Страница:
Я имею в виду слова Тарьея Весоса. Я сижу с "Ледяным замком", или, вернее, лежу, если уж быть совсем точным, я знаю его наизусть, знаю каждую страницу, и это важно, потому что только так можно читать книгу, чтобы увидеть в ней все, что не написано, все самое главное. Некоторые писатели утверждают, что очень много вычеркивают из рукописи. Что это, добросовестность? Я точно знаю, Тарьей Весос вычеркивает немного, он делает это заранее, в уме, вернее, все, что можно было бы вычеркнуть, вообще не попадает на бумагу. Я думаю, он всегда под контролем. Чьим? Весоса. Того, второго. Ибо в человеке всегда скрыто его второе "я". Думаю, что бревна Тарьея Весоса всегда долго лежат перед прыжком. Но в конце концов они вырываются вперед! Я думаю, они долго кружат в омутах. И наконец, избранные вырываются из этого кружения. Подчиняются скрытой в них силе. Они есть, и все.
А таинственная собака в "Мостах"? Я читал, что ее считают символом. Символ или не символ, не знаю. Она есть, и все. Совершенно необходимая собака. Совершенно необычная? Но это собака Весоса, это совершенно самостоятельная собака. Она есть, и все. О ней говорится не так уж много, но она большая. Не так уж много говорится и об Юхане Тандере, и уж совсем мало говорит он сам. Но образ его непрерывно растет, и когда читаешь книгу, и когда думаешь о ней. Мне было даже страшно увидеть его на сцене, так сказать, во плоти, до таких размеров он разросся во мне. Но я не был разочарован, скажу больше: он рос и на сцене, перерастал самого себя. Именно в таких случаях мы чувствуем - это великое. Это правда. Правдоподобие? Нет. Правда.
Говорящее молчание. Это громкая фраза. Но в любой громкой фразе скрыт свой смысл. "Мосты", должно быть, самый молчаливый роман из всех, написанных Весосом. Сперва все невысказанное подается в нем как "подуманное". И тогда воспринимается все подуманное, что в нем не написано. Отношения между Ауд и Турвилом обусловлены этим невысказанным. Именно оно превращает этих двоих в особый мир в мире. Это самодовлеющее "узнавание себя друг в друге" должно непременно привести к кризису. Их общая тайна - это пороховой заряд.
И мы должны наивно верить, что им приснился одинаковый сон?
Безусловно. Художник не тратит ни одной фразы на то, чтобы убедить нас, это просто поэтический императив. Да будет свет! Мы знаем Ауд и Турвила задолго до начала романа. Мы чувствуем существующее между ними напряжение, оно то усиливается, то ослабевает, то усиливается, то ослабевает. О нем ничего не говорится. И вместе с тем говорится. И когда наступает кризис, об этом тоже ничего не говорится словами, но интонация предупреждает об этом, герои начеку.
И тогда они вырастают. Тогда все как бы чуть-чуть вырастает, каждое незначительное слово, каждая короткая пауза. И, вырастая, они сливаются в одно. Ауд и Турвил. Продолжают жить за страницами книги. Превращают нас в поэтов.
1967
ТАК НАЧИНАЛ ДОСТОЕВСКИЙ
130 лет назад двадцатилетний Достоевский написал свой первый роман "Бедные люди", произведение, имевшее небывалый успех. Сейчас передо мной лежит его норвежский перевод, выполненный профессором Гейром Кьетсо. Он же и автор шести страниц чрезвычайно емкого предисловия, где, помимо всего прочего, отмечается сильное влияние Гоголя на этот роман. Чрезвычайно важное наблюдение! И даже не с точки зрения истории литературы, а потому, что гениальная гоголевская "Шинель" в каком-то смысле лежит в основе всего трагико-сатирического хода событий романа молодого Достоевского.
Канцеляристы, или, как их еще называют, копиисты - бесконечный ряд образов классической русской литературы. Низкооплачиваемые писцы в департаментах, подрабатывающие перепиской сочинений. Наделенные, несмотря на бедность, известными задатками благородства, они теснятся в душных конторах, одеты в дырявые грязные вицмундиры с оторванными пуговицами; иногда им не чуждо и чувство собственного достоинства (которого, правда, никто не замечает), но так или иначе они всегда занимают какое-то промежуточное положение между верхами и низами, полностью лишены классового сознания людей физического труда - именно так следовало бы определить их место в иерархической пирамиде царского общества середины прошлого века. В каком же невероятном социальном вакууме они, по-видимому, жили! В романе Достоевского пожилой канцелярский писарь Макар Алексеевич Девушкин совершенно серьезно произносит следующие слова: "Любопытно увидеть княгиню и вообще знатную даму вблизи; должно быть, очень хорошо..." И здесь же: "Отчего это так все случается, что вот хороший-то человек в запустенье находится, а к другому кому счастие само напрашивается? Знаю, знаю, маточка, что нехорошо это думать, что это вольнодумство..." 1 Эта "маточка" - совсем юная девушка Варенька, которую он любит на свой лад - странной, униженной любовью и которая отвечает взаимностью своему соседу и беспомощному благодетелю, но также на свой лад - любит его как, скажем, милого дядюшку. Она знавала лучшие времена, правда, немногим лучшие. Но знавала и значительно худшие. Сначала несчастная сирота была полностью во власти хитрой и практичной тетки, потом она мало-помалу стала игрушкой в руках некоего Быкова, небогатого вульгарного стяжателя, имевшего на ее счет матримониальные намерения с целью лишить наследства своего беспутного племянника.
1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Ленинградское отделение изд-ва "Наука", 1972, т.1 с.86.
