Страница:
«…накапливаемый капитал убивал на постройки и часть держал в кубышке» (и то и другое – грех);
«…разбазарил из 28 голов своего скота 11»;
«…арендовал государственные земли до 150 га. Занимался скотом. Занимался Эксплоатацией сельхозмашин и тягловой силы». (Эксплоатация недаром выделена заглавной буквой, потому что это грех вовсе немыслимый: использовать косилку, да молотилку, да лошадей с волами в работе.);
«…самораскулачился и пролез в колхоз с целью скрыть свою шкуру».
Расплата была одна:
«…очистить из колхоза»;
«…ликвидировать как класс»;
«…с конфискацией тягла, продуктивного скота, фуража, семфонда, с/х инвентаря, озимых посевов, сбруй, лишением усадебных земель и выселением из пределов края»;
«…семейство в полном составе немедленно выслать на спецкулацкий участок»;
«Ввиду наступления холодов… кулацкие хозяйства выселять. Семейства батраков и бедноты переселить в кулацкие дома»;
«Высланы эшелоном № 15, вагон 10 6 июля 1931 года в Казахстан»;
«Краснов С. В., Краснова А. С., Краснов… высланы в Северный край».
У одних было что кулачить:
«После революции хозяйство имело посева 30 десятин: на надельной – 20 десятин, на арендованной – 10 десятин. Снимал лугов на Дубовском острове до 25 десятин, у Троицкого земобщества до 25 десятин. Имел скота: 2 лошади, 2 пары волов, 2 коровы, молодняка – 5 голов, овец 15. Занимался торговлей арбузами. С 1928 года хозяйство значительно сократилось. Состав семьи: Безруков П. Н. – 52 года, Безрукова А. А. – 46 лет, сын Андрей – 18 лет, сын Федор – 14 лет, сын Иван – 7 лет, сын Василий – 5 лет, сын Алексей – 2 года, дочь Александра – 9 лет… Ликвидировать как класс»;
«Опись имущества Рыбакова: дом деревянный, крытый железом, амбар, крытый железом, 2 сарая, крытых соломой, 1 котун деревянный рубленый, крытый железом, 2 плуга, 2 бороны железные, 1 сеялка рядовая, 1 веялка, одна косилка-лобогрейка, конные грабли… Рыбаков государству сдал разных культур до 100 пудов. Упорно не сдает излишки, предположительно до 400 пудов. Контрольную цифру в размере 200 пудов выполнить отказался. Хозяйство Рыбакова раскулачено решением комиссии по ликвидации кулачества».
Здесь хоть было что забирать. Но рядом:
«Турченков М. К., хутор Черкасов, Калачевский район: дом – 1, корова – 1, кадушки – 3, котел – 1, кур – 5».
Устинов, хутор Липо-Логовский:
«…лошадь – 1, коза – 1, кур – 5. Семейство в полном составе выселить на спецкулацкий участок».
А вот еще кое-что из имущества, конфискованного у разных людей, что уж больно бросилось в глаза:
«…кальсоны – 1, дулей – 1/2 пуда, плотницкий инструмент… детское пальто – 1, одеяло детское – 1, нитки – 7 катушек… бусы – 3 нитки, шпилек – 6, партмане – 1, зубной порошок – 1».
И последнее. Из имущества, отобранного на хуторе Кумовка у Каргина Алексея: «…крестов медных – 2».
«Признать кулацким. Подлежит ликвидации как класс. Хутор Скворин. Манжин Иван Сергеевич, арендовал до 300 га. 4 лошади, 4 вола, 2 коровы, 6 гуляка, 15 овец, 2 свиньи, доход 544 рубля… сын – Георгий, сын – Михаил, сын – Федор, сын – Иван, дочь – Ксения, сноха – Аграфена, внук – Михаил, внучка…»
И так страница за страницей. За семьей – семья: Переходновы… Калмыковы… Никулины… Камышановы… Дедуренко… Исаев… Каждая страница – горькая судьба.
Кулачество разгромили, искоренив хозяев. Колхозы создали. Запели новые песни, из тех, что поем и сейчас.
Выписки из протоколов колхозных собраний 1931 и последующих годов:
«Слушали: о соцбое. Постановили: включиться в соцбой за зябь и силос»;
«Слушали об агропоходе. Постановили: всем записаться на курсы животноводов, полеводов, огородников»;
«Бицся за переходящий красный флаг»;
«Идти всей бригадой в соцбой»;
«В ответ на вредительство меньшевиков-интервентов объявить себя ударниками на севе»;
«Завтра же, 12 октября, всем бригадам взять себя в руки и также взять все руководство над бригадой и повести работу. Строго соблюдать дисциплину. Строго смотреть за зерном на току. Обратить серьезное внимание на рабочий скот, который часто объедается зерна»;
«Утвердить порядок кормления и ухода за лошадьми и волами: конюх обязан выполнить следующее:
В 6 часов утра – водопой из колодцев.
В 6 1/2 часов – первая дача.
В 8 часов утра – вторая дача…»
Будто люди сроду скота на базу не держали. И лишь порою сквозь пустую трескотню пробивается живой голос:
«Тов. Соков сказал: “Мы от уборки не отказываемся, но работать чтобы отдельно, установить цену каждого гектара…”»;
«Тов. Захаров сказал: “Мы работали весной, а ничего не заработали. То же может получиться в уборку”…»;
«Тов. Атарщиков сказал: “Весной заработали мало. Так же в уборочную. На чего же будем существовать?”»
Вопрос был, что называется, в лоб. Только теперь, спустя время, можно на него ответить.
За пять лет коллективизации поголовье скота в стране сократилось наполовину. Сбор зерна в 1932 году упал по сравнению с 1926 годом почти на 10 миллионов тонн. Шел массовый вывоз зерна за границу для оплаты закупок оборудования.
Осенью 1932 года в стране начался голод. Число умерших подсчитать теперь вряд ли возможно. Называются цифры от одного до пяти миллионов человек.
На село пришла долгая пора советского крепостного права, когда колхозник не мог даже в Юрьев день поменять хозяина или уйти из деревни. Государство заставило его работать впроголодь и бесплатно. Командовали кому не лень, в грош не ставя крестьянский ум, трудолюбие, опыт. 32 председателя сменились на хуторе Затон-Подпесочном. Нынешний – тридцать третий. Угоди на всех. Не менее двух тысяч постановлений по сельскому хозяйству придумали наши правители. Успевай лишь слушать да исполнять.
Поэтому при первой возможности бежали и бежали с земли умные головы, крепкие руки, молодежь. Село вырождалось десятилетиями, в третьем, в четвертом уже поколении отдавая высокую кровь. Теперь пришла немочь в расплату. И еще одним постановлением не поможешь. Ни хутору Павловскому, ни Вихляевскому, ни иным далеким и близким российским весям.
