Страница:
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Двинский воевода Алексей Петрович Прозоровский пребывал в великих
заботах. Указом царя Петра Алексеевича, получившего от верных людей известие
о том, что шведы собираются напасть на Архангельск и закрыть ворота
Российского государства в Европу, воеводе предписывалось немедля принять
меры, с тем чтобы враг, ежели сунется на Двину, получил решительный и хорошо
организованный отпор.
Царь тревожился не напрасно. Архангельский порт стал оживленным пунктом
торговли России с заграницей. Сюда во время навигации приходили иностранные
корабли под голландским, английским, датским, шведским и французским
флагами.
В 1689 году начались и торговые отношения Пруссии с Россией.
В летнее время город на Северной Двине наводняло московское,
ярославское, костромское и другое купечество, привозившее на ярмарки свои
товары. Янтарное русское зерно заполняло трюмы заграничных шхун, барков,
бригов и баркентин, пришвартованных к деревянным причалам напротив гостиных
дворов. Иностранцы, называемые русскими общим именем "немцы" -- будь то
голландцы или французы, шведы пли норвежцы, -- покупали смоленский воск и
болхов-скую юфть, стародубскую пеньку и вязниковское льняное полотно,
симбирское сало и суздальские холсты, сибирские меха и городецкие рогожи.
Все это в обмен на английские и брабантские сукна, сахар, писчую бумагу и
бархат с камкой, красную брусковую медь, драгоценные камни, пряденое золото
и тонким заморские вина. На черную икру, смолу, поташ и шелк казна
приобретала пушки, ружья, порох для войска.
Торговля вдохнула жизнь в обширный лесной беломорский край и родила
подсобные промыслы: лоцманский, извозный, бочарный и грузчицкий --
дрягильный.
Город стал колыбелью отечественного парусного судостроения. На стапелях
только что созданной баженинской верфи на Вавчуге, что напротив Холмогор,
строились торговые суда.
На острове Соломбала, близ Архангельска, весной 1700 года под
руководством искуснейшего мастера Избранта, присланного Петром, было
заложено на новой верфи шесть кораблей одновременно.
Война со Швецией грозила разором этому краю и всем планам дальновидного
Петра на Севере, и не случайно письмо царя было полно тревоги. Петр
Алексеевич распорядился укрепить артиллерией и ратными людьми городской
берег, где стоял Архангельск с его гостиными дворами, английской,
голландской да русской пристанями, живее строить Новодвинскую крепость на
острове Линской Прилук, в судоходном Березовском устье, где проходил главный
стреж-фарватер.
Петр повелел "засорить" Пудожемское да Мурманское устья, набив камнями
и затопив старые суда, послать на берега, на острова стрельцов с пушками,
окопаться там, снарядить брандеры1 и быть готовыми к встрече неприятеля.
_____________
1 Брандер -- судно, нагруженное горючим или взрывчатым веществом.
Употреблялось в старину для поджога судов врага.
Двинская дельта обильно испещрена островами и островками, многими
протоками, рукавами, и, чтобы оборонить ее, требовались немалые силы,
недюжинное воинское и саперное искусство, которыми Прозоровский отнюдь не
отличался. Воевода был самолюбив и крут не на дела, а на расправу с
подчиненными. Царь это знал, и потому негласно назначил советником в
военных, гражданских и строительных делах опытного и деятельного
архиепископа холмогорского и важеского Афанасия, искренне заинтересованного
во всех реформах и нововведениях царя.
Петр хорошо узнал Афанасия, когда тот сопровождал его при поездке в
Соловецкий монастырь в мае 1094 года. Это было второе посещение царем
Архангельска. Тогда на Соломбальской верфи был построен к приезду царя
первый корабль. Петр Алексеевич прибыл из Вологды на двадцати двух стругах
со свитой и солдатами-гвардейцами, которые должны были служить экипажами на
новых кораблях. Царские струги торжественно причалили к Мосееву острову.
Едва успев отдохнуть с дороги, Петр Алексеевич поспешил в Соломбалу и
двадцатого мая под пушечные залпы спустил на воду коммерческий парусник
"Святой Павел".
Потом на яхте царь отправился на Соловки, попал в сильный шторм в
Унских Рогах, близ Пертоминского монастыря, едва спасся.
В этих поездках Петр достаточно хорошо изучил Двинское устье, а заодно
и Афанасия.
Ранней весной 1701 года к острову Линской Прилук то и дело подходили
весельные и парусные суда -- кочи и баркасы с тяжелыми грузами. Везли кирпич
и известь, топоры и лопаты, кованые в архангельских и соломбальских кузнях
железные поделки, муку, крупу, соленую рыбу и другой провиант для работных
людей. Специальным царским приказом к строительству крепости на острове
привлекались семь городов -- Устюг Великий, Вятка, Соль-Вычегодская, Тотьма,
Кеврола, Чаронда и Мезень. Около тысячи восьмисот каменщиков, плотников,
землекопов и иных мастеровых на берегу Прилука, напротив судоходного
фарватера, заложили Новодвинскую крепость.
Сюда прибыл сведущий в строительных делах расторопный стольник
Селиверст Иевлев для надзора за постройкой крепостных сооружений и за
работными людьми. Возводил крепость инженер Егор Резен. Солдатский голова
Животовский организовал охрану будущего сооружения и Березовского устья.
Солдаты установили на Линском Прилуке три артиллерийские батареи. Пятнадцать
орудий были поставлены на острове Маркове, по другую сторону Малой Двинки.
Под началом Животовского было четыреста солдат.
Не забыли и других, удаленных от Архангельска важных беломорских
пунктов -- Кольского, Кемского, Мезенского острогов и Соловецкого монастыря.
Всюду разослали из Холмогор воинские отряды. На всех берегах трепал
стрелецкие кафтаны, беломорский ветер-свежак.
С острова Мудьюг лоцманы, а по-старинному, по-поморски -- корабельные
вожи, в обязанности которых входило встречать и провожать иноземных гостей,
были переведены на остров Марков. Оставлять лоцманскую службу -- лоцвахту --
в отдаленном и незащищенном месте было рискованно. На Мудьюге жил лишь
небольшой воинский караул.
Прозоровский и Афанасий в короткое время выполнили большую часть
распоряжений Петра. Обоих теперь тревожила охрана незащищенного города.
Майским вечером воевода и архиепископ неторопливо шли по берегу Двины.
Половодье спало, но река оставалась широкой, многоводной, и даже под
ослабевшим к вечеру ветром-полудником по ней катилась зыбкая крупная волна.
У пристани стояли купеческие суда -- две лодьи, рыбачьи шняки и карбасы. На
судах было пусто, одиноко маячили на палубах лодей только вахтенные.
