Боон Луис-Поль. Менуэт

   ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА ЗАЯВИЛ, ЧТО 4 ОБЕЗЬЯНЫ, ПОМЕЩЕННЫЕ ВНУТРЬ ФАУ-2, ПРОЛЕТЕЛИ ВМЕСТЕ С БОМБОЙ НА ВЫСОТЕ 40 000 MЕТРОВ И ЗАТЕМ БЛАГОПОЛУЧНО ПРИЗЕМЛИЛИСЬ - ОБЕЗЬЯНЫ НАХОДИЛИСЬ В СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЭТОЙ ЦЕЛИ СКОНСТРУИРОВАННОЙ КЛЕТКЕ, И В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ОНИ ЯВЛЯЮТСЯ ПЕРВЫМИ СУЩЕСТВАМИ, ДОСТИГШИМИ ТАКИХ ВЫСОТ В СТРАТОСФЕРЕ / МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА РЕШИЛА ИЗБАВИТЬСЯ ОТ МЛАДЕНЦА СРАЗУ ПОСЛЕ РОДОВ - РЕБЕНОК ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ ВЕЧЕРОМ, КОГДА ЛЮБОВНИК РОДИЛЬНИЦЫ БЫЛ НА РАБОТЕ - ОНА ПЕРЕРЕЗАЛА НОВОРОЖДЕННОМУ
   неким господином там, впереди, который носит такие потешные юбки, на улице он ходит в черном, а здесь, перед нами, в белом - как будто, молниеносно содрав с себя черную юбку, он сейчас расхаживает в одной нижней рубашке - туда-сюда туда-сюда, разыскивая своего Бога. Каждое воскресенье он ищет своего Бога да ищет, и при этом бормочет то да се на латыни. Он в конце службы тоже никогда не расхохочется. Иногда я сижу прямо напротив него в исповедальной: через решетку до меня доносится запах его табачного и ладанного дыхания, и потом он шепчет, что мне нельзя делать всего этого. Я рассказала ему, как мне обидно, что у меня все еще нет месячных, моих перемен, как это называется, и что груди мои пока не набухли - ох, потому-то каждый день я и вынуждена их щупать, проверяя, насколько они выросли, я должна их поглаживать, как незрелые фрукты, а сейчас они еще маленькие, как мушмула. Я не могу удержать свои руки ни от чего, я должна все потрогать, чтобы узнать. Я должна проверить сама, каким именно является предмет мягким или твердым, а еще - грубым и прочным или, наоборот, очень хрупким и нежнным, - я словно щупаю ткань, из которой будет шиться одежда. Станет ли и моя грудь твердой? Я это спросила в исповедальной, хотя считаю такой вопрос довольно диким. Но меня раззадоривает задавать именно такие вопросы и этим напрочь сбивать человека с толку. Я с удовольствием делаю что-нибудь "неправильное". Мне кажется совершенно глупым все, что делают взрослые таскают камни, строят дома, плодят детей... Мужчина, жене которого я помогаю, собирает газетные заметки - он их вырезает и наверняка скоро начнет куда-то вклеивать. Мне непонятно, зачем он это делает, ведь каждый день приходит новая газета и каждый день в ней полно точно таких же вещей, которые он вырезает. Иногда я их читаю, если я в доме одна, то есть когда он еще на работе в своих морозильных камерах и занимается делами, как это называет его жена. Мне давно уже хочется тоже вырезать парочку своих заметок и потихоньку перемешать их с его заметками - интересно, обнаружит ли он что-то постороннее? Он не похож на меня - и в то же время он очень похож: большинство людей почти все пропускает мимо ушей, в том числе его жена, но он сразу все подмечает, совсем как я... но мне кажется, что ему от этого грустно. И почему он считает все эти заметки грустными, а не глупыми? Может быть, это оттого, что он каждый день ходит в свои морозильные камеры и, может быть, там у него внутри что-то отмерзает - возможно, во всех нас существует некое... ну... растение, которoe помогает нам смеяться, а
   ПУПОВИНУ И ПОЛОЖИЛА ЕГО НА ПОЛОВУЮ ТРЯПКУ, А НАУТРО, ЗАВЕРНУВ В ЗАНАВЕСКУ, БРОСИЛА В ВОДУ / ДОВОЛЬНО ПОЛНАЯ ЖЕНЩИНА, БУДУЧИ ПЬЯНОЙ И ЖЕЛАЯ ПРОСПАТЬСЯ, РУХНУЛА В КРОВАТЬ, НО, К НЕСЧАСТЬЮ, УПАЛА ПРИ ЭТОМ КАК РАЗ НА СВОЕГО МЛАДШЕГО РЕБЕНКА, КОТОРЫЙ ВСЛЕДСТВИЕ ЭТОГО ЗАДОХНУЛСЯ, ДРУГОЙ ЕЕ СЫН, 3 ЛЕТ, ГОВОРИЛ ПОТОМ НА УЛИЦЕ, ЧТО ЕГО БРАТИК "УЖЕ НЕ ШЕВЕЛИТСЯ" / 17-ЛЕТНЯЯ ДЕВУШКА ПОЗНАКОМИЛАСЬ С СОЛДАТОМ, КОТОРЫЙ НАЗНАЧИЛ ЕЙ СВИДАНИЕ НА СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР, НО НАЗАВТРА ВМЕСТО
