Страница:
к российским берегам опустили руки. Благополучно проводив корабли морем, они
не могли указывать путь дальше и, считая свой долг выполненным, попивали ром
в отведенной им каюте, не смея больше показываться адмиралу на глаза.
Оставалось взять лоцмана на острове Мудьюг, что расположен у входа в
Двинское устье, в тридцати милях от Архангельска. Шебладу было известно, что
там имелась лоцвахта -- лоцманская служба. Но какой русский согласится
взойти на борт вражеского корабля, чтобы привести его с пушками и солдатами
в свой родной порт? Каждому известно, что Россия воюет со Швецией, и всякий,
завидя в море чужой вымпел, настораживается.
Шеблад колебался недолго: он вовсе не намерен был считаться с морскими
кодексами и уставами и приказал вестовому позвать флаг-офицера.
Через минуту в каюту вошел невысокий, с тонкий и розовощеким, как у
девушки, лицом красавец лейтенант. Он вытянулся, отдавая честь.
-- Передайте приказ: всем кораблям поднять английские и голландские
торговые флаги, -- сказал Шеблад и, видя, что распоряжение его не совсем
понятно лейтенанту, добавил с усмешкой: -- По выбору, тот или другой...
-- Есть! -- Флаг-офицер стукнул каблуками ботфортов, повернулся и
вышел, почтительно прикрыв дверь адмиральской каюты.
Капитан передового фрегата Эрикссон, получив приказ адмирала, поднял на
мачте голландский торговый флаг. Он, разумеется, догадался, что это --
маскировка, пиратский прием с целью обмануть бдительность русских. Эскадра
приближается к Двинской губе, возможны встречи с рыбаками, да и жители
островов могут заметить шведский флаг и поднять преждевременный переполох.
Вблизи острова Сосновец, справа по борту, с фрегата заметили небольшой
парус. Эрикссон, глянув в зрительную трубу, увидел рыбачье суденышко.
Выполняя приказ адмирала задерживать рыбачьи лодьи и захватывать их
экипажи, Эрикссон повернул фрегат наперерез русским.
Заметив иностранные суда, Иван Рябов встревожился. Он вспомнил разговор
с Тихоном перед отплытием. Ничем не выдавая волнения, он стал пристально
следить за кораблем. "Трехмачтовик, -- отметил про себя. -- Большое судно".
Но чье?
И как он ни всматривался в силуэт корабля, в его оснастку, рельефно
вырисовывающуюся на серо-зеленом фоне моря, не мог никак разглядеть флаг.
Было еще далеко.
За этим кораблем появился другой, такой же, а там еще паруса...
Вскоре первый корабль приблизился настолько, что можно было различить
цвет флага на грот-мачте. "Голландец", -- отметил Рябов.
И товарищи подтвердили это предположение:
-- Голландец идет. К нам поворачивает. Видно, что-то ему надобно.
-- Купец?
-- Купец, кажется. Кому еще быть? Ноне все купцы в Архангельск путь
держат.
Да, флаг был голландский, Иван успокоился. Но идти на сближение все же
не решался. "Кто знает, что им надо? А вдруг не с добром, а с лихом идут?"
Он взял несколькими румбами правее.
В считанные минуты корабль настиг неповоротливую шняку. Громадина --
что тебе гора! Порты1 наглухо задраены. На палубе у фальшборта стояли трое.
Один призывно размахивал шляпой и что-то кричал. Что -- было не разобрать
из-за плеска волн. Рыбаки сказали: ________________
1 Порт -- герметически закрывающийся вырез в борту судна. На военных
парусниках порты прорезались для стрельбы из пушек -- пушечные порты.
-- Чего он там орет? Подойдем поближе, Иван! Иван колебался.
Любопытство в нем боролось с осторожностью и осмотрительностью. А
человек все кричал, и вот уже можно было разобрать его слова:
-- Эй! Сюда! Сюда!.. -- За спиной человека на вантах копошились
матросы, подрифливая паруса. -- Пошалюста, ближе! Есть дело! Мой голландский
флаг, мой мирный купец!
Шняка тихо подвалила к борту. Рыбаки, задрав головы, рассматривали
диковинную громадину о трех мачтах, всю увешанную парусами. Такого большого
корабля они еще не видали. С него спустили штормтрап -- веревочную лестницу.
Человек на палубе нахлобучил шляпу и опять закричал:
-- Смелее! Кто есть ваш шкипер? Надо держать совьет. Наш карта плех...
не знай куда идти...
-- Вот чудной! -- звонко воскликнул Гришка и рассмеялся: -- "Плех...
плех"...
Иван наконец решился и дал знак подойти к трапу кормой. Рыбаки
поостерегли:
-- Гляди в оба, Иван!
Рябов опять заколебался, но с корабля так настойчиво упрашивали, что он
взялся за штормтрап и быстро поднялся на борт чужеземного корабля.
Настороженно осмотрелся: несколько матросов, стоявших поодаль, о чем-то
беседовали, смеялись. До русских им, казалось, не было дела. Тот, что
кричал, пожал руку Ивану и одобрительно похлопал по плечу:
-- Молодец, шкипер! Сейчас идем кают. Ром угощать... -- и посмотрел
напряженно и пронзительно за борт.
Иван невольно глянул туда же и оторопел: появившись из-за кормы
корабля, к шняке подлетела шлюпка, полная солдат. Они нацеливали на рыбаков
мушкеты. И в ту же секунду Ивана схватили невесть откуда взявшиеся усачи в
треуголках и кафтанах, и в грудь ему уставилось зловещим оком дуло
пистолета. Иван глянул на пистолет, на того, кто держал его, -- на человека,
кричавшего с борта. Лицо его было сурово, серые глаза холодны, рот сжат в
щелку.
-- Шведы прокля-я-тые-е! -- отчаянно закричал Иван, рванувшись. --
Обманом взяли!
И тут же покачнулся от крепкого удара в скулу. В глазах брызнули искры,
в ушах зазвенело. Его стали обыскивать, обшарили все карманы, вынули из-за
пазухи монастырскую грамоту -- разрешение выйти на лов, сорвали с пояса нож.
Рябов попытался снова вырваться, но его стали бить куда попало, и пришлось
смириться.
Рыбакам некуда было деваться. Под дулами мушкетов они по одному
поднялись на палубу фрегата, где их обыскали, обильно награждая тумаками, и
всех заперли в трюм.
...Полузатонувшая шняка пошла болтаться по волнам, а фрегат взял
прежний курс и побежал дальше, к острову Мудьюг. За ним -- все шесть
остальных кораблей.
Пока эскадра шла от Сосновца к Мудьюгу, рыбаков монастырской шняки
почти всех перетаскали к капитану на допрос. В трюм они возвращались злые,
изрядно побитые. На допросах или молчали, или разражались отменной поморской
бранью по адресу шведов, допытывавшихся, как лучше пройти через Двинскую
губу к Архангельску, чтобы миновать опасные мелководья.
Рыбаки ссылались на незнание безопасного пути, хотя некоторые его и
знали.
