Бондарь Александр. На развалинах Старой Крепости

Бондарь Александр
На развалинах Старой Крепости

   Бондарь Александр
   На развалинах Старой Крепости
   Из-за какой-то неприятности поезд два часа простоял на полустанке и пришёл в Москву только в три с половиной. Это огорчило Натку Шегалову, потому что адлерский скорый уходил ровно в пять, и у неё не оставалось времени, чтобы зайти к дяде.
   Тогда по телефону-автомату, набрав знакомый номер, она попросила кабинет начальника - Шегалова.
   - Дядя, - крикнула опечаленная Натка, - я в Москве!.. Ну да: я, Натка. Дядя, поезд уходит в пять, и мне очень, очень жаль, что я так и не смогу тебя увидеть.
   В ответ, очевидно, Натку выругали, потому что она быстро затараторила свои оправдания. Но потом сказали ей что-то такое, из-за чего она сразу обрадовалась и заулыбалась.
   Выбравшись из телефонной будки, Натка поправила чёрную
   кепку и вскинула на плечи не очень-то тугой рюкзачок.
   Ждать ей пришлось недолго. Вскоре рявкнул гудок, у подъезда вокзала остановился автомобиль, и крепкий пожилой мужчина в кожаной куртке распахнул перед Наткой дверцу.
   - И что за горячка? - cказал он сердито. - Ну, поехала бы завтра. А то "дядя", "жалко"... "поезд в пять часов"...
   - Дядя, - виновато и весело заговорила Натка, - хорошо тебе - "завтра". А я и так на трое суток опоздала. То билетов нет, то вдруг мать попросила: "завтра". А тут ещё поезд на два часа... Тебе сколько лет? Уже больше пятидесяти, а мне двадцать три. А ты - "завтра", "завтра"...
   - Ой, Натка! - почти испуганно ответил Шегалов, сбитый её бестолковым, шумным натиском. - Ой, Натка, и до чего же ты на мою Машку похожа!
   - А ты постарел, дядя, - продолжала Натка. - Я тебя ещё знаешь каким помню? В военной форме. Сбоку у тебя кобура с пистолетом. Полуботинки: грох, грох. Ты откуда к нам приезжал? Из Чечни? У тебя рука была прострелена. Вот однажды ты лёг спать, а я и ещё одна девчонка - Светка - потихоньку вытащили твой пистолет, спрятались под кровать и рассматриваем. А мать увидела и закричала на нас. Мы обиделись. А ты утром спрашиваешь у матери: "Даша, а почему девчонки такие невесёлые?" - "Да они, дуры, твой пистолет вытащили. Ещё перестреляют друг друга". А ты засмеялся: "Даша, успокойся. Это я был бы дурак, если б заряженный пистолет в кобуре оставил. Не трогай их, пусть смотрят". Ты помнишь это, дядя?
   - Нет, не помню, Натка, - улыбнулся Шегалов. - Давно это было. Ещё в девяносто четвёртом или в девяносто пятом. Я тогда из-под Грозного приезжал.
   Машина медленно продвигалась по Университетскому проспекту. Это был час пик и люди возвращались с работы. Без умолку гремели грузовики и трамваи. Но всё это нравилось Натке - и людской поток, и пыльные автобусы, и звенящие трамваи, которые то сходились, то разбегались своими путаными дорогами к каким-то далёким и неизвестным ей окраинам Москвы - к тем улицам, которые она, Натка, знает только по названиям.
   А, когда, свернув на одну такую, неизвестную Натке улицу, шофёр увеличил скорость, и машина с лёгким, упругим жужжанием понеслась по асфальтовой мостовой, широкой и серой, как туго растянутое суконное одеяло, Натка открыла окно и скинула кепку, чтобы ветер сильней бил в лицо и трепал, как хочет, её светлые, золотистого цвета волосы.
   В ожидании поезда они расположились на тенистой террасе вокзального буфета. Отсюда были видны железнодорожные пути, яркие семафоры и крутые асфальтовые платформы, по которым спешили люди на дачные поезда.
   Здесь Шегалов взял два шашлыка, бутылку пива и мороженое.
