Бондаренко Николай Алексеевич. Летим на разведку

   - Даю мотору по лапкам! - говорит он с иронией.
   Вдвоем с Лашиным они оценивают обстановку: до линии фронта более ста, до своего аэродрома около двухсот пятидесяти километров. Много! Дальнейший полет возможен только со снижением.
   - Дотянуть до своей территории хватит высоты? - спрашивает Лашин у Ермолаева.
   - Хватит. До своей территории хватит. А там посмотрим, - отвечает тот и смотрит на большую стрелку высотомера, которая ползет по кругу, показывая снижение.
   - Чтобы не встретиться с "мессерами" вновь, выходи на Азовское море. Там спокойнее, - говорит Лашин.
   - Понял.
   Юрий держит наивыгоднейшую скорость полета на одном моторе. Уже потеряно две с половиной тысячи метров высоты, а пролетели немного. Все время он и Лашин контролируют работу "здорового" мотора по показаниям приборов. Юрий старается не перегреть его.
   - Единственная надежда! - говорит он, глядя на левый мотор.
   - Выдержит? Ведь ему работать на максимальном режиме еще час? - спросил штурман.
   - Выдержит. Должен выдержать!
   Юрий попробовал снизить режим, но высота!.. Она стала падать катастрофически быстро. Скрепя сердце Юрий снова дал сектор газа вперед до отказа.
   - Друзья, как наши дела? - спрашивает Хабаров. - Я сижу в этой каталажке и вижу запачканные маслом мотор и шайбу.
   - Нормально, Сережа, нормально. Тяну потихоньку... Тише едешь - дальше будешь, - отвечает Ермолаев, называя стрелка-радиста по имени, которое тот сам себе дал в память о погибшем товарище.
   - От того места, куда едешь...
   - Юра, как-то не по себе, когда одна "палка" остановлена.
   - А ты бы хотел, чтобы и вторая остановилась?
   - Да нет, не дай бог - внизу фашисты. Сегодня ты сдаешь экзамен на боевую зрелость. Знай это!
   - Знаю. В полную силу стараюсь не опозорить авиацию и вас, сталинградцев. Надо хорошенько смотреть за воздухом!
   - Смотрю! За это будь спокоен. Появятся "мессы" - спуску не дам. А ты, Ермолайчик, тяни потихоньку.
   - Тяну!
   - Михаил, сколько километров осталось до линии фронта? Это справа, за морем, Ейск?
   - Мало осталось: тридцать километров, - занижает цифру Лашин. - Да, за морем Ейск. А точнее - за Таганрогским заливом. Спой нам, Хабаров, что-нибудь!
   - Ты все шутишь?
   - А почему бы мне не пошутить? Летчик у меня мировой, домой доставит знаю точно!
   На высоте две тысячи шестьсот метров пройдена линия фронта. Над своей территорией стало как-то сразу веселее. Но показания приборов совсем никуда не годятся. Температура воздуха у земли высокая - начал сильно греться работающий мотор. Стрелки приборов температуры воды и масла наползают на красную, запретную черту. Того и гляди, откажет второй мотор. Ермолаев сбавил немного газ. Высота падает быстрее, но и аэродром все ближе и ближе. Плотность воздуха у земли высокая - для полета хорошо, но левый мотор так нагрелся, что стал совсем плохо тянуть. Лашин смотрит за показаниями приборов и через каждые две минуты говорит Ермолаеву расстояние до аэродрома Мечетный.
   - Шесть километров осталось. Доверни вправо двадцать градусов, чтобы садиться с ходу! - говорит он.
   - Хорошо. Доворачиваю. Шасси выпускать по моей команде!
   - Понял.
   Высота двести метров. С этой небольшой высоты видны на аэродроме капониры, самолеты, землянки. Видно посадочное "Т". Юрий, довернув вправо, старается сесть с ходу.
   - Выпустить шасси! - дает он команду Лашину.
   - Выпускаю... Смотри хорошенько, Юра, - говорит Лашин и ставит рукоятку шасси на "выпущено".