Настал черед Ивана подняться на палубу. В люк трюма сунулась
рыжебородая физиономия шведа с бритой верхней губой.
Солдат, опираясь на мушкет, обронил сверху в духоту трюма:
-- Рябофф! Живо!
Иван нехотя поднялся с мешков с балластом, подошел к трапу и так же
нехотя стал вылезать на палубу. Швед ухватил его за шиворот, поставил на
ноги. Он был высок, силен, голос его гудел.
Иван, однако, не спешил. В синем, будто выметенном, небе пузырились
паруса, надутые ветром. И небо, и белые паруса выглядели нарядно,
празднично. Матросы на вантах сновали вверх и вниз с обезьяньим проворством.
Огромный корабль, огромные паруса, ловкие матросы -- все это Иван видел
впервые в жизни и немного даже оробел. Купеческие парусники, которые
доводилось Рябову провожать в море из гавани, были куда меньше.
Швед-конвоир ткнул его кулаком в спину, больно попав в лопатку:
-- Живо!
"Одно только слово и знаешь, поганый!" -- зло подумал Иван и, вспылив,
обернулся, занес руку для удара. Но швед отступил, взяв мушкет наизготовку,
и Иван понял: шутки тут плохи. Он пошел дальше по чистой, надраенной палубе.
В каюте за столом сидел узколицый и на вид злой капитан с усиками под
длинным острым носом. На столе -- развернутая карта. В руке капитана
исходила тягучим табачным дымом трубка с прямым чубуком. За спиной стоял
лейтенант, исполнявший обязанности переводчика. Но он настолько плохо знал
по-русски, что надо было переводить и его самого. Присмотревшись к
лейтенанту, Рябов узнал того шведа, который махал им с борта шляпой.
"Ну, от этих добра не жди!" -- подумал Иван. Лейтенант-переводчик
поморщился и отвернулся, капитан тонким, длинным пальцем поманил Рябова,
чтобы он подошел поближе, и конвоир еще раз больно сунул ему в спину.
Рябов вспылил, не утерпел:
-- Что пихаешься, ирод?
Шведы заговорили меж собой: "Ирод... ирод... что это такое?"
Разобрались, расхохотались и тотчас закрыли рты.
Солдат отступил к двери. Капитан, пососав трубку, что-то сказал
лейтенанту. Тот, сдерживая неприязнь, подошел к Рябову, похлопал его по
плечу, как барышник, выбирая лошадь, хлопает ее по крупу:
-- Ты не должен бояться. Мы не сделаем тебе плехо,
Иван молча стоял -- руки за спиной, лицо непроницаемо и неподвижно, как
у деревянного ненецкого божка. Его подвели к самому столу, и он почувствовал
острее запах табака и пудры, которой был обсыпан гладкий, белый капитанский
парик.
Капитан указал пальцем на карту, что-то проговорил устало и
требовательно. Иван с любопытством посмотрел, куда он показывал, и увидел
желто-зеленые пятна на голубых широких и узких извилинах. На карте мелко
были обозначены названия островов Двины, ее рукавов и проток. Рябов не умел
читать по-иноземному и поэтому ничего не разобрал. Он знавал поморские
лоции, где еще прадедами мореходов были аккуратно перечислены все пункты в
Белом море, в устье Северной Двины, в ее дельте. Но с картой ему не
приходилось иметь дела. Лоция была в голове, а карта, хоть и на бумаге, для
него -- лес темный. Капитан опять заговорил, и Иван уловил два слова:
Мудьюг, Архангельск.
-- Ты должен сказать, -- начал своим суконным языком переводчик, -- как
лутше проходить фрегат от остров Мудьюг до мыс Пур-Наволок, то есть до
Архангельск.
"Должен! -- неприязненно подумал Иван. -- С чего бы я тебе должен?
Нашел должника!" Он поразмыслил, мотнул головой:
-- Не знаю. Не пойму...
Швед перевел капитану эти слова. Тот снова стал водить по карте
длинным, прямым, как чубук трубки, пальцем, опять стал спрашивать терпеливо
и настойчиво. Иван сделал вид, что с интересом изучает обозначения на карте.
Капитан оживился, выдвинул ящик стола и выложил кожаный мешочек с деньгами.
Деньги звякнули.
Капитан откинулся на спинку стула и пристально глянул в лицо лоцману.
-- Ты должен знать путь. Ты -- рыбак. Николо-Корельский монастырь имеет
сношения с Архангельском. Не уклоняйся от прямого ответа. Ты проведешь нас
так, чтобы фрегат не сел на мель, получишь деньги, и мы тебя отпустим.
Примерно так перевел лейтенант смысл слов капитана, и Рябов
окончательно понял, что они от него хотят. Но не стал торопиться с ответом,
обдумывая его.
Капитан смотрел на Рябова выжидательно. Но сероглазое лицо помора с
заострившимися скулами и плотно сжатыми, бескровными губами было
непроницаемо.
"Что думает этот русский? Понимает ли он, что его жизнь в моих руках? И
что стоит жизнь жалкого невежественного рыбака? Только необходимость
вынуждает меня говорить с ним. Он наверняка знает фарватер, он здесь у себя
дома. Надо добиться, чтобы он указывал курс". Капитан пожевал губами, выбил
трубку о массивную бронзовую пепельницу, взял мешочек с деньгами, взвесил
его в руке, не сводя с Рябова глаз.
А тот думал: "Много ли тут деньжишек? Какой ценой ладишь купить меня,
русского вожу? Сколь по-вашему, по шведскому, стоит предательство?"
-- Как лутше проходить фрегат до мыс Пур-На-волок? -- повторил
лейтенант прежний вопрос. -- Укажешь курс?
-- Не знаю... не понимаю... -- продолжал твердить Иван, спокойно глядя
на шведов.
Капитан вскочил, стукнул кулаком по столу, потеряв терпение:
-- Лжешь! Все понимаешь! -- Он заругался по-своему, по-шведски,
покраснев от злости так, что на щеках появились пунцовые пятна. Русские
рыбаки своим упрямством вывели Эрикссона из себя, и он готов был кинуться на
Рябова с кулаками.
"Лупить будут, -- подумал Рябов. -- Надо им что-то ответить".
-- Господин капитан, ежели ваша милость хочет, чтобы я вел корабли, то
мне надобно все хорошенько обдумать. Я плохо помню лоцию. Покумекать надо!
Лейтенант стал переводить и споткнулся.
-- По-ку-ме-кать -- что такое? -- спросил он.
Иван невольно улыбнулся и пояснил, сопровождая слова жестами, что ему
надо собраться с мыслями, все хорошенько обдумать.
Капитан несколько успокоился. Вспышка гнева миновала. Он сел
вполоборота к Рябову, побарабанил пальцами по столу и сердито бросил:
-- Сколько будет думать русский лоцман?
-- Дня три надо, -- ответил Иван. -- Не шибко просто вести корабль
Двиной. Осадка у него немалая... Так у нас, у русских, одним махом не
бывает.
-- Три дня? Он с ума сошел! -- Эрикссон обратился уже к лейтенанту. --
Жду только до завтра. Иначе -- за борт.