   у него это растение постепенно отмораживается. Очень жалко, потому что он единственный, кто видит так же, как я. О моем отце не стоит говорить таких, как он, сто на каждую сотню: он убежден, что Христос, дабы обеспечить себе существование, выращивал индеек, и когда я его спрашиваю: а Иисус Христос случайно не был коммунистом? - он бросает на меня уничтожающий взгляд. Женщина, к которой я хожу, тоже очень верующая, хотя и по-другому, все люди как люди, но каждый особенный. Она вполне умеет смеяться над этими делами: сначала писается со смеху, а потом боится, что на нее падет Наказание-с-Неба. Эта женщина охотно смеется и говорит, но мало думает. Она быстро все забывает и никогда не задает себе вопросов, которые могли бы поставить ее в тупик. Сначала я спрашивала ее о всяком-разном - не для того, чтобы получить ответы, а чтоб немножко ее завести. Все это было без толку. Я спрашивала ее, например, чем она объясняет в исповедальной, что за три года замужества у нее все еще нет детей? Но это до нее как-то не доходит. Ну, отвечает она уклончиво, сквернословить, например, тоже нельзя, но ведь все же люди так или иначе сквернословят. При этом надо считать, что исчерпывающее объяснение мне уже дано. Ведь еще вам нельзя между ног смотреть, так? - продолжаю я свою подначку. Тут она опять словно распахивается в хохоте. Ну а вы это делаете? - спрашивает она. Какое там! говорю я. - Священник же так распекать станет... - И снова она хохочет. Но ведь вы это делаете? - повторяет она. Как глупо задавать такой вопрос. Разве мне нельзя знать, меняется ли у меня что-то или нет? Представьте себе, что в какой-то день у меня начнутся эти дела, а я совсем к ним не готова! По сути, эта женщина прозрачна как стекло, то есть сразу видно, когда она о чем-то думает, и даже точно знаешь, о чем. Если у нее что-нибудь не выходит, она сразу тут как тут перед гипсовым святым со своими жалобами, слезами и с горящей свечечкой, а если все более или менее получается, она хохочет и поет песни. Точней, песни она обычно насвистывает - прямо как мужик. И в доме все она устраивает так, будто мужчина в нем именно она. Мне кажется, ей часто обидно, что она женщина. Думаю, я ее понимаю: ей хочется быть очень значительной - и поменьше "женщиной". Но что такое значительность? Я рассказала ей анекдот про мужчину, который заявил, что переселяется на Кубу, а другой его и спрашивает: зачем так далеко? на что первый отвечает: далеко... от чего? Она смотрела на меня так, будто должно было последовать продолжение. Я рассказала то же самое ее мужу, он тоже не засмеялся и, кроме того, тут же ушел наверх, в свою тюрьму. Но я видела, как и он думает, и знала о чем: далеко от
   ОДНОГО СОЛДАТА ЕЕ ПОДЖИДАЛИ ЧЕТВЕРО - ОТТАЩИВ ДЕВУШКУ ПО ПЕРЕУЛКУ В САД, ОНИ ЗАТКНУЛИ ЕЙ КЛЯПОМ РОТ И ИЗНАСИЛОВАЛИ, ЗАТЕМ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ УБЕЖАТЬ, ОНИ ИЗБИЛИ ЕЕ ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ, ЭТИХ ЧЕТВЕРЫХ ДОПРОСИЛИ В КАЗАРМЕ И ЗАДЕРЖАЛИ ЕЩЕ НЕКОЕГО ПЯТОГО, КОТОРЫЙ, БУДУЧИ СВИДЕТЕЛЕМ НАСИЛИЯ, НЕ ВМЕШАЛСЯ / ВО ВРЕМЯ ОБЛАВЫ БЫЛА РАСКРЫТА БАНДА, ЗАНИМАВШАЯСЯ РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ПОРНОГРАФИЧЕСКИХ ФИЛЬМОВ И КНИГ, А ТАКЖЕ ОРГАНИЗОВЫВАВШАЯ ВАКХАНАЛИИ С ГОЛЫМИ ТАНЦОРАМИ И ТАНЦОРКАМИ - ОБЫСКИ
