Ей казалось, что она приняла правильное решение, потому что в России она не могла ждать ничего хорошего, и едва ли могла рассчитывать, что кто-то еще так же будет также заботиться о ней, как ее программист. И все же ей было куда приятнее быть одной или с подругами, чем с ним вдвоем, длинные разговоры с ним по телефону казались ей такими скучными. Каждый раз, услышав его звонок, она брала вязальные спицы и усаживалась вязать себе свитер, одновременно разговаривая, не желая тратить время зря, выслушивая его признания, пытаясь одновременно делать и что-то полезное. Она испытывала облегчение, когда заканчивался их очередной разговор, она думала, что, к счастью, программист работает и не сможет до отпуска приехать в Россию, также понадобится время и для подготовки документов. В глубине души она все же надеялась, что что-нибудь случится до тех пор, когда ее отъезд к нему станет реальностью.
   Что касается программиста, он также хотел и не мог поверить в свое счастье, он постоянно спрашивал ее, на самом ли деле она решила приехать к нему в Америку, а иногда он просто молчал, слушая ее дыхание где-то далеко.
   Однажды, услышав в телефонной трубке английскую речь, она уже потянулась к своим спицам, но оказалось, что это другой мужчина, австралиец, заказавший ее адрес в том же агентстве. Австралиец находился в то время в Санкт-Петербурге, он предложил ей встретиться, и, надев одно их своих новых красивых платьев, она пошла в нем на эту встречу.
   У австралийца были яркие черные глаза, черные блестящие волосы, его лицо было обожжено австралийским солнцем, смех был громкий, юмор грубоватый.
   Он очень серьезно сказал девушке, что в Австралии не хватает женщин, а ему нужна жена, чтобы ухаживать за ним и следить за его домом на ферме. Он также хотел иметь детей, он хотел иметь много детей, он ничего не знал о перенаселенности мира. Австралиец очень откровенно ей сказал, что она ему понравилась, он всегда хотел встретить похожую на нее девушку-блондинку, но он тут же прибавил, что у него очень мало времени, потому что коровы на ферме должны скоро телиться. Он попросил ее дать ему определенный ответ немедленно, потому что у него, и правда, мало времени из-за коров, ему надо успеть и найти жену, и вернуться на ферму не позднее, чем через неделю.
   Девушка хихикнула, но, глядя в его бронзовое от загара простодушное лицо, видя, как он невозмутимо ест пальцами колбасу, игнорируя многочисленные ресторанные ножи и вилки, девушка вспомнила пастуха из бабушкиной деревни, снова хихикнула и почувствовала, что ее обычная напряженность покинула ее, и что внутри у нее что-то растаяло. Улыбаясь австралийцу, который серьезно ждал ее ответа, она сама не заметила, как ее губы сказали «да».
   Возвратившись домой, она первым делом убрала далеко в шкаф свои вязальные спицы, а, услышав звенящий в урочное время звонок программиста, села рядом с телефоном и, глядя на аппарат, ждала, пока он не закончит звонить.
   И она написала ему короткое письмо с просьбой простить ее, благодаря его за все, что он для нее сделал, обещая помнить его и остаться его другом на всю жизнь.
   Очень скоро она уехала в Австралию, вышла замуж за фермера и начала новую жизнь, заботясь о нем и его доме, наблюдая, как телятся его коровы, засыпая в его объятиях, и совсем позабыв о былой ненависти к детям, она вскоре уже с радостью ждала своего первенца.
   А программист продолжает сидеть за компьютером, работает, играет в игры, путешествует в Интернете. Иногда он отводит глаза от экрана и смотрит то ли за окно, то ли в себя, и во взгляде его много невысказанных вопросов. Но так как он не читал русской классической литературы, он по-прежнему не знает, что может его утешить и помочь получить ответы.


Своя ноша


   Мы провели целый день вместе: он приехал в наше брачное агентство, я его встретила, отвезла на квартиру, помогла с билетами на юг, куда ему надо было вскоре лететь, организовала его встречи с женщинами на предстоящие два дня его визита.
   Он был большой и молчаливый. Говоря, он делал паузы между словами. Просматривая анкеты, он легко и уверенно касался моего плеча, говоря, что я буду его гидом во всем, спрашивая о моем мнении о претендентках, откладывая все рекомендованные мною анкеты в стопку выбранных, будто не желая обидеть ни женщин, ни меня.
