Страница:
Вскоре после этого они свернули с шоссе на проселок, идущий вдоль транспортного канала. Мимо на палубах моторизованных лихтеров проплывали японские танки, а экипажи спали на расстеленных брезентовых тентах. В обычное время Джим при виде этих боевых машин наверняка дал бы волю воображению, но теперь его интересовали одни только самолеты. Как ему хотелось оказаться плечом к плечу с теми японскими летчиками, которые атаковали Перл-Харбор и разнесли американский флот, или в экипаже какого-нибудь из торпедоносцев, отправивших на дно «Отпор» и «Принца Уэльского». Может быть, после войны ему удастся вступить в японские военно-воздушные силы и нашить на рукав эмблему с Восходящим Солнцем — вроде как тем американским летчикам из «Летающих тигров»
[37], которые носят на кожаных куртках флаг китайского националистического правительства.
Ноги у Джима уже отваливались от усталости, но он по-прежнему стоял, вцепившись в кабину, когда грузовик на полной скорости вырулил на финишную прямую к воротам лагеря Усун. Про себя он решил, что японские самолеты на равнине Янцзы — добрый знак, и теперь он наверняка вскоре увидит родителей. Их обогнал маленький одномоторный истребитель и, несомый золотистым подбоем крыльев, вскарабкался в послеполуденное небо. Джим поднял руки в стороны — солнце тут же залило крышу кабины, покрытую пятнами камуфляжной краски, которая перепачкала ему ладони и запястья, — и представил, что он тоже самолет. За его спиной голландка тяжело рухнула на пол кузова. Она лежала у ног отца, а доктор Рэнсом и японец-охранник пытались поднять ее и усадить обратно на сиденье.
Они проехали по деревянному мостику через рукав искусственного озера, мимо выгоревшего остова загородного клуба: не сгорели только псевдотюдоровские балки из крашеного железобетона. На мелководье лежал корпус прогулочной яхты, сквозь палубу пророс тростник; впрочем, тростниковые заросли разбрелись теперь и по всему пляжу, вплоть до самого пепелища.
Впереди военный грузовик как раз свернул в ворота заброшенного скотного двора, на котором, судя по всему, недавно отбушевал еще более страшный пожар. У караулки лениво прохаживались несколько японских солдат и следили за тем, как рабочие-китайцы разматывают колючую проволоку и прибивают ее к сосновым столбам. За караулкой стояли склад стройматериалов, окруженный штабелями досок и горбыля, и бамбуковый навес, под которым отсыпалась на циновках возле печки-буржуйки еще одна бригада китайцев.
Грузовик остановился возле караулки; водитель и заключенные окинули взглядом открывшуюся им безрадостную перспективу. На месте бывшего скотного двора явно устраивали лагерь для гражданских лиц, но заключенных здесь начнут принимать не раньше чем через несколько месяцев. Джим сидел между Бейси и доктором Рэнсомом и злился на себя за нелепую уверенность в том, что его родители окажутся в первом же попавшемся им по дороге концлагере.
Между японцем-водителем и дежурным сержантом, ответственным за строительство лагеря, завязался продолжительный спор. С самого начала было ясно: сержант решил для себя, что ни грузовик, ни прибывшая с ним партия перемещенных лиц попросту не существуют. Он вышагивал взад-вперед по деревянной веранде караулки и задумчиво помахивал сигаретой, не обращая внимания на протесты водителя. Наконец он указал на заросший крапивой участок земли с внутренней стороны от ворот, который, видимо, счел ничейной территорией между лагерем и внешним миром.
Доктор Рэнсом медленно оглядел обширное пространство, сплошь в пеньках от сгоревших столбов, обугленный лабиринт, в котором когда-то сортировали скот.
— Не может быть, чтобы это и был наш лагерь. Если только они не хотят, чтобы мы сами же его и отстроили.
Из-за воротника матросской куртки вынырнули бескровные уши Бейси. Ему едва хватало сил на то, чтобы сидеть более или менее прямо, но малейший признак открывающихся «возможностей» не мог не пробудить в нем интереса.
— Усун? Тут могут оказаться для нас кое-какие перспективы, доктор… мы все-таки первые сюда приехали…
Доктор Рэнсом снова взялся было помогать госпоже Хаг встать с пола, но охранник-японец тут же махнул в его сторону стволом винтовки и указал на место. Сержант стоял по колено в крапиве и глядел через задний борт на изможденных пленников. Старухи-миссионерки в лужах мочи лежали у ног своих мужей. Мальчики-англичане притиснулись поближе к Бейси, а госпожа Хаг положила голову на колени к отцу.
Джиму вдруг вспомнились мама и долгие счастливые часы, проведенные у нее в спальне за бриджем. В носу у него засвербело от слез, и он сглотнул их, освежив пересохшее горло. Может быть, доктору Рэнсому тоже не помешало бы научиться плакать? Он смотрел на тлеющий кончик сержантской сигареты, на мерцающий сквозь сумерки теплый зев печки-буржуйки. Бригада китайцев, работавших над возведением ограды, снялась с места и двинулась к бамбуковому навесу.
— Джим, ты уже всем успел надоесть, — предупреждающим тоном сказал доктор Рэнсом. — Сиди смирно, а не то я скажу Бейси, чтобы он тебя продал японцам.
— Вот я им сдался! — Джим вывернулся у доктора из-под руки и снова встал на колени за кабиной водителя. Раскачиваясь взад-вперед, он стал смотреть, как сержант ведет обоих японцев в караулку, где солдаты уже успели сесть за ужин. На освещенном керосиновой лампой столе стояли бутылки с пивом и рисовым вином. У печки присел на корточки кули и принялся раздувать угли, пока они не раскалились добела; по воздуху поплыл густой запах разогретого жира.
Джим должен был так или иначе привлечь к себе внимание японцев. Он знал, что солдатам нет до незваных гостей ровным счетом никакого дела, и они просто-напросто оставят их здесь на всю ночь. А утром сил на то, чтобы добраться до следующего лагеря, у заключенных уже не останется, и в результате их попросту вернут обратно в Шанхай.
Вечерний воздух воцарился над сгоревшим скотным двором. Китайские кули закончили ужинать и сидели теперь под своим бамбуковым навесом, пили рисовое вино и играли в карты. Японцы в караулке пили пиво. Над Янцзы взошли сотни звезд, и вместе с ними — бортовые огни японских самолетов. В двух милях к северу, за цепочкой погребальных курганов, Джим заметил огни японского сухогруза: корабль шел к морю, и его белые палубные надстройки плыли над сумеречными полями подобием призрачного замка.
