Страница:
– Я возвращусь домой только на самолете, – говорила она своим друзьям. – Мой перелет Англия – Новая Зеландия, разве он не наделает шуму? Но у меня нет денег, и я ищу мецената.
В 1934 году она встретилась с лордом Уэйкфилдом и покорила его, как прежде подчинила себе отца. Он финансировал перелет. Джин Бэттен вылетела из Англии в мае и через 14 дней и 22 часа прибыла в порт Дарвин. Австралийские газеты сделали из нее звезду: «Наша красавица Джин в схватке с материками и океанами». Джин вернулась в Англию и купила себе Муэтт-Персиваль в 220 лошадиных сил.
– Я хочу совершить беспосадочный перелет через Южную Атлантику.
Ей было тогда двадцать пять лет. В течение нескольких месяцев она добросовестно готовилась к полету. В шесть часов утра 11 ноября 1935 года Джин вылетела из Англии, пролетела над Францией и Испанией и приземлилась в Касабланке, где позволила себе несколько часов отдыха, потом отправилась дальше, в Сен-Луи. «Погода там была отвратительная. Французские военные приняли меня очень сердечно». Они обступили кольцом молодую летчицу, которая выглядела еще моложе своих лет: «С виду почти ребенок».
– Не будем терять времени. Через два часа я вылетаю.
– Теперь, среди ночи? Но это же безумие!
– Никакого безумия. Смените свечи и масло, и я лечу.
Взлет не был легким. Маленький самолет, с трудом оторвавшись от покрытой лужами взлетной дорожки, покружился как бы в нерешительности над самыми верхушками деревьев и затем стремительно повернул к морю.
«И тут мне стало страшно. Ведь я всегда представляла себе, что буду вылетать в чудесную звездную ночь. Я даже думала, что Южный крест имеет форму креста». Ночь была далеко не чудесной, на небе ни одной звезды, а в нескольких кабельтовых[30] от берега ее настиг дождь. Надвигалась черная туча, дождь все усиливался, и от грозовых разрядов бешено металась стрелка компаса. После бури наступило затишье, а через час снова буря. Одни только маленькие руки Джин да еще неукротимая воля ее молодости удерживали машину среди разбушевавшихся стихий. Через 13 часов 15 минут после взлета она сделала посадку в Натале. Когда механики аэродрома подбежали к ней, она уже спрыгнула на землю. Было слышно, что она поет. Джин похлопала по кабине самолета:
– Славная моя лошадка! Мой конек!
Первая женщина, перелетевшая одна через Южную Атлантику, побила все мужские рекорды, в том числе и рекорд Джима Моллисона, установленный всего два года назад. 30 декабря 1930 года француженка Мариза Бастье, тоже летевшая одна, довела этот рекорд до 12 часов 5 минут. После этого руководители международных аэроклубов решили спрятать свои хронометры и больше не регистрировать рекордных перелетов через Северную или Южную Атлантику. Нужны уже были не рекорды, а регулярная связь. Над океаном, больше всего изученным и освоенным, больше всего изборожденным различными кораблями, будет проложена и самая густая в мире сеть воздушных трасс. Ведь это водное пространство продолжает играть важную роль в жизни человечества.
ВЕЛИКАЯ АРМИЯ ПОГИБШИХ НА МОРЕ
Поражают цифры. Еще и в наши дни на борту спасательных лодок умирает ежегодно около 30 тысяч человек – и это не считая тех, кто исчезает бесследно во время настоящих кораблекрушений. По крайней мере такие цифры были получены за одно только десятилетие. Статистика жертв существует, вероятно, не для всех океанов, но Атлантика с ее самым оживленным судоходством занимает в ней, несомненно, очень видное место.
Самое давнее кораблекрушение, о котором упоминали летописи французского морского флота, относится к 1119 году. Погибло со всей своей командой судно «Белый корабль».
Что же касается свидетельств спасшихся, они только с XVIII века становятся достаточно подробны, чтобы по ним можно было воссоздать картину бедствия. Но те, что дошли до нас, начиная с этого времени, в большинстве своем весьма драматичны. Вспомним несколько случаев. Страх, голод, жажда и сменявшее надежду отчаянье были их общим знаменателем.
Капитан Филипп Антэн подробно рассказал о трагедии «Бетси», шлюпа (одномачтовый парусник с одним кливером) грузоподъемностью 80 тонн. Командование им он принял на Барбадосе, владении англичан в Антильском архипелаге. 1 августа 1756 года «Бетси» вышла в Суринам, Нидерландскую Гвиану, с разнообразным и довольно тяжелым грузом, включавшим лошадей. На судне было тринадцать человек моряков и пассажиров.
Ночью 4 августа поднялся ветер и, как часто бывает в тех краях, очень быстро набрал силу. Маленький перегруженный парусник понесло на подводные скалы. Он перевернулся, увлекая за собой шлюпку, и девять человек, спавшие в своих гамаках, сразу утонули. Спастись удалось только капитану, его помощнику Уильямсу и двум матросам. Они держались за обломки корабля и «взывали к небу». Лошади пытались плыть, но каждая волна отбрасывала их на рифы, и они разбивались с печальным ржанием. Более проворная собака капитана держалась на поверхности, барахтаясь среди гибнущих животных.
Наступил рассвет. Оставшиеся в живых моряки увидели в воде перевернутую вверх килем лодку, отделившуюся от шлюпа. Им удалось перевернуть ее, и все четверо, прихватив и собаку, забрались внутрь лодки. Выуженный из воды обломок рангоутного дерева служил кормовым веслом. Матрос Джон Каммингс отодрал ножом несколько досок из обшивки лодки, немного обстругал их, чтобы соорудить мачту и рей. Его рубашка и штаны превратились в маленький импровизированный парус, все-таки лучше, чем ничего.
Неподалеку от них проплыл деревянный ящик, они знали, что в нем продукты и бутылки с лимонадом, но, увы, маленькая шлюпка не могла угнаться за ним. Становилось совсем светло. В первых лучах солнца на волнах заиграли золотистые шарики: луковицы. Морякам удалось выловить их тринадцать штук. До ближайшего берега было по меньшей мере 50 миль.
На другой день ели лук, жажду утолить было нечем. Солнце сожгло им кожу до волдырей. На третий день жажда стала невыносимой.
– Убьем собаку, – предложил Каммингс.
