Стучат копыта коней, бряцает оружие, доспехи. Вздыхают гридни, тяжко князю. Там, во Владимире, защищают город жители и оставшиеся с воеводой дружинники. Они дают великому князю возможность спастись, чтобы сохранить дружину и отразить татар, которые будут грабить города и деревни.
Сколько же продержится город, сколько выстоит Ростислав с гриднями? Успели бы к ночи уйти – в этом их спасение…
Князь понимает: скачут за его спиной гридни, и их гложет совесть, что там, на берегу Клязьмы, под стенами Владимира остались их товарищи.
Дмитрий торопится: дружине надобно уходить, и уходить как можно быстрее…
Рассвет застал князя в седле, а позади, где-то далеко, пылало зарево пожара. То горел Владимир.
Дмитрий остановил дружину, поднял руку, призывая к тишине. Сказал негромко, но внятно:
– Владимир горит, зрите, гридни! Ордынцы грабят и жгут город. Наберитесь терпения и мужества, чтобы отомстить…
Много лет тому назад эту землянку вырыл рыбак Ничипор. Пришел он во Владимир с Днепра. Сети его давно износились, каждый раз их требовалось чинить. Вила их крупная рыба, а мелочи, какая запутывалась в ячейках, хватало на уху.
Лет своих Ничипор не помнил. Одно и знал: когда брат Невского восстал против ордынцев, ему, Ничипору, лет двадцать было.
Все бы ничего старому рыбаку, да ноги отказывают, с трудом ходит.
Живет Ничипор не один: прибился к нему другой старик, из муромских. Вдвоем и промышляют. А когда рыбы насушат, Силантий, напарник Ничипора, во Владимир отправляется, на торжище меняет ее на хлеб.
Весной, едва лед взломается, старики выходили на промысел. Иногда Силантий о своей жизни рассказывал, а Ничипор вспоминал, какую крупную рыбу брал в Днепре…
Вчера вечером ушел Силантий во Владимир на торг, намеревался рыбу продать, а Ничипор спозаранку вздумал ушицы сварить. Пробудился рано, за костерок принялся. Сухой хворост разгорелся быстро, огонь заплясал весело. Приладил Ничипор над костром закопченный казан, воды налил. Неожиданно старику почудился разговор на той стороне. Татары переговаривались, и кони ржали.
Всполошился Ничипор, хотел голос подать, закричать, что ордынцы набежали, но не успел: переправившийся татарин свалил старика, взмахом ножа перехватил горло.
Когда князь Андрей со своим десятком гридней оказался на левом берегу Клязьмы и увидел, как кипит река и тысячи ордынцев уже в полной готовности вскакивают в седла и, управляемые своими десятниками, сотниками и тысячниками, въезжают на крутой берег, строятся и скачут навстречу небольшой дружине русских, ему сделалось страшно. Он понял, какую грозную силу навел на Русь. Гремели барабаны, визжали ордынцы, но гридни не дрогнули.
Там, в караван-сарае, когда пришел посланец и сообщил, что с городецким князем на Русь пойдут десять тысяч ордынских воинов, тот и помыслить не мог, с чем столкнется великий князь владимирский.
Теперь, глядя, с каким бесстрашием встречают гридни ордынцев, городецкий князь неожиданно испытал гордость и уважение к дружинникам Дмитрия. Быстрым взглядом окинув их строй и выкрикнув что-то неопределенное, он обнажил саблю. Конь легко понес его в самую гущу сражения.
В первых лучах взошедшего солнца заблестела броня и сталь шишаков. Вскинули дружинники копья, ощетинились. Пели рожки, били бубны. Звенел металл, ржали кони, в криках и реве множества голосов потонула тишина.
Рой стрел полетел в ордынцев. За первой тучей вторая. Стрелы доставали и его, Андрея, гридней. Тонко пели стрелы. Упали убитые и раненые. А конь нес городецкого князя на выброшенные вперед копья.
Вломились, схватились в безжалостной сече. Земля пропиталась кровью, раненых кони топчут. Ожесточенно рубятся дружинники великого князя Владимирского с гриднями князя городецкого.
Увидел воевода Ростислав, как под натиском превосходящих сил ордынцев дрогнули дружинники на левом крыле. Послал он отрока с приказом держаться. Но в сражение вступили новые силы ордынцев.
Изогнулась дружина подковой, но еще держатся передние. Время перевалило за полдень… Понял воевода, что настала пора выводить дружинников из боя. Затрубили рожки, заиграли трубы, и, отбиваясь от наседавшего противника, гридни великого князя отступили.
После сражения под Владимиром городецкий князь уехал в Муром и позвал удельных князей, чтобы решить, как ему, князю Андрею, поступить: занимать великий стол или повременить.
