Богданов Николай Григорьевич. Пропавший лагерь

   Ребята смотрели на все раскрыв рты, а на мальчишку - с завистью. И смотри-ка, какой конь ему доверен.
   Самостоятельный парнишка. Вот бы жить в коммуне!
   Познакомились с председателем. Им оказался безусый парень в вышитой рубашке с расстегнутым воротом по фамилии Колобков. Приземистый, плотный, подвижной, он все показывал и все объяснял, посмеиваясь и похохатывая.
   Маленькие, глубоко посаженные глазки, словно изюминки, хитровато поблескивали на его округлом лице.
   - Прежде хутор принадлежал женскому монастырю, жили здесь монахини святые, пили сливки густые. Нежили на перинах пухлые телеса да славили рай на небесах. Ну а теперь мы, сельская молодежь, показываем пример, как можно, честно трудясь, устроить хорошую жизнь на земле!
   - Рай для безбожников?
   - Так точно! Только в наш рай одни грешники попадают, кто за безбожные дела, кто за непочтение. Вон посмотрите на нашего юного наездника Прошку. Был у попа в батрачонках. И взбунтовался - прямо в церкви с амвона вышел и говорит народу: "Все попы эксплуататоры, и служить я им не хочу!" И ушел от попа, а мы сироту приютили.
   Отец его, буденновец, под Перекопом погиб. Осталась от него на память шапка. Видали, как в ней Прошка гарцует? Объезжает коней для Красной Армии. И сам к боевой жизни готовится. Весь в отца.
   Председатель, кругленький как колобок, быстро шел впереди.
   - На девушку, что телят поит, вы не обратили внимания? Тихая такая, ласковая. А ее собственные родители чуть не убили. Припрятали они кулацкий хлеб, а она это дело раскрыла. Взяли мы ее в коммуну. Такая не подведет.
   Для нее Советская власть дороже всего. Все мы - красная молодежь, хвалился Колобков, - многие ребята и девчата покинули родные села, родителей и собрались вместе, чтобы показать, как нужно вести хозяйство на советской земле. Работать так, чтобы с каждого гектара давать стране как можно больше хлеба, мяса, молока, меда, всех благ земных. А прежде здесь монахини все больше мак сеяли. Целые поля. Из недозрелых головок, говорят, дурман настаивали. Опиум для народа. Вот как!
   Среди коммунаров были даже две бывшие монашки.
   Эти молодые девушки-сироты воспитывались в монастыре послушницами. Они рассказали, как прислуживали богатым монахиням из купеческого да дворянского звания.
   Как получали от них пощечины. И жаловаться не могли.
   Даже после революции долго еще была сильна власть игуменьи, правила она, как при крепостном праве.
   Теперь обе девушки комсомолки. Живут и трудятся наравне со всеми, а прежняя жизнь в монастырской неволе только снится им в страшных снах.
   Все это было очень интересно.
   В беседке с цветными стеклами, где когда-то распивали чаи с вареньями важные монахини, комсомольцы устроили пионерам угощение.
   Тут же на пчельнике, расположенном в саду, молодые пчеловоды, сняв крышу с одного улья, достали рамы, полные душистого меда, и подали к столу. Кто не едал свежего сотового меда, тому и объяснить трудно, какое это приятное занятие. А ребята из пионерского лагеря испытали это удовольствие!
   Во время угощения Колобков все рассказывал о преимуществах коммуны.
   Ребятам так все это понравилось, что захотелось тут, в коммуне, и остаться, объезжать коней, выращивать телят, сеять поля подсолнухов, ну и, конечно, есть сотовый мед и запивать молоком.
   Но Иван Кузьмич подбавил в это медовое настроение ложку дегтю.
   - Да уж у Советской власти вы любимчики, что и говорить! - сказал он с усмешкой.
   Ребята давно заметили, что старый рабочий будто недоволен хорошей жизнью коммуны, что-то все крякает, поеживается, бородку свою калининскую теребит.
