Страница:
Мы никогда не узнаем, сколько из 1500 человек, оставшихся на пароходе, были еще живы, когда улегся водоворот на месте затонувшего гиганта. Температура воды была 3°. Как расскажет потом один из спасенных, офицер Лайтоллер, «тысячи острых ножей» вонзались ему в тело. Те, кто умел плавать, пытались добраться в своих спасательных жилетах до шлюпок. Некоторые спаслись – очень немногие. Другие были убиты или отброшены взмахами весел. Трагический разноголосый хор взывал о помощи на всех языках. «Это неслось как взрыв криков в конце хорошего футбольного матча», – расскажет потом кочегар Джордж Кемиш. Ответственный за шлюпку 14 офицер Лоу находился в окружении четырех других лодок – 10,12,4 и Д. Ни одна из них не была полной. Он заставил своих пассажиров перейти в эти лодки и вызвал добровольцев для спасения людей, кричавших о помощи. Ему понадобился целый час, чтобы организовать это дело. Выловить удалось только четырех умирающих, среди них радиста Филлипса, который вскоре скончался. Остальные утонули. В шлюпках 1, 5 и 2 тоже были свободные места, но женщины в истерике хватались за весла, не давая морякам пройти каких-нибудь триста метров, отделявших их от тонущих людей. В целом восемнадцать лодок спасли только тринадцать человек, оказавшихся в море.
К половине четвертого крики о помощи стихли. Иногда раздавалось лишь пение псалма где-нибудь в лодке или крики напившегося человека. Ответственные за шлюпки окликали друг друга в темноте. Неожиданно в небо взвилась ракета. Все теперь видели только ее.
«Карпатия» достигла наконец 41° 46' с. ш. 50° 14' з. д. Капитан Ростром напряженно вглядывался в ночь. Очертаний «Титаника» нигде не было видно. Приходилось думать, что Филлипс ошибся, давая свои координаты. На всякий случай Ростром велел выпустить ракету. К его великому удивлению, он увидел ответные сигналы, маленькие, быстро гаснувшие вспышки, словно блуждающие огоньки играли на волнах. Включили прожекторы. В бегущих потоках света показались плавающие ящики, разные обломки и потом шлюпки, где двигались силуэты людей, махавших фонарями. Они устраивали эфемерные костры из всего, что было у них сухого, газета, шляпа... Отсутствие «Титаника» знаменовало чудовищную катастрофу.
«Карпатия» остановилась. Быстро спустили шлюпки навстречу потерпевшим кораблекрушение. Только в 8 часов 30 минут последний человек из семисот оставшихся в живых был поднят на борт спасающего судна.
Прежде чем уйти, Ростром провел корабль по тому месту, где затонул «Титаник». От тысячи пятисот двух жертв не осталось никакого следа. Не было даже всплывших трупов.
Когда после второй мировой войны пароходы получили радиолокаторы, созданные военными инженерами, все сразу вздохнули с облегчением. Уходила еще одна опасность, опасность столкновений.
В июле 1956 года из Генуи в Нью-Йорк вышел «Андреа-Дориа». «Крестный отец», давший имя итальянскому пароходу, человек, который командовал сначала флотилиями Франциска I, потом Карла V, умер четыре века назад, а его «крестнику» было только три года. Имея 241 м в длину, 28 м в ширину, при водоизмещении 29000 тонн, он мог развивать скорость в 23 узла. Во время рейсов на борту его обычно находилось восемьсот пятьдесят два человека пассажиров и экипажа.
В то же время из Швеции в Нью-Йорк отплыло сходное с ним судно «Стокгольм».
Пассажиры капитана Пьеро Каламаи воздавали должное разнообразным итальянским блюдам, запивая их фраскати, граньяно и кьянти, и танцевали под звуки модных мелодий.
Пассажиры капитана Гунара Нордессона никогда не отказывались отведать копченых угрей и маринованной сельди в сорока разных видах, под которые так приятно выпить рюмочку водки с таким восхитительным ароматом.
25 июля «итальянский вечер» на одном судне и «шведский вечер» на другом прошли очень оживленно. И на «Стокгольме» и на «Андреа-Дориа» люди обменивались адресами и обещаниями встретиться снова, потому что до Нью-Йорка было уже рукой подать. На море мертвый штиль. А туман, такой поэтичный и несколько таинственный, вынуждал молодых женщин на палубах к поцелуям, от чего они до той поры уклонялись.
В 23 часа 30 минут толчок необыкновенной силы заставил смолкнуть оркестры и прервал беседы пассажиров и на «Стокгольме» и на «Андреа-Дориа». Минутная тишина сменилась криками боли и ужаса. «Стокгольм» врезался в правый борт итальянского судна, и вода сразу хлынула в двенадцатиметровую пробоину. Наклон «Андреа-Дориа» быстро достиг 30°, что не давало возможности использовать половину спасательных шлюпок левого борта. Шлюпки правого борта могли быть спущены. Вскоре пятьдесят пассажиров с «Андреа-Дориа» поднялись на борт «Стокгольма», повреждения которого оказались сравнительно незначительными. Прибывшее на сигналы бедствия судно «Иль-де-Франс» приняло семьсот пятьдесят восемь пассажиров. Капитан и команда оставались на борту «Андреа-Дориа» до последней возможности, покинув корабль только в 10 часов утра 26 июля. В 10 часов 30 минут пароход затонул.
Сделали подсчет: сорок четыре человека недосчитывалось на «Андреа-Дориа», пять на «Стокгольме» – утонули или погибли при столкновении. Дело разбиралось в американском суде, но процесс был прекращен, так как итальянская и шведская компании согласились выплатить очень значительные суммы жертвам или их наследникам, и те их приняли, вместо того чтобы годами ждать результата нескончаемой судебной процедуры. Возлагая друг на друга тяжелую ответственность, капитаны сыграли вничью. Никакого наказания они не понесли. Заключение гласило, что причиной столкновения был один из радаров. Но на каком корабле, утонувшем или сделавшем пробоину? Вышел ли он из строя или им неумело пользовались? Эти вопросы остались неясными.