Опасался городецкий князь, не озлобится ли хан Тохта за своевольство: ведь не давал он Андрею ярлык на великое княжение…
Начали преследовать от самого Владимира. Чуял Кучум, вот-вот настигнет он великого князя. Копыта татарских коней вытаптывали хлебные поля, татары поджигали избы. Всматривается мурза, не показались ли княжеские дружины. Взгляд у Кучума тяжелый, но на душе радостно. Скоро он настигнет князя урусов и приведет его к великому хану, чтобы Дмитрий на коленях вымаливал пощаду.
А великий князь Дмитрий уходил от преследователей, не делая привалов. Передохнут слегка гридни и кони и снова скачут.
Верстах в ста от Владимира, на развилке дороги, которая одной своей частью вела на Переяславль-Залесский, другой – на Москву, Дмитрий решил дать дружине отдых. Расположились на ночевку на поляне, близ леса. Коней не расседлывали, костров не жгли. Присел великий князь у дерева, глаза прикрыл и весь погрузился в мысли. А они у него об одном: как от преследования оторваться. И еще: когда Владимир покидал, бояре наказывали поклониться Новгороду, помощи попросить.
И Дмитрий сам себя спрашивает: а получит ли он ее у новгородцев? Великий князь понимал, новгородские ратники дружине не подмога, ему бы гривен выпросить. Гривны надобны на восстановление городов.
Знал великий князь: разграбят ордынцы Русь и уйдут в степи, а народу отстраивать порушенное.
Открыл Дмитрий глаза – туман на землю ложится. Сыро. Поежился великий князь. Вспомнил, как ложились туманы на Плещеево озеро, а из зарослей на плесы выплывали утиные выводки. Как же давно это было! Да и было ли?
Подошли бояре – воевода большого полка Василий и воевода левого полка Наум. Василий сказал:
– Гридин из арьергарда донес – Кучум настигает.
– Поднимайте дружину, бой дадим!
– Гридни в сражение рвутся, – заметил Наум. – Они от самого Владимира готовы за мечи взяться.
– Поставьте полки заслоном. А тебе, Наум, с сотней в засаде выжидать. Как увидишь, что татары нас одолевают, ударишь свежими силами. А я впереди, где хоругвь, биться буду.
– Ты, княже, себя побереги.
– Не о том речь ноне. Поспешайте, воеводы, к полкам…
И дружина пришла в движение. А вскоре гридни встали плотным заслоном. Сдерживали коней, изредка переговаривались. Туман начал рассасываться, и дружинники увидели татар, услышали приближающийся конский топот, крики ордынцев.
– Вон они! Вон! – раздались голоса.
– Эвон, как гонят!
Дрожала земля от топота коней, гикали татары. Но вот Дмитрий встал в стременах, поднял меч:
– Встретим, други, врага достойно!
Негромко сказал, но все слышали. И еще добавил:
– За города наши поруганные, за землю русскую!
И сотни голосов взревели:
– За землю нашу!
И сшиблись. Завизжали татары, закричали гридни. Ржут кони, дыбятся. Зазвенела сталь, и застонали первые раненые.
Отбивается Дмитрий от наседающих ордынцев, увидел бунчук Кучума. Мурза на стяг дружины показывает, догадался, где сражается великий князь, татары вознамерились взять его живым. К нему уже пробиваются ордынцы. Левое крыло уже покачнулось.
Дмитрий крикнул отроку:
– Пробейся к боярину Василию, пусть держится! Еще немного чтоб выстоял!
На Кучума взгляд перевел – тот ощерился. Видать, победу чует.
Татарин в зеленом стеганом халате к великому князю рвется. Вот он коня вздыбил, но гридин опередил его: ударом меча выбил ордынца из седла.
Кто-то из дружинников выкрикнул:
– Левое крыло отходит!
Сломив сопротивление на Клязьме, ордынцы добрались до самого Торжка, разорили Муром и Владимир, Суздаль и Ростов, сожгли посады Москвы и Переяславля-Залесского. По дорогам в Орду потянулись груженые двуколки, гнали пленных и скот. Дымы пожаров застилали небо.
Многоверстный путь проделал Дмитрий, уходя из Владимира. Чуть передохнут гридни, и снова в седла. Великий князь ехал в Новгород, чтобы заручиться поддержкой горожан.
Гонит Дмитрий лошадей, и скачут за ним гридни. В Торжке встали на ночевку, истопили баню. Великий князь остановился у посадника. Боярин Спиридон гостя потчевал скудно, жаловался:
– Черная весть, княже, на крыльях летит. Сказывают, ордынцев видели в ста верстах от Торжка. Не ведаю, у кого защиты искать?
Промолчал Дмитрий, а Спиридон свое:
– Ты, княже, у Новгорода подмоги просить намерен, а я вот новгородцам не верю. Они к Литве аль к немцам льнут. На Русь Новгород косится. А отчего? Не верят новгородцы русским князьям.