Колхоз ли надо спасать, совхоз, акционерное общество? По-моему – просто людей.
Колхозно-совхозное, ныне опереточно-акционированное, производство от перемены вывески не стало работать лучше. Кнута нет, да и некому подгонять. И который уже год снижаются привесы, удои, сокращается поголовье. Под нож идет даже маточное стадо, а значит, завтра и вовсе некого будет растить и доить. Все верно: распад Союза, рост цен, разрыв экономических связей.
Но, как и прежде, на личном подворье – сытые коровы, тяжелые хряки, бокастые козы. Крыши у домов не текут, стены не валятся, узорчатый штакетник или глухой забор надежно хранят хозяйское добро.
А что до колхозного, акционерного…
Колхоз имени Ленина. Февраль 1992 года. Молочно-товарная ферма первого участка. В помещении, где содержится скотина, холод, сквозит из многих дыр. Уже более недели на ферме нет воды. Корма – одна озимая солома. Простуженная, с гриппом, доярка Наташа Журавлева рассказывает:
– Вот уже одиннадцатый час, а солому и воду для коров еще не подвозили. Без слез на них и смотреть нельзя. Людей у нас не хватает. Подмены нет. Долгое время без выходных работали.
Буренки действительно вызывают жалость. Кажется, еще чуть-чуть – и потребуются привязные ремни, чтобы удержать их на ногах.
Зоотехник участка Р. Ж. Эшмуханов говорит:
– Кормов нет, рабочих рук не хватает. Начался падеж. В январе пало семь телок. Зарплата маленькая, редко кто из доярок триста рублей зарабатывает. Каковы надои, такова и плата.
За прошедшие сутки в этом коровнике от девяноста коров надоено 29 литров молока. В соседних гуртах и того хуже.
– Виноваты все мы, – продолжает Эшмуханов. – Но прежде всего – руководство и главные специалисты хозяйства. Например, можно было организовать летом заготовку сенажа. Рожь у нас неплохая уродилась. Но…
Валили все на отсутствие техники.
– Промашка вышла, – объяснил полное отсутствие кормов главный агроном колхоза, – на орошение понадеялся, а оно не сработало.
А далее разговоры о другом, в том числе и о том, «с какой легкостью вздохнули колхозники, когда в сельском хозяйстве кончился диктат непрофессионалов». Журавлева да Эшмуханов вздыхали о другом, коровы – тоже.
А ведь этот колхоз на неурожайный год пожаловаться не может: осенью почти в два раза он перевыполнил госзаказ по хлебу – больше всех в районе. По встречной продаже получил красавец-автобус, грузовые машины, холодильники, телевизоры. Лишь буренкам ничего не досталось. Председатель с главным агрономом радуются, что «диктат» кончился, уверенно заявляют: «Общий настрой людей – на коллективное хозяйствование. От коллективных методов работы нам не уйти».
Когда про «коллективные методы» говорят в совхозе «Волго-Дон», у них на руках весомые козыри: 40 центнеров с гектара средняя урожайность зерновых, 500 центнеров – овощных, 5 тысяч литров – надои. А здесь скотина от голода и холода дохнет, привычная доярка и та в слезах, а у руководителей – никаких сомнений. А ведь это хозяйство по «продуктивности» молочного животноводства от среднерайонного недалеко отстало. Осенью 1992 года, в ноябре, районная газета напечатала сводку по коровьим надоям, иронично озаглавив ее «Козьи надои». В колхозе имени Ленина они составили 1,1 литра на фуражную корову. По району – 1,9 литра на корову. Это даже не козий надой, потому что коза у хорошего хозяина 3–4 литра дает, а это надой «колхозный».
Еще одна картина – из района, отстоящего почти на четыре сотни верст: «… скот прикован цепями к кормушкам, куда вместе с силосом загружаются глыбы льда… Сырой бетон, в проходах сыро, в помещении даже днем полумрак. Скот не выгуливается на площадках, так как они не огорожены. Содержание коровы обходится в сутки в 160 рублей, а отдача – 1 литр молока. Неявки на работу, самовольный уход с фермы, пьянки стали обычным явлением».
Сейчас идут жаркие споры: кто накормит страну – колхоз или фермер? Сторонники колхозов доказательно объясняют, что нужны денежные вложения, государственная поддержка – и все будет хорошо. Скажите: вот этой ферме, где коровы в цепях, впроголодь, в карцерной тьме, под надзором пьяниц, – ей что нужно? Какие «вливания»? Да ее хоть золотом осыпь – пропьют, прогуляют.
А какая «государственная поддержка» поможет хозяйствам, где у руководителей за «промашкой» «промашка»: коровы от холода и голода дохнут, а они радуются – кончился диктат. Да и как им не радоваться: ведь во времена «диктата» с них могли и спросить за провал подготовки к зиме, а теперь – свобода. И диктатура пустоголового руководителя.
В прежние годы и теперь не раз я писал о том, что у нашего государства село – нелюбимая падчерица. Пробовал доказывать это документально. Но знаем мы и другое: миллиарды и миллиарды рублей (не нынешних, а прежних, весомых) как в песок ушли, вложенные в село.
Тридцать три председателя сменилось на хуторе Затон-Подпесочном. Каждый со своим норовом, со своими «задумками». А в Москве их сколько сменилось, радетелей о селе? Учителя, журналисты, летчики… Пусть порой люди и хорошие. Но беда, «коль скоро сапоги начнет тачать пирожник…»
Животноводческие комплексы, железобетонные крепости, – по всей великой Руси, в каждом районе их две-три и по 2–5 прежних миллионов стоимостью каждая. Улетели денежки. Заводы и цехи по производству АВМ? Где от них след?
Помню, как плакала немолодая телятница, глядя на спешно возводимый по очередному приказу сверху Дом животновода на отлете от хутора, возле фермы:
– Шифера бы три листа… Крыша худая… Телятки болеют…
Что она понимала, глупая, в высокой «политике развития села»?
Они и сейчас стоят, «дома животновода», «комплексы-фабрики мяса», «заводы», – заросшие бурьяном, разбитые памятники. Брошенные на ветер деньги. И кто поручится, что новые, уже триллионы, не обернутся каким-нибудь колесом обозрения вроде того, что торчит в степи в одном из колхозов Серафимовичского района? Огромное, выше, чем в Москве в парке Горького. Деньги-то все равно чужие. Дают и будут давать. Придет время – спишут. Будут сопротивляться – нажмем. Шахтеры нас научили.