От одной из миссионерок шла густая вонь. Ее муж сидел на полу, рядом с нею, опершись спиной о ноги доктора Рэнсома. Стараясь не упустить из виду сухогруз, Джим перебрался на крышу кабины. Он сидел там и смотрел, как корабль ускользает в ночь, а потом поднял голову и стал разглядывать звезды. Он уже год как задался целью — еще с прошлого лета — выучить основные созвездия.
— Бейси… — У Джима закружилась голова; ночное небо стремительно опрокинулось ему прямо в лицо. Он потерял равновесие и упал на крышу кабины, чуть-чуть не докатившись до края, потом сел — как раз вовремя, чтобы увидеть, как из караулки выходят водитель и несколько солдат. В руках у них были бамбуковые трости, и Джим решил, что они собираются избить его за то, что он сидел на крыше. Он мигом скользнул в кузов и лег на полу, рядом с голландкой.
Водитель открыл задний борт. Борт с грохотом упал, и японец звучно провел тростью по закрепленным на нем цепям. Он стал кричать на заключенных и жестами приказал им выгружаться. Госпожа Хаг и оба старика при помощи доктора Рэнсома спустились в крапиву. Потом, вместе с Бейси и мальчиками-англичанами они пошли вслед за солдатом к складу пиломатериалов. Обе миссионерки так и остались лежать на грязном полу. Они были все еще живы, но когда доктор Рэнсом попытался вернуться за ними, водитель замахнулся на него тростью и отогнал от машины.
Джим, стараясь не наступать в лужи, подошел к краю кузова и спрыгнул на землю. Он уже собрался было бежать вслед за доктором Рэнсомом, но тут водитель схватил его за плечо и указал на застывшего на крыльце караулки сержанта. Сержант стоял, освещенный со спины светом керосиновой лампы, и держал в руках маленький мешок, так, словно это была дубинка с залитым в тяжелую часть свинцом.
Джим осторожно подошел к сержанту, и тот швырнул мешок на землю, ему под ноги. Джим встал на колени в глубокой двойной колее, оставленной колесами грузовика, и одарил сержанта самой лучезарной из своих улыбок. В мешке лежали девять сладких картофелин.
Весь следующий час Джим деловито сновал по двору. Его товарищи по несчастью улеглись отдыхать на складе пиломатериалов, а он тем временем заново разжег потухшую было буржуйку.
Под скучающими взглядами китайских кули он сперва раздувал угли, пока не появилось пламя, а потом не дал огню угаснуть, подкармливая щепой. Доктор Рэнсом и мальчики-англичане принесли ему из бочки за караулкой ведро воды. Госпожа Хаг уже успела напиться из этого ведра, но Джим решил, что пить будет потом, когда остынет вода из-под картошки. Доктор Рэнсом пытался помочь ему с чугуном, но Джим попросту его отпихнул. Евроазиатки в фильтрационном центре научили его, что быстрее всего картофель варится в малой воде под плотно прижатой крышкой.
Позже, перед тем как отнести сварившиеся картофелины на склад, Джим выбрал себе самую крупную. Он сидел на сосновых досках, рядом с доктором Рэнсомом, а мужья-миссионеры лежали на груде опилок, слишком слабые для того, чтобы есть. Джиму было жаль тратить на них даже самую крохотную картофелину. С другой стороны, эти старики были нужны ему живыми, чтобы добраться до следующего лагеря. Голландка вроде бы держалась молодцом, даже несмотря на то что скормила свою картофелину мальчикам-англичанам. Но Бейси уже принялся осматривать склад с целью полной инвентаризации имеющихся «возможностей», и если японцы оставят их в Усуне, Джиму уж точно никогда не увидать родителей.
— На, Джим, держи. — Доктор Рэнсом протянул Джиму свою картофелину. Он откусил от нее с одной стороны, но большая часть сладкой мякоти осталась нетронутой. — На вкус ничего. Тебе понравится.
— Ну, спасибо… — Джим быстро проглотил вторую картофелину. Жест доктора Рэнсома удивил его. Японцы к детям относились хорошо, пара американских моряков в каком-то смысле тоже вела себя с ним по-дружески, но до сих пор Джиму казалось, что британцев дети в принципе не интересуют.
Он принес себе и Бейси картофельного отвара, а потом предложил густую мучнистую жидкость всем прочим. Джима знобило, и зубы у него стучали, но он подошел даже к старикам-миссионерам и опустился возле них на колени, надеясь, что эмблема Соборной школы вызовет в их душах хоть какую-то ответную искру веры и они немного оживут.
— Вид у них так себе, — пожаловался он доктору Рэнсому. — Может, хоть к утру наберутся сил и съедят свою картошку.
— Будем надеяться. Отдохни, Джим, ты и так уже совсем замотался, приглядывая за нами всеми. Завтра в дорогу.
— Н-да… и путь может выйти неблизкий. — От второй картофелины внутри у Джим разлилось приятное тепло, и ему в первый раз стало жаль доктора Рэнсома из-за этой воспалившейся раны на лице. В качестве ответной любезности он решил поделиться полезной информацией. — Если когда-нибудь окажетесь на похоронных пирсах в Наньдао, ни в коем случае не пейте тамошней воды.
Джим лежал на груде опилок, вдыхая ласковый запах сосны. Сквозь открытые двери были видны бортовые огни крейсирующих в ночи японских самолетов. Через несколько минут пристального наблюдения он был вынужден признать, что не может отыскать ни единого знакомого созвездия. Небо, как и все на свете, с первого же дня войны включилось в бесконечный процесс перемен. И японские самолеты, несмотря на подвижность, оставались единственным осмысленным и устойчивым элементом небесного пейзажа — второй зодиак над разбитой и разграбленной землей.
18
Ноги у Джима уже отваливались от усталости, но он по-прежнему стоял, вцепившись в кабину, когда грузовик на полной скорости вырулил на финишную прямую к воротам лагеря Усун. Про себя он решил, что японские самолеты на равнине Янцзы — добрый знак, и теперь он наверняка вскоре увидит родителей. Их обогнал маленький одномоторный истребитель и, несомый золотистым подбоем крыльев, вскарабкался в послеполуденное небо. Джим поднял руки в стороны — солнце тут же залило крышу кабины, покрытую пятнами камуфляжной краски, которая перепачкала ему ладони и запястья, — и представил, что он тоже самолет. За его спиной голландка тяжело рухнула на пол кузова. Она лежала у ног отца, а доктор Рэнсом и японец-охранник пытались поднять ее и усадить обратно на сиденье.