В глазах бедного животного до последней минуты светилось доверие. Люди, не смутившись, выпили кровь. На четвертый день ветер посвежел снова и лодка едва не перевернулась. Около полудня Уильямс воскликнул:
– Шлюп! Шлюп! Вон там шлюп!
Вскоре парусник был уже так близко, что Антэн опознал его: он шел с Барбадоса и командовал им его друг капитан Саути. Каммингс и другой матрос, Симпсон, уже различали фигуры своих приятелей среди работавших на палубе людей. Все четверо радостно махали руками. Но маленькую лодку, видимо, трудно было заметить среди волн, в отблесках солнца. Шлюп удалялся.
– Нас карает небо, – сказал Каммингс.
Ему припомнились глаза собаки, нежные, потом умоляющие, и он отвернулся от своих товарищей, жующих мясо бедного животного, сдобренное кружками лука.
На следующий день испортившиеся остатки мяса пришлось выбросить. К ночи собрался дождь. Все четверо ловили открытым ртом первые за все это время капли пресной воды. Они пробовали собрать ее, выжимая свой импровизированный парус, но он пропитался солью, и вода казалась еще солонее, чем в море. Матросы все же стали пить ее, сначала понемногу, потом с жадностью. У них начался бред, и через два дня оба умерли. Продержись они еще несколько часов, надежда, быть может, подкрепила бы их: впереди показалась земля.
Капитан Антэн и его помощник Уильямс собрали последние силы, чтобы довести лодку до берега. Это был остров Тобаго. Населявшие его карибы пришли им на помощь. Девять дней провели они в море, и теперь островитяне выхаживали их несколько недель, прежде чем капитан смог вернуться к себе на родину, в Англию. Там он и написал свой рассказ о кораблекрушении, заключив его словами: «Я смог наконец вернуться к избранным мною занятиям, но с тех пор организм мой сильно сдал, а желудок совсем никуда не годится...»
17 июня 1816 года Жан Дюруа де Шомарэ склонен был считать жизнь прекрасной. Ему только что исполнилось пятьдесят лет и он получил наконец командование фрегатом, одним из лучших судов французского флота. Справедливая награда, думал он, за двадцать пять лет верности монархии. В 1791 году Шомарэ, тогда капитан-лейтенант, стал эмигрантом. Позднее он принимал участие в высадке десанта Киберона, был взят в плен «синими», но сумел бежать. Король Людовик XVIII возвратил ему наконец море вместе со званием капитана первого ранга.
Теперь, в его первое плавание, ему предстояло доставить в Сенегал, возвращенный Франции, губернатора Шмальтца и экспедиционный корпус, которым командовал Пуэнсиньон. Для этого к его фрегату присоединились еще три судна: корвет «Эхо», габара «Лаура» и бриг «Аргус».
Единственное, что несколько омрачало хорошее настроение капитана, был состав экспедиционного корпуса.
– Ведь это же, – говорил он, – настоящий сброд из иностранцев, негров и бежавших с каторги французов, короче говоря, висельники.
Он совсем не хотел думать о том, что двадцать пять лет бездействия могли сказаться на его опыте мореплавателя. Море было прекрасно, ветер благоприятный. Отправившись в путь с острова Экс с четырьмя сотнями пассажиров обоего пола на борту, «Медуза», так назывался его фрегат, шла во главе флотилии и мало-помалу отдалялась от остальных менее быстроходных судов. Миновав испанский мыс Финистерре, она совсем потеряла их из виду. Неожиданно раздался классический крик: «Человек за бортом!» Пришлось развернуться и идти назад, искать, но все было напрасно. Показались паруса, это приближался корвет «Эхо». Дальше суда пошли вместе, миновали мыс Бланке. По предположению, где-то здесь, совсем поблизости, должна быть банка Аргуен. Шомарэ приказал измерить глубину. Капитан корвета «Эхо», находившийся справа от фрегата, подавал знаки, советуя отклониться к западу, но «Медуза» продолжала держать курс на юг. Настала ночь, и «Эхо» скрылось из виду.
На «Медузе» производили замер глубины каждые два часа. 2 июля небо было ясное, температура обычная для тропиков. Около 15 часов вахтенный офицер Нодэ сообщил результат последнего измерения: «Восемнадцать саженей!» Шомарэ отдает приказ стать против ветра и убрать паруса. Маневра произвести не успели, «Медуза» уже была на самой банке. Волнение на море довольно сильное. Чтобы корабль не врезался в мель, Шомарэ отдает приказ подпереть его двумя мощными рангоутными деревами и зовет боцмана.
– Прикажите выбросить за борт весь ненужный груз. Пушки.
На борту было четырнадцать пушек, которые уже действительно ни на что не годились, но их нельзя было перебросить через борт, не рискуя повредить обшивку судна. Пришлось смириться перед очевидностью факта. «Медузу» невозможно снять с мели. Единственный выход – оставить корабль.
Четыреста человек, в том числе женщины и дети, и всего только шесть шлюпок, две из них совсем небольшие.
– Соорудим плот.
Это говорит Шмальтц, губернатор Сенегала, пассажир на борту корабля, где в это время происходит нечто неслыханное, быть может, единственный в летописи французского флота случай: капитан слагает с себя свои обязанности. Шомарэ не хочет больше ничем командовать, не хочет никакой ответственности. И тогда губернатор Сенегала, набросав чертеж плота, стал наблюдать за его спешным сооружением из мачт, реев, тросов – короче говоря, из всего, что было на корабле.
Люди охотно признали бы нового командира. К сожалению, когда плот был готов, Шмальтц не занял на нем места. С семьей и слугами он спустился в самую большую лодку, а в остальных кое-как разместились его подчиненные с прислугой, затем Пуэнсиньон, Шомарэ и младшие офицеры. В легких шлюпках теснились женщины и дети. Плот, 20 м длиной и 7 м шириной, уже был спущен на воду. Когда солдаты поняли, что плот предназначался именно для них, они отчаянно запротестовали и схватились за оружие.
– Вы не поняли, – крикнул им губернатор Шмальтц. – Лодки и баркасы поведут ваш плот на буксире, и вы будете чувствовать себя там свободно и в полной безопасности.