Спасающий корабль «Иль-де-Франс» получил положенную премию. Его капитан, Рауль де Бодеан, и несколько офицеров были награждены. Отремонтированный «Стокгольм» еще три года совершал свои рейсы. Проданный в 1959 году, он поднял флаг ГДР и продолжал плавать под названием «Дружба народов».
В госпитале города Булонь-сюр-Мер, где Ален Бомбар проходит врачебную практику, ему часто случается видеть жертвы кораблекрушений. Большая часть этих спасенных людей умирает из-за того, что организм их был слишком истощен, слишком обезвожен, или из-за непомерных травм. Многие из этих смертей кажутся молодому врачу «напрасными». У него на этот счет есть теория. Море, считает он, это «естественная среда, опасная, разумеется, но зато богатая, очень богатая всем необходимым для того, чтобы жить или по крайней мере выжить, пока придет помощь или покажется земля. Ведь «в одном кубическом метре воды в двести раз больше жизни, чем в одном кубическом метре земли». Так почему же столько умерших? Да потому, что спасательные лодки и плоты совсем не такие, какими должны быть, и еще потому, что потерпевшие кораблекрушение не могут победить страха и найти себе пищу.
И Ален Бомбар стал анализировать все то, что рассказывали люди, пережившие кораблекрушение. Прежде всего напрашивался вывод, что в семи случаях из десяти крен корабля, когда он начинает тонуть, не позволяет спустить на воду половину спасательных шлюпок. А ведь надувные лодки можно использовать при любом наклоне корабля и любом состоянии моря.
Плавание по бурному морю на моторной резиновой лодке от Булони до Фолкстона и обратно окончательно убедили Алена Бомбара, что подобные лодки идеально решают вопрос немедленного спасения людей, потерпевших кораблекрушение. Решая остальные проблемы выживания в открытом море, Бомбар после многочисленных опытов в Океанографическом музее Монако приходит к выводу, что морская вода не вредна, как обычно думают, и, если пить ее в умеренном количестве, она спасает организм от обезвоживания в первые дни. Пресную воду содержит в себе рыба – ее лишь надо извлечь соковыжималкой, – содержит она и все необходимые для питания человека элементы, а планктон может быть источником того самого витамина С, без которого цинга неминуема.
Теория Бомбара никого не убеждала, и тогда он решил доказать ее на деле. Если ему дадут лодку вроде ялика, без мотора, но с парусом, сконструированную по его планам, он берется переплыть на ней Атлантический океан. После целого года беспрерывных хлопот он получил наконец надувную лодку, какую хотел: 4 м 60 на 1 м 90, прямой парус и кое-какие несложные инструменты. Бомбар дал ей название «Еретик» – «потому что мы хотели добраться до заранее намеченного пункта на посудине, которую все считали непригодной для такого плавания. Эта первая ересь затрагивала непосредственно лишь судостроителей и моряков. Гораздо серьезнее было то обстоятельство, что я покушался на всеобщую убежденность в том, что человек не может выжить, питаясь только ресурсами моря, и что нельзя пить соленую воду».
Множественное число Ален Бомбар употребил здесь потому, что он тогда еще не думал плыть один. Однако его приятель, Джек Пальмер, после трудного рейса через Средиземное море – их генеральной репетиции – отказался с ним плыть, так что 24 августа 1952 года Бомбар один отчалил от марокканского берега, направляясь к Антильским островам, с остановкой на Канарских.
Через одиннадцать дней, 3 сентября, он достигает острова Гран-Канария. «Еретик» в прекрасном состоянии, «потерпевший кораблекрушение» – тоже, несмотря на то, что их встречали шквалы. Он осуществил на деле свои теории о морской воде, рыбе, планктоне и не чувствовал себя от этого хуже.
В воскресенье 19 октября Бомбар покидает Канарские острова. Теперь до самых Антилл не будет никаких остановок. В следующее воскресенье у него в дневнике тревожная запись: «Не удалось определить долготу». В понедельник – его день рождения. Родился он ровно двадцать восемь лет назад. «Судьба как будто изъявила милость и сделала мне в тот день праздничный подарок. Позади лодки у меня тянулась леска с привязанным к концу ее крючком, и вдруг большая птица, которую англичане называют shearwater[35] и названия которой по-французски я пока не удосужился узнать, бросилась на приманку, летучую рыбу без головы. Преодолевая чувство отвращения, я скрутил ей шею». Мясо птицы показалось рыбоядному путешественнику прекрасней бифштекса по-гамбургски, несмотря на привкус «даров моря».
28 октября вышли из строя единственные на лодке часы. В ночь с 29 на 30 октября лодку атаковала акула, но потом все же отстала от нее. Утром в дневнике появилась запись: «У меня выпал ноготь на мизинце правой ноги, а на кистях рук с тыльной стороны появилась странная сыпь, возможно от соли. Страшно боюсь фурункулеза, который причинил бы мне адскую боль и который мне не хотелось бы лечить, чтобы не портить эксперимента». Надо сказать, что на лодке имелся небольшой запечатанный ящичек с самыми необходимыми медикаментами. Однако Бомбар считал делом чести никогда не открывать его. «Печати» на нем остались нетронутыми.
В тот же день он спрашивает себя: «Было бы легче, если б я не был один?... Право же, обсуждать это ни к чему». В воскресенье 2 ноября, чтобы поймать слетевшую надувную подушку, Бомбар ныряет в воду. «Каков же был мой ужас, когда, собираясь вернуться на лодку, я увидел, что она бежит передо мной и я не могу сократить расстояния, какое нас разделяет. Плавучий якорь, напоминавший парашют, висел теперь как флажок. Ничто уже не сдерживало лодку». В конце концов человек, который тренировался, переплывая Ла-Манш, догнал «Еретика».
За лодкой увязывались дорады[36]. «Освоившиеся» рыбы избегали крючка, новички на него попадались. Каждое утро несколько летучих рыб шлепались в лодку. Особый сачок-цедилка выуживал планктон. Дневник отзывается тоской по привычному: «Холодно. Кружечку бы пива! Что меня больше всего угнетает, так это отсутствие пресной воды. Мне надоело есть рыбу, но еще больше надоело ее пить!»