Они проехали по деревянному мостику через рукав искусственного озера, мимо выгоревшего остова загородного клуба: не сгорели только псевдотюдоровские балки из крашеного железобетона. На мелководье лежал корпус прогулочной яхты, сквозь палубу пророс тростник; впрочем, тростниковые заросли разбрелись теперь и по всему пляжу, вплоть до самого пепелища.
Впереди военный грузовик как раз свернул в ворота заброшенного скотного двора, на котором, судя по всему, недавно отбушевал еще более страшный пожар. У караулки лениво прохаживались несколько японских солдат и следили за тем, как рабочие-китайцы разматывают колючую проволоку и прибивают ее к сосновым столбам. За караулкой стояли склад стройматериалов, окруженный штабелями досок и горбыля, и бамбуковый навес, под которым отсыпалась на циновках возле печки-буржуйки еще одна бригада китайцев.
Грузовик остановился возле караулки; водитель и заключенные окинули взглядом открывшуюся им безрадостную перспективу. На месте бывшего скотного двора явно устраивали лагерь для гражданских лиц, но заключенных здесь начнут принимать не раньше чем через несколько месяцев. Джим сидел между Бейси и доктором Рэнсомом и злился на себя за нелепую уверенность в том, что его родители окажутся в первом же попавшемся им по дороге концлагере.
Между японцем-водителем и дежурным сержантом, ответственным за строительство лагеря, завязался продолжительный спор. С самого начала было ясно: сержант решил для себя, что ни грузовик, ни прибывшая с ним партия перемещенных лиц попросту не существуют. Он вышагивал взад-вперед по деревянной веранде караулки и задумчиво помахивал сигаретой, не обращая внимания на протесты водителя. Наконец он указал на заросший крапивой участок земли с внутренней стороны от ворот, который, видимо, счел ничейной территорией между лагерем и внешним миром.
Доктор Рэнсом медленно оглядел обширное пространство, сплошь в пеньках от сгоревших столбов, обугленный лабиринт, в котором когда-то сортировали скот.
— Не может быть, чтобы это и был наш лагерь. Если только они не хотят, чтобы мы сами же его и отстроили.
Из-за воротника матросской куртки вынырнули бескровные уши Бейси. Ему едва хватало сил на то, чтобы сидеть более или менее прямо, но малейший признак открывающихся «возможностей» не мог не пробудить в нем интереса.
— Усун? Тут могут оказаться для нас кое-какие перспективы, доктор… мы все-таки первые сюда приехали…
Доктор Рэнсом снова взялся было помогать госпоже Хаг встать с пола, но охранник-японец тут же махнул в его сторону стволом винтовки и указал на место. Сержант стоял по колено в крапиве и глядел через задний борт на изможденных пленников. Старухи-миссионерки в лужах мочи лежали у ног своих мужей. Мальчики-англичане притиснулись поближе к Бейси, а госпожа Хаг положила голову на колени к отцу.
Джиму вдруг вспомнились мама и долгие счастливые часы, проведенные у нее в спальне за бриджем. В носу у него засвербело от слез, и он сглотнул их, освежив пересохшее горло. Может быть, доктору Рэнсому тоже не помешало бы научиться плакать? Он смотрел на тлеющий кончик сержантской сигареты, на мерцающий сквозь сумерки теплый зев печки-буржуйки. Бригада китайцев, работавших над возведением ограды, снялась с места и двинулась к бамбуковому навесу.
— Джим, ты уже всем успел надоесть, — предупреждающим тоном сказал доктор Рэнсом. — Сиди смирно, а не то я скажу Бейси, чтобы он тебя продал японцам.
— Вот я им сдался! — Джим вывернулся у доктора из-под руки и снова встал на колени за кабиной водителя. Раскачиваясь взад-вперед, он стал смотреть, как сержант ведет обоих японцев в караулку, где солдаты уже успели сесть за ужин. На освещенном керосиновой лампой столе стояли бутылки с пивом и рисовым вином. У печки присел на корточки кули и принялся раздувать угли, пока они не раскалились добела; по воздуху поплыл густой запах разогретого жира.
Джим должен был так или иначе привлечь к себе внимание японцев. Он знал, что солдатам нет до незваных гостей ровным счетом никакого дела, и они просто-напросто оставят их здесь на всю ночь. А утром сил на то, чтобы добраться до следующего лагеря, у заключенных уже не останется, и в результате их попросту вернут обратно в Шанхай.
Вечерний воздух воцарился над сгоревшим скотным двором. Китайские кули закончили ужинать и сидели теперь под своим бамбуковым навесом, пили рисовое вино и играли в карты. Японцы в караулке пили пиво. Над Янцзы взошли сотни звезд, и вместе с ними — бортовые огни японских самолетов. В двух милях к северу, за цепочкой погребальных курганов, Джим заметил огни японского сухогруза: корабль шел к морю, и его белые палубные надстройки плыли над сумеречными полями подобием призрачного замка.
От одной из миссионерок шла густая вонь. Ее муж сидел на полу, рядом с нею, опершись спиной о ноги доктора Рэнсома. Стараясь не упустить из виду сухогруз, Джим перебрался на крышу кабины. Он сидел там и смотрел, как корабль ускользает в ночь, а потом поднял голову и стал разглядывать звезды. Он уже год как задался целью — еще с прошлого лета — выучить основные созвездия.
— Бейси… — У Джима закружилась голова; ночное небо стремительно опрокинулось ему прямо в лицо. Он потерял равновесие и упал на крышу кабины, чуть-чуть не докатившись до края, потом сел — как раз вовремя, чтобы увидеть, как из караулки выходят водитель и несколько солдат. В руках у них были бамбуковые трости, и Джим решил, что они собираются избить его за то, что он сидел на крыше. Он мигом скользнул в кузов и лег на полу, рядом с голландкой.