После двух часов препирательств, уговариваний, споров, громкой брани, – прозвучал даже выстрел, никого, правда, не задевший, – все лодки, выстроенные друг за другом в одну линию и связанные между собой тросами, отправились в путь с плотом на буксире. Он двигался за ними, погрузившись почти на метр в воду, потому что никто не догадался подвести под него бочки, которые удерживали бы плот на поверхности. Увидев, как он мало пригоден для плавания, семнадцать человек предпочли остаться на «Медузе».
Утром 5 июля море было совсем спокойно, но из-за слабого ветра колонна лодок еле двигалась. И тогда первая лодка, где был губернатор, и вторая, там находился Шомарэ, съехались для особых переговоров и решили, что для собственного спасения лучше всего придерживаться правила: «Каждый за себя и Бог за всех». Иными словами, люди, находившиеся в первых двух лодках, перерезали трос, соединявший их со всей колонной. Остальные лодки, лишившись самых лучших парусов, совсем перестали двигаться.
– Если бы только не этот плот...
Наконец другие тросы тоже были перерезаны, и плот остался в руках Провидения. Два первых баркаса 8 июля пристали к берегу у Сен-Луи-дю-Сенегаль. На несколько дней позже остальные лодки подошли к пустынному побережью. Долго пришлось их пассажирам пробираться по пустыне, где их преследовали мавры. Питались они яйцами черепах, изредка моллюсками, и, когда добрались наконец до Сен-Луи, число их поубавилось – пятеро мужчин и одна женщина умерли в пути от истощения.
На плоту оставалось сто сорок семь мужчин и одна женщина, маркитантка бывшей армии Наполеона, жена солдата экспедиционного корпуса, пожелавшая разделить судьбу своего мужа. Кроме солдат, публики довольно разношерстной, на плоту было тридцать матросов и горстка офицеров, отказавшихся сесть в лодку, так как считали своим долгом оставаться среди самых обездоленных. С ними был гардемарин Кудэн, серьезно раненный в ногу в то время, когда корабль налетел на мель. Он тоже отказался занять место в шлюпке капитана. Чтобы нога не касалась воды, его поместили на бочке, и он стал «капитаном» плота. Рядом с ним расположился географ Корреар, человек не военный, вместе с корабельным хирургом практикантом Савиньи.
Когда прошло первое оцепенение, сменившееся чувством ненависти и горечи, стали проверять продовольствие: две бочки воды, пять бочек вина, ящик сухарей, подмоченных морской водой, – и это все. Совсем не густо. Предусмотренные при сооружении плота якорь, морская карта, компас обнаружены не были. Размокшие сухари съели в первый же день. Оставалось только вино и вода.
«Погода ночью была ужасной, – писали потом в своей книжке Корреар и Савиньи. – Бушующие волны захлестывали нас и порой сбивали с ног. Какое жуткое состояние! Невозможно себе представить всего этого! К семи часам утра море несколько успокоилось, но какая страшная картина открылась нашему взору. Десять или двенадцать несчастных, которым защемило ноги между бревнами плота, не смогли их вытащить и скончались, некоторых унесло волнами...»
Лишившись двадцати человек, плот не намного вышел из воды, на поверхности оставалась только его середина. Там все и сгрудились, сильные давили слабых. Тела умерших бросали в море, живые вглядывались в горизонт. Хорошо бы, думали они, если бы «Эхо», «Аргус», «Луара» все же пришли на помощь.
«Прошлая ночь была страшна, эта еще страшнее. Огромные волны обрушивались на плот каждую минуту и с яростью бурлили между нашими телами. Ни солдаты, ни матросы уже не сомневались, что пришел их последний час. Они решили облегчить себе предсмертные минуты, напившись до потери сознания. Опьянение не замедлило произвести путаницу в мозгах и без того расстроенных опасностью и отсутствием пищи. Эти люди явно собирались разделаться с офицерами, а потом разрушить плот, перерезав тросы, соединявшие бревна. Один из них с абордажным топором в руках придвинулся к краю плота и стал рубить крепления.
Меры были приняты немедленно. Несколько матросов стали рядом с офицерами и штатскими. Безумец с топором был уничтожен, и тогда началась всеобщая свалка. Среди бурного моря, на этом обреченном плоту, люди дрались саблями, ножами и даже зубами. Огнестрельное оружие у солдат было отобрано при посадке на плот. Сквозь хрипы раненых прорвался женский крик: «Помогите! Тону!» Это кричала маркитантка, которую взбунтовавшиеся солдаты столкнули с плота. Корреар бросился в воду и вытащил ее. Таким же образом в океане оказался младший лейтенант Лозак, спасли и его; потом такое же бедствие с тем же исходом выпало и на долю гардемарина Кудэна. До сих пор нам трудно постичь, как сумела ничтожная горстка людей устоять против такого огромного числа безумцев; нас было, вероятно, не больше двадцати, сражавшихся со всей этой бешеной ратью!»
Когда наступил рассвет, на плоту насчитали умерших или исчезнувших шестьдесят пять человек.
«На нас обрушилась еще и новая беда: во время свалки были выброшены в море две бочки с вином и две единственные на плоту бочки с водой. Еще два бочонка вина были выпиты накануне. Так что теперь оставалась только одна бочка с вином, а нас было больше шестидесяти человек».
Голод терзал людей. Из наконечников аксельбантов сделали рыболовные крючки, но ни одна рыба не клюнула. Проходили часы. Горизонт оставался убийственно чистым: ни земли, ни паруса.
Несколько трупов трагической ночи оставалось еще в зазорах плота.
Прошел еще один день, не оправдав надежд. Ночь оказалась более милосердной, чем предыдущая. Крики, нарушавшие тишину, были только отзвуком голода, жажды, кошмарных сновидений людей, спавших стоя, по колено в воде, тесно прижавшихся друг к другу. В начале пятого дня осталось всего пятьдесят человек с небольшим. На плоту было двенадцать умерших.
Стайка летучих рыб шлепнулась на плот, совсем маленьких, но очень хороших на вкус. В следующую ночь на море было спокойно, на море, но не на плоту. Испанские и итальянские солдаты, а с ними и африканцы, недовольные своей порцией вина, взбунтовались снова. Опять среди ночной тьмы началась резня. Еще раз маркитантку сбросили в море и спасли ее. «Дневной свет озарил нас наконец в пятый раз. Осталось не больше тридцати человек. Морская вода разъела почти всю кожу у нас на ногах; все мы были в ушибах и ранах, они горели от соленой воды, заставляя нас ежеминутно вскрикивать. Вина оставалось только на четыре дня. Мы подсчитали, что в случае, если лодки не выбросило на берег, им потребуется по меньшей мере трое или четверо суток, чтобы достичь Сен-Луи, потом еще нужно время, чтобы снарядить суда, которые отправятся нас искать...»