   чего, черт побери? Он смотрит на меня с оттенком грусти - наверное, ему грустно оттого, что я такая невоспитанная. Нет, видимо, ему даже страшно от этого, наверно, он себя спрашивает, куда же катится мир, если такие абстрактные анекдоты рассказывают даже девочки. И вот он смотрит на меня, будто я совершила с ним какое-то прегрешение - ведь мне кажется смешным все, от чего ему грустно. Иногда я чувствую себя преступницей только потому, что я нахожусь в их доме. Правду сказать, он сбивает меня с толку точно так же, как я сбиваю других. Люди в большинстве своем слишком тупы и уродливы, потешаться над ними довольно просто, в половине случаев это просто до них не доходит. Он тоже знает это, но никогда об этом не говорит. Иногда я роняю коробочку с иглами - только чтобы услышать, что он на это скажет, но он только молча на меня смотрит. А вчера вечером она выпала у меня из рук сама, когда я услышала, что он открыл дверь, - так что я, сидя на корточках, собирала иглы, рассыпанные под шкафом, пока он жевал свои бутерброды, которые были как из булыжников сделанные. Жалко, что только мы с ним, видимо, и понимаем друг друга, и жаль, что он воображает себя, судя по его насмешливой улыбочке, кем-то лучше других. Как хорошо мы могли бы вместе гулять и вообще развлекаться! Сидя на корточках и собирая из-под шкафа иглы, я думала о том, как я могла бы рассказать ему, что я сегодня натворила в школе. Я должна была писать на доске диктант и шутки ради "забыла" одну букву в одном слове - и тогда вышло другое слово, которое уставилось на класс как-то оторопело, словно ему было стыдно, что оно, вот те на, оказалось написанным. Это было словечко, произносить которое нельзя, потому что оно означает то, что у женщин между ногами. А оно все-таки есть в словаре, я проверяла. Первый раз я услыхала его от двух мужчин на углу, которые с похабными рожами обсуждали какую-то женщину, вот они его и сказанули. В это время я как раз проходила мимо и видела, как они ржали оттого, что вогнали меня в краску. Сейчас это слово было написано мной на доске, и я снова покраснела - видеть слово куда хуже, чем его слышать, - но при этом, кстати, продолжила свою писанину как ни в чем не бывало. Правда, меня била дрожь от страха и какого-то удовольствия... Об этом мне и захотелось рассказать ему сейчас, когда я шарила под шкафом. Я бы ему сказала, что меня занимало не само слово, но это странное возбуждение, которое охватывает, когда откалываешь что-нибудь запретное. Я это делаю только затем, чтобы их как следует подначить, и еще, может быть, чтобы потом понаблюдать, как они будут себя вести - и решатся ли они вообще как-то отреагировать.
   ПРОВОДИЛИСЬ В ЧАСТНЫХ ОСОБОГО РОДА НОЧНЫХ КЛУБАХ, ФОТОСТУДИЯХ И МЕСТАХ ХРАНЕНИЯ ЭТИХ ПОХАБНЫХ ФИЛЬМОВ, ВСЕГО БЫЛО НАЙДЕНО БОЛЕЕ ДВУХ ТОНН ПОРНОГРАФИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛА И, КРОМЕ ТОГО, ЗАПИСАНО БОЛЬШЕ СОТНИ ИМЕН ТЕХ ЗРИТЕЛЕЙ, КОТОРЫЕ ПРИСУТСТВОВАЛИ НА ПОКАЗЕ ОЗНАЧЕННЫХ ФИЛЬМОВ, ЗАДЕРЖАНЫ БЫЛИ ТАКЖЕ СЕМЕРО ПОСРЕДНИКОВ, ПРОДАВАВШИХ БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ КАРТИНКИ, НАПАЛИ НА СЛЕД ЭТОЙ БАНДЫ БЛАГОДАРЯ ПОДСЛУШИВАНИЮ ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА, ВО