В колхозах теперь: то – не выгодно, другое – не рентабельно. Свинофермы – в убыток, коровы – без прибыли. Вывод один – ликвидировать. В одном из районов нашей области сумели за восемь месяцев 1992 года произвести 2 тысячи тонн мяса, а продать 50 тысяч тонн. Еще один такой год – и в районе на колхозных фермах установится мертвая тишина: ни мыку, ни хрюканья.
Но на том же хуторе Павловском просил Соловьев 130 голов гуляка на откорм. Он что, хотел разориться, по миру пойти? Нет. Ему бы скотина принесла прибыль. И 60 свиней он все же взял и выкормил. И опять себе не в убыток. В Суровикинском районе четверо фермеров держат коров, получают молоко, продают на молокозавод и особо не жалуются.
Про полеводство я уж не говорю. Завидны успехи Ишкина, Мельникова, Гришина.
Значит, в фермерстве наше спасенье? И разгони мы нынче колхозы, завтра хорошо заживем? Вряд ли…
Новых хозяев мы в области знаем наперечет и повторяем, словно таблицу умножения, одни и те же имена: Гришин, Епифановы, Шестеренко, Шалдонов, Штепо… А новых почти нет. Одна причина – не каждый решится круто изменить свой жизненный путь; другая – далеко не каждый решившийся способен хозяйствовать самостоятельно.
Третья, одна из самых веских, – отсутствие земли. Те, что пошли первыми, успели взять землю из фондов перераспределения. А теперь земли свободной нет. Заводить же серьезное хозяйство с 10–12 гектарными паями нельзя. По просьбе областной администрации институты «Южгипрозем» и «Волгоградагропромпроект» подсчитали, что в наших условиях оптимальные размеры хозяйств от 90 до 350 гектаров на одного хозяина. Да и без подсчетов ясно, что 15 гектаров – это для двух лошадей много, а для одного трактора мало. Два дня пахать, день сеять, убрать за день-другой. На неделю работы.
Советуют набирать пенсионерские паи. Этот путь ненадежен. Сегодня дадут, завтра – отберут.
Разделив колхозную землю по-коммунистически справедливо: пенсионерам, учителям, продавцам, – мы отняли ее у работника. А без умелого, сильного пахаря земля не кормилица, а пустыня. К безземелью добавим широкоизвестное: цены на технику, горючее, отсутствие кредитов. Вот и попробуй замани серьезных людей в вольные хлебопашцы. На мой взгляд, надеяться, что уже завтра накормит страну новый хозяин, нельзя. Но сидеть сложа руки, ожидая его пришествия, просто преступно. Где же выход?
Я не экономист, не специалист сельского хозяйства, но уже долгие годы слушаю людей, на земле живущих, гляжу и мотаю на ус… Не я первый сказал о «золотой середине», о правде, которая лежит «по гипотенузе, а не по краям угла».
Горшок треснул. А склеенному – отмеренный век.
В конце концов, есть же чужой опыт: те страны, которые сумели давным-давно решить продовольственную проблему. Не надо изобретать особый русский велосипед то с треугольными, а то и с квадратными колесами. Не надо придумывать новые и новые подпорки к системе, которая за полвека так и не смогла эффективно работать, несмотря на тысячи постановлений ЦК КПСС и Совета Министров. И не помогут тут отговорки от лукавого: мол, все на Западе кооперируются, а мы наоборот. Коллективно работают только кибуцники в Израиле. Но их объединила идея. Все же остальные кооперируются в необходимом: переработка, реализация – и не больше. Еще «довод»: весь Запад дотирует сельское хозяйство. Если и дотирует, то полученный продукт. Никакое самое безумное правительство не будет дотировать буренку с удоем в литр, свинью с привесом в 12 граммов за сутки, а к ним в довесок – полки и полки руководства от хуторского до московского с «Волгами», «мерседесами», персональными шоферами, секретарями и секретаршами и прочим, чему нет предела.
К слову, суровикинские фермеры-молочники уже объединились: держат общего бухгалтера и на одной машине возят сдавать молоко.
Горшок треснул. Но выбросить его, не обретя нового, – значит, в пригоршне будешь щи варить. Нельзя взрывать необходимые структуры, замены которым нет, – это ремонтные службы, подработка зерна, его хранение, склады ГСМ. Они нужны и колхозу, и фермеру.
Но о том, что колхозный горшок треснул, помнить все-таки надо. В нашей области 7 тысяч самостоятельных крестьянских хозяйств. Из них около тысячи имеют не клочок земли, не пай, а от 150 до 1000 гектаров. Это уже всерьез, что бы ни заявлял на очередном совещании очередной над селом начальник, будь он даже вице-президентом. Потому что братьев Епифановых, семью Фроловых из Верхней Бузиновки и других просто так с земли уже не смахнешь – укоренились. И в колхоз они уже не вернутся, «хоть кнутом запори», как сказал Фролов Николай Яковлевич. Их можно лишь вырвать силой, как в 30-х годах. И когда после выступления Руцкого в зале Волгоградского облсовета аплодируют и кричат: «Колхозы победили!» – это, извините меня, не от великого ума. Потому что земля у нас общая и поражение будет – одно на всех. А зловещая тень его уже висит над нами: если производство зерна (в зависимости от погодных условий) остается более или менее стабильным, то производство мяса и молока в течение последних четырех лет у нас в области сокращается ежегодно на 10 процентов. 1992 год: сельское хозяйство области произвело молока и мяса уже на 30 процентов меньше, чем в 1989 году. Падение продолжается такими же темпами. Причем наша область считается относительно благополучной. Общероссийские показатели хуже. И никакой стабилизацией не пахнет, что бы ни заявляли очередные руководители сельского хозяйства страны. Ведь падение производства обусловлено не плохим или хорошим московским начальником, а социально-экономической обстановкой на селе. Сменой вывесок изменить ее не удалось. Идет всеобщее ожидание с поглядом на Москву.
Но светлые, даже колхозные головы уже давно понимают, что старая система на селе отжила. Нельзя, чтобы крестьянин метался, как заяц, между колхозным полем и своим подворьем. Нельзя, чтобы честный работник и вор жили одинаково. И даже вор – лучше. Многие это поняли. И что-то пытались сделать. Вспоминается давнее: опыт колхоза «Панфиловский» Новоаннинского района, звена Гавры из Клетского района и других. Кажется, это называлось бригадным подрядом. Люди там хорошо и ответственно работали: не сразу, но становились почти хозяевами своей земли.
Вспоминается и опыт сравнительно недавний. Арендные звенья. О них протрубили недолго и смолкли. Но были оглушительные скандалы, судебные разбирательства, когда администрация колхозов-совхозов заключала договор с такими звеньями и они, поверив, работали честно. Приходило время получать заработанное, и тогда у бухгалтера ли, директора на лоб лезли глаза. Ведь привыкли копейки платить. А здесь… «Больше директора хотите получить? Не выйдет!» В очередной раз обманутые люди искали правды у прокурора, в судах. Но где она, правда?