   Из-за сопротивления выпущенного шасси стала резко падать высота, которая и так очень мала.
   - Не хватает высоты! Включаю правый мотор! - громко крикнул Ермолаев.
   Включено зажигание. Из выхлопных патрубков правого мотора вырвался сноп искр, а затем с выстрелами - пламя. Резкая тряска - и мотор неуравновешенно заработал.
   - Хорошо, хорошо! Посадочные щитки выпускать некогда!
   - Добира-аю! - громко тянет Ермолаев и производит с недолетом метров двести отличную посадку.
   - Дома, братцы! Дома! Чего еще лучшего желать? - послышался восторженный голос Хабарова.
   Срулив самолет с посадочной полосы влево, Ермолаев остановил его и выключил моторы.
   Катит "санитарка", бегут техники, летчики и все, кому просто интересно поглазеть, - знакомая авиационная картина.
   Не успел экипаж покинуть кабину, как техники уже сняли нижний капот правого мотора. На траву течет горячее масло. В левой части картера видна пробоина. Из нее торчит шатун и выходит слабый, похожий на пар, дымок.
   - Обрыв шатуна, - дает заключение подошедший сюда старший инженер полка инженер-майор Мазалов.
   - Да, обрыв... Но будет мотор, товарищ инженер-майор, и завтра к вечеру будет готов к полету самолет, - говорит техник Николай Мармилов.
   - Мотор будет. Идите за трактором и ставьте самолет в капонир.
   - Да какой там трактор! Все равно нам на стоянку идти. Бери, ребята! Покатили! - послышался голос техника Георгия Долгопятова.
   А в это время товарищи поздравляют Юрия с первым боевым вылетом. И... оборванным шатуном. Стоит Ермолаев весь мокрый и счастливый и благодарно смотрит на свой экипаж.
   - Доложу командиру эскадрильи Генкину, - говорит Лашин, - что ты сегодня отлично сдал экзамен на боевую зрелость. Молодец, Ермолайчик! - Он вынул платок, вытер им лицо, белокурую голову и добавил: - Пошли докладывать майору Соколову о выполнении задания.
   ...Закончился боевой день. У КП полка построение летного состава. Валентик командует:
   - Равняйсь! Смирно! Летчик Ермолаев, выйти из строя!
   Ермолаев печатает три шага вперед и поворачивается кругом.
   - Товарищи, - говорит взволнованно Валентик, - мы сегодня были свидетелями того, как в трудной боевой обстановке - при отказе мотора за линией фронта и преследовании истребителями - летчик младший лейтенант Ермолаев со штурманом Лашиным и стрелком-радистом Хабаровым, проявив отвагу и мужество, отлично выполнили боевое задание на разведку. Товарищ Ермолаев, поздравляю вас с первым успешным боевым вылетом. От лица службы объявляю благодарность!
   - Служу Советскому Союзу! - четко ответил Ермолаев.
   - С сегодняшнего дня вы - боевой летчик. Становитесь, товарищ Ермолаев, в строй. А вы, товарищ майор, - обратился Валентик к начальнику штабв, передайте мое приказание начстрою Кошевому, чтобы он записал благодарность в личное дело Ермолаева.
   - Есть!
   * * *
   Боевая работа нашего полка продолжается. В одном из боевых полетов погиб командир третьей эскадрильи майор Железный. Генкин, Покровский и я, совсем еще неопытный в командирских делах, шагнули вверх по служебной лестнице. Я стал командиром звена разведчиков. Это наложило на меня новые обязанности.
   А вскоре пришло радостное известие: меня наградили орденом Красного Знамени.
   Из-за отсутствия Покровского и меня экипаж Петра Моисеева выполнял ежедневно по два-три боевых вылета на разведку. Моисеев, с которым я соревнуюсь (в нашем полку и во время войны было организовано соревнование), опередил меня по количеству выполненных успешных боевых вылетов почти вдвое. Мне надо было срочно наверстывать упущенное.
