Страница:
— В будущем постарайся обходиться без помощи обкома, потому что ходить туда за каждым пустяком несолидно. Надо действовать другими путями. А в общем ты проявил находчивость. Хвалю.
Панькин все чаще замечал, что время шло очень уж быстро, так быстро, что он едва успевал следить за календарем: листки с него словно ветром сдувало. Тихон Сафоныч невольно сравнивал старость с осенью, и ему казалось, что дни теперь слетают с календаря, словно ворох листьев с деревьев, и календарная стенка скоро опустеет, как обнаженная ветка…
Стремительный бег времени особенно стал заметен, когда годы подобрались к такой круглой дате, которую нынче принято отмечать как юбилей.
Раньше в Унде видом не видали и слыхом не слыхали о юбилеях, а теперь и здесь стала прививаться мода: стукнуло человеку пятьдесят — справляй юбилей, в шестьдесят — сам бог велел, ну а в семьдесят — тем более. Зови дружков-приятелей, накачивай их вином и слушай панегирики в свой адрес. И хоть они, эти панегирики, смахивали на похоронные похвальные речи — столько в них лилось меда и патоки, слушать их все же было приятно. Будто кто-то почесывал тебе спину промеж лопаток как раз в том самом месте, где зуд — ну прямо невтерпеж.
Как-то, будучи в областном центре на совещании председателей колхозов, Тихон Сафоныч услышал вечером в гостинице рассказ о том, как провожали одного районного деятеля на пенсию, когда ему стукнуло шестьдесят. Как положено, сослуживцы в конце рабочего дня собрались в учреждении. Посадив юбиляра в президиум, говорили похвальные речи, преподносили подарки — самовар, часы с боем, серебряный, подстаканник… Один из приятелей вручил ему также берестяные лапотки, по-местному ступни, с намеком на то, что на досуге пенсионеру не мешает заняться подобным рукомеслом ради успокоения нервов и полезного времяпрепровождения. Ну а потом юбиляр, как водится, пригласил всех домой на товарищеский ужин, по-городскому — банкет.
Гости, конечно, подвыпили, стали петь песни, а потом наладились плясать, да еще как плясать! Посуда на столе подпрыгивала, и весь деревянный домишко гудел и покачивался с боку на бок. Юбиляр тоже разошелся и тряхнул стариной. Сначала отплясывал барыню в валенках (дело было зимой), но валенки стали ему мешать, скинул их, остался в шерстяных домашней вязки носках. А потом и носки стали помехой, их тоже сбросил и принялся оттаптывать дробь голыми пятками. То-то было веселья! На улице прохожие останавливались и заглядывали в окна, а те, кто был в доме, смеялись до колик в животе.
Затем сбились все в тесный круг в общем плясе, и никто не заметил, как юбиляр куда-то исчез из горницы. Хватились, стали искать и нашли: стоит на крыльце на морозе босой в обнимку с разбитной вдовушкой-соседкой и целует ее в полное удовольствие.
После стольких пылких поцелуев юбиляр угодил в больницу с обмороженными ногами. Вот какие бывают юбилеи! — Панькин долго хохотал, услышав эту историю.
Шутки шутками, а в феврале Тихону Сафонычу предстояло отметить две памятные даты: свой день рождения и тридцатилетие со дня организации колхоза Путь к социализму.
Отчетно-выборные собрания проводились обычно в феврале, когда возвращались с Канина с подледного лова наваги рыбаки и приближалось время зимнего боя тюленей. Председатель заранее готовил материалы к отчетному докладу. И когда он стал просматривать архивные документы, подбирая цифры для сравнения, то увидел протокол первого колхозного собрания. Все с отчетливой ясностью встало у него в памяти, и он разволновался. Сколько лет прошло! Как все изменилось с тех пор, как выросли люди! Он пошел к Митеневу, и они долго беседовали о прошлом, о настоящем, забыв о деловых бумагах на столе, о том, что поздно и надо идти домой.
Решили ехать в райком партии в Мезень, чтобы обговорить там порядок юбилейного торжества и уход Панькина на пенсию. Надо было также посоветоваться насчет нового председателя.
Стояли вьюжные дни, погода была нелетной, и Тихон Сафоныч снарядил для поездки сани-розвальни с шустрой и крепкой лошадкой.
Поехали втроем — Панькин, Митенев и Климцов. Ивана вызывали на бюро для приема в члены партии.
Перед поездкой Панькин говорил с Митеневым о Иване Климцове как о возможной кандидатуре на председательский пост.
— Я все присматриваюсь к нему. Все данные есть: хозяйственный, расчетливый, на дело хваткий. В рюмку лишний раз не заглянет. Серьезный парень. В армии хорошую закалку получил.
Митенев поначалу сдержанно заметил:
— Хозяйство большое, а опыта у Ивана нет.
— Опыт дело наживное, — настаивал Панькин. — Важно, что это вполне сформировавшийся человек…
Митенев помолчал, подумал и наконец согласился.
— Да, ты, видимо, прав. Больше некого. Хороший руководитель нужен не на год, не на два, а на много лет. И надо дать руль молодым. Остановимся на Климцове. Я поддержу его кандидатуру.
Потом они пригласили Климцова и поговорили с ним. Иван был ошеломлен таким поворотом в его судьбе. Он ссылался на молодость и неопытность, но Митенев и Панькин сумели убедить его в том, что с работой председателя он вполне может справиться, если подойдет к ней серьезно.
— Надо же когда-нибудь и молодым начинать, — сказал Митенев, покровительственно похлопав Ивана по плечу.
— А колхозники-то что на это скажут? Вы с ними советовались? — спросил Климцов.
— С народом будем говорить попозже, — успокоил Панькин. — Сейчас главное, чтобы ты согласился.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Иван Демидович Шатилов с утра просматривал сводку по надоям молока. Это сейчас было самым важным. Секретаря райкома тревожило, что, несмотря на окончание сухостойного периода и начавшиеся отелы коров, удойность в колхозах и совхозах поднималась слишком медленно. Сказывался недостаток кормов. Рационы, составленные зоотехниками еще перед зимовкой, давно уже стали, как выразился однажды Шатилов, филькиной грамотой, существовали на бумаге, но не на фермах. Придерживаться их было невозможно: лето стояло дождливое, кормов заготовили мало. Запасов сена по полной норме хватило только до января, а потом нормы кормления пришлось урезать по крайней мере на треть — иначе не дотянешь до пастбищного периода. Силоса запасли больше, но и его до весны не хватит.