Водитель открыл задний борт. Борт с грохотом упал, и японец звучно провел тростью по закрепленным на нем цепям. Он стал кричать на заключенных и жестами приказал им выгружаться. Госпожа Хаг и оба старика при помощи доктора Рэнсома спустились в крапиву. Потом, вместе с Бейси и мальчиками-англичанами они пошли вслед за солдатом к складу пиломатериалов. Обе миссионерки так и остались лежать на грязном полу. Они были все еще живы, но когда доктор Рэнсом попытался вернуться за ними, водитель замахнулся на него тростью и отогнал от машины.
Джим, стараясь не наступать в лужи, подошел к краю кузова и спрыгнул на землю. Он уже собрался было бежать вслед за доктором Рэнсомом, но тут водитель схватил его за плечо и указал на застывшего на крыльце караулки сержанта. Сержант стоял, освещенный со спины светом керосиновой лампы, и держал в руках маленький мешок, так, словно это была дубинка с залитым в тяжелую часть свинцом.
Джим осторожно подошел к сержанту, и тот швырнул мешок на землю, ему под ноги. Джим встал на колени в глубокой двойной колее, оставленной колесами грузовика, и одарил сержанта самой лучезарной из своих улыбок. В мешке лежали девять сладких картофелин.
Весь следующий час Джим деловито сновал по двору. Его товарищи по несчастью улеглись отдыхать на складе пиломатериалов, а он тем временем заново разжег потухшую было буржуйку.
Под скучающими взглядами китайских кули он сперва раздувал угли, пока не появилось пламя, а потом не дал огню угаснуть, подкармливая щепой. Доктор Рэнсом и мальчики-англичане принесли ему из бочки за караулкой ведро воды. Госпожа Хаг уже успела напиться из этого ведра, но Джим решил, что пить будет потом, когда остынет вода из-под картошки. Доктор Рэнсом пытался помочь ему с чугуном, но Джим попросту его отпихнул. Евроазиатки в фильтрационном центре научили его, что быстрее всего картофель варится в малой воде под плотно прижатой крышкой.
Позже, перед тем как отнести сварившиеся картофелины на склад, Джим выбрал себе самую крупную. Он сидел на сосновых досках, рядом с доктором Рэнсомом, а мужья-миссионеры лежали на груде опилок, слишком слабые для того, чтобы есть. Джиму было жаль тратить на них даже самую крохотную картофелину. С другой стороны, эти старики были нужны ему живыми, чтобы добраться до следующего лагеря. Голландка вроде бы держалась молодцом, даже несмотря на то что скормила свою картофелину мальчикам-англичанам. Но Бейси уже принялся осматривать склад с целью полной инвентаризации имеющихся «возможностей», и если японцы оставят их в Усуне, Джиму уж точно никогда не увидать родителей.
— На, Джим, держи. — Доктор Рэнсом протянул Джиму свою картофелину. Он откусил от нее с одной стороны, но большая часть сладкой мякоти осталась нетронутой. — На вкус ничего. Тебе понравится.
— Ну, спасибо… — Джим быстро проглотил вторую картофелину. Жест доктора Рэнсома удивил его. Японцы к детям относились хорошо, пара американских моряков в каком-то смысле тоже вела себя с ним по-дружески, но до сих пор Джиму казалось, что британцев дети в принципе не интересуют.
Он принес себе и Бейси картофельного отвара, а потом предложил густую мучнистую жидкость всем прочим. Джима знобило, и зубы у него стучали, но он подошел даже к старикам-миссионерам и опустился возле них на колени, надеясь, что эмблема Соборной школы вызовет в их душах хоть какую-то ответную искру веры и они немного оживут.
— Вид у них так себе, — пожаловался он доктору Рэнсому. — Может, хоть к утру наберутся сил и съедят свою картошку.
— Будем надеяться. Отдохни, Джим, ты и так уже совсем замотался, приглядывая за нами всеми. Завтра в дорогу.
— Н-да… и путь может выйти неблизкий. — От второй картофелины внутри у Джим разлилось приятное тепло, и ему в первый раз стало жаль доктора Рэнсома из-за этой воспалившейся раны на лице. В качестве ответной любезности он решил поделиться полезной информацией. — Если когда-нибудь окажетесь на похоронных пирсах в Наньдао, ни в коем случае не пейте тамошней воды.
Джим лежал на груде опилок, вдыхая ласковый запах сосны. Сквозь открытые двери были видны бортовые огни крейсирующих в ночи японских самолетов. Через несколько минут пристального наблюдения он был вынужден признать, что не может отыскать ни единого знакомого созвездия. Небо, как и все на свете, с первого же дня войны включилось в бесконечный процесс перемен. И японские самолеты, несмотря на подвижность, оставались единственным осмысленным и устойчивым элементом небесного пейзажа — второй зодиак над разбитой и разграбленной землей.
18
Бродяги
— Правее… правее… нет… то есть левее!
Грузовик осторожно взбирался на деревянный настил понтонного моста, а Джим, высунувшись из окна кабины, отдавал указания шоферу. Японские саперы навели эту временную переправу через речку Сучжоу в первые же недели после нападения на Перл-Харбор, но движение по нему было слишком интенсивным, и мост еле держался. Едва грузовик двинулся по направлению к первому стальному понтону, размокшие доски, кое-как скрепленные наполовину перетершимися канатами, начали вытворять бог знает что.
Водитель поставил Джима впередсмотрящим, и тот теперь внимательно следил за тем, как уходят под давлением передних колес под воду доски настила. Ему всегда нравилось наблюдать, как вода поднимается сквозь решетки или взбирается по ступеням причала. Мутно-бурый поток смыл с изношенных покрышек слой пыли и явил на свет божий оттиснутое сбоку название фирмы-производителя — «Данлоп», британская компания, хорошая примета, если иметь в виду поиски родителей. Грузовик, скрипя старенькими рессорами, то и дело кренился набок. За спиной по кузову перекатывались человеческие тела, но Джим был совершенно заворожен тем, как хлещет вода сквозь зубчатые колесные диски — как будто под днищем грузовика устроили потайной фонтан.
— Левее… левее!… — выкрикнул Джим, но в кузове уже зашелся воплями солдат-охранник. Водитель с усталым вздохом вытянул на себя ручной тормоз, приказал Джиму убираться из кабины и сам тоже вышел на залитый речным течением настил.
Джим пролез в кузов через заднее окно кабины. Он перебрался через вытянутые ноги доктора Рэнсома и приготовился с самым живым участием стать свидетелем разгорающегося спора между водителем и охранником.