   - Уж конечно, на то мы комсомол, - улыбнулся Колобков, - мы для Советской власти, как для матери родной, что велит, то и сделаем. Вот подсказали нам новую культуру внедрить - подсолнухи, - видали, какое у нас поле цветет? Красота!
   - Ну, а сердце вам не подсказывает, что в окружающих деревнях-то еще неурядица да темнота?
   - Так мы же показываем пример, как можно жить культурно!
   - Хорош пример. Бросили отцов-матерей, бросили сестренок-братишек, ушли здоровенные парни и девки в Монашки и горя не знают - медом губы мажут, молоком споласкивают!
   - Во-первых, мы называемся коммуна "Красный луч", а не хутор Монашки! обиделся Колобков. - А во-вторых, монашки прохлаждались, а мы в поте лица трудимся!
   - Нет, вы - монашки, советские монашки! - настаивал на своем упрямый Калиныч. Пионеров бросило в краску. Им было стыдно за упрямого старика. Рубинчика так и подмывало вскочить и при всех разоблачить сговор Калиныча с самогонщиком Еграшей.
   Но в это время вожатый Федя поднялся и сказал:
   - Наш старший товарищ, по-моему, прав. Вам, комсомольцам, к его критике надо прислушаться. Пока вы здесь молоком и медом упиваетесь, там без вас кулаки деревню самогоном заливают. Молодежь без комсомольцев не может с ними бороться. Религиозный дурман процветает. Попы не велят идти в колхозы, грозят: кто вступит, у того детей не крестить, невест не венчать и прочее...
   Нужны боевые, комсомольские дела... Вам нужно пойти в деревни, организовать молодежь, помочь везде создать колхозы.
   - А не отгораживаться от народа в своем благополучии! - стукнул кулаком по столу Калиныч. - Не имеете вы права, как любимчики Советской власти, пирожки есть, когда народ за черный хлеб борется!
   Тут подскочил один комсомолец и кричит:
   - Это, товарищи, неправильно. Мы боролись за Советскую власть - нам и пирожки есть!
   А другой добавляет:
   - Так мы же для примеру! Каждому такая жизнь не заказана. Пускай другие по-нашему действуют. И всем будет хорошо.
   - Вокруг пожары, убийства активистов. Пусть хоть
   у нас тихий островок будет. Образчик будущей хорошей жизни, - сказала одна комсомолка.
   - А вот вас кулаки не жгут, - подлил масла в огонь Калиныч, - потому что вы для них не опасны. И даже очень хороши - отвлекли активную молодежь от борьбы за колхозы в свой тихий монастырек!
   - Это как понять? Выходит, мы за кулаков? Это оскорбление! - взорвался Колобков.
   - Ага, рассердился, чуешь, что не прав!
   И пошли и пошли спорить.
   Вся экскурсия была испорчена.
   Уходя, Иван Кузьмич сердито кричал хозяевам:
   - В райкоме встретимся!
   ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ
   Затянувшаяся экскурсия звена "Красная швея". - Сима и милиционер. Исчезновение цыган. - Вперед, без страха. - Открытие Боба.- - Стыд Рубинчика. - Если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!
   Вернувшись в лагерь, Калиныч рассказал Васвас о том, что он видел в коммуне, и наутро, взяв в совхозе подводу, уехал в районный центр очень рассерженный.
   А ребятам экскурсия понравилась. При одном воспоминании о молоке и меде, которым их угостили в коммуне, они облизывались. И не понимали, почему рассердился старый слесарь, увидев такую прекрасную жизнь.
   - Чудак, они же в "Красном луче" уже сейчас живут, как при коммунизме, - говорили одни.
   - А может, и не чудак - нельзя маленькой кучке жить роскошно, как при коммунизме, когда весь народ живет еще плохо. Коммунизм должен быть для всех! - возражали другие.
   Звено девочек, оставшееся во время экскурсии дежурить в лагере, взволновалось. Им захотелось тоже посмотреть чудеса коммуны "Красный луч". И немедленно.