   Что касается училки, то она молча исправила ошибку, и я опять села за парту. Потом, в обеденный перерыв, я долго рассматривала хромированную картинку, которая нашлась в моей шоколадке: горный водосбор. Мне кажется, этот цветок у меня уже есть - чем больше ешь шоколада, тем меньше везет с картинками; к счастью, тот мужчина тоже собирает такие штуки, так что я могла бы с ним обмениваться. Так глупо, когда женатый мужчина, как школьница, собирает эти картинки, но все мы собираем что-нибудь, все мы что-нибудь делаем, а зачем? Мне доставляет удовольствие, идя вдоль сплошного ряда маленьких домов, перечислять то, что их обитатели там, внутри, лишь бы чем-то себя занять, сейчас делают: поддают, тискают баб, возятся с голубями... Мой отец все это проделывает одновременно: поддает, тискает баб, возится с голубями - и я спрашиваю себя что в этом можно находить? Не могу представить, что когда-нибудь мужчины будут ухлестывать и за мной, - нет, представить-то могу, но я не понимаю, что же они будут во мне видеть. Я ведь такая же, как они, у меня такой же каркас и такие же внутренности, только между ног устроено слегка по-другому. Но разве стоит лишь из любопытства делаться такими чокнутыми и без конца туда лазить? А все-таки это факт, и они ради этого готовы на всякие глупости, убийства и все такое. Мне кажется, они никогда не задумываются над тем, что у женщины, собственно, такой же каркас, как у них. Разве не так? Хорошенький фортелек бы вышел, если б, например, нарядить скелет! Вот обалдели бы они, занырнув под юбку! И чего ради мужчины пьют, тоже не могу понять. Я это дело, как только подвернется, обязательно попробую - уж я насосусь! - уж я так надерусь, что в башку шарахнет. Я стану трепаться без удержу - короче, уж выдам им всем такую белиберду! Боже мой, да я ведь и так несу пьяный бред!.. Я ведь и без того регулярно, что ни день, натаскиваю себя в словоблудии - другие-то выдают это лишь сквозь алкогольный туман!.. Странно, но никто этого не замечает.
   Нет ничего страшнее, чем иметь родителей. Почему у людей не так, как, например, у воробьев: те как обучат своих деток летать и - гоп-ля-ля! - с глаз долой. У людей период детства длится слишком долго. А еще слишком долго длится период отчетов и подчинения. Отчет надо давать о каждом часе, о каждой минутке своей жизни - как будто свое собственное время надо класть на весы, и от него нельзя потерять ни секундочки, потому что в конце жизни может не хватить веса... С чего это ты так поздно? - обычно спрашивает моя мать, причем с явным недоверием, будто подозревает меня в убийстве или в том, что я барахталась в по
   ВРЕМЯ КОТОРОГО ОДИН ИЗ ТОРГОВЦЕВ СКАЗАЛ, ЧТО НЕПРИЛИЧНЫЕ КНИГИ МОГУТ ПОПАСТЬ В РУКИ МАЛОЛЕТНИХ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТВЕТИЛИ ЕМУ НА ДРУГОМ КОНЦЕ ПРОВОДА, ЧТО У ТЕБЯ С ГОЛОВОЙ, ТЫ ЧТО ВДРУГ ЗАДЕЛАЛСЯ МОРАЛИСТОМ / ОДНА КРАСИВАЯ 14-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА ОБЫЧНО ВОЗВРАЩАЛАСЬ ДОМОЙ ПОСЛЕ ШКОЛЫ С БОЛЬШОЙ НЕОХОТОЙ, И ПОСКОЛЬКУ ОНА ПРИНЯЛА РЕШЕНИЕ ОТ ЭТОЙ ЖИЗНИ СБЕЖАТЬ, ТО ИЗ ШКОЛЫ ОДНАЖДЫ ТАК И НЕ ВЕРНУЛАСЬ, НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ ЕЕ НАШЛИ ПОДВЫПИВШЕЙ В ОБЩЕСТВЕ ВЕСЬМА СОМНИТЕЛЬНЫХ ТИПОВ
   стели с мужчиной. Мой отец со своими вопросами еще хуже - он смотрит на меня не только с подозрением, но еще с ревностью, прямо как жених. Мужчины ревнуют, когда прикасаются к их дочерям, и они требуют отчета. Жизнь идет строго по прямой, и со всех сторон зорко следят, не отклонилась ли ты хотя бы на сантиметр. Бесполезно спрашивать, кто именно прочертил эту прямую, она просто есть, и все наблюдают за ней с превеликим тщанием. Поэтому когда кто-то себя ведет не так, как он, по их мнению, должен себя вести, это называется "выйти за рамки". В школе прямая линия еще именуется "приличием" и "нравственностью", и мне забивают там голову чем угодно, лишь бы в ней не осталось места для мыслей собственных. К чему я клоню? Так уж мир устроен надо беспрерывно давать отчет соседям и вообще всем ("Что люди подумают?" сурово говорит моя мать), да, всем - и училке, и священнику, и его Богу. Мир, созданный