Фараон немного откинул голову назад.
— А под золотым диском Атона — Амона-Ра, почитаемого в образе священного барана, извивается страшный кон Апоп, выложенный из черных опалов. Днем Амон-Ра плавает в своей ладье по небесному Нилу, ночью — по подземному Нилу, где он бьется с Апопом. Каждую ночь он сражается с ним и каждую ночь побеждает. А это Апис, земное воплощение Пта, покровителя ремесел и искусств. Двадцать восемь священных признаков должен иметь бык, которому перестоит стать Аписом. Взгляни, на лбу у него белая отметина — символ солнца во мраке вселенной. Вот они! Ты стоишь в их окружении! Это не полулюди-полуживотные, это боги! Корова — это богиня Хатор, баран — бог Хнум; сокол — бог Гор; шакал — Анубис, бог загробного царства, ибис — бог Тот Большеносый, который изобрел письменность и считается отцом мудрости; кошка — Бастет, богиня луны и плодородия; крокодил — бог Себека; львица — Сохмет, богиня войны. Скарабей — это тоже символ, потому что он катит перед собой шарик, похожий на катящееся по небу солнце.
Ошеломленная всем пережитым, увиденным и услышанным за этот тревожный день, Мария стояла, не в силах вымолвить ни слова.
Эхнатон неожиданно заговорил другим голосом, словно вернулся откуда-то издалека, из бездны прошлого, исполненной борьбы и величия, великих истин и великих заблуждений.
— Я рассказываю тебе все это, — сказал он, — чтобы ты знала, сколь велики мои права!
— Божественный фараон на все имеет право! — прокричал Кенатон.
— Вся эта земля принадлежит мне. Мои прадеды открыли ее, они же ее и заселили. Она моя со всеми ее людьми, животными и природными богатствами. В моей власти оставить их жить, но я могу их и уничтожить. Все золото этой земли — собственность фараона. Никто другой не имеет права носить золотые украшения. Но фараон может награждать своих полководцев «Золотом доблести», равно как и своих верных людей. Я могу наградить и тебя...
Наконец Мария смогла проговорить:
— Награды я не хочу! Я прошу, чтобы вы меня отпустили!
— Кто сюда вошел, живым отсюда не уходит! Но я отпущу тебя и дам все мои сокровища. При одном условии — ты станешь разводить насекомых, которые разносят болезнь.
— Зачем вам это?
— Разве я спрашиваю тебя, что ты будешь делать со своим богатством?
Ее неясные подозрения сейчас превратились в уверенность, в некую зловещую истину. Но откуда эта демоническая озлобленность? В чьи руки она попала? В руки помешанного или же примитивного, ограниченного и отупевшего в своем пещерном царстве фанатика?
— Выполнишь ли ты мою волю, которая является волею бога? — прохрипел Эхнатон.
Мария покачала головой.
— У меня есть власть! — взорвался бесстрастный до этого момента фараон. — У меня — сила! Я убью тебя! И брошу твое тело крокодилам, чтобы душа твоя, когда вернется из странствий, не нашла его.
Мария упрямо прошептала:
— Такого преступления я не совершу!
Не ожидавший такого упорного сопротивления, фараон скорчился на троне. Глаза его злобно засверкали.
— Я убью твоего любимого!
— Какого любимого?
— Того, с кем ты пришла сюда.
— Это мой брат.
— Что ж, я убью его!
Она сжала кулаки.
— Вы не сделаете этого! Это бесчеловечно! Вы не имеете права!
Попугай оборвал ее:
— Божественный фараон на все имеет право.
Раздосадованный фараон махнул рукой.
— Уведите ее!
И Кенатон снова прокричал:
— Оставьте фараона наедине с его божественными мыслями!
Крум не стал ждать,
Том Риджер и Гурмалулу
— А под золотым диском Атона — Амона-Ра, почитаемого в образе священного барана, извивается страшный кон Апоп, выложенный из черных опалов. Днем Амон-Ра плавает в своей ладье по небесному Нилу, ночью — по подземному Нилу, где он бьется с Апопом. Каждую ночь он сражается с ним и каждую ночь побеждает. А это Апис, земное воплощение Пта, покровителя ремесел и искусств. Двадцать восемь священных признаков должен иметь бык, которому перестоит стать Аписом. Взгляни, на лбу у него белая отметина — символ солнца во мраке вселенной. Вот они! Ты стоишь в их окружении! Это не полулюди-полуживотные, это боги! Корова — это богиня Хатор, баран — бог Хнум; сокол — бог Гор; шакал — Анубис, бог загробного царства, ибис — бог Тот Большеносый, который изобрел письменность и считается отцом мудрости; кошка — Бастет, богиня луны и плодородия; крокодил — бог Себека; львица — Сохмет, богиня войны. Скарабей — это тоже символ, потому что он катит перед собой шарик, похожий на катящееся по небу солнце.
Ошеломленная всем пережитым, увиденным и услышанным за этот тревожный день, Мария стояла, не в силах вымолвить ни слова.
Эхнатон неожиданно заговорил другим голосом, словно вернулся откуда-то издалека, из бездны прошлого, исполненной борьбы и величия, великих истин и великих заблуждений.
— Я рассказываю тебе все это, — сказал он, — чтобы ты знала, сколь велики мои права!
— Божественный фараон на все имеет право! — прокричал Кенатон.
— Вся эта земля принадлежит мне. Мои прадеды открыли ее, они же ее и заселили. Она моя со всеми ее людьми, животными и природными богатствами. В моей власти оставить их жить, но я могу их и уничтожить. Все золото этой земли — собственность фараона. Никто другой не имеет права носить золотые украшения. Но фараон может награждать своих полководцев «Золотом доблести», равно как и своих верных людей. Я могу наградить и тебя...
Наконец Мария смогла проговорить:
— Награды я не хочу! Я прошу, чтобы вы меня отпустили!
— Кто сюда вошел, живым отсюда не уходит! Но я отпущу тебя и дам все мои сокровища. При одном условии — ты станешь разводить насекомых, которые разносят болезнь.
— Зачем вам это?
— Разве я спрашиваю тебя, что ты будешь делать со своим богатством?
Ее неясные подозрения сейчас превратились в уверенность, в некую зловещую истину. Но откуда эта демоническая озлобленность? В чьи руки она попала? В руки помешанного или же примитивного, ограниченного и отупевшего в своем пещерном царстве фанатика?
— Выполнишь ли ты мою волю, которая является волею бога? — прохрипел Эхнатон.
Мария покачала головой.