Пустынно было и на берегу. Возле амбаров и складов со смолой и канатами
не видно подвод, не слышно обычного галдежа извозчиков да приказчиков. Лишь,
позевывая, ходили сторожа с бердышами, ожидая смены.
Прозоровский, в кафтане немецкого покроя, русской собольей шапке,
осторожно ступал шевровыми сапогами по дощатым мосткам. Мостовая была
неровная, и воевода боялся оступиться. Афанасий важно постукивал по доскам
можжевеловым посохом с блестящим серебряным набалдашником, еле умещавшимся в
руке. Посох был крепок и тяжел, и хватка у архиепископа была крепкой и
надежной. Иногда Прозоровский и Афанасий шли в ногу; рядом со щегольским
шевровым сапогом воеводы, сшитым впритирку, по мерке, опускался простой,
грубоватый, начищенный до блеска яловый сапог архиепископа. Из-под дорогого
кафтана тонкого синего сукна у Афанасия виднелась черная шелковая ряса.
Архиепископ, пожалуй, единственное духовное лицо в России был брит. Не из
прихоти и не из стремления к новой моде, введенной государем. Однажды в
Москве, в жарком богословском споре, старообрядец Никита Пустосвят, придя в
неистовство, отхватил холмогорскому владыке половину бороды. Волей-неволей
теперь приходилось бриться.
-- Да-а-а, Алексей Петрович, от шведов всего можно ожидать, --
продолжая начатый разговор, говорил архиепископ. -- Сюда они припожалуют
непременно. К тому дело клонится.
-- Знать бы когда, -- сказал Прозоровский.
-- То ведомо одному государю. Не напрасно он так печется о бережении
устья Двинского. А у нас с тобой город обнажен, яко сирый и убогий нищий на
ветру, на голом месте...
-- Ратных людей не хватает! -- отозвался воевода угрюмо. -- Всех
распихали по островам. Где возьмешь солдат? Где пушки? Кабы могли -- сами бы
отливали. В одном только Березовском устье их поставлено три десятка. А тут,
-- воевода кивнул на каменные стены гостиных дворов, -- сто пищалей1 для
обороны города мало. Ох, мало! ____________
1 Пищаль -- старинное огнестрельное оружие: пушка или тяжелое ружье.
Афанасий остановился, посмотрел на реку. Воевода встал рядом, заложив
руки за спину. На Двине, напротив гостиных дворов, маячили силуэты иноземных
кораблей. Мачты и реи резкими черными линиями вписывались в розоватую зарю.
Розовые чайки лениво кружились над стоянкой.
-- Надобно, Алексей Петрович, -- Афанасий помедлил, как бы взвешивая
то, что хотел сказать, -- снарядить команду солдат с расторопным офицером,
объехать иноземные корабли и отобрать все оружие, порох, пушки и ядра.
-- Не отдадут!
-- Взять. Все одно им деваться некуда. До осени из гавани не выйдут.
-- Не будет ли это своеволием? -- нерешительно спросил воевода.
-- Государь сие предприятие только одобрит. Он уважает решительность и
здравый смысл. Уплатить, конечно, придется за оружие из казны. Два полка
стрелецких, кои из Холмогор пришли, -- тоже сила. Надобно уметь ею
распорядиться.
-- "Сила"! -- пренебрежительно вздернул нос воевода. -- Что и говорить!
И полтыщи малолетних московских драгун тоже сила? К бою мало обучены, в
ратном деле не бывали!
-- Придется учить, и немедля, -- мягко, но настойчиво проговорил
Афанасий. -- И стрельцов, и драгун диспозиции обучать, на стены выводить,
чтобы всяк знал свое место в случае чего... Учить рукопашному да
абордажному1 бою! И суденышки на всякий случай держать под рукой, чтобы при
появлении неприятеля быть готовыми выйти навстречу. Вот что надобно, Алексей
Петрович! ____________ 1 Абордаж -- захват в рукопашном бою вражеского
судна.
Прозоровский задумался. Архиепископ говорил дельное. Чувствовал воевода
-- не зря к нему приставил царь Афанасия. Вздохнул: опять заботы! Черт бы
побрал и шведов и этого советчика в рясе. Ишь как рассуждает: божья милость
будет или нет, а драгун диспозиции обучать, суденышки держать под рукой,
абордаж... Ему бы не посох, а шпагу...
-- Всем ли дан указ в море не ходить? -- спросил Афанасий. --
Государеву волю следует исполнить немешкотно. Надо, чтобы рыбаки весла
сушили по избам.
-- На острова послана грамота. Во все монастыри тоже.
-- Так. А то выйдут на промысел -- и угодят шведу в лапы, да еще язык
развяжут под пыткой, и узнает неприятель слабости наши. Никак это допустить
не можно.
Повернули в проулок между угловой башней и таможенной избой. Назяблись,
пора и на покой.
Воевода решил:
-- С утра позову иноземных купцов. Возьму у них пушки.
Афанасий молча склонил седоватую голову.
Ннколо-Корельский монастырь, как и все монастыри в низовьях Двины,
будучи в близком соседстве с морем, жил большей частью за счет промыслов.
Ранней весной монастырские рыбаки шли на семужий и зверобойный промысел, а
после -- ловить треску и палтуса.
Рыбу сушили, солили и вялили про запас, а часть ее продавали в
Архангельске на своем подворье, не раз меченном пожарами, купцам и
приказчикам, прибывшим из глубин России. От ловецкого промысла монастырь
имел немалый доход.
Настоятель монастыря, получив письмо от князя Прозоровского, в котором
тот извещал о царском запрещении выходить в море, прочитал грамоту и спрятал
ее в ларец, рассудив по-своему: шведы еще где-то, а рыба близко. Упустишь ее
-- монастырская казна оскудеет. Запрещением ради благополучия монастыря
можно и пренебречь. Авось царь не узнает. С божьей помощью можно будет
послать шняку с ярусом за треской, наказав кормщику, если увидит шведа,
наскоро выгребать к берегу.
Кормщиком монастырский келарь Тихон, ведавший хозяйством, на этот раз,
как, впрочем, и всегда, решил послать Ивана Рябова, крестьянина-помора из
ближней, приписанной к монастырю деревеньки.
Иван поднялся с петухами, посмотрел в окошко. Рассвет был спокоен и
золотист. Он обещал хорошую погоду.
Уже несколько дней дул полудник -- южный ветер. На улице веяло теплом
начинающегося лета. Для июня погода была довольно устойчива. В прошлом году
в эту пору в горле Белого моря не было покоя: царила вечная зыбь, суматошная
толчея волн. Кипело Студеное морюшко, как вода в котле, бурлило, посылало
рыбаков на утесы, на мели, рвало паруса на мачтах, заливало водой посудины.