   - Дядя, - задумчиво сказала Натка, - в детстве я мечтала работать в милиции. Или служить в спецвойсках. Начала с того, что пыталась поступить на юрфак. Не взяли. Там надо на лапу дать. Идут туда не те, кто хочет охранять общество, а те, кто надеется за счёт этого общества жить. Работала - то там, то здесь. И получилось так, что прошлым летом мне пришлось пойти работать в детский лагерь. Сначала я думала - ненадолго. Но, вот, уже второй летний сезон... А я всё там же. Опять еду в тот самый лагерь - в лагерь, в котором я провела прошлое лето. Опять - общаться с малолетними недоумками, наркоманами и ворьём.
   Натка отодвинула шашлык, взяла блюдечко с розовым, быстро тающим мороженым и посмотрела на Шегалова так, как будто она ожидала ответа на сказанное.
   Но Шегалов выпил стакан пива, вытер ладонью жёсткие усы и ждал, что она скажет дальше.
   - Вот так, - кивнула Натка. - И похвалиться нечем. Если бы мне разрешили надеть милицейскую форму, я бы чувствовала себя по другому. А теперь... Светка - это та самая, с которой мы вытащили твой пистолет, учится в МГУ, через год получит диплом экономиста. Хоть это - и не моё, но я ей завидую. Завидую, потому, что она знает, куда идёт в жизни. А я - нет, я не знаю. Меня занесло на обочину.
   Шегалов пожал плечами.
   - Что тут сказать? Ты не любишь эту работу - замечательно. Бросай её. Я понимаю, ты боишься, что другую найти будет непросто. Но если ты будешь вечно держаться за неё, то так никогда ничего не изменится.
   - Не люблю, - подтвердила Натка. - Мне и самой даже иногда стыдно. Я думаю о том, что не все же там недоумки и выродки. Есть много хороших ребят. И им должен кто-то помочь в жизни. И если я не помогу, то кто тогда поможет?
   Шегалов опять пожал плечами:
   - Ну, что я могу тебе посоветовать? Я ведь никогда в детском лагере не работал. Ты у меня или у себя совета спрашиваешь?..
   Натка доела мороженое и отодвинула в сторону пустую вазочку с чайной ложкой. Потом сказала:
   - Не знаю... Не знаю, у кого. Но для себя я решила, что этот сезон отработаю - и всё на этом. Всё. Пусть оно это крутится как-нибудь без меня. Пусть.
   - Эх, Натка! - покивал Шегалов. - Смотрю я на тебя... ну, до чего же ты, Натка, на мою Машку похожа!.. Тоже всё хотела приносить пользу другим! с грустной улыбкой закончил он и посмотрел в окно.
   ...Шашлык был съеден, и диктор по радио объявил адлерский поезд.
   До платформы шли молча.
   - Будешь назад ехать - звони, - говорил ей на прощание Шегалов. - Будет время - приеду встречать, нет - так кого-нибудь пришлю. Погостишь два-три дня. Посмотришь Шурку. Ты её теперь не узнаешь. Ну давай, до встречи!
   Он любил Натку, потому что очень она напоминала ему старшую дочь, служившую в спецотряде МВД и погибшую в Чечне как раз тогда, когда и сам Шегалов усмирял вместе со своими бойцами поверженный в руины, пылающий Грозный.
   Утром Натка пошла в вагон-ресторан. Там было пусто. Сидел высокий мужчина и сосредоточенно жевал бифштекс. Две девушки пили кофе.
   Натка заказала себе бифштекс, салат и чашку кофе. Ожидая, пока кофе остынет, она вынула из-за цветка позабытый кем-то журнал. Журнал оказался четырёхлетней давности.
   "Ну да... всё старое: "Бомбовые удары по Белграду", "Американцы готовятся к высадке в Косово", "Президент Клинтон грозит Ираку". - она перевернула страничку и прищурилась. - И вот это... Это тоже уже прошлое". Перед ней лежала фотография, обведённая чёрной, как будто бы даже траурной каёмкой: это была двадцатидевятилетняя сербка Мария Караджич. Однофамилица легендарного героя сербского сопротивления, она возглавила партизанский отряд и сражалась в Боснии в девяносто втором году. Её объявил в розыск гаагский трибунал. Несколько лет Мария Караджич скрывалась, но американцы всё-таки захватили её. Гаагские судьи уже в возбуждении потирали руки, но каким-то чудом ей удалось бежать. Однако через четыре года Мария была вновь схвачена натовцами и убита в мрачных тёмных подвалах американской военной тюрьмы.