ими, состоит из меры и веса - то есть из весов и из чего там еще? - из законов, заповедей, пограничных столбов и загородок. До Солнца от нас - миллион световых лет, до Брюсселя - 32,4 километра, хлеб стоит 7 франков 50 центов, у моей сорочки 23-й размер. Меня затолкали, зажали в эти узкие пределы, так что единственное оставшееся мне развлечение - это потешаться над ними. Довольно жалкое веселье для существа, произведенного на свет в миллионе световых лет от Солнца и в 332-х километрах от Парижа, но так уж прочерчена линия, и каждый свой проделанный шаг я должна запомнить, поскольку в любой момент о нем меня может спросить кто угодно - полицейский, священник, мой отец, Бог. Они мне надоели, это уж точно. И бесполезно над этим думать, ведь они мне надоели раз и навсегда. Но чего, собственно говоря, ты от меня хочешь? - спросила недавно с досадой моя мать, после того как у меня сорвался с языка вопрос, когда же настанет конец этому штопаному-перештопаному нижнему белью, от которого уже плакать хочется? Да, чего же я на самом деле требую? И я с удивлением очнулась - до сих пор я еще никогда не спрашивала себя так прямо в лоб, не только касательно этого нижнего белья, а касательно всего сразу. Чем больше об этом задумываешься, тем хуже становится, так что же на самом деле можно еще требовать? Я только могу перечислить, чего мне не хочется: находиться среди них, давая им постоянный отчет, носить нижнее белье, от которого, как в мясной лавке, несет какой-то тухлятиной, иметь парочку 23-его размера и видеть, что солнце всегда заходит на западе. Но чего же тебе тогда хочется? - спрашивает и женщина в том доме, где я помогаю. Как будто в каком-то общественном месте наклеен список, где перечис
   И ПРОСТИТУТОК, КОГДА МАТЬ ПОПЫТАЛАСЬ ВЕРНУТЬ ДОЧЬ ДОМОЙ, ТА НАОТРЕЗ ОТКАЗАЛАСЬ И ДАЖЕ УТОЧНИЛА, ЧТО УЖЕ СОБРАЛАСЬ ПРИНЯТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОТ ОДНОГО СУТЕНЕРА, ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, МАТЬ ВЫПИЛА СИЛЬНОЕ СНОТВОРНОЕ И ОТКРЫЛА ГАЗ, УЗНАВ О ЕЕ СМЕРТИ, ДЕВОЧКА НЕ ПРОЛИЛА НИ ЕДИНОЙ СЛЕЗЫ И ТОЛЬКО СКАЗАЛА, ЧТО НА ПОХОРОНЫ ИДТИ НЕ ЖЕЛАЕТ / ГРАЖДАНСКИЙ СУД РАСТОРГ БРАК, ЗАКЛЮЧЕННЫЙ 12 ЛЕТ НАЗАД ПРИ ДОВОЛЬНО СТРАННЫХ ИСХОДНЫХ ДАННЫХ: ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ОБА, МУЖ И ЖЕНА, ЯВЛЯЮТСЯ
   лены всевозможные желания - вычеркните, что не требуется. Никогда никто не спрашивает: а что ты хочешь еще узнать? Вот в чем дело. Некоторые вещи мне хочется еще узнать - попробовать, потрогать, увидеть, услышать, испытать на себе. Мне хочется напиться, да, я хочу этого - быть пьяной вдрабадан и выдать им бредятину на всю катушку, надраться аж вдребезги, всякое откалывать и болтать. И мне хочется, чтобы темной ночью на улице ко мне приставали мужчины. Правда-правда: я хочу, чтобы со мной это происходило смахивающие на канализационные трубы ночные улицы, где тебя с таким нетерпением и так возбуждающе подстерегают. Но нет человека, нет Бога, который разрешил бы мне это - они все хотят, чтобы я была другой, нежели я есть, и чтобы я положила себя в конце жизни на чашу их весов. Я должна попасть на их небо, не побывав ни разу хорошо поддатой и не узнав, что это такое - быть подстерегаемой мужчинами в темном переулке. Мой "вес"... иногда, сидя воскресным утром в церкви, я спрашиваю себя: сколько "веса" я уже потеряла и насколько я, незаметно для них, отклонилась от прямой линии? Там, несколькими рядами правее, сидит женщина, которой я помогаю, - она перебирает свои четки бездумно, но я вижу, как ее губы действительно шевелятся и пальцы считают шарики - странный