   Васвас заколебалась, не решаясь пускать их одних, но Сима настояла на своем. Да и Федя сказал:
   - Пусть прогуляются, ничего им не сделается. Народ в коммуне гостеприимный, таким обедом угостят, что дня два потом будут сыты!
   И вот звено "Красная швея" под командой решительной Симы переправилось на пароме через Оку и, проделав марш по заречью, украшенное венками из луговых цветов, явилось в коммуну. И, так же как ребята, девочки были восхищены и резвыми скакунами, и милыми телятами, и всем хозяйством молодых тружеников земли. Ну и, конечно, их славным угощением.
   Гостеприимные комсомольцы добродушно вспоминали сердитого Калиныча и, посмеиваясь, говорили:
   - Дед монашками нас обозвал, а?
   - Пригрозил, что в райкоме будет разбираться, кто мы - комсомольцы в коммуне или монашки в монастыре!
   - Мы думали - жизнь перегнали, создав показательную коммуну, а он говорит - от жизни оторвались!
   "А вот сейчас я проверю, оторвались они от жизни или не оторвались", подумала Сима и неожиданно спросила:
   - Скажите, пожалуйста, где скрываются самогонщики, отравляющие народ зеленым зельем?
   - Везде их полно. Гонят самогон в банях, в клунях, в овинах в каждом селе, - ответил Колобков.
   - А чего же вы их не ловите?
   - Это дело милиции поручено.
   - А в лесу они не скрываются?
   - Про это не знаем, не слыхали... Да и зачем бы им в лесу?
   Сима переглянулась с подругами - они-то знали. Своими глазами видели, что делается в чаще леса. Ну, ладно, утрут же нос они местным комсомольцам, показав, как надо ловить шайки самогонщиков!
   Вот только вопрос, как это сделать? Своими силами с такой шайкой не справишься. Надо привлечь милицию.
   И надо же быть такому везению - на обратном пути из коммуны девочки встретили на перевозе милиционера.
   И какого! Новенькая форма так и сверкала на нем, кожаные ремни блестели, сапоги поскрипывали. И сам он был новенький, румяный, ясноглазый, веселый.
   Милиционер ввел на паром коня в поводу и отдал честь звену пионерок.
   Сима решительно отвела его в сторонку и, пока пионерки помогали деду-паромщику тянуть канат, объяснила всю ситуацию с самогонщиками.
   - Пойти с нами - это ваш долг. Обезвредить это зло - ваша обязанность.
   - Так-то оно так, - задумался милиционер. - Но я здесь человек новый, не знаю обстановки. Только что заступил на должность... Вчера из армии.
   - Вы еще неопытный, - усмехнулась Сима, - конечно, вы один, а их много.
   - А вы уверены, что они действительно там? - вспыхнул милиционер.
   - Да, мы видели их своими глазами. Они собираются в глухом лесном урочище по ночам и варят и шпарят...
   Дым идет... Огни горят...
   - Если так, захватить их на месте преступления - это очень хорошо. Но у меня совсем другое задание. Я еду проверить цыган, - доверительно сообщил милиционер бойкой Симе, которая уже успела покорить его.
   - Отлично, вы все успеете. Цыгане расположились недалеко, мы вам покажем, проводим к ним. Вы их проверите засветло, а самогонщиков надо ловить потемну.
   И ведь уговорила милиционера!
   С парома сошли вместе и до самой полянки, где были разбиты шатры цыган, шли дружной компанией. Милиционер вел коня в поводу, а девчонки поспевали рядом, любуясь его нарядной формой и красивым вороным конем.
   Незаметно подошли к цыганской поляне.
   Огляделись - а пестрых шатров нет! Исчезли цыгане.
   Только дух их остался. Пахло дегтем, дымом, недавно брошенным, неприбранным жильем. Ведь только что были здесь. Еще утром, когда шли на экскурсию, видели, как они завтракали у костров. Свежие следы колес да теплая зола в кострах говорили, что уехали цыгане совсем недавно.
   Куда? А мало ли куда! На то они и кочевники. Следы вели на юг. Милиционер посмотрел на карту, достав ее из полевой сумки, рассчитал движение конного транспорта по военным нормам и сказал:
   - По всем данным, уже в другом районе... Преследовать нет смысла.