Область помогла концентратами, но далеко не в том количестве, чтобы выйти из положения. Бюро райкома и райсовет приняли решение: экономнее расходовать и хорошо приготовлять корма, ввести в рацион хвойную муку и витаминный настой для молодняка. Животноводам предписывалось заготовлять ветки лиственных деревьев, измельчать их на дробилках, запаривать и давать скоту.
Это все были вынужденные меры. Шатилов и сам не очень верил в то, что они выправят положение. На хвое да на ветках не поднимешь удоев… Только бы дотянуть до пастбищной поры.
Такой трудной зимовки давно не бывало. Каждый день, просмотрев очередную сводку, Шатилов принимался звонить в хозяйства, выяснять обстановку и по ходу дела давать рекомендации.
На проводе был директор совхоза Мир Красавин. Услышав его глуховатый и настороженный басок, Шатилов спросил:
— Как дела на фермах?
Красавин, ответом не порадовал:
— Отелы идут благополучно, но удои не поднимаются. Мы используем все возможности для того, чтобы…
Выслушав директора, Шатилов сказал:
— Вчера в райкоме было заседание по этому вопросу. Хозяйствам даны рекомендации. Вам выделено из резерва две тонны концентратов. Этого, конечно, будет мало. Используйте как добавку веточный корм. Дробилки в исправности?
— В исправности. А когда можно получить концентраты?
— Загрузи все агрегаты. Давайте скоту витаминную подкормку из хвои. К концу февраля надо резко поднять удойность! У тебя трещат не только обязательства, но и планы по надоям. Ты сознаешь это?
— Да, сознаю, Иван Демидович… Когда можно приехать за концентратами?
— Если сознаешь, так действуй. Завтра доложите, сколько заготовите вспомогательных кормов.
— Хорошо, Иван Демидович. Когда можно…
— За концентратами пошли машину сегодня.
— Пошлю. Спасибо за помощь.
— Смотри там!
Шатилов положил трубку. Телефонный аппарат был красивый, импортный, из белой пластмассы. Такие аппараты в районной конторе связи появились недавно. Письменный и приставной столы тоже новые, с зеркальной полированной поверхностью. Стены кабинета покрашены голубой масляной краской. На полу — широкая малинового цвета ковровая дорожка. Радостная и уютная обстановка кабинета никак не соответствовала настроению секретаря райкома, которому, сидя за таким роскошным столом, приходилось давать по новомодному аппарату ветхозаветные, укоренившиеся еще с первых послевоенных лет указания о хвое и ветках… Но что делать? Такова жизнь.
Конечно, можно было упрекнуть Шатилова за то, что он подменяет управление сельского хозяйства, что не его дело названивать по телефону по таким хозяйственным вопросам. Но пусть тот, кто скажет ему это, побудет сам на его месте…
Года три назад совхоз Мир образовался из пяти мелких колхозов. Это был не только формальный акт укрупнения их в большое хозяйство, чтобы лучше использовать технику и земли. Создание совхозов было необходимой мерой: колхозы обезлюдели, часть населения унесла война, многие уехали в города. Причиной тому были тощий трудодень и отсутствие необходимых культурных благ в деревнях. Чтобы спасти положение, и создали совхоз. Государство выделило ему кредиты, позволившие обеспечить твердые заработки, удержать на селе механизаторов и животноводов. Совхоз вдохнул в села жизнь, захиревшие было деревеньки ожили. Однако хозяйство все еще не стало рентабельным. Себестоимость была высокой, дотация шла из государственного кармана.
Хозяйства, конечно, были разными. В одних дела шли лучше, в других хуже, в зависимости от того, кто в каких оказался природных микроусловиях и где какие были руководители.
Райком старался укрепить совхозы, и усилия эти не были бесплодными. Но до поры до времени, пока не подводила природа: наладится вдруг дождливое лето — и сведет на нет все старания. Начинай все сначала.
Шатилов ждал звонка из обкома и был озабочен предстоящим разговором с областным начальством. Ходить вокруг да около не полагалось, а похвалиться было нечем. Иван Демидович раздумывал о том, как он выйдет из положения: секретарь обкома был столь же деловит, сколь и крут, и принимал далеко не всякое оправдание и не каждую объективную причину. Шатилов, кажется, нашел нужные слова для объяснения, когда вошел его помощник Саженцев и сообщил о прибытии Панькина с Митеневым.
— Пусть войдут, — сказал Шатилов.
Встречая руководителей рыболовецкого колхоза, он вышел из-за стола и энергично пожал им руки. При этом еще довольно густой вихор русых с проседью волос рассыпался у него на лбу, и он ладонью водворил его на место. Посмотрел приветливо на Панькина, на Митенева и пригласил их сесть.
Шатилов был выше среднего роста, плотен. Темно-серый костюм сидел на нем несколько мешковато, галстук на белоснежной рубашке был повязан небрежно, узел чуть сбился набок. Но такая небрежность даже шла ему и придавала оттенок молодечества.
— Давно вас не видел, — сказал он, вернувшись за стол. — С чем пожаловали? Как дела? Как уловы?
Панькин чуть замялся, не зная, на какой вопрос ответить прежде, а Шатилов тотчас подкинул новый:
— Как идет зимовка скота?
— В этом деле у нас полный порядок, — уверенно ответил Панькин. — Начались отелы, удои прибавляются.
— Ну ладно. А с кормами как? Мы вчера приняли решение рекомендовать всем хозяйствам применять витаминный и веточный корм.
Панькин переглянулся с Митеневым.
— Еще не хватало, чтобы мы ветками коров кормили. У нас сена хватает, Иван Демидович.
Шатилов нахмурился, видимо вспомнив о других хозяйствах, и озабоченно наморщил лоб.
— Ишь, как ты говоришь… Ну ладно. Раз у тебя все хорошо, то хвалю. Впрочем, рыбколхозы меня не очень тревожат. У вас покосы хорошие, летом не зеваете. Молодцы.
— Да уж стараемся…
Похвала Шатилова была скуповатой, но вполне искренней. Скота рыбаки держали мало, заботились о кормах в первую голову. Ни о какой дотации государства рыбакам не могло быть и речи. Колхозы имели полумиллионные доходы, разумеется, не за счет животноводства, а за счет промыслов.
— А вот с выловом наваги вы подкачали, — сказал Иван Демидович. — Против прошлого года наваги недобрали триста центнеров. Почему?
— У вас, Иван Демидович, не совсем точные данные. Недобрали мы сто шестьдесят центнеров. Это объясняется поздним ледоставом. Рыбаки потеряли много времени впустую. Да и навага нынче шла плохо.
— Все у вас причины.
— Что поделать, — вздохнул Панькин.
— Причины надо своевременно устранять, тогда и недостатков не будет, — назидательно заметил Шатилов. — Как рыбаки, что потерпели бедствие осенью? Здоровы ли?