Лейтенант перевел. Иван постоял, потупив голову и переминаясь с ноги на
ногу. Потом глянул хмуро, исподлобья, и кивнул:
-- Твоя воля, капитан!
Рыбаки ждали Ивана. Как только он спустился по трапу и прошел на свое
место, все сгрудились вокруг него:
-- Ну как, Иванко, чего пытали?
-- Требовали указать путь на Архангельск, -- ответил Иван, половчее
устраиваясь на жестких мешках.
Фрегат ткнулся носом в волну, рыбаков качнуло, и они повалились на
настил днища. Под настилом плескалась вода -- трюмная, затхлая. Гришка
подполз к Ивану, сунулся ему в колени. Рябов нащупал его голову, погладил,
привлек к груди.
-- А ты што им сказал? -- жарко дыша, спросил мальчик.
-- Ничего... Капитан дал время подумать до завтра, -- спокойно ответил
Рябов. -- А что делать? Что сказать? Не ведаю...
Рыбаки молчали. Иван скорее чувствовал, чем слышал за плеском воды и
шумом волн за бортом напряженное дыхание товарищей, лежавших и сидевших
рядом.
Кто-то сплюнул и глухо выругался, кто-то поплотнее запахнул полы
кафтанишка: в трюме промозгло, зябко.
Наконец молчание нарушил Мишка Жигалов -- молодой, горячий парень,
однодеревенец Ивана, ходивший на промысел тяглецом1. ____________ 1 Тяглец
-- рыбак, выбирающий из моря снасть.
-- А што им сказать? Ответ один -- не поведу корабли, и все тут. Хоть
золотом осыпь! Я так бы и сказал им, нехристям.
Жигалов умолк. Матвей Рыжов, весельщик, с тревогой раздумывал вслух:
-- Что с нами будет-то? Утопят? Убьют? А может, высадят где-нибудь на
голом месте? Неужто рука у них подымется на убийство? Неужто такой грех
возьмут на душу? Спаси и помилуй, царица небесная!
Рыжов торопливо перекрестился, вздохнул -- в груди захрипело, зашелся
кашлем. Схватил он злую простуду прошлой осенью на путине, свалившись в
шторм за борт. Еле спасли. С тех пор и кашляет.
-- Негоже скулить, Матвей, -- оборвал его Иван. -- Нытьем делу не
пособишь. Только душу разбередишь, духом ослабнешь. Помором зовешься, так и
держаться надо достойно.
Опять смолкли. Матвей заворочался на жестком ложе, затих. Мишка Жигалов
ронял в полумрак трюма тяжелые, как камни, слова:
-- Пока, видно, мы тут во чреве ихнего судна заместо груза, чтобы
меньше качало... А идут они, слышь-ко, Иван, со злым умыслом. Оружных людей
полно! Есть, конечно, немало и пушчонок. Неужто воевать Архангельск идут?
-- Вот подлые! -- подал голос наживочник Степан Лиходеев.
-- Ведомо всем -- война со шведом идет. С миром сюда не сунутся, --
угрюмо отозвался Рябов. -- Эх, как же я дал маху, что поверил голландскому
флагу!
-- Мало нас, да и оружья нет. А то бы захватить корабль, -- сказал
Мишка.
-- То-то и есть, что мало... -- продолжал размышлять вслух Рябов. --
Их, поди, тут во всех щелях на пихано. Сотни три, наверно, а то и боле... А
нас пятеро -- сила невелика!
-- Какой завтра ответ будешь давать, Иван? -- осторожно спросил
Жигалов.
-- Не знаю, братцы. Не поведешь корабль -- всех покидают за борт, да
еще и пуль не пожалеют. Поведешь -- грех на душу возьмешь. Выбор невелик!
-- Пущай лучше за борт, чем измена, -- твердо сказал Мишка и, помолчав,
добавил: -- А жить то хочется!
-- Как не хочется! -- вздохнул Иван.
За бортом все шумела волна. Скрипели деревянные крепления в корпусе
судна, из конца в конец перекатывалась, плескалась под настилом трюмная
вода.
Рыбаки молчали в тягостном раздумье.
-- Да-а-а, -- протянул Лиходеев. -- Очутились мы вроде трески на
крюке... Не думали, не гадали, что все так обернется...
Иван лег навзничь, смежил веки, силился забыться сном. Гришка прилег
рядом, под теплый бок лоцмана.
Пустынен и неприветлив в эти дни остров Мудьюг. На всем -- на берегу,
обрызганном прибоем и засоренном водорослями и плавником, на серой стене
мелколесья, что начинается сразу за постройками, -- лежала печать
заброшенности и тревоги.
На дверях лоц-вахты, просторной, крепко срубленной из объемистого
сосняка избы, крест-накрест приколочены две тесины. Не рвется из трубы
веселый, резвый дымок. Не пахнет печеным-жареным. Не слышно раскатистого
мужского смеха и песен, которые певали, бывало, в час досуга лоцманы,
несущие очередную вахту.
Уехали лоцманы по приказу воеводы ближе к городу, на Марков остров.
А бывало, коротая время до прихода кораблей, любили вожи сказывать
бывальщины, поморские прибаутки да побасенки. Кому довелось хаживать в
дальние плавания в море Студеном, тот целыми вечерами плел дивную сеть
воспоминаний, и под низким потолком лоцманской избы, казалось, шумело
неприютное море, свистел штормовой ветрище, выкрикивали охрипшими голосами
кормщики свои команды, и жалобно стонали чайки, застигнутые врасплох
ураганом при перелете.
Притихнув, лоцманы ловили каждое слово бывалого товарища, вспоминали
кормщика Родиона Иванова, который, снарядив лодью, задумал попытать счастья
в рискованном походе в Ледовитый океан. Хотел он добраться до Груманта1 и,
если будет сопутствовать удача, пройти дальше меж льдов, посмотреть
неведомые места, где рождаются ветры и полярные сияния, разведать новые
лежбища тюленей и моржей да богатые рыбные пастбища в глубинах морских. Но
налетела буря у острова Шарапова кошка, разбило вдребезги лодью о скалы, и
пятнадцать по моров, спасшись чудом, зимовали в построенной из плавника и
глины избушке. Долгие зимние месяцы боролись они с цингой, их мучили
бессонница и бредовые видения... К весне уцелели из пятнадцати смельчаков
лишь четверо... ________________ 1 Грумант -- старинное название
Шпицбергена.
Наскучат разговоры -- выходили лоцманы на берег, смотрели на море,
примечали по погоде: быть завтра сиверку, шелонику или межнику1. __________
1 Направления ветров. Сиверко -- северный ветер, шелоник --
юго-западный, межник -- промежуточный.
Иногда вахтенный на вышке, приметив на горизонте паруса, спускался
вниз, бежал к лоц-командиру:
-- С моря судно идет. Купец. Двухмачтовик.
-- Флаг чей? -- спрашивал лоц-командир.
-- Аглицкой...
Судно приближалось к острову, поднимало на мачте лоцманский флаг
сигнал. Кормщик садился в карбас, и тот, шлепая по волнам тупым носом,
отправлялся к борту иноземца.
