Страница:
– Как романтично, – продолжали умиляться гарпии, когда парочка прошла мимо их гнездовья, поднимаясь по винтовой лестнице.
– Нашла своего? – спросил старый Василиск, когда они миновали верхнюю площадку.
– Только не открывайте глаза, дедушка, – испуганно воскликнула Медуза. – Он не каменный.
– Да я и так вижу, – ответил старик, не поднимая век.
– Как это вы видите, – удивилась Медуза, – если глаза закрыты?
– Внутренним взором вижу. Не муж у тебя будет, а ангел.
– Я не считаю это недостатком, – пробормотал Бенедикт.
– Ну это с какой стороны посмотреть. Кстати, будешь в Канцелярии – Большому Боссу привет передай.
– Хорошо, – ответил Бенедикт и удивленно воскликнул: – А вы откуда его знаете?
– Да оттуда же, откуда и ты, – продребезжал Василиск и скрипуче рассмеялся.
Кресло-качалка в ответ на этот смех покачнулось и протестующе скрипнуло, предупреждая о своем преклонном возрасте и долгой амортизации.
– Вы тоже его племянник? – выдвинул предположение ангел.
– Нет, я его бывший советник по мирам в стиле фэнтези, – ответил старик и рассмеялся еще громче, вспомнив что-то свое, давнее, что-то из прошлой жизни в Небесной Канцелярии.
– Вы шутите?
– Конечно, шучу, но… в каждой шутке есть доля шутки. Ты никогда не задумывался, откуда берутся в параллельных измерениях волшебники, ведьмы, колдуны, маги, великие ученые, гениальные поэты и художники? А также прочие певцы и, так сказать, герои?
– Нет.
– Подумай на досуге. – Василиск хитро улыбнулся и захрапел.
Парочка пошла дальше. Бенедикт вовсю старался произвести впечатление на невесту. Он рассказывал ей разные истории, пересыпая их стихами. Девушка слушала его и смеялась звонко, словно хрустальный колокольчик.
Когда они вышли из башни отшельника Амината, дождь почему-то кончился.
Взявшись за руки, влюбленные пошли к зачарованному лесу Акавы, а башня вдруг сорвалась с места и отправилась следом.
– Иди назад, домик, – топнула ножкой Горгона. – Кому сказала! Ты же весь лес перетопчешь.
Башня послушалась и вдруг исчезла, наверное, нашла новое дождливое место.
Глава 16
Глава 17
– Нашла своего? – спросил старый Василиск, когда они миновали верхнюю площадку.
– Только не открывайте глаза, дедушка, – испуганно воскликнула Медуза. – Он не каменный.
– Да я и так вижу, – ответил старик, не поднимая век.
– Как это вы видите, – удивилась Медуза, – если глаза закрыты?
– Внутренним взором вижу. Не муж у тебя будет, а ангел.
– Я не считаю это недостатком, – пробормотал Бенедикт.
– Ну это с какой стороны посмотреть. Кстати, будешь в Канцелярии – Большому Боссу привет передай.
– Хорошо, – ответил Бенедикт и удивленно воскликнул: – А вы откуда его знаете?
– Да оттуда же, откуда и ты, – продребезжал Василиск и скрипуче рассмеялся.
Кресло-качалка в ответ на этот смех покачнулось и протестующе скрипнуло, предупреждая о своем преклонном возрасте и долгой амортизации.
– Вы тоже его племянник? – выдвинул предположение ангел.
– Нет, я его бывший советник по мирам в стиле фэнтези, – ответил старик и рассмеялся еще громче, вспомнив что-то свое, давнее, что-то из прошлой жизни в Небесной Канцелярии.
– Вы шутите?
– Конечно, шучу, но… в каждой шутке есть доля шутки. Ты никогда не задумывался, откуда берутся в параллельных измерениях волшебники, ведьмы, колдуны, маги, великие ученые, гениальные поэты и художники? А также прочие певцы и, так сказать, герои?
– Нет.
– Подумай на досуге. – Василиск хитро улыбнулся и захрапел.
Парочка пошла дальше. Бенедикт вовсю старался произвести впечатление на невесту. Он рассказывал ей разные истории, пересыпая их стихами. Девушка слушала его и смеялась звонко, словно хрустальный колокольчик.
Когда они вышли из башни отшельника Амината, дождь почему-то кончился.
Взявшись за руки, влюбленные пошли к зачарованному лесу Акавы, а башня вдруг сорвалась с места и отправилась следом.
– Иди назад, домик, – топнула ножкой Горгона. – Кому сказала! Ты же весь лес перетопчешь.
Башня послушалась и вдруг исчезла, наверное, нашла новое дождливое место.
Глава 16
ЖЕНСКИЙ ВАРИАНТ КОМПЛЕКСА НАПОЛЕОНА
Хасан вел ковер-самолет не просто хорошо, а прямо-таки виртуозно. Не каждый таксист рискнул бы перелететь через перевал. Были случаи, когда воздушные потоки просто переворачивали летающие половики. Но у Хасана была врожденная способность к воздухоплаванию, и чутье ни разу не подводило толстяка. Вот и сейчас он сидел, свернув ноги калачиком, и только успевал командовать:
– Вира! Вира, вира, сказал… Майна… мал-мала майна… Многа вира! Вах, шайтан половик, кому киричал – вира!
Акава стояла на самой кромке ковра и напряженно смотрела вперед. Белое платье плотно облегало стан, зеленый плащ развевался на ветру, словно флаг, волосы взлетали над головой зеленым облаком. Ветер свистел в ушах, бил в лицо, но Акава, казалось, не замечала этого. Она думала. Ей казалось, что, вернув свой настоящий облик, она будто вернулась в далекое детство, когда все в жизни было просто и понятно. Может, поэтому и увлеклась развлечениями, забыв о супруге? Еще женщина подумала о том, что по инерции послушалась тестя. Сказал Барон лететь на ковре-самолете, она и полетела. Нет бы в птицу перекинуться – быстрее бы было. Королева оборотней хотела было осуществить превращение, но вдруг подумала о том, как отнесутся жители Рубельштадта, которые никогда ранее с оборотнями не сталкивались, к такому представлению. Да и Самсон, если она на глазах у него превратится из птицы в королеву, может вспомнить ее последнюю выходку со змеями.
Акава вздохнула и посмотрела вниз – ковер стремительно несся вдоль склона. Уже виднелась избушка отшельника Амината, очередь просителей и покупателей у жилища старика казалась тонкой ниткой. Квадратики торговых лотков промелькнули и остались позади – ковер-самолет летел над лесом.
