибудь поговорить. И я сразу подумал о вас.
— Помогло?
— Пожалуй, да...
Раздался голос оператора, я услышал, что мои три минуты истекли. Мелькнула мысль, сможет ли он проследить звонок. Это было возможно: оператор был здесь же на линии, и установить, откуда сделан междугородный звонок, не составляло труда, даже если связь уже прервалась. Поставит ли он в известность полицию Нью-Йорка? Вероятно, хотя бы для того, чтобы обезопасить себя.
Он хотел, чтобы я оказался невиновен. Он даже хотел, чтобы я сам разобрался в ситуации. Но он все равно не поверил мне.
Но все изменится. Когда я найду подонка, который подставил меня, когда я прижму его к стенке, мне поверят.
Глава 8
Я сидел в своем номере и составлял план-конспект. Это была давняя привычка, еще со студенческих времен. Когда мне нужно было написать курсовую или план исследований, я беспорядочно записывал на листах бумаги слова, имена и фразы и подолгу сидел, уставившись в них, как Будда в свой пуп. Позднее я точно так же писал свои лекции. Такие записи помогали организовать мысли.
Пит Лэндис. Дан Фишер. Дуг Макьюэн. Гвен. Второй муж Гвен...
Как его звали? Встречался ли он с Гвен до того, как кто-то перерезал горло Евангелине Грант? И взялся за нож, чтобы убрать меня с дороги?
Может ли человек пойти на убийство, чтобы стать деканом исторического факультета? Думаю, людей убивали и за меньшее. Рано или поздно я обязательно возглавил бы факультет, для этого даже не нужно было особого везения. Кэмерон Уэллс рано или поздно вышел бы на пенсию, и можно было говорить почти со стопроцентной уверенностью, что на его место назначили бы меня.
Я был на год или два моложе Уоррена Хейдена (его имя я теперь добавил в свой список), но у меня было больше публикаций, и я уж совершенно точно лучше разбирался в университетской кухне.
Стоило мне сесть в тюрьму и таким образом сойти с дистанции, как после ухода Кэма Уэллса Хейден спокойно занял его место. И у него, конечно, не было оснований жалеть, что я ушел со сцены. Но убивать из-за этого...
И зачем делать это во второй раз? Предположим, он убил Евангелину Грант, чтобы подставить меня, но, если это у него получилось, зачем, во имя всего святого, делать это снова? Зачем за компанию убивать еще и Робин? Теперь я уже точно был не у дел и не представлял для него никакой угрозы. Конечно, его могло волновать, что у меня возникнут подозрения, что я захочу разыскать его и выдумать какую-нибудь необычную месть, но зачем?
Питер Лэндис встречался с Гвен до того, как я женился на ней. У них был затянувшийся роман, омраченный, как потом рассказывала мне Гвен, ложной беременностью, чуть было не приведшей их к алтарю. Потом они разошлись, и снова сошлись, и опять разошлись, а потом я встретил Гвен и женился на ней.
Ревность?
Возможно. Возможно, она продолжала встречаться с Питом уже будучи моей женой и он думал, что сможет вернуть ее, если я не буду стоять на пути. К тому времени он уже сам был женат, и мы с Гвен, бывало, играли с Лэндисами в бридж, ходили вместе на концерты, просиживали долгие вечера у них или у нас, выпивая и беседуя до глубокой ночи. Пит отвечал за работу с клиентами в довольно крупной маклерской конторе и производил впечатление вполне преуспевающего человека. Мэри Лэндис была застенчивая особа, с тихим голосом, без собственного мнения. Со второго, даже с третьего взгляда она казалась симпатичнее, чем при первом знакомстве, у нее была особенность слегка расклеиваться после второго стакана и потом уже за весь вечер не произносить ни слова.
Пит и Гвен. Интересно, женат ли он еще на Мэри. И имел ли продолжение их роман с Гвен. И может ли быть, что все это время он ненавидел меня, полагая, что, если бы не я, они с Гвен могли бы снова быть вместе.