   В мой экипаж назначен новый штурман. Младший лейтенант Зиновьев. Борис Зиновьев - очень сообразительный, в совершенстве знающий свое дело штурман. Кроме того, он - большой остряк. Любит подтрунить над ребятами, умеет дать удивительно меткие, накрепко прилипающие прозвища. Вместе с тем Зиновьев хороший, верный товарищ. Правда, мне и Баглаю как-то непривычно, что в нашем экипаже новый человек. Но что поделаешь, война есть война.
   ...Первое боевое задание в район Донбасса.
   Помню, когда мы покидали КП, капитан Василий Игнатьевич Мазуров предупредил меня:
   - Бондаренко, за линией фронта не лезьте на рожон.
   - Я не лезу, товарищ капитан. Но задание, которое вы дали, нужно же выполнить?
   - Задание нужно выполнить, а на рожон лезть не надо, - предупредил еще раз Мазуров.
   Прибываем на стоянку самолетов. Осматриваю машину. Запускаю моторы. Выруливаю на старт и взлетаю. Убираю шасси и после уборки шасси убираю посадочные щитки, выпущенные для облегчения взлета. Но они не убираются. Такого фокуса я на Пе-2 еще не встречал.
   - Баглай, посмотри, что там с щитками, - прошу стрелка-радиста.
   - Что ты сказал? Не понял. С какими щетками?
   - Не щетки, а щитки! Щитки посадочные посмотри, Петя!
   - Понял. Сейчас.
   После небольшой паузы снова в наушниках голос Баглая:
   - Командир, щитки выпущены полностью. Все нормально.
   - Тебе нормально, а мне ненормально! Я пошел на посадку!
   Зиновьеву все это не понравилось. И когда мы идем на запасную машину, он прямо говорит нам:
   - Вороны вы пуганые, а не лётчики...
   - Ступай к начальству, докладывай и освобождайся от пуганых!.. Не нравлюсь - ищи другого летчика!.. - вспылил я.
   - Ладно, не будем шуметь... - миролюбиво пробурчал он себе под нос.
   Взлетаем на запасной машине. И хорошо выполняем боевое задание.
   Со временем эта размолвка стерлась в памяти, мы привыкли друг к другу и стали жить душа в душу. Борис отлично ориентируется в воздухе, грамотно ведет разведку и, как мы шутили, чует свой аэродром по запаху наркомовских ста граммов.
   Летаем в основном в те же районы, в которые летали и раньше. Под крыльями наших самолетов проплывают Таганрог, Мариуполь, Осипенко, Сталино и другие шахтерские города.
   30 августа 1943 года освобожден Таганрог. Мы еще не знаем, что жизнь, боевая работа уже навечно связывают нас с этим городом.
   Немцы отступают. Наша помощь наземным войскам не требуется, и на бомбардировочные удары полк не летает. На разведку же тылов отступающего противника я и Моисеев "ходим" почти каждый день.
   У наших самолетов подработан ресурс моторов. Стали появляться отказы.
   Однажды после взлета на задание и набора высоты четыре тысячи метров из расширительного бачка водяной системы правого мотора стала бить фонтаном вода. Ясно, что высотный полет выполнять невозможно. Возвращаюсь. Но стартех Щербинин не верит мне.
   - Не может этого быть! - с ноткой удивления говорит он.
   Тогда командование отправляет меня вместе со стартехом на облет этой машины, чтобы тот проверил все сам. Вместо того чтобы дать исправную машину в проводить на задание, меня заставляют (вот еще развлечение!) катать над Павловкой стартеха.
   Взлетаю. Набираю высоту четыре тысячи метров. Сильно парит правый мотор. Если продолжать набор высоты, мотор от потери воды и недостаточного охлаждения перегреется и заклинит. Я умышленно выполняю глубокие виражи, а Виталий Гордеевич трясет меня за плечо и кричит:
   - Не надо, верю, снижайся!
   - Тебя бы за линию фронта сейчас прокатить. Что бы ты там сказал? гневно отвечаю ему.