   Смуглое лицо с мягкими, не очень правильными чертами. Густые, немного растрёпанные, длинные волосы и глядящие в упор яркие, спокойные глаза.
   Вот такой, наверно, и стояла она; так, наверно, и глядела она, когда привели её для первого допроса к наглым американским офицерам или сотрудникам беспощадной военной разведки.
   ...Мария Караджич.
   Натка закрыла журнал и положила его на прежнее место.
   Погода менялась. Дул ветер, и с горизонта надвигались стремительные, тяжёлые облака. Натка долго смотрела, как они сходятся, чернеют, потом движутся вместе и в то же время как бы скользят одно сквозь другое, упрямо собираясь в грозовые тучи.
   Поезд круто затормозил перед небольшой станцией. В вагон вошли ещё двое: высокий, сероглазый, в костюмных брюках, в белой рубашке, с крестообразным шрамом ниже левого виска, а с ним четырнадцатилетняя смуглая девочка, с глазами тёмными и весёлыми.
   - Сюда, - сказала девочка, указывая на свободный столик.
   Она быстро уселась на стул и двумя руками подвинула к себе стеклянную вазу.
   - Папа, не возражаешь... - попросила она, указывая пальцем на большое красное яблоко.
   - Хорошо, но потом, - ответил отец.
   - Ладно, потом, - согласилась смуглая девочка и, взяв яблоко, положила его рядом с тарелкой.
   Мужчина достал сигарету.
   - Алика, - попросил он, - я забыл зажигалку. Пойди принеси.
   - Где? - спросила девочка и быстро встала со стула.
   - В купе, на столике, а если нет на столике, то в кармане пиджака.
   - То в кармане пиджака, - повторила смуглая девочка и направилась к открытой двери вагона.
   Мужчина открыл газету, а Натка, которая с любопытством слушала весь этот короткий разговор, посмотрела на него искоса и неодобрительно.
   Но вот пейзаж за окном поплыл - поезд тронулся. Мужчина отложил газету и быстро вышел. Вернулись они уже вдвоем.
   - Ты зачем приходил? Я бы и сама принесла, - спросила девочка, усаживаясь опять на стул.
   - Я знаю, - ответил отец. - Вспомнил, что забыл другую газету.
   Поезд ускорил ход. С грохотом пролетел он через мост, и Натка загляделась на реку, на луга, по которым хлестал грозовой ливень. И вдруг Натка заметила, что темноволосая девочка, спрашивая о чём-то отца, указывает рукой в её сторону. Отец, не оборачиваясь, кивнул головой.
   Девочка, придерживаясь за спинки стульев, направилась к ней и приветливо улыбнулась.
   - Простите, но это моё, - сказала она, указывая на торчавший из-за цветка журнал.
   - Почему твоё? - не поняла Натка.
   - Потому что это я забыла. Ну, утром забыла, - объяснила она, подозревая, что Натка не хочет отдать ей журнал.
   - Что ж, возьми, если твоё, - ответила Натка, заметив, как блеснули глаза у девочки и быстро сдвинулись брови.
   - Спасибо, - отчетливо произнесла темноволосая девочка и, схватив журнал, вернулась к своему месту.
   Ещё раз Натка увидала их уже тогда, когда она сошла в Сочи.
   Темноволосая девочка по имени Алика смотрела в распахнутое окно и что-то говорила отцу, указывая рукой на тёмные вершины уже недалёких гор.
   Поезд умчался дальше в сторону Адлера, а Натка, вскинув сумку, зашагала в город, чтобы сегодня же с первым автобусом уехать к берегу этого уже ей знакомого моря.
   В футболке и синих шортах, с полотенцем в руках, извилистыми тропками спускалась Натка Шегалова к пляжу. Когда она вышла на платановую аллею, то встретила поднимающихся в гору подростков. Они курили и грязно высказывались. Встречную девушку эти ребята проигнорировали.