— Поболели простудой. Теперь работают.
— Поделом тебя наказали, Тихон Сафоныч. Но полиберальничали. За такую промашку надо было тебе строгача всыпать. Митенев, видно, к старости жалостлив стал…
— Не я решал, Иван Демидович. Так постановило бюро, — смутился Дмитрий Викентьевич.
Панькин тоже сразу сник. Заметив это, Шатилов повернул разговор в другое русло.
— Рассказывайте, что привело вас сюда.
Выслушав Панькина с Митеневым, Иван Демидович вышел из-за письменного стола и сел за приставной, поближе к ним. Он знал, что унденский председатель скоро будет проситься на пенсию и что ему в этом не откажешь: не вечен человек, отработал свое — и хватит.
Смена руководителя в любой отрасли была сопряжена с двумя моментами, которые Шатилов старался учесть, — положительным и отрицательным. Положительный заключался в том, что на смену старому, подзасидевшемуся на привычном месте работнику, приходил новый, а, как известно, новая метла по-новому метет. Молодой руководитель свежим глазом сразу замечает недостатки и начинает вводить новшества и усовершенствования. В этом очевидный плюс смены руководства.
Но, с другой стороны, был и отрицательный момент. Прежний работник знал свое дело досконально, в любую минуту мог быстро сориентироваться в обстановке и действовать безошибочно или почти безошибочно — в этом ему помогал опыт. Старый работник доставлял меньше хлопот, чем новый, за которым на первых порах надо было присматривать, чаще контролировать его действия и решения и, если он ошибался, поправлять. А старому нянька не требовалась — он знал, что и как делать.
И потому прежнего толкового работника всегда хотелось удержать на месте хотя бы годик-другой.
Однако новое назначение было неизбежным. Некоторое время Шатилов думал об этом, а потом сказал:
— Значит, вы, Тихон Сафоныч, решили уйти на отдых. Что ж… Видимо, время настало. А жаль. Мы в райкоме привыкли к тому, что в Унде у нас работает Панькин, ветеран колхозного строительства, прекрасный хозяйственник, коммунист с большим стажем. На него можно положиться, не опекать его излишне. И хоть я бываю иногда по отношению к вам чересчур требовательным, так это не потому, что вам не доверяю или плохо к вам отношусь. Это по должности. В глубине души я вас высоко ценю, Тихон Сафоныч!
Шатилов умолк. Панькин вспомнил о юбилеях и подумал, что вот и началось славословие в его адрес. Ведь только что Шатилов говорил о строгаче. Ему даже стало неловко, словно он надел тесную обувь.
— На добром слове спасибо. А уходить все же надо. Шестьдесят лет!..
— Да, шестьдесят, — повторил Шатилов. — Тридцать лет на руководящем колхозном посту — это трудовой подвиг. Мы подумаем, как достойно отблагодарить вас.
— Дело не в этом, Иван Демидович, — слегка смутился Панькин. — Надо бы посоветоваться с вами насчет нового председателя. Хозяйство-то ведь немалое.
— Тоже верно. Корабль у вас большой. Команде нужен опытный капитан. Кто у вас есть на примете? Найдется, ли такой человек в Унде?
Шатилов был почти уверен, что подходящего человека в колхозе трудно найти и что наверняка придется посылать кого-либо из района. Но Панькин и Митенев дружно сказали:
— Найдется.
— Кто же?
— Мы советовались с Дмитрием Викентьевичем. По нашему мнению, к руководству надо ставить молодого энергичного товарища, — предложил Панькин. — Сегодня вы собираетесь на бюро принимать в члены партии Ивана Климцова. Вот вам и председатель.
— Климцов? — поднял голову Шатилов. — Я, к сожалению, с ним еще не знаком. Но ничего, познакомимся. Он ведь недавно из армии пришел? Кажется, на строительстве трудится?
— Да, он монтировал систему парового отопления в клубе. Дельный парень.
— А есть у него организаторские способности?
— Я присматривался к нему. Думаю — потянет.
— Потянет, — уверенно поддержал Митенев. — Надо молодежь выдвигать, Иван Демидович. У нее — чувство нового!
— Чувство нового — хорошо. А опыт?
— Опыт придет. Многие начинали, не имея его. Я ведь тоже начинал с азов, — признался Панькин. — Учился на ошибках…
— Ну, вы — другое дело. А как смотрит на это сам Климцов? Вы с ним, конечно, беседовали?
— Беседовали, — ответил Панькин. — Он сперва отказывался, ссылался на неопытность.
— Долго отказывался? Искренне? — почему-то спросил Шатилов.
— Вполне искренне. Еле уломали, — сказал Митенев.
— Это ладно, что товарищ не сразу решается взять на себя ответственное дело. Видно, что подход у него к этому серьезный. Пусть он зайдет ко мне в половине второго. Потолкуем с ним. Ну а о тридцатилетии колхоза посоветуемся в райисполкоме. Дата круглая, мероприятие важное. Назначьте у себя юбилейную комиссию, все хорошо продумайте. Чтоб было и по-деловому и в то же время празднично, торжественно. Между прочим, не пора ли вам сменить название? Путь к социализму — хорошее название, но ведь устарело… Мы живем в условиях развитого социализма и решаем теперь проблемы коммунистического строительства. Не так ли?
— Пожалуй, так, — сказал Митенев. — О названии подумаем.
— Приглашаю вас на бюро, — сказал Шатилов. — Посидите, послушайте. Авось что и полезное для себя извлечете.
Тут раздался резкий телефонный звонок с междугородной. Шатилов взял трубку и, не выпуская ее, придерживая левой рукой шнур, пересел в свое кресло.
Панькин и Митенев вышли.
В феврале прибыли с Канина, с наважьей путины, рыбаки. Фекла вернулась с обмороженными руками. Не то чтобы она попала в беду, как случалось на промыслах сплошь и рядом, нет. Причиной тому был ее горячий, напористый характер.
В начале лова погода была неустойчивой. Метели часто сменялись оттепелями. Поверхность льда покрывалась снеговой кашей. А в конце декабря ударил лютый мороз, такой, от которого рыбаки уже и отвыкли: давно не бывало. Ветер леденил лица, захватывал дух. Ночами над унылой заснеженной тундрой светились россыпи звезд, словно раскинутая сеть из тонкой ажурной пряжи. Большая Медведица мерцала голубым огнем непривычно для глаз — ярко и трепетно.
Осматривая ловушки, рыбаки спешили: пробитые пешнями проруби быстро схватывало льдом.
Пошла на нерест сайка. Ее столько набивалось в ловушки, что рыбаки с трудом выволакивали их из воды, чтобы взять улов. Звено, вышедшее утром на реку, никак не могло вытащить одну из рюж — сил недоставало. Работали в брезентовых рукавицах. Никто не решался их снять в такую стужу. Долго возились у снасти и все без толку: улов был очень грузен.
— Не оборвать бы рюжу, — озадаченно сказал звеньевой.
— Не оборвется, — уверенно возразила Фекла. — Новая рюжа, крепкая. Давайте попробуем еще.
Рыбаки снова стали тянуть снасть.
— Эк набилось сайки! Со всей реки, — с досадой сказала одна из рыбачек. — И не вытащишь никак…
Фекла, войдя в азарт, заткнула рукавицы за ремень, которым у нее была подпоясана малица, и схватилась за веревку голыми руками.
— Зачем рукавицы сняла! — кричал звеньевой. — Смотри!
— Ничего-о-о! — с какой-то отчаянной лихостью отозвалась Фекла. — Давайте еще! Р-раз-два, взя-ли-и-и!
Ладони обожгло морозом и ветром. Пальцы, казалось, намертво прихватило к веревке. Упираясь обшитыми кожей валенками в смерзшийся снег, Фекла изо всех сил тянула снасть, ей помогало все звено, однако все старания оказались безуспешными. Показав первый обруч, рюжа намертво застряла в глубине, будто кто ее там держал.
Сил больше не стало. Фекла выпустила конец. Ладони как обожгло, кожа лопнула, брызнула кровь.
— Ну вот, я тебе говорил! Говорил же! — накинулся на Феклу звеньевой. — Иди в избу, перевяжи руки.
В избушке Фекла с помощью подруги перевязала руки, залив ранки йодом и, почувствовав озноб, села поближе к плите. Вскоре вернулись рыбаки, усталые, недовольные: вытащить рюжу так и не удалось.
Руки у Феклы не на шутку разболелись, она вынуждена была сидеть в избе, изнывая от безделья. Заняться бы хоть вязаньем или починкой одежды, но как, если и ложку за обедом еле держала сведенными пальцами.
Отошли руки лишь к концу путины, но бригадир ее больше не пустил на лед. И руки угробила, и заработала шиш! — с досадой думала Фекла, возвращаясь домой.
Дома она долечивалась гусиным жиром. Каждый раз, смазывая им на ночь ладони, она вздыхала и морщилась.
Годы незаметно подобрались к пятидесяти. Вернувшись с Канина, Фекла всерьез задумалась об этом. Десятого февраля — день ее рождения.
Да, уже пятьдесят. А чего она достигла в жизни? Живет одна-одинешенька. Вот уже и седина вцепилась в волосы: сколько по утрам ни выдергивай перед зеркалом седых волосинок, а их все больше и больше. Ноги побаливают — нажила на промыслах ревматизм. Теперь вот и руки…
Денег не накопила. В сберкассе текущего счета не имеет. Дом ветшает с каждым годом. Только еще в зимовке и держится жилой дух.
Семьи нет, о детях мечтать не приходится. Любимый человек — Борис Мальгин погиб на войне. Мало радостей подарила жизнь Фекле. Почти совсем их не было. Да и будут ли?
После таких невеселых раздумий Фекла решила все же как следует отметить свое пятидесятилетие и стала думать, кого позвать в гости. Хороших знакомых у нее было предостаточно, однако настоящих друзей она могла пересчитать по пальцам. Пригласила бы Фекла Иеронима Пастухова с Никифором Рындиным, но оба давно умерли. И Серафима Егоровна, мать Бориса, после Победы не прожила и года. Оставались Соня, верная подружка с молодых лет, да Августа с Родионом. Хотелось Фекле позвать в гости и Панькина: он много лет принимал участие в ее судьбе, и она уважала его за справедливость и доброту. И еще Фекла решила позвать рыбаков, с которыми работала на тонях.
Она сходила в магазин, закупила кое-что для праздника, а потом отправилась приглашать гостей и прежде всего зашла в правление.
Панькин с Митеневым сидели в кабинете. Настя-секретарша никого к ним не пускала, но Фекла уговорила ее сказать, что пришла ненадолго по срочному делу.
Настя сразу вернулась, и за ней вышел Панькин.
— А, Фекла Осиповна! — приветливо улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Для тебя дверь всегда открыта.
Стол в кабинете был завален бумагами. Митенев с черными сатиновыми нарукавниками на толстом шерстяном свитере водил пальцем по графам обширной ведомости, выписывая из нее цифирь.
— Садись, — сказал Панькин. — Как руки, зажили?
— Зажили. Как на собаке. Я на минуточку, Тихон Сафоныч. Не буду отрывать вас от дела. — Фекла немного замялась, раздумывая, пригласить ли в гости Митенева. Бухгалтера она почему-то недолюбливала. Но решила из приличия все-таки позвать и его. — У меня завтра день рождения, Тихон Сафоныч, так прошу в гости. Вечером, сразу после работы. Вы тоже приходите, Дмитрий Викентьевич.
— За приглашение спасибо, — ответил председатель с вежливым полупоклоном. — Позволь спросить, хотя это по отношению к женщинам и не принято, — сколь же тебе годков?
— Придете — узнаете, — улыбнулась Фекла.
— Да полста ей стукнуло, — без всякой дипломатии сказал Митенев, — дата круглая. Юбилей!
Панькин посмотрел на Феклу с грустинкой и вздохнул:
— Уже пятьдесят? Ох, время! Прямо рысью скачет… Хорошо, придем. Хотя… — Панькин помедлил, — лучше было бы нам с тобой отпраздновать именины вместе.
— Вместе?
— Да. Мои, твои и колхозные в один вечер. Вот будет собрание.
— Так ведь оно намечено на пятнадцатое, а у меня дата — завтра.
— Добро, — согласился Панькин. — Завтра отпразднуем у тебя по-домашнему, а потом официально.
— Вот-вот… Сперва по-домашнему, а уж потом как хотите…
Соня Хват обещала прийти с мужем Федором Кукшиным, Августа с Родионом. Фекла зашла еще к Ермолаю, Семену Дерябину, Дорофею. Не обошла она приглашением и Немка — Евстропия Рюжина, и Николая Воронкова.
Ну вот, слава богу. Все у меня выходит хорошо. С утра примусь за стряпню. Надо гостей накормить как следует, — думала Фекла, возвращаясь домой.
Она осмотрела свои припасы, прикинула, хватит ли продуктов и вина, и решила, что хватит.
Во второй половине дня она принялась топить баню, чтобы к завтрашнему своему празднику как следует намыться. Баня была рядом, на задах. Фекла наносила дров, привезла на санках воды и затопила каменку. Пока она нагревалась Фекла приготовляла в бочках горячую воду с помощью раскаленных камней-песчаников, стало уже темно.