В двухстах ярдах ниже по течению японская саперная команда поднимала рухнувший центральный пролет старого железнодорожного моста. Джиму очень нравилось, что можно понаблюдать за такой интересной работой. Все утро он ощущал внутри какую-то непривычную легкость, а мерное течение воды поверх настила успокаивало глаз. Он измерил себе пульс, прикидывая, не подхватил ли он бери-бери, или малярию, или еще какую-нибудь из тех болезней, о которых говорили доктор Рэнсом с госпожой Хаг. Ему как будто даже захотелось попробовать какую-нибудь новенькую болезнь, но потом он вспомнил фильтрационный центр и американские самолеты в небе над Шанхаем. Прошлой ночью, когда они остановились на ночлег возле свинофермы, на которой хозяйничали японские жандармы, Джим начал подозревать, что даже доктор Рэнсом видит самолеты.
По правде говоря, вид у доктора Рэнсома был не слишком. С тех пор как они уехали из Усуна, воспаление со скулы и лба перекинулось у него и на челюсть, и на нос. Теперь он лежал в кузове на полу, подставив яркому солнцу подозрительно белые ноги. Он спал, но казалось, что одна половина его головы просто очень глубоко о чем-то задумалась. С Джимом они в последний раз говорили перед ужином, когда он хотел удостовериться, что мальчик получил от охранника-японца положенный ему паек целиком. Невероятным усилием воли он заставил Джима раздеться, а потом выстирал его одежду в свиной поилке, при помощи одолженного у госпожи Хаг куска душистого мыла.
Там же, на полу, рядом с ним сидел Бейси, и на коленях у него лежали головы обоих мальчиков-англичан: мальчики спали. Бывший стюард был все еще в сознании, но, как всегда, закуклился, целиком ушел в себя, и его лицо было похоже на испод надкушенного, забытого и понемногу высыхающего плода. Его часто рвало, и весь пол кузова был загажен мочой и блевотиной; выныривая из своего полузабытья, Бейси тут же принимался ворчать и требовать, чтобы Джим все это убрал.
Госпожа Хаг и ее отец тоже лежали на полу, но почти не разговаривали между собой, пытаясь сосредоточиться на каждой очередной попавшей под колеса выбоине. Обе миссионерские четы, к счастью, остались в Усуне. Их место заняли немолодой англичанин и его жена, чопорная особа из британского консульства в Нанкине. Они сидели в задней части грузовика, рядом с охранником, с лицами, лишенными всякого выражения, — какая-то у них там в Нанкине случилась трагедия. Между ними на скамье стоял плетеный чемодан с одеждой: водитель с охранником рылись в нем каждый вечер и всякий раз находили себе то туфли, то тапочки. Эти двое ни о чем между собой не говорили и только молча глядели на проплывающие мимо рисовые поля и каналы, из чего Джим сделал вывод: этих война больше не интересует.
Дважды в день, когда японцы останавливались, чтобы запалить на обочине костерок и приготовить себе еду, охранник приказывал Джиму отнести заключенным глиняный кувшин с водой. Все остальное время Джим был предоставлен самому себе и всей душой отдавался своей главной цели — довести старенький грузовик до того лагеря для интернированных, где японцы содержат отца и маму.
День за днем они выписывали по сельской местности милях в десяти к северо-западу от Шанхая прихотливую ломаную линию. Точного количества прошедших дней Джим не помнил, но по крайней мере они двигались вперед, а японцев, к счастью, никоим образом не беспокоило все ухудшающееся состояние заключенных.
В первый же день, выехав из Усуна и поколесив часа три по открытой местности, они добрались до бывшей семинарии св. Франциска Ксаверия на Сучжоуском шоссе, до одного из первых концентрационных лагерей, устроенных японцами вскоре после нападения на Перл-Харбор. В самой семинарии было полным-полно военных. Они до вечера простояли в длинной очереди из конфискованных автобусов Шанхайской транспортной компании, на которых привезли несколько сот бельгийцев и голландцев, штатских. Джим изо всех сил вглядывался в то, что происходило за двойным ограждением из колючей проволоки. Возле домиков слонялись группки британских солдат; многие сидели на плацу, на вынесенных из церкви молитвенных скамьях со спинками, похожие на паству какого-то странного собора под открытым небом. Но гражданских там не было — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Охранники-японцы были слишком заняты бесконечными перекличками, чтобы снизойти до новичков, прибывших сюда в надежде, что их тоже впустят. Джим стоял на скамье и размахивал руками, так, чтобы оказаться выше проволоки и чтобы любой человек в лагере смог его увидеть.
Впрочем, сотням скучающих солдат не было никакого дела ни до шанхайских автобусов, ни до сидящих в автобусах штатских. И у Джима стало легче на душе, когда они развернулись и двинулись восвояси. Грузовик взял курс на Сучжоу, и водитель разрешил Джиму пересесть к нему в кабину. Этот английский мальчик, который за первый день успел безумно ему надоесть, теперь отчего-то внушал чувство покоя: пусть слабое, но все-таки лучше, чем ничего. В карте, испещренной японскими иероглифами, Джим не понимал ни аза, как и в долгих, обращенных к заляпанному встречными насекомыми ветровому стеклу монологах. Но он то и дело вставал на колени на своем сиденье, чтобы выглянуть, стуча зубами, в окно — навстречу каждому пролетающему мимо самолету. Казалось, все японские военно-воздушные силы встали на крыло, чтобы нанести удар по китайским войскам на западе.
На плоских полях вдоль дороги Шанхай — Сучжоу когда-то тоже шли бои; растянувшиеся на многие мили залитые затхлой водой окопы и покосившиеся, в потеках ржавчины, купола дотов напомнили Джиму иллюстрации из энциклопедии к статьям вроде «Ипр» или «Сомма», этакий огромный военный музей, в котором вот уже много лет как не было ни единого посетителя. Осколки былой войны и беспрерывно мелькавшие над головой истребители и бомбардировщики несколько взбодрили его. Ему хотелось, подобно китайскому боевому воздушному змею, взлететь над ломаными линиями брустверов и приземлиться в одном из массивных, выстроенных из мешков с песком и втиснутых между погребальными курганами укрепрайонов. Джима расстраивало, что никто из товарищей по несчастью не разделяет его интереса к войне. Это помогло бы им сохранить присутствие духа — задача, которую сам Джим находил все более и более сложной.