   - А почему вы их преследуете?
   - Плохие дела за ними водятся. Есть сведения - скупают за бесценок лучших коней у хозяев, которые не хотят, чтобы достались они колхозам.
   - Вот противные... Мы из-за них тоже пострадали, - сказала Сима, - нас в деревне приняли за цыганят!
   Милиционер рассмеялся:
   - Да, черны вы, как цыганочки.
   - Мы еще не очень, вот у нас Рубинчик черен и курчав, как настоящий цыган.
   Пошутили, посмеялись, пособирали земляники, а тут и вечер наступил.
   - Ничего, - утешала милиционера Сима, - не догнали цыган, поймаете самогонщиков.
   И как только стемнело, повела свое звено в сопровождении конного и вооруженного товарища туда, где зажигают ночные огни и курят поганое зелье самогонщики.
   Все шло отлично. Симу только мучила совесть, что она, никого не предупредив в лагере, ведет звено в лесной поход. Наступит ночь, а их нет. Все будут волноваться.
   И вдруг навстречу старые знакомые - Фома и Ерема.
   Важно шествуют босиком, с удочками на плечах на вечернюю зорю.
   - Здравствуйте, ребята!
   - Наше вам, красные галстучки! Где запропали, почему в село не показываетесь?
   - Да нет... просто у нас другие экскурсии были. Слушайте, друзья, выручите меня, отнесите в лагерь записку, - попросила Сима.
   - Ладно, - согласились, не отнекиваясь, ребята, - нам все одно, под берегом у вашего лагеря поудим, там на поздней заре здорово окуни берут.
   Сима отыскала тут же щепку и торопливо написала на ней несколько слов вожатому, чтобы о них не беспокоились, а Фоме шепнула:
   - Только, чур, не говорите, что мы пошли в лес.
   - Ладно, - кивнул Фома, - про милиционера тоже не говорить, что заарестовал вас?
   - Нет, какой ты смешной, за что милиционер может арестовать пионеров? Мы идем с ним вместе ловить самогонщиков!
   - Ага, - подмигнул Ерема, - тех, которые в лесу дымокурят!
   - Ну конечно. Только молчок. Это наша тайна.
   Фома и Ерема понимающе кивнули и, схватив щепку, зашагали к лагерю.
   Конечно же, в лагере беспокоились. К обеду девочек не ждали, но когда солнце пошло к закату, Васвас то и дело выходила на крутой бережок и поглядывала в заречные луга. Да и вернувшийся из района Калиныч прикладывал ладонь к глазам, смотря в сторону заката, где за излучиной реки чуть виднелся паром.
   Только Федя, занятый своей "фотографической тайной", сказал:
   - Ничего им не сделается, наверно, плотно пообедали, вот и не торопятся.
   И он удалился в палатку. Там нетерпеливо ждал его Боб.
   И как только Федя, плотно прикрыв вход, очутился в фотоателье, он услышал прерывистый шепот толстяка:
   - Кажется, я что-то открыл!
   - Что такое?
   - А вот посмотрите, не знакомы вам эти типы?
   И показал фотографию, которую заказала увеличить выселковская попадья. С сыроватой еще бумаги, озаренные красноватым светом, нагло глядели Фома и Ерема.
   Да, они самые, только на фотографии эти простаки были не в деревенских портках и посконных рубашках, а в чистеньких костюмчиках. А над ними возвышался поп в рясе с крестом, свисавшим на цепочке до живота.
   Полюбовавшись на эту картину, Федя свистнул:
   - Да это же поповы дети! Попадья попросила сделать увеличение получше "это наши младшенькие, любенькие"...
   - А у нас они объявились сиротами! Притворились простаками - Фомкой да Еремкой!
   - Вот так штука! Но для чего им это понадобилось?
   Вожатый и пионер вопросительно посмотрели друг на друга.
   - Наверно, хотят нас одурачить, подловить, а?