Дмитрий в душе согласен со Спиридоном. Торжок город необычный – по осени торг здесь широкий. В ссыпки и закрома зерно свозят, а по морозу санные поезда тянутся по многим городам, и особенно славится закупками Великий Новгород. Он начинает скупать хлеб, еще не дожидаясь морозных дней. Рожь ссыпают в рогожные кули, грузят на просмоленные ладьи и по воде сплавляют в Новгород. Под бдительной стражей везут новгородцы хлеб и потому на Торжок смотрят, как на свою пятину. Коли доберутся татары до Торжка, много бед причинят они Новгороду. Оттого нет у новгородцев надежды на русских князей, больше верят Литве либо немцам.
И великий князь не стал переубеждать боярина Спиридона. Переночевал у посадника, а на рассвете снова заспешил дорогой на Новгород.
Отдавали смерды десятину боярину, но ордынские счетчики со времен Батыя провели учет крестьян, и теперь они платят выход Орде.
Селятся смерды на земле боярина деревеньками в одну-две избы, и лишь молодой мужик по прозвищу Будый с женой Аксиньей поставил обжу[23] в стороне от всех. Жил замкнуто, ни с кем дружбы не водил и на работу был падок. Поговаривали, что не хотел Будый показывать никому свою жену-красавицу.
По осени и всю зиму Будый готовил поле, вырубкой занимался, выжигал, а по весне распахивал, засевал.
Все бы ладно у него было, не случись беды нежданной. Укараулил как-то Будый берлогу: медведь в спячку залег. Пришел с рогатиной и ножом, латаный тулупчик скинул, встал у выхода, снег вытоптал, принялся рогатиной зверя дразнить, да видно, чего-то недоучел. Выскочил медведь, отпрянул Будый и рогатину упустил. Тут на него медведь и накинулся, заревел, встал на задние лапы, обхватил и заломал. Всей тяжестью навалился. Изловчился Будый, сунул руку в пасть зверю по самое горло. Боли в горячке не почувствовал, а другой рукой вытащил нож из-за пояса и ударил медведя раз-другой. Тот обмяк и отпустил Будыя. Должно быть, в сердце угодил.
Выбрался Будый с трудом, весь в крови. Изодранной рубахой отер кровь с глаз и только тут боль в руке почуял. Погрыз ее медведь.
С той поры плетью обвисла рука, бездействовала. Не стал Будый ходить на охоту, в свободное время силки ставил, борти выискивал.
Так и текла жизнь в его ожоге[24] – в повседневных заботах, если бы не набежала на Русь орда. Рассыпались татары отрядами по землям муромским и Владимирским, рязанским и московским, достигли Переяславля-Залесского и Твери.
Будый успокаивал жену:
– Не сыщут нас ордынцы.
Ночами видели, как горят дома и избы, слышали крики и плач. А татары начали заходить в леса, деревни выискивать. Однажды конный ордынец наскочил на ожогу Будыя, увидел Аксинью и залопотал по-своему.
Соскочил с коня, ухватил за косу – видно, намеревался перекинуть женщину через седло – и не заметил, как Будый выскочил из-за деревьев и ударил татарина топором.
Не спас ордынца ни стеганый халат, ни войлочное покрытие, служившее ему защитой от стрел.
Конь заржал, рванулся и, подминая кустарники, ломая ветки, ринулся из леса.
Поднял Будый Аксинью, сказал глухо:
– Бежим, покуда ордынцы не наехали. Начнут товарища искать…
Дмитрий отправил к воеводе гонца, чтобы, покуда он не вернется из Новгорода, Ростислав леса не покидал, брал отроков и меньшую дружину.
В Торжке от боярина Спиридона Дмитрий узнал, что городецкий князь позвал удельных князей в Муром и на его грамоту откликнулись Федор Ярославский, Михаил Стародубский да Константин Ростовский. В Муроме князья должны решить, кому на великом княжении сидеть. А Дмитрию-де достаточно и Переяславского удела.
Нахмурился князь Дмитрий.
Иного от брата не ждал. В том он весь. Потому и Орду навел…
Мысли об этом не покидали великого князя, пока он ехал в Новгород. Ужели не понимает Андрей, что Русь в междоусобицу втягивает? Кто ему, Дмитрию, опора?
И на эти вопросы нет у него ответа…
В Волочке Дмитрий передохнул, отсюда послал гонца с грамотой к новгородскому посаднику, уведомляя его, что едет в Новгород на поклон. Беспокоился: как-то встретит его Господин Великий Новгород? По справедливости ли рассудит их с братом?
Не покидало сомнение – ненадежен Новгород.
Эвон, боярин Спиридон в Торжке сказывал, новгородцы к Литве и немцам клонятся. Видать, смирились с мыслью, что Русь под Орду попала…
Новгород открылся князю куполами Святой Софии, церквями, монастырскими постройками, каменными стенами и башнями, хоромами и ремесленными концами.