Сейчас на острове осталась только караульная солдатская команда под
началом молодого поручика Крыкова. Коротая время, поручик вышел на берег из
тесноватой избы, где солдаты вповалку лежали на нарах с сеном.
Ветер дул с севера. На вышке зяб под его ударами солдат, прижав
ружьишко к боку и сунув руки в рукава кафтана. Хвостик-косица болтался за
спиной, как былинка. Крыков поежился от свежака ветра, поглядел на волны,
увенчанные белыми барашками, вспомнил поговорку приятелей-лоцманов, с
которыми особенно подружился за последнее время:
Закипела в море пена --
Будет ветру перемена.
"Хмурая погода, суровые, неуютные места! -- подумал поручик, кутаясь в
плащ. -- Суровы места эти, а богаты. Богаты рыбой, лесом, морским зверем.
Только руки нужны, только сила надобна, чтобы добывать те богатства
неисчислимые..."
Тревога поселилась в сердце молодого офицера с тех пор, как пришел на
остров воеводский приказ: "Быть в бдении, лоцманов отправить на Марков
остров, ждать свейские воинские корабли. Строго-настрого проверять каждого
купца, приходящего к Мудьюгу. Буде те купцы идут с миром да товарами, только
тогда высылать им лоцмана".
Но служба есть служба. Давал присягу государю Петру Алексеевичу. В
любом случае надобно проявить выдержку да воинские знания. Поручик повернул
было к караульной избе, но с вышки ветер донес голос. Солдат махал рукой.
Крыков вернулся, поднялся по шаткой лестнице, спросил:
-- Что там?
Солдат показал рукой перед собой, и поручик увидел среди лохматых волн
паруса. Взял у солдата зрительную трубу, долго наблюдал за подходившими к
острову кораблями. Насчитал три впереди и четыре на некотором удалении
позади. Подождал, снова поднес трубу к глазу и разглядел на мачтах флаги --
два голландских, один английский. Видно, торговые корабли. Надо проверить.
Сойдя с вышки, Крыков направился к избе, от крыл дверь и крикнул в
полумрак:
-- В ружье! Взять барабан и знамя! Выходи!
Вскоре от берега отвалил карбас с пятнадцатью солдатами. Восемь сидели
на веслах. В носу -- барабанщик и знаменосец, в корме, рядом с Крыковым --
переводчик Дмитрий Борисов, высокий, кареглазый мужчина средних лет. Не
садясь на банку, кутаясь в плащ, Крыков пристально смотрел на приближающийся
передовой корабль. На палубе его стоял человек и призывно махал шляпой.
Крыков в ответ поднял руку. Плеснула вода и окатила гребцов. Карбас подвалил
к борту иноземца. Поручик взялся за штормтрап, стал подниматься на борт. За
ним -- барабанщик, знаменосец, Борисов и солдаты. В карбасе остались двое.
Резко и дробно загрохотал военный барабан, знаменосец развернул
петровский штандарт. Крыков поднес руку к треуголке и, когда барабанная
дробь оборвалась, спросил:
-- Где капитан? Почему не встречает русский караул?
Борисов, холодно глядя на иноземцев, перевел. Поручик зорким и быстрым
взглядом окинул палубу. На ней только вахтенные. Ни одного человека с
оружием. А вот и капитан. Он шел неторопливо, высоко подняв острый
подбородок. Остановился в нескольких шагах от русских солдат, выстроившихся
вдоль фальшборта.
Поручик сделал шаг вперед.
-- Прошу показать документы, как должно, опись грузов и список команды.
Борисов начал переводить это распоряжение, но тут неожиданно из-за
надстроек, грохоча каблуками, хлынули вооруженные солдаты. Крыков высоким,
срывающимся голосом скомандовал:
-- Ружья наизготовку! Пли!
Треснул залп. Мушкеты полыхнули огнем. Один из шведов схватился за
грудь, другой с перебитым плечом отбежал в сторону, уронив мушкет. Крыков,
выхватив шпагу из ножен, стал отбиваться. Его ударили сзади по голове и
поволокли...
Русские солдаты не успели перезарядить мушкеты. После короткой
рукопашной схватки их обезоружили и скрутили. С фрегата спустили шлюпки.
Иноземцы отправились обследовать остров. Там никого не оказалось, кроме
дозорного на вышке. Его связали и бросили в пустой караульной избе.
Когда на острове Линской Прилук прогремел троекратный салют пушечных
батарей в ознаменование закладки новой крепости-форпоста Архангельской
торговой гавани, архиепископ холмогорский и важеский Афанасий
собственноручно положил в фундамент первый камень. Памятуя о царском указе
"крепость строить наскоро и напрочно", он сам помог Резену выбрать место на
берегу для будущих бастионов и отпустил из своих запасов пятьдесят тысяч
штук крепких, добротного обжига кирпичей.
Остров Прилук за короткое время преобразился. Пустынный ранее, с
несколькими избенками, теперь он был наводнен людьми. Строители жили в
приземистых тесовых бараках, в землянках, крытых дерниной. В бараках было
холодно -- во все щели дул ветер, в землянках -- сыро и сумрачно. И кормили
работных людей плохо. Семиградская изба в Архангельске, ведавшая
строительными делами, скупилась на лесоматериал для жилья и харч для людей.
Как водилось, чиновники и подрядчики урезывали суммы, отпущенные на
строительство, мошенничали.
Стольник Селиверст Иевлев -- невысокий, полный мужчина, энергичный и,
несмотря на жирок, подвижной -- день-деньской бегал по острову на коротких
крепких ногах, до хрипоты кричал на людишек, обвиняя их в лености и
нерадении, звенел связками ключей у амбаров с материалами и продовольствием,
не доверяя свои склады никому из опасения воровства.
Начальник островного гарнизона полковник Ружинский да солдатский голова
Животовский ежедневно торчали на пустыре, проводя ратные учения. Унтеры
хриплыми, простуженными, а то и пропитыми голосами отдавали команды,
отрабатывая ружейные приемы. Иногда солдаты, вызывая любопытство и насмешки
островитян, бежали к берегу цепями, хлюпая по болотистой земле башмаками;
вскинув ружья наперевес, "атаковали" воображаемого неприятеля, поднимали
стрельбу холостыми патронами.
Не обходилось при этом и без происшествий. Однажды долговязый солдат,
споткнувшись о кочку, холостым выстрелом опалил впереди бегущему ухо, за что
был посажен на трое суток на гауптвахту.
А "воинство" Иевлева, лапотное, сермяжное, отведав постных щей да
ячменной каши, ворочало булыжники, тесало гранит и известняк, катило тачки с
кирпичом и раствором и наращивало над фундаментом ряд за рядом будущую
цитадель со стенами саженной толщины.
Новодвинская крепость должна была стать первоклассным для того времени
военным сооружением, с массивными бастионами, рассчитанными на установку ста
восьмидесяти орудий, с окруженным рвом каменным равелином и подъемными
мостами.