— У меня есть власть! — взорвался бесстрастный до этого момента фараон. — У меня — сила! Я убью тебя! И брошу твое тело крокодилам, чтобы душа твоя, когда вернется из странствий, не нашла его.
Мария упрямо прошептала:
— Такого преступления я не совершу!
Не ожидавший такого упорного сопротивления, фараон скорчился на троне. Глаза его злобно засверкали.
— Я убью твоего любимого!
— Какого любимого?
— Того, с кем ты пришла сюда.
— Это мой брат.
— Что ж, я убью его!
Она сжала кулаки.
— Вы не сделаете этого! Это бесчеловечно! Вы не имеете права!
Попугай оборвал ее:
— Божественный фараон на все имеет право.
Раздосадованный фараон махнул рукой.
— Уведите ее!
И Кенатон снова прокричал:
— Оставьте фараона наедине с его божественными мыслями!
Крум не стал ждать,
пока соберутся в путь все старатели, а отправился один с Бурамарой. Он понимал, почему они так долго тянут с приготовлениями. Это были отчаянные головы. Никакие туземцы, никакие живые люди не могли бы испугать их. Но сейчас все обстояло иначе. Они наслушались таких ужасов про эти места, что даже самые отважные не осмеливались оставаться одни на посту по ночам. И не только из-за нападения на Билла Скитальца, не только из-за скалы, сброшенной на Марию и Бурамару, не только из-за дерзкого похищения девушки среди бела дня. Больше всего их пугала дурная слава этих зловещих гор, те неправдоподобные существа, которыми заселили эти горы легенды туземцев. И чудовищные животные, которые бродили в окрестностях. После того как Том Риджер и Джонни встретили исполинского кенгуру, еще двое человек мельком видели его, прежде чем он скрылся за горизонтом, а третий клялся, что видел питона длиной в пятьдесят метров. Вот поэтому-то люди и хотели подготовиться получше, организовать все как следует и тогда только отправиться на поиски. А может быть, Джонни Кенгуру умышленно раздувал эти страхи, преувеличивая любую опасность. Может, он надеялся, что если болгарин отправится на поиски один, будет легче от него отделаться.
Крум и Бурамара покинули лагерь и быстро начали подниматься по склону горы. Следы были настолько отчетливы, что можно было читать их на бегу. Задыхаясь от усталости, они добрались до первой террасы. Тут следы разделялись, разбегаясь во все стороны. Однако одни из них были более глубокими, нежели мог весить оставивший их человек с таким размером ступни. Бурамара уверенно пошел по этому следу. Бесспорно, это были следы того, кто нес похищенную девушку.
Внезапно Бурамара остановился, услышав далекий стук.
— Телеграф черных! — сказал он. — Перестукиваются при помощи деревянных колец. Передают новости быстрее, чем телеграф белых.
— Что они говорят? — нетерпеливо спросил Крум.
— Плохо слышно. Да я и не знаю их сигналов. У каждого племени свой язык колец.
— Тогда двинулись дальше! — предложил Крум.
Но Бурамара уже и сам склонился над следами.
Шагов через сто похититель вошел в горный поток. Белый охотник, даже собака потеряли бы здесь след. Но только не австралийский абориген. Бурамара не остановился перед этим, на первый взгляд непреодолимым, препятствием. Белый охотник, бесспорно, пошел бы вверх по течению, к скалам, куда, как он предположил бы. отправятся беглецы. Бурамара, который был знаком с привычками чернокожих, направился вниз, пристально вглядываясь в каменистое дно потока. Легкая улыбка скользнула по его губам. Он заметил на дне перевернутый плоский камень. Камешки под водой окрашены в различные цвета. Сверху на них налипают водоросли, которые придают им зеленоватый оттенок. Но этот отличался от других камней более чистым, естественным цветом. Ясно, что он был перевернут человеком, который наступил на него ногой.
Следопыт остановился перед отвесной скалой — это место никогда бы не выбрал европеец, если бы решил выходить из воды. Острый глаз Бурамары заметил отвалившийся кусочек скалы, на которую взобрался человек. Совсем свежий надлом, еще влажный от наступившей на него мокрой ноги.
Они взобрались на скалу. Там следы были более отчетливыми. Стертая пыль на ровном камне, раздавленные лишаи, осыпавшаяся земля в расщелинах — все это были следы настолько ясные для опытного следопыта, словно он своими глазами видел людей, которые прошли здесь недавно. Это были те же самые следы, которые он видел в лагере, и там, наверху, откуда на них столкнули глыбу. Зрительная память австралийцев невероятна. Они запоминают мельчайшие подробности следов людей и животных, что позволяет им по отпечатку одного лишь пальца определить, кто и когда здесь проходил. Вот этот стебелек, который только что распрямлялся, был примят совсем недавно. Бурамара знал точно, сколько нужно времени, чтобы поднялась травинка, сухая или свежая. Он не смог бы выразить это во времени, в часах и минутах. Труднее всего аборигенам управляться с часами. Но они им и не нужны. Они обладают каким-то шестым чувством, своеобразными естественными внутренними часами, которые им подсказывают, смогут ли они догнать добычу, которая оставила следы. Если это не имело смысла, они отказывались от погони. Но Бурамара не отказался от преследования. Тело его напряглось, как у охотничьей собаки, делающей стойку. Ноздри расширились, глаза запали еще глубже под бровями, губы сжались в одну прямую линию. Крум Димов понимал, что Бурамара «читал» сейчас трудный текст, решал сложную задачу, и при этом вся его жизненная энергия сосредоточилась, как в фокусе, в его черных прищуренных глазах.
Он пошел дальше, на этот раз не столь уверенно, озираясь и осматриваясь по сторонам. Он имел дело не с неуклюжими белыми людьми, которые оставляют такие очевидные, бросающиеся в глаза следы, что их без труда может прочитать любой чернокожий ребенок, а с хитрыми, опытными сынами пустыни. И Бурамара не высказал этого вслух, но ясно почувствовал — они были опытнее, нежели он сам. Крупные капли пота выступили у него на лбу при мысли о неравной борьбе, которая ему предстояла, — о невидимой схватке между опытным следопытом и еще более опытными беглецами, умело заметавшими свои следы. Сейчас от его умения зависели жизнь Марии и спокойствие его друга Крума. Такое тяжелое бремя ответственности никогда еще не ложилось на его крепкие плечи. Или, может быть, всего лишь раз. Было это давно, в прошлом, которое он хотел забыть и не мог. Тогда в жизни у него было нечто, что придавало ей смысл — Джейн — дочь фермера. Джейн, которая была похожа на Мадонну. Из-за нее-то он никогда теперь не входил в церковь. Потому что стоило ему взглянуть на икону Богородицы, как губы его сами шептали: «Джейн!» Он не рассчитывал на взаимность. Ему хватало уже сознания того, что она существует, что он может ее видеть. Она, возможно, ничего и не подозревала. Была добра к нему, как, впрочем, и ко всем другим. Но не повезло Джейн, не повезло и Бурамаре. Как-то она вошла в комнату в тот момент, когда вор вскрывал сейф ее отца. Испугавшись, что она позовет на помощь, он убил ее. Какая нелепая смерть! С тех пор небо над Бурамарой было черным. Небо без солнца...