   - Короче, я его одним ударом! - размахивая руками рассказывал маленький рыжий пацанчик. - Сразу половину зубов выплюнул.
   "Интересно, - подумала Натка, - это уже наши или ещё чужие?"
   Когда она спустилась на горячие камни, к самому берегу, то увидела, что у воды деловито дымят двое малолеток. Ветер равнодушно принёс Натке сладковатый запах анаши. "Неужели я выдержу здесь аж до конца сезона?" как-то очень спокойно подумала Натка.
   Она разделась и вошла в воду. Но не успела Натка окунуться по пояс, как с берега её окликнули. Она обернулась и увидела Алёшу Николаева, который работал в лагере старшим вожатым.
   - Натка, - соскакивая с велосипеда, закричал он сверху, - уральцы приехали?
   - Я не в курсе. Из Питера были человек десять. И ещё - с Воронежа. Пока, вроде, всё.
   - Ну, значит, ещё не приехали... Натка, - закричал он опять, вскакивая в седло велосипеда, - покупаешься, зайди ко мне или к Фёдору Константинычу. Есть дело.
   - Какое ещё дело? - удивилась Натка, но Алёша махнул рукой и умчался под гору.
   Море было тихое: вода светлая и тёплая.
   После всегда холодной и быстрой реки, в которой привыкла Натка купаться ещё с детства, плыть по солёным спокойным волнам показалось ей до смешного легко и несложно. Она заплыла довольно далеко. И теперь отсюда, с моря, эти кипарисовые парки, зелёные виноградники, кривые тропинки и широкие аллеи весь этот лагерь, раскинувшийся у склона могучей горы, вдруг показался ей светлым и прекрасным.
   На обратном пути она вспомнила, что её просил зайти Алёша. "Какие у него ко мне дела, интересно?" - подумала Натка и, свернув на крутую тропку, раздвигая ветви, направилась в ту сторону, где стоял штаб лагеря.
   Вскоре она очутилась на полянке, возле облущенного питьевого фонтанчика. Ей захотелось пить. Вода здесь была тёплая и невкусная. Натка сделала несколько глотков, потом сплюнула и пошла дальше.
   Алёшу Николаева Натка не застала. Ей сказали, что он только что ушёл в гараж. Оказывается, у уральцев в двенадцати километрах от лагеря сломалась машина, и они прислали гонцов просить о помощи.
   Гонцы - это Толька Шестаков и Амьер, смуглый, черноволосый паренёк из Кувейта - сидели тут же на скамейке, довольные собою и даже гордые.
   Однако гордость эта не помешала Тольке набить по дороге карманы чужими яблоками, а Амьеру - запустить огрызком в спину какому-то толстому, неповоротливому мальчишке.
   Мальчишка этот долго и боязливо оглядывался и всё никак не мог понять, от кого ему попало, потому что Толька и Амьер, оба, сидели невозмутимые и спокойные.
   - Ты откуда? Вас сколько приехало? - спросила Натка у неповоротливого и недогадливого паренька.
   - Из-под Тамбова. Один я приехал, - басистым и застенчивым голосом ответил мальчишка. - Из колхоза я.
   Звали тамбовского паренька Семён Баранкин.
   Он недоверчиво посмотрел в ту сторону, где сидели смирные и лукавые гонцы, потом добавил сердито: - И кто это в спину кидается? Тут и так вспотел, а ещё кидаются.
   Натка не успела больше ни о чём спросить Баранкина, потому что с крыльца её окликнул высокий старик. Это и был начальник лагеря, Фёдор Константинович.
   - Заходи, - сказал он, пропуская Натку в комнату. - Садись. Вот что, Ната, - начал он таким ласковым голосом, что Натка сразу встревожилась, - в верхнем санаторном отряде заболел вожатый Корчаганов, а помощница его Нина Карашвили порезала ногу о камень. Ну и - нарыв. А у нас, сама видишь, сейчас приёмка, горячка...так что обещал я тебе, что ты отдохнёшь денёк-другой с дороги, но, вот, сама понимаешь, не получается. - Фёдор Константинович развёл руками в стороны. - Придётся тебе приступать к работе прямо сейчас.
   - Хорошо, - Натка кивнула. - Как скажете.
   Большой радости она не выразила, но Фёдор Константинович радости и не ожидал.