Джиму постоянно приходило в голову, что истинным лидером этой бродячей труппы является не кто иной, как он, и эта мысль ему нравилась. По временам, когда он, скажем, нес тяжелый кувшин с водой или вечером разводил огонь в печке, он знал, что на него смотрят, как смотрели когда-то на Амхерст-авеню на младшего поваренка. Но если бы не было Джима и некому было бы собирать хворост и варить сладкий картофель, то даже доктор Рэнсом, даже Бейси уже давно отправились бы по той же дорожке, что и старухи миссионерки. Он заметил, что после того как они переночевали на свиноферме, где японцы устроили жандармский участок, все заключенные как-то разом решили, что они тяжело больны. Всю ночь японцы избивали вора-китайца; и вопли обреченного, подергивая рябью поверхность, разносились над залитыми водой рисовыми делянками. На следующее утро на полу лежали все, включая Бейси со своими легкими и доктора Рэнсома, глаз у которого заплыл уже совершенно.
Джима тоже знобило, но он наблюдал за пролетавшими японскими самолетами. От звука их двигателей в голове у него как-то прояснялось. Если настроение было ни к черту или, скажем, хотелось пожалеть себя, он вспоминал о тех серебристых самолетах, которые видел в фильтрационном центре.
Грузовик таки перебрался через речку по понтонному мосту, при помощи подоспевшего на выручку взвода японских саперов, которые вручную вытолкали его на противоположную сторону. Джиму стало трудно держать равновесие, и он соскользнул со скамьи на пол. Доктор Рэнсом вяло протянул руку, пытаясь ему помочь:
— Держись, Джим. Давай-ка перебирайся опять к водителю — проследи, чтобы он нигде не задерживался…
На лице у доктора Рэнсома пировали десятки мух, вгрызаясь в нагноившуюся рану вокруг глаза. Рядом лежали Бейси, Пол с Дэвидом, госпожа Хаг и ее отец. Сидела в задней части грузовика только английская чета с плетеным чемоданом, полным туфель.
Когда через задний борт в кузов забрался японский капрал, Джим, как мог, одернул блейзер. Капрал был очень сердит, у него были мокрые башмаки, и он, надсадно крича, командовал саперами, которые выталкивали застрявший на мосту грузовик. Когда машина добралась до противоположного берега, солдаты пошли вдоль линии воды обратно к железнодорожному мосту, где их ждала работа. Капрал, которому откровенно не понравился вид заключенных, начал отчитывать водителя. Он вынул из кобуры маузер и стал тыкать стволом в сторону оставшегося на том берегу противотанкового рва.
Джим вздохнул свободно, когда капрал все-таки повернулся к ним спиной и тоже пошел к мосту. Им всем, конечно, было очень худо, но перспектива отдыха в противотанковом рву отчего-то совсем его не радовала. Усидеть на скамейке становилось все труднее и труднее, а искушение лечь на пол рядом с доктором Рэнсомом, так, чтобы можно было смотреть прямо в небо, становилось почти непреодолимым. Однообразный ландшафт — рисовые делянки, речушки, пустые деревни — плыл себе мимо, выныривая из белой дымки: как будто перемололи и пустили на ветер кости всех мертвецов Китая. Пыль густым слоем покрыла кабину и капот грузовика, закамуфлировав его под стать тому царству, в которое он так торопился въехать. Сколько времени они провели в дороге? Цепочки погребальных курганов начали вести себя как-то не так, отводя Джиму глаза, волнами накатывая на переваливающийся с борта на борт автомобиль: живое море мертвых. Кругом лежали открытые гробы, пустые, готовые принять американских летчиков, которые вот-вот посыплются с неба. Гробов были тысячи, вполне достаточно, чтобы принять доктора Рэнсома и Бейси, и отца с мамой, и Веру, и младшего поваренка с Амхерст-авеню, и самого Джима…
Грузовик затормозил, и Джим ударился головой о кабину. У дороги стояла кучка крытых смоленой бумагой хибарок — на некотором расстоянии от ограды из колючей проволоки, за которой был берег канала. Джим без особого любопытства стал оглядывать маленький лагерь для перемещенных лиц, выстроенный в компаунде [38]керамической фабрики. У причала лежали два завалившихся на бок металлических лихтера, во дворе возле печей для обжига все еще стояли миниатюрные рельсовые платформы, груженные керамической плиткой. Ограждение проходило прямо по территории фабрики, и два кирпичных склада оказались включенными в лагерную зону. На крылечках деревянных домиков грелись на солнце мужчины и женщины, между окнами были натянуты веревки, а на веревках, этаким жизнерадостным набором сигнальных флагов, сушилось белье.
Джим опустил подбородок на борт грузовика. На дне кузова завозился, пытаясь сесть, доктор Рэнсом. Охранник перепрыгнул через задний борт и пошел к воротам, возле которых вокруг автобуса, принадлежавшего когда-то Шанхайскому университету, толпились японские солдаты. Изнутри, сквозь запыленные окна, выглядывали пассажиры: две монахини в черных апостольниках, несколько детей, ровесников Джима, и человек двадцать взрослых британцев, мужчин и женщин. Возле проволоки уже собралась группа заключенных. Засунув руки в карманы рваных шорт, они молча наблюдали за тем, как японский сержант зашел в автобус — посмотреть, кого ему привезли.
Доктор Рэнсом встал на колени у заднего борта, прикрыв рану на лице рукой. Джим смотрел на женщину в изношенном хлопчатобумажном платье: она стояла у ограды, взявшись обеими руками за проволоку. Она посмотрела на него, и выражение у нее на лице было точь-в-точь такое же, как у той немки с Коламбиа-роуд.
Грузовик осторожно взбирался на деревянный настил понтонного моста, а Джим, высунувшись из окна кабины, отдавал указания шоферу. Японские саперы навели эту временную переправу через речку Сучжоу в первые же недели после нападения на Перл-Харбор, но движение по нему было слишком интенсивным, и мост еле держался. Едва грузовик двинулся по направлению к первому стальному понтону, размокшие доски, кое-как скрепленные наполовину перетершимися канатами, начали вытворять бог знает что.
Водитель поставил Джима впередсмотрящим, и тот теперь внимательно следил за тем, как уходят под давлением передних колес под воду доски настила. Ему всегда нравилось наблюдать, как вода поднимается сквозь решетки или взбирается по ступеням причала. Мутно-бурый поток смыл с изношенных покрышек слой пыли и явил на свет божий оттиснутое сбоку название фирмы-производителя — «Данлоп», британская компания, хорошая примета, если иметь в виду поиски родителей. Грузовик, скрипя старенькими рессорами, то и дело кренился набок. За спиной по кузову перекатывались человеческие тела, но Джим был совершенно заворожен тем, как хлещет вода сквозь зубчатые колесные диски — как будто под днищем грузовика устроили потайной фонтан.