3
Панькин все чаще замечал, что время шло очень уж быстро, так быстро, что он едва успевал следить за календарем: листки с него словно ветром сдувало. Тихон Сафоныч невольно сравнивал старость с осенью, и ему казалось, что дни теперь слетают с календаря, словно ворох листьев с деревьев, и календарная стенка скоро опустеет, как обнаженная ветка…
Стремительный бег времени особенно стал заметен, когда годы подобрались к такой круглой дате, которую нынче принято отмечать как юбилей.
Раньше в Унде видом не видали и слыхом не слыхали о юбилеях, а теперь и здесь стала прививаться мода: стукнуло человеку пятьдесят — справляй юбилей, в шестьдесят — сам бог велел, ну а в семьдесят — тем более. Зови дружков-приятелей, накачивай их вином и слушай панегирики в свой адрес. И хоть они, эти панегирики, смахивали на похоронные похвальные речи — столько в них лилось меда и патоки, слушать их все же было приятно. Будто кто-то почесывал тебе спину промеж лопаток как раз в том самом месте, где зуд — ну прямо невтерпеж.
Как-то, будучи в областном центре на совещании председателей колхозов, Тихон Сафоныч услышал вечером в гостинице рассказ о том, как провожали одного районного деятеля на пенсию, когда ему стукнуло шестьдесят. Как положено, сослуживцы в конце рабочего дня собрались в учреждении. Посадив юбиляра в президиум, говорили похвальные речи, преподносили подарки — самовар, часы с боем, серебряный, подстаканник… Один из приятелей вручил ему также берестяные лапотки, по-местному ступни, с намеком на то, что на досуге пенсионеру не мешает заняться подобным рукомеслом ради успокоения нервов и полезного времяпрепровождения. Ну а потом юбиляр, как водится, пригласил всех домой на товарищеский ужин, по-городскому — банкет.
Гости, конечно, подвыпили, стали петь песни, а потом наладились плясать, да еще как плясать! Посуда на столе подпрыгивала, и весь деревянный домишко гудел и покачивался с боку на бок. Юбиляр тоже разошелся и тряхнул стариной. Сначала отплясывал барыню в валенках (дело было зимой), но валенки стали ему мешать, скинул их, остался в шерстяных домашней вязки носках. А потом и носки стали помехой, их тоже сбросил и принялся оттаптывать дробь голыми пятками. То-то было веселья! На улице прохожие останавливались и заглядывали в окна, а те, кто был в доме, смеялись до колик в животе.
Затем сбились все в тесный круг в общем плясе, и никто не заметил, как юбиляр куда-то исчез из горницы. Хватились, стали искать и нашли: стоит на крыльце на морозе босой в обнимку с разбитной вдовушкой-соседкой и целует ее в полное удовольствие.
После стольких пылких поцелуев юбиляр угодил в больницу с обмороженными ногами. Вот какие бывают юбилеи! — Панькин долго хохотал, услышав эту историю.
Шутки шутками, а в феврале Тихону Сафонычу предстояло отметить две памятные даты: свой день рождения и тридцатилетие со дня организации колхоза Путь к социализму.
Отчетно-выборные собрания проводились обычно в феврале, когда возвращались с Канина с подледного лова наваги рыбаки и приближалось время зимнего боя тюленей. Председатель заранее готовил материалы к отчетному докладу. И когда он стал просматривать архивные документы, подбирая цифры для сравнения, то увидел протокол первого колхозного собрания. Все с отчетливой ясностью встало у него в памяти, и он разволновался. Сколько лет прошло! Как все изменилось с тех пор, как выросли люди! Он пошел к Митеневу, и они долго беседовали о прошлом, о настоящем, забыв о деловых бумагах на столе, о том, что поздно и надо идти домой.
Решили ехать в райком партии в Мезень, чтобы обговорить там порядок юбилейного торжества и уход Панькина на пенсию. Надо было также посоветоваться насчет нового председателя.
Стояли вьюжные дни, погода была нелетной, и Тихон Сафоныч снарядил для поездки сани-розвальни с шустрой и крепкой лошадкой.
Поехали втроем — Панькин, Митенев и Климцов. Ивана вызывали на бюро для приема в члены партии.
Перед поездкой Панькин говорил с Митеневым о Иване Климцове как о возможной кандидатуре на председательский пост.
— Я все присматриваюсь к нему. Все данные есть: хозяйственный, расчетливый, на дело хваткий. В рюмку лишний раз не заглянет. Серьезный парень. В армии хорошую закалку получил.
Митенев поначалу сдержанно заметил:
— Хозяйство большое, а опыта у Ивана нет.
— Опыт дело наживное, — настаивал Панькин. — Важно, что это вполне сформировавшийся человек…
Митенев помолчал, подумал и наконец согласился.
— Да, ты, видимо, прав. Больше некого. Хороший руководитель нужен не на год, не на два, а на много лет. И надо дать руль молодым. Остановимся на Климцове. Я поддержу его кандидатуру.
Потом они пригласили Климцова и поговорили с ним. Иван был ошеломлен таким поворотом в его судьбе. Он ссылался на молодость и неопытность, но Митенев и Панькин сумели убедить его в том, что с работой председателя он вполне может справиться, если подойдет к ней серьезно.
— Надо же когда-нибудь и молодым начинать, — сказал Митенев, покровительственно похлопав Ивана по плечу.
— А колхозники-то что на это скажут? Вы с ними советовались? — спросил Климцов.
— С народом будем говорить попозже, — успокоил Панькин. — Сейчас главное, чтобы ты согласился.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Иван Демидович Шатилов с утра просматривал сводку по надоям молока. Это сейчас было самым важным. Секретаря райкома тревожило, что, несмотря на окончание сухостойного периода и начавшиеся отелы коров, удойность в колхозах и совхозах поднималась слишком медленно. Сказывался недостаток кормов. Рационы, составленные зоотехниками еще перед зимовкой, давно уже стали, как выразился однажды Шатилов, филькиной грамотой, существовали на бумаге, но не на фермах. Придерживаться их было невозможно: лето стояло дождливое, кормов заготовили мало. Запасов сена по полной норме хватило только до января, а потом нормы кормления пришлось урезать по крайней мере на треть — иначе не дотянешь до пастбищного периода. Силоса запасли больше, но и его до весны не хватит.
Область помогла концентратами, но далеко не в том количестве, чтобы выйти из положения. Бюро райкома и райсовет приняли решение: экономнее расходовать и хорошо приготовлять корма, ввести в рацион хвойную муку и витаминный настой для молодняка. Животноводам предписывалось заготовлять ветки лиственных деревьев, измельчать их на дробилках, запаривать и давать скоту.