Королева оборотней вдруг задумалась: что же тогда произошло у Мутных колодцев? Что-то важное, что-то, что еще только предстояло осмыслить и понять. Ведь до этого Самсон не раз целовал ее, но она все равно оставалась огромной, скользкой, покрытой бородавками жабой. Акава попыталась представить, как она целует подобное существо, – и не смогла этого сделать. Воображение впервые отказало ей. Она вдруг поняла, что надо очень сильно любить, чтобы вот так, от всего сердца, принять в объятия лягушку. Что надо чувствовать, чтобы от всей души, не задумываясь над ее внешностью, поцеловать? По щекам Акавы потекли слезы. До нее только сейчас дошло, как велика любовь Самсона. Он будет любить ее всегда – в любом обличье и в любом возрасте. Даже когда она станет очень и очень древней, но все равно останется молодой. Он будет любить ее, даже когда узнает, что она бессмертна. Что ему предстоит покинуть этот мир, а она останется.
Она останется без него. И Акава поняла, что именно по этой причине, а вовсе не по легкомыслию она так вела себя. Она боялась полюбить до конца, она всегда оставляла дистанцию между собой и настоящей любовью. Он уйдет, а она останется – без него. Именно поэтому она воспринимала супруга как партнера по веселым играм – только потому, что боялась бесконечного страдания. И сейчас, глядя на зеленое море деревьев внизу, она осознала, что ей предстоит сделать выбор. Именно сейчас. Стоят ли несколько веков счастья бесконечного страдания потом?
Акава вспомнила, как Самсон улыбается – широко, заразительно. Как приглаживает непослушные рыжие вихры, когда чем-то смущен. Как бесшабашно ввязывается в авантюры – и выходит победителем. Как любит ее…
И поняла, что выбор свой сделала давным-давно, еще тогда, на поляне в Забытых Землях, когда впервые взглянула в разноцветные глаза рыжего вора.
На душе у королевы оборотней вдруг стало тихо-тихо, так тихо, что она услышала стук сердца. Оно билось все быстрее и быстрее, как-то по-особенному быстро, будто любовь подгоняла его. И Акава сорвалась с ковра, превратившись в большую белую птицу с зеленым хохолком и крыльями.
Хасан только рот открыл, но удивленный возглас таксиста Акава уже не услышала. Ковер-самолет остался далеко позади.
Оказалось, что она зря боялась перепугать жителей Рубельштадта превращением – у дворца стоял такой переполох, что никто и не заметил, как большая птица опустилась на крыльцо и превратилась в королеву оборотней. Самсона Акава застала за странным занятием – он раздавал наворованное добро. Потерпевшие низко кланялись и говорили спасибо.
– Не, в натуре, он чокнулся, – сказал Полухайкин, наклоняясь к Гуче, – друзья следили за происходящим, высунувшись по пояс из окна на втором этаже. – Чтоб карманник бабло без конфискации терпилам сливал! Может он, это, типа заболел?
– Да, друг Полухайкин, заболел, и заболел неизлечимо, – вздохнул Гуча. Они с Альбертом уже два часа наблюдали за тем, как вор отдает вещи, деньги, продукты. – А знаешь, чем заболел?
– Не, в натуре, не знаю!
– Женщиной заболел, Альберт, женщиной. Все дело в женщине!
– Это как? – С головы Полухайкина упала корона, но он успел на лету подхватить ее.
– А так, что они сначала подстраиваются, а потом строят! – Гуча переменил позу – уселся на широкий подоконник и подтянул одну ногу к груди. Второй ногой черт упирался в пол. Обняв колено рукой, брюнет вздохнул и добавил: – И ведь как хорошо строят!
– В смысле?
– В смысле сначала думают о тебе, потом – вместе с тобой, а потом – за тебя. Вот посмотри на нашего воришку – да у него руки трясутся, когда он назад ворованное отдает! Его ломает, как наркомана, а он терпит. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что, видите ли, супруге не нравится его работа. Вот он и нашел компромиссное решение.
– Не, у меня Марточка не такая!
– А что Марточка? – вдруг вспылил Чингачгук. – Что Марточка?! На рыбалку-то ты так и не ходишь, а любил ведь раньше с удочкой посидеть.
– Я это… типа расстраивать ее не хочу, – ответил Альберт, провожая взглядом супругу.
Та собралась пройтись по лавкам и в связи с этим немного принарядилась. На королеве было синее платье, пышный подол делал широкие бедра Марты совсем уж необъятными. Следом за Мартой вприпрыжку бежала Мексика. Она увидела отца и Гучу и весело помахала им. Полухайкин улыбнулся в ответ. Он подумал, что тепло и ласка, внимание и забота, которыми окружила его жена, гораздо важнее, чем такая мелочь, как рыбалка.
– Тут рыба чокнутая. Пока к реке иду, одни рыбьи хвосты, в натуре, мелькают, – зачем-то начал оправдываться король. – Как только снасти закину – высовываются из воды и спорят, кто первый на удочку попадет. Не, не смейся, в натуре, очередь занимают. И глазки мне строят! Ну на фига мне это надо? Весь кайф пропадает. Это так же стремно, как охотиться на кабанчика на этой, как ее… типа свиноферме. Да и Марточка меня к рыбам ревнует.
– Вот об этом я и говорю. – Гуча помрачнел, нахмурился и продолжил развивать тему: – Ты на рыбалку не ходишь, Самсон уже не вор, а так, спортсмен. Да я сам такой! Питаюсь подошвами, которые Бруня почему-то отбивными называет, и не жужжу.
– Так они точно отбивные, в натуре! Ими почки спокойно отбить можно. – Альберт как-то раз пообедал в Крепости. После этого без своих припасов он зарекся появляться в соседнем государстве.
– Хорошо поесть доводится, только когда платок-самобранка рядом или когда к тебе вот приеду, – пожаловался Гуча.
Самсон между тем закончил раздачу добра, посмотрел по сторонам и, увидев Акаву, расцвел всеми веснушками. Он запустил руку в волосы, тщетно пытаясь привести в порядок рыжие космы. У Акавы этот жест вызвал такой прилив нежности, что она не выдержала и кинулась в объятия супруга. Самсон, счастливый как никогда, обнял жену и подумал, что больше ее от себя не отпустит и сам никуда не уйдет. Тем более что так хорошо устроилось с работой – и воровать можно, и супруге упрекнуть не в чем. Он посмотрел в изумрудные глаза Акавы и потянулся к ней. Акава наклонилась – их губы соединились в поцелуе.
– Смотри, в натуре, помирились уже. – Альберт кивнул в сторону целующейся парочки. – Он все этот, типа французский, репетирует. А мы на блондина наезжали, когда тот учить принялся!