   Ненужная, а точнее сказать, обидная подозрительность по отношению к летчикам, особенно у тех, кто сам не летал на боевые задания, в нашем полку существовала. Некоторым товарищам почему-то казалось, что они Родину любят крепче, чем мы.
   * * *
   ...22 сентября 1943 года. В этот день наш полк перебазировался на аэродром Люксембург-Розовка. Мы с Моисеевым начали летать на разведку в районы Мелитополя, Геническа, Армянска, Запорожья, Никополя, Каховки.
   Отказы материальной части все-таки случались. Самолеты, дорабатывающие ресурс моторов, которые не могут нести полной бомбовой нагрузки, почему-то дают только мне и Моисееву. А ведь нам нужно почти на полной их мощности набирать высоту, летать далеко за линию фронта. А там самолет должен быть особенно надежным... Вот и в Люксембург-Розовке...
   Получаю боевое задание на площадную аэрофотосъемку Перекопского перешейка. Шесть заходов. Высота фотографирования - семь тысяч метров.
   Бегу к машине, и сразу начинается... Мой самолет не исправен - бегу на запасной самолет летчика Заплавнова.
   Взлетаю.
   Набираю высоту.
   Все сначала шло хорошо, но на высоте шесть тысяч метров отказало высотное устройство бензиновой помпы правого мотора. Открываю кран кольцевания. С очень маленьким давлением бензиновая помпа левого обеспечивает работу обоих моторов. Посоветовавшись с Зиновьевым и взвесив все плюсы и минусы (машина "барахлит", работа рядом с аэродромом вражеских истребителей Аскания-Нова, удаление около ста километров за линией фронта), возвращаюсь, чтобы взлететь на новом запасном самолете и выполнить задание.
   Взлетаю. Отхожу не очень далеко от своего аэродрома, и (будь ты проклят!) на правом моторе обрывается клапан и пробивает крышку блока. Опять возвращаюсь.
   На стоянку самолетов прибывает начштаба Соколов. Он грозно, с этаким укором спрашивает:
   - Так в чем же дело, товарищ Бондаренко?
   Показываю Соколову запачканные маслом правый мотор, правую часть хвостового оперения и говорю:
   - Вы думаете, товарищ майор, что я боюсь лететь на задание? Напрасно.
   Соколов махнул рукой и, выругавшись, уехал. Зиновьев нервно курит и заключает:
   - Сошлет он нас в штрафную роту.
   - Тебя, Боря, нет, а меня наверняка сошлет.
   Кажется, нет в полку такого самолета, на котором не летал бы мой экипаж. Прибываю однажды в эскадрилью Генкина. Мне дают самолет. Его готовил стартех Асалхаев. Долбали Долбалиевич улыбается и хвалит машину.
   - Долбан Долбанович, - обращаюсь к стартеху, называя его, как многие в нашем полку, - зачем вы преждевременно хвалите?
   - Машина отличная!
   - Ладно, посмотрим...
   Мои опасения оправдались. В полете на машине, так щедро разрекламированной Асалхаевым, вдруг начало вываливаться шасси. Подожму, пройдет немного времени, и "ноги" вываливаются снова. Так что по прибытии на свой аэродром Зиновьеву пришлось выпускать шасси аварийно.
   Конечно, отказы материальной части случались в основном не по вине нашего технического состава. Просто моторы М-105, установленные на Пе-2, слабоваты мощностью, и поэтому Пе-2 плохо ходил на одном моторе. У них мал ресурс работы - сто пятьдесят часов. При работе (почти всегда на повышенном режиме) не выдерживают нагрузки некоторые детали. Отсюда и неприятности.
   - Товарищ полковник, двести восемьдесят четвертый полк по вашему приказанию построен! Командир полка - майор Валентик!
   - Здравствуйте, товарищи пикировщики!
   - Здравия желаем, товарищ полковник! - прогремело в ответ на весь аэродром.
   Прибывшие сегодня к нам командир дивизии Чучев, начальник штаба дивизии полковник Гаспарянц и другие офицеры штаба в хорошем настроении. Они даже немного взволнованы.