Ранним дождливым утром в избушку стольника, жившего по-походному,
не могли указывать путь дальше и, считая свой долг выполненным, попивали ром
в отведенной им каюте, не смея больше показываться адмиралу на глаза.
Оставалось взять лоцмана на острове Мудьюг, что расположен у входа в
Двинское устье, в тридцати милях от Архангельска. Шебладу было известно, что
там имелась лоцвахта -- лоцманская служба. Но какой русский согласится
взойти на борт вражеского корабля, чтобы привести его с пушками и солдатами
в свой родной порт? Каждому известно, что Россия воюет со Швецией, и всякий,
завидя в море чужой вымпел, настораживается.
Шеблад колебался недолго: он вовсе не намерен был считаться с морскими
кодексами и уставами и приказал вестовому позвать флаг-офицера.
Через минуту в каюту вошел невысокий, с тонкий и розовощеким, как у
девушки, лицом красавец лейтенант. Он вытянулся, отдавая честь.
-- Передайте приказ: всем кораблям поднять английские и голландские
торговые флаги, -- сказал Шеблад и, видя, что распоряжение его не совсем
понятно лейтенанту, добавил с усмешкой: -- По выбору, тот или другой...
-- Есть! -- Флаг-офицер стукнул каблуками ботфортов, повернулся и
вышел, почтительно прикрыв дверь адмиральской каюты.
Капитан передового фрегата Эрикссон, получив приказ адмирала, поднял на
мачте голландский торговый флаг. Он, разумеется, догадался, что это --
маскировка, пиратский прием с целью обмануть бдительность русских. Эскадра
приближается к Двинской губе, возможны встречи с рыбаками, да и жители
островов могут заметить шведский флаг и поднять преждевременный переполох.
Вблизи острова Сосновец, справа по борту, с фрегата заметили небольшой
парус. Эрикссон, глянув в зрительную трубу, увидел рыбачье суденышко.
Выполняя приказ адмирала задерживать рыбачьи лодьи и захватывать их
экипажи, Эрикссон повернул фрегат наперерез русским.
Заметив иностранные суда, Иван Рябов встревожился. Он вспомнил разговор
с Тихоном перед отплытием. Ничем не выдавая волнения, он стал пристально
следить за кораблем. "Трехмачтовик, -- отметил про себя. -- Большое судно".
Но чье?
И как он ни всматривался в силуэт корабля, в его оснастку, рельефно
вырисовывающуюся на серо-зеленом фоне моря, не мог никак разглядеть флаг.
Было еще далеко.
За этим кораблем появился другой, такой же, а там еще паруса...
Вскоре первый корабль приблизился настолько, что можно было различить
цвет флага на грот-мачте. "Голландец", -- отметил Рябов.
И товарищи подтвердили это предположение:
-- Голландец идет. К нам поворачивает. Видно, что-то ему надобно.
-- Купец?
-- Купец, кажется. Кому еще быть? Ноне все купцы в Архангельск путь
держат.
Да, флаг был голландский, Иван успокоился. Но идти на сближение все же
не решался. "Кто знает, что им надо? А вдруг не с добром, а с лихом идут?"
Он взял несколькими румбами правее.
В считанные минуты корабль настиг неповоротливую шняку. Громадина --
что тебе гора! Порты1 наглухо задраены. На палубе у фальшборта стояли трое.
Один призывно размахивал шляпой и что-то кричал. Что -- было не разобрать
из-за плеска волн. Рыбаки сказали: ________________
1 Порт -- герметически закрывающийся вырез в борту судна. На военных
парусниках порты прорезались для стрельбы из пушек -- пушечные порты.
-- Чего он там орет? Подойдем поближе, Иван! Иван колебался.
Любопытство в нем боролось с осторожностью и осмотрительностью. А
человек все кричал, и вот уже можно было разобрать его слова:
-- Эй! Сюда! Сюда!.. -- За спиной человека на вантах копошились
матросы, подрифливая паруса. -- Пошалюста, ближе! Есть дело! Мой голландский
флаг, мой мирный купец!
Шняка тихо подвалила к борту. Рыбаки, задрав головы, рассматривали
диковинную громадину о трех мачтах, всю увешанную парусами. Такого большого
корабля они еще не видали. С него спустили штормтрап -- веревочную лестницу.
Человек на палубе нахлобучил шляпу и опять закричал:
-- Смелее! Кто есть ваш шкипер? Надо держать совьет. Наш карта плех...
не знай куда идти...
-- Вот чудной! -- звонко воскликнул Гришка и рассмеялся: -- "Плех...
плех"...
Иван наконец решился и дал знак подойти к трапу кормой. Рыбаки
поостерегли:
-- Гляди в оба, Иван!
Рябов опять заколебался, но с корабля так настойчиво упрашивали, что он
взялся за штормтрап и быстро поднялся на борт чужеземного корабля.
Настороженно осмотрелся: несколько матросов, стоявших поодаль, о чем-то
беседовали, смеялись. До русских им, казалось, не было дела. Тот, что
кричал, пожал руку Ивану и одобрительно похлопал по плечу:
-- Молодец, шкипер! Сейчас идем кают. Ром угощать... -- и посмотрел
напряженно и пронзительно за борт.
Иван невольно глянул туда же и оторопел: появившись из-за кормы
корабля, к шняке подлетела шлюпка, полная солдат. Они нацеливали на рыбаков
мушкеты. И в ту же секунду Ивана схватили невесть откуда взявшиеся усачи в
треуголках и кафтанах, и в грудь ему уставилось зловещим оком дуло
пистолета. Иван глянул на пистолет, на того, кто держал его, -- на человека,
кричавшего с борта. Лицо его было сурово, серые глаза холодны, рот сжат в
щелку.
-- Шведы прокля-я-тые-е! -- отчаянно закричал Иван, рванувшись. --
Обманом взяли!
И тут же покачнулся от крепкого удара в скулу. В глазах брызнули искры,
в ушах зазвенело. Его стали обыскивать, обшарили все карманы, вынули из-за
пазухи монастырскую грамоту -- разрешение выйти на лов, сорвали с пояса нож.
Рябов попытался снова вырваться, но его стали бить куда попало, и пришлось
смириться.
Рыбакам некуда было деваться. Под дулами мушкетов они по одному
поднялись на палубу фрегата, где их обыскали, обильно награждая тумаками, и
всех заперли в трюм.
...Полузатонувшая шняка пошла болтаться по волнам, а фрегат взял
прежний курс и побежал дальше, к острову Мудьюг. За ним -- все шесть
остальных кораблей.
Пока эскадра шла от Сосновца к Мудьюгу, рыбаков монастырской шняки
почти всех перетаскали к капитану на допрос. В трюм они возвращались злые,
изрядно побитые. На допросах или молчали, или разражались отменной поморской
бранью по адресу шведов, допытывавшихся, как лучше пройти через Двинскую
губу к Архангельску, чтобы миновать опасные мелководья.
Рыбаки ссылались на незнание безопасного пути, хотя некоторые его и
знали.
Настал черед Ивана подняться на палубу. В люк трюма сунулась
рыжебородая физиономия шведа с бритой верхней губой.