– Ну этот еще за себя постоять сможет, а вот ангелок что будет делать, ума не приложу! – Гуча скривил губы. – Ты видел, какую малышку он подцепил?
– Да я не рассмотрел толком, дочкой любовался. Только и видел, что змей на голове нет, а то в одной кроватке спят, типа дочку покусают.
– Вот! – вскричал Гуча. – Она в детской кроватке спокойно помещается!
– А что в этом плохого, в натуре? – Альберт пожал могучими плечами и водрузил корону на квадратную макушку. – Не, я че-то не въезжаю, при чем тут этот… типа размер?
– А при том, что чем мельче девица, тем она зловреднее, – прошипел черт.
– Не, все равно не въезжаю, амиго, объясни – почему?
– Да потому, что чем мельче человечек, тем крупнее у него желания. Так сказать, обратно пропорциональны росту. В каком-то из измерений эту сторону характера «комплексом Наполеона» обозвали. А если к маленькому росту еще и социальное ничтожество прилагается по праву рождения в виде отсутствия перспектив, наличия бедности, уродства и прочих факторов, то тут вообще атас! Вот ты. Ты почему в Зелепупинске самым крутым стал?
– Да надоело, что в детдоме все по голове долбили. Хотел отомстить. – Альберт не стал особо распространяться – вспоминать то время не хотелось. С тех пор, как он попал в Иномирье и женился на королеве Марте, Полухайкин жил одним днем, радуясь каждой минуте.
– Вот! Так чем ничтожнее человечек, чем недоступнее для него то самое светлое будущее, о котором утописты толкуют…
– Это что за звери? – спросил бывший новый русский.
Гуча поискал подходящий пример и, вспомнив, в каком измерении раньше жил Альберт и в какую эпоху, привел пример:
– Ну типа Ленин, Маркс и…
– И лиса Алиса, – продолжил ряд Полухайкин, радуясь, что тоже может блеснуть интеллектом. – Она с котом в паре работала, тоже халяву всем предлагали типа деревья с золотыми червонцами вместо листьев.
– Точно, хорошая метафора, – одобрил Гуча. – Так вот, у женщин эта пропорция настолько больше и настолько чаще встречается, что они нам фору в сто очков дадут, и то не догоним!
– Почему, в натуре?
– Потому что у нее не только маленький рост и хрупкое сложение, у нее еще и слабость, и такая ранимость, что удивительно, как она дожила до совершеннолетия. А еще и нежность, и беззащитность полнейшая. И все это на фоне обратной пропорции. То есть желания у нее такие большие, что выполнять их замучаешься. Сама-то она по причине маленького роста и большого ума напрягаться не будет. А зачем ей? Кругом столько тупых мужиков, которые все ее капризы исполнят! И исполняют, чувствуя себя на ее фоне такими крутыми мачо, что сначала на руках ее носят, а потом на шею позволяют сесть.
– Не, амиго, ты этот… как его… феминист, в натуре!
– Чего?!
– Ну который женщин не любит, не помню, каким словом обозвать.
– Женоненавистник, что ли?
– Ну в натуре, такие наезды… Вот у меня Марта тоже роста небольшого, а ничего, послушная.
– Марта из себя никогда беспомощное создание не строила. Да и маленькой ее не назовешь – вон формы какие! И социум ее не обидел – королевская дочка, так что желания ей подавлять не пришлось. Желания, они, только когда их подавляешь, до гигантских размеров вырастают. Вот ты, Альберт. Ты не имел совсем ничего – одежда и та казенная, детдомовская. А желал ведь!
– Конечно. Я думал: вот вырасту – и у меня будет все! Я, братан, мороженое первый раз попробовал, когда с зоны освободился. Помню, пацаном когда был, все мечтал поесть. А попробовал – и оно мне не понравилось, в натуре! Но купил сразу много.
– Сколько?
– Ну этот… гормолзавод… – Альберт Иванович подождал, пока друг просмеется, потом добавил: – Так и деньги с него потом пошли, типа дальше раскручиваться стал.
– Вот, а если бы ты с детства это мороженое ел, ты стал бы покупать завод?
– Да на фига он мне сдался?
– Вот об этом и толкую! Потому твоя Марта самостоятельная, что у нее сразу все было. И дородная она женщина, и хозяйственная. Ты спокойно два королевства на нее оставишь. А моя Бруня, та вообще любого мужика ударом в челюсть свалит. Да что мужика, Тыгдын один раз пошутил – неделю отхаживали потом. Так что ее тоже беззащитной не назовешь.
– Не, Гуча, че заладил? Ну в натуре, если где поколбаситься, то, может, кошчонка какая и это… эстетичнее будет… но в постели чем больше – тем лучше. Я свою Марту ни на кого не променяю!
– Правильно, потому что она у тебя кровь с молоком. С первой попытки целиком не обнимешь! У меня Брунгильда тоже девушка крупная, ее, как мачту корабельную, издалека видно. Она когда идет, все дорогу уступают, а кто не успел отскочить – сам виноват – наступит Бруня и не заметит. И не надо ей ручку целовать, под локоток поддерживать. Она этим локотком так под дых заехать может – не продышишься, особенно если учесть, что он у нее в железо закован. И мечом машет так, что диву даешься. А маленькая да хрупкая взмахнет ресничками, ты на ручки ее тоненькие посмотришь – и идешь пахать сам. И за себя, и за нее. И не понимаешь, что она ручонками этими так тебя за глотку схватила, что не вздохнуть.
– Оторвать бы эти ручонки шаловливые, в натуре! – озвучил свое отношение к проблеме король Полухайкин.
– Ну зачем же так строго! – Гуча рассмеялся. – Подумаешь – ангелок подкаблучником станет.
– Может, обойдется? – произнес вслух Альберт Иванович, но в душе он понимал, что черт прав. Такого растяпу, как Бенедикт, еще поискать надо. Только и будет делать, что смотреть на жену, вздыхать и петь серенады. Он посмотрел на Самсона – тот что-то говорил Акаве, и король догадался – речь идет о любви, той, которая на всю жизнь. Альберт отошел от окна и вдруг сказал: – Горгона, в натуре, в сандальках ходит, типа… без каблуков. Может, и обойдется, если без каблуков…
Гуча не стал разочаровывать друга, объясняя, что такое метафора. Он согласился с предположением Альберта, но с таким скептическим выражением на лице, что было ясно – не видать Бенедикту счастья как своих ушей.
– Хасан! – крикнул он и снова высунулся по пояс в окно, внезапно приняв решение.
– Слюшаю, Гуча-джан! – Глава рь пустынных таксистов был последним в очереди и еще не успел улететь со двора.
– Ты ангела нашего сизокрылого не видел?