Северо-восточный ветер-полуночник тащил и тащил откуда-то из океанских
далей, как из прорвы, рваные облака, туманы, непрерывные промозглые дожди, а
иной раз и снег. Плохо было рыбакам, тоскливо рыбацким женам, беспокойно
монастырскому начальству.
Радуясь хорошему утру и считая это добрым предзнаменованием, Иван стал
одеваться: обул бахилы, аккуратно застегнул ремешки под коленями, натянул
парусиновую куртку, подбитую собачьим мехом, нахлобучил шляпу с широкими
полями, сшитую собственноручно на манер голландских зюйдвесток. Удобна такая
шляпа: дождевая вода, брызги от волн не попадают за воротник, скатываются по
плечам, по спине.
Жена Марфа, полнотелая, сероглазая, подоив корову, цедила молоко сквозь
ситечко по кринкам. Сказала неторопливо, певуче, будто гостя потчевала:
-- Вьпей-ко, Иванушко, молочка-то на дорогу!
Иван принял из ее больших белых рук кринку, приложился к холодному
глиняному краешку и выпил теплое парное молоко без роздыха. Причмокнул, отер
губы:
-- Ну, пойду.
-- Иди, Иванушко, с богом!
Он взял с лавки приготовленную женой сумку из нерпичьей кожи с харчами,
обнял Марфу и тяжело шагнул через порог. Заскрипели ступеньки высокого
крыльца. Жена, выйдя следом, провожала его. Постояла у точеного резного
столбика. Взгляд ее был тосклив и тревожен.
Все поморки вот так испокон веку провожали своих мужей, а проводив,
ждали. И было это ожидание длинным и томительным, как осенняя дождливая
ночь. Часто выходили на берег, вглядывались из-под руки в пустынное море и,
причитая и плача, обращались к ветрам, ведавшим рыбачьими судьбами: "Восток
да обедник, пора потянуть! Запад да шелоник, пора покидать!" Кричали
навстречу ветрам так, что захватывало дыхание. Иной раз грустно и надрывно
пелась песня:
Облети, облети, гагара,
Все морюшко наше Студеное!
Огляди, огляди, гагара,
Все островки да все устьица,
Все устьица да все угорышки,
И за Тулью-то гору ты загляни,
И за салму то ты кинь-ко взгляд!
Воротись, воротися, гагара, ко мне,
Расскажи, расскажи, где мой родненький?
Где бедует горюет мой рыбачок,
А и мой рыбачок со товарищи...
Истинный праздник был, когда рыбаки возвращались с моря целехонькими, с
богатым уловом...
Иван, не оборачиваясь, шагал, все удаляясь. Марфа смотрела ему вслед и
шептала:
-- Храни тя господь от беды, от злой непогоды, от безрыбья...
На берегу, у монастырского причала, рыбаки уже погрузили в шняку --
поморское одномачтовое судно -- снасти, наживку, воду в бочонке, продукты.
Вдоль бортов уложили наготове весла. Келарь Тихон, в подряснике, скуфейке,
смотрел из-под руки на ровную, блестевшую на солнце волну.
Редкие белые облака, подсиненные снизу, как сказочные кораблики,
проворно бежали по небу, вычищенному ветром до блеска.
Иван подошел к шняке, поздоровался с мужиками, подал зуйку Гришке --
мальчугану лет тринадцати -- свою сумку.
-- Иванко! Подь сюда! -- окликнул его Тихон.
Иван подошел, келарь взял его за локоть, привлек к себе, спросил
негромко:
-- Шведской флаг видывал?
-- Доводилось видеть. А что?
-- Ежели в море заметишь его на судах -- не мешкая, выгребай к берегу.
К кораблям близко не суйся. Нонче ждут в Архангельск шведа воинского, с
пушками да солдатами. Не оплошай, не дай завладеть ему шнякой. Людей береги,
спасайся по мелководью...
Иван кивнул и, размышляя над этими словами Тихона, ступил на причал,
спустился в шняку. Тихон убрал сходни и по монастырскому обычаю троекратно
перекрестил отчалившее судно. Рыбаки обнажили головы, помахали шапками,
взялись за весла. Иван положил крепкую ладонь на румпель:
-- Навались, братцы!
Выгребли на полую воду, подняли парус. Шняка, подхваченная широким
ветром-полудником, заскользила по волнам. Кормщик взял курс на остров
Сосновец.
Четыре сорокавосьмипушечных корабля, два двадцатичетырехпушечных
фрегата и яхта, вооруженная десятью орудиями, на всех парусах бежали в Белом
море курсом на зюйд-вест-зюйд. Шведская эскадра, предводительствуемая
адмиралом Шебладом, шла "запирать" выход России в Северную Европу через
Архангельский порт. Адмирал рассчитывал на то, что у русских нет военных
судов, что они будут застигнуты врасплох, и был почти уверен, что ему легко
удастся захватить Архангельск.
Однако подход эскадры уже был лишен такого важного преимущества, как
внезапность. Еще в мае русский посол в Дании Измайлов сообщил Петру о
готовящемся походе шведов. Они снаряжали военные суда под видом китобойной
флотилии, якобы собирающейся на промысел в Гренландию. Но зачем гренландским
китобоям нужны штурманы, хорошо знающие Баренцево и Белое моря? "Нашли
дураков! -- сказал Петр, получив эти сведения. -- Белыми нитками черный
кафтан шьют!"
Стоя на палубе флагмана, Шеблад осматривал в зрительную трубу пустынный
горизонт. Он плотно позавтракал, выпил рюмку датской водки и был в хорошем
настроении.
Шеблад рассказывал вахтенному офицеру, как англичане искали пути в
Китай и Индию... "Сей исторический опус любопытен", -- говорил он.
В 1553 году английский король Эдуард Шестой послал три корабля на
поиски северо-восточного прохода в Индию. Два корабля погибли во время бури,
а третий -- "Эдуард Благое Предприятие", под командой старшего кормчего
Ричарда Ченслера, -- вошел в устье Северной Двины и отдал якорь у
Николо-Корельского монастыря, переполошив своими невиданными размерами
рыбаков-поморов.
Эту историю и вспомнил Шеблад. Но как бы то ни было несчастный случай,
разметавший корабли англичан, помог им открыть для себя загадочную Московию,
завязать с ней дружественные торговые сношения. Россия, по словам того же
Ченслера, была "подобна молодому коню, которого, несмотря на всю его силу,
может обуздать малый ребенок".
Времена Ивана Грозного и нынешние петровские времена -- не одно и то
же. Шеблад это понимал, и потому на загорелый лоб его набегала тень
беспокойства. Какой сюрприз приготовил ему неутомимый и прозорливый
московский царь в устье Двины? Шеблад шел вслепую. Ни одного торгового судна
до сих пор не удалось перехватить в море, чтобы выяснить обстановку в
Архангельске. Видимо, все иноземные корабли заперты в устье Двины, и
московский царь не позволяет им выйти из гавани.