Распахнулись кованые ворота, и по мосту через Волхов Дмитрий въехал в Детинец.
В последующие лета Дмитрий рос, мужал с годами, а лавка все оставалась такой, какой он увидел ее впервые.
Лежал Дмитрий и смотрел на свинцовую раму с вставленными италийскими стекольцами. Светила луна, и ее блеклый свет разливался по опочивальне, освещая развешанное по стенам оружие: мечи, сабли, луки, колчаны, – а на полках рядами стояли, отливая металлом, шлемы, лежали кольчужные рубахи.
В свое время что-то из этой брони надевал его дед Ярослав, в другой ходил на рыцарей отец Александр Невский. Вот с тем мечом он бился со шведским королем Биргером…
В опочивальню со стены Детинца доносились окрики дозорных. Сморенный многодневной и утомительной верховой ездой, великий князь зевал, готовый каждую минуту провалиться в сон. Иногда он вздрагивал, открывал глаза, и ему становилось мучительно больно от своего настоящего положения. Страшно, когда перед очами мелькали пожары, осада Владимира, слышались крики. Сколько же бед наваливалось на землю русскую, какая работа предстоит! В первую очередь надо отстроить городские стены, разрушенные ордынцами, срубить хоромы и избы, сожженные татарами, и дождаться, когда вернется в них люд, спасшийся от смерти и плена…
От этих воспоминаний росла мера ответственности и на время отступал сон. А когда он все-таки наваливался, беспокойство не покидало и во сне. Дмитрий увидел себя стоявшим на высоком, обрывистом берегу Клязьмы. Позади, за его спиной, церковь, а внизу река течет и люд толпится.
Присмотрелся князь и охнул. Это же не Клязьма катит воды, это Волхов бурлит. И стоит он на мосту волховском. Откуда ни возьмись, толпа мужиков на мост ворвалась – орут, кулаками размахивают.
Дмитрий удивился, а из толпы кричат: «С веча мы!» – и подступают к князю угрожающе. Все ближе и ближе. Хотел он посторониться, да куда там. Толпа, вот она, рядом, глотки открыты, глаза вытаращены. Столкнули его в Волхов, глотнул он ледяной воды и пробудился весь в поту. Мелькнула мысль: к чему такое привиделось?
Долго лежал, все думал. Блеклый свет лился в опочивальню. В старых княжьих хоромах народ засуетился, загомонили в гриднице. В Святой Софии ударил колокол к ранней заутрене. Отрок внес таз и кувшин с водой. Князь умывался долго, сгоняя сон. С помощью молодого гридина облачился, причесал бороду, пригладил плешь на голове. Мягко ступая по щелястым половицам, прошел в трапезную, где на столешнице его ждали миска с гречневой кашей на молоке, ломоть ржаного хлеба и кусок мяса вепря.
Отодвинув скамью, Дмитрий перекрестился, сел к столу. Ел холодное мясо медленно, старательно пережевывая. Так же, не торопясь, хлебал кашу.
Вошел гридин, сказал, что явились посадник с тысяцким. Князь встал, позвал их к столу, приготовился слушать. Но они долго не начинали разговор о деле. Поинтересовались здоровьем, дорогой, самочувствием княгини Апраксии.
Но вот посадник Семен заговорил о главном:
– Князь Дмитрий Александрович, ты прибежал в Новгород искать защиты, не так ли?
Дмитрий повел головой:
– Нет, люди выборные, не только защиты, но и подмоги. Нам Русь отстраивать надобно. Ноне, оглянитесь вокруг, в пожаре она, ее нужно поднимать всем миром. Мужиков из полона выкупать.
– Ты, княже, нас своей бедой на жалость не бери. Новгород Великий сам себя поднимет, коли что. А за обиды, что нам чинил, не будет тебе нашей подмоги. Вот наш сказ тебе.
Сколько же продержится город, сколько выстоит Ростислав с гриднями? Успели бы к ночи уйти – в этом их спасение…
Князь понимает: скачут за его спиной гридни, и их гложет совесть, что там, на берегу Клязьмы, под стенами Владимира остались их товарищи.
Дмитрий торопится: дружине надобно уходить, и уходить как можно быстрее…
Рассвет застал князя в седле, а позади, где-то далеко, пылало зарево пожара. То горел Владимир.