Ее новый муж. Откуда он, собственно говоря, взялся? Как она нашла его? Конечно, не в натуре такой жизнелюбивой женщины, как Гвен, терпеливо дожидаться, пока муж отсидит пожизненный срок. Я это ясно осознавал и не особенно удивился, когда она подала на развод и снова вышла замуж. (Хотя, если быть честным, это известие огорчило меня намного больше, чем хотелось бы признать.)
Она была привлекательная женщина. И конечно, мужа она могла найти без особого труда.
Но предположим, что этот новый муж — мне придется обязательно вспомнить его имя — оказался старым знакомым. Предположим, у них была интрижка еще до того, как на меня повесили убийство.
Почему тогда ей было просто не развестись со мной? Бог свидетель, я давал ей для этого поводы, и если она знала достаточно, чтобы засадить меня в тюрьму за убийство Евангелины Грант, то получить доказательства супружеской измены для нее не составило бы труда.
Я не мог представить себе ее ни на месте убийцы, ни на месте соучастницы убийства. Я вспоминал, как она вела себя на суде и еще раньше, до суда, и мне представлялось совершенно неправдоподобным, что все это время она притворялась. Остается предположить, что она действительно ничего не знала...
Эту возможность нельзя было исключать. Положим, этот ее новый муж захотел, чтобы она развелась и вышла за него. И положим, она не захотела на это пойти. Это было время, когда Гвен считала свой брак со мной в высшей степени удачным. Если бы случайно у нее начался роман, она могла продолжать отношения (ведь я тоже ходил к шлюхам), но лишь до тех пор, пока была совершенно уверена, что нашему браку ничто не угрожает.
И если этот сукин сын имел на ее счет достаточно серьезные намерения, он мог решить избавиться от меня, чтобы получить ее. Проще всего было, конечно, меня убить, может быть даже, именно это он и собирался сделать. Он мог проследить за мной до отеля, куда я пошел с Евангелиной Грант, чтобы прикончить меня там. А потом, увидев, что я отключился, а девушка совершенно беззащитна, он мог сообразить, что ему так или иначе придется разделаться и с ней, чтобы замести следы. А раз так, то для него будет значительно лучше, если он даст мне еще пожить — в аккурат до того, когда меня повесят за убийство.
Погибни я от руки убийцы, у него могли возникнуть проблемы с Гвен. Многие вдовы гораздо ревностнее хранят верность памяти мужей, чем самим мужьям при жизни. Но коль скоро я выставлен и осужден как прелюбодей и убийца, я не имел больше прав на Гвен. Так оно и вышло.
Я зажег сигарету и стал расхаживать по гостиничному номеру, дымя как паровоз. Теперь мой ум мог охватить всю картину целиком. Я вырубился под действием алкоголя и секса. И он, вот он в комнате, дверь закрыта, в его руке нож, он приближается к девушке. Он взвешивает различные возможности, сначала он понимает, что девушка в любом случае должна умереть, потом — что смерть девушки уже сама по себе достаточна.
Сверкает лезвие...
Потом он, видимо, стоял у кровати, держа наготове нож и тщательно все обдумывая. Если бы я проснулся, нож довершил бы свою работу.
Но я спал, и он понял, что гораздо безопаснее оставить все как есть и повесить убийство на меня, чем убивать и девушку и меня и предоставить полиции поиски душегуба. И вот он бросил нож и ушел, и тем дело и кончилось.
Я докурил сигарету, потушил окурок. То, что меня выпустили из тюрьмы, его, наверно, напугало. Его, видимо, отличало болезненное чувство собственника, если он убил, чтобы получить Гвен, — в конечном счете гораздо легче было бы убедить ее развестись со мной. Он убил один раз, и это сработало, а потом меня выпустили из тюрьмы, и я стал представлять для него угрозу.
То, что я на свободе, видимо, не давало ему покоя. Я не пытался связаться с Гвен после своего освобождения — даже мазохизм имеет свои границы, — но его могло беспокоить, что рано или поздно я все же приду за ней и заберу ее у него.