Арендное звено в идеале – это уже не огромный колхоз, где все вокруг не твое, а пяток-десяток людей, работающих друг у друга на глазах и знающих, кто чего стоит. Такие звенья (повторяю: в идеале) и создавались добровольно: кто с кем захочет работать. Трудяга к трудяге. Берешь у колхоза по договору технику, семена, горючее или скотину, корма – за все платишь, но и колхозу же продашь произведенное. А потом подсчитывай, с барышом или без последних штанов остался, если плохо пахал и сеял, зря жег горючее (за водкой на «Кировце» ездил), морил голодом скотину, получая по 60 граммов привеса в разгар зеленого лета.
Общий переход к землеробу-хозяину от нынешней системы (без пожара революций), на мой взгляд, лежит в русле аренды. Глубокая аренда, когда каждое колхозное подразделение – полный хозяин на своем участке. А меж собой полеводы ли, животноводы, гараж, зерноток связаны договорными отношениями. Пообвыкнутся, поймут вкус такой работы – тогда с богом на выкуп.
Путь, конечно, не гладкий, как на этом листе бумаги. И кто-то из экономистов, сельских спецов посмеется над наивностью литератора. Но если есть иные способы не единичного, а массового перехода от всеобщего и чужого к своему, личному, то где они? Ведь теперь мы вовсе никуда не идем. Топчемся на месте, катимся вниз. Как в старые времена, пытаемся залатать то одну, то другую прорехи. Но главное – чего-то ждем. То ли «наших», то ли манны небесной. Все. Начиная от высокого правительства, которое сделает шаг вперед, а потом, убоявшись, попятится. Указ президента и постановление правительства от декабря 1991 года оказались во многом лишь пустой угрозой. По-прежнему здравствуют хозяйства, где у коров козьи удои, у свиней да гуляка комариные привесы, а у руководителей, испуганных поначалу, давно отлегло от души: давали деньги и будут давать. Одинаково люди живут в хозяйстве передовом и отстающем, на одинаковых «Волгах» катаются их руководители. А фермерам, даже очевидно перспективным, отвечают: «Земли нет и не будет».
Ожидание второго и третьего шагов в земельной реформе затянулось. И если растерянность простима доярке, скотнику или замученному председателю колхоза, то люди, принявшие на свои плечи груз руководства районом, областью, а главное – страной, должны видеть, куда ведут они сельский мир. А если не видят, не знают или изуверились, то честнее уйти, как это сделали четыре председателя в Алексеевском районе. (Пока писались эти строки, кажется, и пятый ушел.) Спасибо за честность. Потому что слепые поводыри слепых у нас уже были не раз. Оглянитесь: куда они нас привели?
Когда рушатся великие государства, люди остаются и приходят в себя не вдруг. И правят ими тогда не новые законы, а обыденная экономика жизни, указами ее не сразу возьмешь. Обыденная жизнь вековечно мудра и поэтому, будто бы подчиняясь новым законам, приспосабливается к ним, при нужде находя в законах «прорехи» и «дыры», продолжая существованье. Житейскую экономику не сломать, не изменить в одночасье.
Колонне танков ли, тракторов можно отдать приказ: в 16.00 всем повернуть на 90 градусов. И послушная колонна повернет. В 19.00 – на 180 градусов! И снова получится. Конечно, будут отдельные недостатки. Но в общем, можно с высоты наблюдательного пункта даже полюбоваться картиной впечатляющей.
Но если вместо тракторов взять отару послушных овечек, про коров, а тем более коз не говоря… Кто их пас, тот знает. Даже приученную животину не повернешь вот так разом по команде: в 16. 00 – на 90 градусов! Какое там… Будет крик и ор, беготня и скачки, хлопанье кнута, лай собак. Передних криком, дубиной, но вразумишь. А сзади все прут и прут прежней дорогой.
Многоликая, многомиллионная крестьянская Россия, силой согнанная и сбитая в колхозную колонну, год за годом полвека тащилась разбитым сельским проселком под гиканье лозунгов и призывов, под надзором железных законов, с охраной по сторонам, со сторожевыми псами. Путь ее долог. Полвека – позади.
И вот наступило время, когда сначала понемногу, а потом словно разом исчезли сторожевые собаки и люди с винтовками. Уже иное кричат вожди и пастыри. Но слышат ли их?
Кое-кто слышит. Вначале осторожно те, кто посмелей, передовые в колонне да крайние, начали понимать, что «шаг влево, шаг вправо» – уже не побег. Не будет зубов овчарки и выстрела. Можно уйти из колонны, свернуть на обочину, передохнуть, оглядеться или вовсе покинуть Великую Орду, которая все бредет и бредет, не замечая перемен, не поняв, что другие впереди вожатые, к другому они зовут.
Но даже передовые да крайние смелеют не вдруг и провожают отчаянно смелых горькой укоризною. В их памяти долгий опыт пути, когда было всякое: мягчела охрана, на собак надевали намордники, а то и вовсе они отходили вдаль. И тоже такие вот смелые кричали: «Земля! Свобода!» Но через сотню метров, невидимый из-за бугра, строчил пулемет; не успев докричать, падали в придорожную траву самые смелые:
«…на колхозных собраниях всегда против проводимых мероприятий…»;
«…на все мероприятия относился скептически…»;
«…имеет огород свыше 1 га. Отобрать»;
«…имеет личного скота выше установленной нормы…»;
«…совершал незаконный покос на землях, принадлежащих…»;
«…похищала колхозную свеклу в количестве…»;
«О невыработке минимума трудодней: Карпова Евдокия – отдать под суд»;
«…передать в суд»;
«…приговорить… 10 лет исправительно-трудовых…»;
«…8 лет с исправлением…»;
«…15 лет…»
Строчил и строчил пулемет. С довольной ухмылкой смыкались конвоиры, и лаяли взахлеб другие, но сторожевые псы:
«…площадь теплицы превышает…»;
«…количество личного скота не соответствует…»
Год 1939… 1956… 1990…
Поэтому и нынешних смелых провожают настороженно и завистливо. И вглядываются, вслушиваются: откуда застрочит пулемет?
Вслушиваются и бредут вперед.
Долог наш путь…
Глухомань
«…разбазарил из 28 голов своего скота 11»;
«…арендовал государственные земли до 150 га. Занимался скотом. Занимался Эксплоатацией сельхозмашин и тягловой силы». (Эксплоатация недаром выделена заглавной буквой, потому что это грех вовсе немыслимый: использовать косилку, да молотилку, да лошадей с волами в работе.);
«…самораскулачился и пролез в колхоз с целью скрыть свою шкуру».