   - Товарищи офицеры, сержанты и рядовые! - говорит полковник Чучев. Товарищи Валентик и Синица! Товарищи Вишняков, Забиворот и Генкин! Обращаюсь также ко всем штурманам эскадрилий, командирам и штурманам звеньев, ко всем летчикам, штурманам самолетов, стрелкам-радистам, техникам, механикам, офицерам штаба и политработникам. Не прошли бесследно дни вашей учебы в Сальске. Штабом соединения получен приказ командующего ВВС Красной Армии маршала авиации Новикова от второго сентября этого года, в котором наши полки поставлены в пример всем Военно-Воздушпым Силам страны. В боевую летопись Великой Отечественной войны вами вписана славная страница. Молодцы! Так нужно бить врага! Мы еще гвардейцами станем! Как, товарищи, добьемся этого высокого звания?
   - Добьемся! - снова прогремело над аэродромом.
   - В этом я не сомневался. Полковник Гаспарянц, зачитайте приказ маршала.
   Мы внимательно слушаем приказ маршала авиации Новикова, в котором отмечены труд и подвиги каждого военнослужащего нашей дивизии.
   Командиру дивизии Чучеву, начальнику штаба Гаспарянцу, штурману дивизии подполковнику Федоренко, всему летному составу 86-го и 284-го полков "за высокую выучку по бомбардировочной подготовке и производство боевых действий с пикирования" объявлена благодарность.
   Этим же приказом награждены именными часами командиры полков Белый и Валентик, командир эскадрильи капитан Палий, командиры звеньев Никитин и Майков, летчики Харин и Болысов.
   - Все правильно! - вырвалось у стоявшего рядом со мной Пронина, когда был зачитан приказ.
   - Товарищ полковник, сегодня у нас праздник: такой приказ зачитан! восторженно обращается к комдиву летчик Угаров.
   - Да, товарищ Угаров, приказ действительно хороший. Мы первыми на советско-германском фронте применили бомбометание с пикирования группой. И обучили этим действиям все экипажи. Это я вам скажу!.. Вот вы, товарищ Пронин, сколько раз бомбили с пикирования?
   - Сорок пять, товарищ полковник.
   - Ну вот, еще тридцать пять вылетов - и Пронин Герой! Товарищи, вы знаете, что за восемьдесят выполненных боевых вылетов на бомбометание с пикирования по приказу Верховного Главнокомандующего положено представлять к званию Героя Советского Союза? - спрашивает нас комдив.
   - Знаем! - гудят голоса.
   - Мы, летчики, пикирование очень любим, - обращаясь к Чучеву, говорит Василий Герасимов. - Когда ставится боевая задача на бомбометание с горизонтального полета, у нас даже портится настроение. А вот с пикирования!..
   - Знаю. Я уже не раз слышал об этом. Пикирование при всем при том еще и отличный противозенитный маневр! А у вас, товарищ Герасимов, сколько боевых вылетов? Почему-то вы без награды. Помню, на вас давно уже наградной материал был.
   - Он свой орден в чемодане хранит. Бережет до дня победы! - бросает шутку стрелок-радист Монаев.
   Не слушая Монаева, Герасимов отвечает на вопрос комдива:
   - У меня, товарищ полковник, сорок вылетов, - затем он переводит взгляд на стрелка и, показав ему кулак, уже другим тоном произносит: - Вот закончится построение, и я скажу тебе, как разведчик разведчику...
   - Скажи, скажи ему, тезка! - засмеялся летчик Василий Голубев.
   - А гвардейцами мы скоро будем, товарищ полковник? - перебивая всех, громко спрашивает штурман Сенкевич.
   - Могу по секрету сказать: скоро, товарищи, будем гвардейцами! Но учтите: бить врага уже сейчас надо по-гвардейски! Бить его надо так, чтобы скорее изгнать с нашей священной земли. Ну что ж, может, уже и хватит разговоров? Вы новые цели получили?..
   - Есть цели, - отвечает капитан Вишняков.
   - Желаю успеха! А как на пикировании, именно на пикировании, девятый гвардейский вас прикрывает?
   - О, с асами девятого гвардейского мы чувствуем себя спокойно. "Худых" чертей к строю и близко не подпускают!
   - Молодцы! Так командиру полка Морозову можно и передать?
   - Так и передайте!
   - До свидания, товарищи.
   - До свидания, - дружно ответили мы.
   * * *
   ...27 сентября 1943 года. На старт с пикирующим вариантом подвески бомб выруливают самолеты эскадрильи Генкина. Получив задание на разведку в районы Мелитополя, Каховки, Херсона, Большой Лепатихи, Апостолова, Никополя, Большой Белозерки, Михайловки, я тоже выруливаю на старт. Каждый раз, уходя на разведку, знаю, что мои боевые друзья или уже улетели, или собираются на задание. И напрашивается вопрос: "Все ли мы прилетим домой?"
   Выполнив боевое задание, приземляю машину и заруливаю ее на стоянку. Летчики и техники стоят понурые. Догадываюсь - произошло что-то непоправимое.
   _ Кто-то не вернулся с задания, - говорит мне Зиновьев, внимательно разглядывая собравшихся. - Да, это чувствуется по обстановке...
   На стоянке техник Занегин. Он стоит слева - выключаю первым левый мотор.
   - Что случилось? - спрашиваю техника, сбросив с головы шлемофон.
   - Самолет Генкина не вернулся. Прямое попадание снаряда, - отвечает он.
   - Генкин? - с болью вырывается у меня. Как же это так!.. А?
   Выходим с Борисом из кабины. Спрашиваю у ребят подробности гибели экипажа Генкина, по в это время подъезжает полуторка, мы садимся в кузов и едем докладывать майору Соколову о выполнении задания. Когда он сказал: "Вы свободны", я направился к летчикам третьей эскадрильи.
   - Ты летал сегодня, Юра? - спрашиваю Ермолаева.
   - Летал.
   - Как все произошло?
   - Произошло так, как происходит, когда в центральный бензобак попадает крупнокалиберный снаряд. Машину мигом охватило пламя. Генкин "клюнул" вниз, сбросил бомбы, дотянул на свою территорию, и все трое - Генкин, Раицкий и Минченков - выпрыгнули.
   - Много было разрывов зенитных снарядов?
   - Вагон и маленькая тележка! Под Мелитополем они лупят как ошалелые! отвечает штурман звена Лакеенков.
   - Ведь что произошло? Мы должны были бомбить станцию Райхенфельд с боевым курсом двести тридцать градусов, - начал рассказывать Ермолаев. - И только решили перестраиваться для пикирования по звеньям, как сильным заградительным огнем ударили зенитки. Поверь, Коля: света белого не видно из-за разрывов.
   - Знаю, приходилось на своей шкуре испытать.
   - Ну вот. Командир отвернул влево. Мы ушли за линию фронта и зашли на станцию с тыла. Но в момент подачи командиром сигнала на перестроение в его самолет попал снаряд. Произошла, скажу, небольшая заминка, а потом Покровский с Лакеенковым взяли команду на себя, и мы, выпустив тормозные решетки, пошли восьмеркой в атаку на станцию.
   - И положили бомбочки точно в цель! - дополняет рассказ Ермолаева стрелок-радист Зубенко.
   - Потеря сегодня большая. Нет с нами командира Генкина, штурмана Раицкого и начальника связи Минченкова, - говорит летчик Анучиков, затягиваясь папиросой.
   - Это верно, что их ветром отнесло за линию фронта?
   - Верно, Коля. Я хорошо видел, - подтверждает штурман Иващенко. - У фашистов им, конечно, не поздоровится...
   - Может, они еще вернутся? Ведь на войне всякое бывает... - с надеждой говорит Ермолаев. И, немного помолчав, добавляет: - Не укладывается, братцы, все сегодняшнее в голове. Не укладывается...