Это все были вынужденные меры. Шатилов и сам не очень верил в то, что они выправят положение. На хвое да на ветках не поднимешь удоев… Только бы дотянуть до пастбищной поры.
Такой трудной зимовки давно не бывало. Каждый день, просмотрев очередную сводку, Шатилов принимался звонить в хозяйства, выяснять обстановку и по ходу дела давать рекомендации.
На проводе был директор совхоза Мир Красавин. Услышав его глуховатый и настороженный басок, Шатилов спросил:
— Как дела на фермах?
Красавин, ответом не порадовал:
— Отелы идут благополучно, но удои не поднимаются. Мы используем все возможности для того, чтобы…
Выслушав директора, Шатилов сказал:
— Вчера в райкоме было заседание по этому вопросу. Хозяйствам даны рекомендации. Вам выделено из резерва две тонны концентратов. Этого, конечно, будет мало. Используйте как добавку веточный корм. Дробилки в исправности?
— В исправности. А когда можно получить концентраты?
— Загрузи все агрегаты. Давайте скоту витаминную подкормку из хвои. К концу февраля надо резко поднять удойность! У тебя трещат не только обязательства, но и планы по надоям. Ты сознаешь это?
— Да, сознаю, Иван Демидович… Когда можно приехать за концентратами?
— Если сознаешь, так действуй. Завтра доложите, сколько заготовите вспомогательных кормов.
— Хорошо, Иван Демидович. Когда можно…
— За концентратами пошли машину сегодня.
— Пошлю. Спасибо за помощь.
— Смотри там!
Шатилов положил трубку. Телефонный аппарат был красивый, импортный, из белой пластмассы. Такие аппараты в районной конторе связи появились недавно. Письменный и приставной столы тоже новые, с зеркальной полированной поверхностью. Стены кабинета покрашены голубой масляной краской. На полу — широкая малинового цвета ковровая дорожка. Радостная и уютная обстановка кабинета никак не соответствовала настроению секретаря райкома, которому, сидя за таким роскошным столом, приходилось давать по новомодному аппарату ветхозаветные, укоренившиеся еще с первых послевоенных лет указания о хвое и ветках… Но что делать? Такова жизнь.
Конечно, можно было упрекнуть Шатилова за то, что он подменяет управление сельского хозяйства, что не его дело названивать по телефону по таким хозяйственным вопросам. Но пусть тот, кто скажет ему это, побудет сам на его месте…
Года три назад совхоз Мир образовался из пяти мелких колхозов. Это был не только формальный акт укрупнения их в большое хозяйство, чтобы лучше использовать технику и земли. Создание совхозов было необходимой мерой: колхозы обезлюдели, часть населения унесла война, многие уехали в города. Причиной тому были тощий трудодень и отсутствие необходимых культурных благ в деревнях. Чтобы спасти положение, и создали совхоз. Государство выделило ему кредиты, позволившие обеспечить твердые заработки, удержать на селе механизаторов и животноводов. Совхоз вдохнул в села жизнь, захиревшие было деревеньки ожили. Однако хозяйство все еще не стало рентабельным. Себестоимость была высокой, дотация шла из государственного кармана.
Хозяйства, конечно, были разными. В одних дела шли лучше, в других хуже, в зависимости от того, кто в каких оказался природных микроусловиях и где какие были руководители.
Райком старался укрепить совхозы, и усилия эти не были бесплодными. Но до поры до времени, пока не подводила природа: наладится вдруг дождливое лето — и сведет на нет все старания. Начинай все сначала.
Шатилов ждал звонка из обкома и был озабочен предстоящим разговором с областным начальством. Ходить вокруг да около не полагалось, а похвалиться было нечем. Иван Демидович раздумывал о том, как он выйдет из положения: секретарь обкома был столь же деловит, сколь и крут, и принимал далеко не всякое оправдание и не каждую объективную причину. Шатилов, кажется, нашел нужные слова для объяснения, когда вошел его помощник Саженцев и сообщил о прибытии Панькина с Митеневым.
— Пусть войдут, — сказал Шатилов.
Встречая руководителей рыболовецкого колхоза, он вышел из-за стола и энергично пожал им руки. При этом еще довольно густой вихор русых с проседью волос рассыпался у него на лбу, и он ладонью водворил его на место. Посмотрел приветливо на Панькина, на Митенева и пригласил их сесть.
Шатилов был выше среднего роста, плотен. Темно-серый костюм сидел на нем несколько мешковато, галстук на белоснежной рубашке был повязан небрежно, узел чуть сбился набок. Но такая небрежность даже шла ему и придавала оттенок молодечества.
— Давно вас не видел, — сказал он, вернувшись за стол. — С чем пожаловали? Как дела? Как уловы?
Панькин чуть замялся, не зная, на какой вопрос ответить прежде, а Шатилов тотчас подкинул новый:
— Как идет зимовка скота?
— В этом деле у нас полный порядок, — уверенно ответил Панькин. — Начались отелы, удои прибавляются.
— Ну ладно. А с кормами как? Мы вчера приняли решение рекомендовать всем хозяйствам применять витаминный и веточный корм.
Панькин переглянулся с Митеневым.
— Еще не хватало, чтобы мы ветками коров кормили. У нас сена хватает, Иван Демидович.
Шатилов нахмурился, видимо вспомнив о других хозяйствах, и озабоченно наморщил лоб.
— Ишь, как ты говоришь… Ну ладно. Раз у тебя все хорошо, то хвалю. Впрочем, рыбколхозы меня не очень тревожат. У вас покосы хорошие, летом не зеваете. Молодцы.
— Да уж стараемся…
Похвала Шатилова была скуповатой, но вполне искренней. Скота рыбаки держали мало, заботились о кормах в первую голову. Ни о какой дотации государства рыбакам не могло быть и речи. Колхозы имели полумиллионные доходы, разумеется, не за счет животноводства, а за счет промыслов.
— А вот с выловом наваги вы подкачали, — сказал Иван Демидович. — Против прошлого года наваги недобрали триста центнеров. Почему?
— У вас, Иван Демидович, не совсем точные данные. Недобрали мы сто шестьдесят центнеров. Это объясняется поздним ледоставом. Рыбаки потеряли много времени впустую. Да и навага нынче шла плохо.
— Все у вас причины.
— Что поделать, — вздохнул Панькин.
— Причины надо своевременно устранять, тогда и недостатков не будет, — назидательно заметил Шатилов. — Как рыбаки, что потерпели бедствие осенью? Здоровы ли?
— Поболели простудой. Теперь работают.