"Бедные люди" - роман в письмах, вполне традиционный по меркам того времени. И вместе с тем он обладает такой огромной силой воздействия на читателей, что знаменитый поэт Некрасов рекомендовал (как это было тогда принято) первое сочинение никому не известного Достоевского "неистовому" критику Белинскому, который сразу же усмотрел в произведении признаки нового, назвал его великим. После традиционной цензурной канители (это тоже было в порядке вещей в то время) книга была наконец издана и имела у читателей невероятный успех. Говоря о читателях, я имею в виду довольно ограниченный круг лиц, в который не входили крестьяне и рабочие (такого и не могло быть в то время). Зато в него не входили также не только сливки общества - князья, генералы, - но, вероятно, и "его превосходительство" глава департамента, высокое начальство переписчика Девушкина. Тот, чье положение казалось таким недостижимым забитому канцеляристу, что он едва не терял сознание при одной мысли о том, что это высшее существо может обратить внимание на его мундир, который выглядел так, будто он побывал в сточной канаве, а это, кстати, иногда случалось с ним, равно как и с его владельцем. Что же интересного находит для себя в этой нраво- и бытописательной книге сегодняшний западноевропейский читатель? Об этом уже было сказано: само название романа здесь показательно; глубочайшие классовые различия, беспросветная нищета, пожизненная нужда в самом необходимом для существования - все это и было "судьбой". К тому же, говоря о писцах и многих других, им подобных, - это постоянное чувство оскорбленного человеческого достоинства. Состояние униженности, которое внезапно может перейти в лихорадочный бред, даже бунт, насилие. Здесь легко провести параллели со студентом Раскольниковым из "Преступления и наказания", да и со многими образами из множества романов, с которыми для всего мира неразрывно связано имя Достоевского.
Образы нищих студентов в классической русской литературе! В "Бедных людях" его зовут Покровский. Да разве за фигурой этого беспокойного бунтаря не угадывается все тот же Раскольников? О нем мы узнаем из девичьего дневника Вареньки - небольшого отрывка, так сказать, романа в романе. Перенося нас в дни ее ранней юности, этот дневник дает повод назвать "Бедные люди" романом о печальной любви главной героини, что, в общем, тоже будет справедливо. Но сейчас мы смотрим на него по-другому - глазами критика Белинского: это произведение социально-критическое, реалистическое, говорящее об удивительной способности вживаться в действительность и овладевать материалом. Горестные вздохи прерываются время от времени описаниями мельчайших бытовых деталей: пыльных улиц Петербурга, стоптанных сапог с отвалившимися подметками, смрада грязных дворов. И здесь же сатира. Как, например, в эпизоде, когда простодушный писарь Макар Девушкин восхищается романтической чушью "писателя" Ратазяева. Или когда он искренне обижается на Гоголя, выведшего в "Шинели" своего писаря, Акакия Акакиевича, который стал известным литературным персонажем и с которым наш жалкий герой находит у себя так много общего. Да куда же смотрела цензура, пропуская сочинения подобного рода?! Видимо, и сам молодой Достоевский посмеивался, создавая у своей ночной свечи эти прекрасные сатирические зарисовки.
И все же главным действующим лицом с самого начала и до последних страниц романа является бедность. Так воспринимался роман сто тридцать лет назад. Так же мы воспринимаем его и сегодня. Сто тридцать лет - долгий срок. И вместе с тем - короткий.
1975
И СНОВА АНДЕРСЕН
Юбилей Ханса Кристиана Андерсена вечен. Будь благословен Андерсен. Всякий раз, когда встречаешься с ним, понимаешь, как он велик и близок тебе. В этом году исполняется сто лет со дня смерти Андерсена - да здравствует Андерсен! Родной город писателя Оденсе празднует его юбилей. В последнее время Андерсен даже неожиданно оказался выдающимся автором сценариев для мультипликационных фильмов. Чехи увидели его творчество в новом свете. А как обстоит дело в Норвегии? Мы читаем Андерсена. В самом деле? Ну да, конечно, знаем его сказки. Так заявляют представители старшего поколения. Ну а молодежь? Один мой юный друг растерянно спросил, надвинув на лицо модную кепку: "Как вы сказали - Андерсен?"
И вот сейчас нам снова представляется возможность наверстать упущенное. Датское издательство "Гюльдендаль" выпустило трехтомное "Собрание сказок и историй", поместив в него самые первые изумительные иллюстрации Вильхельма Педерсена и Лоренца Фрёлика. В это собрание вошли сто пятьдесят шесть сказок и историй, если не ошибаюсь. Любому из нас, людей пожилых, стоит только взглянуть на оглавление, как перед ним тут же открывается необыкновенный мир фантазии, радости, слез. Какой дар создавать зримое! Какой дар видеть великое в малом, какая стилистическая выразительность! Какое особое умение строить сюжет, который ребенок не воспринимает осмысленно, но который захватывает, увлекает полетом своей фантазии! Небо и море, которые ниспадают с головокружительных поэтических высот на головы наших отпрысков, забитые многосерийным мусором; информационный бум - одно из проклятий нашего времени. Родители, которые хотят, чтобы у них были умственно развитые дети, должны воспользоваться этим случаем. Они обретут то сокровище, которое навсегда станет их верным спутником. Это то сокровище, которое никогда не рассыплется в прах.
А, в сущности, совсем другого Андерсена представили мы вниманию норвежских читателей в связи с его юбилеем. Собственно говоря, норвежским "знатокам" известна только незначительная часть творческого наследия гениального художника, непосредственно прославившая его во всем мире: его сказки.
Ведь в самом начале Андерсен намеревался стать драматургом, актером, певцом, танцором - застенчивый, но энергичный семнадцатилетний юноша из маленького городка Оденсе, оказавшийся в Копенгагене в 20-е годы прошлого века, дилетантское искусство которого вызывало смех. Всей душой стремился он в театр, и его длинные неуклюжие ноги сами несли его туда.
Как драматический поэт, он испытал победы, хотя, пожалуй, больше поражений. Но когда он написал свою самую прекрасную сказку, сказку о себе самом и своей мятежной жизни, тогда по-настоящему и зазвонили колокола его славы. Правда, не на родине. Большое эпическое произведение "Сказка моей жизни" сначала было опубликовано в Германии. В дальнейшем оно было исправлено, дополнено и много раз переиздано. Последнее издание грешило излишней стилистической помпезностью. Ну и что? Великого Андерсена потянуло к стилистическим ухищрениям. Его сказки отличала простота. В автобиографии он стремился к броскости и словесной изощренности.