Дмитрий остановил дружину, поднял руку, призывая к тишине. Сказал негромко, но внятно:
– Владимир горит, зрите, гридни! Ордынцы грабят и жгут город. Наберитесь терпения и мужества, чтобы отомстить…
* * *
На обрывистом берегу Клязьмы, где река делает изгиб, приютилась избушка, больше напоминавшая вырытую в круче землянку. В передней стене дверь, более похожая на лаз в нору, печь топилась по-черному, дым валил через дверь и стлался по реке.Много лет тому назад эту землянку вырыл рыбак Ничипор. Пришел он во Владимир с Днепра. Сети его давно износились, каждый раз их требовалось чинить. Вила их крупная рыба, а мелочи, какая запутывалась в ячейках, хватало на уху.
Лет своих Ничипор не помнил. Одно и знал: когда брат Невского восстал против ордынцев, ему, Ничипору, лет двадцать было.
Все бы ничего старому рыбаку, да ноги отказывают, с трудом ходит.
Живет Ничипор не один: прибился к нему другой старик, из муромских. Вдвоем и промышляют. А когда рыбы насушат, Силантий, напарник Ничипора, во Владимир отправляется, на торжище меняет ее на хлеб.
Весной, едва лед взломается, старики выходили на промысел. Иногда Силантий о своей жизни рассказывал, а Ничипор вспоминал, какую крупную рыбу брал в Днепре…
Вчера вечером ушел Силантий во Владимир на торг, намеревался рыбу продать, а Ничипор спозаранку вздумал ушицы сварить. Пробудился рано, за костерок принялся. Сухой хворост разгорелся быстро, огонь заплясал весело. Приладил Ничипор над костром закопченный казан, воды налил. Неожиданно старику почудился разговор на той стороне. Татары переговаривались, и кони ржали.
Всполошился Ничипор, хотел голос подать, закричать, что ордынцы набежали, но не успел: переправившийся татарин свалил старика, взмахом ножа перехватил горло.
* * *
Кипела вода в Клязьме, бурлила от скопления коней и человеческих тел. Ордынцы перебирались на противоположный берег, готовые захватить и сжечь Владимир и городки, какие окажутся на пути. Для них, потомков великого Батыя, дружина князя Дмитрия не представляла опасности. Они раздавят ее, поставят урусов на колени, поведут их в рабство и увезут столько добра и ценностей, сколько уместят татарские двуколки и вьючные кони.Когда князь Андрей со своим десятком гридней оказался на левом берегу Клязьмы и увидел, как кипит река и тысячи ордынцев уже в полной готовности вскакивают в седла и, управляемые своими десятниками, сотниками и тысячниками, въезжают на крутой берег, строятся и скачут навстречу небольшой дружине русских, ему сделалось страшно. Он понял, какую грозную силу навел на Русь. Гремели барабаны, визжали ордынцы, но гридни не дрогнули.
Там, в караван-сарае, когда пришел посланец и сообщил, что с городецким князем на Русь пойдут десять тысяч ордынских воинов, тот и помыслить не мог, с чем столкнется великий князь владимирский.
Теперь, глядя, с каким бесстрашием встречают гридни ордынцев, городецкий князь неожиданно испытал гордость и уважение к дружинникам Дмитрия. Быстрым взглядом окинув их строй и выкрикнув что-то неопределенное, он обнажил саблю. Конь легко понес его в самую гущу сражения.
В первых лучах взошедшего солнца заблестела броня и сталь шишаков. Вскинули дружинники копья, ощетинились. Пели рожки, били бубны. Звенел металл, ржали кони, в криках и реве множества голосов потонула тишина.
Рой стрел полетел в ордынцев. За первой тучей вторая. Стрелы доставали и его, Андрея, гридней. Тонко пели стрелы. Упали убитые и раненые. А конь нес городецкого князя на выброшенные вперед копья.
Вломились, схватились в безжалостной сече. Земля пропиталась кровью, раненых кони топчут. Ожесточенно рубятся дружинники великого князя Владимирского с гриднями князя городецкого.
Увидел воевода Ростислав, как под натиском превосходящих сил ордынцев дрогнули дружинники на левом крыле. Послал он отрока с приказом держаться. Но в сражение вступили новые силы ордынцев.
Изогнулась дружина подковой, но еще держатся передние. Время перевалило за полдень… Понял воевода, что настала пора выводить дружинников из боя. Затрубили рожки, заиграли трубы, и, отбиваясь от наседавшего противника, гридни великого князя отступили.
После сражения под Владимиром городецкий князь уехал в Муром и позвал удельных князей, чтобы решить, как ему, князю Андрею, поступить: занимать великий стол или повременить.
Опасался городецкий князь, не озлобится ли хан Тохта за своевольство: ведь не давал он Андрею ярлык на великое княжение…
* * *
От основных сил отряда, брошенного на Русь ханом Тохтой, отделились полтысячи татар мурзы Кучума и кинулись вслед за дружиной великого князя.Начали преследовать от самого Владимира. Чуял Кучум, вот-вот настигнет он великого князя. Копыта татарских коней вытаптывали хлебные поля, татары поджигали избы. Всматривается мурза, не показались ли княжеские дружины. Взгляд у Кучума тяжелый, но на душе радостно. Скоро он настигнет князя урусов и приведет его к великому хану, чтобы Дмитрий на коленях вымаливал пощаду.