— Левее… левее!… — выкрикнул Джим, но в кузове уже зашелся воплями солдат-охранник. Водитель с усталым вздохом вытянул на себя ручной тормоз, приказал Джиму убираться из кабины и сам тоже вышел на залитый речным течением настил.
Джим пролез в кузов через заднее окно кабины. Он перебрался через вытянутые ноги доктора Рэнсома и приготовился с самым живым участием стать свидетелем разгорающегося спора между водителем и охранником.
В двухстах ярдах ниже по течению японская саперная команда поднимала рухнувший центральный пролет старого железнодорожного моста. Джиму очень нравилось, что можно понаблюдать за такой интересной работой. Все утро он ощущал внутри какую-то непривычную легкость, а мерное течение воды поверх настила успокаивало глаз. Он измерил себе пульс, прикидывая, не подхватил ли он бери-бери, или малярию, или еще какую-нибудь из тех болезней, о которых говорили доктор Рэнсом с госпожой Хаг. Ему как будто даже захотелось попробовать какую-нибудь новенькую болезнь, но потом он вспомнил фильтрационный центр и американские самолеты в небе над Шанхаем. Прошлой ночью, когда они остановились на ночлег возле свинофермы, на которой хозяйничали японские жандармы, Джим начал подозревать, что даже доктор Рэнсом видит самолеты.
По правде говоря, вид у доктора Рэнсома был не слишком. С тех пор как они уехали из Усуна, воспаление со скулы и лба перекинулось у него и на челюсть, и на нос. Теперь он лежал в кузове на полу, подставив яркому солнцу подозрительно белые ноги. Он спал, но казалось, что одна половина его головы просто очень глубоко о чем-то задумалась. С Джимом они в последний раз говорили перед ужином, когда он хотел удостовериться, что мальчик получил от охранника-японца положенный ему паек целиком. Невероятным усилием воли он заставил Джима раздеться, а потом выстирал его одежду в свиной поилке, при помощи одолженного у госпожи Хаг куска душистого мыла.
Там же, на полу, рядом с ним сидел Бейси, и на коленях у него лежали головы обоих мальчиков-англичан: мальчики спали. Бывший стюард был все еще в сознании, но, как всегда, закуклился, целиком ушел в себя, и его лицо было похоже на испод надкушенного, забытого и понемногу высыхающего плода. Его часто рвало, и весь пол кузова был загажен мочой и блевотиной; выныривая из своего полузабытья, Бейси тут же принимался ворчать и требовать, чтобы Джим все это убрал.
Госпожа Хаг и ее отец тоже лежали на полу, но почти не разговаривали между собой, пытаясь сосредоточиться на каждой очередной попавшей под колеса выбоине. Обе миссионерские четы, к счастью, остались в Усуне. Их место заняли немолодой англичанин и его жена, чопорная особа из британского консульства в Нанкине. Они сидели в задней части грузовика, рядом с охранником, с лицами, лишенными всякого выражения, — какая-то у них там в Нанкине случилась трагедия. Между ними на скамье стоял плетеный чемодан с одеждой: водитель с охранником рылись в нем каждый вечер и всякий раз находили себе то туфли, то тапочки. Эти двое ни о чем между собой не говорили и только молча глядели на проплывающие мимо рисовые поля и каналы, из чего Джим сделал вывод: этих война больше не интересует.
Дважды в день, когда японцы останавливались, чтобы запалить на обочине костерок и приготовить себе еду, охранник приказывал Джиму отнести заключенным глиняный кувшин с водой. Все остальное время Джим был предоставлен самому себе и всей душой отдавался своей главной цели — довести старенький грузовик до того лагеря для интернированных, где японцы содержат отца и маму.
День за днем они выписывали по сельской местности милях в десяти к северо-западу от Шанхая прихотливую ломаную линию. Точного количества прошедших дней Джим не помнил, но по крайней мере они двигались вперед, а японцев, к счастью, никоим образом не беспокоило все ухудшающееся состояние заключенных.
В первый же день, выехав из Усуна и поколесив часа три по открытой местности, они добрались до бывшей семинарии св. Франциска Ксаверия на Сучжоуском шоссе, до одного из первых концентрационных лагерей, устроенных японцами вскоре после нападения на Перл-Харбор. В самой семинарии было полным-полно военных. Они до вечера простояли в длинной очереди из конфискованных автобусов Шанхайской транспортной компании, на которых привезли несколько сот бельгийцев и голландцев, штатских. Джим изо всех сил вглядывался в то, что происходило за двойным ограждением из колючей проволоки. Возле домиков слонялись группки британских солдат; многие сидели на плацу, на вынесенных из церкви молитвенных скамьях со спинками, похожие на паству какого-то странного собора под открытым небом. Но гражданских там не было — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Охранники-японцы были слишком заняты бесконечными перекличками, чтобы снизойти до новичков, прибывших сюда в надежде, что их тоже впустят. Джим стоял на скамье и размахивал руками, так, чтобы оказаться выше проволоки и чтобы любой человек в лагере смог его увидеть.
Впрочем, сотням скучающих солдат не было никакого дела ни до шанхайских автобусов, ни до сидящих в автобусах штатских. И у Джима стало легче на душе, когда они развернулись и двинулись восвояси. Грузовик взял курс на Сучжоу, и водитель разрешил Джиму пересесть к нему в кабину. Этот английский мальчик, который за первый день успел безумно ему надоесть, теперь отчего-то внушал чувство покоя: пусть слабое, но все-таки лучше, чем ничего. В карте, испещренной японскими иероглифами, Джим не понимал ни аза, как и в долгих, обращенных к заляпанному встречными насекомыми ветровому стеклу монологах. Но он то и дело вставал на колени на своем сиденье, чтобы выглянуть, стуча зубами, в окно — навстречу каждому пролетающему мимо самолету. Казалось, все японские военно-воздушные силы встали на крыло, чтобы нанести удар по китайским войскам на западе.