"Что из этого следует? -- размышлял Шеблад, легким ударом ладони собрав
зрительную трубу. -- Видимо, то, что Архангельск все-таки знает об
опасности. Это усложняет выполнение боевой задачи".
Но Шеблад был прежде всего воином, боевым адмиралом, он решительно
отбросил прочь грустные мысли и взвесил, что для победы, по крайней мере,
нужны три условия: хороший лоцман из русских, быстрота в действиях,
храбрость моряков и солдат.
...Ветер начал "крутить", и на корабле зазвучали команды. Матросы
карабкались по вантам наверх маневрировать парусами, чтобы "поймать" ветер.
Все было в движении. Летел ветер, надувая паруса, свистя в вантах и
теребя волосы на обнаженной голове боцмана; бежала за бортом вода, бежали по
воде корабли, в глубине темными молниями сновали в родной стихии рыбы. А в
небе неведомо куда летели редкие, прочесанные ветром облака.
Костер дымил, и Гришка, то и дело отворачиваясь от него, утирал рукавом
слезящиеся глаза. На тагане висел медный котел, в нем бурлила рыбацкая уха.
Гришка отхлебнул из ложки, попробовал рыбу. Готово. Можно теперь уменьшить
пламя. Он отгреб в сторону головни, разложил новый костер, оставив под
котлом горячие уголья. Принес из зимовки -- промысловой ветхой избушки --
кусок парусины, деревянные миски, ложки, хлеб и берестяную солоницу. Сложил
все это возле костра, зорко, молодыми глазами посмотрел на море. Из-за мыса
показался знакомый парус. Рыбаки возвращались на остров. Зуек сел на валун и
стал ждать.
Много дел у поморского мальчишки -- зуйка. Гришка помогал рыбакам
наживлять мелкой рыбешкой, мойвой, крючки яруса -- рыболовной снасти. Когда
взрослые уходили в море, он был на стане за хозяина, караульщика, повара,
приводил все в порядок, готовил еду.
На поморье зуйком называют птицу, похожую на чайку, -- хлопотливую,
непоседливую, озабоченную. Должно быть, потому, что и корабельные мальчишки
были всегда хлопотливы, непоседливы, рыбаки дали им название "зуек".
Парус вскоре из расплывчатого серо-белого пятна вырос в высокое,
наполненное ветром полотнище. Вот уже стало видно, как поблескивают на
низком солнце мокрые длинные весла. Шняка шла тяжело, по всему видно:
возвращаются рыбаки с богатым уловом. Гришка встал на валун и, удерживая
равновесие, замахал приветно и радостно. Со шняки кто-то ответил ему, подняв
над головой шапку. Судно круто повернуло к берегу, к камню, где маячила
одинокая тоненькая фигурка Гришки. Сник и исчез с глаз парус -- его
опустили. Судно причалило к косе, до сухого берега оставалось пять-шесть
шагов. Поморы попрыгали в воду, забулькали по ней бахилами. Вокруг валуна
захлестнули канат и усталой валкой походкой пошли к костру. Гришка уже
разостлал на траве скатерть-самобранку.
Иван Рябов, достав из сумки холщовое полотенце, пошел к ручью
умываться. За ним последовали остальные. Вернулись от ручья повеселевшие.
Иван взъерошил русый вихор на Гришкиной голове:
-- Ну, как дела, хозяинушко? Уха готова? Шибко проголодались мы. Улов
удачный. Отдохнем -- и домой.
-- Утром? -- Мальчик поднял лицо, прокопченное дымом, со слезливыми
потеками на щеках.
-- Утром, -- ответил Иван. -- Поспим и с зарей парус поднимем. А ты бы
умылся! Ишь, все лицо в саже, будто трубы чистил!
Гришка рассмеялся, побежал к воде. Рыбаки расположились вокруг
брезента, хлебали уху из мисок, похваливая зуйка.
-- Бери ложку, Гришуня! -- Рябов чуть подвинулся, освобождая место
рядом. -- Уха у тя добра!
После еды привели в порядок шняку, спрятали рыбу в кладь, развесили для
просушки снасти, а когда стало смеркаться, все завалились спать -- кто в
избушке, а кто возле нее, на берегу.
Чайки-разбойницы кружились над стоянкой, над судном, накрытым парусом.
Поживиться им было нечем. Они сердито и визгливо кричали. Черный баклан с
зобом, похожим на пеликаний, ходил поодаль по берегу, косясь на рыбаков
круглым блестящим глазом.
После визита на Двину Ричарда Ченслера началось торговое судоходство на
Белом море и появилась необходимость иметь здесь лоцманов, которые бы
указывали иностранным судам фарватер. В 1656 году с ведома архангельского и
двинского воеводы семеро поморов, хорошо знающих устье, объединились в
артель "корабельных вожей" и стали водить суда к пристаням "без государева
жалованья" и "без мирской подмоги". За два рубля лоцман-вожа сопровождал от
Мудьюга к Архангельску купеческое судно, а за шесть рублей вел его обратно в
Двинскую губу. "Новоторговый устав", принятый во времена царя Алексея
Михайловича, установил пошлины на ввоз товаров, с тем чтобы торговля была
прибыльной для государства.
Корабельным вожей мог стать не всякий рыбак. Надо было обладать
отменным знанием своего ремесла, усвоить глубины моря в разных местах,
расположение отмелей, рифов, засоренных мест, иметь понятие о грунтах, о
направлении и переменах течений, времени приливов и отливов. Лоцманы
ориентировались по приметам, известным только им.
Это были предприимчивые и мужественные люди. А мужество требовалось
немалое: днем и ночью в любую погоду, при сильном ветре, иногда и в шторм,
по сигналу с иностранного корабля лоцман был обязан выходить на карбасе к
судну и становиться у штурвала.
Ивану Рябову не раз доводилось провожать корабли от Николо-Корельского
монастыря в Архангельск и выводить их из запутанного, нашпигованного
островами и мелями устья Двины не только в Белое море, но и сквозь вечную
толчею волн из горла его в океан. А уж заливы, протоки и устья Иван знал не
хуже любого лодейного кормщика -- с детства плавал на промыслы с рыбаками до
Мурмана и дальше.
Но сейчас, покидая остров, направляя суденышко к дому, Иван не ведал о
том, что его знание морского дела может нынче же кому-либо понадобиться.