— Поделом тебя наказали, Тихон Сафоныч. Но полиберальничали. За такую промашку надо было тебе строгача всыпать. Митенев, видно, к старости жалостлив стал…
— Не я решал, Иван Демидович. Так постановило бюро, — смутился Дмитрий Викентьевич.
Панькин тоже сразу сник. Заметив это, Шатилов повернул разговор в другое русло.
— Рассказывайте, что привело вас сюда.
2
Выслушав Панькина с Митеневым, Иван Демидович вышел из-за письменного стола и сел за приставной, поближе к ним. Он знал, что унденский председатель скоро будет проситься на пенсию и что ему в этом не откажешь: не вечен человек, отработал свое — и хватит.
Смена руководителя в любой отрасли была сопряжена с двумя моментами, которые Шатилов старался учесть, — положительным и отрицательным. Положительный заключался в том, что на смену старому, подзасидевшемуся на привычном месте работнику, приходил новый, а, как известно, новая метла по-новому метет. Молодой руководитель свежим глазом сразу замечает недостатки и начинает вводить новшества и усовершенствования. В этом очевидный плюс смены руководства.
Но, с другой стороны, был и отрицательный момент. Прежний работник знал свое дело досконально, в любую минуту мог быстро сориентироваться в обстановке и действовать безошибочно или почти безошибочно — в этом ему помогал опыт. Старый работник доставлял меньше хлопот, чем новый, за которым на первых порах надо было присматривать, чаще контролировать его действия и решения и, если он ошибался, поправлять. А старому нянька не требовалась — он знал, что и как делать.
И потому прежнего толкового работника всегда хотелось удержать на месте хотя бы годик-другой.
Однако новое назначение было неизбежным. Некоторое время Шатилов думал об этом, а потом сказал:
— Значит, вы, Тихон Сафоныч, решили уйти на отдых. Что ж… Видимо, время настало. А жаль. Мы в райкоме привыкли к тому, что в Унде у нас работает Панькин, ветеран колхозного строительства, прекрасный хозяйственник, коммунист с большим стажем. На него можно положиться, не опекать его излишне. И хоть я бываю иногда по отношению к вам чересчур требовательным, так это не потому, что вам не доверяю или плохо к вам отношусь. Это по должности. В глубине души я вас высоко ценю, Тихон Сафоныч!
Шатилов умолк. Панькин вспомнил о юбилеях и подумал, что вот и началось славословие в его адрес. Ведь только что Шатилов говорил о строгаче. Ему даже стало неловко, словно он надел тесную обувь.
— На добром слове спасибо. А уходить все же надо. Шестьдесят лет!..
— Да, шестьдесят, — повторил Шатилов. — Тридцать лет на руководящем колхозном посту — это трудовой подвиг. Мы подумаем, как достойно отблагодарить вас.
— Дело не в этом, Иван Демидович, — слегка смутился Панькин. — Надо бы посоветоваться с вами насчет нового председателя. Хозяйство-то ведь немалое.
— Тоже верно. Корабль у вас большой. Команде нужен опытный капитан. Кто у вас есть на примете? Найдется, ли такой человек в Унде?
Шатилов был почти уверен, что подходящего человека в колхозе трудно найти и что наверняка придется посылать кого-либо из района. Но Панькин и Митенев дружно сказали:
— Найдется.
— Кто же?
— Мы советовались с Дмитрием Викентьевичем. По нашему мнению, к руководству надо ставить молодого энергичного товарища, — предложил Панькин. — Сегодня вы собираетесь на бюро принимать в члены партии Ивана Климцова. Вот вам и председатель.
— Климцов? — поднял голову Шатилов. — Я, к сожалению, с ним еще не знаком. Но ничего, познакомимся. Он ведь недавно из армии пришел? Кажется, на строительстве трудится?
— Да, он монтировал систему парового отопления в клубе. Дельный парень.
— А есть у него организаторские способности?
— Я присматривался к нему. Думаю — потянет.
— Потянет, — уверенно поддержал Митенев. — Надо молодежь выдвигать, Иван Демидович. У нее — чувство нового!
— Чувство нового — хорошо. А опыт?
— Опыт придет. Многие начинали, не имея его. Я ведь тоже начинал с азов, — признался Панькин. — Учился на ошибках…
— Ну, вы — другое дело. А как смотрит на это сам Климцов? Вы с ним, конечно, беседовали?
— Беседовали, — ответил Панькин. — Он сперва отказывался, ссылался на неопытность.
— Долго отказывался? Искренне? — почему-то спросил Шатилов.
— Вполне искренне. Еле уломали, — сказал Митенев.
— Это ладно, что товарищ не сразу решается взять на себя ответственное дело. Видно, что подход у него к этому серьезный. Пусть он зайдет ко мне в половине второго. Потолкуем с ним. Ну а о тридцатилетии колхоза посоветуемся в райисполкоме. Дата круглая, мероприятие важное. Назначьте у себя юбилейную комиссию, все хорошо продумайте. Чтоб было и по-деловому и в то же время празднично, торжественно. Между прочим, не пора ли вам сменить название? Путь к социализму — хорошее название, но ведь устарело… Мы живем в условиях развитого социализма и решаем теперь проблемы коммунистического строительства. Не так ли?
— Пожалуй, так, — сказал Митенев. — О названии подумаем.
— Приглашаю вас на бюро, — сказал Шатилов. — Посидите, послушайте. Авось что и полезное для себя извлечете.
Тут раздался резкий телефонный звонок с междугородной. Шатилов взял трубку и, не выпуская ее, придерживая левой рукой шнур, пересел в свое кресло.
Панькин и Митенев вышли.
3
В феврале прибыли с Канина, с наважьей путины, рыбаки. Фекла вернулась с обмороженными руками. Не то чтобы она попала в беду, как случалось на промыслах сплошь и рядом, нет. Причиной тому был ее горячий, напористый характер.
В начале лова погода была неустойчивой. Метели часто сменялись оттепелями. Поверхность льда покрывалась снеговой кашей. А в конце декабря ударил лютый мороз, такой, от которого рыбаки уже и отвыкли: давно не бывало. Ветер леденил лица, захватывал дух. Ночами над унылой заснеженной тундрой светились россыпи звезд, словно раскинутая сеть из тонкой ажурной пряжи. Большая Медведица мерцала голубым огнем непривычно для глаз — ярко и трепетно.
Осматривая ловушки, рыбаки спешили: пробитые пешнями проруби быстро схватывало льдом.
Пошла на нерест сайка. Ее столько набивалось в ловушки, что рыбаки с трудом выволакивали их из воды, чтобы взять улов. Звено, вышедшее утром на реку, никак не могло вытащить одну из рюж — сил недоставало. Работали в брезентовых рукавицах. Никто не решался их снять в такую стужу. Долго возились у снасти и все без толку: улов был очень грузен.