Однако, как ни трудно этому поверить, их никто не искал. И когда «Аргус», посланный на место крушения «Медузы», встретил случайно на своем пути многострадальный плот, на нем оставалось полтора десятка умирающих людей. Это было 27 июля 1816 года.
Первым из спасенных в Париж попал Савиньи, хирург-практикант Морского ведомства. Он передал донесение своему министру Дюбушажу. На следующий день выдержки из него опубликовала «Журналь де Деба». Была рассказана история кораблекрушения «Медузы» и жуткая история плота. Но, между прочим, газета сообщала, что на шестой день в воду были сброшены двенадцать умирающих, чтобы остальные пятнадцать смогли выжить. Тем самым было создано общественное мнение, помешавшее возложить ответственность на капитана, повинного в смерти ста пятидесяти девяти человек (из пятнадцати человек, снятых с плота, шестеро скончались после спасения, а из семнадцати, оставшихся на «Медузе», спасли только троих). И что поразительно, так же как и все остальное, Савиньи за нескромный поступок был изгнан из Морского ведомства.
Вернулся географ Корреар. Вместе с Савиньи, которому уже нечего было терять, он написал и опубликовал свои показания. Корреара посадили в тюрьму, а книжку изъяли! Но она была переиздана в Англии и распространилась по всей Европе. Скандал теперь был слишком велик, чтобы его можно было замять.
Дюруа де Шомарэ, представший наконец перед военным трибуналом, заявил, что не понимает, в чем его вина. Общественное мнение требовало смертного приговора. Его разжаловали и приговорили к трем годам тюрьмы. Когда он вышел на свободу, ему «посоветовали» поселиться в своем поместье в департаменте Верхняя Вьенна. Но в то же время правительство предложило ему место сборщика налогов в Беллаке. Однако, где бы он ни появлялся, ему приходилось выслушивать оскорбления. Жил он еще долго – затворником в своем замке Лашно – умер только в 1841 году. Перед смертью он узнал о самоубийстве своего единственного сына, который не мог больше выносить отцовского позора. Сам Корреар, не помнивший зла, напишет ему как бы надгробное слово: «Он умер, искупленный с лихвой двадцатью пятью годами сурового покаяния».
На море бывали трагедии с еще большими жертвами, уцелевшие свидетели кораблекрушений рассказывали о событиях, еще сильней потрясающих душу. И если трагедия «Медузы» остается все-таки самой известной, это потому, что гений художника запечатлел ее в нашей памяти. Жерико[31], руководствуясь рассказами, Савиньи и Корреара, на основе многочисленных эскизов создал полотно «Плот „Медузы“, которое находится в Луврском музее. Эти два человека служили ему натурщиками для изображения их собственных фигур, а молодой друг художника, Эжен Делакруа[32], позировал для портрета мертвого юноши на переднем плане.
7 марта 1826 года, через десять лет после крушения «Медузы», из Англии в Канаду отплыл с попутным ветром бриг королевского флота «Блонд». Капитаном его был один из родственников поэта Байрона, умершего два года назад в Миссолонги. Он унаследовал даже его титул и тоже именовался лордом Байроном.
8 тот же день, при отличном ветре и спокойном море, вахтенный офицер доложил лорду Байрону, что впереди замечен корабль, он почти не движется, паруса спущены. Капитан отдает приказ подойти к кораблю. У того разбита корма, на борту никаких признаков жизни. Потом вдруг поднимаются несколько человеческих фигур, машут платками, обрывками одежды. Эти люди, несомненно, просили помощи. Через рупор их спросили, что случилось. Никакого ответа.
– Спустите шлюпку и узнайте, в чем дело, – приказал лорд Байрон. На борту парусника лейтенант обнаружил семерых мужчин и двух женщин. Женщины, стоя на коленях, молились. Махавшие платками моряки после такого напряжения лежали на палубе без сил. Некоторые из них были в страшных ранах.
– Надо покинуть этот корабль и перейти на борт «Блонда».
Спасенных прежде всего напоили водой, перевязали им раны и чуть-чуть покормили – опасаясь реакции после длительного, быть может, голода, – потом уложили в постель. Только через два дня лорд Байрон и его офицеры смогли узнать их страшную историю. Обе женщины пришли в себя быстрее мужчин, именно они обо всем рассказали.
Выросшая без отца и воспитанная тетками, мисс Анна Сондерс стала компаньонкой миссис Кендолл, муж которой был капитаном судна, ведущего торговлю канадским лесом. 10 ноября 1825 года миссис Кендолл пожелала сопровождать своего мужа, и Анна Сондерс совершила вместе с ними путешествие, ничем не омраченное и скорее приятное. Во время плавания в девушку влюбился молодой кок Джеймс Фриер. Капитан и его жена одобрительно смотрели на эту идиллию, и 18 января 1826 года, когда судно отплыло из Канады в Англию, была устроена помолвка, а по прибытии в Ливерпуль собирались сыграть свадьбу. Капитан Кендолл согласился быть свидетелем жениха.
1 февраля разыгрался шторм. Ветром сорвало реи и одну спасательную шлюпку, несколько моряков были серьезно ранены. Женщины делали им перевязку, а здоровые мужчины устраняли поломки. 5 февраля буря началась снова и достигла ураганной силы. Капитан положил судно в дрейф, все паруса были убраны. Но море обрушилось на него сзади и разбило корму. Погиб один матрос, придавленный рангоутным деревом. Каюты и кладовые залило водой, пропало почти все продовольствие. Осталось лишь шестьдесят фунтов хлеба и немного сыру, «который хранился на марсе грот-мачты».
Утром 6 февраля пассажиры и экипаж уже считали себя спасенными: их заметило американское судно, которое подошло на расстояние слышимости. Однако слишком сильное волнение не позволяло спустить шлюпку. Через сутки судно отказалось от бесплодных попыток и вскоре скрылось из виду.
Шторм продолжался. На полубаке натянули тент, защищавший от ветра. 8 февраля показался бриг. Несмотря на шторм, он подошел на близкое расстояние. Его капитан, приставив к губам рупор, стал задавать вопросы, но из-за ветра ответов, видимо, не было слышно, так как бриг развернулся и ушел. 11 февраля заметили еще одно военное судно, но оно не ответило на сигналы бедствия.