Или же он мог заподозрить, что я сам до всего додумаюсь — как это и вышло, — и тогда ему будет грозить опасность.
Пока я сидел в тюрьме, его браку ничего не грозило. Но формальности помогли мне освободиться, и теперь я снова представлял для него угрозу. Пока я был жив и на свободе, он не мог чувствовать себя спокойно. Я мог прийти за Гвен. Я мог узнать, что он сделал. От меня нужно было избавиться, раз и навсегда.
Он прилетает из Калифорнии в Нью-Йорк и находит меня. Я никогда не делал попыток спрятаться, мне в голову не приходило, что кто-то вдруг будет меня разыскивать. Почти все мои знакомые старательно меня избегали.
Он нашел меня и стал за мной следить. У него снова был нож. Думал ли он на этот раз просто убить меня, перерезать горло, как он перерезал горло Евангелине Грант? Вряд ли он поначалу планировал повесить на меня еще одно убийство. Откуда было ему знать, что я окажусь таким бесценным помощником. Вероятно, он просто хотел убить меня, обставив убийство как самоубийство.
(Бог свидетель, будь у меня хоть малейшая склонность к самоубийству, я не прожил бы так долго. Но полиция наверняка с удовольствием списала бы меня со счетов как самоубийцу. И уж точно не стала бы проливать по мне горючие слезы.)
Должно быть, в ту субботу он пошел за мной. И наверное, был на седьмом небе, когда я начал надираться. Потом он, видно, почувствовал невероятную уверенность в себе: понял, что я не смогу заметить слежку и, когда он перейдет к действиям, у меня не окажется ни малейшего шанса воспрепятствовать ему. Уж конечно, он не спешил. В продолжение нескольких часов я бродил совершенно пьяный. Потом наконец у него на глазах я снял Робин, так же как раньше я снял Евангелину Грант, и он прошел за нами до номера в «Максфилде»...
Он, вероятно, был в восторге от того, что все разыгрывается как по нотам. Я снова сам подставился, и ему опять не пришлось убивать меня. Гораздо легче было просто убить девушку, оставить меня рядом и улететь в Калифорнию. А на меня ложилось обвинение в убийстве, от которого мне было уже не отвертеться. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК СНОВА ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СТАРОЕ. Но на сей раз он не улизнет через лазейку в законе, а попадет прямиком на электрический стул.
Его имя...
Последнее письмо Гвен лежало где-то в моей комнате. Из каких-то мазохистских побуждений я сохранил его в тюрьме и время от времени перечитывал, чтобы напомнить себе, что, помимо всего прочего, теперь я был лишен и жены. Я не мог вспомнить это проклятое имя. Я расхаживал по комнате, курил сигареты, закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться на письме, но имя каждый раз от меня ускользало. Для начала мне нужны были его имя и адрес. Все это было в письме, письмо лежало в картонной коробке, битком набитой письмами, книгами и прочим, а коробка стояла в шкафу в моей квартире на Восточной Девятой улице, и я не мог туда пойти, просто не отваживался.
Дом, конечно, взяли под наблюдение. В полиции не дураки, знают, что преступники слишком часто, пренебрегая всеми опасностями, пытаются проникнуть к себе. У здания наверняка круглосуточно дежурит машина, даже в коридоре на стуле, может быть, торчит коп. Но даже если наблюдение сняли или вообще его не выставляли, все равно нельзя было сбрасывать со счетов моих соседей. Соседи в Нью-Йорке, как правило, стараются иметь как можно меньше дел с полицией, и люди, жившие со мной в одном доме, не очень жаловали полицейских, но я был не рядовой преступник, я был убийца проституток, маньяк, и если бы в доме меня заметили, полиция бы тут же была поставлена в известность.