Расплата была одна:
«…очистить из колхоза»;
«…ликвидировать как класс»;
«…с конфискацией тягла, продуктивного скота, фуража, семфонда, с/х инвентаря, озимых посевов, сбруй, лишением усадебных земель и выселением из пределов края»;
«…семейство в полном составе немедленно выслать на спецкулацкий участок»;
«Ввиду наступления холодов… кулацкие хозяйства выселять. Семейства батраков и бедноты переселить в кулацкие дома»;
«Высланы эшелоном № 15, вагон 10 6 июля 1931 года в Казахстан»;
«Краснов С. В., Краснова А. С., Краснов… высланы в Северный край».
У одних было что кулачить:
«После революции хозяйство имело посева 30 десятин: на надельной – 20 десятин, на арендованной – 10 десятин. Снимал лугов на Дубовском острове до 25 десятин, у Троицкого земобщества до 25 десятин. Имел скота: 2 лошади, 2 пары волов, 2 коровы, молодняка – 5 голов, овец 15. Занимался торговлей арбузами. С 1928 года хозяйство значительно сократилось. Состав семьи: Безруков П. Н. – 52 года, Безрукова А. А. – 46 лет, сын Андрей – 18 лет, сын Федор – 14 лет, сын Иван – 7 лет, сын Василий – 5 лет, сын Алексей – 2 года, дочь Александра – 9 лет… Ликвидировать как класс»;
«Опись имущества Рыбакова: дом деревянный, крытый железом, амбар, крытый железом, 2 сарая, крытых соломой, 1 котун деревянный рубленый, крытый железом, 2 плуга, 2 бороны железные, 1 сеялка рядовая, 1 веялка, одна косилка-лобогрейка, конные грабли… Рыбаков государству сдал разных культур до 100 пудов. Упорно не сдает излишки, предположительно до 400 пудов. Контрольную цифру в размере 200 пудов выполнить отказался. Хозяйство Рыбакова раскулачено решением комиссии по ликвидации кулачества».
Здесь хоть было что забирать. Но рядом:
«Турченков М. К., хутор Черкасов, Калачевский район: дом – 1, корова – 1, кадушки – 3, котел – 1, кур – 5».
Устинов, хутор Липо-Логовский:
«…лошадь – 1, коза – 1, кур – 5. Семейство в полном составе выселить на спецкулацкий участок».
А вот еще кое-что из имущества, конфискованного у разных людей, что уж больно бросилось в глаза:
«…кальсоны – 1, дулей – 1/2 пуда, плотницкий инструмент… детское пальто – 1, одеяло детское – 1, нитки – 7 катушек… бусы – 3 нитки, шпилек – 6, партмане – 1, зубной порошок – 1».
И последнее. Из имущества, отобранного на хуторе Кумовка у Каргина Алексея: «…крестов медных – 2».
«Признать кулацким. Подлежит ликвидации как класс. Хутор Скворин. Манжин Иван Сергеевич, арендовал до 300 га. 4 лошади, 4 вола, 2 коровы, 6 гуляка, 15 овец, 2 свиньи, доход 544 рубля… сын – Георгий, сын – Михаил, сын – Федор, сын – Иван, дочь – Ксения, сноха – Аграфена, внук – Михаил, внучка…»
И так страница за страницей. За семьей – семья: Переходновы… Калмыковы… Никулины… Камышановы… Дедуренко… Исаев… Каждая страница – горькая судьба.
Кулачество разгромили, искоренив хозяев. Колхозы создали. Запели новые песни, из тех, что поем и сейчас.
Выписки из протоколов колхозных собраний 1931 и последующих годов:
«Слушали: о соцбое. Постановили: включиться в соцбой за зябь и силос»;
«Слушали об агропоходе. Постановили: всем записаться на курсы животноводов, полеводов, огородников»;
«Бицся за переходящий красный флаг»;
«Идти всей бригадой в соцбой»;
«В ответ на вредительство меньшевиков-интервентов объявить себя ударниками на севе»;
«Завтра же, 12 октября, всем бригадам взять себя в руки и также взять все руководство над бригадой и повести работу. Строго соблюдать дисциплину. Строго смотреть за зерном на току. Обратить серьезное внимание на рабочий скот, который часто объедается зерна»;
«Утвердить порядок кормления и ухода за лошадьми и волами: конюх обязан выполнить следующее:
В 6 часов утра – водопой из колодцев.
В 6 1/2 часов – первая дача.
В 8 часов утра – вторая дача…»
Будто люди сроду скота на базу не держали. И лишь порою сквозь пустую трескотню пробивается живой голос:
«Тов. Соков сказал: “Мы от уборки не отказываемся, но работать чтобы отдельно, установить цену каждого гектара…”»;
«Тов. Захаров сказал: “Мы работали весной, а ничего не заработали. То же может получиться в уборку”…»;
«Тов. Атарщиков сказал: “Весной заработали мало. Так же в уборочную. На чего же будем существовать?”»
Вопрос был, что называется, в лоб. Только теперь, спустя время, можно на него ответить.
За пять лет коллективизации поголовье скота в стране сократилось наполовину. Сбор зерна в 1932 году упал по сравнению с 1926 годом почти на 10 миллионов тонн. Шел массовый вывоз зерна за границу для оплаты закупок оборудования.
Осенью 1932 года в стране начался голод. Число умерших подсчитать теперь вряд ли возможно. Называются цифры от одного до пяти миллионов человек.
На село пришла долгая пора советского крепостного права, когда колхозник не мог даже в Юрьев день поменять хозяина или уйти из деревни. Государство заставило его работать впроголодь и бесплатно. Командовали кому не лень, в грош не ставя крестьянский ум, трудолюбие, опыт. 32 председателя сменились на хуторе Затон-Подпесочном. Нынешний – тридцать третий. Угоди на всех. Не менее двух тысяч постановлений по сельскому хозяйству придумали наши правители. Успевай лишь слушать да исполнять.
Поэтому при первой возможности бежали и бежали с земли умные головы, крепкие руки, молодежь. Село вырождалось десятилетиями, в третьем, в четвертом уже поколении отдавая высокую кровь. Теперь пришла немочь в расплату. И еще одним постановлением не поможешь. Ни хутору Павловскому, ни Вихляевскому, ни иным далеким и близким российским весям.
Колхоз ли надо спасать, совхоз, акционерное общество? По-моему – просто людей.
Колхозно-совхозное, ныне опереточно-акционированное, производство от перемены вывески не стало работать лучше. Кнута нет, да и некому подгонять. И который уже год снижаются привесы, удои, сокращается поголовье. Под нож идет даже маточное стадо, а значит, завтра и вовсе некого будет растить и доить. Все верно: распад Союза, рост цен, разрыв экономических связей.