Крум прервал его тягостные воспоминания.
— Скажи же что-нибудь! Что ты видишь?
Бурамара быстро вернулся к действительности.
—Здесь мисс Марию заставили идти. Вот отпечатки ее обуви! И следы снова разделяются. Одни идут на юг, другие — на запад. Она пошла на юг.
— Быстро за ней! — задыхаясь от нетерпения, проговорил Крум. — Другие меня не интересуют.
Скалы кончились, незаметно переходя в плотную глинистую почву. Впереди белело дно пересохшего озера, покрытое пластом соли и гипса. Снег пустыни — так называют его со злой иронией путешественники. Гладкий и блестящий. Более гладкий, чем бетонная дорога. На соляном дне огромного озера Эйр были поставлены многие мировые рекорды скорости на автомобилях. Соль, раскаленная солнцем, слепила глаза. Над озером дрожало марево. Горячий воздух словно кипел. Вдали волнистыми складками сбегали вниз горы, сливаясь с пустыней, над которой двигалось темное облако пыли. Среди красных дюн серели заросли кустарника, еще больше подчеркивая безжизненность пейзажа. Кое-где из песка торчали разъеденные эрозией, но еще не разрушенные полностью каменные образования, похожие на огромные грибы или колонны. Где-то там, в ясно различимой сухой дельте, струился, исчезая в песчаном океане, горный поток.
Неожиданно впереди появился кенгуру. Обычный кенгуру, отличающийся от любого другого только огромными размерами. Судя по тому, как он выглядел с такого расстояния, он должен был достигать в высоту по меньшей мере десяти-двенадцати метров!
Кенгуру огляделся по сторонам и прыгнул. Передвигаясь прыжками метров двадцать в высоту и восемьдесят-сто в длину, он вскоре исчез за горизонтом.
Поглощенный своими мыслями, Крум даже не заметил, насколько необычным было то, что сейчас видели его глаза. Бурамара же вообще не взглянул на кенгуру. Все его внимание было сосредоточено на странных, удивительных следах. Он чувствовал превосходство противника, и это вселяло в него тревогу. Следы шли по прямой еще метров двести. И обрывались...
Крум и Бурамара замерли на краю пропасти, которая неожиданно разверзлась у них под ногами. Всегда безучастный, на этот раз Бурамара сжался, словно в любой момент ожидая удара, и стоял с широко раскрытыми глазами и беспомощно повисшими руками. Взгляд его тревожно шарил по острым скалам, которые торчали под ними на стометровой глубине.
— Говори! — прохрипел, задыхаясь от ужаса, Крум. — Что ты видишь?
Бурамара вздрогнул, словно от удара.
— Следы мисс Марии обрываются здесь. Наверх ведут следы только чернокожих.
— Что ты хочешь сказать? Что они столкнули ее в пропасть?
Следопыт молчал. И только лихорадочным взглядом ощупывал дно каньона в поисках тела девушки. Но там ничего не было. Голова его гудела. Ему казалось, что он сойдет с ума от этой неразрешимой для него загадки.
Внезапно Крум встрепенулся. Ему ясно послышались звуки «Милой Родины». Он повернул голову в направлении свиста. Сигнал повторился еще раз, потом еще.
Забыв о всякой предосторожности, в следующую секунду он уже бежал наверх, к густым зарослям кустарника под отвесной скалой, откуда, как ему показалось, долетел сигнал.
Мелодия смолкла. Крум в недоумении остановился. Из кустов раздался смех кукабурры, потом свист скворца, писк опоссума — самые обычные звуки в этих местах.
Успевший настигнуть его Бурамара, который не выпускал из виду следов, схватил его за руку. Заросли кустарника — самое удобное место для засады. Затем они вместе осторожно двинулись вперед, сжимая в руках ружья и стараясь как можно бесшумнее пробираться сквозь густые заросли.
Их глазам открылась небольшая поросшая травой площадка, белая, словно дно пересохшего соляного озера. Листья шелестели на черных ветках, будто вырезанные из пергамента. Побелевшие бессмертники поднимались из-под белых кустов. В конце полянки, нависая над всем остальным, росло старое бутылковидное дерево. Крум знал, что утолщение на стволе этого дерева служит резервуаром для воды. Многие путешественники спасались от жажды благодаря этому дереву, которое было все равно что бочка с водой.
Бурамара отковырнул от коры кусочек смолы и машинально сунул его в рот. Это сладкое, похожее на резину, вещество было любимым лакомством туземцев, а при необходимости утоляло и голод.
Посредине белой поляны, на куче сухой листвы, как бы танцуя, переступал с ноги на ногу самец-лирохвост. Белая гибель еще не прогнала его из этих мест. Среди мертвой травы ему все еще удавалось найти иногда зернышко, иногда кокон или личинку. И так утоляя свой голод, птица оставалась в родных местах, верная инстинкту, как артист, готовый умереть на сцене. Поглощенный своим танцем, лирохвост не заметил приближения незваных зрителей и продолжал распускать свой роскошный серебристый хвост, обрамленный двумя изогнутыми в форме лиры темными перьями. Лирохвост высоко задрал голову, и из горла у него выплеснулся настоящий водопад звуков — все, что он слышал в своем маленьком царстве: птичье чириканье и обычные шумы леса чудесным образом слились в неожиданно гармоничное пение. Вот песня австралийской сороки в сопровождении ударов топора по твердому дереву. А вот раздались звуки гитары Пастора, с помощью которой тот каждый вечер старался заглушить свою тоску. Потом — звон лопаты о камень, пыхтенье верблюда и вдруг — «Милая Родина», повторенная раз, потом еще, со всеми оттенками свиста Марии.
Злость и разочарование переполнили душу Крума. Значит, это не его сестра, а какая-то птица, глупая птица, пусть даже и виртуозный имитатор любых звуков, живой магнитофон, как ее называют. Он поднял пистолет, собираясь пристрелить ее за злую шутку, которую она с ним сыграла.
Бурамара остановил его.
— Не надо! Она сказала нечто очень, очень важное!
— Что же? — с надежной спросил Крум.
Лирохвост продолжал петь. Он взглянул в их сторону блестящими глазами, но не заметил их, целиком поглощенный своим «концертом», как настоящий артист. Прокричав попугаем, он затем засвистел дроздом и опять подхватил «Милую Родину», повторяя ее снова и снова.
— Когда птица поет, она не покидает своей поляны. Здесь она слышала сигнал мисс Марии. Причем недавно. Поэтому она так настойчиво свистит мелодию, поэтому так часто ее повторяет.
После непродолжительного молчания он добавил:
— Нет сомнения, что мисс Мария проходила здесь!
И он вновь впился взглядом в землю, где, несмотря на все свои старания, Крум не мог заметить ничего особенного.
— Этот шел последним, — сказал Бурамара, указывая на едва различимую впадинку, оставленную в пыли босой ногой. — Человек шел очень внимательно, но вот здесь ошибся. Наступил на другие следы.
Он снова вернулся к поляне. И опять двинулся по следам.
— Но он не шел, как обыкновенно все ходят. Что же он делал? Стоял больше на пальцах. Потому что приседал на корточки. Зачем?
Вдруг он хлопнул себя по лбу рукой.
— Ну и глупец же ты, Бурамара! Как же ты раньше не догадался? Ведь он нарисовал следы! Крум недоуменно посмотрел на него.
— Вот! — следопыт указал на отпечаток босой ноги. — Снизу след мисс Марии, а на нем выдавлен пальцами след босой ноги туземца. Только здесь рисовальщик забыл загладить дно ямки. И сохранился отпечаток ее каблука.
Понятно, что и на этот раз Крум ничего не заметил. Но, как всегда, целиком и полностью доверился следопыту. Он покорно двинулся вслед за ним, нетерпеливый, подавленный хитростью и находчивостью своих врагов.
Следы поднимались круто вверх, потом разделялись и вели в сторону от тропинки, а через сотню шагов снова соединялись. Однако Бурамара не выпускал из виду следов девушки. Не останавливаясь, он говорил большей частью сам с собой:
— Значит, и те следы были следами мисс Марии, только измененными, чтобы сбить нас с верного пути. Мисс Мария не подходила к скале. И если бы не лирохвост, мы бы долго плутали... Хорошо, что мисс Мария догадалась просвистеть сигнал...
Тропинка шла вверх все круче, идти стало труднее. Над их головами угрожающе нависала красная каменная громада, рассеченная глубокими расщелинами, изрытая бесчисленным множеством пещер — похожая на морщинистое, пористое лицо одряхлевшей старухи.
Бурамара остановился. На этот раз разветление следов показалось ему еще более подозрительным.
— Здесь может быть засада! — прошептал он.
По сторонам хаотически громоздились каменные глыбы, отколовшиеся от скалы и веками скапливавшиеся здесь. «Отличный капкан!» — подумал Крум. И в тот же миг отпрянул назад. У его ног проползла короткая толстая змея. За ней другая, третья, целое скопище змей!
— Ползучая смерть! — воскликнул он.
Бурамара схватил его за руку.
— Не бойся! Никто еще не умирал от укуса этой гадины! Она причиняет не больше вреда, чем колдовство, которого так боятся туземцы.
Он не успел договорить. Воспользовавшись коротким смятением, которое вызвало появление змей, выпущенных из корзин, прятавшиеся неподалеку воины Эхнатона набросились на Крума и Бурамару, быстро опутали их веревками, завязали им глаза и потащили по той же дороге, которой незадолго до этого прошла и Мария.
Крум и Бурамара покинули лагерь и быстро начали подниматься по склону горы. Следы были настолько отчетливы, что можно было читать их на бегу. Задыхаясь от усталости, они добрались до первой террасы. Тут следы разделялись, разбегаясь во все стороны. Однако одни из них были более глубокими, нежели мог весить оставивший их человек с таким размером ступни. Бурамара уверенно пошел по этому следу. Бесспорно, это были следы того, кто нес похищенную девушку.
Внезапно Бурамара остановился, услышав далекий стук.
— Телеграф черных! — сказал он. — Перестукиваются при помощи деревянных колец. Передают новости быстрее, чем телеграф белых.
— Что они говорят? — нетерпеливо спросил Крум.
— Плохо слышно. Да я и не знаю их сигналов. У каждого племени свой язык колец.
— Тогда двинулись дальше! — предложил Крум.
Но Бурамара уже и сам склонился над следами.
Шагов через сто похититель вошел в горный поток. Белый охотник, даже собака потеряли бы здесь след. Но только не австралийский абориген. Бурамара не остановился перед этим, на первый взгляд непреодолимым, препятствием. Белый охотник, бесспорно, пошел бы вверх по течению, к скалам, куда, как он предположил бы. отправятся беглецы. Бурамара, который был знаком с привычками чернокожих, направился вниз, пристально вглядываясь в каменистое дно потока. Легкая улыбка скользнула по его губам. Он заметил на дне перевернутый плоский камень. Камешки под водой окрашены в различные цвета. Сверху на них налипают водоросли, которые придают им зеленоватый оттенок. Но этот отличался от других камней более чистым, естественным цветом. Ясно, что он был перевернут человеком, который наступил на него ногой.
Следопыт остановился перед отвесной скалой — это место никогда бы не выбрал европеец, если бы решил выходить из воды. Острый глаз Бурамары заметил отвалившийся кусочек скалы, на которую взобрался человек. Совсем свежий надлом, еще влажный от наступившей на него мокрой ноги.
Они взобрались на скалу. Там следы были более отчетливыми. Стертая пыль на ровном камне, раздавленные лишаи, осыпавшаяся земля в расщелинах — все это были следы настолько ясные для опытного следопыта, словно он своими глазами видел людей, которые прошли здесь недавно. Это были те же самые следы, которые он видел в лагере, и там, наверху, откуда на них столкнули глыбу. Зрительная память австралийцев невероятна. Они запоминают мельчайшие подробности следов людей и животных, что позволяет им по отпечатку одного лишь пальца определить, кто и когда здесь проходил. Вот этот стебелек, который только что распрямлялся, был примят совсем недавно. Бурамара знал точно, сколько нужно времени, чтобы поднялась травинка, сухая или свежая. Он не смог бы выразить это во времени, в часах и минутах. Труднее всего аборигенам управляться с часами. Но они им и не нужны. Они обладают каким-то шестым чувством, своеобразными естественными внутренними часами, которые им подсказывают, смогут ли они догнать добычу, которая оставила следы. Если это не имело смысла, они отказывались от погони. Но Бурамара не отказался от преследования. Тело его напряглось, как у охотничьей собаки, делающей стойку. Ноздри расширились, глаза запали еще глубже под бровями, губы сжались в одну прямую линию. Крум Димов понимал, что Бурамара «читал» сейчас трудный текст, решал сложную задачу, и при этом вся его жизненная энергия сосредоточилась, как в фокусе, в его черных прищуренных глазах.