Сестра Гвен, конечно же, должна была знать его имя. Я искал ее в телефонной книге Манхэттена, но она там не значилась. Значит, она или уехала из города, или снова вышла замуж, или пользуется теперь номером, которого нет в книге, или, наконец, умерла — за прошедшие годы могло случиться все, что угодно.
Так или иначе, я не ожидал, что она встретит меня с распростертыми объятьями.
Я вышел из гостиницы. Проехал на автобусе до Десятой улицы и пошел на восток. Это было опасно, но опасно и все время сидеть на одном месте, — мне необходимо было действовать. Шансы, что муж Гвен был как-то связан с убийствами, были на самом деле невелики. Но пока существовала эта гипотеза, я не мог продумывать другие варианты. Только бы вспомнить имя этого подонка.
Я шел походкой пожилого человека и когда встречал людей, то прятался в тень и поворачивался лицом к стенам зданий. Мне оставалось пройти еще полквартала, и тут я увидел патрульную машину. Наблюдение при всем желании нельзя было назвать скрытым. Полицейские даже не позаботились взять неприметную машину. Автомобиль был припаркован напротив моего дома, и в нем сидели два копа в штатском.
Я отказался от своей затеи, повернулся и пошел прочь. Дойдя до угла, я вспомнил о пожарной лестнице.
Я обошел квартал кругом и вошел в многоэтажный жилой дом по Десятой улице. Я надеялся, что мой расчет верен и этот дом находится примерно на одном уровне с моим. Я открыл парадную дверь, поднялся по лестнице и позвонил в звонок, а потом спустился на цокольный этаж и пробрался в котельную в задней части здания. Там было окно, выходившее в вентиляционную шахту между двумя домами. Я пролез в щель между трубами и окном. Проклятое окно не хотело открываться, и я боялся разбить его.
Потом я услышал поблизости звук бьющегося стекла. Я узнал этот звук — жители Нижнего Ист-Сайда облегчают для себя проблему выноса мусора тем, что, как правило, выбрасывают бутылки из-под вина и пива из окон на улицу. Здесь никто и никогда не обращает внимания на звон стекол.
Нужен действительно тонкий, музыкальный слух, чтобы отличить звук выбитого оконного стекла от звука лопнувшей бутылки. Я снял ботинок и разбил окно вдребезги. Я оббил все осколки, торчавшие по периметру рамы, и не торопясь снова надел ботинок. Я внимательно прислушивался, но, насколько можно было судить, никто не проявил к звону разбитого стекла ни малейшего интереса.
Пит Лэндис. Дан Фишер. Дуг Макьюэн. Гвен. Второй муж Гвен...
Как его звали? Встречался ли он с Гвен до того, как кто-то перерезал горло Евангелине Грант? И взялся за нож, чтобы убрать меня с дороги?
Может ли человек пойти на убийство, чтобы стать деканом исторического факультета? Думаю, людей убивали и за меньшее. Рано или поздно я обязательно возглавил бы факультет, для этого даже не нужно было особого везения. Кэмерон Уэллс рано или поздно вышел бы на пенсию, и можно было говорить почти со стопроцентной уверенностью, что на его место назначили бы меня.
Я был на год или два моложе Уоррена Хейдена (его имя я теперь добавил в свой список), но у меня было больше публикаций, и я уж совершенно точно лучше разбирался в университетской кухне.
Стоило мне сесть в тюрьму и таким образом сойти с дистанции, как после ухода Кэма Уэллса Хейден спокойно занял его место. И у него, конечно, не было оснований жалеть, что я ушел со сцены. Но убивать из-за этого...
И зачем делать это во второй раз? Предположим, он убил Евангелину Грант, чтобы подставить меня, но, если это у него получилось, зачем, во имя всего святого, делать это снова? Зачем за компанию убивать еще и Робин? Теперь я уже точно был не у дел и не представлял для него никакой угрозы. Конечно, его могло волновать, что у меня возникнут подозрения, что я захочу разыскать его и выдумать какую-нибудь необычную месть, но зачем?