   С ним было легко молчать. Он не относился к людям, произносящим ненужные слова, молчать с которыми — тяжелый труд. Забронировав ему билеты, мы сидели в кафе, ели гамбургеры и смотрели в окно, изредка обмениваясь несколькими словами. Он говорил, что в юности был пилотом вертолета во Вьетнаме, и я смотрела на него с любопытством. Я понимала, что он знает вещи, которых я вообще не знаю, и молчание его казалось мне еще более значительным, он хранил неизвестное знание, его можно было сравнить с айсбергом, лишь верхушка которого видна над волнами.
   Позже, снова просматривая анкеты, мы немного поговорили о выражении «не материалистка», которым характеризовали себя некоторые женщины, и которое он не мог понять. Я объяснила, что воспитанные при социализме с его отсутствием материального стимула к чему бы то ни было, многие русские до сих пор стремятся к достижению лишь нематериальных целей.
   — Я материалист, — возразил он и сказал, что держит в гараже дорогую спортивную машину и несколько Харлеев лишь из гордости обладания. Сказав это, он посмотрел на меня, словно спрашивая, поняла ли я.
   Я улыбнулась, сказала, что мы еще не достигли такого уровня понимания вещей, и мы продолжили просматривать анкеты.
   Он был пятидесятилетним вдовцом с двумя детьми. Он говорил о детях с нежностью. Он сказал, что ни одна из его американских подруг не была ему верна, поэтому он и решил искать жену в России. Он просил меня также сказать женщинам, что он очень богат, и в его голосе не было хвастовства, когда он произносил эти слова, а словно тяжесть ноши, которую надо нести.
   До того, как начать звонить женщинам, я спросила его, а что бы он выбрал: сделать что-то хорошее для близкого человека или заработать денег для себя, и он сказал, что и так достаточно богат, и деньги ему не нужны. Я предположила, если бы он был беден, как бы он тогда поступил, и, подумав немного, он подтвердил, что все равно, он бы предпочел доставить радость близкому человеку, и я с удовлетворением заявила, что, значит, и он не материалист, и он улыбнулся и сказал, что это не так.
   И мы начали звонить женщинам, которых он хотел встретить. Услышав от меня, что претендент богат, даже «не материалистки» воспринимали это известие с легким вскриком или изменением интонации, ни одна не отказалась встретиться с ним. Вечером, когда все было сделано, я положила заработанные деньги в кошелек, пожелала ему удачи и ушла.
   На следующий день, когда он встречался с женщинами, погода была такая ужасная, какая редко случается в апреле: снег и град. Глядя за окно, я думала, как не повезло ему с погодой, но он позвонил вечером, поблагодарил меня, сказал, что, несмотря на погоду, все его встречи прошли прекрасно.
   На следующее утро он полетел на юг, в одну из бывших республик бывшего СССР, где у него был опасный бизнес и хобби — археологические раскопки, поиски исторического сокровища, которые он вел там, несмотря на опасности гражданской войны.
   И, вернувшись домой, он прислал мне email из Америки, благодаря за все, обещая вернуться в июне. Очень скоро одна из женщин, с которыми он познакомился, начала звонить мне, спрашивая о моих впечатлениях о нем, рассказывая, что он звонит ей почти каждый день, и что она уверена, что она ему понравилась больше всех.
   Ее звали Елена, она была учительницей английского, она снимала маленькую комнату, в которой жила с сыном. Я помнила ее из-за ее разговорчивости: заполняя ее анкету, я исписала весь лист ее увлечениями — всеми видами искусств, гороскопами, йогой, всеми чертами характера, которые только можно вообразить, и все же она потом еще раз звонила и просила добавить, что у нее красивые руки.
   Она то и дело находила предлоги звонить мне, чтобы поделиться последними мыслями, подтверждающими, что они с ним идеальная пара, она просила послать ему срочные сообщения, или беспокоилась, а вдруг ее ответ потерялся. Она также часто говорила о его прекрасном доме, который видела на фото, о множестве людей, работающих в его фирме, и энтузиазм, с которым она говорила обо всем этом, понемногу становился привычным, как будто она уже привыкала к чему-то, прежде ей неизвестному, и я улыбалась, вспоминая слова «не материалистка», которые присутствовали и в ее анкете.