Адмирал Шеблад долго сидел в каюте над картой, изучая Двинскую губу. Но
карта была неточна, не так подробна, как требовалось. На ней не были
отмечены коварные места, о которых адмирал слышал еще в Стокгольме, и
датские лоцманы, нанятые в Гельзингере для сопровождения эскадры, на подходе
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Двинский воевода Алексей Петрович Прозоровский пребывал в великих
заботах. Указом царя Петра Алексеевича, получившего от верных людей известие
о том, что шведы собираются напасть на Архангельск и закрыть ворота
Российского государства в Европу, воеводе предписывалось немедля принять
меры, с тем чтобы враг, ежели сунется на Двину, получил решительный и хорошо
организованный отпор.
Царь тревожился не напрасно. Архангельский порт стал оживленным пунктом
торговли России с заграницей. Сюда во время навигации приходили иностранные
корабли под голландским, английским, датским, шведским и французским
флагами.
В 1689 году начались и торговые отношения Пруссии с Россией.
В летнее время город на Северной Двине наводняло московское,
ярославское, костромское и другое купечество, привозившее на ярмарки свои
товары. Янтарное русское зерно заполняло трюмы заграничных шхун, барков,
бригов и баркентин, пришвартованных к деревянным причалам напротив гостиных
дворов. Иностранцы, называемые русскими общим именем "немцы" -- будь то
голландцы или французы, шведы пли норвежцы, -- покупали смоленский воск и
болхов-скую юфть, стародубскую пеньку и вязниковское льняное полотно,
симбирское сало и суздальские холсты, сибирские меха и городецкие рогожи.
Все это в обмен на английские и брабантские сукна, сахар, писчую бумагу и
бархат с камкой, красную брусковую медь, драгоценные камни, пряденое золото
и тонким заморские вина. На черную икру, смолу, поташ и шелк казна
приобретала пушки, ружья, порох для войска.
Торговля вдохнула жизнь в обширный лесной беломорский край и родила
подсобные промыслы: лоцманский, извозный, бочарный и грузчицкий --
дрягильный.
Город стал колыбелью отечественного парусного судостроения. На стапелях
только что созданной баженинской верфи на Вавчуге, что напротив Холмогор,
строились торговые суда.
На острове Соломбала, близ Архангельска, весной 1700 года под
руководством искуснейшего мастера Избранта, присланного Петром, было
заложено на новой верфи шесть кораблей одновременно.
Война со Швецией грозила разором этому краю и всем планам дальновидного
Петра на Севере, и не случайно письмо царя было полно тревоги. Петр
Алексеевич распорядился укрепить артиллерией и ратными людьми городской
берег, где стоял Архангельск с его гостиными дворами, английской,
голландской да русской пристанями, живее строить Новодвинскую крепость на
острове Линской Прилук, в судоходном Березовском устье, где проходил главный
стреж-фарватер.
Петр повелел "засорить" Пудожемское да Мурманское устья, набив камнями
и затопив старые суда, послать на берега, на острова стрельцов с пушками,
окопаться там, снарядить брандеры1 и быть готовыми к встрече неприятеля.
_____________
1 Брандер -- судно, нагруженное горючим или взрывчатым веществом.
Употреблялось в старину для поджога судов врага.
Двинская дельта обильно испещрена островами и островками, многими
протоками, рукавами, и, чтобы оборонить ее, требовались немалые силы,
недюжинное воинское и саперное искусство, которыми Прозоровский отнюдь не
отличался. Воевода был самолюбив и крут не на дела, а на расправу с
подчиненными. Царь это знал, и потому негласно назначил советником в
военных, гражданских и строительных делах опытного и деятельного
архиепископа холмогорского и важеского Афанасия, искренне заинтересованного
во всех реформах и нововведениях царя.
Петр хорошо узнал Афанасия, когда тот сопровождал его при поездке в
Соловецкий монастырь в мае 1094 года. Это было второе посещение царем
Архангельска. Тогда на Соломбальской верфи был построен к приезду царя
первый корабль. Петр Алексеевич прибыл из Вологды на двадцати двух стругах
со свитой и солдатами-гвардейцами, которые должны были служить экипажами на
новых кораблях. Царские струги торжественно причалили к Мосееву острову.
Едва успев отдохнуть с дороги, Петр Алексеевич поспешил в Соломбалу и
двадцатого мая под пушечные залпы спустил на воду коммерческий парусник
"Святой Павел".
Потом на яхте царь отправился на Соловки, попал в сильный шторм в
Унских Рогах, близ Пертоминского монастыря, едва спасся.
В этих поездках Петр достаточно хорошо изучил Двинское устье, а заодно
и Афанасия.
Ранней весной 1701 года к острову Линской Прилук то и дело подходили
весельные и парусные суда -- кочи и баркасы с тяжелыми грузами. Везли кирпич
и известь, топоры и лопаты, кованые в архангельских и соломбальских кузнях
железные поделки, муку, крупу, соленую рыбу и другой провиант для работных
людей. Специальным царским приказом к строительству крепости на острове
привлекались семь городов -- Устюг Великий, Вятка, Соль-Вычегодская, Тотьма,
Кеврола, Чаронда и Мезень. Около тысячи восьмисот каменщиков, плотников,
землекопов и иных мастеровых на берегу Прилука, напротив судоходного
фарватера, заложили Новодвинскую крепость.
Сюда прибыл сведущий в строительных делах расторопный стольник
Селиверст Иевлев для надзора за постройкой крепостных сооружений и за
работными людьми. Возводил крепость инженер Егор Резен. Солдатский голова
Животовский организовал охрану будущего сооружения и Березовского устья.
Солдаты установили на Линском Прилуке три артиллерийские батареи. Пятнадцать
орудий были поставлены на острове Маркове, по другую сторону Малой Двинки.
Под началом Животовского было четыреста солдат.
Не забыли и других, удаленных от Архангельска важных беломорских
пунктов -- Кольского, Кемского, Мезенского острогов и Соловецкого монастыря.
Всюду разослали из Холмогор воинские отряды. На всех берегах трепал
стрелецкие кафтаны, беломорский ветер-свежак.
С острова Мудьюг лоцманы, а по-старинному, по-поморски -- корабельные
вожи, в обязанности которых входило встречать и провожать иноземных гостей,
были переведены на остров Марков. Оставлять лоцманскую службу -- лоцвахту --
в отдаленном и незащищенном месте было рискованно. На Мудьюге жил лишь
небольшой воинский караул.
Прозоровский и Афанасий в короткое время выполнили большую часть
распоряжений Петра. Обоих теперь тревожила охрана незащищенного города.
Майским вечером воевода и архиепископ неторопливо шли по берегу Двины.
Половодье спало, но река оставалась широкой, многоводной, и даже под
ослабевшим к вечеру ветром-полудником по ней катилась зыбкая крупная волна.
У пристани стояли купеческие суда -- две лодьи, рыбачьи шняки и карбасы. На
судах было пусто, одиноко маячили на палубах лодей только вахтенные.