Съестные припасы кончились. 12-го умер матрос и его труп опустили в море. Через десять дней, 22 февраля, скончался еще один матрос. Еды на корабле не было тогда ни крошки.
В 1934 году она встретилась с лордом Уэйкфилдом и покорила его, как прежде подчинила себе отца. Он финансировал перелет. Джин Бэттен вылетела из Англии в мае и через 14 дней и 22 часа прибыла в порт Дарвин. Австралийские газеты сделали из нее звезду: «Наша красавица Джин в схватке с материками и океанами». Джин вернулась в Англию и купила себе Муэтт-Персиваль в 220 лошадиных сил.
– Я хочу совершить беспосадочный перелет через Южную Атлантику.
Ей было тогда двадцать пять лет. В течение нескольких месяцев она добросовестно готовилась к полету. В шесть часов утра 11 ноября 1935 года Джин вылетела из Англии, пролетела над Францией и Испанией и приземлилась в Касабланке, где позволила себе несколько часов отдыха, потом отправилась дальше, в Сен-Луи. «Погода там была отвратительная. Французские военные приняли меня очень сердечно». Они обступили кольцом молодую летчицу, которая выглядела еще моложе своих лет: «С виду почти ребенок».
– Не будем терять времени. Через два часа я вылетаю.
– Теперь, среди ночи? Но это же безумие!
– Никакого безумия. Смените свечи и масло, и я лечу.
Взлет не был легким. Маленький самолет, с трудом оторвавшись от покрытой лужами взлетной дорожки, покружился как бы в нерешительности над самыми верхушками деревьев и затем стремительно повернул к морю.
«И тут мне стало страшно. Ведь я всегда представляла себе, что буду вылетать в чудесную звездную ночь. Я даже думала, что Южный крест имеет форму креста». Ночь была далеко не чудесной, на небе ни одной звезды, а в нескольких кабельтовых[30] от берега ее настиг дождь. Надвигалась черная туча, дождь все усиливался, и от грозовых разрядов бешено металась стрелка компаса. После бури наступило затишье, а через час снова буря. Одни только маленькие руки Джин да еще неукротимая воля ее молодости удерживали машину среди разбушевавшихся стихий. Через 13 часов 15 минут после взлета она сделала посадку в Натале. Когда механики аэродрома подбежали к ней, она уже спрыгнула на землю. Было слышно, что она поет. Джин похлопала по кабине самолета:
– Славная моя лошадка! Мой конек!
Первая женщина, перелетевшая одна через Южную Атлантику, побила все мужские рекорды, в том числе и рекорд Джима Моллисона, установленный всего два года назад. 30 декабря 1930 года француженка Мариза Бастье, тоже летевшая одна, довела этот рекорд до 12 часов 5 минут. После этого руководители международных аэроклубов решили спрятать свои хронометры и больше не регистрировать рекордных перелетов через Северную или Южную Атлантику. Нужны уже были не рекорды, а регулярная связь. Над океаном, больше всего изученным и освоенным, больше всего изборожденным различными кораблями, будет проложена и самая густая в мире сеть воздушных трасс. Ведь это водное пространство продолжает играть важную роль в жизни человечества.
ВЕЛИКАЯ АРМИЯ ПОГИБШИХ НА МОРЕ
Самое давнее кораблекрушение, о котором упоминали летописи французского морского флота, относится к 1119 году. Погибло со всей своей командой судно «Белый корабль».
Что же касается свидетельств спасшихся, они только с XVIII века становятся достаточно подробны, чтобы по ним можно было воссоздать картину бедствия. Но те, что дошли до нас, начиная с этого времени, в большинстве своем весьма драматичны. Вспомним несколько случаев. Страх, голод, жажда и сменявшее надежду отчаянье были их общим знаменателем.
Капитан Филипп Антэн подробно рассказал о трагедии «Бетси», шлюпа (одномачтовый парусник с одним кливером) грузоподъемностью 80 тонн. Командование им он принял на Барбадосе, владении англичан в Антильском архипелаге. 1 августа 1756 года «Бетси» вышла в Суринам, Нидерландскую Гвиану, с разнообразным и довольно тяжелым грузом, включавшим лошадей. На судне было тринадцать человек моряков и пассажиров.
Ночью 4 августа поднялся ветер и, как часто бывает в тех краях, очень быстро набрал силу. Маленький перегруженный парусник понесло на подводные скалы. Он перевернулся, увлекая за собой шлюпку, и девять человек, спавшие в своих гамаках, сразу утонули. Спастись удалось только капитану, его помощнику Уильямсу и двум матросам. Они держались за обломки корабля и «взывали к небу». Лошади пытались плыть, но каждая волна отбрасывала их на рифы, и они разбивались с печальным ржанием. Более проворная собака капитана держалась на поверхности, барахтаясь среди гибнущих животных.
Наступил рассвет. Оставшиеся в живых моряки увидели в воде перевернутую вверх килем лодку, отделившуюся от шлюпа. Им удалось перевернуть ее, и все четверо, прихватив и собаку, забрались внутрь лодки. Выуженный из воды обломок рангоутного дерева служил кормовым веслом. Матрос Джон Каммингс отодрал ножом несколько досок из обшивки лодки, немного обстругал их, чтобы соорудить мачту и рей. Его рубашка и штаны превратились в маленький импровизированный парус, все-таки лучше, чем ничего.
Неподалеку от них проплыл деревянный ящик, они знали, что в нем продукты и бутылки с лимонадом, но, увы, маленькая шлюпка не могла угнаться за ним. Становилось совсем светло. В первых лучах солнца на волнах заиграли золотистые шарики: луковицы. Морякам удалось выловить их тринадцать штук. До ближайшего берега было по меньшей мере 50 миль.
На другой день ели лук, жажду утолить было нечем. Солнце сожгло им кожу до волдырей. На третий день жажда стала невыносимой.
– Убьем собаку, – предложил Каммингс.
В глазах бедного животного до последней минуты светилось доверие. Люди, не смутившись, выпили кровь. На четвертый день ветер посвежел снова и лодка едва не перевернулась. Около полудня Уильямс воскликнул:
– Шлюп! Шлюп! Вон там шлюп!