   Я знала, он также звонил и другим женщинам — серьезной женщине, занятой бизнесом, и другой женщине, вечно ремонтирующей свою старую машину, и я советовала Елене быть терпеливее и осторожнее, но email, которые она ему посылала, были полны экзальтации, она собиралась посвятить ему книгу своей жизни, каждая глава которой должна была быть письмом, посланным к нему заказной почтой.
   Письма, которые он посылал ей через меня, были такими же спокойными и лаконичными, как и он сам. Он ответил на ее вопрос, почему он выбрал именно ее, говоря, что у нее хороший английский, и что она нормальная женщина, достаточно худая, чтобы пройти в дверь, и достаточно толстая, чтобы выглядеть здоровой. Он также написал ей о своем дедушке, которому исполнилось сто три года, и который до сих пор наслаждался простыми радостями жизни, он говорил, что и сам он тоже собирается так жить, и надеялся, что его следующие пятьдесят лет будут еще лучше.
   Однажды я назначила Елене встречу в офисе, чтобы она пришла забрать письмо, но сама я забыла его напечатать. Я позвонила ей, извинилась, попросила ее прийти на следующий день, но она так расстроилась, даже голос ее задрожал от слез, и мне пришлось уходить из офиса раньше, чтобы успеть распечатать письмо дома и подойти с ним для встречи с ней к ближайшему метро.
   Внезапно он позвонил мне, и, как всегда медленно, сказал, что ему кажется, что Елена слишком много беспокоится, но в целом, все три женщины, которым он пишет, такие милые, что он так и не может решить, кого выбрать. И вспоминая ее звонки, думая, что старательность должна быть вознаграждена, я сказала: «Выбери Елену, она так о тебе заботится», и укоризненные образы серьезной бизнес-леди и женщины-шофера со сломанной машиной на мгновение появились у меня перед глазами.
   А через месяц Елена снова начала в отчаянии мне звонить, говоря, что он приезжал к ней, все было чудесно, каждый день они посещали театры, музеи и даже сеансы коллективной магии, на которых они генерировали радость и счастье для всего мира. Потом она проводила его в аэропорт, он снова должен был лететь на Юг, и последнее, что она сказала ему, уже ощущая себя заботливой женой, то, что им надо купить ему новые кроссовки, потому что старые истрепались. Но он не вернулся, не позвонил и не написал ей, она безуспешно пыталась ему звонить и посылать факсы, и я думала, что такой человек, как он, и должен был исчезнуть именно так — без слов и объяснений. Она просила меня послать ему email, но после переустановки компьютера я потеряла его адрес и не могла с ним связаться.
   И она продолжала попытки поиска, пока кто-то на другом конце его молчащего телефона не сказал, что на Юге с ним произошел несчастный случай, и что он лежит там в больнице. Мы обсуждали новость с тяжелым сердцем, хотя Елена и была полна энтузиазма его найти. Но скоро она пришла ко мне в мрачном настроении, сказала, что ее поисковая деятельность увенчалась успехом. Чиновники в посольстве уверили ее, что он уже давно уехал из России домой, и то же подтвердили таможенные чиновники, которых она также привлекла к поиску.
   Она смотрела на меня изумленными и несчастными глазами, спрашивала, действительно ли он был тем, за кого себя выдавал, или, может, чиновники ошибаются.
   И мне казалось, что она, на самом деле, предпочла бы поверить, что он лежит где-то в больничной палате в Азии, тяжело раненный, мечтая, чтобы она прикоснулась к нему своими красивыми руками, беззвучно повторяя бледными губами ее имя.
   Что касается меня, я чувствовала себя виноватой, сама не знаю за что, я предпочла бы поверить, что он наслаждается следующими пятьюдесятью годами своей неизвестной и неподвластной чужому влиянию жизни где-то там далеко, что он, как и прежде, большой, молчаливый, независимый и богатый.
   И, сжимая в отчаянии пальцы, она говорила мне про три работы, на которых она работает, чтобы обеспечивать сына и платить за комнату. Она вспоминала фотографии его прекрасного дома и здания фирмы, и мне казалось, что прощание со всем этим было для нее не менее болезненным, чем с ним самим.