Он пошел дальше, на этот раз не столь уверенно, озираясь и осматриваясь по сторонам. Он имел дело не с неуклюжими белыми людьми, которые оставляют такие очевидные, бросающиеся в глаза следы, что их без труда может прочитать любой чернокожий ребенок, а с хитрыми, опытными сынами пустыни. И Бурамара не высказал этого вслух, но ясно почувствовал — они были опытнее, нежели он сам. Крупные капли пота выступили у него на лбу при мысли о неравной борьбе, которая ему предстояла, — о невидимой схватке между опытным следопытом и еще более опытными беглецами, умело заметавшими свои следы. Сейчас от его умения зависели жизнь Марии и спокойствие его друга Крума. Такое тяжелое бремя ответственности никогда еще не ложилось на его крепкие плечи. Или, может быть, всего лишь раз. Было это давно, в прошлом, которое он хотел забыть и не мог. Тогда в жизни у него было нечто, что придавало ей смысл — Джейн — дочь фермера. Джейн, которая была похожа на Мадонну. Из-за нее-то он никогда теперь не входил в церковь. Потому что стоило ему взглянуть на икону Богородицы, как губы его сами шептали: «Джейн!» Он не рассчитывал на взаимность. Ему хватало уже сознания того, что она существует, что он может ее видеть. Она, возможно, ничего и не подозревала. Была добра к нему, как, впрочем, и ко всем другим. Но не повезло Джейн, не повезло и Бурамаре. Как-то она вошла в комнату в тот момент, когда вор вскрывал сейф ее отца. Испугавшись, что она позовет на помощь, он убил ее. Какая нелепая смерть! С тех пор небо над Бурамарой было черным. Небо без солнца...
Крум прервал его тягостные воспоминания.
— Скажи же что-нибудь! Что ты видишь?
Бурамара быстро вернулся к действительности.
—Здесь мисс Марию заставили идти. Вот отпечатки ее обуви! И следы снова разделяются. Одни идут на юг, другие — на запад. Она пошла на юг.
— Быстро за ней! — задыхаясь от нетерпения, проговорил Крум. — Другие меня не интересуют.
Скалы кончились, незаметно переходя в плотную глинистую почву. Впереди белело дно пересохшего озера, покрытое пластом соли и гипса. Снег пустыни — так называют его со злой иронией путешественники. Гладкий и блестящий. Более гладкий, чем бетонная дорога. На соляном дне огромного озера Эйр были поставлены многие мировые рекорды скорости на автомобилях. Соль, раскаленная солнцем, слепила глаза. Над озером дрожало марево. Горячий воздух словно кипел. Вдали волнистыми складками сбегали вниз горы, сливаясь с пустыней, над которой двигалось темное облако пыли. Среди красных дюн серели заросли кустарника, еще больше подчеркивая безжизненность пейзажа. Кое-где из песка торчали разъеденные эрозией, но еще не разрушенные полностью каменные образования, похожие на огромные грибы или колонны. Где-то там, в ясно различимой сухой дельте, струился, исчезая в песчаном океане, горный поток.
Неожиданно впереди появился кенгуру. Обычный кенгуру, отличающийся от любого другого только огромными размерами. Судя по тому, как он выглядел с такого расстояния, он должен был достигать в высоту по меньшей мере десяти-двенадцати метров!
Кенгуру огляделся по сторонам и прыгнул. Передвигаясь прыжками метров двадцать в высоту и восемьдесят-сто в длину, он вскоре исчез за горизонтом.
Поглощенный своими мыслями, Крум даже не заметил, насколько необычным было то, что сейчас видели его глаза. Бурамара же вообще не взглянул на кенгуру. Все его внимание было сосредоточено на странных, удивительных следах. Он чувствовал превосходство противника, и это вселяло в него тревогу. Следы шли по прямой еще метров двести. И обрывались...
Крум и Бурамара замерли на краю пропасти, которая неожиданно разверзлась у них под ногами. Всегда безучастный, на этот раз Бурамара сжался, словно в любой момент ожидая удара, и стоял с широко раскрытыми глазами и беспомощно повисшими руками. Взгляд его тревожно шарил по острым скалам, которые торчали под ними на стометровой глубине.
— Говори! — прохрипел, задыхаясь от ужаса, Крум. — Что ты видишь?
Бурамара вздрогнул, словно от удара.
— Следы мисс Марии обрываются здесь. Наверх ведут следы только чернокожих.
— Что ты хочешь сказать? Что они столкнули ее в пропасть?
Следопыт молчал. И только лихорадочным взглядом ощупывал дно каньона в поисках тела девушки. Но там ничего не было. Голова его гудела. Ему казалось, что он сойдет с ума от этой неразрешимой для него загадки.
Внезапно Крум встрепенулся. Ему ясно послышались звуки «Милой Родины». Он повернул голову в направлении свиста. Сигнал повторился еще раз, потом еще.
Забыв о всякой предосторожности, в следующую секунду он уже бежал наверх, к густым зарослям кустарника под отвесной скалой, откуда, как ему показалось, долетел сигнал.
Мелодия смолкла. Крум в недоумении остановился. Из кустов раздался смех кукабурры, потом свист скворца, писк опоссума — самые обычные звуки в этих местах.
Успевший настигнуть его Бурамара, который не выпускал из виду следов, схватил его за руку. Заросли кустарника — самое удобное место для засады. Затем они вместе осторожно двинулись вперед, сжимая в руках ружья и стараясь как можно бесшумнее пробираться сквозь густые заросли.
Их глазам открылась небольшая поросшая травой площадка, белая, словно дно пересохшего соляного озера. Листья шелестели на черных ветках, будто вырезанные из пергамента. Побелевшие бессмертники поднимались из-под белых кустов. В конце полянки, нависая над всем остальным, росло старое бутылковидное дерево. Крум знал, что утолщение на стволе этого дерева служит резервуаром для воды. Многие путешественники спасались от жажды благодаря этому дереву, которое было все равно что бочка с водой.
Бурамара отковырнул от коры кусочек смолы и машинально сунул его в рот. Это сладкое, похожее на резину, вещество было любимым лакомством туземцев, а при необходимости утоляло и голод.