способ общения с Тем, Кто находится от нас в миллионе световых лет. О чем она сейчас думает - и думает ли вообще? Мыслями своими она же должна где-то находиться, серая каша у нее в голове должна же иметь какое-то назначение? Она же не просто так, неподвижно, заполняет ее голову? А муж сидит рядом с ней и смотрит вперед туда, где крестится священник. Он сам никогда не крестится вместе с другими, он также не крестится перед едой - по этому жесту, кстати, можно определить, верит ли кто-то действительно или нет. Она, по привычке, крестится кривовато - так, как делала это ее мать, и она натачивает нож о камень, чтобы резать хлеб, - так, как это делал ее отец. Естественно, это просто обезьянничанье, но она-то не обезьяна, а вполне разумная женщина - особенно там, где это касается дел практических. Но ни одна обезьяна не является полностью обезьяной и ни один человек - полностью человеком. Хотя граница, правду сказать, достаточно очевидная, так что ее нетрудно заметить. Эта женщина довольно прямодушна и больше всего думает о продвижении. Она верит в такие дела, ну, например, что "Петр" означает "камень" и что мир был возведен на этом камне. Она устраивает много дел и думает о завтрашнем дне, умудряясь держать в голове еще какое-то яблочко ("Помогает от жажды!") и минутку, которую можно сэкономить, чтобы употре
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦАМИ ЖЕНСКОГО ПОЛА / МОЛОДЕЖНАЯ БАНДА СПЕЦИАЛИЗИРОВАЛАСЬ НА КРАЖЕ МАШИН, ВСЕ МАЛЬЧИКИ ЯВЛЯЛИСЬ ВЫХОДЦАМИ ИЗ ХОРОШИХ СЕМЕЙ, У НИХ БЫЛА 14-ЛЕТНЯЯ СПУТНИЦА, КРАСОТКА С ОБЛОЖКИ ЖУРНАЛА; В СТИЛЕ ГАНГСТЕРСКОЙ ЖУРНАЛЬНОЙ КРАСОТКИ, АВТОМОБИЛИ ПОЗВОЛЯЮТ НАМ КОМФОРТНО ПЕРЕМЕЩАТЬСЯ, ЗАЯВИЛИ ОНИ, А НАКОПЛЕННЫЕ ДЕНЬГИ МЫ ТРАТИЛИ НА ГУРМАНСКИЕ САБАНТУИ, ПОСЛЕ ОТБЫВАНИЯ СРОКА, ДОБАВИЛИ ОНИ, БАНДА ЗАЙМЕТСЯ ПРЕЖНИМ ДЕЛОМ, НО С БОЛЬШЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ / СЫНА НЕКОЕГО ЮВЕЛИРА ПОСТАВИЛИ ПО
   бить ее потом на что-то другое. Не успела я войти в дом, как она тут же составила план: сначала мы делаем то, потом это, и после у нас еще останется время, чтобы... И для выполнения этого плана она вкалывает так, что пот хлещет градом, ей некогда сходить в туалет, и она хватает на ходу всякую дрянь, лишь бы набить желудок; если же и на это нет времени, она затягивается сигаретой. "Курить - это одновременно есть и пить" - вот ее фирменное выраженьице. Я думаю, на самом деле она этим хочет сказать: сигарета помогает забыть о таких отнимающих время делах, как еда и питье. Ее раздражает, когда надо заниматься множеством дел, и ее раздражает, когда надо много думать. Она считает, что глубоко задумываться нельзя никогда. Она часто говорит: в это тебе лучше так глубоко не вникать. На что я откликаюсь: да, а то совсем запутаюсь. Она смеется. Так уж она устроена: смеется над многим, но никогда ни над чем не задумывается. Да, вот оно, то самое выражение, которое люди знай себе талдычат с утра до вечера: "в это лучше глубоко не вникать". Однажды я слыхала, как один мужчина добавил: потому что тогда дело станет темно-бурым. Я засмеялась - поняла, что он имеет в виду. Но он, ее муж... он словно не думает, только смотрит. Он смотрит на все так, словно сроду ничего не видел, словно, будучи всю жизнь слепым, вдруг открыл, что может видеть, и теперь должен наверстывать, чтобы утолить жажду своих глаз. Так он смотрит и на меня, и на свою жену, на все и на всех. Иногда мне стыдно - он так явно проявляет свой на меня аппетит. А иной раз, наоборот, смотрит на меня так, будто вообще впервые видит, с таким удивлением. Как будто он не вполне понимает меня. Он наблюдает за мной, когда