– Видел. Она метла сел, шайтан на ручка поставил и арет так, что у такси два аварий слючилась. Ему Кашмар Апа этот шайтан дал. Милисейскай мигалк называется!
– Да что ты мне его транспорт описываешь! Ты скажи, куда он направился? – рявкнул Гуча, зная по опыту, как далеко от темы может увести разговор толстяк.
– Совсем мелький-мелький эльфик сказала, что он с невестой в замок Акавы-макавы идут, – четко отрапортовал Хасан, с испуга акцент в певучей восточной речи стал еще сильнее. – Говорит, жениться они собрались – лубов-морков там и висе дела другие.
– Рыжий, смотрю, ты уже закончил гуманитарную помощь раздавать, а с супругой еще успеешь намиловаться! – крикнул Чингачгук, врываясь в нежное воркование супругов. – Поторопись, нас в гости пригласили.
– Кто? – спросил Самсон, отрывая влюбленный взгляд от изумрудных глаз супруги.
– Ты и пригласил, только что. Ангелок у нас жениться собрался. Его крылья любви несут в Зачарованный лес.
– Метла его моя несет, так что я с вами, – послышался голос вошедшей во двор Гризеллы. Она не знала, что верная метла на всех парусах уже несется к хозяйке.
Парни спрятали улыбки. Ведьма уже освоилась со змеями и ходила с гордо поднятой головой. Черт хоть и подшучивал, но близко не подходил: змейки были до метра длиной и нрав имели скверный, а так как хозяйку свою любили беззаветно, то мгновенно бросались на ее защиту, словно на амбразуру вражеского дота.
– Хасан, ты деньги получил? – спросил Гуча.
– Да!
– Тогда лети в Крепость, передай Бруне, пусть подгребает в замок, – распорядился черт.
– И Тамарке, в натуре, передай, что свадьба намечается – Бенедикт жениться собрался, – добавил Полухайкин. – Только чтоб на этот раз весь гарем с собой не тащила.
Гуча рассмеялся, вспомнив, как хорошо отметили первый день рождения Мексики. Король Полухайкин тогда устроил праздник на все Иномирье. По этому случаю жители Рубельштадта принарядились – мужчины надели под коричневые пиджаки белые рубахи с яркой вышивкой, а женщины нацепили крахмальные фартуки и кружевные чепцы. Играла музыка, люди плясали и пели.
В королевском дворце за большим дубовым столом собрались представители королевских семейств – Брунгильда с Гучей, тогда еще живая королева Августа, сами хозяева – Альберт Полухайкин и Марта. Напротив них на краешке стула примостился Бенедикт, как обычно старающийся причинить поменьше вреда и занять минимум места в пространстве. И сколько Гуча ни объяснял ему, что вреда в том, чтобы занять все причитающееся ему место, нет никакого, ангел продолжал моститься на краешке большого стула.
Здесь же, за праздничным столом, был и Самсон с неизменной Кваквой. И цыганский Глава рь Барон, которому очень хотелось поскорее закончить с официальной частью и присоединиться к пирующим во дворе цыганам. Старик Аминат восседал подле Гучи, рассчитывая на хорошую беседу с ним, естественно, после того как черт наберется до философской кондиции.
Сама виновница торжества восседала во главе стола, на высоком детском стульчике. Рядом с ней, как всегда, никого не спросив, втиснул наглую морду Тыгдынский конь. С другой стороны, проявляя не меньший, чем именинница, интерес к подаркам, сидел Аполлоша.
Гуча улыбнулся, вспомнив то время. Мексика что-то лопотала на своем детском языке, можно было разобрать только слова «Дай!» и «Я сама!». Так малышка кричала, когда родители пытались помочь ей развернуть очередной подарок. Но глазки девочки горели, черные бровки не уставали взлетать вверх и опускаться, а иногда она просто восторженно визжала, когда подарок, опять-таки по ее детским меркам, был особенно хорош. Тогда она дергала Тыгдына за гриву и что-то лопотала. Как ни странно, Тыгдынский конь ее понимал. Он внимательно выслушивал девочку и, когда она снова поднимала бровки, ожидая ответа, начинал очень детально объяснять назначение подаренного предмета.
Все было хорошо, пока не прилетела немного опоздавшая Гуль-Буль-Тамар, правительница Фрезии. Вдруг стало темно, хотя на улице ярко светило полуденное солнце. Все кинулись к окнам – небо было черным-черно от ковров-самолетов.
Гуль-Буль-Тамар грациозно сошла со своего ковра прямо на подоконник. Она оперлась на руку подбежавшего к гостье Бенедикта и грациозно ступила в тронный зал.
– Пока мои мужчины соберутся, постареть можно, – томно произнесла восточная красавица.
Следом за ней, уже через двери, вошли десять крепких мужчин в шароварах, подпоясанные богато украшенными золотом и самоцветами поясами и в сверкающих коротких безрукавках. Марта щелкнула пальцами – и слуги мгновенно принесли еще один стол, стулья и скамьи. Так же быстро появилась белоснежная скатерть и блюда с угощением.
Но Марты за столом уже не было. Она отдавала приказы. Вдоль дорог жители Рубельштадта поставили столы. Из домов выносили стулья, еду и напитки. Только через полчаса, благодаря умелому руководству королевы Рубельштадта, удалось усадить всех мужей Гуль-Буль-Тамар за праздничные столы.
Но справедливости ради надо отметить, что подарков было ровно столько, сколько членов королевской семьи из Фрезии. Мексика еще два месяца занималась только тем, что разворачивала их и восторженно визжала. Именно Гуль-Буль-Тамар подарила девочке белого ослика, который громким криком будил Полухайкина по утрам, и. верблюжонка, выросшего теперь в огромную скотину с дурным характером. И стаю павлинов – любимцев короля Полухайкина – тоже привезла Гуль-Буль-Тамар. И прекрасного жеребца на тонких ногах и с маленькой головой. Правда, жеребца пришлось отдать в конюшни Брунгильды Непобедимой, потому что Тыгдын устроил грандиозный скандал, заявив, что один конь у девочки уже есть.
Остальных животных королева Марта определила в срочно организованный зоопарк. Бенедикт повадился было притаскивать из своих путешествий по параллельным мирам какую-нибудь живность. Как это всегда получалось у ангела, он и здесь умудрялся попасть впросак. Если он привозил котенка, то тот вырастал как минимум в пантеру или леопарда. Так продолжалось, пока Полухайкин серьезно не поговорил с ним.
– Ну ты, блондинчик, – прорычал Альберт Иванович, схватив ангела за грудки, когда очередной подарок Бенедикта немного подрос, – ты заколебал уже! В натуре, привозишь хомячков, а они потом вырастают в медведей! Ты прекрати это, или, по понятиям, я тебя заставлю в этом зоосаде самого жить!