Посредине белой поляны, на куче сухой листвы, как бы танцуя, переступал с ноги на ногу самец-лирохвост. Белая гибель еще не прогнала его из этих мест. Среди мертвой травы ему все еще удавалось найти иногда зернышко, иногда кокон или личинку. И так утоляя свой голод, птица оставалась в родных местах, верная инстинкту, как артист, готовый умереть на сцене. Поглощенный своим танцем, лирохвост не заметил приближения незваных зрителей и продолжал распускать свой роскошный серебристый хвост, обрамленный двумя изогнутыми в форме лиры темными перьями. Лирохвост высоко задрал голову, и из горла у него выплеснулся настоящий водопад звуков — все, что он слышал в своем маленьком царстве: птичье чириканье и обычные шумы леса чудесным образом слились в неожиданно гармоничное пение. Вот песня австралийской сороки в сопровождении ударов топора по твердому дереву. А вот раздались звуки гитары Пастора, с помощью которой тот каждый вечер старался заглушить свою тоску. Потом — звон лопаты о камень, пыхтенье верблюда и вдруг — «Милая Родина», повторенная раз, потом еще, со всеми оттенками свиста Марии.
Злость и разочарование переполнили душу Крума. Значит, это не его сестра, а какая-то птица, глупая птица, пусть даже и виртуозный имитатор любых звуков, живой магнитофон, как ее называют. Он поднял пистолет, собираясь пристрелить ее за злую шутку, которую она с ним сыграла.
Бурамара остановил его.
— Не надо! Она сказала нечто очень, очень важное!
— Что же? — с надежной спросил Крум.
Лирохвост продолжал петь. Он взглянул в их сторону блестящими глазами, но не заметил их, целиком поглощенный своим «концертом», как настоящий артист. Прокричав попугаем, он затем засвистел дроздом и опять подхватил «Милую Родину», повторяя ее снова и снова.
— Когда птица поет, она не покидает своей поляны. Здесь она слышала сигнал мисс Марии. Причем недавно. Поэтому она так настойчиво свистит мелодию, поэтому так часто ее повторяет.
После непродолжительного молчания он добавил:
— Нет сомнения, что мисс Мария проходила здесь!
И он вновь впился взглядом в землю, где, несмотря на все свои старания, Крум не мог заметить ничего особенного.
— Этот шел последним, — сказал Бурамара, указывая на едва различимую впадинку, оставленную в пыли босой ногой. — Человек шел очень внимательно, но вот здесь ошибся. Наступил на другие следы.
Он снова вернулся к поляне. И опять двинулся по следам.
— Но он не шел, как обыкновенно все ходят. Что же он делал? Стоял больше на пальцах. Потому что приседал на корточки. Зачем?
Вдруг он хлопнул себя по лбу рукой.
— Ну и глупец же ты, Бурамара! Как же ты раньше не догадался? Ведь он нарисовал следы! Крум недоуменно посмотрел на него.
— Вот! — следопыт указал на отпечаток босой ноги. — Снизу след мисс Марии, а на нем выдавлен пальцами след босой ноги туземца. Только здесь рисовальщик забыл загладить дно ямки. И сохранился отпечаток ее каблука.
Понятно, что и на этот раз Крум ничего не заметил. Но, как всегда, целиком и полностью доверился следопыту. Он покорно двинулся вслед за ним, нетерпеливый, подавленный хитростью и находчивостью своих врагов.
Следы поднимались круто вверх, потом разделялись и вели в сторону от тропинки, а через сотню шагов снова соединялись. Однако Бурамара не выпускал из виду следов девушки. Не останавливаясь, он говорил большей частью сам с собой:
— Значит, и те следы были следами мисс Марии, только измененными, чтобы сбить нас с верного пути. Мисс Мария не подходила к скале. И если бы не лирохвост, мы бы долго плутали... Хорошо, что мисс Мария догадалась просвистеть сигнал...
Тропинка шла вверх все круче, идти стало труднее. Над их головами угрожающе нависала красная каменная громада, рассеченная глубокими расщелинами, изрытая бесчисленным множеством пещер — похожая на морщинистое, пористое лицо одряхлевшей старухи.
Бурамара остановился. На этот раз разветление следов показалось ему еще более подозрительным.
— Здесь может быть засада! — прошептал он.
По сторонам хаотически громоздились каменные глыбы, отколовшиеся от скалы и веками скапливавшиеся здесь. «Отличный капкан!» — подумал Крум. И в тот же миг отпрянул назад. У его ног проползла короткая толстая змея. За ней другая, третья, целое скопище змей!
— Ползучая смерть! — воскликнул он.
Бурамара схватил его за руку.
— Не бойся! Никто еще не умирал от укуса этой гадины! Она причиняет не больше вреда, чем колдовство, которого так боятся туземцы.
Он не успел договорить. Воспользовавшись коротким смятением, которое вызвало появление змей, выпущенных из корзин, прятавшиеся неподалеку воины Эхнатона набросились на Крума и Бурамару, быстро опутали их веревками, завязали им глаза и потащили по той же дороге, которой незадолго до этого прошла и Мария.
Том Риджер и Гурмалулу
приблизились к лагерю, когда еще было темно. До «Сити» оставалось не больше часа пути, и они должны были прийти туда перед самым рассветом, как и решили.
Неожиданно Гурмалулу остановился и указал рукой на что-то в темноте. Вглядевшись получше, Том различил силуэт человека, который спешил им навстречу. Они слезли с верблюдов и спрятались за стоявшим неподалеку термитником, который в высоту достигал три человеческих роста. Когда фигура приблизилась, Том прокричал:
— Кто идет?
Вместо ответа человек разрядил в них пистолет. Том и следопыт едва успели залечь за своим укрытием.
— Стой! Я — инспектор Том Риджер.
Но человек словно сошел с ума от алчности и страха.
— Прочь с дороги! — завопил он. — Не пытайтесь остановить меня! Я сматываюсь из этого ада!
Том узнал Пастора. Каким зверем сделала жажда наживы этого кроткого человечка!
— В чем дело? Что с тобой?
— Меня подстерегают на каждом шагу! — не унимался Пастор. — Все только и думают, как бы украсть мои опалы. А я не отдам их! Не отдам!
Том сделал движение, собираясь встать.
— Так ты что, и меня боишься, полицейского, который здесь для того, чтобы следить за порядком?
— А Скорпиончик? — прохрипел Пастор и снова выстрелил.