   После освобождения станции Райхенфельд туда была послана группа однополчан под командой начальника воздушно-стрелковой службы полка капитана Вигдорова. И мы узнали немногое, но страшное.
   Штурмана эскадрильи капитана Раицкого, приземлившегося километром западнее Генкина и Минченкова, немцы долго преследовали с овчарками. Он отстреливался и был убит.
   Когда фашисты схватили Генкина и Минченкова и стали кричать: "Юдэ! Юдэ!" - Генкин плюнул офицеру в лицо. Гитлеровцы стали его бить автоматами, а затем слили из грузовой машины в ведро бензин, облили их и подожгли.
   Но и на этом фашистские изверги не остановились: они сровняли с землей месте захоронения Раицкого и в течение двух недель не разрешали населению похоронить Генкина и Минченкова. И все же нашлись люди, которые под покровом ночи присыпали обгоревшие тела героев землей.
   Группа Вигдорова похоронила Генкина и Минченкова у зеленого тополя-великана, далеко разбросившего свою богатырскую крону.
   Еще придут далекие, светлые послевоенные дни, и жители села Плодородное Мелитопольского района перенесут их останки в братскую могилу. Над ней расцветут цветы. Зашумит листвой посаженный пионерами парк. Станет на гранитный постамент бронзовый солдат. Приедут однополчане. Приедут, положат красные гвоздики и уронят горючие слезы жена, сестра и дочь Генкина. Они увидят зажиточную, привольную колхозную жизнь, искрящийся виноград, склонившиеся к земле ветки яблонь. Расскажут о своем отце, брате и муже. И услышат: "Мы внаем, что за родной край отдали жизнь лучшие наши люди, поэтому стараемся сделать для Родины больше хорошего, чтобы жить за себя и за них... Оставайтесь у нас. Будете всем нам родными". Но это придет, и придет не скоро...
   А сейчас мы, однополчане, жестоко мстим врагу за смерть боевых друзей. Мстим и за погибших в боях за Мелитополь товарищей из экипажей Ковалева и Попурина...
   Экипаж Панфилова после инцидента со своими "яками" на разведку уже не посылают, а назначенный в мое звено экипаж Угарова летает ведомым у командира полка. Так что больше всех, как говорится, работенки по разведке достается нам с Моисеевым. Мы этим довольны. Все новые и новые сведения о фашистских войсках доставляем командованию.
   ...В одном из вылетов за Днепр я замечаю неподалеку от крупного населенного пункта множество немецких самолетов-бомбардировщиков, стоящих в степи.
   - Борис, посмотри! - кричу и толкаю Зиновьева, записывающего что-то в бортовом журнале.
   - Аэродром Большая Костромка! Его никто еще не знает! - обрадованно произносит Борис и быстро вслух считает самолеты.
   - Захожу на фотографирование!
   - Заходи!
   - Вот это подвалило нам медведя сегодня, - говорю Борису, выполняя заход.
   - Баглай!
   - Слушаю!
   - Передай закодированно на КП: разведан аэродром Большая Костромка. На нем сто пять двухмоторных бомбардировщиков! - дает команду стрелку-радисту Зиновьев.
   - Понял, передаю! - коротко отвечает Баглай.
   - Ты хорошо сосчитал? - спрашиваю штурмана.
   - Хорошо. Борис Зиновьев считает самолеты на аэродромах с точностью плюс минус три. А мою ошибку, если она будет, поправит вот эта шкатулочка, отвечает Зиновьев, выключая тумблеры на щитке управления фотоаппаратами.
   Мы находимся в дальней точке маршрута. Это не очень приятно. Я часто поглядываю на лежащую далеко-далеко на восточном горизонте легкую синеватую дымку. Скорее бы туда, домой.
   - Слушай, Борька, а если, не дай бог, фотоаппараты замерзли и не сработали? Давай я еще разок зайду. Для гарантии... - говорю обеспокоенно штурману.
   - Давай! - соглашается Борис.
   Делаю повторный заход, и Зиновьев снова проходится по тумблерам управления фотоаппаратурой.