Наконец 11 ноября, на двадцать четвертый день плавания, пошел дождь, благодатный дождь. Он смывал с тела соляную корку и, собранный на кусок брезента, утолял жажду. Когда небо прояснилось, над лодкой пролетел фаэтон, похожий на белого голубя с черным клювом. Птица могла прилететь только с берегов Америки. Это сразу подняло настроение, и вдруг появляется меч-рыба. Если она бросится в лобовую атаку, ее «меч» может разбить лодку. К счастью, она ушла вглубь и исчезла. Страх ее был, вероятно, не меньше, чем у Бомбара. Снова начинается дождь. 14 ноября в дневнике записано: «За последние двое суток я исстрадался больше, чем за все путешествие. Все тело у меня покрыто мелкими прыщами, язык обложен... Ливень продолжается и все промокло насквозь. Настроение не падает, но я начинаю уставать от этой бесконечной мокроты...» Вскоре бодрость духа, однако, понизится. Во время штормов разорвался парус, а потом «Еретик» застынет на месте. Ни корабля, ни земли не заметно на горизонте. 1 декабря: «Я сделал большую ошибку, рассматривая свои фотографии из Франции, Касабланки, Лас-Пальмаса, они навели на меня тоску. Испытание слишком уж затянулось, и эта страшная неуверенность – не знать, где находишься! Думаю, что осталось миль двести, но доплыву ли я послезавтра, через десять дней, через двадцать или через месяц? Если бы только увидеть судно! Если бы слушать радио, я не был бы так одинок в мире».
Четверг, 4 декабря: «На горизонте пусто, все еще пусто. Я начинаю физически изматываться». На другой день понос, изнурявший уже несколько суток, становится кровавым. «Если так будет продолжаться, лодка доплывет до берега, но привезет меня мертвого». 6 декабря Бомбар составляет завещание. После распоряжений, касающихся его жены и дочери, которой не было и трех месяцев, он заботится еще о своем плавании: «Хочу заявить, что нельзя допускать, чтобы потерпевшие кораблекрушение умирали, убитые авторами книг, предназначенных для потерпевших кораблекрушение, где признаки приближения земли сплошь ошибочны и лишают людей бодрости духа, убивая их таким образом».
8 декабря Бомбар, еще живой и негодующий, закончил свою мысль: «Право, мне трудно поверить, что такие субъекты, как автор книги для терпящих бедствие, пишут свои сочинения для американского флота и делают ошибки на каждом шагу. Автор утверждает, что птица фрегат появляется самое большее за 300 миль от берега. Я видел ее в среду. В субботу утром опять увидел сразу трех тропических птиц. Отсюда прямо вывод: три птицы вместе – до берега, может быть, всего 60-80 миль. Значит, я должен бы быть от него в 20 милях, однако на горизонте ничего...» Ничего, кроме гигантского ската, которого Бомбар фотографирует с ожившим интересом, не подозревая, к счастью для себя, что это чудовище может взмахом крыла перевернуть лодку или в один прыжок накрыть ее целиком.
И только в среду 11 декабря на горизонте появился большой корабль. Он подходил все ближе. Но заметят ли с него крохотную лодку? Бомбар схватил гелиограф и стал его отчаянно вертеть, стараясь направить солнечный луч в глаза какому-нибудь матросу, как мальчишки пускают зеркальцем зайчики. И его заметили! Изменив курс, судно направилось к «Еретику».
Происходит драма в духе Корнеля. Оставит ли Бомбар свой эксперимент незавершенным и будет продолжать плавание на борту корабля, посланного счастливым случаем? Все, кажется, говорило в пользу выбора именно этого решения: земля оказалась гораздо дальше, чем мог предположить путешественник по своим самым крайним расчетам. Полеты птиц сбивали его с толку. Целых 600 миль оставалось еще до ближайшего из Антильских островов. Да и опыт уже длился пятьдесят три дня, разве этого недостаточно? Но спасовать после стольких усилий означало бы все-таки лить воду на мельницу скептиков. Нет, надо плыть дальше, Двадцать дней отделяли смельчака от полной победы. Двадцать дней – куда ни шло!
Ален Бомбар все же поднялся на борт корабля. Он согласился принять там восхитительный душ и немного – совсем немного – поесть: глазунью из одного яйца, крохотный кусочек телячьей печенки, ложечку капусты и немного фруктов. Это нарушение «океанического» режима остановит понос, но вызовет другие расстройства и, как ни странно, заставит Бомбара угрожающе худеть.
«Аракака» – так называлось судно, – оказав эту моральную поддержку, удалилось. «Еретик» со своим пассажиром снова оказался в полном одиночестве. Путешественник, однако, не успел растратить своего запаса надежды и терпения, рассчитанного на двадцать дней, так как 23 декабря 1952 года, спустя двенадцать дней после встречи с «Аракакой» и шестьдесят пять дней после выхода с Канарских островов, Ален Бомбар причалил к острову Барбадос.
Его эксперимент был одним из самых необычных в истории мореплавании и уж несомненно самым полезным. Еще не все уроки, какие можно извлечь из него, используются на деле, ведь в судоходстве, как и во всякой отрасли промышленности, новшества нередко наталкиваются на укоренившиеся привычки или корыстные интересы. Но вполне возможно, что благодаря этому врачу кораблекрушение все меньше и меньше будет знаменовать неизбежную смерть.
АТЛАНТИКА ДАЛА ЕВРОПЕ ВСЕ
Океанологическая наука начинается с того момента, когда, приблизившись к какому-то берегу, первобытный мореплаватель опустил перед своей лодкой в воду шест, чтобы определить глубину дна. Его потомок, привязав к концу веревки камень, изобрел первый лот. О способе измерения глубины вблизи берегов говорит Геродот (V век до нашей эры), поминают об этом и «Деяния Апостолов» в хождении святого Павла. А про глубину открытого моря люди очень долгое время думали, что она увеличивается от берегов к середине и что в разных местах океана существуют бездонные пропасти.