я натираю лестницу, как будто напрочь не понимает, почему я там нахожусь, и почему я сотворена девочкой, и почему у меня между ног трусики. Это тоже такая несуразность, наши юбки, - половину жизни ты, сидя на корточках, только и думаешь, что на тебе надета юбка, под которую может кто ни попадя когда только ни заблагорассудится заглядывать. Но юбкой надо скрывать, что у тебя есть ноги. Все просчитано, все промеряно, удельный вес воды составляет точно один грамм, а число p (3,14) - это отношение длины окружности к диаметру... но никто не должен знать, что у тебя есть ноги, а между ними - трусики. А потом обычно приходит его жена и с легкостью приводит в беспорядок все то, что сама же помогала привести в порядок. Она зажигает свечки перед фигуркой святого, а когда я говорю ей, только чтобы подначить, только чтобы поглядеть, проглотит ли она это: сначала я должна пописать... то она чуть не падает в обморок. Но
   ТЕЛЕФОНУ В ИЗВЕСТНОСТЬ, ЧТО ЕГО МАТЬ ПРИ СМЕРТИ И НАХОДИТСЯ В ГОРОДСКОЙ БОЛЬНИЦЕ, НЕ СКАЗАВ НИЧЕГО ОТЦУ, ЮНОША НЕМЕДЛЕННО ПОЕХАЛ ТУДА, А ЧУТЬ ПОЗЖЕ ОТЦУ СООБЩИЛИ, ЧТО ЕГО СЫН ПОХИЩЕН, И ПОТРЕБОВАЛИ, ЧТОБЫ ОН ПРИНЕС СУМКУ С ВЫКУПОМ В НЕКИЙ ГАРАЖ; ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ОШЕЛОМЛЕННЫЙ СЫН, НАДЕЯСЬ УСПЕТЬ ПОВИДАТЬСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ С МАТЕРЬЮ, ПРИБЫЛ В БОЛЬНИЦУ, НО МЕДСЕСТРЫ, С УДИВЛЕНИЕМ НА НЕГО ВЗГЛЯНУВ, СКАЗАЛИ, ЧТО ВПЕРВЫЕ О НЕЙ СЛЫШАТ
   свои гигиенические прокладки она швыряет куда попало - за двери, на ступеньки... Поднимаясь по лестнице, он смотрит на них, но сразу переводит взгляд на то, что надлежит прятать уже мне. Он, по-моему, совсем мало ценит, что я даю ему подсматривать под юбку, - видимо, злится, что я еще несовершеннолетняя. Любит ли она его? Может быть, да, но не так, как это делают в кустах вечерами любовные парочки, буквально норовящие друг в друга пролезть. Она злится на него, что он иногда болеет, иногда грустит, часто просто сидит молча и, главное, ничего не делает. А ее я еще никогда не видывала без дела. Она вкалывает и вкалывает, потому что, по ее словам, человек должен стать богатым и вот тогда-то он будет освобожден от работы. Но эти слова совершенно пустые, потому что, когда я потом спрашиваю ее: а что бы вы делали, будучи богатой, она дает такие уж идиотские ответы, что диву даешься. Она даже не знает, что значит быть богатой, и если ей один день пришлось бы "сидеть без дела", она рухнула бы замертво. Она окочурилась бы от ужаса, поскольку вдруг обнаружила бы, что внутри нее находится эта серая масса, все время лежавшая до того без движения. Но почему же она не взяла себе в мужья человека, который носился бы по ее примеру как угорелый, а кроме того вкалывал бы, зарабатывал кучу денег и "занимался делами"? Я не могу представить, чтобы они в свое время, в кустах вечерами, норовили пролезть друг в друга. Нет, не могу себе представить, каким чудом случилось, что они поженились. Я спрашиваю ее об этом, но она сама не знает. Ей хочется, чтобы у нее было много денег и значимых дел, но в действительности она замужем именно за этим мужчиной - именно она все для него устраивает, ни словом не намекая ему, что на его доходы невозможно жить. С одной стороны, она терпит его, как мой отец терпит меня или как это делает моя мать, которая беспокоится обо мне и которая в глубине души сокрушается, что я такая... не могу подобрать правильное слово, ну, в общем, какая я есть. А с другой стороны - я опять о той женщине, - это не совсем так, потому что она не требует от него отчета о каждом сказанном им слове - вернее, слове умолчанном, - нет, по сути, это она отчитывается перед мужем обо всем, что делает или планирует сделать, в то время как ему это совершенно не интересно. А когда его нет, она хлопочет, и шьет детскую одежду, и поставляет ее одному коммивояжеру. То она в поисках полотняной или хлопчатобумажной ткани в цветочек, то она едет смотреть новые модели или покупать выкройки - и все это время она только и говорит о детской одежде да о детской одежде, но самих-то детей она на дух не переносит. Коммивояжер это