Пустынно было и на берегу. Возле амбаров и складов со смолой и канатами
не видно подвод, не слышно обычного галдежа извозчиков да приказчиков. Лишь,
позевывая, ходили сторожа с бердышами, ожидая смены.
Прозоровский, в кафтане немецкого покроя, русской собольей шапке,
осторожно ступал шевровыми сапогами по дощатым мосткам. Мостовая была
неровная, и воевода боялся оступиться. Афанасий важно постукивал по доскам
можжевеловым посохом с блестящим серебряным набалдашником, еле умещавшимся в
руке. Посох был крепок и тяжел, и хватка у архиепископа была крепкой и
надежной. Иногда Прозоровский и Афанасий шли в ногу; рядом со щегольским
шевровым сапогом воеводы, сшитым впритирку, по мерке, опускался простой,
грубоватый, начищенный до блеска яловый сапог архиепископа. Из-под дорогого
кафтана тонкого синего сукна у Афанасия виднелась черная шелковая ряса.
Архиепископ, пожалуй, единственное духовное лицо в России был брит. Не из
прихоти и не из стремления к новой моде, введенной государем. Однажды в
Москве, в жарком богословском споре, старообрядец Никита Пустосвят, придя в
неистовство, отхватил холмогорскому владыке половину бороды. Волей-неволей
теперь приходилось бриться.
-- Да-а-а, Алексей Петрович, от шведов всего можно ожидать, --
продолжая начатый разговор, говорил архиепископ. -- Сюда они припожалуют
непременно. К тому дело клонится.
-- Знать бы когда, -- сказал Прозоровский.
-- То ведомо одному государю. Не напрасно он так печется о бережении
устья Двинского. А у нас с тобой город обнажен, яко сирый и убогий нищий на
ветру, на голом месте...
-- Ратных людей не хватает! -- отозвался воевода угрюмо. -- Всех
распихали по островам. Где возьмешь солдат? Где пушки? Кабы могли -- сами бы
отливали. В одном только Березовском устье их поставлено три десятка. А тут,
-- воевода кивнул на каменные стены гостиных дворов, -- сто пищалей1 для
обороны города мало. Ох, мало! ____________
1 Пищаль -- старинное огнестрельное оружие: пушка или тяжелое ружье.
Афанасий остановился, посмотрел на реку. Воевода встал рядом, заложив
руки за спину. На Двине, напротив гостиных дворов, маячили силуэты иноземных
кораблей. Мачты и реи резкими черными линиями вписывались в розоватую зарю.
Розовые чайки лениво кружились над стоянкой.
-- Надобно, Алексей Петрович, -- Афанасий помедлил, как бы взвешивая
то, что хотел сказать, -- снарядить команду солдат с расторопным офицером,
объехать иноземные корабли и отобрать все оружие, порох, пушки и ядра.
-- Не отдадут!
-- Взять. Все одно им деваться некуда. До осени из гавани не выйдут.
-- Не будет ли это своеволием? -- нерешительно спросил воевода.
-- Государь сие предприятие только одобрит. Он уважает решительность и
здравый смысл. Уплатить, конечно, придется за оружие из казны. Два полка
стрелецких, кои из Холмогор пришли, -- тоже сила. Надобно уметь ею
распорядиться.
-- "Сила"! -- пренебрежительно вздернул нос воевода. -- Что и говорить!
И полтыщи малолетних московских драгун тоже сила? К бою мало обучены, в
ратном деле не бывали!
-- Придется учить, и немедля, -- мягко, но настойчиво проговорил
Афанасий. -- И стрельцов, и драгун диспозиции обучать, на стены выводить,
чтобы всяк знал свое место в случае чего... Учить рукопашному да
абордажному1 бою! И суденышки на всякий случай держать под рукой, чтобы при
появлении неприятеля быть готовыми выйти навстречу. Вот что надобно, Алексей
Петрович! ____________ 1 Абордаж -- захват в рукопашном бою вражеского
судна.
Прозоровский задумался. Архиепископ говорил дельное. Чувствовал воевода
-- не зря к нему приставил царь Афанасия. Вздохнул: опять заботы! Черт бы
побрал и шведов и этого советчика в рясе. Ишь как рассуждает: божья милость
будет или нет, а драгун диспозиции обучать, суденышки держать под рукой,
абордаж... Ему бы не посох, а шпагу...
-- Всем ли дан указ в море не ходить? -- спросил Афанасий. --
Государеву волю следует исполнить немешкотно. Надо, чтобы рыбаки весла
сушили по избам.
-- На острова послана грамота. Во все монастыри тоже.
-- Так. А то выйдут на промысел -- и угодят шведу в лапы, да еще язык
развяжут под пыткой, и узнает неприятель слабости наши. Никак это допустить
не можно.
Повернули в проулок между угловой башней и таможенной избой. Назяблись,
пора и на покой.
Воевода решил:
-- С утра позову иноземных купцов. Возьму у них пушки.
Афанасий молча склонил седоватую голову.
Ннколо-Корельский монастырь, как и все монастыри в низовьях Двины,
будучи в близком соседстве с морем, жил большей частью за счет промыслов.
Ранней весной монастырские рыбаки шли на семужий и зверобойный промысел, а
после -- ловить треску и палтуса.
Рыбу сушили, солили и вялили про запас, а часть ее продавали в
Архангельске на своем подворье, не раз меченном пожарами, купцам и
приказчикам, прибывшим из глубин России. От ловецкого промысла монастырь
имел немалый доход.
Настоятель монастыря, получив письмо от князя Прозоровского, в котором
тот извещал о царском запрещении выходить в море, прочитал грамоту и спрятал
ее в ларец, рассудив по-своему: шведы еще где-то, а рыба близко. Упустишь ее
-- монастырская казна оскудеет. Запрещением ради благополучия монастыря
можно и пренебречь. Авось царь не узнает. С божьей помощью можно будет
послать шняку с ярусом за треской, наказав кормщику, если увидит шведа,
наскоро выгребать к берегу.
Кормщиком монастырский келарь Тихон, ведавший хозяйством, на этот раз,
как, впрочем, и всегда, решил послать Ивана Рябова, крестьянина-помора из
ближней, приписанной к монастырю деревеньки.
Иван поднялся с петухами, посмотрел в окошко. Рассвет был спокоен и
золотист. Он обещал хорошую погоду.
Уже несколько дней дул полудник -- южный ветер. На улице веяло теплом
начинающегося лета. Для июня погода была довольно устойчива. В прошлом году
в эту пору в горле Белого моря не было покоя: царила вечная зыбь, суматошная
толчея волн. Кипело Студеное морюшко, как вода в котле, бурлило, посылало
рыбаков на утесы, на мели, рвало паруса на мачтах, заливало водой посудины.