А великий князь Дмитрий уходил от преследователей, не делая привалов. Передохнут слегка гридни и кони и снова скачут.
Верстах в ста от Владимира, на развилке дороги, которая одной своей частью вела на Переяславль-Залесский, другой – на Москву, Дмитрий решил дать дружине отдых. Расположились на ночевку на поляне, близ леса. Коней не расседлывали, костров не жгли. Присел великий князь у дерева, глаза прикрыл и весь погрузился в мысли. А они у него об одном: как от преследования оторваться. И еще: когда Владимир покидал, бояре наказывали поклониться Новгороду, помощи попросить.
И Дмитрий сам себя спрашивает: а получит ли он ее у новгородцев? Великий князь понимал, новгородские ратники дружине не подмога, ему бы гривен выпросить. Гривны надобны на восстановление городов.
Знал великий князь: разграбят ордынцы Русь и уйдут в степи, а народу отстраивать порушенное.
Открыл Дмитрий глаза – туман на землю ложится. Сыро. Поежился великий князь. Вспомнил, как ложились туманы на Плещеево озеро, а из зарослей на плесы выплывали утиные выводки. Как же давно это было! Да и было ли?
Подошли бояре – воевода большого полка Василий и воевода левого полка Наум. Василий сказал:
– Гридин из арьергарда донес – Кучум настигает.
– Поднимайте дружину, бой дадим!
– Гридни в сражение рвутся, – заметил Наум. – Они от самого Владимира готовы за мечи взяться.
– Поставьте полки заслоном. А тебе, Наум, с сотней в засаде выжидать. Как увидишь, что татары нас одолевают, ударишь свежими силами. А я впереди, где хоругвь, биться буду.
– Ты, княже, себя побереги.
– Не о том речь ноне. Поспешайте, воеводы, к полкам…
И дружина пришла в движение. А вскоре гридни встали плотным заслоном. Сдерживали коней, изредка переговаривались. Туман начал рассасываться, и дружинники увидели татар, услышали приближающийся конский топот, крики ордынцев.
– Вон они! Вон! – раздались голоса.
– Эвон, как гонят!
Дрожала земля от топота коней, гикали татары. Но вот Дмитрий встал в стременах, поднял меч:
– Встретим, други, врага достойно!
Негромко сказал, но все слышали. И еще добавил:
– За города наши поруганные, за землю русскую!
И сотни голосов взревели:
– За землю нашу!
И сшиблись. Завизжали татары, закричали гридни. Ржут кони, дыбятся. Зазвенела сталь, и застонали первые раненые.
Отбивается Дмитрий от наседающих ордынцев, увидел бунчук Кучума. Мурза на стяг дружины показывает, догадался, где сражается великий князь, татары вознамерились взять его живым. К нему уже пробиваются ордынцы. Левое крыло уже покачнулось.
Дмитрий крикнул отроку:
– Пробейся к боярину Василию, пусть держится! Еще немного чтоб выстоял!
На Кучума взгляд перевел – тот ощерился. Видать, победу чует.
Татарин в зеленом стеганом халате к великому князю рвется. Вот он коня вздыбил, но гридин опередил его: ударом меча выбил ордынца из седла.
Кто-то из дружинников выкрикнул:
– Левое крыло отходит!
* * *
Уходили в Переяславль-Залесский, а следом, оглашая все вокруг победными криками, шли татары. Их передовые силы расчищали путь для второй армии захвата, которой надлежало раскинуть свои отряды подобно неводу.Сломив сопротивление на Клязьме, ордынцы добрались до самого Торжка, разорили Муром и Владимир, Суздаль и Ростов, сожгли посады Москвы и Переяславля-Залесского. По дорогам в Орду потянулись груженые двуколки, гнали пленных и скот. Дымы пожаров застилали небо.
Многоверстный путь проделал Дмитрий, уходя из Владимира. Чуть передохнут гридни, и снова в седла. Великий князь ехал в Новгород, чтобы заручиться поддержкой горожан.
Гонит Дмитрий лошадей, и скачут за ним гридни. В Торжке встали на ночевку, истопили баню. Великий князь остановился у посадника. Боярин Спиридон гостя потчевал скудно, жаловался:
– Черная весть, княже, на крыльях летит. Сказывают, ордынцев видели в ста верстах от Торжка. Не ведаю, у кого защиты искать?
Промолчал Дмитрий, а Спиридон свое:
– Ты, княже, у Новгорода подмоги просить намерен, а я вот новгородцам не верю. Они к Литве аль к немцам льнут. На Русь Новгород косится. А отчего? Не верят новгородцы русским князьям.