Питер Лэндис встречался с Гвен до того, как я женился на ней. У них был затянувшийся роман, омраченный, как потом рассказывала мне Гвен, ложной беременностью, чуть было не приведшей их к алтарю. Потом они разошлись, и снова сошлись, и опять разошлись, а потом я встретил Гвен и женился на ней.
Ревность?
Возможно. Возможно, она продолжала встречаться с Питом уже будучи моей женой и он думал, что сможет вернуть ее, если я не буду стоять на пути. К тому времени он уже сам был женат, и мы с Гвен, бывало, играли с Лэндисами в бридж, ходили вместе на концерты, просиживали долгие вечера у них или у нас, выпивая и беседуя до глубокой ночи. Пит отвечал за работу с клиентами в довольно крупной маклерской конторе и производил впечатление вполне преуспевающего человека. Мэри Лэндис была застенчивая особа, с тихим голосом, без собственного мнения. Со второго, даже с третьего взгляда она казалась симпатичнее, чем при первом знакомстве, у нее была особенность слегка расклеиваться после второго стакана и потом уже за весь вечер не произносить ни слова.
Пит и Гвен. Интересно, женат ли он еще на Мэри. И имел ли продолжение их роман с Гвен. И может ли быть, что все это время он ненавидел меня, полагая, что, если бы не я, они с Гвен могли бы снова быть вместе.
Ее новый муж. Откуда он, собственно говоря, взялся? Как она нашла его? Конечно, не в натуре такой жизнелюбивой женщины, как Гвен, терпеливо дожидаться, пока муж отсидит пожизненный срок. Я это ясно осознавал и не особенно удивился, когда она подала на развод и снова вышла замуж. (Хотя, если быть честным, это известие огорчило меня намного больше, чем хотелось бы признать.)
Она была привлекательная женщина. И конечно, мужа она могла найти без особого труда.
Но предположим, что этот новый муж — мне придется обязательно вспомнить его имя — оказался старым знакомым. Предположим, у них была интрижка еще до того, как на меня повесили убийство.
Почему тогда ей было просто не развестись со мной? Бог свидетель, я давал ей для этого поводы, и если она знала достаточно, чтобы засадить меня в тюрьму за убийство Евангелины Грант, то получить доказательства супружеской измены для нее не составило бы труда.
Я не мог представить себе ее ни на месте убийцы, ни на месте соучастницы убийства. Я вспоминал, как она вела себя на суде и еще раньше, до суда, и мне представлялось совершенно неправдоподобным, что все это время она притворялась. Остается предположить, что она действительно ничего не знала...
Эту возможность нельзя было исключать. Положим, этот ее новый муж захотел, чтобы она развелась и вышла за него. И положим, она не захотела на это пойти. Это было время, когда Гвен считала свой брак со мной в высшей степени удачным. Если бы случайно у нее начался роман, она могла продолжать отношения (ведь я тоже ходил к шлюхам), но лишь до тех пор, пока была совершенно уверена, что нашему браку ничто не угрожает.
И если этот сукин сын имел на ее счет достаточно серьезные намерения, он мог решить избавиться от меня, чтобы получить ее. Проще всего было, конечно, меня убить, может быть даже, именно это он и собирался сделать. Он мог проследить за мной до отеля, куда я пошел с Евангелиной Грант, чтобы прикончить меня там. А потом, увидев, что я отключился, а девушка совершенно беззащитна, он мог сообразить, что ему так или иначе придется разделаться и с ней, чтобы замести следы. А раз так, то для него будет значительно лучше, если он даст мне еще пожить — в аккурат до того, когда меня повесят за убийство.
Погибни я от руки убийцы, у него могли возникнуть проблемы с Гвен. Многие вдовы гораздо ревностнее хранят верность памяти мужей, чем самим мужьям при жизни. Но коль скоро я выставлен и осужден как прелюбодей и убийца, я не имел больше прав на Гвен. Так оно и вышло.