   - Давай, - сказал он. - Начинай работать. С Ниной ты уже познакомилась?
   Натка кивнула.
   - Ну вот и замечательно. Присоединяйся к ней. Она тебе скажет, что делать.
   Натка привстала. Она хотела было пробормотать что-нибудь, но Фёдор Константинович уже выталкивал её из своего кабинета.
   - Давай, - говорил он, - давай, иди. А то у меня других дел полно. Двигай.
   ...Всех отрядов в лагере было пять. Три дня в верхнем санаторном, где вожатой оказалась Натка, было шумно и неспокойно.
   Только что прибыла последняя партия - средневолжцы и нижегородцы.
   Девчонки уже вымылись и разошлись по палатам, а мальчишки, грязные и запылённые, непривлекательной толпой сгрудились у дверей душевой комнаты.
   В душевую они заходили партиями по несколько человек. Иногда начинали грозно переругиваться, а то и драться.
   Несколько раз подходил к душевой дежурный по отряду, веснушчатый мальчик Иоська Розов, смотрел неодобрительно, но разнимать дерущихся не решался.
   Натка всё это время была занята вместе с другой вожатой - Ниной: они принимали уже вымывшихся мальчишек и распределяли их по палатам. Когда наконец закончили, к ним подошёл Иоська, и сказал, что время - к ужину.
   - Подавай сигнал, - ответила Натка, - сейчас я приду.
   Она про себя вздохнула и подумала, что после ужина хорошо бы просто посидеть где-нибудь и передохнуть. Тут к ней привели мальчишку, который, еле-еле сдерживая слёзы, рассказал, что у него украли сумку с вещами. Натка опять вздохнула и вместе с Ниной отправилась смотреть то место, где лежала пропавшая сумка.
   В половине девятого умывались, чистили зубы. Потом пришла заступившая на ночь дежурная, и Натка отправилась с коротким рапортом о том, что случилось сегодня, к старшему вожатому лагеря. После этого она была свободна.
   Вечер был жаркий, лунный, и Натка решила пройтись. Она поднялась в гору и там свернула по тропинке - к подножию одинокого утёса.
   Незаметно зашла она далеко, устала и села на каменную глыбу под стволом раскидистого дуба.
   Под обрывом чернело спокойное море. Где-то тарахтела моторная лодка. Чьи-то шаги послышались из-за поворота, и Натка подвинулась глубже в чёрную тень листвы, чтобы её не заметили. Вышли двое. Луна осветила их лица. Но даже в самую чёрную ночь Натка узнала бы их по голосам. Это был тот высокий, темноволосый мужчина в серых костюмных брюках, а рядом с ним шла девочка Алика.
   Перед тем как подойти к дереву, в тени которого пряталась Натка, они, по-видимому, о чём-то поспорили и несколько шагов прошли молча.
   - А как по-твоему, - останавливаясь, спросил высокий, - стоит ли нам, Алика, из-за таких пустяков ругаться?
   - Не стоит, - согласилась девчонка и добавила сердито: - Пап, в другой, раз, пожалуйста, ты эту тему не начинай. Всё равно мы с тобой не договоримся.
   - Ладно, - согласился тот. - Постараюсь учесть.
   Они поднялись по тропке, а потом свернули за угол, и фигуры их, на миг отчётливо показавшиеся на фоне лунного блеска среди морской глади, тут же пропали в тени кипарисов. Вскоре затихли вдалеке шаги.
   "Они из Адлера приехали, - подумала Натка. - Интересно: что же они здесь делают?"
   В комнате у дежурной Натке сказали, что одному мальчишке, пока он спал, сделали "велосипед": вложили бумажку между пальцами ног и подожгли бедолага закричал так, что проснулись в трёх соседних палатах, ещё трое мальчишек пришли жаловаться - им во сне вымазали лица зубной пастой, у двоих украли наличные деньги, в одной палате подрались, из мужского туалета дежурная учуяла сильный запах анаши, но с поличным никого не поймала, а в мусорном ведре женского туалета была обнаружена пустая бутылка из-под водки. А в общем, улеглись достаточно спокойно: по крайней мере, никого не убили. Это порадовало Натку, и она пошла в свою комнатку, которая была здесь же, рядом с палатами.