Солдат, опираясь на мушкет, обронил сверху в духоту трюма:
-- Рябофф! Живо!
Иван нехотя поднялся с мешков с балластом, подошел к трапу и так же
нехотя стал вылезать на палубу. Швед ухватил его за шиворот, поставил на
ноги. Он был высок, силен, голос его гудел.
Иван, однако, не спешил. В синем, будто выметенном, небе пузырились
паруса, надутые ветром. И небо, и белые паруса выглядели нарядно,
празднично. Матросы на вантах сновали вверх и вниз с обезьяньим проворством.
Огромный корабль, огромные паруса, ловкие матросы -- все это Иван видел
впервые в жизни и немного даже оробел. Купеческие парусники, которые
доводилось Рябову провожать в море из гавани, были куда меньше.
Швед-конвоир ткнул его кулаком в спину, больно попав в лопатку:
-- Живо!
"Одно только слово и знаешь, поганый!" -- зло подумал Иван и, вспылив,
обернулся, занес руку для удара. Но швед отступил, взяв мушкет наизготовку,
и Иван понял: шутки тут плохи. Он пошел дальше по чистой, надраенной палубе.
В каюте за столом сидел узколицый и на вид злой капитан с усиками под
длинным острым носом. На столе -- развернутая карта. В руке капитана
исходила тягучим табачным дымом трубка с прямым чубуком. За спиной стоял
лейтенант, исполнявший обязанности переводчика. Но он настолько плохо знал
по-русски, что надо было переводить и его самого. Присмотревшись к
лейтенанту, Рябов узнал того шведа, который махал им с борта шляпой.
"Ну, от этих добра не жди!" -- подумал Иван. Лейтенант-переводчик
поморщился и отвернулся, капитан тонким, длинным пальцем поманил Рябова,
чтобы он подошел поближе, и конвоир еще раз больно сунул ему в спину.
Рябов вспылил, не утерпел:
-- Что пихаешься, ирод?
Шведы заговорили меж собой: "Ирод... ирод... что это такое?"
Разобрались, расхохотались и тотчас закрыли рты.
Солдат отступил к двери. Капитан, пососав трубку, что-то сказал
лейтенанту. Тот, сдерживая неприязнь, подошел к Рябову, похлопал его по
плечу, как барышник, выбирая лошадь, хлопает ее по крупу:
-- Ты не должен бояться. Мы не сделаем тебе плехо,
Иван молча стоял -- руки за спиной, лицо непроницаемо и неподвижно, как
у деревянного ненецкого божка. Его подвели к самому столу, и он почувствовал
острее запах табака и пудры, которой был обсыпан гладкий, белый капитанский
парик.
Капитан указал пальцем на карту, что-то проговорил устало и
требовательно. Иван с любопытством посмотрел, куда он показывал, и увидел
желто-зеленые пятна на голубых широких и узких извилинах. На карте мелко
были обозначены названия островов Двины, ее рукавов и проток. Рябов не умел
читать по-иноземному и поэтому ничего не разобрал. Он знавал поморские
лоции, где еще прадедами мореходов были аккуратно перечислены все пункты в
Белом море, в устье Северной Двины, в ее дельте. Но с картой ему не
приходилось иметь дела. Лоция была в голове, а карта, хоть и на бумаге, для
него -- лес темный. Капитан опять заговорил, и Иван уловил два слова:
Мудьюг, Архангельск.
-- Ты должен сказать, -- начал своим суконным языком переводчик, -- как
лутше проходить фрегат от остров Мудьюг до мыс Пур-Наволок, то есть до
Архангельск.
"Должен! -- неприязненно подумал Иван. -- С чего бы я тебе должен?
Нашел должника!" Он поразмыслил, мотнул головой:
-- Не знаю. Не пойму...
Швед перевел капитану эти слова. Тот снова стал водить по карте
длинным, прямым, как чубук трубки, пальцем, опять стал спрашивать терпеливо
и настойчиво. Иван сделал вид, что с интересом изучает обозначения на карте.
Капитан оживился, выдвинул ящик стола и выложил кожаный мешочек с деньгами.
Деньги звякнули.
Капитан откинулся на спинку стула и пристально глянул в лицо лоцману.
-- Ты должен знать путь. Ты -- рыбак. Николо-Корельский монастырь имеет
сношения с Архангельском. Не уклоняйся от прямого ответа. Ты проведешь нас
так, чтобы фрегат не сел на мель, получишь деньги, и мы тебя отпустим.
Примерно так перевел лейтенант смысл слов капитана, и Рябов
окончательно понял, что они от него хотят. Но не стал торопиться с ответом,
обдумывая его.
Капитан смотрел на Рябова выжидательно. Но сероглазое лицо помора с
заострившимися скулами и плотно сжатыми, бескровными губами было
непроницаемо.
"Что думает этот русский? Понимает ли он, что его жизнь в моих руках? И
что стоит жизнь жалкого невежественного рыбака? Только необходимость
вынуждает меня говорить с ним. Он наверняка знает фарватер, он здесь у себя
дома. Надо добиться, чтобы он указывал курс". Капитан пожевал губами, выбил
трубку о массивную бронзовую пепельницу, взял мешочек с деньгами, взвесил
его в руке, не сводя с Рябова глаз.
А тот думал: "Много ли тут деньжишек? Какой ценой ладишь купить меня,
русского вожу? Сколь по-вашему, по шведскому, стоит предательство?"
-- Как лутше проходить фрегат до мыс Пур-На-волок? -- повторил
лейтенант прежний вопрос. -- Укажешь курс?
-- Не знаю... не понимаю... -- продолжал твердить Иван, спокойно глядя
на шведов.
Капитан вскочил, стукнул кулаком по столу, потеряв терпение:
-- Лжешь! Все понимаешь! -- Он заругался по-своему, по-шведски,
покраснев от злости так, что на щеках появились пунцовые пятна. Русские
рыбаки своим упрямством вывели Эрикссона из себя, и он готов был кинуться на
Рябова с кулаками.
"Лупить будут, -- подумал Рябов. -- Надо им что-то ответить".
-- Господин капитан, ежели ваша милость хочет, чтобы я вел корабли, то
мне надобно все хорошенько обдумать. Я плохо помню лоцию. Покумекать надо!
Лейтенант стал переводить и споткнулся.
-- По-ку-ме-кать -- что такое? -- спросил он.
Иван невольно улыбнулся и пояснил, сопровождая слова жестами, что ему
надо собраться с мыслями, все хорошенько обдумать.
Капитан несколько успокоился. Вспышка гнева миновала. Он сел
вполоборота к Рябову, побарабанил пальцами по столу и сердито бросил:
-- Сколько будет думать русский лоцман?
-- Дня три надо, -- ответил Иван. -- Не шибко просто вести корабль
Двиной. Осадка у него немалая... Так у нас, у русских, одним махом не
бывает.
-- Три дня? Он с ума сошел! -- Эрикссон обратился уже к лейтенанту. --
Жду только до завтра. Иначе -- за борт.