   И, вспоминая его усталую интонацию, с которой он говорил, что он очень богат, я пожелала, чтобы каждому из нас было легче нести свою ношу.


Санкт-Петербург


   Она приехала в Санкт-Петербург из маленького южного городка, где весной и летом благоухали цветы, где жизнь текла неторопливо, и люди были слишком ленивы, чтобы спешить, где жаркое солнце и сочные фрукты, растущие в прекрасных садах, заставляли их ценить текущее мгновение больше, чем высшие цели далекого будущего.
   Но прекрасные пейзажи пышной южной природы не вдохновляли Веру. Она мечтала о необыкновенных событиях неизвестной жизни, знаменитый далекий город влек ее своим торжественным именем и таинственной славой. Окончив школу, она покинула дом ради дальних огней Санкт-Петербурга.
   В Санкт-Петербурге она поступила в университет. Она поселилась в общежитии на окраине, застроенной одинаковыми домами, стоящими на похожих друг на друга улицах. В свою первую санкт-петербургскую зиму она училась и работала, у нее не было ни знакомых, с которыми можно было бы исследовать незнакомый город, ни времени для этого. Ей не нравилась холодная зима, и, сидя за столом в выходные, делая университетские задания, кутаясь в теплый платок, глядя в окно, она видела холодный розовый закат над коробками домов и удивлялась, как не замерзают люди, собравшиеся на очередной политический митинг на площади, видной из ее окна, и гадала, что ждет ее в этом холодном городе.
   Весной она влюбилась. Ее любимый был мечтателем со звездами в глазах, он был захвачен демократическими преобразованиями в стране в те первые счастливые перестроечные годы. Он произносил длинные взволнованные речи о новом и счастливом демократическом пути России, он как будто опьянел от всех новых чудесных свобод. На каждое свидание он приносил с собой журнал со вновь опубликованным, ранее запрещенным романом или статьей для Веры. Она запоем читала их по ночам, забывая об учебе, она с волнением узнавала о том, как люди противостояли тирании, о силе их воли, о трудностях, которые они сумели преодолеть на пути к своей высшей цели.
   Вера и ее друг бесконечно долго гуляли вдоль всех этих длинных прямых улиц и набережных каналов, Вера одновременно влюбилась и в юношу, и в город. Ее захватили призрачные белые ночи той весны: город казался ей творением мрачного и романтического художника, он был нереальным, казалось, его вот-вот поглотят трепещущие сумерки, и в любой момент он может исчезнуть без следов, поэтому надо использовать каждую минуту жизни, чтобы смотреть на него, восхищаться и пытаться запомнить.
   К концу лета друг Веры разочаровался в том, как в стране проводятся реформы, говоря, что это путь к государственно-монополистическому режиму. Он решил создать свою собственную партию, он начал носиться по городу, встречаясь со множеством людей и собирая подписи. Вера тоже хотела делать все это вместе с ним, она мечтала помогать ему воплощать в жизнь его необыкновенные устремления, но другая девушка начала появляться рядом с ним чаще, чем Вера, и в сентябре они расстались.
   Вера начала ходить вдоль набережных одна. Город сочувствовал ей: голодный запах осени стоял в воздухе, желтые и золотые листья плыли по неподвижной черной воде, настроение у города было таким же грустным, как и Верино настроение. Глядя на купола церквей, как нежданный подарок вырастающие из переулков, проходя по маленьким круглым мостикам, по которым она гуляла с любимым, Вера думала, что она не совсем одинока, потому что, по крайней мере, город был с нею, ободряя ее и обещая ей что-то впереди.
   Годы Вериной учебы были спокойными и похожими один на другой. У нее появилась подруга, с которой она выезжала в центр города по выходным. Каждый камень там стал теперь Вере знакомым, и, проходя по узко-серым улицам при медленно падающих в них снежинках и мягко шуршащих по матовому снегу машинах, Вера думала, что город — как большая коммунальная квартира для его обитателей, и хорошо, что им всем каждый вечер надо возвращаться в свои настоящие дома, иначе они так и бродили бы по великолепному дому своих мечтаний в поисках того, что не сумели найти в реальной жизни.
   Когда Вера окончила университет, ее профессия оказалась не нужной. Она устраивалась на одну за другой случайные работы, она жила все в том же общежитии, ей удавалось зарабатывать лишь очень маленькие деньги, и у нее не было ни малейшего представления, что с собой делать дальше. В это время город начал вызывать у нее раздражение. Санкт-Петербург изменился: на улицах появились огни ресторанов, казино и роскошных магазинов, появились там также и нищие. Санкт-Петербург начал казаться Вере обыкновенным обманщиком, он никогда не выполнял своих обещаний, он расцветил свои улицы новыми огнями роскоши для незнакомцев, а те, кто действительно любил его, остались нищими и несчастными, значит, этот город не заслуживал ни преданности, ни любви.
   В это время Вера записалась в брачное агентство, думая, что раз все высшие цели, к которым она стремилась, оказались здесь недостижимы, будет лучше покинуть Санкт-Петербург ради иных далеких стран, увидеть новые места такого широкого мира, наполнить свою жизнь чем-то неизвестным, хоть она еще не представляла, что это может быть.
   И очень скоро она начала получать письма из Калифорнии. Человек, который ей писал, был застенчивым и тихим. Он робко выражал свое восхищение Вериной скромной красотой, он говорил, что был бы счастлив назвать ее своей женою, и хоть он не мог предложить ей многого, но он мог предложить ей свою любовь.
   Его письма казались Вере слишком обыденными. Она бы предпочла описания полной до краев жизни, которую она смогла бы с ним разделить. Но жизнь человека, пишущего Вере, была монотонной — каждое утро он ездил на машине на свою однообразную работу, а вечером вел машину обратно домой. Он всю жизнь искал любви женщины, и не мог ее найти, но самым заветным его желанием было наполнить жизнь истинной любовью.
   Он был тоже мечтателем, но в глазах его не было звезд, а только теплый и ровный свет преданности и посвящения. Вскоре он приехал к Вере в Санкт-Петербург, и в реальной жизни она произвела на него еще большее впечатление, чем на фотографии. Он восхищался строгим взглядом Вериных серьезных глаз, полных невысказанных вопросов. Он чувствовал, что ей недостает чего-то в жизни, он не мог понять, чего, ему хотелось думать, что это тоска по любви, и он страстно хотел дать Вере то, чего ей не доставало.
   Он также восхищался и городом, самым живым городом в мире, по прямым улицам которого можно было ходить в окружении людей. Старые санкт-петербургские дома, которые хранили так много тайн жизней ушедших людей, будто подсказывали ему, что жизнь сложна, смысл ее смутен и скорее неразличим, и это казалось американцу гораздо ближе его собственным представлениям, чем идея полной ясности, присущая его родной стране.
   Вера не разделяла восхищения американца. Она сопровождала его во все эти места с яркими огнями витрин, но они не вдохновляли ее — это был чужой город, с которым у нее не было общего. Когда американец спросил, поедет ли она с ним в Америку, она ответила: «Я не знаю», потому что сразу подумала, что Америка для нее может оказаться такой же чужой, как этот новый Санкт-Петербург с сияющими витринами. Мечта американца о простом семейном счастье казалась ей поверхностной и неважной, но, в конце концов, она согласилась поехать с ним в Калифорнию, убеждая себя, что там для нее начнется новая жизнь, она думала, что надо начать что-то новое в новом чудесном месте, пусть даже и жизнь с человеком, в глазах которого она не видела звезд.
   Вернувшись домой в свой маленький скучный городок, где мексиканцы в праздники палили в воздух из ружей по ночам, американец не мог забыть Веру. Он вспоминал ее рассеянный взгляд, грусть в ее глазах, причину которой он не мог угадать, он чувствовал боль от разлуки с нею, он хотел вернуться к ней как можно скорей.
   Он также вспоминал и серые улицы с прекрасными и обветшалыми зданиями, высокомерно хранящими недоступное знание, он желал снова ходить по ним за руку с Верой. Он хотел слышать, как автоматический голос в метро объявляет остановки, он хотел ехать вверх по длинному эскалатору, наблюдая, как люди едут вниз, хотел снова чувствовать ветер с залива, дующий в лицо.
   И он написал Вере, что понимает, как тяжело будет ей покинуть ее прекрасный город, поэтому он задумал найти работу в американской фирме в Санкт-Петербурге, снять там квартиру, создать для Веры уютный дом, и, укрывшись от всего, что может ее потревожить, наслаждаться всем тем, что может им предложить жизнь.
   Прочитав его письмо, Вера улыбнулась, взглянув на красивые книжки о Калифорнии, которые он ей привез. Думая, что ему отвечать, Вера вышла на улицу, пошла вдоль площади, закрывая лицо от холодного ветра, и заметила группу людей под флагом, снова собравшуюся на митинг. Она приблизилась к ним, и вдруг ее сердце упало: она узнала своего любимого — стоя на пустом ящике, как на трибуне, сверкая глазами, он произносил речь.
   Он похудел, его черты заострились, его одежда была поношенной, но звезды в его глазах сияли еще ярче. Много людей отделяло его от Веры, но она сразу заметила, что женщины рядом с ним нет. Из-за сильного ветра она не очень ясно слышала, о чем он говорил, но все же могла различить, что он клеймил правящий режим, что лозунги, которые он произносил, были экстремистскими, она заметила несколько крепких молодых людей вокруг него, кидающих по сторонам беспокойные взгляды, и подумала, что митинг, скорее всего, нелегальный, и что молодые люди, наверное, озабочены тем, что милиция может приехать в любой момент.
   Когда митинг закончился, Вера смогла протиснуться сквозь толпу и подойти к своему другу. Он быстро посмотрел на нее, узнал, кивнул, и как если бы они простились только вчера, сказал ей, что если она хочет им помогать, работа для нее найдется. Вера не спросила, что надо делать, и в чем помогать, она поняла только, что он снова смотрит на нее и нуждается в ней, звезды в его глазах сияли, как прежде, и, робко взяв его за руку, Вера улыбнулась.
   И пока она ехала с ним и его телохранителями в старой битой машине, не имея представления, куда, она внезапно ощутила, что город снова стал для нее близким, он сочувствовал ей, как прежде. Беспокойная музыка его соборов казалась созвучной смятению в ее душе, рвущееся из груди сердце словно стремилось к верхушкам крыш и к маленьким окошкам над мрачными брандмауэрами, чтобы спрятаться там от смутной судьбы, которую она себе избрала — это снова был ее город, и она дышала одним воздухом с ним.
   До своего исчезновения из общежития Вера успела написать прощальное письмо бывшему американскому жениху. Она просила простить ее, она сообщала ему, что встретила человека, которого прежде любила, и что у нее не хватило сил отказаться от этой любви.
   И получив Верино письмо, американец не поверил ему, и через месяц размышлений, ушел с работы, продал дом и поехал в Россию.
   Он купил маленькую квартиру в Санкт-Петербурге и зажил там на остаток от своих сбережений. Он ежедневно ходил по улицам Санкт-Петербурга, надеясь встретить Веру: мысль о том, что она тоже ходит по одним улицам с ним и смотрит на те же здания, не давала ему покоя. Вскоре он устроился работать кондуктором в троллейбус, чтобы встречать как можно больше людей, надеясь, что это поможет ему, в конце концов, найти Веру, чтобы хотя бы спросить, не нужна ли ей помощь.
   И он по-прежнему ездит в троллейбусе со своей кондукторской сумкой в руках, просит пассажиров покупать билеты, пытливо заглядывает им в лица, смущенно улыбается, ошибаясь опять и опять. Но длинные улицы домов, разлинованные рядами квартир, по-прежнему хранят тайну Вериного исчезновения вместе с другими петербургскими тайнами жизни многих других людей.



ОДИНОКОЕ МЕСТО АМЕРИКА




Наш друг Ларри


   Теперь мне даже трудно вспомнить, как так вышло, что мы все так близко подружились с Ларри — он был человек замкнутый, застенчивый, я тоже не искала дружбы с клиентами. Наверное, подкупило его постоянство, доброта и безнадежный и грустный юмор, так похожий на наш. А, может, его ироничное отношение к себе, тоже очень похожее на наше. Встречая его в первый раз в аэропорту, мы уже знали, что встречаем друга, и, когда, материализовавшись после всех своих электронных посланий, он появился перед нами, напряженный, сосредоточенный, мрачный, я немедленно принялась с ним болтать с той же легкостью, что и строчила ему по электронной почте ответы, мне было весело смотреть, как он озирается по сторонам, будто ждет подвоха, я хихикала, а он очень мрачно спрашивал: «Что, я очень смешной?»