   - Ну, это мы еще посмотрим, кто кого подловит, - сказал Федя. Собирай-ка копии увеличенных нами фотографий кулаков, лавочников и поповские... Бери фотоаппарат, магний для ночных съемок. Мы с тобой пойдем туда, где ты ни разу не был, и откроем такое, что тебе и не снилось. Вставь новую батарейку в фонарь. И тихо, без шума, это дело ночное. Тайное.
   Боб стал молча собираться, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь любопытства ребят. Но ребятам было не до того. Их захватило более интересное событие. Перед ними раскрылась таила Калиныча.
   В его мастерскую со всех сторон все эти дни подтаскивали на ремонт и усовершенствование самогонные аппараты. Привозили их на телегах, укрытых рядном, в лодках, прикрытых сетями, притаскивали на спине в мешках.
   Были здесь и степенные мужики и опасливые старухи, бойкие молодайки и мордастые парни. И все шептались с Калинычем и задаривали его заранее кто десятком яиц, кто горшком сметаны, кто куском сала.
   И весьма довольный изобретатель, копаясь в разнообразных витиеватых штуковинах, только посвистывал да напевал про себя какие-то веселые мотивы.
   В этот вечер, решив, что самогонных аппаратов накопилось достаточно, Калиныч оглядел их, довольно потерев руки: "Шабаш!"
   Потом он собрал пионеров и показал им эту необыкновенную выставку:
   - Дивитесь, хлопчики, какой пакостью засорена деревня! Когда-то было сказано: немец изобрел обезьяну, а русский - самовар. Добавим к этому, а кулак - самогон! Полюбуйтесь! Денно и нощно в клунях, в банях, в подполье курятся эти вот самопары и переводят нужный людям хлеб в отравное зелье. Заправляет этим делом кулак, за ним тянется середняк, не прочь разбогатеть на этом и иной неустойчивый бедняк. Несет эта пакость с собой пьяные драки, пожары - народное бедствие, одним словом.
   Рубинчик навострил уши.
   - Договорился я в райкоме - нам помогут пригласить на воскресенье как можно больше людей из всех деревень. Устроим вот здесь, на высоком берегу, показательный суд над самогонщиками. Обвиняемых я уже пригласил. Они явятся за своими "отремонтированными"
   и "улучшенными" мной самогонными аппаратами. Тут и получат наш сюрприз! Только вы пока секрета не открыБайте. Наш праздник начнется хороводами, танцами.
   Вначале мы покажем кино. Кинопередвижка нам обещана, завтра я за ней сам съезжу.
   Это сообщение Калиныча вызвало бурный восторг.
   Особенно возрадовался Рубинчик. С души у него словно туча сошла. А он-то подумал, будто старый рабочий, да еще коммунист, способен из-за грошового заработка пойти на сговор с самогонщиками!
   Стыдно стало Рубинчику и ребятам из его звена. Очень стыдно. Порывисто бросился он к Калинычу, прижался к нему и заговорил горячо:
   - Дядя Ваня, простите! Простите меня, пожалуйста!
   - Да что с тобой? За что простить? Чем провинился?
   - Я про вас плохое подумал... Я так раскаиваюсь!
   - Ну вот и хорошо, - улыбнулся Калиныч. - Все прекрасно, когда все ясно!
   В это время к лагерю подошли Фома и Ерема и, заметив старого знакомого, вручили ему "говорящую щепку".
   Узнав почерк Симы и прочтя несколько торопливо нацарапанных слов, Рубинчик спросил:
   - Они что, в коммуне решили заночевать?
   Добровольные почтальоны лишь молча кивали головами - ну, совсем простаки!
   - Постойте, я сейчас старшим доложу. Они вас лучше спросят... А то вы известные путаники.
   Но пока Рубинчик докладывал, "путаников" и след простыл.
   Васвас и Калиныч, прочитав записку, подумали и решили подождать до утра. А утром чуть свет Федя побежит в комсомольскую коммуну, отыщет Симу с ее девчонками и даст им нагоняй за эти шутки.
   Никто и вообразить не мог, где в этот момент находится отчаянная Сима и ее храброе звено.