   КРАЙНЕ ПЕРЕГРУЖЕННЫЙ ГРУЗОВИК, ВОДИТЕЛЬ КОТОРОГО, БУДУЧИ, ПО-ВИДИМОМУ, ПЬЯН, СОБИРАЛСЯ ОБОГНАТЬ ДРУГУЮ МАШИНУ В ЭТО ВРЕМЯ НАВСТРЕЧУ ЕХАЛ МОТОЦИКЛИСТ, КОТОРЫЙ, НАХОДЯСЬ НА ЛЕВОЙ ПОЛОСЕ, СДЕЛАЛ ОТЧАЯННУЮ ПОПЫТКУ РАЗМЯНУТЬСЯ С ТЯЖЕЛОЙ МАШИНОЙ, НО БЫЛ ТАКОВОЙ СБИТ, У НЕГО ОТОРВАЛО ЛЕВУЮ НОГУ ДО САМОГО БЕДРА, ОТОРВАННАЯ ЧАСТЬ ТЕЛА БЫЛА ОБНАРУЖЕНА В ПОЛЕ НА РАССТОЯНИИ 8 МЕТРОВ, БОТИНОК - НА РАССТОЯНИИ 28 МЕТРОВ, В ТЕЧЕНИЕ ВСЕГО ВРЕМЕНИ
   муж ее сестры; иногда он с женой и ребенком приходит в гости, и тогда она весь вечер говорит снова о детской одежде - при негласном условии, что сам ребенок должен где-нибудь лежать аккуратно сложенным, как и его нагрудничек. И даже если б ребенок лежал аккуратно сложенным и выглаженным, она все равно не замечала б его, как то, что в приличном обществе и надлежит не замечать - то есть как нечто неподобающее. Другое дело - детская одежда: благодаря ей можно быть при деле, то есть крутиться белкой в колесе. А у этого мужчины, с которым у нее общий бизнес, в глазах такое наглое выражение - довольно опасное, но малопривлекательное. Он давно бы уже облапал меня, если б на его пути не стояли эти угрожающие законы и заповеди, нарушение которых может его осрамить. Вот это и есть самая главная человечья характеристика: в своих "нарушениях" они все доходят до крайнего предела, а перед крайним пределом останавливаются, как коровы перед проволочной загородкой. Да, он как бык, которому некуда деться. Она говорит ему о производстве детской одежды, а он ей в ответ - о детопроизводстве. Они не особенно понимают друг друга, потому что общаются через проволочную загородку, а тут он вдруг берется рассказывать такие анекдотики, которых она всерьез пугается и оттого даже не смеет смеяться. А на улице, на углу, постоянно ошиваются мужчины, готовые понарассказывать сколько угодно таких анекдотиков, когда я иду мимо. Они рассказывают их как бы друг другу, но так, чтобы слышала я. То есть они нашептывают их мне через проволочную загородку закона. Им нельзя трогать меня, поскольку я еще не взрослая, но им не возбраняется рассказывать - как бы друг другу - некоторые штучки, которые на самом-то деле предназначены исключительно мне. И через несколько дней после того, как я услыхала такого рода похабную байку, этот коммивояжер (тоже, видно, подцепил на углу) пересказал ее ей. Этим он как бы пытался прорвать проволочную загородку. А однажды я вошла, как раз когда он ее спрашивал: когда же я могу вас увидеть? Войдя в комнату, я, конечно, их спугнула, но он продолжал говорить как ни в чем не бывало - о детской одежде и о том, как трудно угодить некоторым клиентам... Я смотрела на него, прямо в его похабные зенки, и говорила себе: держись, не прысни прямо сейчас. А глядя на нее, я отлично видела, как она, побледнев, все обматывает веревкой какой-то пакет, затягивая тут и там какие-то узелки - она, как всегда, конечно, не в состоянии думать, а я догадываюсь, что сейчас ей представляется, как она на самом-то деле связывает, перевязывает и привязывает его. Она не знает, что надо сказать, то есть что можно и чего нельзя. Она бы, наверное,