До изобретения эхолота метод измерения глубины лотом существенно не совершенствовался. Магеллан бросал лот к югу от американского берега (не достав дна) на глубину 700 м. В 1773 году к северу от берегов Норвегии англичанин Фиппс определил глубину дна в 1250 м, Джон Росс – в 4895 м в Атлантическом океане. Капитан одного английского судна, Денкем, утверждал, что измерил глубину в 14000 м там, где до него обнаружили только 5000 м. Объяснялись ошибки просто: пропитавшись водой, трос лота становился тяжелее груза, и его продолжали разматывать, когда он уже коснулся дна. Такие помехи старались устранить разными способами, однако до последней трети XIX века замер глубин производился лишь от случая к случаю, без общего плана. Ведь в сущности мореплавателей, так же как и в минувшие века, глубина интересовала только при подходе к берегу, где была опасность сесть на мель.
Картина изменилась в 1865 году, когда заговорили о прокладке под водой телеграфного кабеля между Европой и Северной Америкой. Без знания подводного рельефа этого нельзя было сделать. Вдоль всей намечаемой трассы специальные корабли производят измерения, и выясняется, что рельеф морского дна такой же неровный, как и рельеф суши с ее равнинами, высокими горами, долинами.
Вскоре после прокладки кабеля Королевское общество и другие научные объединения Англии пришли к решению, что страна, господствующая на море, обязана провести планомерное исследование океанов. По их просьбе английское правительство снаряжает специальное судно «Челленджер», парусный корвет со вспомогательным паровым двигателем водоизмещением 2300 тонн. Корабль вышел из порта Ширнесс (в устье Темзы, графство Кент) 7 декабря 1872 года, а обратно вернулся 26 мая 1876 года, проделав путь в 69000 морских миль по Атлантике, Тихому, Индийскому океанам и водам Южных морей. За это время его офицеры, матросы и ученые 362 раза производили замер глубин, исследовали земной магнетизм, температуру воды, морские течения, поверхностные и глубинные, брали со дна многочисленные пробы грунта, исправляли карты отдаленных районов. «Нет сомнений, – писал историограф экспедиции, – что эти успехи в значительной мере послужат славе нашей науки». В экспедиции принимал участие Уайвиль Томсон, один из самых известных английских океанографов того времени, вместе с двумя своими коллегами. Никто из троих не имел университетского диплома.
– В Англии потому так много знаменитых ученых, что мы почти не преподаем науку в школах, – заявил по этому случаю физик Д. Д. Томпсон, сам тоже довольно знаменитый. – Умы, которые приходят у нас в науку, приносят с собой в лабораторию свежесть глаза, не затуманенного никакой рутиной.
За этой экспедицией последовали другие, организованные рядом европейских стран. С 1885 по 1922 год принц Монако Альберт снарядил двадцать восемь океанологических экспедиций, в которых принимали участие тридцать пять ученых разных стран, и собрал такие обширные коллекции, что для них пришлось построить в Монако Океанографический музей. Во всех экспедициях принц сам командовал кораблем, использовал или испытывал многочисленные приборы, часть которых применяется до сих пор. Однако, несмотря на достигнутые результаты, современные океанологи относят все эти экспедиции лишь к начальным шагам океанологии, потому что их исследователи измеряли глубину обычными лотами, так же как моряки 2400 лет назад.
Второй этап океанологии начинается с появления эхолота, устройство которого теперь известно всем выпускникам средних школ. Звуковой сигнал, направленный на дно, отражается от него и поступает к приемнику; по времени прохождения сигнала от излучателя до дна и обратно вычисляют глубину. К эхолоту был потом добавлен «асдик», т. е. гидролокатор, применявшийся во вторую мировую войну для обнаружения подводных лодок. Теперь пучком гидролокаторов прочесывают море параллельно или под углом к поверхности, что позволяет получить полное и верное изображение подводного рельефа, не пропустив, например, какой-нибудь изолированный пик. Этим способом можно составлять карты морского дна такие же точные и подробные, как карты континентов.
Карты показали, что поверхность дна Атлантического океана составляют несколько обширных котловин, разделенных двумя цепями гор, расположенных примерно в виде буквы «Т». На горизонтальной полоске этой буквы на поверхность океана выходит Исландия и Фарерские острова. На вертикальной – Срединно-Атлантический хребет, как называют его ученые, – расположены острова Азорские, Вознесения, Святой Елены, Буве. По всей длине хребта, т. е. на протяжении 16000 км, его сопровождает зона разломов с наибольшей шириной 50 км. По одну и по другую сторону от хребта простираются котловины с глубинами до 5000 м, в западной части океана впадина Пуэрто-Рико достигает глубины 8400 м.
Карты рельефа Атлантики очень заинтересовали и продолжают интересовать геологов, которые надеются на их основе сделать выводы об образовании океана. В главе об Атлантиде уже упоминалась гипотеза немецкого геолога Вегенера: в палеозое планету покрывала единая материковая глыба, в третичное время она постепенно раскалывается и части ее отходят друг от друга, плавая по более или менее вязкой поверхности, магматическому слою (сима).
– На любом глобусе видно, – говорил Вегенер, – что некоторые материки, если их сблизить, сложатся друг с другом, особенно американский материк и Старый Свет.
– Эта гипотеза, – говорят его последователи, – подтверждается единством структуры и формы, какие мы видим в абиссальных равнинах Атлантики.
Его противники отвечают, что гипотеза совершенно не объясняет наличия продольного хребта в Атлантике. По их представлению, в палеозое существовал обширный океан, которому они дали имя Тетис, окружавший всю Землю в зоне экватора. Материки располагались к северу и к югу от Тетиса; в начале кайнозоя они были смяты в мощные складки.
– Атлантический хребет образовался в результате этой складчатости, так же как Альпы и другие горные массивы. Вулканы, которые мы видим там, где эта горная цепь выходит на поверхность океана, показывают, что активные процессы горообразования здесь еще не прекратились.
Никто из нас, конечно, не будет свидетелем вероятных изменений в подводном рельефе Атлантики, продолжительность человеческой жизни и даже десятков поколений ничтожно мала в геологическом времени. Зато движения и перемены в верхних водных слоях Атлантики оказывают заметное влияние на климат и естественные богатства, какие человек извлекает из океана. Вот почему ученые изо дня в день ведут свои наблюдения. Для этого они уже не снаряжают экспедиций, а ставят в разных местах океана – особенно в Северной Атлантике, расположенной между двумя индустриальными зонами – автоматические устройства, которые и производят за них большую часть работы.
Это обычный буй, но на нем целая лаборатория, снабженная новейшими самопишущими приборами. Они определяют высоту и силу волн, атмосферное давление, силу и направление ветров, температуру воды и воздуха, соленость воды, направление и скорость течений. Одно из таких устройств, сконструированное американской компанией «Дженерал Динамика» и получившее название «Монстр», весит более 10 т. Оно имеет форму диска 12 м в диаметре, в центре возвышается мачта с горизонтальными перекладинами, с ярко окрашенной верхушкой, так что вид у него вполне привлекательный. Стоит оно на якоре в водах Гольфстрима, во Флоридском проливе. Океанологов особенно интересует это теплое течение, так как от него в значительной мере зависит вся циркуляция поверхностных вод Северной Атлантики. Жители Европы все же не представляют себе до конца, что Гольфстрим для них самое большое в мире чудо.
К половине четвертого крики о помощи стихли. Иногда раздавалось лишь пение псалма где-нибудь в лодке или крики напившегося человека. Ответственные за шлюпки окликали друг друга в темноте. Неожиданно в небо взвилась ракета. Все теперь видели только ее.
«Карпатия» достигла наконец 41° 46' с. ш. 50° 14' з. д. Капитан Ростром напряженно вглядывался в ночь. Очертаний «Титаника» нигде не было видно. Приходилось думать, что Филлипс ошибся, давая свои координаты. На всякий случай Ростром велел выпустить ракету. К его великому удивлению, он увидел ответные сигналы, маленькие, быстро гаснувшие вспышки, словно блуждающие огоньки играли на волнах. Включили прожекторы. В бегущих потоках света показались плавающие ящики, разные обломки и потом шлюпки, где двигались силуэты людей, махавших фонарями. Они устраивали эфемерные костры из всего, что было у них сухого, газета, шляпа... Отсутствие «Титаника» знаменовало чудовищную катастрофу.
«Карпатия» остановилась. Быстро спустили шлюпки навстречу потерпевшим кораблекрушение. Только в 8 часов 30 минут последний человек из семисот оставшихся в живых был поднят на борт спасающего судна.
Прежде чем уйти, Ростром провел корабль по тому месту, где затонул «Титаник». От тысячи пятисот двух жертв не осталось никакого следа. Не было даже всплывших трупов.
Когда после второй мировой войны пароходы получили радиолокаторы, созданные военными инженерами, все сразу вздохнули с облегчением. Уходила еще одна опасность, опасность столкновений.
В июле 1956 года из Генуи в Нью-Йорк вышел «Андреа-Дориа». «Крестный отец», давший имя итальянскому пароходу, человек, который командовал сначала флотилиями Франциска I, потом Карла V, умер четыре века назад, а его «крестнику» было только три года. Имея 241 м в длину, 28 м в ширину, при водоизмещении 29000 тонн, он мог развивать скорость в 23 узла. Во время рейсов на борту его обычно находилось восемьсот пятьдесят два человека пассажиров и экипажа.
В то же время из Швеции в Нью-Йорк отплыло сходное с ним судно «Стокгольм».
Пассажиры капитана Пьеро Каламаи воздавали должное разнообразным итальянским блюдам, запивая их фраскати, граньяно и кьянти, и танцевали под звуки модных мелодий.
Пассажиры капитана Гунара Нордессона никогда не отказывались отведать копченых угрей и маринованной сельди в сорока разных видах, под которые так приятно выпить рюмочку водки с таким восхитительным ароматом.
25 июля «итальянский вечер» на одном судне и «шведский вечер» на другом прошли очень оживленно. И на «Стокгольме» и на «Андреа-Дориа» люди обменивались адресами и обещаниями встретиться снова, потому что до Нью-Йорка было уже рукой подать. На море мертвый штиль. А туман, такой поэтичный и несколько таинственный, вынуждал молодых женщин на палубах к поцелуям, от чего они до той поры уклонялись.
В 23 часа 30 минут толчок необыкновенной силы заставил смолкнуть оркестры и прервал беседы пассажиров и на «Стокгольме» и на «Андреа-Дориа». Минутная тишина сменилась криками боли и ужаса. «Стокгольм» врезался в правый борт итальянского судна, и вода сразу хлынула в двенадцатиметровую пробоину. Наклон «Андреа-Дориа» быстро достиг 30°, что не давало возможности использовать половину спасательных шлюпок левого борта. Шлюпки правого борта могли быть спущены. Вскоре пятьдесят пассажиров с «Андреа-Дориа» поднялись на борт «Стокгольма», повреждения которого оказались сравнительно незначительными. Прибывшее на сигналы бедствия судно «Иль-де-Франс» приняло семьсот пятьдесят восемь пассажиров. Капитан и команда оставались на борту «Андреа-Дориа» до последней возможности, покинув корабль только в 10 часов утра 26 июля. В 10 часов 30 минут пароход затонул.
Сделали подсчет: сорок четыре человека недосчитывалось на «Андреа-Дориа», пять на «Стокгольме» – утонули или погибли при столкновении. Дело разбиралось в американском суде, но процесс был прекращен, так как итальянская и шведская компании согласились выплатить очень значительные суммы жертвам или их наследникам, и те их приняли, вместо того чтобы годами ждать результата нескончаемой судебной процедуры. Возлагая друг на друга тяжелую ответственность, капитаны сыграли вничью. Никакого наказания они не понесли. Заключение гласило, что причиной столкновения был один из радаров. Но на каком корабле, утонувшем или сделавшем пробоину? Вышел ли он из строя или им неумело пользовались? Эти вопросы остались неясными.
Спасающий корабль «Иль-де-Франс» получил положенную премию. Его капитан, Рауль де Бодеан, и несколько офицеров были награждены. Отремонтированный «Стокгольм» еще три года совершал свои рейсы. Проданный в 1959 году, он поднял флаг ГДР и продолжал плавать под названием «Дружба народов».
В госпитале города Булонь-сюр-Мер, где Ален Бомбар проходит врачебную практику, ему часто случается видеть жертвы кораблекрушений. Большая часть этих спасенных людей умирает из-за того, что организм их был слишком истощен, слишком обезвожен, или из-за непомерных травм. Многие из этих смертей кажутся молодому врачу «напрасными». У него на этот счет есть теория. Море, считает он, это «естественная среда, опасная, разумеется, но зато богатая, очень богатая всем необходимым для того, чтобы жить или по крайней мере выжить, пока придет помощь или покажется земля. Ведь «в одном кубическом метре воды в двести раз больше жизни, чем в одном кубическом метре земли». Так почему же столько умерших? Да потому, что спасательные лодки и плоты совсем не такие, какими должны быть, и еще потому, что потерпевшие кораблекрушение не могут победить страха и найти себе пищу.
И Ален Бомбар стал анализировать все то, что рассказывали люди, пережившие кораблекрушение. Прежде всего напрашивался вывод, что в семи случаях из десяти крен корабля, когда он начинает тонуть, не позволяет спустить на воду половину спасательных шлюпок. А ведь надувные лодки можно использовать при любом наклоне корабля и любом состоянии моря.
Плавание по бурному морю на моторной резиновой лодке от Булони до Фолкстона и обратно окончательно убедили Алена Бомбара, что подобные лодки идеально решают вопрос немедленного спасения людей, потерпевших кораблекрушение. Решая остальные проблемы выживания в открытом море, Бомбар после многочисленных опытов в Океанографическом музее Монако приходит к выводу, что морская вода не вредна, как обычно думают, и, если пить ее в умеренном количестве, она спасает организм от обезвоживания в первые дни. Пресную воду содержит в себе рыба – ее лишь надо извлечь соковыжималкой, – содержит она и все необходимые для питания человека элементы, а планктон может быть источником того самого витамина С, без которого цинга неминуема.
Теория Бомбара никого не убеждала, и тогда он решил доказать ее на деле. Если ему дадут лодку вроде ялика, без мотора, но с парусом, сконструированную по его планам, он берется переплыть на ней Атлантический океан. После целого года беспрерывных хлопот он получил наконец надувную лодку, какую хотел: 4 м 60 на 1 м 90, прямой парус и кое-какие несложные инструменты. Бомбар дал ей название «Еретик» – «потому что мы хотели добраться до заранее намеченного пункта на посудине, которую все считали непригодной для такого плавания. Эта первая ересь затрагивала непосредственно лишь судостроителей и моряков. Гораздо серьезнее было то обстоятельство, что я покушался на всеобщую убежденность в том, что человек не может выжить, питаясь только ресурсами моря, и что нельзя пить соленую воду».
Множественное число Ален Бомбар употребил здесь потому, что он тогда еще не думал плыть один. Однако его приятель, Джек Пальмер, после трудного рейса через Средиземное море – их генеральной репетиции – отказался с ним плыть, так что 24 августа 1952 года Бомбар один отчалил от марокканского берега, направляясь к Антильским островам, с остановкой на Канарских.
Через одиннадцать дней, 3 сентября, он достигает острова Гран-Канария. «Еретик» в прекрасном состоянии, «потерпевший кораблекрушение» – тоже, несмотря на то, что их встречали шквалы. Он осуществил на деле свои теории о морской воде, рыбе, планктоне и не чувствовал себя от этого хуже.
В воскресенье 19 октября Бомбар покидает Канарские острова. Теперь до самых Антилл не будет никаких остановок. В следующее воскресенье у него в дневнике тревожная запись: «Не удалось определить долготу». В понедельник – его день рождения. Родился он ровно двадцать восемь лет назад. «Судьба как будто изъявила милость и сделала мне в тот день праздничный подарок. Позади лодки у меня тянулась леска с привязанным к концу ее крючком, и вдруг большая птица, которую англичане называют shearwater[35] и названия которой по-французски я пока не удосужился узнать, бросилась на приманку, летучую рыбу без головы. Преодолевая чувство отвращения, я скрутил ей шею». Мясо птицы показалось рыбоядному путешественнику прекрасней бифштекса по-гамбургски, несмотря на привкус «даров моря».
28 октября вышли из строя единственные на лодке часы. В ночь с 29 на 30 октября лодку атаковала акула, но потом все же отстала от нее. Утром в дневнике появилась запись: «У меня выпал ноготь на мизинце правой ноги, а на кистях рук с тыльной стороны появилась странная сыпь, возможно от соли. Страшно боюсь фурункулеза, который причинил бы мне адскую боль и который мне не хотелось бы лечить, чтобы не портить эксперимента». Надо сказать, что на лодке имелся небольшой запечатанный ящичек с самыми необходимыми медикаментами. Однако Бомбар считал делом чести никогда не открывать его. «Печати» на нем остались нетронутыми.
В тот же день он спрашивает себя: «Было бы легче, если б я не был один?... Право же, обсуждать это ни к чему». В воскресенье 2 ноября, чтобы поймать слетевшую надувную подушку, Бомбар ныряет в воду. «Каков же был мой ужас, когда, собираясь вернуться на лодку, я увидел, что она бежит передо мной и я не могу сократить расстояния, какое нас разделяет. Плавучий якорь, напоминавший парашют, висел теперь как флажок. Ничто уже не сдерживало лодку». В конце концов человек, который тренировался, переплывая Ла-Манш, догнал «Еретика».
За лодкой увязывались дорады[36]. «Освоившиеся» рыбы избегали крючка, новички на него попадались. Каждое утро несколько летучих рыб шлепались в лодку. Особый сачок-цедилка выуживал планктон. Дневник отзывается тоской по привычному: «Холодно. Кружечку бы пива! Что меня больше всего угнетает, так это отсутствие пресной воды. Мне надоело есть рыбу, но еще больше надоело ее пить!»
Наконец 11 ноября, на двадцать четвертый день плавания, пошел дождь, благодатный дождь. Он смывал с тела соляную корку и, собранный на кусок брезента, утолял жажду. Когда небо прояснилось, над лодкой пролетел фаэтон, похожий на белого голубя с черным клювом. Птица могла прилететь только с берегов Америки. Это сразу подняло настроение, и вдруг появляется меч-рыба. Если она бросится в лобовую атаку, ее «меч» может разбить лодку. К счастью, она ушла вглубь и исчезла. Страх ее был, вероятно, не меньше, чем у Бомбара. Снова начинается дождь. 14 ноября в дневнике записано: «За последние двое суток я исстрадался больше, чем за все путешествие. Все тело у меня покрыто мелкими прыщами, язык обложен... Ливень продолжается и все промокло насквозь. Настроение не падает, но я начинаю уставать от этой бесконечной мокроты...» Вскоре бодрость духа, однако, понизится. Во время штормов разорвался парус, а потом «Еретик» застынет на месте. Ни корабля, ни земли не заметно на горизонте. 1 декабря: «Я сделал большую ошибку, рассматривая свои фотографии из Франции, Касабланки, Лас-Пальмаса, они навели на меня тоску. Испытание слишком уж затянулось, и эта страшная неуверенность – не знать, где находишься! Думаю, что осталось миль двести, но доплыву ли я послезавтра, через десять дней, через двадцать или через месяц? Если бы только увидеть судно! Если бы слушать радио, я не был бы так одинок в мире».
Четверг, 4 декабря: «На горизонте пусто, все еще пусто. Я начинаю физически изматываться». На другой день понос, изнурявший уже несколько суток, становится кровавым. «Если так будет продолжаться, лодка доплывет до берега, но привезет меня мертвого». 6 декабря Бомбар составляет завещание. После распоряжений, касающихся его жены и дочери, которой не было и трех месяцев, он заботится еще о своем плавании: «Хочу заявить, что нельзя допускать, чтобы потерпевшие кораблекрушение умирали, убитые авторами книг, предназначенных для потерпевших кораблекрушение, где признаки приближения земли сплошь ошибочны и лишают людей бодрости духа, убивая их таким образом».
8 декабря Бомбар, еще живой и негодующий, закончил свою мысль: «Право, мне трудно поверить, что такие субъекты, как автор книги для терпящих бедствие, пишут свои сочинения для американского флота и делают ошибки на каждом шагу. Автор утверждает, что птица фрегат появляется самое большее за 300 миль от берега. Я видел ее в среду. В субботу утром опять увидел сразу трех тропических птиц. Отсюда прямо вывод: три птицы вместе – до берега, может быть, всего 60-80 миль. Значит, я должен бы быть от него в 20 милях, однако на горизонте ничего...» Ничего, кроме гигантского ската, которого Бомбар фотографирует с ожившим интересом, не подозревая, к счастью для себя, что это чудовище может взмахом крыла перевернуть лодку или в один прыжок накрыть ее целиком.
И только в среду 11 декабря на горизонте появился большой корабль. Он подходил все ближе. Но заметят ли с него крохотную лодку? Бомбар схватил гелиограф и стал его отчаянно вертеть, стараясь направить солнечный луч в глаза какому-нибудь матросу, как мальчишки пускают зеркальцем зайчики. И его заметили! Изменив курс, судно направилось к «Еретику».
Происходит драма в духе Корнеля. Оставит ли Бомбар свой эксперимент незавершенным и будет продолжать плавание на борту корабля, посланного счастливым случаем? Все, кажется, говорило в пользу выбора именно этого решения: земля оказалась гораздо дальше, чем мог предположить путешественник по своим самым крайним расчетам. Полеты птиц сбивали его с толку. Целых 600 миль оставалось еще до ближайшего из Антильских островов. Да и опыт уже длился пятьдесят три дня, разве этого недостаточно? Но спасовать после стольких усилий означало бы все-таки лить воду на мельницу скептиков. Нет, надо плыть дальше, Двадцать дней отделяли смельчака от полной победы. Двадцать дней – куда ни шло!
Ален Бомбар все же поднялся на борт корабля. Он согласился принять там восхитительный душ и немного – совсем немного – поесть: глазунью из одного яйца, крохотный кусочек телячьей печенки, ложечку капусты и немного фруктов. Это нарушение «океанического» режима остановит понос, но вызовет другие расстройства и, как ни странно, заставит Бомбара угрожающе худеть.
«Аракака» – так называлось судно, – оказав эту моральную поддержку, удалилось. «Еретик» со своим пассажиром снова оказался в полном одиночестве. Путешественник, однако, не успел растратить своего запаса надежды и терпения, рассчитанного на двадцать дней, так как 23 декабря 1952 года, спустя двенадцать дней после встречи с «Аракакой» и шестьдесят пять дней после выхода с Канарских островов, Ален Бомбар причалил к острову Барбадос.
Его эксперимент был одним из самых необычных в истории мореплавании и уж несомненно самым полезным. Еще не все уроки, какие можно извлечь из него, используются на деле, ведь в судоходстве, как и во всякой отрасли промышленности, новшества нередко наталкиваются на укоренившиеся привычки или корыстные интересы. Но вполне возможно, что благодаря этому врачу кораблекрушение все меньше и меньше будет знаменовать неизбежную смерть.
АТЛАНТИКА ДАЛА ЕВРОПЕ ВСЕ
До изобретения эхолота метод измерения глубины лотом существенно не совершенствовался. Магеллан бросал лот к югу от американского берега (не достав дна) на глубину 700 м. В 1773 году к северу от берегов Норвегии англичанин Фиппс определил глубину дна в 1250 м, Джон Росс – в 4895 м в Атлантическом океане. Капитан одного английского судна, Денкем, утверждал, что измерил глубину в 14000 м там, где до него обнаружили только 5000 м. Объяснялись ошибки просто: пропитавшись водой, трос лота становился тяжелее груза, и его продолжали разматывать, когда он уже коснулся дна. Такие помехи старались устранить разными способами, однако до последней трети XIX века замер глубин производился лишь от случая к случаю, без общего плана. Ведь в сущности мореплавателей, так же как и в минувшие века, глубина интересовала только при подходе к берегу, где была опасность сесть на мель.
Картина изменилась в 1865 году, когда заговорили о прокладке под водой телеграфного кабеля между Европой и Северной Америкой. Без знания подводного рельефа этого нельзя было сделать. Вдоль всей намечаемой трассы специальные корабли производят измерения, и выясняется, что рельеф морского дна такой же неровный, как и рельеф суши с ее равнинами, высокими горами, долинами.
Вскоре после прокладки кабеля Королевское общество и другие научные объединения Англии пришли к решению, что страна, господствующая на море, обязана провести планомерное исследование океанов. По их просьбе английское правительство снаряжает специальное судно «Челленджер», парусный корвет со вспомогательным паровым двигателем водоизмещением 2300 тонн. Корабль вышел из порта Ширнесс (в устье Темзы, графство Кент) 7 декабря 1872 года, а обратно вернулся 26 мая 1876 года, проделав путь в 69000 морских миль по Атлантике, Тихому, Индийскому океанам и водам Южных морей. За это время его офицеры, матросы и ученые 362 раза производили замер глубин, исследовали земной магнетизм, температуру воды, морские течения, поверхностные и глубинные, брали со дна многочисленные пробы грунта, исправляли карты отдаленных районов. «Нет сомнений, – писал историограф экспедиции, – что эти успехи в значительной мере послужат славе нашей науки». В экспедиции принимал участие Уайвиль Томсон, один из самых известных английских океанографов того времени, вместе с двумя своими коллегами. Никто из троих не имел университетского диплома.
– В Англии потому так много знаменитых ученых, что мы почти не преподаем науку в школах, – заявил по этому случаю физик Д. Д. Томпсон, сам тоже довольно знаменитый. – Умы, которые приходят у нас в науку, приносят с собой в лабораторию свежесть глаза, не затуманенного никакой рутиной.
За этой экспедицией последовали другие, организованные рядом европейских стран. С 1885 по 1922 год принц Монако Альберт снарядил двадцать восемь океанологических экспедиций, в которых принимали участие тридцать пять ученых разных стран, и собрал такие обширные коллекции, что для них пришлось построить в Монако Океанографический музей. Во всех экспедициях принц сам командовал кораблем, использовал или испытывал многочисленные приборы, часть которых применяется до сих пор. Однако, несмотря на достигнутые результаты, современные океанологи относят все эти экспедиции лишь к начальным шагам океанологии, потому что их исследователи измеряли глубину обычными лотами, так же как моряки 2400 лет назад.
Второй этап океанологии начинается с появления эхолота, устройство которого теперь известно всем выпускникам средних школ. Звуковой сигнал, направленный на дно, отражается от него и поступает к приемнику; по времени прохождения сигнала от излучателя до дна и обратно вычисляют глубину. К эхолоту был потом добавлен «асдик», т. е. гидролокатор, применявшийся во вторую мировую войну для обнаружения подводных лодок. Теперь пучком гидролокаторов прочесывают море параллельно или под углом к поверхности, что позволяет получить полное и верное изображение подводного рельефа, не пропустив, например, какой-нибудь изолированный пик. Этим способом можно составлять карты морского дна такие же точные и подробные, как карты континентов.
Карты показали, что поверхность дна Атлантического океана составляют несколько обширных котловин, разделенных двумя цепями гор, расположенных примерно в виде буквы «Т». На горизонтальной полоске этой буквы на поверхность океана выходит Исландия и Фарерские острова. На вертикальной – Срединно-Атлантический хребет, как называют его ученые, – расположены острова Азорские, Вознесения, Святой Елены, Буве. По всей длине хребта, т. е. на протяжении 16000 км, его сопровождает зона разломов с наибольшей шириной 50 км. По одну и по другую сторону от хребта простираются котловины с глубинами до 5000 м, в западной части океана впадина Пуэрто-Рико достигает глубины 8400 м.
Карты рельефа Атлантики очень заинтересовали и продолжают интересовать геологов, которые надеются на их основе сделать выводы об образовании океана. В главе об Атлантиде уже упоминалась гипотеза немецкого геолога Вегенера: в палеозое планету покрывала единая материковая глыба, в третичное время она постепенно раскалывается и части ее отходят друг от друга, плавая по более или менее вязкой поверхности, магматическому слою (сима).
– На любом глобусе видно, – говорил Вегенер, – что некоторые материки, если их сблизить, сложатся друг с другом, особенно американский материк и Старый Свет.
– Эта гипотеза, – говорят его последователи, – подтверждается единством структуры и формы, какие мы видим в абиссальных равнинах Атлантики.
Его противники отвечают, что гипотеза совершенно не объясняет наличия продольного хребта в Атлантике. По их представлению, в палеозое существовал обширный океан, которому они дали имя Тетис, окружавший всю Землю в зоне экватора. Материки располагались к северу и к югу от Тетиса; в начале кайнозоя они были смяты в мощные складки.
– Атлантический хребет образовался в результате этой складчатости, так же как Альпы и другие горные массивы. Вулканы, которые мы видим там, где эта горная цепь выходит на поверхность океана, показывают, что активные процессы горообразования здесь еще не прекратились.
Никто из нас, конечно, не будет свидетелем вероятных изменений в подводном рельефе Атлантики, продолжительность человеческой жизни и даже десятков поколений ничтожно мала в геологическом времени. Зато движения и перемены в верхних водных слоях Атлантики оказывают заметное влияние на климат и естественные богатства, какие человек извлекает из океана. Вот почему ученые изо дня в день ведут свои наблюдения. Для этого они уже не снаряжают экспедиций, а ставят в разных местах океана – особенно в Северной Атлантике, расположенной между двумя индустриальными зонами – автоматические устройства, которые и производят за них большую часть работы.
Это обычный буй, но на нем целая лаборатория, снабженная новейшими самопишущими приборами. Они определяют высоту и силу волн, атмосферное давление, силу и направление ветров, температуру воды и воздуха, соленость воды, направление и скорость течений. Одно из таких устройств, сконструированное американской компанией «Дженерал Динамика» и получившее название «Монстр», весит более 10 т. Оно имеет форму диска 12 м в диаметре, в центре возвышается мачта с горизонтальными перекладинами, с ярко окрашенной верхушкой, так что вид у него вполне привлекательный. Стоит оно на якоре в водах Гольфстрима, во Флоридском проливе. Океанологов особенно интересует это теплое течение, так как от него в значительной мере зависит вся циркуляция поверхностных вод Северной Атлантики. Жители Европы все же не представляют себе до конца, что Гольфстрим для них самое большое в мире чудо.