— Не оборвать бы рюжу, — озадаченно сказал звеньевой.
— Не оборвется, — уверенно возразила Фекла. — Новая рюжа, крепкая. Давайте попробуем еще.
Рыбаки снова стали тянуть снасть.
— Эк набилось сайки! Со всей реки, — с досадой сказала одна из рыбачек. — И не вытащишь никак…
Фекла, войдя в азарт, заткнула рукавицы за ремень, которым у нее была подпоясана малица, и схватилась за веревку голыми руками.
— Зачем рукавицы сняла! — кричал звеньевой. — Смотри!
— Ничего-о-о! — с какой-то отчаянной лихостью отозвалась Фекла. — Давайте еще! Р-раз-два, взя-ли-и-и!
Ладони обожгло морозом и ветром. Пальцы, казалось, намертво прихватило к веревке. Упираясь обшитыми кожей валенками в смерзшийся снег, Фекла изо всех сил тянула снасть, ей помогало все звено, однако все старания оказались безуспешными. Показав первый обруч, рюжа намертво застряла в глубине, будто кто ее там держал.
Сил больше не стало. Фекла выпустила конец. Ладони как обожгло, кожа лопнула, брызнула кровь.
— Ну вот, я тебе говорил! Говорил же! — накинулся на Феклу звеньевой. — Иди в избу, перевяжи руки.
В избушке Фекла с помощью подруги перевязала руки, залив ранки йодом и, почувствовав озноб, села поближе к плите. Вскоре вернулись рыбаки, усталые, недовольные: вытащить рюжу так и не удалось.
Руки у Феклы не на шутку разболелись, она вынуждена была сидеть в избе, изнывая от безделья. Заняться бы хоть вязаньем или починкой одежды, но как, если и ложку за обедом еле держала сведенными пальцами.
Отошли руки лишь к концу путины, но бригадир ее больше не пустил на лед. И руки угробила, и заработала шиш! — с досадой думала Фекла, возвращаясь домой.
Дома она долечивалась гусиным жиром. Каждый раз, смазывая им на ночь ладони, она вздыхала и морщилась.
Годы незаметно подобрались к пятидесяти. Вернувшись с Канина, Фекла всерьез задумалась об этом. Десятого февраля — день ее рождения.
Да, уже пятьдесят. А чего она достигла в жизни? Живет одна-одинешенька. Вот уже и седина вцепилась в волосы: сколько по утрам ни выдергивай перед зеркалом седых волосинок, а их все больше и больше. Ноги побаливают — нажила на промыслах ревматизм. Теперь вот и руки…
Денег не накопила. В сберкассе текущего счета не имеет. Дом ветшает с каждым годом. Только еще в зимовке и держится жилой дух.
Семьи нет, о детях мечтать не приходится. Любимый человек — Борис Мальгин погиб на войне. Мало радостей подарила жизнь Фекле. Почти совсем их не было. Да и будут ли?
После таких невеселых раздумий Фекла решила все же как следует отметить свое пятидесятилетие и стала думать, кого позвать в гости. Хороших знакомых у нее было предостаточно, однако настоящих друзей она могла пересчитать по пальцам. Пригласила бы Фекла Иеронима Пастухова с Никифором Рындиным, но оба давно умерли. И Серафима Егоровна, мать Бориса, после Победы не прожила и года. Оставались Соня, верная подружка с молодых лет, да Августа с Родионом. Хотелось Фекле позвать в гости и Панькина: он много лет принимал участие в ее судьбе, и она уважала его за справедливость и доброту. И еще Фекла решила позвать рыбаков, с которыми работала на тонях.
Она сходила в магазин, закупила кое-что для праздника, а потом отправилась приглашать гостей и прежде всего зашла в правление.
Панькин с Митеневым сидели в кабинете. Настя-секретарша никого к ним не пускала, но Фекла уговорила ее сказать, что пришла ненадолго по срочному делу.
Настя сразу вернулась, и за ней вышел Панькин.
— А, Фекла Осиповна! — приветливо улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Для тебя дверь всегда открыта.
Стол в кабинете был завален бумагами. Митенев с черными сатиновыми нарукавниками на толстом шерстяном свитере водил пальцем по графам обширной ведомости, выписывая из нее цифирь.
— Садись, — сказал Панькин. — Как руки, зажили?
— Зажили. Как на собаке. Я на минуточку, Тихон Сафоныч. Не буду отрывать вас от дела. — Фекла немного замялась, раздумывая, пригласить ли в гости Митенева. Бухгалтера она почему-то недолюбливала. Но решила из приличия все-таки позвать и его. — У меня завтра день рождения, Тихон Сафоныч, так прошу в гости. Вечером, сразу после работы. Вы тоже приходите, Дмитрий Викентьевич.
— За приглашение спасибо, — ответил председатель с вежливым полупоклоном. — Позволь спросить, хотя это по отношению к женщинам и не принято, — сколь же тебе годков?
— Придете — узнаете, — улыбнулась Фекла.
— Да полста ей стукнуло, — без всякой дипломатии сказал Митенев, — дата круглая. Юбилей!
Панькин посмотрел на Феклу с грустинкой и вздохнул:
— Уже пятьдесят? Ох, время! Прямо рысью скачет… Хорошо, придем. Хотя… — Панькин помедлил, — лучше было бы нам с тобой отпраздновать именины вместе.
— Вместе?
— Да. Мои, твои и колхозные в один вечер. Вот будет собрание.
— Так ведь оно намечено на пятнадцатое, а у меня дата — завтра.
— Добро, — согласился Панькин. — Завтра отпразднуем у тебя по-домашнему, а потом официально.
— Вот-вот… Сперва по-домашнему, а уж потом как хотите…
Соня Хват обещала прийти с мужем Федором Кукшиным, Августа с Родионом. Фекла зашла еще к Ермолаю, Семену Дерябину, Дорофею. Не обошла она приглашением и Немка — Евстропия Рюжина, и Николая Воронкова.
Ну вот, слава богу. Все у меня выходит хорошо. С утра примусь за стряпню. Надо гостей накормить как следует, — думала Фекла, возвращаясь домой.
Она осмотрела свои припасы, прикинула, хватит ли продуктов и вина, и решила, что хватит.
Во второй половине дня она принялась топить баню, чтобы к завтрашнему своему празднику как следует намыться. Баня была рядом, на задах. Фекла наносила дров, привезла на санках воды и затопила каменку. Пока она нагревалась Фекла приготовляла в бочках горячую воду с помощью раскаленных камней-песчаников, стало уже темно.