Лейтенант перевел. Иван постоял, потупив голову и переминаясь с ноги на
ногу. Потом глянул хмуро, исподлобья, и кивнул:
-- Твоя воля, капитан!
Рыбаки ждали Ивана. Как только он спустился по трапу и прошел на свое
место, все сгрудились вокруг него:
-- Ну как, Иванко, чего пытали?
-- Требовали указать путь на Архангельск, -- ответил Иван, половчее
устраиваясь на жестких мешках.
Фрегат ткнулся носом в волну, рыбаков качнуло, и они повалились на
настил днища. Под настилом плескалась вода -- трюмная, затхлая. Гришка
подполз к Ивану, сунулся ему в колени. Рябов нащупал его голову, погладил,
привлек к груди.
-- А ты што им сказал? -- жарко дыша, спросил мальчик.
-- Ничего... Капитан дал время подумать до завтра, -- спокойно ответил
Рябов. -- А что делать? Что сказать? Не ведаю...
Рыбаки молчали. Иван скорее чувствовал, чем слышал за плеском воды и
шумом волн за бортом напряженное дыхание товарищей, лежавших и сидевших
рядом.
Кто-то сплюнул и глухо выругался, кто-то поплотнее запахнул полы
кафтанишка: в трюме промозгло, зябко.
Наконец молчание нарушил Мишка Жигалов -- молодой, горячий парень,
однодеревенец Ивана, ходивший на промысел тяглецом1. ____________ 1 Тяглец
-- рыбак, выбирающий из моря снасть.
-- А што им сказать? Ответ один -- не поведу корабли, и все тут. Хоть
золотом осыпь! Я так бы и сказал им, нехристям.
Жигалов умолк. Матвей Рыжов, весельщик, с тревогой раздумывал вслух:
-- Что с нами будет-то? Утопят? Убьют? А может, высадят где-нибудь на
голом месте? Неужто рука у них подымется на убийство? Неужто такой грех
возьмут на душу? Спаси и помилуй, царица небесная!
Рыжов торопливо перекрестился, вздохнул -- в груди захрипело, зашелся
кашлем. Схватил он злую простуду прошлой осенью на путине, свалившись в
шторм за борт. Еле спасли. С тех пор и кашляет.
-- Негоже скулить, Матвей, -- оборвал его Иван. -- Нытьем делу не
пособишь. Только душу разбередишь, духом ослабнешь. Помором зовешься, так и
держаться надо достойно.
Опять смолкли. Матвей заворочался на жестком ложе, затих. Мишка Жигалов
ронял в полумрак трюма тяжелые, как камни, слова:
-- Пока, видно, мы тут во чреве ихнего судна заместо груза, чтобы
меньше качало... А идут они, слышь-ко, Иван, со злым умыслом. Оружных людей
полно! Есть, конечно, немало и пушчонок. Неужто воевать Архангельск идут?
-- Вот подлые! -- подал голос наживочник Степан Лиходеев.
-- Ведомо всем -- война со шведом идет. С миром сюда не сунутся, --
угрюмо отозвался Рябов. -- Эх, как же я дал маху, что поверил голландскому
флагу!
-- Мало нас, да и оружья нет. А то бы захватить корабль, -- сказал
Мишка.
-- То-то и есть, что мало... -- продолжал размышлять вслух Рябов. --
Их, поди, тут во всех щелях на пихано. Сотни три, наверно, а то и боле... А
нас пятеро -- сила невелика!
-- Какой завтра ответ будешь давать, Иван? -- осторожно спросил
Жигалов.
-- Не знаю, братцы. Не поведешь корабль -- всех покидают за борт, да
еще и пуль не пожалеют. Поведешь -- грех на душу возьмешь. Выбор невелик!
-- Пущай лучше за борт, чем измена, -- твердо сказал Мишка и, помолчав,
добавил: -- А жить то хочется!
-- Как не хочется! -- вздохнул Иван.
За бортом все шумела волна. Скрипели деревянные крепления в корпусе
судна, из конца в конец перекатывалась, плескалась под настилом трюмная
вода.
Рыбаки молчали в тягостном раздумье.
-- Да-а-а, -- протянул Лиходеев. -- Очутились мы вроде трески на
крюке... Не думали, не гадали, что все так обернется...
Иван лег навзничь, смежил веки, силился забыться сном. Гришка прилег
рядом, под теплый бок лоцмана.
Пустынен и неприветлив в эти дни остров Мудьюг. На всем -- на берегу,
обрызганном прибоем и засоренном водорослями и плавником, на серой стене
мелколесья, что начинается сразу за постройками, -- лежала печать
заброшенности и тревоги.
На дверях лоц-вахты, просторной, крепко срубленной из объемистого
сосняка избы, крест-накрест приколочены две тесины. Не рвется из трубы
веселый, резвый дымок. Не пахнет печеным-жареным. Не слышно раскатистого
мужского смеха и песен, которые певали, бывало, в час досуга лоцманы,
несущие очередную вахту.
Уехали лоцманы по приказу воеводы ближе к городу, на Марков остров.
А бывало, коротая время до прихода кораблей, любили вожи сказывать
бывальщины, поморские прибаутки да побасенки. Кому довелось хаживать в
дальние плавания в море Студеном, тот целыми вечерами плел дивную сеть
воспоминаний, и под низким потолком лоцманской избы, казалось, шумело
неприютное море, свистел штормовой ветрище, выкрикивали охрипшими голосами
кормщики свои команды, и жалобно стонали чайки, застигнутые врасплох
ураганом при перелете.
Притихнув, лоцманы ловили каждое слово бывалого товарища, вспоминали
кормщика Родиона Иванова, который, снарядив лодью, задумал попытать счастья
в рискованном походе в Ледовитый океан. Хотел он добраться до Груманта1 и,
если будет сопутствовать удача, пройти дальше меж льдов, посмотреть
неведомые места, где рождаются ветры и полярные сияния, разведать новые
лежбища тюленей и моржей да богатые рыбные пастбища в глубинах морских. Но
налетела буря у острова Шарапова кошка, разбило вдребезги лодью о скалы, и
пятнадцать по моров, спасшись чудом, зимовали в построенной из плавника и
глины избушке. Долгие зимние месяцы боролись они с цингой, их мучили
бессонница и бредовые видения... К весне уцелели из пятнадцати смельчаков
лишь четверо... ________________ 1 Грумант -- старинное название
Шпицбергена.
Наскучат разговоры -- выходили лоцманы на берег, смотрели на море,
примечали по погоде: быть завтра сиверку, шелонику или межнику1. __________
1 Направления ветров. Сиверко -- северный ветер, шелоник --
юго-западный, межник -- промежуточный.
Иногда вахтенный на вышке, приметив на горизонте паруса, спускался
вниз, бежал к лоц-командиру:
-- С моря судно идет. Купец. Двухмачтовик.
-- Флаг чей? -- спрашивал лоц-командир.
-- Аглицкой...
Судно приближалось к острову, поднимало на мачте лоцманский флаг
сигнал. Кормщик садился в карбас, и тот, шлепая по волнам тупым носом,
отправлялся к борту иноземца.