   В вечерних сумерках лесной чащи, держа за руку милиционера, ведущего в поводу коня, онг шла и шла вперед, туда, где вспыхивали, гасли таинственные, манящие огни...
   Еще немного. Еще овражек. Еще болотце. Ветки хлещут по щекам. Терпите, девочки, подвиги совершать не так просто! Фуражку сбило сучком - терпите, товарищ милиционер, у вас есть возможность отличиться...
   Обманчивы, заманчивы ночные огоньки. Вот, кажется, рядом, совсем близко, еще разок-другой шагнуть - а шагнешь, огоньки отскакивают словно мячики, приглашают все дальше в чащу.
   Ничего, настойчивый их настигнет. Упорный до них дойдет.
   И Сима шла. И милиционер не отступал. И девчата упорно продирались через кусты.
   Ах,если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!
   ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ
   Высвлковская церковь ночью. - Федя и Боб перед ликами святых. - Эти парни мне знакомы. - Вот это будет номер! - Подвиг Симы свершился, Лесные самогонщики и смолоугольщику. - А кони где?
   Если не сказать, никто бы не догадался, куда поведет вожатый Федя пионера Боба в эту летнюю ночь. Он повел его в темное царство. Да, в темное царство религиозников.
   В церковь.
   Там и днем темновато, а ночью еще темней. Недаром Федя велел зарядить в карманный фонарь новую батарейку. Ночь была темная, душная, как перед грозой. Вдали сверкали зарницы, озаряя путь. До Выселок дошли берегом реки. К церкви прокрались вдоль плетней за огородами, чтобы не потревожить деревенских суматошных собак.
   Никем не замеченные, добрались до дверцы, ведущей в алтарь. Она оказалась незапертой.
   - Это попова батрачка Глаша для нас постаралась, - шепнул Федя.
   Таинственная тишина стояла под каменными сводами церкви. Такая настороженная, что каждый шорох отдавался по всем углам. Холодная сырость пробирала до костей легко одетых незваных посетителей. Вожатый и пионер едва сдерживали дрожь.
   Угрюмо смотрели на пришельцев святые с позолоченных икон. Федя засветил фонарь и внимательно разглядывал одного святого за другим, сравнивая их с фотографиями, принесенными с собой. И вдруг приглушенно вскрикнул:
   - Стоп, один есть! Это святой Николай-угодник, нука полюбуйся на него внимательно.
   Боб всмотрелся и охнул:
   - Ну, точь-в-точь на фотографии, вот на этой!
   Приложили к лику святого фотографию, посветили фонариком - копия.
   - Чей портрет на фотографии?
   - Николая Корыеича Подшивалова, владельца постоялого двора и трактира. Он же церковный староста.
   - А на иконе?
   - Он же, только раскрашенный да одежда другая.
   - Вот то-то! Видал, кому тут молились - трактирщику!
   - Давай заснимем его лик на иконе!
   Боб нацелил фотоаппарат, Федя подсветил вспышкой магния. Щелк!
   - Один готов!
   - А есть еще?
   - Конечно, имею сведения - святой Петр, у которого ключи от рая, писан с местного лавочника Гуреева. Сличим-ка его портрет с иконой.
   Сличили, похож. Что лавочник, что святой Петр - одно лицо!
   - Здорово! А красавица Мария Магдалина должна быть списана с его благоверной супруги. Давай сюда фотографию купчихи.
   Сличили фотографию лавочницы с ликом святой Марии Магдалины - ну конечно, похожа как две капли воды, только на иконе она изображена в красках и одежды другие, старинные.
   Пустили луч карманного фонарика на бога Саваофа, свесившего босые пятки с облака, и фыркнули, сдержав смех, - бог был похож на щекастого, губастого, длинноволосого выселковского попа. Сидит себе на облаках, завернувшись в белую простыню, и благословляет прихожан поднятой рукой.
   Стали .шарить светлым лучиком дальше, и все новые открытия - что ни местный кулак, то его лик на иконе, что ни местный богатей, то изображен в виде святого.