Это переполнило чашу терпения Тома, и он шепнул Гурмалулу:
— А ну метни в него бумеранг! Выбей у него из рук пистолет!
В следующее мгновение бумеранг просвистел в воздухе и нанес удар по руке Пастора, который тут же выронил оружие.
Том поднялся с земли.
— Ну вот, а сейчас поговорим по-человечески!
Но он недооценил силу страха. Несмотря на перебитую руку, пастор нагнулся, схватил пистолет левой рукой и выстрелил снова. Пуля просвистела у Тома мимо уха. Тогда и его нервы не выдержали. Его пистолет прогремел словно сам собой. И тот, кто на всех учебных стрельбах был одним из самых плохих стрелков, на этот раз точно поразил цель. Пастор свалился навзничь без стона.
Потрясенный Том склонился над ним.
— Проклятье! — прорычал он. — Этого мне еще только недоставало!
Но что сделано, то сделано. Том беспомощно вздохнул, наклонился и обыскал труп. В поясе, в крепком узелке, были спрятаны пять прекрасных опалов. Том долго любовался ими, зачарованный игрой света в их темных глубинах, затем сунул их в карман.
— Ты видел? — сказал он. — В порядке законной самообороны!
Гурмалулу не имел ни малейшего понятия о том, что такое законная самооборона, но его и не интересовали ссоры и взаимное истребление белых. Он думал только об одном: в лагере есть виски, много виски. Дойти бы скорее, добраться до бутылки и глотать, глотать...
На этот раз Том не стал уничтожать следы. Сейчас уже столкновение будет явным. Игра пойдет в открытую. Либо он перетянет Крума на свою сторону, либо раз и навсегда разделается с ним.
Приблизившись к лагерю, они притаились в седловине между двумя поросшими шелестящей белой травой дюнами. Прямо перед ними стояли двое часовых. Но кто они были: его люди или же враги?
Небо посветлело. Темнота отступила в низины. Часовые обернулись, и Том узнал их. Его люди! Джонни Кенгуру и Плешивый Гарри. Оба они были у него в руках. Оба беспрекословно повиновались ему. Гарри — из-за ограбления церкви, а Джованни — из-за убийства перед кабаком. Оба преступления остались нераскрытыми. Этим оба виновных обязаны ему, великодушному инспектору. Потому что никто не посчитал бы смягчающим вину обстоятельством тот факт, что оба они были смертельно пьяны, когда Джонни во время ссоры вытащил нож, а Гарри обобрал церковную кассу, чтобы заплатить за выпивку по случаю получения австралийского гражданства.
Уже не скрываясь, Том двинулся вперед, делая им знаки молчать. Подойдя к ним, не здороваясь, он спросил шепотом:
— Тарелочка пришел?
— Пришел.
Том вздрогнул.
— Где он?
— А черт его знает! — выругался Джонни. — Вчера черные похитили его сестру. Он пошел с Бурамарой по их следам и не вернулся. Мы решили — пусть сам себе шею сломает.
Гурмалулу протиснулся между ними.
— Виски! Дай виски!
Джонни Кенгуру посмотрел на него с отвращением, готовый ударить, но Том приказал:
— Дай ему виски!
Джованни вытащил из заднего кармана до половины опороженную флягу и сунул ее в руки Гурмалулу. Черный жадно припал к ней губами.
Наконец некоторое подобие улыбки появилось на искаженном страхом и отвращением лице инспектора. Бог ему свидетель — он не хотел убивать. Больше всего он ненавидел убийство. Дикарство, зверство! Он всегда предпочитал беседу, соглашение, сделку. Верно, ему очень хотелось разбогатеть. Хотелось больше других. Стать «пятьдесят первым». Жить в Кью, обедать в самых шикарных ресторанах и заказывать деликатесы один за другим: устриц, щупальца осьминога, плавники акулы, хвосты кенгуру, жареных гусениц, гарнированных салатом из папайи, бананов, ананасов и пасифлоры. Зарабатывать деньги честно. Да кто не хочет этого? Но не каждому выпадает такое счастье. Играть на бирже, а не торговать поддельными египетскими реликвиями, рисунками Гурмалулу, которые Том выдавал за шедевры Наматжиры. И никаких убийств! В желудке у него появлялся противный холодок при воспоминании о Скорпиончике и об этом идиоте Пасторе. Ему становилось дурно и хотелось забросить подальше и пистолет, и опалы и бежать, куда глаза глядят, чтобы убраться подальше, вырваться из этой трясины, которая засасывала его все глубже и глубже. Он представлял себе, как стоит в кабинете своего дворца, а из окон виден весь Мельбурн. Наперебой звонят телефоны. И он дает указания: «Акции золотых копей? Падают? Тогда покупай!» Хватает трубку другого телефона: «Акции урановых поднимаются? Тогда продавай!» Умные бизнесмены именно так и поступают. Они знают, что упавшие акции снова поднимутся, а поднявшиеся вновь упадут. Только глупцы, мелкая биржевая рыбешка поддается панике. Эх, ему бы только пачку ценных акций! Зажить честно и почтенно, не испытывать вечного страха, быть всеми уважаемым.
Ему этого очень хотелось. Но он понимал, что сейчас это невозможно. Невозможно до тех пор, пока Крум не будет на его стороне или же навсегда не уйдет с его дороги. Крум Димов должен замолчать, Опалы были нужны для того, чтобы заткнуть рот тому, кто впоследствии мог бы кое о чем рассказать. Обратного пути нет. Надо всеми силами пробиваться вперед, вперед через трясину... Или же заняться чем-нибудь, пусть и не совсем честным, но, по крайней мере, «бескровным». В Штатах продают такие интересные штучки: небольшой магнит в часах, с помощью которого игральные кости выпадают как надо; зеркальце в перстне, позволяющее увидеть карты противника; пружинки, подающие через рукав нужную карту. Наладить бы такое же производство! Или же заняться торговлей наркотиками, открыть игорный дом. Но только никаких вульгарных убийств, которые делают жизнь похожей на гангстерские фильмы.
Неожиданно Гурмалулу остановился и указал рукой на что-то в темноте. Вглядевшись получше, Том различил силуэт человека, который спешил им навстречу. Они слезли с верблюдов и спрятались за стоявшим неподалеку термитником, который в высоту достигал три человеческих роста. Когда фигура приблизилась, Том прокричал:
— Кто идет?
Вместо ответа человек разрядил в них пистолет. Том и следопыт едва успели залечь за своим укрытием.
— Стой! Я — инспектор Том Риджер.
Но человек словно сошел с ума от алчности и страха.
— Прочь с дороги! — завопил он. — Не пытайтесь остановить меня! Я сматываюсь из этого ада!