Сейчас на острове осталась только караульная солдатская команда под
началом молодого поручика Крыкова. Коротая время, поручик вышел на берег из
тесноватой избы, где солдаты вповалку лежали на нарах с сеном.
Ветер дул с севера. На вышке зяб под его ударами солдат, прижав
ружьишко к боку и сунув руки в рукава кафтана. Хвостик-косица болтался за
спиной, как былинка. Крыков поежился от свежака ветра, поглядел на волны,
увенчанные белыми барашками, вспомнил поговорку приятелей-лоцманов, с
которыми особенно подружился за последнее время:
Закипела в море пена --
Будет ветру перемена.
"Хмурая погода, суровые, неуютные места! -- подумал поручик, кутаясь в
плащ. -- Суровы места эти, а богаты. Богаты рыбой, лесом, морским зверем.
Только руки нужны, только сила надобна, чтобы добывать те богатства
неисчислимые..."
Тревога поселилась в сердце молодого офицера с тех пор, как пришел на
остров воеводский приказ: "Быть в бдении, лоцманов отправить на Марков
остров, ждать свейские воинские корабли. Строго-настрого проверять каждого
купца, приходящего к Мудьюгу. Буде те купцы идут с миром да товарами, только
тогда высылать им лоцмана".
Но служба есть служба. Давал присягу государю Петру Алексеевичу. В
любом случае надобно проявить выдержку да воинские знания. Поручик повернул
было к караульной избе, но с вышки ветер донес голос. Солдат махал рукой.
Крыков вернулся, поднялся по шаткой лестнице, спросил:
-- Что там?
Солдат показал рукой перед собой, и поручик увидел среди лохматых волн
паруса. Взял у солдата зрительную трубу, долго наблюдал за подходившими к
острову кораблями. Насчитал три впереди и четыре на некотором удалении
позади. Подождал, снова поднес трубу к глазу и разглядел на мачтах флаги --
два голландских, один английский. Видно, торговые корабли. Надо проверить.
Сойдя с вышки, Крыков направился к избе, от крыл дверь и крикнул в
полумрак:
-- В ружье! Взять барабан и знамя! Выходи!
Вскоре от берега отвалил карбас с пятнадцатью солдатами. Восемь сидели
на веслах. В носу -- барабанщик и знаменосец, в корме, рядом с Крыковым --
переводчик Дмитрий Борисов, высокий, кареглазый мужчина средних лет. Не
садясь на банку, кутаясь в плащ, Крыков пристально смотрел на приближающийся
передовой корабль. На палубе его стоял человек и призывно махал шляпой.
Крыков в ответ поднял руку. Плеснула вода и окатила гребцов. Карбас подвалил
к борту иноземца. Поручик взялся за штормтрап, стал подниматься на борт. За
ним -- барабанщик, знаменосец, Борисов и солдаты. В карбасе остались двое.
Резко и дробно загрохотал военный барабан, знаменосец развернул
петровский штандарт. Крыков поднес руку к треуголке и, когда барабанная
дробь оборвалась, спросил:
-- Где капитан? Почему не встречает русский караул?
Борисов, холодно глядя на иноземцев, перевел. Поручик зорким и быстрым
взглядом окинул палубу. На ней только вахтенные. Ни одного человека с
оружием. А вот и капитан. Он шел неторопливо, высоко подняв острый
подбородок. Остановился в нескольких шагах от русских солдат, выстроившихся
вдоль фальшборта.
Поручик сделал шаг вперед.
-- Прошу показать документы, как должно, опись грузов и список команды.
Борисов начал переводить это распоряжение, но тут неожиданно из-за
надстроек, грохоча каблуками, хлынули вооруженные солдаты. Крыков высоким,
срывающимся голосом скомандовал:
-- Ружья наизготовку! Пли!
Треснул залп. Мушкеты полыхнули огнем. Один из шведов схватился за
грудь, другой с перебитым плечом отбежал в сторону, уронив мушкет. Крыков,
выхватив шпагу из ножен, стал отбиваться. Его ударили сзади по голове и
поволокли...
Русские солдаты не успели перезарядить мушкеты. После короткой
рукопашной схватки их обезоружили и скрутили. С фрегата спустили шлюпки.
Иноземцы отправились обследовать остров. Там никого не оказалось, кроме
дозорного на вышке. Его связали и бросили в пустой караульной избе.
Когда на острове Линской Прилук прогремел троекратный салют пушечных
батарей в ознаменование закладки новой крепости-форпоста Архангельской
торговой гавани, архиепископ холмогорский и важеский Афанасий
собственноручно положил в фундамент первый камень. Памятуя о царском указе
"крепость строить наскоро и напрочно", он сам помог Резену выбрать место на
берегу для будущих бастионов и отпустил из своих запасов пятьдесят тысяч
штук крепких, добротного обжига кирпичей.
Остров Прилук за короткое время преобразился. Пустынный ранее, с
несколькими избенками, теперь он был наводнен людьми. Строители жили в
приземистых тесовых бараках, в землянках, крытых дерниной. В бараках было
холодно -- во все щели дул ветер, в землянках -- сыро и сумрачно. И кормили
работных людей плохо. Семиградская изба в Архангельске, ведавшая
строительными делами, скупилась на лесоматериал для жилья и харч для людей.
Как водилось, чиновники и подрядчики урезывали суммы, отпущенные на
строительство, мошенничали.
Стольник Селиверст Иевлев -- невысокий, полный мужчина, энергичный и,
несмотря на жирок, подвижной -- день-деньской бегал по острову на коротких
крепких ногах, до хрипоты кричал на людишек, обвиняя их в лености и
нерадении, звенел связками ключей у амбаров с материалами и продовольствием,
не доверяя свои склады никому из опасения воровства.
Начальник островного гарнизона полковник Ружинский да солдатский голова
Животовский ежедневно торчали на пустыре, проводя ратные учения. Унтеры
хриплыми, простуженными, а то и пропитыми голосами отдавали команды,
отрабатывая ружейные приемы. Иногда солдаты, вызывая любопытство и насмешки
островитян, бежали к берегу цепями, хлюпая по болотистой земле башмаками;
вскинув ружья наперевес, "атаковали" воображаемого неприятеля, поднимали
стрельбу холостыми патронами.
Не обходилось при этом и без происшествий. Однажды долговязый солдат,
споткнувшись о кочку, холостым выстрелом опалил впереди бегущему ухо, за что
был посажен на трое суток на гауптвахту.
А "воинство" Иевлева, лапотное, сермяжное, отведав постных щей да
ячменной каши, ворочало булыжники, тесало гранит и известняк, катило тачки с
кирпичом и раствором и наращивало над фундаментом ряд за рядом будущую
цитадель со стенами саженной толщины.
Новодвинская крепость должна была стать первоклассным для того времени
военным сооружением, с массивными бастионами, рассчитанными на установку ста
восьмидесяти орудий, с окруженным рвом каменным равелином и подъемными
мостами.
Ранним дождливым утром в избушку стольника, жившего по-походному,