Но, как и прежде, на личном подворье – сытые коровы, тяжелые хряки, бокастые козы. Крыши у домов не текут, стены не валятся, узорчатый штакетник или глухой забор надежно хранят хозяйское добро.
А что до колхозного, акционерного…
Колхоз имени Ленина. Февраль 1992 года. Молочно-товарная ферма первого участка. В помещении, где содержится скотина, холод, сквозит из многих дыр. Уже более недели на ферме нет воды. Корма – одна озимая солома. Простуженная, с гриппом, доярка Наташа Журавлева рассказывает:
– Вот уже одиннадцатый час, а солому и воду для коров еще не подвозили. Без слез на них и смотреть нельзя. Людей у нас не хватает. Подмены нет. Долгое время без выходных работали.
Буренки действительно вызывают жалость. Кажется, еще чуть-чуть – и потребуются привязные ремни, чтобы удержать их на ногах.
Зоотехник участка Р. Ж. Эшмуханов говорит:
– Кормов нет, рабочих рук не хватает. Начался падеж. В январе пало семь телок. Зарплата маленькая, редко кто из доярок триста рублей зарабатывает. Каковы надои, такова и плата.
За прошедшие сутки в этом коровнике от девяноста коров надоено 29 литров молока. В соседних гуртах и того хуже.
– Виноваты все мы, – продолжает Эшмуханов. – Но прежде всего – руководство и главные специалисты хозяйства. Например, можно было организовать летом заготовку сенажа. Рожь у нас неплохая уродилась. Но…
Валили все на отсутствие техники.
– Промашка вышла, – объяснил полное отсутствие кормов главный агроном колхоза, – на орошение понадеялся, а оно не сработало.
А далее разговоры о другом, в том числе и о том, «с какой легкостью вздохнули колхозники, когда в сельском хозяйстве кончился диктат непрофессионалов». Журавлева да Эшмуханов вздыхали о другом, коровы – тоже.
А ведь этот колхоз на неурожайный год пожаловаться не может: осенью почти в два раза он перевыполнил госзаказ по хлебу – больше всех в районе. По встречной продаже получил красавец-автобус, грузовые машины, холодильники, телевизоры. Лишь буренкам ничего не досталось. Председатель с главным агрономом радуются, что «диктат» кончился, уверенно заявляют: «Общий настрой людей – на коллективное хозяйствование. От коллективных методов работы нам не уйти».
Когда про «коллективные методы» говорят в совхозе «Волго-Дон», у них на руках весомые козыри: 40 центнеров с гектара средняя урожайность зерновых, 500 центнеров – овощных, 5 тысяч литров – надои. А здесь скотина от голода и холода дохнет, привычная доярка и та в слезах, а у руководителей – никаких сомнений. А ведь это хозяйство по «продуктивности» молочного животноводства от среднерайонного недалеко отстало. Осенью 1992 года, в ноябре, районная газета напечатала сводку по коровьим надоям, иронично озаглавив ее «Козьи надои». В колхозе имени Ленина они составили 1,1 литра на фуражную корову. По району – 1,9 литра на корову. Это даже не козий надой, потому что коза у хорошего хозяина 3–4 литра дает, а это надой «колхозный».
Еще одна картина – из района, отстоящего почти на четыре сотни верст: «… скот прикован цепями к кормушкам, куда вместе с силосом загружаются глыбы льда… Сырой бетон, в проходах сыро, в помещении даже днем полумрак. Скот не выгуливается на площадках, так как они не огорожены. Содержание коровы обходится в сутки в 160 рублей, а отдача – 1 литр молока. Неявки на работу, самовольный уход с фермы, пьянки стали обычным явлением».
Сейчас идут жаркие споры: кто накормит страну – колхоз или фермер? Сторонники колхозов доказательно объясняют, что нужны денежные вложения, государственная поддержка – и все будет хорошо. Скажите: вот этой ферме, где коровы в цепях, впроголодь, в карцерной тьме, под надзором пьяниц, – ей что нужно? Какие «вливания»? Да ее хоть золотом осыпь – пропьют, прогуляют.
А какая «государственная поддержка» поможет хозяйствам, где у руководителей за «промашкой» «промашка»: коровы от холода и голода дохнут, а они радуются – кончился диктат. Да и как им не радоваться: ведь во времена «диктата» с них могли и спросить за провал подготовки к зиме, а теперь – свобода. И диктатура пустоголового руководителя.
В прежние годы и теперь не раз я писал о том, что у нашего государства село – нелюбимая падчерица. Пробовал доказывать это документально. Но знаем мы и другое: миллиарды и миллиарды рублей (не нынешних, а прежних, весомых) как в песок ушли, вложенные в село.
Тридцать три председателя сменилось на хуторе Затон-Подпесочном. Каждый со своим норовом, со своими «задумками». А в Москве их сколько сменилось, радетелей о селе? Учителя, журналисты, летчики… Пусть порой люди и хорошие. Но беда, «коль скоро сапоги начнет тачать пирожник…»
Животноводческие комплексы, железобетонные крепости, – по всей великой Руси, в каждом районе их две-три и по 2–5 прежних миллионов стоимостью каждая. Улетели денежки. Заводы и цехи по производству АВМ? Где от них след?
Помню, как плакала немолодая телятница, глядя на спешно возводимый по очередному приказу сверху Дом животновода на отлете от хутора, возле фермы:
– Шифера бы три листа… Крыша худая… Телятки болеют…
Что она понимала, глупая, в высокой «политике развития села»?
Они и сейчас стоят, «дома животновода», «комплексы-фабрики мяса», «заводы», – заросшие бурьяном, разбитые памятники. Брошенные на ветер деньги. И кто поручится, что новые, уже триллионы, не обернутся каким-нибудь колесом обозрения вроде того, что торчит в степи в одном из колхозов Серафимовичского района? Огромное, выше, чем в Москве в парке Горького. Деньги-то все равно чужие. Дают и будут давать. Придет время – спишут. Будут сопротивляться – нажмем. Шахтеры нас научили.
В колхозах теперь: то – не выгодно, другое – не рентабельно. Свинофермы – в убыток, коровы – без прибыли. Вывод один – ликвидировать. В одном из районов нашей области сумели за восемь месяцев 1992 года произвести 2 тысячи тонн мяса, а продать 50 тысяч тонн. Еще один такой год – и в районе на колхозных фермах установится мертвая тишина: ни мыку, ни хрюканья.