Северо-восточный ветер-полуночник тащил и тащил откуда-то из океанских
далей, как из прорвы, рваные облака, туманы, непрерывные промозглые дожди, а
иной раз и снег. Плохо было рыбакам, тоскливо рыбацким женам, беспокойно
монастырскому начальству.
Радуясь хорошему утру и считая это добрым предзнаменованием, Иван стал
одеваться: обул бахилы, аккуратно застегнул ремешки под коленями, натянул
парусиновую куртку, подбитую собачьим мехом, нахлобучил шляпу с широкими
полями, сшитую собственноручно на манер голландских зюйдвесток. Удобна такая
шляпа: дождевая вода, брызги от волн не попадают за воротник, скатываются по
плечам, по спине.
Жена Марфа, полнотелая, сероглазая, подоив корову, цедила молоко сквозь
ситечко по кринкам. Сказала неторопливо, певуче, будто гостя потчевала:
-- Вьпей-ко, Иванушко, молочка-то на дорогу!
Иван принял из ее больших белых рук кринку, приложился к холодному
глиняному краешку и выпил теплое парное молоко без роздыха. Причмокнул, отер
губы:
-- Ну, пойду.
-- Иди, Иванушко, с богом!
Он взял с лавки приготовленную женой сумку из нерпичьей кожи с харчами,
обнял Марфу и тяжело шагнул через порог. Заскрипели ступеньки высокого
крыльца. Жена, выйдя следом, провожала его. Постояла у точеного резного
столбика. Взгляд ее был тосклив и тревожен.
Все поморки вот так испокон веку провожали своих мужей, а проводив,
ждали. И было это ожидание длинным и томительным, как осенняя дождливая
ночь. Часто выходили на берег, вглядывались из-под руки в пустынное море и,
причитая и плача, обращались к ветрам, ведавшим рыбачьими судьбами: "Восток
да обедник, пора потянуть! Запад да шелоник, пора покидать!" Кричали
навстречу ветрам так, что захватывало дыхание. Иной раз грустно и надрывно
пелась песня:
Облети, облети, гагара,
Все морюшко наше Студеное!
Огляди, огляди, гагара,
Все островки да все устьица,
Все устьица да все угорышки,
И за Тулью-то гору ты загляни,
И за салму то ты кинь-ко взгляд!
Воротись, воротися, гагара, ко мне,
Расскажи, расскажи, где мой родненький?
Где бедует горюет мой рыбачок,
А и мой рыбачок со товарищи...
Истинный праздник был, когда рыбаки возвращались с моря целехонькими, с
богатым уловом...
Иван, не оборачиваясь, шагал, все удаляясь. Марфа смотрела ему вслед и
шептала:
-- Храни тя господь от беды, от злой непогоды, от безрыбья...
На берегу, у монастырского причала, рыбаки уже погрузили в шняку --
поморское одномачтовое судно -- снасти, наживку, воду в бочонке, продукты.
Вдоль бортов уложили наготове весла. Келарь Тихон, в подряснике, скуфейке,
смотрел из-под руки на ровную, блестевшую на солнце волну.
Редкие белые облака, подсиненные снизу, как сказочные кораблики,
проворно бежали по небу, вычищенному ветром до блеска.
Иван подошел к шняке, поздоровался с мужиками, подал зуйку Гришке --
мальчугану лет тринадцати -- свою сумку.
-- Иванко! Подь сюда! -- окликнул его Тихон.
Иван подошел, келарь взял его за локоть, привлек к себе, спросил
негромко:
-- Шведской флаг видывал?
-- Доводилось видеть. А что?
-- Ежели в море заметишь его на судах -- не мешкая, выгребай к берегу.
К кораблям близко не суйся. Нонче ждут в Архангельск шведа воинского, с
пушками да солдатами. Не оплошай, не дай завладеть ему шнякой. Людей береги,
спасайся по мелководью...
Иван кивнул и, размышляя над этими словами Тихона, ступил на причал,
спустился в шняку. Тихон убрал сходни и по монастырскому обычаю троекратно
перекрестил отчалившее судно. Рыбаки обнажили головы, помахали шапками,
взялись за весла. Иван положил крепкую ладонь на румпель:
-- Навались, братцы!
Выгребли на полую воду, подняли парус. Шняка, подхваченная широким
ветром-полудником, заскользила по волнам. Кормщик взял курс на остров
Сосновец.
Четыре сорокавосьмипушечных корабля, два двадцатичетырехпушечных
фрегата и яхта, вооруженная десятью орудиями, на всех парусах бежали в Белом
море курсом на зюйд-вест-зюйд. Шведская эскадра, предводительствуемая
адмиралом Шебладом, шла "запирать" выход России в Северную Европу через
Архангельский порт. Адмирал рассчитывал на то, что у русских нет военных
судов, что они будут застигнуты врасплох, и был почти уверен, что ему легко
удастся захватить Архангельск.
Однако подход эскадры уже был лишен такого важного преимущества, как
внезапность. Еще в мае русский посол в Дании Измайлов сообщил Петру о
готовящемся походе шведов. Они снаряжали военные суда под видом китобойной
флотилии, якобы собирающейся на промысел в Гренландию. Но зачем гренландским
китобоям нужны штурманы, хорошо знающие Баренцево и Белое моря? "Нашли
дураков! -- сказал Петр, получив эти сведения. -- Белыми нитками черный
кафтан шьют!"
Стоя на палубе флагмана, Шеблад осматривал в зрительную трубу пустынный
горизонт. Он плотно позавтракал, выпил рюмку датской водки и был в хорошем
настроении.
Шеблад рассказывал вахтенному офицеру, как англичане искали пути в
Китай и Индию... "Сей исторический опус любопытен", -- говорил он.
В 1553 году английский король Эдуард Шестой послал три корабля на
поиски северо-восточного прохода в Индию. Два корабля погибли во время бури,
а третий -- "Эдуард Благое Предприятие", под командой старшего кормчего
Ричарда Ченслера, -- вошел в устье Северной Двины и отдал якорь у
Николо-Корельского монастыря, переполошив своими невиданными размерами
рыбаков-поморов.
Эту историю и вспомнил Шеблад. Но как бы то ни было несчастный случай,
разметавший корабли англичан, помог им открыть для себя загадочную Московию,
завязать с ней дружественные торговые сношения. Россия, по словам того же
Ченслера, была "подобна молодому коню, которого, несмотря на всю его силу,
может обуздать малый ребенок".
Времена Ивана Грозного и нынешние петровские времена -- не одно и то
же. Шеблад это понимал, и потому на загорелый лоб его набегала тень
беспокойства. Какой сюрприз приготовил ему неутомимый и прозорливый
московский царь в устье Двины? Шеблад шел вслепую. Ни одного торгового судна
до сих пор не удалось перехватить в море, чтобы выяснить обстановку в
Архангельске. Видимо, все иноземные корабли заперты в устье Двины, и
московский царь не позволяет им выйти из гавани.