   Ночь была душная. Ночью в море что-то гремело, но спала Натка крепко и к рассвету увидела хороший сон.
   Проснулась она около семи. Завернувшись в простыню, пошла под душ. Потом босиком вышла на широкую террасу.
   Далеко в море дымили уходящие к горизонту военные корабли. Отовсюду из-под густой непросохшей зелени доносилось звонкое щебетание. Свежий утренний ветерок принёс ей сюда, на террасу, запахи солёного моря. А за лесом плотной и неподвижной стеной поднимались горы, по склонам которых тихо сползал молочно-голубоватый туман. И настолько всё это вдруг показалось Натке величественным, чарующе прекрасным, что она забыла начисто все свои вчерашние впечатления.
   - Хорошо! - негромко крикнула Натка и улыбнулась, услышав откуда-то из-под скалы такой же, как её, вскрик - весёлое чистое эхо.
   - Натка... ты чего? - услышала она позади себя удивлённый голос.
   - Корабли, Нина... - не переставая улыбаться, ответила Натка, указывая рукой на далёкий сверкающий горизонт.
   - А ты слышала, как сегодня ночью они в море палили? Я
   проснулась и слышу: у-ух! У-ух! Встала и пошла к палатам. Ничего, все, вроде, спят. Один Амьер проснулся. Я ему говорю: "Спи". Он лёг. Я - из палаты. А он шарах на террасу. Забрался на перила, ухватился руками за столб, и не оторвёшь его. А в море огни, взрывы, прожекторы. Мне и самой-то интересно. Я ему говорю: "Иди, Амьер, спать". Просила - ни в какую. Он стоит, молчит, ухватился за столб и как каменный. Даже не отвечает - словно и не к нему обращаюсь. Неужели ты ничего не слышала?
   - Нина, - помолчав, спросила Натка, - ты не встречала здесь таких двоих?.. Мужчина высокий, в серых костюмных брюках, а с ним темноволосая, смуглая девочка.
   - В серых брюках... - повторила Нина. - Нет, Натка, в сером костюме с девочкой не встречала. А кто это?
   - Я и сама не знаю.
   - Видела я человека в таких брюках, - не сразу вспомнила Нина. - Только тот был без девочки - он выходил из машины, иномарки.
   - И большой шрам на лице, - подсказала Натка.
   - Да, большой шрам на лице. Это кто, Натка? - спросила Нина и с любопытством посмотрела на подругу.
   - Не знаю, Нина.
   - Я встал, можно звонить подъём? - басистым голосом сообщил, выдвигаясь из-за двери, дежурный.
   - Можно, - сказала Натка. - Звони. "Какой же он неуклюжий!" - подумала она, глядя, как, размахивая короткими руками, Баранкин уверенно направился туда, где торчала кнопка звонка.
   Баранкин надавил кнопку, крепко прижал её и не отпускал больше минуты так, что разом обернувшиеся Нина и Натка закричали
   ему, чтобы он прекратил звонить.
   Среди соснового парка, на песчаном бугре, ребята, разбившись кучками, расположились на отдых.
   Занимался каждый - кто чем хотел. Одни, собравшись возле Натки, слушали её рассказы, другие играли в карты, несколько мальчишек с расстановкой, прицеливаясь, бросали ножик в расчерченный на земле круг, трое или четверо, отойдя чуть в сторону, курили.
   Амьер и Толька Шестаков сидели недалеко от Натки. Но они её не слушали. Бросив пару шишек в спину Баранкину, который, конечно же, не понял, кто в него бросил эти шишки, Амьер и Толька отвернулись - и от Баранкина и от Натки.
   - Толька, - спросил Амьер, - а ты слышал, как ночью сегодня стреляли? Я сплю, вдруг бабах... бабах... Как на фронте. Это корабли в море стреляли. У них манёвры, что ли. А я, Толька, на войне родился.
   - Ну, да. рассказывай! - равнодушно ответил Толька. - Ты всегда что-нибудь придумаешь.