Том узнал Пастора. Каким зверем сделала жажда наживы этого кроткого человечка!
— В чем дело? Что с тобой?
— Меня подстерегают на каждом шагу! — не унимался Пастор. — Все только и думают, как бы украсть мои опалы. А я не отдам их! Не отдам!
Том сделал движение, собираясь встать.
— Так ты что, и меня боишься, полицейского, который здесь для того, чтобы следить за порядком?
— А Скорпиончик? — прохрипел Пастор и снова выстрелил.
Это переполнило чашу терпения Тома, и он шепнул Гурмалулу:
— А ну метни в него бумеранг! Выбей у него из рук пистолет!
В следующее мгновение бумеранг просвистел в воздухе и нанес удар по руке Пастора, который тут же выронил оружие.
Том поднялся с земли.
— Ну вот, а сейчас поговорим по-человечески!
Но он недооценил силу страха. Несмотря на перебитую руку, пастор нагнулся, схватил пистолет левой рукой и выстрелил снова. Пуля просвистела у Тома мимо уха. Тогда и его нервы не выдержали. Его пистолет прогремел словно сам собой. И тот, кто на всех учебных стрельбах был одним из самых плохих стрелков, на этот раз точно поразил цель. Пастор свалился навзничь без стона.
Потрясенный Том склонился над ним.
— Проклятье! — прорычал он. — Этого мне еще только недоставало!
Но что сделано, то сделано. Том беспомощно вздохнул, наклонился и обыскал труп. В поясе, в крепком узелке, были спрятаны пять прекрасных опалов. Том долго любовался ими, зачарованный игрой света в их темных глубинах, затем сунул их в карман.
— Ты видел? — сказал он. — В порядке законной самообороны!
Гурмалулу не имел ни малейшего понятия о том, что такое законная самооборона, но его и не интересовали ссоры и взаимное истребление белых. Он думал только об одном: в лагере есть виски, много виски. Дойти бы скорее, добраться до бутылки и глотать, глотать...
На этот раз Том не стал уничтожать следы. Сейчас уже столкновение будет явным. Игра пойдет в открытую. Либо он перетянет Крума на свою сторону, либо раз и навсегда разделается с ним.
Приблизившись к лагерю, они притаились в седловине между двумя поросшими шелестящей белой травой дюнами. Прямо перед ними стояли двое часовых. Но кто они были: его люди или же враги?
Небо посветлело. Темнота отступила в низины. Часовые обернулись, и Том узнал их. Его люди! Джонни Кенгуру и Плешивый Гарри. Оба они были у него в руках. Оба беспрекословно повиновались ему. Гарри — из-за ограбления церкви, а Джованни — из-за убийства перед кабаком. Оба преступления остались нераскрытыми. Этим оба виновных обязаны ему, великодушному инспектору. Потому что никто не посчитал бы смягчающим вину обстоятельством тот факт, что оба они были смертельно пьяны, когда Джонни во время ссоры вытащил нож, а Гарри обобрал церковную кассу, чтобы заплатить за выпивку по случаю получения австралийского гражданства.
Уже не скрываясь, Том двинулся вперед, делая им знаки молчать. Подойдя к ним, не здороваясь, он спросил шепотом:
— Тарелочка пришел?
— Пришел.
Том вздрогнул.
— Где он?
— А черт его знает! — выругался Джонни. — Вчера черные похитили его сестру. Он пошел с Бурамарой по их следам и не вернулся. Мы решили — пусть сам себе шею сломает.
Гурмалулу протиснулся между ними.
— Виски! Дай виски!
Джонни Кенгуру посмотрел на него с отвращением, готовый ударить, но Том приказал:
— Дай ему виски!
Джованни вытащил из заднего кармана до половины опороженную флягу и сунул ее в руки Гурмалулу. Черный жадно припал к ней губами.
Наконец некоторое подобие улыбки появилось на искаженном страхом и отвращением лице инспектора. Бог ему свидетель — он не хотел убивать. Больше всего он ненавидел убийство. Дикарство, зверство! Он всегда предпочитал беседу, соглашение, сделку. Верно, ему очень хотелось разбогатеть. Хотелось больше других. Стать «пятьдесят первым». Жить в Кью, обедать в самых шикарных ресторанах и заказывать деликатесы один за другим: устриц, щупальца осьминога, плавники акулы, хвосты кенгуру, жареных гусениц, гарнированных салатом из папайи, бананов, ананасов и пасифлоры. Зарабатывать деньги честно. Да кто не хочет этого? Но не каждому выпадает такое счастье. Играть на бирже, а не торговать поддельными египетскими реликвиями, рисунками Гурмалулу, которые Том выдавал за шедевры Наматжиры. И никаких убийств! В желудке у него появлялся противный холодок при воспоминании о Скорпиончике и об этом идиоте Пасторе. Ему становилось дурно и хотелось забросить подальше и пистолет, и опалы и бежать, куда глаза глядят, чтобы убраться подальше, вырваться из этой трясины, которая засасывала его все глубже и глубже. Он представлял себе, как стоит в кабинете своего дворца, а из окон виден весь Мельбурн. Наперебой звонят телефоны. И он дает указания: «Акции золотых копей? Падают? Тогда покупай!» Хватает трубку другого телефона: «Акции урановых поднимаются? Тогда продавай!» Умные бизнесмены именно так и поступают. Они знают, что упавшие акции снова поднимутся, а поднявшиеся вновь упадут. Только глупцы, мелкая биржевая рыбешка поддается панике. Эх, ему бы только пачку ценных акций! Зажить честно и почтенно, не испытывать вечного страха, быть всеми уважаемым.
Ему этого очень хотелось. Но он понимал, что сейчас это невозможно. Невозможно до тех пор, пока Крум не будет на его стороне или же навсегда не уйдет с его дороги. Крум Димов должен замолчать, Опалы были нужны для того, чтобы заткнуть рот тому, кто впоследствии мог бы кое о чем рассказать. Обратного пути нет. Надо всеми силами пробиваться вперед, вперед через трясину... Или же заняться чем-нибудь, пусть и не совсем честным, но, по крайней мере, «бескровным». В Штатах продают такие интересные штучки: небольшой магнит в часах, с помощью которого игральные кости выпадают как надо; зеркальце в перстне, позволяющее увидеть карты противника; пружинки, подающие через рукав нужную карту. Наладить бы такое же производство! Или же заняться торговлей наркотиками, открыть игорный дом. Но только никаких вульгарных убийств, которые делают жизнь похожей на гангстерские фильмы.