Но на том же хуторе Павловском просил Соловьев 130 голов гуляка на откорм. Он что, хотел разориться, по миру пойти? Нет. Ему бы скотина принесла прибыль. И 60 свиней он все же взял и выкормил. И опять себе не в убыток. В Суровикинском районе четверо фермеров держат коров, получают молоко, продают на молокозавод и особо не жалуются.
Про полеводство я уж не говорю. Завидны успехи Ишкина, Мельникова, Гришина.
Значит, в фермерстве наше спасенье? И разгони мы нынче колхозы, завтра хорошо заживем? Вряд ли…
Новых хозяев мы в области знаем наперечет и повторяем, словно таблицу умножения, одни и те же имена: Гришин, Епифановы, Шестеренко, Шалдонов, Штепо… А новых почти нет. Одна причина – не каждый решится круто изменить свой жизненный путь; другая – далеко не каждый решившийся способен хозяйствовать самостоятельно.
Третья, одна из самых веских, – отсутствие земли. Те, что пошли первыми, успели взять землю из фондов перераспределения. А теперь земли свободной нет. Заводить же серьезное хозяйство с 10–12 гектарными паями нельзя. По просьбе областной администрации институты «Южгипрозем» и «Волгоградагропромпроект» подсчитали, что в наших условиях оптимальные размеры хозяйств от 90 до 350 гектаров на одного хозяина. Да и без подсчетов ясно, что 15 гектаров – это для двух лошадей много, а для одного трактора мало. Два дня пахать, день сеять, убрать за день-другой. На неделю работы.
Советуют набирать пенсионерские паи. Этот путь ненадежен. Сегодня дадут, завтра – отберут.
Разделив колхозную землю по-коммунистически справедливо: пенсионерам, учителям, продавцам, – мы отняли ее у работника. А без умелого, сильного пахаря земля не кормилица, а пустыня. К безземелью добавим широкоизвестное: цены на технику, горючее, отсутствие кредитов. Вот и попробуй замани серьезных людей в вольные хлебопашцы. На мой взгляд, надеяться, что уже завтра накормит страну новый хозяин, нельзя. Но сидеть сложа руки, ожидая его пришествия, просто преступно. Где же выход?
Я не экономист, не специалист сельского хозяйства, но уже долгие годы слушаю людей, на земле живущих, гляжу и мотаю на ус… Не я первый сказал о «золотой середине», о правде, которая лежит «по гипотенузе, а не по краям угла».
Горшок треснул. А склеенному – отмеренный век.
В конце концов, есть же чужой опыт: те страны, которые сумели давным-давно решить продовольственную проблему. Не надо изобретать особый русский велосипед то с треугольными, а то и с квадратными колесами. Не надо придумывать новые и новые подпорки к системе, которая за полвека так и не смогла эффективно работать, несмотря на тысячи постановлений ЦК КПСС и Совета Министров. И не помогут тут отговорки от лукавого: мол, все на Западе кооперируются, а мы наоборот. Коллективно работают только кибуцники в Израиле. Но их объединила идея. Все же остальные кооперируются в необходимом: переработка, реализация – и не больше. Еще «довод»: весь Запад дотирует сельское хозяйство. Если и дотирует, то полученный продукт. Никакое самое безумное правительство не будет дотировать буренку с удоем в литр, свинью с привесом в 12 граммов за сутки, а к ним в довесок – полки и полки руководства от хуторского до московского с «Волгами», «мерседесами», персональными шоферами, секретарями и секретаршами и прочим, чему нет предела.
К слову, суровикинские фермеры-молочники уже объединились: держат общего бухгалтера и на одной машине возят сдавать молоко.
Горшок треснул. Но выбросить его, не обретя нового, – значит, в пригоршне будешь щи варить. Нельзя взрывать необходимые структуры, замены которым нет, – это ремонтные службы, подработка зерна, его хранение, склады ГСМ. Они нужны и колхозу, и фермеру.
Но о том, что колхозный горшок треснул, помнить все-таки надо. В нашей области 7 тысяч самостоятельных крестьянских хозяйств. Из них около тысячи имеют не клочок земли, не пай, а от 150 до 1000 гектаров. Это уже всерьез, что бы ни заявлял на очередном совещании очередной над селом начальник, будь он даже вице-президентом. Потому что братьев Епифановых, семью Фроловых из Верхней Бузиновки и других просто так с земли уже не смахнешь – укоренились. И в колхоз они уже не вернутся, «хоть кнутом запори», как сказал Фролов Николай Яковлевич. Их можно лишь вырвать силой, как в 30-х годах. И когда после выступления Руцкого в зале Волгоградского облсовета аплодируют и кричат: «Колхозы победили!» – это, извините меня, не от великого ума. Потому что земля у нас общая и поражение будет – одно на всех. А зловещая тень его уже висит над нами: если производство зерна (в зависимости от погодных условий) остается более или менее стабильным, то производство мяса и молока в течение последних четырех лет у нас в области сокращается ежегодно на 10 процентов. 1992 год: сельское хозяйство области произвело молока и мяса уже на 30 процентов меньше, чем в 1989 году. Падение продолжается такими же темпами. Причем наша область считается относительно благополучной. Общероссийские показатели хуже. И никакой стабилизацией не пахнет, что бы ни заявляли очередные руководители сельского хозяйства страны. Ведь падение производства обусловлено не плохим или хорошим московским начальником, а социально-экономической обстановкой на селе. Сменой вывесок изменить ее не удалось. Идет всеобщее ожидание с поглядом на Москву.
Но светлые, даже колхозные головы уже давно понимают, что старая система на селе отжила. Нельзя, чтобы крестьянин метался, как заяц, между колхозным полем и своим подворьем. Нельзя, чтобы честный работник и вор жили одинаково. И даже вор – лучше. Многие это поняли. И что-то пытались сделать. Вспоминается давнее: опыт колхоза «Панфиловский» Новоаннинского района, звена Гавры из Клетского района и других. Кажется, это называлось бригадным подрядом. Люди там хорошо и ответственно работали: не сразу, но становились почти хозяевами своей земли.
Вспоминается и опыт сравнительно недавний. Арендные звенья. О них протрубили недолго и смолкли. Но были оглушительные скандалы, судебные разбирательства, когда администрация колхозов-совхозов заключала договор с такими звеньями и они, поверив, работали честно. Приходило время получать заработанное, и тогда у бухгалтера ли, директора на лоб лезли глаза. Ведь привыкли копейки платить. А здесь… «Больше директора хотите получить? Не выйдет!» В очередной раз обманутые люди искали правды у прокурора, в судах. Но где она, правда?