Дмитрий в душе согласен со Спиридоном. Торжок город необычный – по осени торг здесь широкий. В ссыпки и закрома зерно свозят, а по морозу санные поезда тянутся по многим городам, и особенно славится закупками Великий Новгород. Он начинает скупать хлеб, еще не дожидаясь морозных дней. Рожь ссыпают в рогожные кули, грузят на просмоленные ладьи и по воде сплавляют в Новгород. Под бдительной стражей везут новгородцы хлеб и потому на Торжок смотрят, как на свою пятину. Коли доберутся татары до Торжка, много бед причинят они Новгороду. Оттого нет у новгородцев надежды на русских князей, больше верят Литве либо немцам.
И великий князь не стал переубеждать боярина Спиридона. Переночевал у посадника, а на рассвете снова заспешил дорогой на Новгород.
* * *
У боярина Прова земля верстах в десяти от Переяславля-Залесского. Давно князь Дмитрий наделил ею старшего гридина за верную службу. На этой земле, вотчине боярина, жили смерды, они раскорчевывали лес и кустарники. Выжгли, засеяли рожью, и были эти поля урожайными.Отдавали смерды десятину боярину, но ордынские счетчики со времен Батыя провели учет крестьян, и теперь они платят выход Орде.
Селятся смерды на земле боярина деревеньками в одну-две избы, и лишь молодой мужик по прозвищу Будый с женой Аксиньей поставил обжу[23] в стороне от всех. Жил замкнуто, ни с кем дружбы не водил и на работу был падок. Поговаривали, что не хотел Будый показывать никому свою жену-красавицу.
По осени и всю зиму Будый готовил поле, вырубкой занимался, выжигал, а по весне распахивал, засевал.
Все бы ладно у него было, не случись беды нежданной. Укараулил как-то Будый берлогу: медведь в спячку залег. Пришел с рогатиной и ножом, латаный тулупчик скинул, встал у выхода, снег вытоптал, принялся рогатиной зверя дразнить, да видно, чего-то недоучел. Выскочил медведь, отпрянул Будый и рогатину упустил. Тут на него медведь и накинулся, заревел, встал на задние лапы, обхватил и заломал. Всей тяжестью навалился. Изловчился Будый, сунул руку в пасть зверю по самое горло. Боли в горячке не почувствовал, а другой рукой вытащил нож из-за пояса и ударил медведя раз-другой. Тот обмяк и отпустил Будыя. Должно быть, в сердце угодил.
Выбрался Будый с трудом, весь в крови. Изодранной рубахой отер кровь с глаз и только тут боль в руке почуял. Погрыз ее медведь.
С той поры плетью обвисла рука, бездействовала. Не стал Будый ходить на охоту, в свободное время силки ставил, борти выискивал.
Так и текла жизнь в его ожоге[24] – в повседневных заботах, если бы не набежала на Русь орда. Рассыпались татары отрядами по землям муромским и Владимирским, рязанским и московским, достигли Переяславля-Залесского и Твери.
Будый успокаивал жену:
– Не сыщут нас ордынцы.
Ночами видели, как горят дома и избы, слышали крики и плач. А татары начали заходить в леса, деревни выискивать. Однажды конный ордынец наскочил на ожогу Будыя, увидел Аксинью и залопотал по-своему.
Соскочил с коня, ухватил за косу – видно, намеревался перекинуть женщину через седло – и не заметил, как Будый выскочил из-за деревьев и ударил татарина топором.
Не спас ордынца ни стеганый халат, ни войлочное покрытие, служившее ему защитой от стрел.
Конь заржал, рванулся и, подминая кустарники, ломая ветки, ринулся из леса.
Поднял Будый Аксинью, сказал глухо:
– Бежим, покуда ордынцы не наехали. Начнут товарища искать…
* * *
Под Торжком настигла великого князя злая весть: татары осадили его вотчину Переяславль-Залесский, сожгли посад, грабят удел, добрались до Берендеева. А еще сообщили Дмитрию, что воевода Ростислав увел дружину за Кострому и Галич, где места болотистые, коварные. Непроходимые для ордынской конницы.Дмитрий отправил к воеводе гонца, чтобы, покуда он не вернется из Новгорода, Ростислав леса не покидал, брал отроков и меньшую дружину.
В Торжке от боярина Спиридона Дмитрий узнал, что городецкий князь позвал удельных князей в Муром и на его грамоту откликнулись Федор Ярославский, Михаил Стародубский да Константин Ростовский. В Муроме князья должны решить, кому на великом княжении сидеть. А Дмитрию-де достаточно и Переяславского удела.
Нахмурился князь Дмитрий.
Иного от брата не ждал. В том он весь. Потому и Орду навел…
Мысли об этом не покидали великого князя, пока он ехал в Новгород. Ужели не понимает Андрей, что Русь в междоусобицу втягивает? Кто ему, Дмитрию, опора?