И вот автобиографическая история Андерсена издана в двух внушительных томах, общим объемом около тысячи страниц с примечаниями, сносками, одним словом, всем необходимым для посвященных научным аппаратом, но для нас, широкой публики, самое важное то, что текст издан в том виде, в каком этого хотел сам художник, мир должен был узнать, какой удивительной сказкой была его жизнь, ведь она могла послужить примером. Впервые его автобиография появилась еще при его жизни. Да, жизнь его была долгой, и он хотел ее отобразить в этой книге во всей ее полноте. Его всем известное тщеславие он признавался, какое это для него счастье - обрести известность, - и безграничное страдание, испытываемое им при малейшем упреке критики. И когда перечитываешь его жизненную историю, становится ясно, как никогда, какой это был великий художник, и одновременно видишь и его человеческие слабости. Претерпевший унижения, застенчиво жаждущий жизни, ненасытно честолюбивый. Это солидное издание богато иллюстрировано, в него вошли гравюры, портреты, афиши... всевозможные материалы, позволяющие всесторонне осветить эпоху, то есть дать картину жизни значительной части Европы XIX века, включая роковой 1848 год.
Что же в первую очередь поражает перечитывающего все это сказочное богатство? Больше всего нас пленяет его талант рассказчика. Перо его оживляет города, пейзажи, корабли, экипажи, людей. К тому же он был превосходным журналистом. А как он был требователен к себе, как умел постоянно возвращаться к уже написанному, совершенствовать свое мастерство! Эрлинг Нильсен показал на примере сказок, как этот художник постоянно совершенствовал свой стиль, повествование временами то кажется гладким и спокойным, а то вдруг слова начинают прыгать, разлетаться брызгами, бить как струи фонтана. Отвлеченное становится конкретным, видимым, слышимым. Перечитывая "Сказку моей жизни", я вижу, как он использует ощутимые, зримые детали, которые делают еще более полнокровными описания путешествий, мира чувств.
В связи со всем этим хочется еще упомянуть переиздание более раннего варианта автобиографии, сопоставление с которым "Сказки моей жизни" может быть удивительно плодотворным. Я имею в виду "Автобиографию", явившуюся в некотором роде прелюдией к "Сказке моей жизни"; мэтр Андерсен написал свою первую автобиографию, когда ему было всего двадцать семь лет. Он жаждал поведать миру о том удивительном, что ему довелось пережить, ведь как никто другой он осознавал быстротечность жизни. Нас не просто поражает стилистическое мастерство Андерсена. Нас поражает репортерская точность описаний.
Двадцатисемилетний молодой человек отправляется в свое первое путешествие. И записывает все свои впечатления. Например, сцену казни семнадцатилетней девушки и двух молодых людей. Нет, юный Андерсен был не таким уж нежным и застенчивым. Жаждал ли он сенсации? Отнюдь. Приводимое им на двух страницах описание казни - это объективный журналистский репортаж, достоверное реалистическое описание, быть может, с некоторым налетом романтического. Андерсен оставил нам и портрет ректора своей школы Мейслинга, долгие годы преследовавшего и мучившего своего ученика, а также и свой автопортрет, очерченный яркими штрихами: юный Андерсен, неуверенный в себе, стеснительный, но одержимый жаждой знаний. Он хотел закончить школу, это стоило ему унижений, голода, слез. Рукопись автобиографии почти целый век ждала своего часа, пока Ханс Брикс не обнаружил и не опубликовал ее. И вот перед нами эта книга со столь исчерпывающими комментариями, в которые очень стоит заглянуть читателю, он узнает столько нового.
Итак, снова год Андерсена. На нас устремляется поток печатных материалов, переиздания произведений писателя и работы о нем. А также и эти мои строки, которые стремятся пробудить новый интерес к Андерсену.
1975
III
ИСКУССТВО В РАТУШЕ ОСЛО
Как только в 1938 году были опубликованы планы декоративного убранства городской ратуши Осло, сразу же поднялась первая волна недовольства. Повсюду обсуждался вопрос: правомерно ли доверять оформление такого здания одному поколению? А почему бы отдельным крупным дарованиям, которые, повинуясь непреложному закону жизни, спустя отведенный им срок уйдут от нас навсегда, не поручить бы выполнение некоторых конкретных работ? А остальное пусть ждет появления новых талантов - родственных или даже антагонистических ушедшим. И как могло бы замечательно получиться - декоративная отделка здания могла бы служить бесконечным памятником норвежского искусства на многие века. Куда торопиться?
Прелесть подобных дискуссий в том и заключается, что тянуться они могут бесконечно... до второго пришествия.
Но ясно и другое. Когда рассеется хмель торжеств по поводу открытия новой ратуши и декоративное убранство будет в общих чертах закончено и размещено, обсуждение этой темы по обычаю нашей страны разгорится с новой силой. Хотелось бы и нам внести свою лепту - предварить описание интерьера ратуши некоторыми собственными замечаниями.
Вероятно, без случайности, или по крайней мере элемента случайности, в принятой схеме отделки здания не обошлось. Это чувствуется даже в самом выборе тем и сюжетов. Разве не проще было бы их распределить согласно четкой схеме: что-то взять из этой эпохи, что-то из той, где-то отдать дань традиции, в чем-то обязательно продемонстрировать творческие силы нации, ну и, разумеется, не забыть об идеалах и народной мечте, естественно воплощенной в художественной форме и устремленной в будущее. Потом распределить роли - кто из художников будет делать то, а кто - это. Пожалуй, именно так вопрос решался бы в любой другой стране. Но только не у нас.
У нас было, можно сказать, наоборот. Появилась ратуша - здание, которое, понятно, не один день строилось. Зато дебаты и бесконечные переделки плана ее постройки тянулись куда дольше - лет двадцать, вплоть до того незабываемого утра, когда Давид Кнудсен, в визитке, стоя на импровизированной трибуне, зажатой со всех сторон грязно-желтыми стенами домов, непригодных для жилья, читал бессмертную кантату Улафа Бюлля. Потрясенные домохозяйки свешивались из окон, забыв про стряпню. Запах жареной сельди рвался наружу и растворялся в романтических настроениях, принесенных из гавани весенним ветерком.
Возник вопрос: а разве круг тем, ждущих своего решения, не будет ограничен определенными временными рамками, не будет служить выражению духа времени - того времени, когда здание было построено, - его идей, представлений? Значит, 30-х годов. Волна пессимизма захлестнула искусство, художники бежали от действительности. Но именно в это время наши лучшие скульпторы пришли к собственному пониманию и смысла жизни, и задач художественного творчества. И значит, отчасти они понимали, куда идет человечество. Тогда и возникли планы отдельных крупных работ. Некоторые из них были тогда же реализованы.
Затем произошло событие, значительность которого была оценена не сразу и не всеми. Война и фашистская оккупация перевернули все человеческие души. Вернее, те, что были человеческими. Это время оставило свой поразительно яркий след в оформлении ратуши - крупнейшем деянии наших художников. В форме художественного репортажа с места событий? В общем-то, нет. В форме патриотических манифестаций, рожденных эмоциями - столь естественными для того времени? Едва ли. В какой же тогда? Главной темой в работах норвежских художников стало торжество жизни. Первые его ощущения, правда, зародились уже давно. Но теперь, после войны, появились стимулы сильнее, чем голые теоретические рассуждения. Основные работы по декоративному убранству ратуши были выполнены под влиянием активного, созвучного эпохе, исторического мышления. Но узости взгляда, ограниченного суетой сиюминутности, удалось избежать, хотя у нас были все основания этого опасаться.
Большая часть работ по оформлению интерьера ратуши проникнута мироощущением, не связанным, казалось бы, определенными временными рамками. Но тем не менее именно время, когда шла война, пробудило творческую энергию художников и отразилось в их работах - болью, страданием, но без тени смирения, радостью борьбы и осознанием своих целей, но без громких слов и ура-патриотических литавр.
Переходя от стены к стене, разглядывая изображенные на них человеческие судьбы с их страданиями и устремлениями, мы замечаем, как постепенно из замысловатой вязи фигур начинает проступать лейтмотив всей композиции: все в жизни не случайно.
И по мере того, как мы идем дальше и осознаем все многообразие мотивов, от первого знакомства с которыми перехватывает дыхание и замирает сердце, мы начинаем различать все отчетливее как бы ветвь, вырастающую из этого ствола: страдание тоже не случайно, и ничто не проходит бесследно, ни одни родовые схватки, и ни один неоплаченный счет, и ни один неверный шаг, и ни одна одержанная в жизни победа - и ни одна человеческая жизнь. Потому что это жизнь человека. А детали не так уж важны - боль, страдания, одиночество, потому что за ними порой открывается большое и героическое. Но главное не в этом. Главное, что этой жизнью живет народ. Живем мы.
И второй тезис, не менее важный: жизнь невозможна без свободы. В этом ее главная ценность. Свобода и солидарность - таким представляется, по крайней мере мне, зрителю, лейтмотив идей, положенных в основу декоративного оформления городской ратуши Осло. Плакат превратил бы эту несложную мысль в банальность. Искусство тем и отличается, что воздействует на человека не прямолинейно, фантазия обретает крылья, надежда - якорь. Художественные образы органично проникают в наше сознание и укрепляют в нас ту единственную веру, без которой не обойтись, - веру в то, что все не случайно.
Гимн человеческой жизни и свободе - важнейшему условию для ее осуществления - звучит в той или иной форме во всех декоративных полотнах ратуши.
Когда, воспользовавшись приглашением Пера Крога, мы оказываемся свидетелями излюбленной им обыденности городской жизни, обычно скрытой от повседневных глаз, - а в небе парит гигантская птица, отбрасывающая на землю то свет, то тень, - или когда прослеживаем этапы эстафеты, тонко разыгранной Оге Стурстейном, проносящим идею свободы с момента ее боевого крещения на баррикадах Парижа до возрождения и обновления на норвежской почве. И опять огромный размах крыльев, высоко в небе, над крошечной жизнью - символ идеи, осеняющей всю человеческую деятельность. Этот образ мы вновь увидим в самых разнообразных мотивах оформления залов, в работах разных художников.
"Девушка из Осло" Джозефа Гримеланда - мы увидим ее сразу же над входом. Она принадлежит нашей обыденной жизни. Душа ее, рожденная в лесах и омытая морем, чиста и светла; но это не греческая богиня и не классический идеал - живая девушка, наша современница, к тому же - это несложно заметить - отменного здоровья. И опять гимн жизни, на этот раз воспевающий человека труда, в работах Эрнульфа Баста. Это барельефы на довольно традиционный сюжет - двенадцать месяцев и смена времен года. Вообще смена времен года играет необычную роль в оформлении ратуши, заставляя в обыденном разглядеть прекрасное.
Все это хорошо, но не правильнее ли было бы ограничить декоративное оформление темой исторического прошлого, изобразив в хронологическом порядке особо знаменательные даты? Вряд ли это было бы правильно - в результате мы получили бы холодное и безжизненное сооружение. К тому же самыми выдающимися вехами оказались бы войны.
Следует заметить, что изображение чайки, кажется, полностью вытеснило традиционный образ орла в самых различных орнаментальных композициях ратуши: художники предпочли символ мира. Батальные сцены, где бородатые шлемоносцы бряцали бы оружием и сверкали бы очами, уступили место картинам духовной борьбы. Неоднократно в работах разных художников возникает фигура Бьёрнсона. И Хенрика Вергеланна. Впрочем, как и Маркуса Тране.
Картины на тему освободительной борьбы в период оккупации никого не оставляют равнодушными, может быть, потому, что сюжеты далеки от идеализации. Художники предпочитают пути, уводящие их от ложного пафоса. Идея торжества жизни, кажется, воплотилась и в этих работах. И не впервые мы замечаем, что жизни противостоит не смерть, ибо в этом естественный исход жизни, - жизни противостоит существование, которое нельзя назвать жизнью. Идейная основа произведения - мы возьмем на себя смелость утверждать это складывалась под влиянием того времени, когда опасность тотального уничтожения была налицо. "Ужас времени" появился на свет как осознание ценности человеческой жизни.
Любое произведение искусства, которое создается на благо достопочтенных граждан, просто обязано показать некий положительный идеал. По своему характеру оно не может содержать критики общественного устройства, в форме, например, сатирического изображения отдельных недостатков такой замечательной столицы такой замечательной страны, где воздвигнут этот монумент. Здание существует для повседневных нужд города, но оно открыто и в праздники: интерьер должен радовать глаз и вдохновлять на добрые дела.
Но художник, подобно древнему скальду, рискует впасть в соблазн и предаться сочинительству хвалебных гимнов. И муниципалитет, и даже правительство можно так воспеть, что их никто не узнает. Подобные примеры известны всем.
А таинственная собака в "Мостах"? Я читал, что ее считают символом. Символ или не символ, не знаю. Она есть, и все. Совершенно необходимая собака. Совершенно необычная? Но это собака Весоса, это совершенно самостоятельная собака. Она есть, и все. О ней говорится не так уж много, но она большая. Не так уж много говорится и об Юхане Тандере, и уж совсем мало говорит он сам. Но образ его непрерывно растет, и когда читаешь книгу, и когда думаешь о ней. Мне было даже страшно увидеть его на сцене, так сказать, во плоти, до таких размеров он разросся во мне. Но я не был разочарован, скажу больше: он рос и на сцене, перерастал самого себя. Именно в таких случаях мы чувствуем - это великое. Это правда. Правдоподобие? Нет. Правда.
Говорящее молчание. Это громкая фраза. Но в любой громкой фразе скрыт свой смысл. "Мосты", должно быть, самый молчаливый роман из всех, написанных Весосом. Сперва все невысказанное подается в нем как "подуманное". И тогда воспринимается все подуманное, что в нем не написано. Отношения между Ауд и Турвилом обусловлены этим невысказанным. Именно оно превращает этих двоих в особый мир в мире. Это самодовлеющее "узнавание себя друг в друге" должно непременно привести к кризису. Их общая тайна - это пороховой заряд.
И мы должны наивно верить, что им приснился одинаковый сон?
Безусловно. Художник не тратит ни одной фразы на то, чтобы убедить нас, это просто поэтический императив. Да будет свет! Мы знаем Ауд и Турвила задолго до начала романа. Мы чувствуем существующее между ними напряжение, оно то усиливается, то ослабевает, то усиливается, то ослабевает. О нем ничего не говорится. И вместе с тем говорится. И когда наступает кризис, об этом тоже ничего не говорится словами, но интонация предупреждает об этом, герои начеку.
И тогда они вырастают. Тогда все как бы чуть-чуть вырастает, каждое незначительное слово, каждая короткая пауза. И, вырастая, они сливаются в одно. Ауд и Турвил. Продолжают жить за страницами книги. Превращают нас в поэтов.
1967
ТАК НАЧИНАЛ ДОСТОЕВСКИЙ
130 лет назад двадцатилетний Достоевский написал свой первый роман "Бедные люди", произведение, имевшее небывалый успех. Сейчас передо мной лежит его норвежский перевод, выполненный профессором Гейром Кьетсо. Он же и автор шести страниц чрезвычайно емкого предисловия, где, помимо всего прочего, отмечается сильное влияние Гоголя на этот роман. Чрезвычайно важное наблюдение! И даже не с точки зрения истории литературы, а потому, что гениальная гоголевская "Шинель" в каком-то смысле лежит в основе всего трагико-сатирического хода событий романа молодого Достоевского.
Канцеляристы, или, как их еще называют, копиисты - бесконечный ряд образов классической русской литературы. Низкооплачиваемые писцы в департаментах, подрабатывающие перепиской сочинений. Наделенные, несмотря на бедность, известными задатками благородства, они теснятся в душных конторах, одеты в дырявые грязные вицмундиры с оторванными пуговицами; иногда им не чуждо и чувство собственного достоинства (которого, правда, никто не замечает), но так или иначе они всегда занимают какое-то промежуточное положение между верхами и низами, полностью лишены классового сознания людей физического труда - именно так следовало бы определить их место в иерархической пирамиде царского общества середины прошлого века. В каком же невероятном социальном вакууме они, по-видимому, жили! В романе Достоевского пожилой канцелярский писарь Макар Алексеевич Девушкин совершенно серьезно произносит следующие слова: "Любопытно увидеть княгиню и вообще знатную даму вблизи; должно быть, очень хорошо..." И здесь же: "Отчего это так все случается, что вот хороший-то человек в запустенье находится, а к другому кому счастие само напрашивается? Знаю, знаю, маточка, что нехорошо это думать, что это вольнодумство..." 1 Эта "маточка" - совсем юная девушка Варенька, которую он любит на свой лад - странной, униженной любовью и которая отвечает взаимностью своему соседу и беспомощному благодетелю, но также на свой лад - любит его как, скажем, милого дядюшку. Она знавала лучшие времена, правда, немногим лучшие. Но знавала и значительно худшие. Сначала несчастная сирота была полностью во власти хитрой и практичной тетки, потом она мало-помалу стала игрушкой в руках некоего Быкова, небогатого вульгарного стяжателя, имевшего на ее счет матримониальные намерения с целью лишить наследства своего беспутного племянника.
1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Ленинградское отделение изд-ва "Наука", 1972, т.1 с.86.
"Бедные люди" - роман в письмах, вполне традиционный по меркам того времени. И вместе с тем он обладает такой огромной силой воздействия на читателей, что знаменитый поэт Некрасов рекомендовал (как это было тогда принято) первое сочинение никому не известного Достоевского "неистовому" критику Белинскому, который сразу же усмотрел в произведении признаки нового, назвал его великим. После традиционной цензурной канители (это тоже было в порядке вещей в то время) книга была наконец издана и имела у читателей невероятный успех. Говоря о читателях, я имею в виду довольно ограниченный круг лиц, в который не входили крестьяне и рабочие (такого и не могло быть в то время). Зато в него не входили также не только сливки общества - князья, генералы, - но, вероятно, и "его превосходительство" глава департамента, высокое начальство переписчика Девушкина. Тот, чье положение казалось таким недостижимым забитому канцеляристу, что он едва не терял сознание при одной мысли о том, что это высшее существо может обратить внимание на его мундир, который выглядел так, будто он побывал в сточной канаве, а это, кстати, иногда случалось с ним, равно как и с его владельцем. Что же интересного находит для себя в этой нраво- и бытописательной книге сегодняшний западноевропейский читатель? Об этом уже было сказано: само название романа здесь показательно; глубочайшие классовые различия, беспросветная нищета, пожизненная нужда в самом необходимом для существования - все это и было "судьбой". К тому же, говоря о писцах и многих других, им подобных, - это постоянное чувство оскорбленного человеческого достоинства. Состояние униженности, которое внезапно может перейти в лихорадочный бред, даже бунт, насилие. Здесь легко провести параллели со студентом Раскольниковым из "Преступления и наказания", да и со многими образами из множества романов, с которыми для всего мира неразрывно связано имя Достоевского.
Образы нищих студентов в классической русской литературе! В "Бедных людях" его зовут Покровский. Да разве за фигурой этого беспокойного бунтаря не угадывается все тот же Раскольников? О нем мы узнаем из девичьего дневника Вареньки - небольшого отрывка, так сказать, романа в романе. Перенося нас в дни ее ранней юности, этот дневник дает повод назвать "Бедные люди" романом о печальной любви главной героини, что, в общем, тоже будет справедливо. Но сейчас мы смотрим на него по-другому - глазами критика Белинского: это произведение социально-критическое, реалистическое, говорящее об удивительной способности вживаться в действительность и овладевать материалом. Горестные вздохи прерываются время от времени описаниями мельчайших бытовых деталей: пыльных улиц Петербурга, стоптанных сапог с отвалившимися подметками, смрада грязных дворов. И здесь же сатира. Как, например, в эпизоде, когда простодушный писарь Макар Девушкин восхищается романтической чушью "писателя" Ратазяева. Или когда он искренне обижается на Гоголя, выведшего в "Шинели" своего писаря, Акакия Акакиевича, который стал известным литературным персонажем и с которым наш жалкий герой находит у себя так много общего. Да куда же смотрела цензура, пропуская сочинения подобного рода?! Видимо, и сам молодой Достоевский посмеивался, создавая у своей ночной свечи эти прекрасные сатирические зарисовки.
И все же главным действующим лицом с самого начала и до последних страниц романа является бедность. Так воспринимался роман сто тридцать лет назад. Так же мы воспринимаем его и сегодня. Сто тридцать лет - долгий срок. И вместе с тем - короткий.
1975
И СНОВА АНДЕРСЕН
Юбилей Ханса Кристиана Андерсена вечен. Будь благословен Андерсен. Всякий раз, когда встречаешься с ним, понимаешь, как он велик и близок тебе. В этом году исполняется сто лет со дня смерти Андерсена - да здравствует Андерсен! Родной город писателя Оденсе празднует его юбилей. В последнее время Андерсен даже неожиданно оказался выдающимся автором сценариев для мультипликационных фильмов. Чехи увидели его творчество в новом свете. А как обстоит дело в Норвегии? Мы читаем Андерсена. В самом деле? Ну да, конечно, знаем его сказки. Так заявляют представители старшего поколения. Ну а молодежь? Один мой юный друг растерянно спросил, надвинув на лицо модную кепку: "Как вы сказали - Андерсен?"
И вот сейчас нам снова представляется возможность наверстать упущенное. Датское издательство "Гюльдендаль" выпустило трехтомное "Собрание сказок и историй", поместив в него самые первые изумительные иллюстрации Вильхельма Педерсена и Лоренца Фрёлика. В это собрание вошли сто пятьдесят шесть сказок и историй, если не ошибаюсь. Любому из нас, людей пожилых, стоит только взглянуть на оглавление, как перед ним тут же открывается необыкновенный мир фантазии, радости, слез. Какой дар создавать зримое! Какой дар видеть великое в малом, какая стилистическая выразительность! Какое особое умение строить сюжет, который ребенок не воспринимает осмысленно, но который захватывает, увлекает полетом своей фантазии! Небо и море, которые ниспадают с головокружительных поэтических высот на головы наших отпрысков, забитые многосерийным мусором; информационный бум - одно из проклятий нашего времени. Родители, которые хотят, чтобы у них были умственно развитые дети, должны воспользоваться этим случаем. Они обретут то сокровище, которое навсегда станет их верным спутником. Это то сокровище, которое никогда не рассыплется в прах.
А, в сущности, совсем другого Андерсена представили мы вниманию норвежских читателей в связи с его юбилеем. Собственно говоря, норвежским "знатокам" известна только незначительная часть творческого наследия гениального художника, непосредственно прославившая его во всем мире: его сказки.
Ведь в самом начале Андерсен намеревался стать драматургом, актером, певцом, танцором - застенчивый, но энергичный семнадцатилетний юноша из маленького городка Оденсе, оказавшийся в Копенгагене в 20-е годы прошлого века, дилетантское искусство которого вызывало смех. Всей душой стремился он в театр, и его длинные неуклюжие ноги сами несли его туда.
Как драматический поэт, он испытал победы, хотя, пожалуй, больше поражений. Но когда он написал свою самую прекрасную сказку, сказку о себе самом и своей мятежной жизни, тогда по-настоящему и зазвонили колокола его славы. Правда, не на родине. Большое эпическое произведение "Сказка моей жизни" сначала было опубликовано в Германии. В дальнейшем оно было исправлено, дополнено и много раз переиздано. Последнее издание грешило излишней стилистической помпезностью. Ну и что? Великого Андерсена потянуло к стилистическим ухищрениям. Его сказки отличала простота. В автобиографии он стремился к броскости и словесной изощренности.
И вот автобиографическая история Андерсена издана в двух внушительных томах, общим объемом около тысячи страниц с примечаниями, сносками, одним словом, всем необходимым для посвященных научным аппаратом, но для нас, широкой публики, самое важное то, что текст издан в том виде, в каком этого хотел сам художник, мир должен был узнать, какой удивительной сказкой была его жизнь, ведь она могла послужить примером. Впервые его автобиография появилась еще при его жизни. Да, жизнь его была долгой, и он хотел ее отобразить в этой книге во всей ее полноте. Его всем известное тщеславие он признавался, какое это для него счастье - обрести известность, - и безграничное страдание, испытываемое им при малейшем упреке критики. И когда перечитываешь его жизненную историю, становится ясно, как никогда, какой это был великий художник, и одновременно видишь и его человеческие слабости. Претерпевший унижения, застенчиво жаждущий жизни, ненасытно честолюбивый. Это солидное издание богато иллюстрировано, в него вошли гравюры, портреты, афиши... всевозможные материалы, позволяющие всесторонне осветить эпоху, то есть дать картину жизни значительной части Европы XIX века, включая роковой 1848 год.
Что же в первую очередь поражает перечитывающего все это сказочное богатство? Больше всего нас пленяет его талант рассказчика. Перо его оживляет города, пейзажи, корабли, экипажи, людей. К тому же он был превосходным журналистом. А как он был требователен к себе, как умел постоянно возвращаться к уже написанному, совершенствовать свое мастерство! Эрлинг Нильсен показал на примере сказок, как этот художник постоянно совершенствовал свой стиль, повествование временами то кажется гладким и спокойным, а то вдруг слова начинают прыгать, разлетаться брызгами, бить как струи фонтана. Отвлеченное становится конкретным, видимым, слышимым. Перечитывая "Сказку моей жизни", я вижу, как он использует ощутимые, зримые детали, которые делают еще более полнокровными описания путешествий, мира чувств.
В связи со всем этим хочется еще упомянуть переиздание более раннего варианта автобиографии, сопоставление с которым "Сказки моей жизни" может быть удивительно плодотворным. Я имею в виду "Автобиографию", явившуюся в некотором роде прелюдией к "Сказке моей жизни"; мэтр Андерсен написал свою первую автобиографию, когда ему было всего двадцать семь лет. Он жаждал поведать миру о том удивительном, что ему довелось пережить, ведь как никто другой он осознавал быстротечность жизни. Нас не просто поражает стилистическое мастерство Андерсена. Нас поражает репортерская точность описаний.
Двадцатисемилетний молодой человек отправляется в свое первое путешествие. И записывает все свои впечатления. Например, сцену казни семнадцатилетней девушки и двух молодых людей. Нет, юный Андерсен был не таким уж нежным и застенчивым. Жаждал ли он сенсации? Отнюдь. Приводимое им на двух страницах описание казни - это объективный журналистский репортаж, достоверное реалистическое описание, быть может, с некоторым налетом романтического. Андерсен оставил нам и портрет ректора своей школы Мейслинга, долгие годы преследовавшего и мучившего своего ученика, а также и свой автопортрет, очерченный яркими штрихами: юный Андерсен, неуверенный в себе, стеснительный, но одержимый жаждой знаний. Он хотел закончить школу, это стоило ему унижений, голода, слез. Рукопись автобиографии почти целый век ждала своего часа, пока Ханс Брикс не обнаружил и не опубликовал ее. И вот перед нами эта книга со столь исчерпывающими комментариями, в которые очень стоит заглянуть читателю, он узнает столько нового.
Итак, снова год Андерсена. На нас устремляется поток печатных материалов, переиздания произведений писателя и работы о нем. А также и эти мои строки, которые стремятся пробудить новый интерес к Андерсену.
1975
III
ИСКУССТВО В РАТУШЕ ОСЛО
Как только в 1938 году были опубликованы планы декоративного убранства городской ратуши Осло, сразу же поднялась первая волна недовольства. Повсюду обсуждался вопрос: правомерно ли доверять оформление такого здания одному поколению? А почему бы отдельным крупным дарованиям, которые, повинуясь непреложному закону жизни, спустя отведенный им срок уйдут от нас навсегда, не поручить бы выполнение некоторых конкретных работ? А остальное пусть ждет появления новых талантов - родственных или даже антагонистических ушедшим. И как могло бы замечательно получиться - декоративная отделка здания могла бы служить бесконечным памятником норвежского искусства на многие века. Куда торопиться?
Прелесть подобных дискуссий в том и заключается, что тянуться они могут бесконечно... до второго пришествия.
Но ясно и другое. Когда рассеется хмель торжеств по поводу открытия новой ратуши и декоративное убранство будет в общих чертах закончено и размещено, обсуждение этой темы по обычаю нашей страны разгорится с новой силой. Хотелось бы и нам внести свою лепту - предварить описание интерьера ратуши некоторыми собственными замечаниями.
Вероятно, без случайности, или по крайней мере элемента случайности, в принятой схеме отделки здания не обошлось. Это чувствуется даже в самом выборе тем и сюжетов. Разве не проще было бы их распределить согласно четкой схеме: что-то взять из этой эпохи, что-то из той, где-то отдать дань традиции, в чем-то обязательно продемонстрировать творческие силы нации, ну и, разумеется, не забыть об идеалах и народной мечте, естественно воплощенной в художественной форме и устремленной в будущее. Потом распределить роли - кто из художников будет делать то, а кто - это. Пожалуй, именно так вопрос решался бы в любой другой стране. Но только не у нас.
У нас было, можно сказать, наоборот. Появилась ратуша - здание, которое, понятно, не один день строилось. Зато дебаты и бесконечные переделки плана ее постройки тянулись куда дольше - лет двадцать, вплоть до того незабываемого утра, когда Давид Кнудсен, в визитке, стоя на импровизированной трибуне, зажатой со всех сторон грязно-желтыми стенами домов, непригодных для жилья, читал бессмертную кантату Улафа Бюлля. Потрясенные домохозяйки свешивались из окон, забыв про стряпню. Запах жареной сельди рвался наружу и растворялся в романтических настроениях, принесенных из гавани весенним ветерком.
Возник вопрос: а разве круг тем, ждущих своего решения, не будет ограничен определенными временными рамками, не будет служить выражению духа времени - того времени, когда здание было построено, - его идей, представлений? Значит, 30-х годов. Волна пессимизма захлестнула искусство, художники бежали от действительности. Но именно в это время наши лучшие скульпторы пришли к собственному пониманию и смысла жизни, и задач художественного творчества. И значит, отчасти они понимали, куда идет человечество. Тогда и возникли планы отдельных крупных работ. Некоторые из них были тогда же реализованы.