Вскоре парусник был уже так близко, что Антэн опознал его: он шел с Барбадоса и командовал им его друг капитан Саути. Каммингс и другой матрос, Симпсон, уже различали фигуры своих приятелей среди работавших на палубе людей. Все четверо радостно махали руками. Но маленькую лодку, видимо, трудно было заметить среди волн, в отблесках солнца. Шлюп удалялся.
– Нас карает небо, – сказал Каммингс.
Ему припомнились глаза собаки, нежные, потом умоляющие, и он отвернулся от своих товарищей, жующих мясо бедного животного, сдобренное кружками лука.
На следующий день испортившиеся остатки мяса пришлось выбросить. К ночи собрался дождь. Все четверо ловили открытым ртом первые за все это время капли пресной воды. Они пробовали собрать ее, выжимая свой импровизированный парус, но он пропитался солью, и вода казалась еще солонее, чем в море. Матросы все же стали пить ее, сначала понемногу, потом с жадностью. У них начался бред, и через два дня оба умерли. Продержись они еще несколько часов, надежда, быть может, подкрепила бы их: впереди показалась земля.
Капитан Антэн и его помощник Уильямс собрали последние силы, чтобы довести лодку до берега. Это был остров Тобаго. Населявшие его карибы пришли им на помощь. Девять дней провели они в море, и теперь островитяне выхаживали их несколько недель, прежде чем капитан смог вернуться к себе на родину, в Англию. Там он и написал свой рассказ о кораблекрушении, заключив его словами: «Я смог наконец вернуться к избранным мною занятиям, но с тех пор организм мой сильно сдал, а желудок совсем никуда не годится...»
17 июня 1816 года Жан Дюруа де Шомарэ склонен был считать жизнь прекрасной. Ему только что исполнилось пятьдесят лет и он получил наконец командование фрегатом, одним из лучших судов французского флота. Справедливая награда, думал он, за двадцать пять лет верности монархии. В 1791 году Шомарэ, тогда капитан-лейтенант, стал эмигрантом. Позднее он принимал участие в высадке десанта Киберона, был взят в плен «синими», но сумел бежать. Король Людовик XVIII возвратил ему наконец море вместе со званием капитана первого ранга.
Теперь, в его первое плавание, ему предстояло доставить в Сенегал, возвращенный Франции, губернатора Шмальтца и экспедиционный корпус, которым командовал Пуэнсиньон. Для этого к его фрегату присоединились еще три судна: корвет «Эхо», габара «Лаура» и бриг «Аргус».
Единственное, что несколько омрачало хорошее настроение капитана, был состав экспедиционного корпуса.
– Ведь это же, – говорил он, – настоящий сброд из иностранцев, негров и бежавших с каторги французов, короче говоря, висельники.
Он совсем не хотел думать о том, что двадцать пять лет бездействия могли сказаться на его опыте мореплавателя. Море было прекрасно, ветер благоприятный. Отправившись в путь с острова Экс с четырьмя сотнями пассажиров обоего пола на борту, «Медуза», так назывался его фрегат, шла во главе флотилии и мало-помалу отдалялась от остальных менее быстроходных судов. Миновав испанский мыс Финистерре, она совсем потеряла их из виду. Неожиданно раздался классический крик: «Человек за бортом!» Пришлось развернуться и идти назад, искать, но все было напрасно. Показались паруса, это приближался корвет «Эхо». Дальше суда пошли вместе, миновали мыс Бланке. По предположению, где-то здесь, совсем поблизости, должна быть банка Аргуен. Шомарэ приказал измерить глубину. Капитан корвета «Эхо», находившийся справа от фрегата, подавал знаки, советуя отклониться к западу, но «Медуза» продолжала держать курс на юг. Настала ночь, и «Эхо» скрылось из виду.
На «Медузе» производили замер глубины каждые два часа. 2 июля небо было ясное, температура обычная для тропиков. Около 15 часов вахтенный офицер Нодэ сообщил результат последнего измерения: «Восемнадцать саженей!» Шомарэ отдает приказ стать против ветра и убрать паруса. Маневра произвести не успели, «Медуза» уже была на самой банке. Волнение на море довольно сильное. Чтобы корабль не врезался в мель, Шомарэ отдает приказ подпереть его двумя мощными рангоутными деревами и зовет боцмана.
– Прикажите выбросить за борт весь ненужный груз. Пушки.
На борту было четырнадцать пушек, которые уже действительно ни на что не годились, но их нельзя было перебросить через борт, не рискуя повредить обшивку судна. Пришлось смириться перед очевидностью факта. «Медузу» невозможно снять с мели. Единственный выход – оставить корабль.
Четыреста человек, в том числе женщины и дети, и всего только шесть шлюпок, две из них совсем небольшие.
– Соорудим плот.
Это говорит Шмальтц, губернатор Сенегала, пассажир на борту корабля, где в это время происходит нечто неслыханное, быть может, единственный в летописи французского флота случай: капитан слагает с себя свои обязанности. Шомарэ не хочет больше ничем командовать, не хочет никакой ответственности. И тогда губернатор Сенегала, набросав чертеж плота, стал наблюдать за его спешным сооружением из мачт, реев, тросов – короче говоря, из всего, что было на корабле.
Люди охотно признали бы нового командира. К сожалению, когда плот был готов, Шмальтц не занял на нем места. С семьей и слугами он спустился в самую большую лодку, а в остальных кое-как разместились его подчиненные с прислугой, затем Пуэнсиньон, Шомарэ и младшие офицеры. В легких шлюпках теснились женщины и дети. Плот, 20 м длиной и 7 м шириной, уже был спущен на воду. Когда солдаты поняли, что плот предназначался именно для них, они отчаянно запротестовали и схватились за оружие.
– Вы не поняли, – крикнул им губернатор Шмальтц. – Лодки и баркасы поведут ваш плот на буксире, и вы будете чувствовать себя там свободно и в полной безопасности.
После двух часов препирательств, уговариваний, споров, громкой брани, – прозвучал даже выстрел, никого, правда, не задевший, – все лодки, выстроенные друг за другом в одну линию и связанные между собой тросами, отправились в путь с плотом на буксире. Он двигался за ними, погрузившись почти на метр в воду, потому что никто не догадался подвести под него бочки, которые удерживали бы плот на поверхности. Увидев, как он мало пригоден для плавания, семнадцать человек предпочли остаться на «Медузе».
Утром 5 июля море было совсем спокойно, но из-за слабого ветра колонна лодок еле двигалась. И тогда первая лодка, где был губернатор, и вторая, там находился Шомарэ, съехались для особых переговоров и решили, что для собственного спасения лучше всего придерживаться правила: «Каждый за себя и Бог за всех». Иными словами, люди, находившиеся в первых двух лодках, перерезали трос, соединявший их со всей колонной. Остальные лодки, лишившись самых лучших парусов, совсем перестали двигаться.
– Если бы только не этот плот...
Наконец другие тросы тоже были перерезаны, и плот остался в руках Провидения. Два первых баркаса 8 июля пристали к берегу у Сен-Луи-дю-Сенегаль. На несколько дней позже остальные лодки подошли к пустынному побережью. Долго пришлось их пассажирам пробираться по пустыне, где их преследовали мавры. Питались они яйцами черепах, изредка моллюсками, и, когда добрались наконец до Сен-Луи, число их поубавилось – пятеро мужчин и одна женщина умерли в пути от истощения.
На плоту оставалось сто сорок семь мужчин и одна женщина, маркитантка бывшей армии Наполеона, жена солдата экспедиционного корпуса, пожелавшая разделить судьбу своего мужа. Кроме солдат, публики довольно разношерстной, на плоту было тридцать матросов и горстка офицеров, отказавшихся сесть в лодку, так как считали своим долгом оставаться среди самых обездоленных. С ними был гардемарин Кудэн, серьезно раненный в ногу в то время, когда корабль налетел на мель. Он тоже отказался занять место в шлюпке капитана. Чтобы нога не касалась воды, его поместили на бочке, и он стал «капитаном» плота. Рядом с ним расположился географ Корреар, человек не военный, вместе с корабельным хирургом практикантом Савиньи.
Когда прошло первое оцепенение, сменившееся чувством ненависти и горечи, стали проверять продовольствие: две бочки воды, пять бочек вина, ящик сухарей, подмоченных морской водой, – и это все. Совсем не густо. Предусмотренные при сооружении плота якорь, морская карта, компас обнаружены не были. Размокшие сухари съели в первый же день. Оставалось только вино и вода.
«Погода ночью была ужасной, – писали потом в своей книжке Корреар и Савиньи. – Бушующие волны захлестывали нас и порой сбивали с ног. Какое жуткое состояние! Невозможно себе представить всего этого! К семи часам утра море несколько успокоилось, но какая страшная картина открылась нашему взору. Десять или двенадцать несчастных, которым защемило ноги между бревнами плота, не смогли их вытащить и скончались, некоторых унесло волнами...»
Лишившись двадцати человек, плот не намного вышел из воды, на поверхности оставалась только его середина. Там все и сгрудились, сильные давили слабых. Тела умерших бросали в море, живые вглядывались в горизонт. Хорошо бы, думали они, если бы «Эхо», «Аргус», «Луара» все же пришли на помощь.
«Прошлая ночь была страшна, эта еще страшнее. Огромные волны обрушивались на плот каждую минуту и с яростью бурлили между нашими телами. Ни солдаты, ни матросы уже не сомневались, что пришел их последний час. Они решили облегчить себе предсмертные минуты, напившись до потери сознания. Опьянение не замедлило произвести путаницу в мозгах и без того расстроенных опасностью и отсутствием пищи. Эти люди явно собирались разделаться с офицерами, а потом разрушить плот, перерезав тросы, соединявшие бревна. Один из них с абордажным топором в руках придвинулся к краю плота и стал рубить крепления.
Меры были приняты немедленно. Несколько матросов стали рядом с офицерами и штатскими. Безумец с топором был уничтожен, и тогда началась всеобщая свалка. Среди бурного моря, на этом обреченном плоту, люди дрались саблями, ножами и даже зубами. Огнестрельное оружие у солдат было отобрано при посадке на плот. Сквозь хрипы раненых прорвался женский крик: «Помогите! Тону!» Это кричала маркитантка, которую взбунтовавшиеся солдаты столкнули с плота. Корреар бросился в воду и вытащил ее. Таким же образом в океане оказался младший лейтенант Лозак, спасли и его; потом такое же бедствие с тем же исходом выпало и на долю гардемарина Кудэна. До сих пор нам трудно постичь, как сумела ничтожная горстка людей устоять против такого огромного числа безумцев; нас было, вероятно, не больше двадцати, сражавшихся со всей этой бешеной ратью!»
Когда наступил рассвет, на плоту насчитали умерших или исчезнувших шестьдесят пять человек.
«На нас обрушилась еще и новая беда: во время свалки были выброшены в море две бочки с вином и две единственные на плоту бочки с водой. Еще два бочонка вина были выпиты накануне. Так что теперь оставалась только одна бочка с вином, а нас было больше шестидесяти человек».
Голод терзал людей. Из наконечников аксельбантов сделали рыболовные крючки, но ни одна рыба не клюнула. Проходили часы. Горизонт оставался убийственно чистым: ни земли, ни паруса.
Несколько трупов трагической ночи оставалось еще в зазорах плота.
Прошел еще один день, не оправдав надежд. Ночь оказалась более милосердной, чем предыдущая. Крики, нарушавшие тишину, были только отзвуком голода, жажды, кошмарных сновидений людей, спавших стоя, по колено в воде, тесно прижавшихся друг к другу. В начале пятого дня осталось всего пятьдесят человек с небольшим. На плоту было двенадцать умерших.
Стайка летучих рыб шлепнулась на плот, совсем маленьких, но очень хороших на вкус. В следующую ночь на море было спокойно, на море, но не на плоту. Испанские и итальянские солдаты, а с ними и африканцы, недовольные своей порцией вина, взбунтовались снова. Опять среди ночной тьмы началась резня. Еще раз маркитантку сбросили в море и спасли ее. «Дневной свет озарил нас наконец в пятый раз. Осталось не больше тридцати человек. Морская вода разъела почти всю кожу у нас на ногах; все мы были в ушибах и ранах, они горели от соленой воды, заставляя нас ежеминутно вскрикивать. Вина оставалось только на четыре дня. Мы подсчитали, что в случае, если лодки не выбросило на берег, им потребуется по меньшей мере трое или четверо суток, чтобы достичь Сен-Луи, потом еще нужно время, чтобы снарядить суда, которые отправятся нас искать...»