Я зажег сигарету и стал расхаживать по гостиничному номеру, дымя как паровоз. Теперь мой ум мог охватить всю картину целиком. Я вырубился под действием алкоголя и секса. И он, вот он в комнате, дверь закрыта, в его руке нож, он приближается к девушке. Он взвешивает различные возможности, сначала он понимает, что девушка в любом случае должна умереть, потом — что смерть девушки уже сама по себе достаточна.
Сверкает лезвие...
Потом он, видимо, стоял у кровати, держа наготове нож и тщательно все обдумывая. Если бы я проснулся, нож довершил бы свою работу.
Но я спал, и он понял, что гораздо безопаснее оставить все как есть и повесить убийство на меня, чем убивать и девушку и меня и предоставить полиции поиски душегуба. И вот он бросил нож и ушел, и тем дело и кончилось.
Я докурил сигарету, потушил окурок. То, что меня выпустили из тюрьмы, его, наверно, напугало. Его, видимо, отличало болезненное чувство собственника, если он убил, чтобы получить Гвен, — в конечном счете гораздо легче было бы убедить ее развестись со мной. Он убил один раз, и это сработало, а потом меня выпустили из тюрьмы, и я стал представлять для него угрозу.
То, что я на свободе, видимо, не давало ему покоя. Я не пытался связаться с Гвен после своего освобождения — даже мазохизм имеет свои границы, — но его могло беспокоить, что рано или поздно я все же приду за ней и заберу ее у него.
Или же он мог заподозрить, что я сам до всего додумаюсь — как это и вышло, — и тогда ему будет грозить опасность.
Пока я сидел в тюрьме, его браку ничего не грозило. Но формальности помогли мне освободиться, и теперь я снова представлял для него угрозу. Пока я был жив и на свободе, он не мог чувствовать себя спокойно. Я мог прийти за Гвен. Я мог узнать, что он сделал. От меня нужно было избавиться, раз и навсегда.
Он прилетает из Калифорнии в Нью-Йорк и находит меня. Я никогда не делал попыток спрятаться, мне в голову не приходило, что кто-то вдруг будет меня разыскивать. Почти все мои знакомые старательно меня избегали.
Он нашел меня и стал за мной следить. У него снова был нож. Думал ли он на этот раз просто убить меня, перерезать горло, как он перерезал горло Евангелине Грант? Вряд ли он поначалу планировал повесить на меня еще одно убийство. Откуда было ему знать, что я окажусь таким бесценным помощником. Вероятно, он просто хотел убить меня, обставив убийство как самоубийство.
(Бог свидетель, будь у меня хоть малейшая склонность к самоубийству, я не прожил бы так долго. Но полиция наверняка с удовольствием списала бы меня со счетов как самоубийцу. И уж точно не стала бы проливать по мне горючие слезы.)
Должно быть, в ту субботу он пошел за мной. И наверное, был на седьмом небе, когда я начал надираться. Потом он, видно, почувствовал невероятную уверенность в себе: понял, что я не смогу заметить слежку и, когда он перейдет к действиям, у меня не окажется ни малейшего шанса воспрепятствовать ему. Уж конечно, он не спешил. В продолжение нескольких часов я бродил совершенно пьяный. Потом наконец у него на глазах я снял Робин, так же как раньше я снял Евангелину Грант, и он прошел за нами до номера в «Максфилде»...
Он, вероятно, был в восторге от того, что все разыгрывается как по нотам. Я снова сам подставился, и ему опять не пришлось убивать меня. Гораздо легче было просто убить девушку, оставить меня рядом и улететь в Калифорнию. А на меня ложилось обвинение в убийстве, от которого мне было уже не отвертеться. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК СНОВА ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СТАРОЕ. Но на сей раз он не улизнет через лазейку в законе, а попадет прямиком на электрический стул.
* * *
Конечно, это вовсе не обязательно был он. Убийцей мог оказаться любой из моего списка. Какой-нибудь туманный мотив был у каждого. Но в тот момент именно эта гипотеза показалась мне убедительной. Во всем этом была логика, и она была мне ясна.Его имя...
Последнее письмо Гвен лежало где-то в моей комнате. Из каких-то мазохистских побуждений я сохранил его в тюрьме и время от времени перечитывал, чтобы напомнить себе, что, помимо всего прочего, теперь я был лишен и жены. Я не мог вспомнить это проклятое имя. Я расхаживал по комнате, курил сигареты, закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться на письме, но имя каждый раз от меня ускользало. Для начала мне нужны были его имя и адрес. Все это было в письме, письмо лежало в картонной коробке, битком набитой письмами, книгами и прочим, а коробка стояла в шкафу в моей квартире на Восточной Девятой улице, и я не мог туда пойти, просто не отваживался.
Дом, конечно, взяли под наблюдение. В полиции не дураки, знают, что преступники слишком часто, пренебрегая всеми опасностями, пытаются проникнуть к себе. У здания наверняка круглосуточно дежурит машина, даже в коридоре на стуле, может быть, торчит коп. Но даже если наблюдение сняли или вообще его не выставляли, все равно нельзя было сбрасывать со счетов моих соседей. Соседи в Нью-Йорке, как правило, стараются иметь как можно меньше дел с полицией, и люди, жившие со мной в одном доме, не очень жаловали полицейских, но я был не рядовой преступник, я был убийца проституток, маньяк, и если бы в доме меня заметили, полиция бы тут же была поставлена в известность.
Сестра Гвен, конечно же, должна была знать его имя. Я искал ее в телефонной книге Манхэттена, но она там не значилась. Значит, она или уехала из города, или снова вышла замуж, или пользуется теперь номером, которого нет в книге, или, наконец, умерла — за прошедшие годы могло случиться все, что угодно.
Так или иначе, я не ожидал, что она встретит меня с распростертыми объятьями.
Я вышел из гостиницы. Проехал на автобусе до Десятой улицы и пошел на восток. Это было опасно, но опасно и все время сидеть на одном месте, — мне необходимо было действовать. Шансы, что муж Гвен был как-то связан с убийствами, были на самом деле невелики. Но пока существовала эта гипотеза, я не мог продумывать другие варианты. Только бы вспомнить имя этого подонка.
Я шел походкой пожилого человека и когда встречал людей, то прятался в тень и поворачивался лицом к стенам зданий. Мне оставалось пройти еще полквартала, и тут я увидел патрульную машину. Наблюдение при всем желании нельзя было назвать скрытым. Полицейские даже не позаботились взять неприметную машину. Автомобиль был припаркован напротив моего дома, и в нем сидели два копа в штатском.
Я отказался от своей затеи, повернулся и пошел прочь. Дойдя до угла, я вспомнил о пожарной лестнице.
Я обошел квартал кругом и вошел в многоэтажный жилой дом по Десятой улице. Я надеялся, что мой расчет верен и этот дом находится примерно на одном уровне с моим. Я открыл парадную дверь, поднялся по лестнице и позвонил в звонок, а потом спустился на цокольный этаж и пробрался в котельную в задней части здания. Там было окно, выходившее в вентиляционную шахту между двумя домами. Я пролез в щель между трубами и окном. Проклятое окно не хотело открываться, и я боялся разбить его.
Потом я услышал поблизости звук бьющегося стекла. Я узнал этот звук — жители Нижнего Ист-Сайда облегчают для себя проблему выноса мусора тем, что, как правило, выбрасывают бутылки из-под вина и пива из окон на улицу. Здесь никто и никогда не обращает внимания на звон стекол.
Нужен действительно тонкий, музыкальный слух, чтобы отличить звук выбитого оконного стекла от звука лопнувшей бутылки. Я снял ботинок и разбил окно вдребезги. Я оббил все осколки, торчавшие по периметру рамы, и не торопясь снова надел ботинок. Я внимательно прислушивался, но, насколько можно было судить, никто не проявил к звону разбитого стекла ни малейшего интереса.