На плоских полях вдоль дороги Шанхай — Сучжоу когда-то тоже шли бои; растянувшиеся на многие мили залитые затхлой водой окопы и покосившиеся, в потеках ржавчины, купола дотов напомнили Джиму иллюстрации из энциклопедии к статьям вроде «Ипр» или «Сомма», этакий огромный военный музей, в котором вот уже много лет как не было ни единого посетителя. Осколки былой войны и беспрерывно мелькавшие над головой истребители и бомбардировщики несколько взбодрили его. Ему хотелось, подобно китайскому боевому воздушному змею, взлететь над ломаными линиями брустверов и приземлиться в одном из массивных, выстроенных из мешков с песком и втиснутых между погребальными курганами укрепрайонов. Джима расстраивало, что никто из товарищей по несчастью не разделяет его интереса к войне. Это помогло бы им сохранить присутствие духа — задача, которую сам Джим находил все более и более сложной.
Джиму постоянно приходило в голову, что истинным лидером этой бродячей труппы является не кто иной, как он, и эта мысль ему нравилась. По временам, когда он, скажем, нес тяжелый кувшин с водой или вечером разводил огонь в печке, он знал, что на него смотрят, как смотрели когда-то на Амхерст-авеню на младшего поваренка. Но если бы не было Джима и некому было бы собирать хворост и варить сладкий картофель, то даже доктор Рэнсом, даже Бейси уже давно отправились бы по той же дорожке, что и старухи миссионерки. Он заметил, что после того как они переночевали на свиноферме, где японцы устроили жандармский участок, все заключенные как-то разом решили, что они тяжело больны. Всю ночь японцы избивали вора-китайца; и вопли обреченного, подергивая рябью поверхность, разносились над залитыми водой рисовыми делянками. На следующее утро на полу лежали все, включая Бейси со своими легкими и доктора Рэнсома, глаз у которого заплыл уже совершенно.
Джима тоже знобило, но он наблюдал за пролетавшими японскими самолетами. От звука их двигателей в голове у него как-то прояснялось. Если настроение было ни к черту или, скажем, хотелось пожалеть себя, он вспоминал о тех серебристых самолетах, которые видел в фильтрационном центре.
Грузовик таки перебрался через речку по понтонному мосту, при помощи подоспевшего на выручку взвода японских саперов, которые вручную вытолкали его на противоположную сторону. Джиму стало трудно держать равновесие, и он соскользнул со скамьи на пол. Доктор Рэнсом вяло протянул руку, пытаясь ему помочь:
— Держись, Джим. Давай-ка перебирайся опять к водителю — проследи, чтобы он нигде не задерживался…
На лице у доктора Рэнсома пировали десятки мух, вгрызаясь в нагноившуюся рану вокруг глаза. Рядом лежали Бейси, Пол с Дэвидом, госпожа Хаг и ее отец. Сидела в задней части грузовика только английская чета с плетеным чемоданом, полным туфель.
Когда через задний борт в кузов забрался японский капрал, Джим, как мог, одернул блейзер. Капрал был очень сердит, у него были мокрые башмаки, и он, надсадно крича, командовал саперами, которые выталкивали застрявший на мосту грузовик. Когда машина добралась до противоположного берега, солдаты пошли вдоль линии воды обратно к железнодорожному мосту, где их ждала работа. Капрал, которому откровенно не понравился вид заключенных, начал отчитывать водителя. Он вынул из кобуры маузер и стал тыкать стволом в сторону оставшегося на том берегу противотанкового рва.
Джим вздохнул свободно, когда капрал все-таки повернулся к ним спиной и тоже пошел к мосту. Им всем, конечно, было очень худо, но перспектива отдыха в противотанковом рву отчего-то совсем его не радовала. Усидеть на скамейке становилось все труднее и труднее, а искушение лечь на пол рядом с доктором Рэнсомом, так, чтобы можно было смотреть прямо в небо, становилось почти непреодолимым. Однообразный ландшафт — рисовые делянки, речушки, пустые деревни — плыл себе мимо, выныривая из белой дымки: как будто перемололи и пустили на ветер кости всех мертвецов Китая. Пыль густым слоем покрыла кабину и капот грузовика, закамуфлировав его под стать тому царству, в которое он так торопился въехать. Сколько времени они провели в дороге? Цепочки погребальных курганов начали вести себя как-то не так, отводя Джиму глаза, волнами накатывая на переваливающийся с борта на борт автомобиль: живое море мертвых. Кругом лежали открытые гробы, пустые, готовые принять американских летчиков, которые вот-вот посыплются с неба. Гробов были тысячи, вполне достаточно, чтобы принять доктора Рэнсома и Бейси, и отца с мамой, и Веру, и младшего поваренка с Амхерст-авеню, и самого Джима…
Грузовик затормозил, и Джим ударился головой о кабину. У дороги стояла кучка крытых смоленой бумагой хибарок — на некотором расстоянии от ограды из колючей проволоки, за которой был берег канала. Джим без особого любопытства стал оглядывать маленький лагерь для перемещенных лиц, выстроенный в компаунде [38]керамической фабрики. У причала лежали два завалившихся на бок металлических лихтера, во дворе возле печей для обжига все еще стояли миниатюрные рельсовые платформы, груженные керамической плиткой. Ограждение проходило прямо по территории фабрики, и два кирпичных склада оказались включенными в лагерную зону. На крылечках деревянных домиков грелись на солнце мужчины и женщины, между окнами были натянуты веревки, а на веревках, этаким жизнерадостным набором сигнальных флагов, сушилось белье.
Джим опустил подбородок на борт грузовика. На дне кузова завозился, пытаясь сесть, доктор Рэнсом. Охранник перепрыгнул через задний борт и пошел к воротам, возле которых вокруг автобуса, принадлежавшего когда-то Шанхайскому университету, толпились японские солдаты. Изнутри, сквозь запыленные окна, выглядывали пассажиры: две монахини в черных апостольниках, несколько детей, ровесников Джима, и человек двадцать взрослых британцев, мужчин и женщин. Возле проволоки уже собралась группа заключенных. Засунув руки в карманы рваных шорт, они молча наблюдали за тем, как японский сержант зашел в автобус — посмотреть, кого ему привезли.
Доктор Рэнсом встал на колени у заднего борта, прикрыв рану на лице рукой. Джим смотрел на женщину в изношенном хлопчатобумажном платье: она стояла у ограды, взявшись обеими руками за проволоку. Она посмотрела на него, и выражение у нее на лице было точь-в-точь такое же, как у той немки с Коламбиа-роуд.