"Что из этого следует? -- размышлял Шеблад, легким ударом ладони собрав
зрительную трубу. -- Видимо, то, что Архангельск все-таки знает об
опасности. Это усложняет выполнение боевой задачи".
Но Шеблад был прежде всего воином, боевым адмиралом, он решительно
отбросил прочь грустные мысли и взвесил, что для победы, по крайней мере,
нужны три условия: хороший лоцман из русских, быстрота в действиях,
храбрость моряков и солдат.
...Ветер начал "крутить", и на корабле зазвучали команды. Матросы
карабкались по вантам наверх маневрировать парусами, чтобы "поймать" ветер.
Все было в движении. Летел ветер, надувая паруса, свистя в вантах и
теребя волосы на обнаженной голове боцмана; бежала за бортом вода, бежали по
воде корабли, в глубине темными молниями сновали в родной стихии рыбы. А в
небе неведомо куда летели редкие, прочесанные ветром облака.
Костер дымил, и Гришка, то и дело отворачиваясь от него, утирал рукавом
слезящиеся глаза. На тагане висел медный котел, в нем бурлила рыбацкая уха.
Гришка отхлебнул из ложки, попробовал рыбу. Готово. Можно теперь уменьшить
пламя. Он отгреб в сторону головни, разложил новый костер, оставив под
котлом горячие уголья. Принес из зимовки -- промысловой ветхой избушки --
кусок парусины, деревянные миски, ложки, хлеб и берестяную солоницу. Сложил
все это возле костра, зорко, молодыми глазами посмотрел на море. Из-за мыса
показался знакомый парус. Рыбаки возвращались на остров. Зуек сел на валун и
стал ждать.
Много дел у поморского мальчишки -- зуйка. Гришка помогал рыбакам
наживлять мелкой рыбешкой, мойвой, крючки яруса -- рыболовной снасти. Когда
взрослые уходили в море, он был на стане за хозяина, караульщика, повара,
приводил все в порядок, готовил еду.
На поморье зуйком называют птицу, похожую на чайку, -- хлопотливую,
непоседливую, озабоченную. Должно быть, потому, что и корабельные мальчишки
были всегда хлопотливы, непоседливы, рыбаки дали им название "зуек".
Парус вскоре из расплывчатого серо-белого пятна вырос в высокое,
наполненное ветром полотнище. Вот уже стало видно, как поблескивают на
низком солнце мокрые длинные весла. Шняка шла тяжело, по всему видно:
возвращаются рыбаки с богатым уловом. Гришка встал на валун и, удерживая
равновесие, замахал приветно и радостно. Со шняки кто-то ответил ему, подняв
над головой шапку. Судно круто повернуло к берегу, к камню, где маячила
одинокая тоненькая фигурка Гришки. Сник и исчез с глаз парус -- его
опустили. Судно причалило к косе, до сухого берега оставалось пять-шесть
шагов. Поморы попрыгали в воду, забулькали по ней бахилами. Вокруг валуна
захлестнули канат и усталой валкой походкой пошли к костру. Гришка уже
разостлал на траве скатерть-самобранку.
Иван Рябов, достав из сумки холщовое полотенце, пошел к ручью
умываться. За ним последовали остальные. Вернулись от ручья повеселевшие.
Иван взъерошил русый вихор на Гришкиной голове:
-- Ну, как дела, хозяинушко? Уха готова? Шибко проголодались мы. Улов
удачный. Отдохнем -- и домой.
-- Утром? -- Мальчик поднял лицо, прокопченное дымом, со слезливыми
потеками на щеках.
-- Утром, -- ответил Иван. -- Поспим и с зарей парус поднимем. А ты бы
умылся! Ишь, все лицо в саже, будто трубы чистил!
Гришка рассмеялся, побежал к воде. Рыбаки расположились вокруг
брезента, хлебали уху из мисок, похваливая зуйка.
-- Бери ложку, Гришуня! -- Рябов чуть подвинулся, освобождая место
рядом. -- Уха у тя добра!
После еды привели в порядок шняку, спрятали рыбу в кладь, развесили для
просушки снасти, а когда стало смеркаться, все завалились спать -- кто в
избушке, а кто возле нее, на берегу.
Чайки-разбойницы кружились над стоянкой, над судном, накрытым парусом.
Поживиться им было нечем. Они сердито и визгливо кричали. Черный баклан с
зобом, похожим на пеликаний, ходил поодаль по берегу, косясь на рыбаков
круглым блестящим глазом.
После визита на Двину Ричарда Ченслера началось торговое судоходство на
Белом море и появилась необходимость иметь здесь лоцманов, которые бы
указывали иностранным судам фарватер. В 1656 году с ведома архангельского и
двинского воеводы семеро поморов, хорошо знающих устье, объединились в
артель "корабельных вожей" и стали водить суда к пристаням "без государева
жалованья" и "без мирской подмоги". За два рубля лоцман-вожа сопровождал от
Мудьюга к Архангельску купеческое судно, а за шесть рублей вел его обратно в
Двинскую губу. "Новоторговый устав", принятый во времена царя Алексея
Михайловича, установил пошлины на ввоз товаров, с тем чтобы торговля была
прибыльной для государства.
Корабельным вожей мог стать не всякий рыбак. Надо было обладать
отменным знанием своего ремесла, усвоить глубины моря в разных местах,
расположение отмелей, рифов, засоренных мест, иметь понятие о грунтах, о
направлении и переменах течений, времени приливов и отливов. Лоцманы
ориентировались по приметам, известным только им.
Это были предприимчивые и мужественные люди. А мужество требовалось
немалое: днем и ночью в любую погоду, при сильном ветре, иногда и в шторм,
по сигналу с иностранного корабля лоцман был обязан выходить на карбасе к
судну и становиться у штурвала.
Ивану Рябову не раз доводилось провожать корабли от Николо-Корельского
монастыря в Архангельск и выводить их из запутанного, нашпигованного
островами и мелями устья Двины не только в Белое море, но и сквозь вечную
толчею волн из горла его в океан. А уж заливы, протоки и устья Иван знал не
хуже любого лодейного кормщика -- с детства плавал на промыслы с рыбаками до
Мурмана и дальше.
Но сейчас, покидая остров, направляя суденышко к дому, Иван не ведал о
том, что его знание морского дела может нынче же кому-либо понадобиться.
Адмирал Шеблад долго сидел в каюте над картой, изучая Двинскую губу. Но
карта была неточна, не так подробна, как требовалось. На ней не были
отмечены коварные места, о которых адмирал слышал еще в Стокгольме, и
датские лоцманы, нанятые в Гельзингере для сопровождения эскадры, на подходе