Затем произошло событие, значительность которого была оценена не сразу и не всеми. Война и фашистская оккупация перевернули все человеческие души. Вернее, те, что были человеческими. Это время оставило свой поразительно яркий след в оформлении ратуши - крупнейшем деянии наших художников. В форме художественного репортажа с места событий? В общем-то, нет. В форме патриотических манифестаций, рожденных эмоциями - столь естественными для того времени? Едва ли. В какой же тогда? Главной темой в работах норвежских художников стало торжество жизни. Первые его ощущения, правда, зародились уже давно. Но теперь, после войны, появились стимулы сильнее, чем голые теоретические рассуждения. Основные работы по декоративному убранству ратуши были выполнены под влиянием активного, созвучного эпохе, исторического мышления. Но узости взгляда, ограниченного суетой сиюминутности, удалось избежать, хотя у нас были все основания этого опасаться.
Большая часть работ по оформлению интерьера ратуши проникнута мироощущением, не связанным, казалось бы, определенными временными рамками. Но тем не менее именно время, когда шла война, пробудило творческую энергию художников и отразилось в их работах - болью, страданием, но без тени смирения, радостью борьбы и осознанием своих целей, но без громких слов и ура-патриотических литавр.
Переходя от стены к стене, разглядывая изображенные на них человеческие судьбы с их страданиями и устремлениями, мы замечаем, как постепенно из замысловатой вязи фигур начинает проступать лейтмотив всей композиции: все в жизни не случайно.
И по мере того, как мы идем дальше и осознаем все многообразие мотивов, от первого знакомства с которыми перехватывает дыхание и замирает сердце, мы начинаем различать все отчетливее как бы ветвь, вырастающую из этого ствола: страдание тоже не случайно, и ничто не проходит бесследно, ни одни родовые схватки, и ни один неоплаченный счет, и ни один неверный шаг, и ни одна одержанная в жизни победа - и ни одна человеческая жизнь. Потому что это жизнь человека. А детали не так уж важны - боль, страдания, одиночество, потому что за ними порой открывается большое и героическое. Но главное не в этом. Главное, что этой жизнью живет народ. Живем мы.
И второй тезис, не менее важный: жизнь невозможна без свободы. В этом ее главная ценность. Свобода и солидарность - таким представляется, по крайней мере мне, зрителю, лейтмотив идей, положенных в основу декоративного оформления городской ратуши Осло. Плакат превратил бы эту несложную мысль в банальность. Искусство тем и отличается, что воздействует на человека не прямолинейно, фантазия обретает крылья, надежда - якорь. Художественные образы органично проникают в наше сознание и укрепляют в нас ту единственную веру, без которой не обойтись, - веру в то, что все не случайно.
Гимн человеческой жизни и свободе - важнейшему условию для ее осуществления - звучит в той или иной форме во всех декоративных полотнах ратуши.
Когда, воспользовавшись приглашением Пера Крога, мы оказываемся свидетелями излюбленной им обыденности городской жизни, обычно скрытой от повседневных глаз, - а в небе парит гигантская птица, отбрасывающая на землю то свет, то тень, - или когда прослеживаем этапы эстафеты, тонко разыгранной Оге Стурстейном, проносящим идею свободы с момента ее боевого крещения на баррикадах Парижа до возрождения и обновления на норвежской почве. И опять огромный размах крыльев, высоко в небе, над крошечной жизнью - символ идеи, осеняющей всю человеческую деятельность. Этот образ мы вновь увидим в самых разнообразных мотивах оформления залов, в работах разных художников.
"Девушка из Осло" Джозефа Гримеланда - мы увидим ее сразу же над входом. Она принадлежит нашей обыденной жизни. Душа ее, рожденная в лесах и омытая морем, чиста и светла; но это не греческая богиня и не классический идеал - живая девушка, наша современница, к тому же - это несложно заметить - отменного здоровья. И опять гимн жизни, на этот раз воспевающий человека труда, в работах Эрнульфа Баста. Это барельефы на довольно традиционный сюжет - двенадцать месяцев и смена времен года. Вообще смена времен года играет необычную роль в оформлении ратуши, заставляя в обыденном разглядеть прекрасное.
Все это хорошо, но не правильнее ли было бы ограничить декоративное оформление темой исторического прошлого, изобразив в хронологическом порядке особо знаменательные даты? Вряд ли это было бы правильно - в результате мы получили бы холодное и безжизненное сооружение. К тому же самыми выдающимися вехами оказались бы войны.
Следует заметить, что изображение чайки, кажется, полностью вытеснило традиционный образ орла в самых различных орнаментальных композициях ратуши: художники предпочли символ мира. Батальные сцены, где бородатые шлемоносцы бряцали бы оружием и сверкали бы очами, уступили место картинам духовной борьбы. Неоднократно в работах разных художников возникает фигура Бьёрнсона. И Хенрика Вергеланна. Впрочем, как и Маркуса Тране.
Картины на тему освободительной борьбы в период оккупации никого не оставляют равнодушными, может быть, потому, что сюжеты далеки от идеализации. Художники предпочитают пути, уводящие их от ложного пафоса. Идея торжества жизни, кажется, воплотилась и в этих работах. И не впервые мы замечаем, что жизни противостоит не смерть, ибо в этом естественный исход жизни, - жизни противостоит существование, которое нельзя назвать жизнью. Идейная основа произведения - мы возьмем на себя смелость утверждать это складывалась под влиянием того времени, когда опасность тотального уничтожения была налицо. "Ужас времени" появился на свет как осознание ценности человеческой жизни.
Любое произведение искусства, которое создается на благо достопочтенных граждан, просто обязано показать некий положительный идеал. По своему характеру оно не может содержать критики общественного устройства, в форме, например, сатирического изображения отдельных недостатков такой замечательной столицы такой замечательной страны, где воздвигнут этот монумент. Здание существует для повседневных нужд города, но оно открыто и в праздники: интерьер должен радовать глаз и вдохновлять на добрые дела.
Но художник, подобно древнему скальду, рискует впасть в соблазн и предаться сочинительству хвалебных гимнов. И муниципалитет, и даже правительство можно так воспеть, что их никто не узнает. Подобные примеры известны всем.