Арендное звено в идеале – это уже не огромный колхоз, где все вокруг не твое, а пяток-десяток людей, работающих друг у друга на глазах и знающих, кто чего стоит. Такие звенья (повторяю: в идеале) и создавались добровольно: кто с кем захочет работать. Трудяга к трудяге. Берешь у колхоза по договору технику, семена, горючее или скотину, корма – за все платишь, но и колхозу же продашь произведенное. А потом подсчитывай, с барышом или без последних штанов остался, если плохо пахал и сеял, зря жег горючее (за водкой на «Кировце» ездил), морил голодом скотину, получая по 60 граммов привеса в разгар зеленого лета.
Общий переход к землеробу-хозяину от нынешней системы (без пожара революций), на мой взгляд, лежит в русле аренды. Глубокая аренда, когда каждое колхозное подразделение – полный хозяин на своем участке. А меж собой полеводы ли, животноводы, гараж, зерноток связаны договорными отношениями. Пообвыкнутся, поймут вкус такой работы – тогда с богом на выкуп.
Путь, конечно, не гладкий, как на этом листе бумаги. И кто-то из экономистов, сельских спецов посмеется над наивностью литератора. Но если есть иные способы не единичного, а массового перехода от всеобщего и чужого к своему, личному, то где они? Ведь теперь мы вовсе никуда не идем. Топчемся на месте, катимся вниз. Как в старые времена, пытаемся залатать то одну, то другую прорехи. Но главное – чего-то ждем. То ли «наших», то ли манны небесной. Все. Начиная от высокого правительства, которое сделает шаг вперед, а потом, убоявшись, попятится. Указ президента и постановление правительства от декабря 1991 года оказались во многом лишь пустой угрозой. По-прежнему здравствуют хозяйства, где у коров козьи удои, у свиней да гуляка комариные привесы, а у руководителей, испуганных поначалу, давно отлегло от души: давали деньги и будут давать. Одинаково люди живут в хозяйстве передовом и отстающем, на одинаковых «Волгах» катаются их руководители. А фермерам, даже очевидно перспективным, отвечают: «Земли нет и не будет».
Ожидание второго и третьего шагов в земельной реформе затянулось. И если растерянность простима доярке, скотнику или замученному председателю колхоза, то люди, принявшие на свои плечи груз руководства районом, областью, а главное – страной, должны видеть, куда ведут они сельский мир. А если не видят, не знают или изуверились, то честнее уйти, как это сделали четыре председателя в Алексеевском районе. (Пока писались эти строки, кажется, и пятый ушел.) Спасибо за честность. Потому что слепые поводыри слепых у нас уже были не раз. Оглянитесь: куда они нас привели?
Когда рушатся великие государства, люди остаются и приходят в себя не вдруг. И правят ими тогда не новые законы, а обыденная экономика жизни, указами ее не сразу возьмешь. Обыденная жизнь вековечно мудра и поэтому, будто бы подчиняясь новым законам, приспосабливается к ним, при нужде находя в законах «прорехи» и «дыры», продолжая существованье. Житейскую экономику не сломать, не изменить в одночасье.
Колонне танков ли, тракторов можно отдать приказ: в 16.00 всем повернуть на 90 градусов. И послушная колонна повернет. В 19.00 – на 180 градусов! И снова получится. Конечно, будут отдельные недостатки. Но в общем, можно с высоты наблюдательного пункта даже полюбоваться картиной впечатляющей.
Но если вместо тракторов взять отару послушных овечек, про коров, а тем более коз не говоря… Кто их пас, тот знает. Даже приученную животину не повернешь вот так разом по команде: в 16. 00 – на 90 градусов! Какое там… Будет крик и ор, беготня и скачки, хлопанье кнута, лай собак. Передних криком, дубиной, но вразумишь. А сзади все прут и прут прежней дорогой.
Многоликая, многомиллионная крестьянская Россия, силой согнанная и сбитая в колхозную колонну, год за годом полвека тащилась разбитым сельским проселком под гиканье лозунгов и призывов, под надзором железных законов, с охраной по сторонам, со сторожевыми псами. Путь ее долог. Полвека – позади.
И вот наступило время, когда сначала понемногу, а потом словно разом исчезли сторожевые собаки и люди с винтовками. Уже иное кричат вожди и пастыри. Но слышат ли их?
Кое-кто слышит. Вначале осторожно те, кто посмелей, передовые в колонне да крайние, начали понимать, что «шаг влево, шаг вправо» – уже не побег. Не будет зубов овчарки и выстрела. Можно уйти из колонны, свернуть на обочину, передохнуть, оглядеться или вовсе покинуть Великую Орду, которая все бредет и бредет, не замечая перемен, не поняв, что другие впереди вожатые, к другому они зовут.
Но даже передовые да крайние смелеют не вдруг и провожают отчаянно смелых горькой укоризною. В их памяти долгий опыт пути, когда было всякое: мягчела охрана, на собак надевали намордники, а то и вовсе они отходили вдаль. И тоже такие вот смелые кричали: «Земля! Свобода!» Но через сотню метров, невидимый из-за бугра, строчил пулемет; не успев докричать, падали в придорожную траву самые смелые:
«…на колхозных собраниях всегда против проводимых мероприятий…»;
«…на все мероприятия относился скептически…»;
«…имеет огород свыше 1 га. Отобрать»;
«…имеет личного скота выше установленной нормы…»;
«…совершал незаконный покос на землях, принадлежащих…»;
«…похищала колхозную свеклу в количестве…»;
«О невыработке минимума трудодней: Карпова Евдокия – отдать под суд»;
«…передать в суд»;
«…приговорить… 10 лет исправительно-трудовых…»;
«…8 лет с исправлением…»;
«…15 лет…»
Строчил и строчил пулемет. С довольной ухмылкой смыкались конвоиры, и лаяли взахлеб другие, но сторожевые псы:
«…площадь теплицы превышает…»;
«…количество личного скота не соответствует…»
Год 1939… 1956… 1990…
Поэтому и нынешних смелых провожают настороженно и завистливо. И вглядываются, вслушиваются: откуда застрочит пулемет?
Вслушиваются и бредут вперед.
Долог наш путь…
1993
Глухомань
Мой знакомый, Федор Иванович Акимов, долгие годы проживший на хуторе Большая Голубая, как-то вспомнил:
– В молодости, бывало, доберешься от своего хутора до Клетского грейдера, глядишь – машины идут. Думаешь: счастливые люди тут живут, куда хотят, туда и едут. В Голубинку ли, в Калач, в Клетскую… И даже в Волгоград можно попасть. А у нас… В нашей глухомани помри все – и никто не узнает.
– В молодости, бывало, доберешься от своего хутора до Клетского грейдера, глядишь – машины идут. Думаешь: счастливые люди тут живут, куда хотят, туда и едут. В Голубинку ли, в Калач, в Клетскую… И даже в Волгоград можно попасть. А у нас… В нашей глухомани помри все – и никто не узнает.