И на эти вопросы нет у него ответа…
В Волочке Дмитрий передохнул, отсюда послал гонца с грамотой к новгородскому посаднику, уведомляя его, что едет в Новгород на поклон. Беспокоился: как-то встретит его Господин Великий Новгород? По справедливости ли рассудит их с братом?
Не покидало сомнение – ненадежен Новгород.
Эвон, боярин Спиридон в Торжке сказывал, новгородцы к Литве и немцам клонятся. Видать, смирились с мыслью, что Русь под Орду попала…
Новгород открылся князю куполами Святой Софии, церквями, монастырскими постройками, каменными стенами и башнями, хоромами и ремесленными концами.
Распахнулись кованые ворота, и по мосту через Волхов Дмитрий въехал в Детинец.
* * *
Он лежал на широкой лавке, на которой любил отдыхать его отец, Александр Невский. Лавка крепкая, на века срубленная, не заскрипит, не шатнется. Она стояла у стены опочивальни с давних пор, когда Дмитрий еще хаживал в подростках.В последующие лета Дмитрий рос, мужал с годами, а лавка все оставалась такой, какой он увидел ее впервые.
Лежал Дмитрий и смотрел на свинцовую раму с вставленными италийскими стекольцами. Светила луна, и ее блеклый свет разливался по опочивальне, освещая развешанное по стенам оружие: мечи, сабли, луки, колчаны, – а на полках рядами стояли, отливая металлом, шлемы, лежали кольчужные рубахи.
В свое время что-то из этой брони надевал его дед Ярослав, в другой ходил на рыцарей отец Александр Невский. Вот с тем мечом он бился со шведским королем Биргером…
В опочивальню со стены Детинца доносились окрики дозорных. Сморенный многодневной и утомительной верховой ездой, великий князь зевал, готовый каждую минуту провалиться в сон. Иногда он вздрагивал, открывал глаза, и ему становилось мучительно больно от своего настоящего положения. Страшно, когда перед очами мелькали пожары, осада Владимира, слышались крики. Сколько же бед наваливалось на землю русскую, какая работа предстоит! В первую очередь надо отстроить городские стены, разрушенные ордынцами, срубить хоромы и избы, сожженные татарами, и дождаться, когда вернется в них люд, спасшийся от смерти и плена…
От этих воспоминаний росла мера ответственности и на время отступал сон. А когда он все-таки наваливался, беспокойство не покидало и во сне. Дмитрий увидел себя стоявшим на высоком, обрывистом берегу Клязьмы. Позади, за его спиной, церковь, а внизу река течет и люд толпится.
Присмотрелся князь и охнул. Это же не Клязьма катит воды, это Волхов бурлит. И стоит он на мосту волховском. Откуда ни возьмись, толпа мужиков на мост ворвалась – орут, кулаками размахивают.
Дмитрий удивился, а из толпы кричат: «С веча мы!» – и подступают к князю угрожающе. Все ближе и ближе. Хотел он посторониться, да куда там. Толпа, вот она, рядом, глотки открыты, глаза вытаращены. Столкнули его в Волхов, глотнул он ледяной воды и пробудился весь в поту. Мелькнула мысль: к чему такое привиделось?
Долго лежал, все думал. Блеклый свет лился в опочивальню. В старых княжьих хоромах народ засуетился, загомонили в гриднице. В Святой Софии ударил колокол к ранней заутрене. Отрок внес таз и кувшин с водой. Князь умывался долго, сгоняя сон. С помощью молодого гридина облачился, причесал бороду, пригладил плешь на голове. Мягко ступая по щелястым половицам, прошел в трапезную, где на столешнице его ждали миска с гречневой кашей на молоке, ломоть ржаного хлеба и кусок мяса вепря.
Отодвинув скамью, Дмитрий перекрестился, сел к столу. Ел холодное мясо медленно, старательно пережевывая. Так же, не торопясь, хлебал кашу.
Вошел гридин, сказал, что явились посадник с тысяцким. Князь встал, позвал их к столу, приготовился слушать. Но они долго не начинали разговор о деле. Поинтересовались здоровьем, дорогой, самочувствием княгини Апраксии.
Но вот посадник Семен заговорил о главном:
– Князь Дмитрий Александрович, ты прибежал в Новгород искать защиты, не так ли?
Дмитрий повел головой:
– Нет, люди выборные, не только защиты, но и подмоги. Нам Русь отстраивать надобно. Ноне, оглянитесь вокруг, в пожаре она, ее нужно поднимать всем миром. Мужиков из полона выкупать.
– Ты, княже, нас своей бедой на жалость не бери. Новгород Великий сам себя поднимет, коли что. А за обиды, что нам чинил, не будет тебе нашей подмоги. Вот наш сказ тебе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента