Страница:
Новоявленный фермер не был восторженным юнцом, он понимал трудности, которые ждут его. Обманувшись в «колхозе», он надеялся на государство, которое обещало помощь деньгами, техникой, организацией. Шаханову положена была ссуда в 30 тысяч рублей. В райцентре обещали организовать предприятие по обработке земли мелким крестьянским хозяйствам. Идея отличная. Подаст заявку – и вспашут. Надо прокультивировать – сделают. Лишь плати. Ведь и в самом деле, иметь при трех гектарах машинный парк незачем. А еще было много постановлений московских, президентских указов о помощи фермерам. Им поверил Шаханов.
Поверил, но, не дожидаясь манны небесной, взялся за лопату. Осенью 1991 года он начал ставить ограду вокруг своих трех гектаров: вкапывал столбы, натягивал проволоку. Вручную вырыл шестиметровый колодец. Вручную углублял полузасохший пруд на краю участка. Он понимал, что без воды – погибель. Той же осенью и тоже вручную посадил 600 саженцев: яблони, груша, вишня, слива, грецкий орех, абрикосы, смородина, виноград. Завез навоза. Готовился к новой весне.
От государственной власти новый хозяин помощи не дождался. Ссуду получил поздно. Единственную технику, мотоблок МБ-1, купил в конце сезона. А значит, все лето работал на трех гектарах лопатой, мотыгой, воду носил ведрами на коромысле. На свой участок ушел он жить постоянно в конце апреля. Дневал здесь и ночевал, соорудив плетневый шалаш, плетневые же туалет и будку для собаки.
Пройдем вместе с хозяином по участку. Позади долгое знойное наше лето, сухое, почти без дождей. Посажено было 20 соток картошки. Она не уродилась. Нужен полив. Ведрами воды не натаскаешь. Тем более на Дону не было тогда половодья. Уровень воды упал. Колодец и прудок обмелели. 15 соток капусты тоже не порадовали. Ручной полив – двести метров до пруда. Словом, с капустой не получилось. 8 соток огурцов – вовсе никакие. Помидоры достались трудно. Первая рассада померзла, вторую сгубили прорвавшиеся на участок коровы. Но все же поднялись кусты, а плоды мелкие. И тут воды не хватило. Подсолнух сгубил жаркий суховей. Сахарная свекла вовсе не взошла из сухой земли. Тыква, и та не уродилась.
Словом, выручил Шаханов за свою продукцию – арбузы да помидоры – около двух тысяч рублей. А еще обеспечил свою семью на зиму. Это в доход. А расход – все немалые затраты: огорожа, саженцы, семена, навоз да еще немереный тяжкий труд все долгое лето с утра до ночи. Лопата, мотыга, ведра на коромысле. Вся пенсия уходит сюда. Последние деньги со сберкнижки сняты. «Умру – не на что похоронить», – признается Шаханов. А на что он надеялся? Ведь не мальчик же. Да вдобавок экономист. Считать умеет. Надеялся, что в пруду и колодце будет вода. Надеялся, что лето будет не такое знойное. Надеялся, что купит небольшой трактор «Т-40» или «Т-25». Но все надежды оказались пустыми. Даже мотоблок удалось купить слишком поздно. И ожидаемого дохода с земли новый крестьянин не получил. Ко всем бедам добавился анализ почвы, который лишь теперь сделан волгоградской лабораторией по заявке земельного комитета. Вывод специалистов достаточно суров: «0,5 процента гумуса… пригодна для пастбища и орошаемого сенокоса». А ведь Шаханов занимается овощами и садом. Он и сейчас мечтает:
– Здесь будут ореховые деревья стоять, защита от ветра. Здесь – виноградник. Вдоль ограды – черная смородина.
Но молодые деревца приживаются плохо, многие засохли. Воды не хватает. А он не сдается:
– Трагедии нет. Тружусь с утра до вечера. Стыдно перед семьей, перед внуками, перед знакомыми. Но не отчаиваюсь. Попробую еще один год. А там…
Честно сказать, он не похож на крестьянина XX века, тем более на заморского фермера, скорее на Робинзона Крузо или Генри Торо. Был такой в прошлом веке в Америке чудак философ, который поселился и жил на земле, доказывая, что любой человек способен себя прокормить от земли. Вот и хозяйство Шаханова не из нынешнего века: лопата, мотыга, ведра на коромысло, вручную выкопанный колодец. Посмеяться над ним? Позлословить про репейное масло? Не могу. Тяжкий и долгий труд на плечах этого человека. Труд честного земледельца. Он не сам туда пришел, на сгинувший хутор Бугаков. Его позвали новые времена. Он им поверил. А теперь не может даже положенного бензина для мотоблока получить на нефтебазе. Дело понятное… В далеком Калаче-на-Дону свои президенты, тем более на нефтебазе. Им никто не указ.
На землю нашу пришли новые времена. Как ни крути, а треснутый горшок не склеишь. А и склеишь – недолгая ему жизнь. А коли это признать, то в новой системе сельского хозяйства должно быть всему место: и выжившим колхозам, и тысячегектарным хозяйствам Гришина, Шестеренко, Штепо, и саду-огороду Шаханова на трех гектарах. Шаханову не нужно памятника, ему бы раздобыть тракторишко. Вдвоем они потянут. И может быть, на месте ушедшего хутора Бугаков на бугре, где стояла казачья усадьба Ушаковых, раскулаченных и сосланных, возродится жизнь. А уйдет Шаханов, тогда – снова репейник. И горький пример для других.
Хутор Клейменовский. Пора отъезда. Как всегда, иду к речке через старый одичавший сад. Вот она – обережь, на которой зорил я муравьиные кучи. Но неистребима жизнь, муравьиная тоже. На тропинке передо мною черно от муравьев. Это вылет у них. Самая пора. Летнее утро: солнечно, тепло. Весь муравейник словно вывернулся наружу. Суета, беготня. Десятки, сотни крылатых самцов и самок, будущих маток, суетятся, лезут по травинкам выше и выше, взлетают, сверкая слюдяными крыльями. Даже рабочие муравьи, бескрылые, тоже стремятся вверх и падают. А крылатым дорога – небо. Вот они исчезают в утренней синеве. От земли в сияющем блеске летят другие. Время вылета, время любви. Большинство этих счастливцев погибнет. Но кто-то останется. И нынче ли, завтра в том и другом углу этого просторного зеленого мира молодые самки, сияя ярким хитиновым покровом, опустятся на землю уже матками. Праздник кончился. Обломав теперь ненужные слюдяные крылья, матка начнет работать, пробивая ход в землю. Основательнице нового рода на первых порах будет очень трудно. Жвала и ножки ее будут стираться, выкрашиваться, потускнеет сияющий чернью хитин на груди и брюшке. Тяжкий труд никого не красит. Самка пробивает ходы, строит камеры – всё в одиночку. Не каждой это удастся. Снова из сотен выживут единицы. Самые сильные, самые стойкие. Не вдруг, а через долгие месяцы появится подмога, потомство, работники. Потом новое гнездо – молодая семья начинает свой путь…
Пожар в Кузнецах
Поверил, но, не дожидаясь манны небесной, взялся за лопату. Осенью 1991 года он начал ставить ограду вокруг своих трех гектаров: вкапывал столбы, натягивал проволоку. Вручную вырыл шестиметровый колодец. Вручную углублял полузасохший пруд на краю участка. Он понимал, что без воды – погибель. Той же осенью и тоже вручную посадил 600 саженцев: яблони, груша, вишня, слива, грецкий орех, абрикосы, смородина, виноград. Завез навоза. Готовился к новой весне.
От государственной власти новый хозяин помощи не дождался. Ссуду получил поздно. Единственную технику, мотоблок МБ-1, купил в конце сезона. А значит, все лето работал на трех гектарах лопатой, мотыгой, воду носил ведрами на коромысле. На свой участок ушел он жить постоянно в конце апреля. Дневал здесь и ночевал, соорудив плетневый шалаш, плетневые же туалет и будку для собаки.
Пройдем вместе с хозяином по участку. Позади долгое знойное наше лето, сухое, почти без дождей. Посажено было 20 соток картошки. Она не уродилась. Нужен полив. Ведрами воды не натаскаешь. Тем более на Дону не было тогда половодья. Уровень воды упал. Колодец и прудок обмелели. 15 соток капусты тоже не порадовали. Ручной полив – двести метров до пруда. Словом, с капустой не получилось. 8 соток огурцов – вовсе никакие. Помидоры достались трудно. Первая рассада померзла, вторую сгубили прорвавшиеся на участок коровы. Но все же поднялись кусты, а плоды мелкие. И тут воды не хватило. Подсолнух сгубил жаркий суховей. Сахарная свекла вовсе не взошла из сухой земли. Тыква, и та не уродилась.
Словом, выручил Шаханов за свою продукцию – арбузы да помидоры – около двух тысяч рублей. А еще обеспечил свою семью на зиму. Это в доход. А расход – все немалые затраты: огорожа, саженцы, семена, навоз да еще немереный тяжкий труд все долгое лето с утра до ночи. Лопата, мотыга, ведра на коромысле. Вся пенсия уходит сюда. Последние деньги со сберкнижки сняты. «Умру – не на что похоронить», – признается Шаханов. А на что он надеялся? Ведь не мальчик же. Да вдобавок экономист. Считать умеет. Надеялся, что в пруду и колодце будет вода. Надеялся, что лето будет не такое знойное. Надеялся, что купит небольшой трактор «Т-40» или «Т-25». Но все надежды оказались пустыми. Даже мотоблок удалось купить слишком поздно. И ожидаемого дохода с земли новый крестьянин не получил. Ко всем бедам добавился анализ почвы, который лишь теперь сделан волгоградской лабораторией по заявке земельного комитета. Вывод специалистов достаточно суров: «0,5 процента гумуса… пригодна для пастбища и орошаемого сенокоса». А ведь Шаханов занимается овощами и садом. Он и сейчас мечтает:
– Здесь будут ореховые деревья стоять, защита от ветра. Здесь – виноградник. Вдоль ограды – черная смородина.
Но молодые деревца приживаются плохо, многие засохли. Воды не хватает. А он не сдается:
– Трагедии нет. Тружусь с утра до вечера. Стыдно перед семьей, перед внуками, перед знакомыми. Но не отчаиваюсь. Попробую еще один год. А там…
Честно сказать, он не похож на крестьянина XX века, тем более на заморского фермера, скорее на Робинзона Крузо или Генри Торо. Был такой в прошлом веке в Америке чудак философ, который поселился и жил на земле, доказывая, что любой человек способен себя прокормить от земли. Вот и хозяйство Шаханова не из нынешнего века: лопата, мотыга, ведра на коромысло, вручную выкопанный колодец. Посмеяться над ним? Позлословить про репейное масло? Не могу. Тяжкий и долгий труд на плечах этого человека. Труд честного земледельца. Он не сам туда пришел, на сгинувший хутор Бугаков. Его позвали новые времена. Он им поверил. А теперь не может даже положенного бензина для мотоблока получить на нефтебазе. Дело понятное… В далеком Калаче-на-Дону свои президенты, тем более на нефтебазе. Им никто не указ.
На землю нашу пришли новые времена. Как ни крути, а треснутый горшок не склеишь. А и склеишь – недолгая ему жизнь. А коли это признать, то в новой системе сельского хозяйства должно быть всему место: и выжившим колхозам, и тысячегектарным хозяйствам Гришина, Шестеренко, Штепо, и саду-огороду Шаханова на трех гектарах. Шаханову не нужно памятника, ему бы раздобыть тракторишко. Вдвоем они потянут. И может быть, на месте ушедшего хутора Бугаков на бугре, где стояла казачья усадьба Ушаковых, раскулаченных и сосланных, возродится жизнь. А уйдет Шаханов, тогда – снова репейник. И горький пример для других.
Хутор Клейменовский. Пора отъезда. Как всегда, иду к речке через старый одичавший сад. Вот она – обережь, на которой зорил я муравьиные кучи. Но неистребима жизнь, муравьиная тоже. На тропинке передо мною черно от муравьев. Это вылет у них. Самая пора. Летнее утро: солнечно, тепло. Весь муравейник словно вывернулся наружу. Суета, беготня. Десятки, сотни крылатых самцов и самок, будущих маток, суетятся, лезут по травинкам выше и выше, взлетают, сверкая слюдяными крыльями. Даже рабочие муравьи, бескрылые, тоже стремятся вверх и падают. А крылатым дорога – небо. Вот они исчезают в утренней синеве. От земли в сияющем блеске летят другие. Время вылета, время любви. Большинство этих счастливцев погибнет. Но кто-то останется. И нынче ли, завтра в том и другом углу этого просторного зеленого мира молодые самки, сияя ярким хитиновым покровом, опустятся на землю уже матками. Праздник кончился. Обломав теперь ненужные слюдяные крылья, матка начнет работать, пробивая ход в землю. Основательнице нового рода на первых порах будет очень трудно. Жвала и ножки ее будут стираться, выкрашиваться, потускнеет сияющий чернью хитин на груди и брюшке. Тяжкий труд никого не красит. Самка пробивает ходы, строит камеры – всё в одиночку. Не каждой это удастся. Снова из сотен выживут единицы. Самые сильные, самые стойкие. Не вдруг, а через долгие месяцы появится подмога, потомство, работники. Потом новое гнездо – молодая семья начинает свой путь…
1992–1993
Пожар в Кузнецах
В конторе вчерашнего совхоза, ныне акционерного общества «Кузнецовское», во время моего пребывания случился небольшой пожар. Конторский народ расходился на обед, и в это время закричали женщины: Дым! Горим!.. Бросил кто-то окурок в одном из кабинетов, стала тлеть бумага. Быстро вскрыли дверь. Ведро воды – и робкому еще огню конец. Дым скоро выветрился.
А вот в самом «Кузнецовском» горит и дымит давно. Считай, целый год. «Пожар» этот виден даже в областном центре, за семьдесят километров. Не раз слыхал я: мол, в «Кузнецовском» Иловлинского района делятся – никак не разделятся. Клочки земли понарезали, теперь драка за землю, за технику, милицию приходится вызывать.
Приехал я в Кузнецы. Январь, 1993 год. «Пожар» сам собою утих. Потушили его не люди, а время. Как тушат пожар низовой, глубинный, долгие осенние дожди, снег; но дремлет огонь невидимый, угли его тлеют до времени, до поры.
Разговоры были спокойные. Никто никого особо не клеймил, сознавая очевидное: бывший совхоз «Кузнецовский» распался и на землях его возникли три объединения: акционерное общество «Кузнецовское», то есть бывший совхоз, ассоциация фермерских хозяйств (тоже «Кузнецовское») и товарищество на хуторе Широковский. Между ними и шла война.
– Идет война народа с администрацией, – определил распрю один из ее участников, понимая под «народом» ассоциацию новых фермеров ли, крестьян, руководимых М. А. Хабаровым, под «администрацией» – бывший совхоз со всеми его структурами.
– Прислали милицию, меня с хлебного поля гонят, а я на этом поле четверть века пахал и сеял, – говорит рядовой механизатор.
Кто его гонит с помощью милиции? Бывший совхоз, его нынешнее руководство.
Итак, вроде бы все яснее ясного: борьба старого с новым, партократов с народом. Только в «народе» оказались: бывший директор совхоза, главный агроном, замдиректора, заведующий МТМ.
– Мы, совхоз, хозяева. Кто хочет уходить, пусть берет землю и технику, какую дадим. Но командовать, своевольно брать не позволим. Нам работать, – говорят руководители нынешнего совхоза.
– Мы хотим, чтобы у наших людей остались те машины, на которых они работали, – требуют «выходцы» из него.
Бывший механизатор П. Н. Шлепин (теперь на пенсии, но работает фуражиром) заявляет решительно:
– Новые фермеры – это не народ, а помещики. Хотели помещиками стать. Главный агроном, завмастерской, директор с ними, замдиректора. Все в их руках было, они всю технику забрали себе. А мы с пустыми руками остались. Сенокос подошел, а траву косить нечем. Хлеб убирать нечем. Землю пахать – хоть лопатку бери. У пенсионеров они повыманили паи, наобещали им коров, соломы, сена – златых гор. А ничего не дали. Механизаторов тоже заманили брехней. Сейчас все назад бегут.