Король Полухайкин любил животных, но не до такой же степени! А теперь, после войны с Тентоглем, в зоопарке появился еще и вольер с мартышками.
В зверинце надрывно закричал верблюд, к нему присоединились павлины, заорав дурными голосами. В хор включился осел, потом мартышки. Король. Полухайкин недовольно поморщился и сказал:
– Я тогда не подумал, в натуре, когда ее с семьей на день рождения к Мексике пригласил. Не, амиго, не смейся, она семьсот мужиков с собой притащила. Пусть возьмет штук десять-двадцать самых любимых и это… чешет в Зачарованный лес.
– А где Барона искать? – спросил Самсон. Супруга, занятая поцелуями, не успела передать привет от отца.
– Сиганский начальник уже тама, – ответил Хасан, и ковер-самолет взмыл в небо – Глава рь таксистов торопился передать приглашение на свадьбу. Причина для спешки была важная – Глава рь таксистов никогда не знал, за что может рассердиться вспыльчивая принцесса, и лишний раз прореживать бороду в ее цепких ручках Хасану не хотелось. Хасан погладил окладистый символ мужественности и вдруг почувствовал ужас, вспомнив, как целых десять лет ходил с голым лицом. То время, когда из-за ошибки ангела Бенедикта ему и всем остальным мужчинам во Фрезии пришлось побыть женщинами, он вспоминал как долгий, непрекращающийся кошмар. Хорошо, что удалось исправить. А еще хорошо то, что все это хорошо кончилось.
– Вира! Вира, вира, сказал… Майна… мал-мала майна… Многа вира! Вах, шайтан половик, кому киричал – вира!
Акава стояла на самой кромке ковра и напряженно смотрела вперед. Белое платье плотно облегало стан, зеленый плащ развевался на ветру, словно флаг, волосы взлетали над головой зеленым облаком. Ветер свистел в ушах, бил в лицо, но Акава, казалось, не замечала этого. Она думала. Ей казалось, что, вернув свой настоящий облик, она будто вернулась в далекое детство, когда все в жизни было просто и понятно. Может, поэтому и увлеклась развлечениями, забыв о супруге? Еще женщина подумала о том, что по инерции послушалась тестя. Сказал Барон лететь на ковре-самолете, она и полетела. Нет бы в птицу перекинуться – быстрее бы было. Королева оборотней хотела было осуществить превращение, но вдруг подумала о том, как отнесутся жители Рубельштадта, которые никогда ранее с оборотнями не сталкивались, к такому представлению. Да и Самсон, если она на глазах у него превратится из птицы в королеву, может вспомнить ее последнюю выходку со змеями.
Акава вздохнула и посмотрела вниз – ковер стремительно несся вдоль склона. Уже виднелась избушка отшельника Амината, очередь просителей и покупателей у жилища старика казалась тонкой ниткой. Квадратики торговых лотков промелькнули и остались позади – ковер-самолет летел над лесом.
Королева оборотней вдруг задумалась: что же тогда произошло у Мутных колодцев? Что-то важное, что-то, что еще только предстояло осмыслить и понять. Ведь до этого Самсон не раз целовал ее, но она все равно оставалась огромной, скользкой, покрытой бородавками жабой. Акава попыталась представить, как она целует подобное существо, – и не смогла этого сделать. Воображение впервые отказало ей. Она вдруг поняла, что надо очень сильно любить, чтобы вот так, от всего сердца, принять в объятия лягушку. Что надо чувствовать, чтобы от всей души, не задумываясь над ее внешностью, поцеловать? По щекам Акавы потекли слезы. До нее только сейчас дошло, как велика любовь Самсона. Он будет любить ее всегда – в любом обличье и в любом возрасте. Даже когда она станет очень и очень древней, но все равно останется молодой. Он будет любить ее, даже когда узнает, что она бессмертна. Что ему предстоит покинуть этот мир, а она останется.
Она останется без него. И Акава поняла, что именно по этой причине, а вовсе не по легкомыслию она так вела себя. Она боялась полюбить до конца, она всегда оставляла дистанцию между собой и настоящей любовью. Он уйдет, а она останется – без него. Именно поэтому она воспринимала супруга как партнера по веселым играм – только потому, что боялась бесконечного страдания. И сейчас, глядя на зеленое море деревьев внизу, она осознала, что ей предстоит сделать выбор. Именно сейчас. Стоят ли несколько веков счастья бесконечного страдания потом?
Акава вспомнила, как Самсон улыбается – широко, заразительно. Как приглаживает непослушные рыжие вихры, когда чем-то смущен. Как бесшабашно ввязывается в авантюры – и выходит победителем. Как любит ее…
И поняла, что выбор свой сделала давным-давно, еще тогда, на поляне в Забытых Землях, когда впервые взглянула в разноцветные глаза рыжего вора.
На душе у королевы оборотней вдруг стало тихо-тихо, так тихо, что она услышала стук сердца. Оно билось все быстрее и быстрее, как-то по-особенному быстро, будто любовь подгоняла его. И Акава сорвалась с ковра, превратившись в большую белую птицу с зеленым хохолком и крыльями.
Хасан только рот открыл, но удивленный возглас таксиста Акава уже не услышала. Ковер-самолет остался далеко позади.
Оказалось, что она зря боялась перепугать жителей Рубельштадта превращением – у дворца стоял такой переполох, что никто и не заметил, как большая птица опустилась на крыльцо и превратилась в королеву оборотней. Самсона Акава застала за странным занятием – он раздавал наворованное добро. Потерпевшие низко кланялись и говорили спасибо.
– Не, в натуре, он чокнулся, – сказал Полухайкин, наклоняясь к Гуче, – друзья следили за происходящим, высунувшись по пояс из окна на втором этаже. – Чтоб карманник бабло без конфискации терпилам сливал! Может он, это, типа заболел?
– Да, друг Полухайкин, заболел, и заболел неизлечимо, – вздохнул Гуча. Они с Альбертом уже два часа наблюдали за тем, как вор отдает вещи, деньги, продукты. – А знаешь, чем заболел?
– Не, в натуре, не знаю!
– Женщиной заболел, Альберт, женщиной. Все дело в женщине!
– Это как? – С головы Полухайкина упала корона, но он успел на лету подхватить ее.
– А так, что они сначала подстраиваются, а потом строят! – Гуча переменил позу – уселся на широкий подоконник и подтянул одну ногу к груди. Второй ногой черт упирался в пол. Обняв колено рукой, брюнет вздохнул и добавил: – И ведь как хорошо строят!
– В смысле?
– В смысле сначала думают о тебе, потом – вместе с тобой, а потом – за тебя. Вот посмотри на нашего воришку – да у него руки трясутся, когда он назад ворованное отдает! Его ломает, как наркомана, а он терпит. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что, видите ли, супруге не нравится его работа. Вот он и нашел компромиссное решение.
– Не, у меня Марточка не такая!
– А что Марточка? – вдруг вспылил Чингачгук. – Что Марточка?! На рыбалку-то ты так и не ходишь, а любил ведь раньше с удочкой посидеть.
– Я это… типа расстраивать ее не хочу, – ответил Альберт, провожая взглядом супругу.
Та собралась пройтись по лавкам и в связи с этим немного принарядилась. На королеве было синее платье, пышный подол делал широкие бедра Марты совсем уж необъятными. Следом за Мартой вприпрыжку бежала Мексика. Она увидела отца и Гучу и весело помахала им. Полухайкин улыбнулся в ответ. Он подумал, что тепло и ласка, внимание и забота, которыми окружила его жена, гораздо важнее, чем такая мелочь, как рыбалка.
– Тут рыба чокнутая. Пока к реке иду, одни рыбьи хвосты, в натуре, мелькают, – зачем-то начал оправдываться король. – Как только снасти закину – высовываются из воды и спорят, кто первый на удочку попадет. Не, не смейся, в натуре, очередь занимают. И глазки мне строят! Ну на фига мне это надо? Весь кайф пропадает. Это так же стремно, как охотиться на кабанчика на этой, как ее… типа свиноферме. Да и Марточка меня к рыбам ревнует.
– Вот об этом я и говорю. – Гуча помрачнел, нахмурился и продолжил развивать тему: – Ты на рыбалку не ходишь, Самсон уже не вор, а так, спортсмен. Да я сам такой! Питаюсь подошвами, которые Бруня почему-то отбивными называет, и не жужжу.
– Так они точно отбивные, в натуре! Ими почки спокойно отбить можно. – Альберт как-то раз пообедал в Крепости. После этого без своих припасов он зарекся появляться в соседнем государстве.
– Хорошо поесть доводится, только когда платок-самобранка рядом или когда к тебе вот приеду, – пожаловался Гуча.
Самсон между тем закончил раздачу добра, посмотрел по сторонам и, увидев Акаву, расцвел всеми веснушками. Он запустил руку в волосы, тщетно пытаясь привести в порядок рыжие космы. У Акавы этот жест вызвал такой прилив нежности, что она не выдержала и кинулась в объятия супруга. Самсон, счастливый как никогда, обнял жену и подумал, что больше ее от себя не отпустит и сам никуда не уйдет. Тем более что так хорошо устроилось с работой – и воровать можно, и супруге упрекнуть не в чем. Он посмотрел в изумрудные глаза Акавы и потянулся к ней. Акава наклонилась – их губы соединились в поцелуе.
– Смотри, в натуре, помирились уже. – Альберт кивнул в сторону целующейся парочки. – Он все этот, типа французский, репетирует. А мы на блондина наезжали, когда тот учить принялся!
– Ну этот еще за себя постоять сможет, а вот ангелок что будет делать, ума не приложу! – Гуча скривил губы. – Ты видел, какую малышку он подцепил?
– Да я не рассмотрел толком, дочкой любовался. Только и видел, что змей на голове нет, а то в одной кроватке спят, типа дочку покусают.
– Вот! – вскричал Гуча. – Она в детской кроватке спокойно помещается!
– А что в этом плохого, в натуре? – Альберт пожал могучими плечами и водрузил корону на квадратную макушку. – Не, я че-то не въезжаю, при чем тут этот… типа размер?
– А при том, что чем мельче девица, тем она зловреднее, – прошипел черт.
– Не, все равно не въезжаю, амиго, объясни – почему?
– Да потому, что чем мельче человечек, тем крупнее у него желания. Так сказать, обратно пропорциональны росту. В каком-то из измерений эту сторону характера «комплексом Наполеона» обозвали. А если к маленькому росту еще и социальное ничтожество прилагается по праву рождения в виде отсутствия перспектив, наличия бедности, уродства и прочих факторов, то тут вообще атас! Вот ты. Ты почему в Зелепупинске самым крутым стал?
– Да надоело, что в детдоме все по голове долбили. Хотел отомстить. – Альберт не стал особо распространяться – вспоминать то время не хотелось. С тех пор, как он попал в Иномирье и женился на королеве Марте, Полухайкин жил одним днем, радуясь каждой минуте.
– Вот! Так чем ничтожнее человечек, чем недоступнее для него то самое светлое будущее, о котором утописты толкуют…
– Это что за звери? – спросил бывший новый русский.
Гуча поискал подходящий пример и, вспомнив, в каком измерении раньше жил Альберт и в какую эпоху, привел пример:
– Ну типа Ленин, Маркс и…
– И лиса Алиса, – продолжил ряд Полухайкин, радуясь, что тоже может блеснуть интеллектом. – Она с котом в паре работала, тоже халяву всем предлагали типа деревья с золотыми червонцами вместо листьев.
– Точно, хорошая метафора, – одобрил Гуча. – Так вот, у женщин эта пропорция настолько больше и настолько чаще встречается, что они нам фору в сто очков дадут, и то не догоним!
– Почему, в натуре?
– Потому что у нее не только маленький рост и хрупкое сложение, у нее еще и слабость, и такая ранимость, что удивительно, как она дожила до совершеннолетия. А еще и нежность, и беззащитность полнейшая. И все это на фоне обратной пропорции. То есть желания у нее такие большие, что выполнять их замучаешься. Сама-то она по причине маленького роста и большого ума напрягаться не будет. А зачем ей? Кругом столько тупых мужиков, которые все ее капризы исполнят! И исполняют, чувствуя себя на ее фоне такими крутыми мачо, что сначала на руках ее носят, а потом на шею позволяют сесть.
– Не, амиго, ты этот… как его… феминист, в натуре!
– Чего?!
– Ну который женщин не любит, не помню, каким словом обозвать.
– Женоненавистник, что ли?
– Ну в натуре, такие наезды… Вот у меня Марта тоже роста небольшого, а ничего, послушная.
– Марта из себя никогда беспомощное создание не строила. Да и маленькой ее не назовешь – вон формы какие! И социум ее не обидел – королевская дочка, так что желания ей подавлять не пришлось. Желания, они, только когда их подавляешь, до гигантских размеров вырастают. Вот ты, Альберт. Ты не имел совсем ничего – одежда и та казенная, детдомовская. А желал ведь!