   В азарт вошли изыскатели. Горячей испариной лбы покрылись. Фотографируют, щелкают. Вспыхивает магний, озаряя своды церкви. И при каждой вспышке кажется, будто угодники на иконах в испуге шире открывают глаза.
   - Ну, как же это получилось, Федя? - дивился Боб. - Почему на иконах изображены местные богатеи?
   - А очень просто. Старинную церковь недавно ремонтировали. Ну, и пригласили богомазов освежить иконы и божественные картины на стенах... А владимирские богомазы известные хитрецы, выпивохи. Подговорились за некоторую мзду изобразить личности местных богатеев в виде святых. Нам, дескать, натура для лучшей живописности нужна... Церковный староста эту поддержал идею.
   Ну, тут и пошло у богачей соревнование - задарили богомазов. Друг перед другом старались. Гордыня их обуяла. И сам поп включился... И попадья. И вот даже поповы дети, смотри, смотри!
   На иконе в образе отрока Пантелеймона-целителя в длинной рубашке с вышивкой по подолу был изображен Фома!
   На другой в образе мальчика Иосифа, проданного в рабство братьями, был изображен Ерема!
   - Вот каких агнцев божьих мы профомили! - вздохнул Федя.
   - Проеремили! - почесал стриженую маковку Боб.
   - Ну, ничего, - сказал Федя, - мы их разоблачим, да еще как! Раскроем деревенским - кому они молятся!
   Кому крестятся, кому поклоны бьют! Расскажем о происхождении божественных икон. Вот это будет лекция!
   - Ох и номер! Недаром мы потрудились, - приободрился Боб. - Ну как тебе удалось все это узнать, Федя?
   - Вот то-то, как! Учись, главное - связь с массами.
   Надя и Глаша мне все открыли. И не комсомолки, беспартийные девчата.
   - А откуда они узнали?
   - Видишь ли, отец у Нади дьячок, как напьется, так всю эту историю рассказывает. Он злится, что его лика ни на одной иконе не изобразили. Нечем ему было богомазам заплатить, бедновато живет. Дьячок плачет с досады, а Наде смешно. Она ведь в советской школе училась...
   Радио слушает. В нашу сторону, к новой жизни тянется...
   - А вот поповы дети не таковы. Как они нас попутали с этим шкуродером, провокаторы. И теперь еще смеются!
   - Теперь-то дрыхнут, пирогов-блинов наевшись.
   - Наверное, спят-посыпают в мягких перинах. Им и не снится, что мы по церкви ходим. Готовим им фитиль.
   - Да уж приготовим. Они нас ложью хотели взять, а мы их правдой покроем!
   - Пусть спят покрепче!
   Но в поповском доме не спали.
   - Отец, что это, не в церкви ли чего-то сверкает? - спрашивает попадья, ворочаясь в постели.
   - Зарницы это сверкают, спи, спи, - говорил поп, а сам не спал.
   - А мне чудится - это в церкви, послал бы ты ребят посмотреть.
   - Ладно, ладно, без тебя знаю, послал.
   - Слышала, калитка скрипела. Да ведь это давно было, чего же они не возвращаются?
   - Да спи, говорю, когда надо, вернутся...
   Попадья примолкла, но не заснула, какая-то тревога одолевала ее.
   - А чего это ты с вечеру седло проверял? Чего жеребчика в табун не отправил, в конюшне задержал? Не осеннее дело за волками гоняться. Да и годы у тебя не те.
   - Ну что пристала, спать не даешь!
   - Потише бы надо жить теперь, - вздохнула попадья.
   - Что значит потише? А мне нравится шум! Пугнули из села этих красношеек... И очень хорошо! И не будут к нам лезть, любопытничать. Вот пугнем их еще покрепче, так не будут в нашу местность приезжать. И другим закажут...
   - Да как же вы это... уж не очень бы вы... кабы чего хуже не было?
   - Ничего, мы не своими руками.
   Все это слышала попова работница Глаша, которая потихоньку открыла для вожатого Феди дверь в церковь.