– В фермерство, а вернее в их ассоциацию, сначала ушло много механизаторов, – вспоминает нынешний главный агроном. – Почему? Им наобещали скорых больших заработков. Ведь если ты фермер, тебе и налог не надо платить, и кредиты государство дает под малый процент, и зерно продавай кому хочешь, а не государству по твердой цене. Но быстрого богатства не получилось. Наши механизаторы, те, что остались в совхозе, заработали хорошо. Глядя на них, стали возвращаться ушедшие.
– Да, – соглашается руководитель фермеров Хабаров, – нас осталось всего двадцать шесть человек. Но это твердый костяк. Те, кто выстоял. Ведь мы работали, а почти ничего не получали. Нас давили со всех сторон и чем могли. Но мы не надеемся, а твердо знаем, что выстоим и будем работать. Мы озимых посеяли почти в два раза больше, чем совхоз. Будем работать по-новому, как задумали.
Чего же они хотели?
Как и по всей стране, осенью 1991 года начались в совхозе «Кузнецовский» разговоры о реорганизации. Декабрьский приказ из Москвы был строгим: с колхозно-совхозной системой покончить за год. А перейти к чему? Думается, как и везде, будущее виделось в тумане. А тут, как на грех, в совхозе оказалась «лишняя» земля, которая уходила к районным властям, в фонд перераспределения, для создания фермерских хозяйств. И немалый кус – 8 тысяч гектаров.
Решили создавать ассоциацию фермерских, крестьянских хозяйств и производственных кооперативов, работающих совместно, на тех же землях. Вроде тот же совхоз, но уже из свободных фермеров, вышедших из хозяйства, а значит, можно оставить у себя «лишние» 8 тысяч гектаров земли и получить все преимущества, которые фермерам положены: отмена налога на пять лет, льготные кредиты и прочее.
Придумали все это, конечно, не механизаторы, не скотники, а руководители. Объясняли преимущества, новизну: вместо звеньев товарищества (полеводческое, животноводческое), отношения между ними договорные, у каждого свой счет. Руководство выборное.
Говоря о туманном будущем такого проекта, я вспоминаю недавнее прошлое, когда были в колхозных подразделениях свои чековые книжки, взаиморасчеты и прочее. Все минуло, не оставив следа. Это факт. Но категорично ставить крест на задуманном в Кузнецах не могу, потому что работающим на земле людям и специалистам виднее. Им работать и жить. Тем более что перемены в хозяйстве были нужны. Ведь рентабельность производства в нем – 6 процентов, удои на корову – 1,5 тысячи литров, среднесуточный привес крупного рогатого скота – 300 граммов, а привес свиней и вовсе цифра, которой трудно поверить: 14 граммов.
М. А. Хабаров, нынешний председатель мятежной ассоциации, а в пору начала преобразований – главный агроном совхоза, и сейчас уверен, что дело было задумано стоящее. И не только задумано, но и воплощалось в жизнь: проводили агитацию, разъясняли людям. Начали подавать заявления в районный земельный комитет, получали землю в собственность, но работали по-прежнему вместе: пахали, сеяли. Создавали вместо привычных звеньев товарищества, выбирали в них руководителей, утверждали взаимные договоры, но работа, повторю, шла, как и прежде, вместе. За зиму провели два собрания. Теперь никто не докажет, с кворумом они прошли или без кворума. Но пока – в согласье.
Но вот уходит прежний директор совхоза. (Другие скажут: директора убрали районные власти, потому что он не хотел их слушаться.) С уходом директора появилась оппозиция новому курсу в лице руководящего состава. Может быть, потому, что подошло время выборов руководства всего хозяйства.
И мне было сказано жестко, впрямую:
– Выборность руководства была не всем руководителям по нутру. Ведь могли и не выбрать. Могли спросить, например, чем кормит главный специалист двадцать голов крупного рогатого скота на своем подворье. Откуда берет корма? У одного двадцать голов одной лишь крупной скотины, не считая овечек, коз и прочего, а у другого – одна корова. Значит, счастье и нажиток не тому, кто лучше работает, а тому, кто, пользуясь властью, может свободно взять или, пользуясь всегдашними порядками, украсть совхозное или выпросить у начальника.
Это дело (нажиток, скотина) очень серьезное, называется оно – «наша сельская жизнь», где на зарплату не проживешь, а спасение – «второй фронт»: личное подворье.
– Мы хотим честно работать, честно зарабатывать, не воровать или клянчить, – заявляли сторонники Хабарова.
– Хотят стать помещиками, – говорили другие.
Летом 1992 года состоялось третье совхозное собрание.
Там грянул бой. Загорелось в открытую.
Если раньше разговоры шли тихомолком (о «помещиках», которые хотят все заграбастать, о том, что совхозы «в Москве запретили», не уйдешь в фермеры – и все пропадет, с пустыми руками останешься) – теперь пошел бой открытый. Ставка была серьезнее некуда – жизнь, которая не кончается. По-прежнему надо будет есть и пить, детей растить. И все это при нынешних сумасшедших ценах. Да и земле этой отдано столько лет и трудов – своя, родная. Другой нет. Тем более если на душу полагается по 14,4 гектара пашни, по 2 гектара «золотой» орошаемой земли, 1,4 гектара сенокоса, большой кусок пастбища. Да еще имущественный пай. Это не бумажный ваучер. Это весомое, очевидное, не одним поколением нажитое. Есть за что драться. В результате третьего собрания народ разделился почти пополам: 47 процентов – за фермерскую ассоциацию, остальные – за прежнее единение с новым названием «акционерное общество».
Тут пошла стенка на стенку, кто кого одолеет.
В хабаровскую ассоциацию фермеров ушли большинство механизаторов, захватив с собою собственной волею тракторы, комбайны, другую технику. Она ведь всегда при дворах стоит. Попробуй отними. Повод простой и весомый: «Я на нее жизнь поклал. Работал и буду работать. Никому не отдам».
Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета – все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.
– Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, – говорили механизаторы-«выходцы». – Мы и будем убирать.
– Нет, не будете, – отвечали им. – По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.
Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля.
Поэтому заключили договор о совместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать «вражеские» комбайны с «моего» поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но «чужое не тронь».
С горем пополам убирали – и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.
И прежде «Кузнецовский» достижениями не блистал, а нынешний «пожар» и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.
Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее – это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.
Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:
– Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, – добавил он, – тогда худо.
Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: земля, собственность, а значит, и жизнь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.
Вот, кажется, и вся невеселая история про «пожар» в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил – чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.
Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас – урок.
Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.
– Ваша-то где земля? Ваш пай? – спросил я его. – В бывшем совхозе или в ассоциации?
– Какая земля?.. – не сразу понял он. – Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее… этому… как его… – стал он вспоминать.
– Кому?
– Ну, этот… Петро вроде…
Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:
– Кому я землю отдал?
– Может, Тибирькову?
– Нет.
– Хабарову?
– Нет.
– Сашке Хомякову?
– Ему, ему! – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Сказали, совхоз распускают, все пропадет.
– В помещики полез? За белыми буханками? – поддел товарища Шлепин. – Как же: корову дадут. Дали?
– Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.
– А теперь в совхоз вернетесь? – спросил я.
– Они вроде не берут.
– И не возьмем, – решительно подтвердил Шлепин. – Нацелился в помещики – туда и шуруй.
– Не берут. Приехал этот, как его… Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?
– А за что отдали? Продали или заключили договор? – добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.
– Не знаю, – ответил владелец земли и махнул рукой. – Ничего нам не надо. Подыхать скоро…
– А подохнем, – вздохнул Шлепин, – опять совхозу хоронить, кому же еще…
– Конечно, – согласился «помещик». – Мы туда жизнь поклали. – И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.
Плакать ли тут, смеяться… Над кем? Над «помещиком» Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?
Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили… Было вроде бы все – мое. А в руках оказалось – пусто. Потом нас «пожалели». И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью – всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?
Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?
А ведь «понятливых» много. Целый год пылал «пожар» в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу – прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.
Не помогли. Лишь при случае приводили как негативный пример кузнецовские страсти. Может быть, это проводилась в жизнь мысль одного из руководителей Агропрома, всерьез ли, в шутку высказанная на одном из совещаний: «Надо в каждом районе распустить по одному хозяйству и глядеть, что получится. Для примера».
Пример, конечно, нужен. Но вчерашний колхоз ли, совхоз – это живые люди. Глядеть, как они корчатся от боли?
А еще, это живая земля. Ее муки. Вот она – прикрытая снегом, тянется и тянется вдоль дороги. С неубранной кукурузой, сорго, с непашью в Кузнецах. С оставленными подсолнухом, ячменем, картошкой в других колхозах, районах. С погнившим сеном. С неубранной соломой. С запаханными в земле арбузами, капустой, помидорами.
«Акт от 18 ноября 1992 года… Комиссия в составе Государственного инспектора района… главного специалиста райкомзема составили настоящий акт на обследование и использование земли в колхозе им. Калинина… На день обследования в колхозе не убрано: просо – 200 га, кукуруза – 140 га, суданка – 182 га, подсолнечник – 751 га. Итого 1283 га. Вспашка зяби и черных паров составила 49 процентов от плана… Колхоз своими силами не справляется в течение нескольких последних лет».
В течение последних лет не справляется, но когда четыре человека вышли из колхоза, получили землю, купили технику, семена, горючее и вышли в поле весной 1992 года, то «боевой отряд» во главе с председателем и главным агрономом, председателем сельского Совета выгнал законных хозяев с их земли. Вот здесь они «справились», отбив все атаки властей областных и прочих. Пусть все прахом идет, но 847 гектаров богатейшего чернозема никто не получит.
Когда начинался «пожар» в Кузнецах, потушить его, наверное, можно было в самом начале. Объяснить людям, что жизнь не кончается, что пришли великие перемены и встретить их нужно по-крестьянски спокойно и мудро, всем миром. Объяснить и квалифицированно помочь в разделе земли, имущества.
Передо мной «Манифест 19 февраля 1861 года». Великая крестьянская реформа. Освобождение. Прочитаем последние строки: «Исполнители приготовительных действий к новому устройству крестьянского быта и самого введения в сие устройство употребят бдительное попечение, чтобы сие совершалось правильным спокойным движением, с соблюдением удобства времени, дабы внимание земледельцев не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий. Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее, чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле постоянного пользования или на земле, приобретенной в собственность».
Сто лет назад русским царем подписано. Нам не указ. Но может быть, хоть в науку тем, кто сегодня должен вводить «новое устройство селян», иметь о них «бдительное попечение», чтобы внимание нынешних земледельцев «не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий». Чтобы завтра могли они сеять «на земле, приобретенной в собственность». Каждому нужно делать свое. Это понимали царь Александр II и его окружение. Понимают ли наши «цари», от кремлевских до районных?
От хутора Кузнецы мой путь лежал на север по асфальту московской трассы. Зимняя дорога скучна: сизое озябшее небо, короткий, в один взгляд, окоем. Летом вздымаешься с холма на холм, и раз за разом открывается просторная, на полмира, зелень хлебов и трав, пенятся пахучие поля цветущей гречихи, золотится подсолнух, желтеет и бронзовеет пшеница, серебрится ячмень – будто все друг на друга похожее, сто раз виданное, но всякий раз от холма к холму сладко обмирает душа от земной красоты.
Нынче иное. Километры и мысли текут скучные, особенно после Кузнецов. Ведь он не один, такой хутор, такая беда. Приходят на память камышинский «Великий Октябрь», «Логовский» в Суровикине, 2-я Березовка под Филоновом… Сколько их… Знамых, а больше незнамых. Вот они, тонущие в безвестье, в снегах хутора, которые остаются рядом с дорогой, а более там – в конце занесенного снегом проселка, куда зовут указатели: Авилов, Вилтов да Лог, Нижний да Верхний Герасимов.
А вот в самом «Кузнецовском» горит и дымит давно. Считай, целый год. «Пожар» этот виден даже в областном центре, за семьдесят километров. Не раз слыхал я: мол, в «Кузнецовском» Иловлинского района делятся – никак не разделятся. Клочки земли понарезали, теперь драка за землю, за технику, милицию приходится вызывать.
Приехал я в Кузнецы. Январь, 1993 год. «Пожар» сам собою утих. Потушили его не люди, а время. Как тушат пожар низовой, глубинный, долгие осенние дожди, снег; но дремлет огонь невидимый, угли его тлеют до времени, до поры.
Разговоры были спокойные. Никто никого особо не клеймил, сознавая очевидное: бывший совхоз «Кузнецовский» распался и на землях его возникли три объединения: акционерное общество «Кузнецовское», то есть бывший совхоз, ассоциация фермерских хозяйств (тоже «Кузнецовское») и товарищество на хуторе Широковский. Между ними и шла война.
– Идет война народа с администрацией, – определил распрю один из ее участников, понимая под «народом» ассоциацию новых фермеров ли, крестьян, руководимых М. А. Хабаровым, под «администрацией» – бывший совхоз со всеми его структурами.
– Прислали милицию, меня с хлебного поля гонят, а я на этом поле четверть века пахал и сеял, – говорит рядовой механизатор.
Кто его гонит с помощью милиции? Бывший совхоз, его нынешнее руководство.
Итак, вроде бы все яснее ясного: борьба старого с новым, партократов с народом. Только в «народе» оказались: бывший директор совхоза, главный агроном, замдиректора, заведующий МТМ.
– Мы, совхоз, хозяева. Кто хочет уходить, пусть берет землю и технику, какую дадим. Но командовать, своевольно брать не позволим. Нам работать, – говорят руководители нынешнего совхоза.
– Мы хотим, чтобы у наших людей остались те машины, на которых они работали, – требуют «выходцы» из него.
Бывший механизатор П. Н. Шлепин (теперь на пенсии, но работает фуражиром) заявляет решительно:
– Новые фермеры – это не народ, а помещики. Хотели помещиками стать. Главный агроном, завмастерской, директор с ними, замдиректора. Все в их руках было, они всю технику забрали себе. А мы с пустыми руками остались. Сенокос подошел, а траву косить нечем. Хлеб убирать нечем. Землю пахать – хоть лопатку бери. У пенсионеров они повыманили паи, наобещали им коров, соломы, сена – златых гор. А ничего не дали. Механизаторов тоже заманили брехней. Сейчас все назад бегут.
– В фермерство, а вернее в их ассоциацию, сначала ушло много механизаторов, – вспоминает нынешний главный агроном. – Почему? Им наобещали скорых больших заработков. Ведь если ты фермер, тебе и налог не надо платить, и кредиты государство дает под малый процент, и зерно продавай кому хочешь, а не государству по твердой цене. Но быстрого богатства не получилось. Наши механизаторы, те, что остались в совхозе, заработали хорошо. Глядя на них, стали возвращаться ушедшие.
– Да, – соглашается руководитель фермеров Хабаров, – нас осталось всего двадцать шесть человек. Но это твердый костяк. Те, кто выстоял. Ведь мы работали, а почти ничего не получали. Нас давили со всех сторон и чем могли. Но мы не надеемся, а твердо знаем, что выстоим и будем работать. Мы озимых посеяли почти в два раза больше, чем совхоз. Будем работать по-новому, как задумали.
Чего же они хотели?
Как и по всей стране, осенью 1991 года начались в совхозе «Кузнецовский» разговоры о реорганизации. Декабрьский приказ из Москвы был строгим: с колхозно-совхозной системой покончить за год. А перейти к чему? Думается, как и везде, будущее виделось в тумане. А тут, как на грех, в совхозе оказалась «лишняя» земля, которая уходила к районным властям, в фонд перераспределения, для создания фермерских хозяйств. И немалый кус – 8 тысяч гектаров.
Решили создавать ассоциацию фермерских, крестьянских хозяйств и производственных кооперативов, работающих совместно, на тех же землях. Вроде тот же совхоз, но уже из свободных фермеров, вышедших из хозяйства, а значит, можно оставить у себя «лишние» 8 тысяч гектаров земли и получить все преимущества, которые фермерам положены: отмена налога на пять лет, льготные кредиты и прочее.
Придумали все это, конечно, не механизаторы, не скотники, а руководители. Объясняли преимущества, новизну: вместо звеньев товарищества (полеводческое, животноводческое), отношения между ними договорные, у каждого свой счет. Руководство выборное.
Говоря о туманном будущем такого проекта, я вспоминаю недавнее прошлое, когда были в колхозных подразделениях свои чековые книжки, взаиморасчеты и прочее. Все минуло, не оставив следа. Это факт. Но категорично ставить крест на задуманном в Кузнецах не могу, потому что работающим на земле людям и специалистам виднее. Им работать и жить. Тем более что перемены в хозяйстве были нужны. Ведь рентабельность производства в нем – 6 процентов, удои на корову – 1,5 тысячи литров, среднесуточный привес крупного рогатого скота – 300 граммов, а привес свиней и вовсе цифра, которой трудно поверить: 14 граммов.
М. А. Хабаров, нынешний председатель мятежной ассоциации, а в пору начала преобразований – главный агроном совхоза, и сейчас уверен, что дело было задумано стоящее. И не только задумано, но и воплощалось в жизнь: проводили агитацию, разъясняли людям. Начали подавать заявления в районный земельный комитет, получали землю в собственность, но работали по-прежнему вместе: пахали, сеяли. Создавали вместо привычных звеньев товарищества, выбирали в них руководителей, утверждали взаимные договоры, но работа, повторю, шла, как и прежде, вместе. За зиму провели два собрания. Теперь никто не докажет, с кворумом они прошли или без кворума. Но пока – в согласье.
Но вот уходит прежний директор совхоза. (Другие скажут: директора убрали районные власти, потому что он не хотел их слушаться.) С уходом директора появилась оппозиция новому курсу в лице руководящего состава. Может быть, потому, что подошло время выборов руководства всего хозяйства.
И мне было сказано жестко, впрямую:
– Выборность руководства была не всем руководителям по нутру. Ведь могли и не выбрать. Могли спросить, например, чем кормит главный специалист двадцать голов крупного рогатого скота на своем подворье. Откуда берет корма? У одного двадцать голов одной лишь крупной скотины, не считая овечек, коз и прочего, а у другого – одна корова. Значит, счастье и нажиток не тому, кто лучше работает, а тому, кто, пользуясь властью, может свободно взять или, пользуясь всегдашними порядками, украсть совхозное или выпросить у начальника.
Это дело (нажиток, скотина) очень серьезное, называется оно – «наша сельская жизнь», где на зарплату не проживешь, а спасение – «второй фронт»: личное подворье.
– Мы хотим честно работать, честно зарабатывать, не воровать или клянчить, – заявляли сторонники Хабарова.
– Хотят стать помещиками, – говорили другие.
Летом 1992 года состоялось третье совхозное собрание.
Там грянул бой. Загорелось в открытую.
Если раньше разговоры шли тихомолком (о «помещиках», которые хотят все заграбастать, о том, что совхозы «в Москве запретили», не уйдешь в фермеры – и все пропадет, с пустыми руками останешься) – теперь пошел бой открытый. Ставка была серьезнее некуда – жизнь, которая не кончается. По-прежнему надо будет есть и пить, детей растить. И все это при нынешних сумасшедших ценах. Да и земле этой отдано столько лет и трудов – своя, родная. Другой нет. Тем более если на душу полагается по 14,4 гектара пашни, по 2 гектара «золотой» орошаемой земли, 1,4 гектара сенокоса, большой кусок пастбища. Да еще имущественный пай. Это не бумажный ваучер. Это весомое, очевидное, не одним поколением нажитое. Есть за что драться. В результате третьего собрания народ разделился почти пополам: 47 процентов – за фермерскую ассоциацию, остальные – за прежнее единение с новым названием «акционерное общество».
Тут пошла стенка на стенку, кто кого одолеет.
В хабаровскую ассоциацию фермеров ушли большинство механизаторов, захватив с собою собственной волею тракторы, комбайны, другую технику. Она ведь всегда при дворах стоит. Попробуй отними. Повод простой и весомый: «Я на нее жизнь поклал. Работал и буду работать. Никому не отдам».
Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета – все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.
– Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, – говорили механизаторы-«выходцы». – Мы и будем убирать.
– Нет, не будете, – отвечали им. – По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.
Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля.
Поэтому заключили договор о совместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать «вражеские» комбайны с «моего» поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но «чужое не тронь».
С горем пополам убирали – и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.
И прежде «Кузнецовский» достижениями не блистал, а нынешний «пожар» и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.
Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее – это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.
Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:
– Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, – добавил он, – тогда худо.
Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: земля, собственность, а значит, и жизнь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.
Вот, кажется, и вся невеселая история про «пожар» в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил – чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.
Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас – урок.
Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.
– Ваша-то где земля? Ваш пай? – спросил я его. – В бывшем совхозе или в ассоциации?
– Какая земля?.. – не сразу понял он. – Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее… этому… как его… – стал он вспоминать.
– Кому?
– Ну, этот… Петро вроде…
Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:
– Кому я землю отдал?
– Может, Тибирькову?
– Нет.
– Хабарову?
– Нет.
– Сашке Хомякову?
– Ему, ему! – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Сказали, совхоз распускают, все пропадет.
– В помещики полез? За белыми буханками? – поддел товарища Шлепин. – Как же: корову дадут. Дали?
– Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.
– А теперь в совхоз вернетесь? – спросил я.
– Они вроде не берут.
– И не возьмем, – решительно подтвердил Шлепин. – Нацелился в помещики – туда и шуруй.
– Не берут. Приехал этот, как его… Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?
– А за что отдали? Продали или заключили договор? – добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.
– Не знаю, – ответил владелец земли и махнул рукой. – Ничего нам не надо. Подыхать скоро…
– А подохнем, – вздохнул Шлепин, – опять совхозу хоронить, кому же еще…
– Конечно, – согласился «помещик». – Мы туда жизнь поклали. – И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.
Плакать ли тут, смеяться… Над кем? Над «помещиком» Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?
Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили… Было вроде бы все – мое. А в руках оказалось – пусто. Потом нас «пожалели». И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью – всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?
Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?
А ведь «понятливых» много. Целый год пылал «пожар» в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу – прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.
Не помогли. Лишь при случае приводили как негативный пример кузнецовские страсти. Может быть, это проводилась в жизнь мысль одного из руководителей Агропрома, всерьез ли, в шутку высказанная на одном из совещаний: «Надо в каждом районе распустить по одному хозяйству и глядеть, что получится. Для примера».
Пример, конечно, нужен. Но вчерашний колхоз ли, совхоз – это живые люди. Глядеть, как они корчатся от боли?
А еще, это живая земля. Ее муки. Вот она – прикрытая снегом, тянется и тянется вдоль дороги. С неубранной кукурузой, сорго, с непашью в Кузнецах. С оставленными подсолнухом, ячменем, картошкой в других колхозах, районах. С погнившим сеном. С неубранной соломой. С запаханными в земле арбузами, капустой, помидорами.
«Акт от 18 ноября 1992 года… Комиссия в составе Государственного инспектора района… главного специалиста райкомзема составили настоящий акт на обследование и использование земли в колхозе им. Калинина… На день обследования в колхозе не убрано: просо – 200 га, кукуруза – 140 га, суданка – 182 га, подсолнечник – 751 га. Итого 1283 га. Вспашка зяби и черных паров составила 49 процентов от плана… Колхоз своими силами не справляется в течение нескольких последних лет».
В течение последних лет не справляется, но когда четыре человека вышли из колхоза, получили землю, купили технику, семена, горючее и вышли в поле весной 1992 года, то «боевой отряд» во главе с председателем и главным агрономом, председателем сельского Совета выгнал законных хозяев с их земли. Вот здесь они «справились», отбив все атаки властей областных и прочих. Пусть все прахом идет, но 847 гектаров богатейшего чернозема никто не получит.
когда-то печалился поэт. Тут не полоска, тут – поля и поля.
Только не сжата полоска одна…
Грустную думу наводит она, —
Конторский пожар, о котором говорил я, потушен был вмиг. Потому что люди, почуявшие дым, не стояли и не рассуждали: загорится? а может, потухнет? Они не тратили времени зря, а взяли ведро воды – и огню конец.
Знал, для чего и пахал он и сеял,
Да не по силам работу затеял.
Когда начинался «пожар» в Кузнецах, потушить его, наверное, можно было в самом начале. Объяснить людям, что жизнь не кончается, что пришли великие перемены и встретить их нужно по-крестьянски спокойно и мудро, всем миром. Объяснить и квалифицированно помочь в разделе земли, имущества.
Передо мной «Манифест 19 февраля 1861 года». Великая крестьянская реформа. Освобождение. Прочитаем последние строки: «Исполнители приготовительных действий к новому устройству крестьянского быта и самого введения в сие устройство употребят бдительное попечение, чтобы сие совершалось правильным спокойным движением, с соблюдением удобства времени, дабы внимание земледельцев не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий. Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее, чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле постоянного пользования или на земле, приобретенной в собственность».
Сто лет назад русским царем подписано. Нам не указ. Но может быть, хоть в науку тем, кто сегодня должен вводить «новое устройство селян», иметь о них «бдительное попечение», чтобы внимание нынешних земледельцев «не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий». Чтобы завтра могли они сеять «на земле, приобретенной в собственность». Каждому нужно делать свое. Это понимали царь Александр II и его окружение. Понимают ли наши «цари», от кремлевских до районных?
От хутора Кузнецы мой путь лежал на север по асфальту московской трассы. Зимняя дорога скучна: сизое озябшее небо, короткий, в один взгляд, окоем. Летом вздымаешься с холма на холм, и раз за разом открывается просторная, на полмира, зелень хлебов и трав, пенятся пахучие поля цветущей гречихи, золотится подсолнух, желтеет и бронзовеет пшеница, серебрится ячмень – будто все друг на друга похожее, сто раз виданное, но всякий раз от холма к холму сладко обмирает душа от земной красоты.
Нынче иное. Километры и мысли текут скучные, особенно после Кузнецов. Ведь он не один, такой хутор, такая беда. Приходят на память камышинский «Великий Октябрь», «Логовский» в Суровикине, 2-я Березовка под Филоновом… Сколько их… Знамых, а больше незнамых. Вот они, тонущие в безвестье, в снегах хутора, которые остаются рядом с дорогой, а более там – в конце занесенного снегом проселка, куда зовут указатели: Авилов, Вилтов да Лог, Нижний да Верхний Герасимов.