Однако, как ни трудно этому поверить, их никто не искал. И когда «Аргус», посланный на место крушения «Медузы», встретил случайно на своем пути многострадальный плот, на нем оставалось полтора десятка умирающих людей. Это было 27 июля 1816 года.
Первым из спасенных в Париж попал Савиньи, хирург-практикант Морского ведомства. Он передал донесение своему министру Дюбушажу. На следующий день выдержки из него опубликовала «Журналь де Деба». Была рассказана история кораблекрушения «Медузы» и жуткая история плота. Но, между прочим, газета сообщала, что на шестой день в воду были сброшены двенадцать умирающих, чтобы остальные пятнадцать смогли выжить. Тем самым было создано общественное мнение, помешавшее возложить ответственность на капитана, повинного в смерти ста пятидесяти девяти человек (из пятнадцати человек, снятых с плота, шестеро скончались после спасения, а из семнадцати, оставшихся на «Медузе», спасли только троих). И что поразительно, так же как и все остальное, Савиньи за нескромный поступок был изгнан из Морского ведомства.
Вернулся географ Корреар. Вместе с Савиньи, которому уже нечего было терять, он написал и опубликовал свои показания. Корреара посадили в тюрьму, а книжку изъяли! Но она была переиздана в Англии и распространилась по всей Европе. Скандал теперь был слишком велик, чтобы его можно было замять.
Дюруа де Шомарэ, представший наконец перед военным трибуналом, заявил, что не понимает, в чем его вина. Общественное мнение требовало смертного приговора. Его разжаловали и приговорили к трем годам тюрьмы. Когда он вышел на свободу, ему «посоветовали» поселиться в своем поместье в департаменте Верхняя Вьенна. Но в то же время правительство предложило ему место сборщика налогов в Беллаке. Однако, где бы он ни появлялся, ему приходилось выслушивать оскорбления. Жил он еще долго – затворником в своем замке Лашно – умер только в 1841 году. Перед смертью он узнал о самоубийстве своего единственного сына, который не мог больше выносить отцовского позора. Сам Корреар, не помнивший зла, напишет ему как бы надгробное слово: «Он умер, искупленный с лихвой двадцатью пятью годами сурового покаяния».
На море бывали трагедии с еще большими жертвами, уцелевшие свидетели кораблекрушений рассказывали о событиях, еще сильней потрясающих душу. И если трагедия «Медузы» остается все-таки самой известной, это потому, что гений художника запечатлел ее в нашей памяти. Жерико[31], руководствуясь рассказами, Савиньи и Корреара, на основе многочисленных эскизов создал полотно «Плот „Медузы“, которое находится в Луврском музее. Эти два человека служили ему натурщиками для изображения их собственных фигур, а молодой друг художника, Эжен Делакруа[32], позировал для портрета мертвого юноши на переднем плане.
7 марта 1826 года, через десять лет после крушения «Медузы», из Англии в Канаду отплыл с попутным ветром бриг королевского флота «Блонд». Капитаном его был один из родственников поэта Байрона, умершего два года назад в Миссолонги. Он унаследовал даже его титул и тоже именовался лордом Байроном.
8 тот же день, при отличном ветре и спокойном море, вахтенный офицер доложил лорду Байрону, что впереди замечен корабль, он почти не движется, паруса спущены. Капитан отдает приказ подойти к кораблю. У того разбита корма, на борту никаких признаков жизни. Потом вдруг поднимаются несколько человеческих фигур, машут платками, обрывками одежды. Эти люди, несомненно, просили помощи. Через рупор их спросили, что случилось. Никакого ответа.
– Спустите шлюпку и узнайте, в чем дело, – приказал лорд Байрон. На борту парусника лейтенант обнаружил семерых мужчин и двух женщин. Женщины, стоя на коленях, молились. Махавшие платками моряки после такого напряжения лежали на палубе без сил. Некоторые из них были в страшных ранах.
– Надо покинуть этот корабль и перейти на борт «Блонда».
Спасенных прежде всего напоили водой, перевязали им раны и чуть-чуть покормили – опасаясь реакции после длительного, быть может, голода, – потом уложили в постель. Только через два дня лорд Байрон и его офицеры смогли узнать их страшную историю. Обе женщины пришли в себя быстрее мужчин, именно они обо всем рассказали.
Выросшая без отца и воспитанная тетками, мисс Анна Сондерс стала компаньонкой миссис Кендолл, муж которой был капитаном судна, ведущего торговлю канадским лесом. 10 ноября 1825 года миссис Кендолл пожелала сопровождать своего мужа, и Анна Сондерс совершила вместе с ними путешествие, ничем не омраченное и скорее приятное. Во время плавания в девушку влюбился молодой кок Джеймс Фриер. Капитан и его жена одобрительно смотрели на эту идиллию, и 18 января 1826 года, когда судно отплыло из Канады в Англию, была устроена помолвка, а по прибытии в Ливерпуль собирались сыграть свадьбу. Капитан Кендолл согласился быть свидетелем жениха.
1 февраля разыгрался шторм. Ветром сорвало реи и одну спасательную шлюпку, несколько моряков были серьезно ранены. Женщины делали им перевязку, а здоровые мужчины устраняли поломки. 5 февраля буря началась снова и достигла ураганной силы. Капитан положил судно в дрейф, все паруса были убраны. Но море обрушилось на него сзади и разбило корму. Погиб один матрос, придавленный рангоутным деревом. Каюты и кладовые залило водой, пропало почти все продовольствие. Осталось лишь шестьдесят фунтов хлеба и немного сыру, «который хранился на марсе грот-мачты».
Утром 6 февраля пассажиры и экипаж уже считали себя спасенными: их заметило американское судно, которое подошло на расстояние слышимости. Однако слишком сильное волнение не позволяло спустить шлюпку. Через сутки судно отказалось от бесплодных попыток и вскоре скрылось из виду.
Шторм продолжался. На полубаке натянули тент, защищавший от ветра. 8 февраля показался бриг. Несмотря на шторм, он подошел на близкое расстояние. Его капитан, приставив к губам рупор, стал задавать вопросы, но из-за ветра ответов, видимо, не было слышно, так как бриг развернулся и ушел. 11 февраля заметили еще одно военное судно, но оно не ответило на сигналы бедствия.
Съестные припасы кончились. 12-го умер матрос и его труп опустили в море. Через десять дней, 22 февраля, скончался еще один матрос. Еды на корабле не было тогда ни крошки.