– Конечно. Я думал: вот вырасту – и у меня будет все! Я, братан, мороженое первый раз попробовал, когда с зоны освободился. Помню, пацаном когда был, все мечтал поесть. А попробовал – и оно мне не понравилось, в натуре! Но купил сразу много.
– Сколько?
– Ну этот… гормолзавод… – Альберт Иванович подождал, пока друг просмеется, потом добавил: – Так и деньги с него потом пошли, типа дальше раскручиваться стал.
– Вот, а если бы ты с детства это мороженое ел, ты стал бы покупать завод?
– Да на фига он мне сдался?
– Вот об этом и толкую! Потому твоя Марта самостоятельная, что у нее сразу все было. И дородная она женщина, и хозяйственная. Ты спокойно два королевства на нее оставишь. А моя Бруня, та вообще любого мужика ударом в челюсть свалит. Да что мужика, Тыгдын один раз пошутил – неделю отхаживали потом. Так что ее тоже беззащитной не назовешь.
– Не, Гуча, че заладил? Ну в натуре, если где поколбаситься, то, может, кошчонка какая и это… эстетичнее будет… но в постели чем больше – тем лучше. Я свою Марту ни на кого не променяю!
– Правильно, потому что она у тебя кровь с молоком. С первой попытки целиком не обнимешь! У меня Брунгильда тоже девушка крупная, ее, как мачту корабельную, издалека видно. Она когда идет, все дорогу уступают, а кто не успел отскочить – сам виноват – наступит Бруня и не заметит. И не надо ей ручку целовать, под локоток поддерживать. Она этим локотком так под дых заехать может – не продышишься, особенно если учесть, что он у нее в железо закован. И мечом машет так, что диву даешься. А маленькая да хрупкая взмахнет ресничками, ты на ручки ее тоненькие посмотришь – и идешь пахать сам. И за себя, и за нее. И не понимаешь, что она ручонками этими так тебя за глотку схватила, что не вздохнуть.
– Оторвать бы эти ручонки шаловливые, в натуре! – озвучил свое отношение к проблеме король Полухайкин.
– Ну зачем же так строго! – Гуча рассмеялся. – Подумаешь – ангелок подкаблучником станет.
– Может, обойдется? – произнес вслух Альберт Иванович, но в душе он понимал, что черт прав. Такого растяпу, как Бенедикт, еще поискать надо. Только и будет делать, что смотреть на жену, вздыхать и петь серенады. Он посмотрел на Самсона – тот что-то говорил Акаве, и король догадался – речь идет о любви, той, которая на всю жизнь. Альберт отошел от окна и вдруг сказал: – Горгона, в натуре, в сандальках ходит, типа… без каблуков. Может, и обойдется, если без каблуков…
Гуча не стал разочаровывать друга, объясняя, что такое метафора. Он согласился с предположением Альберта, но с таким скептическим выражением на лице, что было ясно – не видать Бенедикту счастья как своих ушей.
– Хасан! – крикнул он и снова высунулся по пояс в окно, внезапно приняв решение.
– Слюшаю, Гуча-джан! – Глава рь пустынных таксистов был последним в очереди и еще не успел улететь со двора.
– Ты ангела нашего сизокрылого не видел?
– Видел. Она метла сел, шайтан на ручка поставил и арет так, что у такси два аварий слючилась. Ему Кашмар Апа этот шайтан дал. Милисейскай мигалк называется!
– Да что ты мне его транспорт описываешь! Ты скажи, куда он направился? – рявкнул Гуча, зная по опыту, как далеко от темы может увести разговор толстяк.
– Совсем мелький-мелький эльфик сказала, что он с невестой в замок Акавы-макавы идут, – четко отрапортовал Хасан, с испуга акцент в певучей восточной речи стал еще сильнее. – Говорит, жениться они собрались – лубов-морков там и висе дела другие.
– Рыжий, смотрю, ты уже закончил гуманитарную помощь раздавать, а с супругой еще успеешь намиловаться! – крикнул Чингачгук, врываясь в нежное воркование супругов. – Поторопись, нас в гости пригласили.
– Кто? – спросил Самсон, отрывая влюбленный взгляд от изумрудных глаз супруги.
– Ты и пригласил, только что. Ангелок у нас жениться собрался. Его крылья любви несут в Зачарованный лес.
– Метла его моя несет, так что я с вами, – послышался голос вошедшей во двор Гризеллы. Она не знала, что верная метла на всех парусах уже несется к хозяйке.
Парни спрятали улыбки. Ведьма уже освоилась со змеями и ходила с гордо поднятой головой. Черт хоть и подшучивал, но близко не подходил: змейки были до метра длиной и нрав имели скверный, а так как хозяйку свою любили беззаветно, то мгновенно бросались на ее защиту, словно на амбразуру вражеского дота.
– Хасан, ты деньги получил? – спросил Гуча.
– Да!
– Тогда лети в Крепость, передай Бруне, пусть подгребает в замок, – распорядился черт.
– И Тамарке, в натуре, передай, что свадьба намечается – Бенедикт жениться собрался, – добавил Полухайкин. – Только чтоб на этот раз весь гарем с собой не тащила.
Гуча рассмеялся, вспомнив, как хорошо отметили первый день рождения Мексики. Король Полухайкин тогда устроил праздник на все Иномирье. По этому случаю жители Рубельштадта принарядились – мужчины надели под коричневые пиджаки белые рубахи с яркой вышивкой, а женщины нацепили крахмальные фартуки и кружевные чепцы. Играла музыка, люди плясали и пели.
В королевском дворце за большим дубовым столом собрались представители королевских семейств – Брунгильда с Гучей, тогда еще живая королева Августа, сами хозяева – Альберт Полухайкин и Марта. Напротив них на краешке стула примостился Бенедикт, как обычно старающийся причинить поменьше вреда и занять минимум места в пространстве. И сколько Гуча ни объяснял ему, что вреда в том, чтобы занять все причитающееся ему место, нет никакого, ангел продолжал моститься на краешке большого стула.
Здесь же, за праздничным столом, был и Самсон с неизменной Кваквой. И цыганский Глава рь Барон, которому очень хотелось поскорее закончить с официальной частью и присоединиться к пирующим во дворе цыганам. Старик Аминат восседал подле Гучи, рассчитывая на хорошую беседу с ним, естественно, после того как черт наберется до философской кондиции.
Сама виновница торжества восседала во главе стола, на высоком детском стульчике. Рядом с ней, как всегда, никого не спросив, втиснул наглую морду Тыгдынский конь. С другой стороны, проявляя не меньший, чем именинница, интерес к подаркам, сидел Аполлоша.
Гуча улыбнулся, вспомнив то время. Мексика что-то лопотала на своем детском языке, можно было разобрать только слова «Дай!» и «Я сама!». Так малышка кричала, когда родители пытались помочь ей развернуть очередной подарок. Но глазки девочки горели, черные бровки не уставали взлетать вверх и опускаться, а иногда она просто восторженно визжала, когда подарок, опять-таки по ее детским меркам, был особенно хорош. Тогда она дергала Тыгдына за гриву и что-то лопотала. Как ни странно, Тыгдынский конь ее понимал. Он внимательно выслушивал девочку и, когда она снова поднимала бровки, ожидая ответа, начинал очень детально объяснять назначение подаренного предмета.
Все было хорошо, пока не прилетела немного опоздавшая Гуль-Буль-Тамар, правительница Фрезии. Вдруг стало темно, хотя на улице ярко светило полуденное солнце. Все кинулись к окнам – небо было черным-черно от ковров-самолетов.
Гуль-Буль-Тамар грациозно сошла со своего ковра прямо на подоконник. Она оперлась на руку подбежавшего к гостье Бенедикта и грациозно ступила в тронный зал.
– Пока мои мужчины соберутся, постареть можно, – томно произнесла восточная красавица.
Следом за ней, уже через двери, вошли десять крепких мужчин в шароварах, подпоясанные богато украшенными золотом и самоцветами поясами и в сверкающих коротких безрукавках. Марта щелкнула пальцами – и слуги мгновенно принесли еще один стол, стулья и скамьи. Так же быстро появилась белоснежная скатерть и блюда с угощением.
Но Марты за столом уже не было. Она отдавала приказы. Вдоль дорог жители Рубельштадта поставили столы. Из домов выносили стулья, еду и напитки. Только через полчаса, благодаря умелому руководству королевы Рубельштадта, удалось усадить всех мужей Гуль-Буль-Тамар за праздничные столы.
Но справедливости ради надо отметить, что подарков было ровно столько, сколько членов королевской семьи из Фрезии. Мексика еще два месяца занималась только тем, что разворачивала их и восторженно визжала. Именно Гуль-Буль-Тамар подарила девочке белого ослика, который громким криком будил Полухайкина по утрам, и. верблюжонка, выросшего теперь в огромную скотину с дурным характером. И стаю павлинов – любимцев короля Полухайкина – тоже привезла Гуль-Буль-Тамар. И прекрасного жеребца на тонких ногах и с маленькой головой. Правда, жеребца пришлось отдать в конюшни Брунгильды Непобедимой, потому что Тыгдын устроил грандиозный скандал, заявив, что один конь у девочки уже есть.
Остальных животных королева Марта определила в срочно организованный зоопарк. Бенедикт повадился было притаскивать из своих путешествий по параллельным мирам какую-нибудь живность. Как это всегда получалось у ангела, он и здесь умудрялся попасть впросак. Если он привозил котенка, то тот вырастал как минимум в пантеру или леопарда. Так продолжалось, пока Полухайкин серьезно не поговорил с ним.
– Ну ты, блондинчик, – прорычал Альберт Иванович, схватив ангела за грудки, когда очередной подарок Бенедикта немного подрос, – ты заколебал уже! В натуре, привозишь хомячков, а они потом вырастают в медведей! Ты прекрати это, или, по понятиям, я тебя заставлю в этом зоосаде самого жить!
Король Полухайкин любил животных, но не до такой же степени! А теперь, после войны с Тентоглем, в зоопарке появился еще и вольер с мартышками.
В зверинце надрывно закричал верблюд, к нему присоединились павлины, заорав дурными голосами. В хор включился осел, потом мартышки. Король. Полухайкин недовольно поморщился и сказал:
– Я тогда не подумал, в натуре, когда ее с семьей на день рождения к Мексике пригласил. Не, амиго, не смейся, она семьсот мужиков с собой притащила. Пусть возьмет штук десять-двадцать самых любимых и это… чешет в Зачарованный лес.
– А где Барона искать? – спросил Самсон. Супруга, занятая поцелуями, не успела передать привет от отца.
– Сиганский начальник уже тама, – ответил Хасан, и ковер-самолет взмыл в небо – Глава рь таксистов торопился передать приглашение на свадьбу. Причина для спешки была важная – Глава рь таксистов никогда не знал, за что может рассердиться вспыльчивая принцесса, и лишний раз прореживать бороду в ее цепких ручках Хасану не хотелось. Хасан погладил окладистый символ мужественности и вдруг почувствовал ужас, вспомнив, как целых десять лет ходил с голым лицом. То время, когда из-за ошибки ангела Бенедикта ему и всем остальным мужчинам во Фрезии пришлось побыть женщинами, он вспоминал как долгий, непрекращающийся кошмар. Хорошо, что удалось исправить. А еще хорошо то, что все это хорошо кончилось.
Глава 17
ПРИВЕТ ОТ ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ
По Иномирью полетела весть о предстоящем празднике.
Прискакала Брунгильда с отрядом солдат. Рядом на черном жеребце восседал Аполлоша. Мексика завизжала от восторга и протянула к нему ручки. Парень нагнулся и поднял девочку в седло. Марта и король Полухайкин уселись в двухместную коляску. Тыгдын гордо шел без седока и косил глазом, скаля зубы на каждого, кто пытался залезть на него.
– А ну, эрудит, подойди поближе, – приказала Гризелла, откидывая с лица занавеску из змеиных тел.
– Я не транспорт, – возразил конь, но Гуча уже подсадил старуху на широкую спину всезнайки.
– Но! – сказал он, не обращая внимания на злобный взгляд, брошенный жеребцом в его сторону.
Кортеж выехал из Рубельштадта. По пути к ним присоединилась вереница ковров-самолетов. Половики летели медленно, и до процессии внизу доносились тягучие звуки переливчатой восточной мелодии.
Прискакала Брунгильда с отрядом солдат. Рядом на черном жеребце восседал Аполлоша. Мексика завизжала от восторга и протянула к нему ручки. Парень нагнулся и поднял девочку в седло. Марта и король Полухайкин уселись в двухместную коляску. Тыгдын гордо шел без седока и косил глазом, скаля зубы на каждого, кто пытался залезть на него.
– А ну, эрудит, подойди поближе, – приказала Гризелла, откидывая с лица занавеску из змеиных тел.
– Я не транспорт, – возразил конь, но Гуча уже подсадил старуху на широкую спину всезнайки.
– Но! – сказал он, не обращая внимания на злобный взгляд, брошенный жеребцом в его сторону.
Кортеж выехал из Рубельштадта. По пути к ним присоединилась вереница ковров-самолетов. Половики летели медленно, и до процессии внизу доносились тягучие звуки переливчатой восточной мелодии.