   - Ничего не придумываю, мне мама всё рассказала. Они тогда возле границы с Ираном жили. Ты знаешь, где Иран? Нет? Ну, так я тебе потом на карте покажу. Там бои были сильные - иранцы как раз наступали. Грохот был или день, или два. И день и ночь грохот. Сестру и бабушку мать в подвал спрятала. Сидят они в подвале и всё молятся. Как чуть стихнет, сестра наверх вылезает. Как опять грохот, она снова в погреб.
   - А мать где? - спросил Толька. - Ты всё рассказывай по порядку.
   - Я и так по порядку. А мать всё наверху бегает: то хлеб принесёт, то консервы, то чемоданы укладывает. Вдруг к ночи стихло. Сестра сидит. Нет никого, тихо. Хотела она вылазить. Толкнулась, а крышка подвала заперта. Это мать куда-то ушла, а сверху ящик поставила, чтобы сестра никуда не вылазила. Потом хлопнула дверь - это мать. Открыла она подвал. Запыхалась, сама растрёпанная. "Вылезайте", - говорит. Сестра вылезла, а бабушка не хочет. Не вылазит. Еле уговорили её. Входит отец с автоматом. "Готовы? - спрашивает. Ну, скорее". А бабушка не идёт и говорит, что хочет здесь умереть. Еле-еле согласилась. Вышли наши на улицу и - в машину. А кругом всё горит: деревня горит, мечеть горит... Это от снарядов. А дальше у матери всё смешалось: как отступали, как их окружали, потому что тут на дороге я родился. Из-за меня наши в плен к иранцам чуть не попали. Еле выбрались.
   - Так ты сам где родился: в Ираке или в Кувейте?
   - В Ираке. В Кувейт наши потом перебрались, в девяносто первом - за неделю до прихода американцев. Отец в полиции работал. А после - в партизанском отряде; они американских солдат взрывали. Когда отряд разгромили, отец бежал и пробрался с Ирак.
   - Нельзя было отцу оставаться, - согласился Толька. - Могли бы запросто на фонаре повесить. Я читал, как это в Кувейте делалось.
   - Очень просто. У нас дедушка - старенький, нигде не был, и то год в тюрьме держали - за сына. А сестра у меня - ей сейчас двадцать четыре года, - так она и теперь в тюрьме сидит. Сначала посадили её - год сидела. Потом выпустили - два года на воле была. Теперь опять посадили. И уже четыре года сидит.
   - Скоро выпустят?
   - Нет, ещё не скоро. Ещё четыре года пройдет, тогда выпустят. Она в Центральной тюрьме сидит. Оттуда скоро не выпускают.
   - За что?
   - Она член БААСА. За это вот.
   Амьер молча кивнул головой, и оба притихли, обдумывая свой разговор и нехотя прислушиваясь к тому, что рассказывала Натка.
   - Толька! - тихо и оживлённо заговорил вдруг Амьер. - А что, если бы мы с тобой были учёные? Химики, какие-нибудь. И придумали бы такую мазь или порошок, которым если натрёшься, то никто тебя не видит. Я где-то такую книжку читал. Вот бы нам с тобой такой порошок, а?!
   - И я читал... Но только это всё враньё, Амьер, - усмехнулся Толька.
   - Ну и пусть враньё! А, вот, если бы?
   - И что - если бы? - заинтересовался Толька. - Тогда бы мы с тобой, конечно, что-нибудь придумали.
   - А что там придумывать! Купили бы мы с тобой билеты до границы.
   - А зачем билеты? - удивился Толька. - Ведь нас бы и так никто не увидел.
   - Дурак ты! - усмехнулся Амьер. - Так мы бы сначала не натёршись поехали. Что нам здесь натираться? Добрались бы до границы с Кувейтом, а там бы уже натёрлись. Потом перешли бы границу. Стоит американец с автоматом мы мимо, а он ничего не видит.
   - Можно было бы подойти сзади и кастетом по чайнику дать, - предложил Толька.
   - Можно, - согласился Амьер. - Он бы офигел - прям как Баранкин.
   - Фигушки! - возразил Толька. - В Баранкина это мы потихоньку, в шутку, типа. А тут так дали бы, что потом бы и не поднялся. Ну ладно, хорошо! А чё дальше?
   - А дальше... дальше поехали бы мы прямо к тюрьме. Убили бы одного часового, потом ещё... Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя...