Борн Георг Фюльборн. Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

   — Это дело рук моих врагов. Так Людовик никогда еще со мной не говорил, — прошептала она дрожащим голосом. — Но пока что все в моих руках. Если он не покорится и не согласится с моими планами, горе ему и его советникам. Лишь один из нас должен стоять во главе государства — или он, или я.
   Было далеко за полночь, когда король вернулся к себе от королевы-матери.
   Его комнаты не были столь пышны и здесь не толпились придворные, как в апартаментах Марии Медичи. В приемных Людовика скучало только несколько камергеров и адъютантов. Он не любил блеска и был очень нетребователен. Даже по этой разнице в обстановке видно было, кто глава Франции. У Марии Медичи постоянно бывали вельможи и дипломаты, ее приемные всегда были полны сладко улыбающихся, почтительно кланяющихся камергеров, льнувших к той стороне, откуда могли ожидаться почести и деньги, и живо отходивших прочь, как только власть переходила в другие руки.
   У себя в кабинете, слабо освещенном свисавшей с потолка лампой, король нашел графа де Люиня, который, видимо, ждал его. Мрачный вид комнаты вполне соответствовал характеру ее хозяина. Полумрак, в котором тонула расставленная по стекам мебель, увеличивался за счет темно-малиновых шелковых обоев и темных портьер.
   Люинь видел, что король взволнован и не в духе. Он надеялся в эту ночь окончательно склонить его к осуществлению своих честолюбивых замыслов.
   Граф был бледен, а его взгляд — каким-то особенно напряженным и пытливым. Черная бородка a la Henri IV и черные волосы еще больше оттеняли бледность лица. Король с досадой бросил шляпу и сел в кресло у круглого стола посреди кабинета.
   — Дядя Генрих скверную шутку со мной сыграл, — сказал он, опустив голову на руки. — Его правильно арестовали!
   Метнув быстрый взгляд на короля, Люинь решился спросить:
   — Ты сейчас от ее величества, Людовик?
   — Я знаю, Шарль, что тебе ненавистно все, что касается королевы-матери, но, мне кажется, ты преувеличиваешь. Ее величество действительно хотела избавить меня от забот и неприятностей. Знаешь ли ты, как дерзко подшутил над моей матерью Генрих Конде?
   — Знаю, Людовик. Знаю также, что под этой шуткой скрывается страшный, серьезный смысл. Враждебная партия с ужасом поняла его, и за это-то так быстро и бессовестно устранили принца!
   — Генрих Конде позволил себе явиться под видом призрака моего отца, разве это не провокация, Шарль?
   — Он имел серьезную цель. Призрак явился напомнить виновным об их злодействе, — сказал де Люинь, неподвижно стоя и наблюдая за воздействием своих слов.
   Король быстро взглянул на него.
   — Что это значит, Шарль? Ты говоришь загадками. Насколько серьезной могла быть цель этой комедии?
   — Это было предостережение! Но те, кому оно адресовалось, не захотели его услышать, не захотели, чтобы им напоминали их вину. Для них главное — не выпустить из рук руля, и они устранили принца в безумной надежде, что с ним вместе растворится и все дело.
   — Призрак короля Генриха был предостережением… — мрачно повторил Людовик. — Ты часто говорил мне непонятными намеками о прошлом. Я хочу знать, что тебе обо всем этом известно!
   — Не спрашивай. То, что я тебе скажу, может разбить твою жизнь, Людовик, а мне — стоить головы. Лучше тебе не знать ничего!
   — Так я приказываю тебе! — вскричал король, вскочив с места. — Я готов выслушать все, что бы ты не сказал.
   — Позволь умолчать, меня могут обвинить в государственной измене.
   — Даю тебе слово, что никто не узнает о том, что ты мне скажешь!
   — Я и с твоей стороны могу оказаться в немилости!
   — Не бойся ничего. Ты меня знаешь, Шарль! Я сумею перенести все, что бы ни узнал, и никогда не буду несправедлив к тебе.
   — Ты требуешь… Ну, хорошо, слушай, однако с этой минуты ты перестанешь любить людей, окончательно утратишь светлый взгляд на жизнь. Я боюсь, чтоб ты не стал проклинать меня!
   — Довольно предисловий. Говори!
   — Когда шесть лет тому назад твой августейший отец умер от руки низкого убийцы, ты, Людовик, был еще мальчиком, и вряд ли хорошо помнишь тот день.
   — Ошибаешься, Шарль. Я, как сейчас, вижу моего дорогого отца, облитого кровью. Ты возбудил во мне страшные воспоминания. Я надеялся, что эта тяжелая рана моего сердца когда-нибудь залечится наконец, она меня терзает, Шарль, мешает мне жить. Воспоминание об этом дне словно мрачная тень лежит на моей жизни. Ты растравляешь эту страшную рану!
   — До сих пор все думали, — продолжал Люинь, — что Равальяк, умерший на эшафоте, совершил убийство в припадке сумасшествия, что его смерть смыла преступление. Теперь только принцу Конде удалось узнать, что Равальяк был подкуплен, что Генрих был жертвой не сумасшедшего, а заговора при его Дворе!
   Людовик неподвижно глядел на любимца, спокойно и холодно стоявшего перед ним.
   — Заговора… — повторил он в замешательстве. — Ты больше знаешь, Шарль, не скрывай от меня. Кто виновники?
   — Они получили богатую награду и высокие почести за свое кровавое дело и до сих пор остаются самыми могущественными людьми в государстве.
   — Назови мне их, я хочу знать их имена!
   — Равальяка подкупил маршал Кончини со своей женой.
   — Как, Шарль, они ведь… они в числе приближенных королевы, ты лжешь!
   — Они убили короля, чтобы забрать в руки власть, обогатиться и самим управлять государством.
   — И моя мать не знала о страшном преступлении этих негодяев?
   — Знала, — ответил Люинь.
   Король вскочил, как ужаленный. Любимец следил за каждым его движением.
   — Молчи, как ты смеешь, негодяй! — вскричал сильно побледневший Людовик.
   — Я говорю правду, ваше величество. Королева-мать знала об убийстве и наградила убийц.
   — На эшафот тебя, проклятый!
   — Я заранее знал, ваше величество, что на меня обратится ваш гнев, — холодно сказал Люинь, — но высказал то, чего вы требовали.
   — Доказательства, давай доказательства… или, клянусь честью, ты поплатишься за эти слова.
   — За эти слова я могу быть назван государственным преступником, оскорбителем величества, государь, но в сущности я только человек, который решается, наконец, обличить страшное преступление, обагрившее кровью ваш трон.
   — Я требую доказательств, граф Люинь, доказательств! — кричал в порыве отчаяния король. — Вы осмелились обвинить мою мать и ее советников в самом ужасном преступлении.
   — И я дам вам эти доказательства, ваше величество, — холодно и гордо ответил Люинь, — я предупреждал вас. Вы требовали, чтобы я говорил!
   Людовик стоял, как безумный, широко раскрыв глаза и сжав кулаки, губы его дрожали…
   — Шарль, ты ответишь мне за свой , слова, — сказал он, помолчав с минуту. — Берегись, если тебе нечем будет подтвердить их! Мне остается тяжелый выбор — между моей матерью и тобой. Я любил тебя, как брата, слушал твои советы, жал тебе руку. Теперь мне приходится ненавидеть или тебя, или мою мать, от кого-нибудь из вас двоих отказаться.
   — Успокойся, будь благоразумен, — уговаривал Люинь, — кому не приходилось в жизни хоронить любовь, Людовик. Я думаю, нет ни -одного человека на земле, который не скрывал бы в душе горе. Я сочувствую тебе, разделяю твое страдание, потому и не хотел говорить.
   Король закрыл лицо руками и зарыдал.
   Люинь подошел и нежно обнял его одной рукой за шею, как будто действительно под влиянием искреннего участия и доброго порыва сердца. А между тем, в этом злом гении короля, так безжалостно открывшем ему правду, чтобы только привлечь его на свою сторону, не было и следа любви и искреннего уважения.
   Людовик переломил себя, поднял голову, мрачная решимость выражалась на его лице.
   — Ты представишь мне доказательства твоего обвинения, — сказал он, отойдя от любимца. — Я надеюсь, ты в состоянии будешь сделать это.
   — То, что я сейчас открыл, не тайна, ваше величество. Принц Конде нашел патера, которому Равальяк на исповеди назвал своих сообщников! За то, что принц нашел этого патера и узнал от него тайну, его посадили в Бастилию.
   — Но патер еще жив? — спросил король.
   — Надеюсь, ваше величество. Только он может представить доказательства, которых вы требуете. Для меня было бы ужасно, если б креатурам маршала Кончини удалось отыскать и устранить этого старика.
   — Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Людовик. — Ты обязан отыскать его и привести ко мне. Ступай, я хочу остаться один.
   Люинь достиг своей цели. Он поклонился и пошел из комнаты, но, не дойдя до дверей, опять вернулся, подошел к неподвижно стоявшему королю, и, как бы под влиянием искреннего, глубокого участия, протянул ему руки…
   Людовик махнул рукой. Тогда только Люинь ушел. Король неподвижно стоял посреди комнаты. Страшная борьба кипела в его груди. И без того мрачная душа его в эту ночь потеряла последние остатки любви и доверия к людям. Он услышал от Люиня такие ужасные вещи, что в его сердце вдруг все опустело, оно разом превратилось в безотрадную голую степь, выжженную беспощадно палящим солнцем. На его долю выпало самое ужасное страдание: он лишался любви и уважения к матери, ему пришлось бы ненавидеть и презирать ее, если б слова Люиня оказались правдой…
   Могильная тишина комнаты окружала одинокого Людовика. Неподвижно глядя в одну точку, он, казалось, понемногу терял рассудок от представившихся ему страшных видений. Бледное, искаженной мукой лицо его подергивалось.
   После такой душевной борьбы в его сердце ничего не осталось, кроме мрачной подозрительности, смертельной ненависти к людям и непреодолимой жестокости. Горе сломило Людовика. Он прижал лицо к подушкам дивана…
   Король Франции, богатый могущественный монарх, один знак, одно слово которого могли сделать тысячи людей счастливыми или погубить, — содрогался от безудержных рыданий.

XIX. ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ПРОДАВЕЦ СОКОЛОВ

   Был праздник святого Михаила. На улице Сен-Дени и по соседним переулкам и площадям гуляли толпы народа, рассматривая разложенные в подвижных лавках всевозможные товары.
   Со всех концов съехались в Париж торговцы, позаманчивее расположив в своих палатках пестрые шелковые ткани, оружие и блестящие латы, посуду и зеркала, настоящие и поддельные бриллианты, дорогие перья и клетки с редкими птицами. Повсюду играла музыка и демонстрировались диковины далеких стран: великаны и карлики, фокусники и факиры, а в деревянном бараке укротитель Джеймс Каттэрет показывал своего ручного медведя и свирепого с виду льва.
   Шумная, любопытная толпа, теснясь и толкаясь, переходила от лавки к лавке. Люди бренчали монетами, громко торговались, спорили, шумели и веселились.
   Уже наступал вечер, а народ все прибывал. Тут были мастеровые и солдаты, дамы и девушки, нищие и знатные вельможи. У одного из домов на улице Сен-Дени сидела, скорчившись, какая-то женщина, похожая на нищенку, в старом коричневом платке, из-за которого было не разглядеть — старуха она или молодая.
   Она, казалось, совершенно безучастно смотрела на веселящуюся поодаль толпу. Иногда к ней подходила какая-нибудь богатая дама и бросала ей золотую монету. Нищенка слегка наклоняла голову, и только поэтому видно было, что она живое существо. Уже почти стемнело, когда нищенка увидела неподалеку троих людей, горячо о чем-то спорящих. Они подошли, наконец, так близко, что их можно было рассмотреть.
   Это были двое нищих, один из которых вел другого, и третий — мужчина в длинном, широком плаще и низко надвинутой шляпе с пером. Один нищий говорил знаками, как немой, и оба, видимо, с большим уважением относились к своему знатному спутнику, потому что беспрестанно кланялись и так истово выражали усердие, что тому приходилось унимать их и напоминать об осторожности.
   — В котором доме был мушкетер? — спросил мужчина в плаще.
   — Мой брат отлично видел, господин, как он вошел в один из этих домов, — с подобострастием произнес тот, что умел говорить, а другой указал на дом, у которого сидела женщина.
   — Не заметили вы, чтоб оттуда выходил какой-нибудь патер или знатный вельможа?
   — Вчера, очень поздно вечером здесь проехала карета.
   — Может быть, из этого дома увезли какого-нибудь старика? — поспешно спросил мужчина в плаще.
   — Нет, господин, брат говорил мне знаками, что в дом привезли несколько ящиков.
   — Что же в них было?
   — Он не мог разглядеть, но у нас есть свои догадки…
   — Говорите все, вы же знаете, я хорошо заплачу вам.
   — Сегодня рано утром из этого дома вышел какой-то торговец в черном бархатном камзоле и занял одну из лавок на ярмарке. У него, кажется, соколы в ящиках.
   — Торговец соколами, старый он?
   — Брат говорит, что старый. Мы знаем, господин, что вы ищете какого-то патера Лаврентия, так ищите его в этом доме. Уйти он не мог — мы все время караулили. Недаром сюда приходил молодой мушкетер. А другой, которого вы называете маркизом, живет вот там, дальше, в конце улицы.
   — Вы следили за ним?
   — Все время. Теперь у него сидят еще трое мушкетеров.
   — А вы видели, куда пошел торговец соколами и где его лавка?
   — Нет, господин, этого нам нельзя было узнать, но вы очень легко найдете его на площади.
   — Тише, отойдите, — вдруг перебил спутник нищих и оттащил их в тень, падавшую от противоположного дома, — вы верно напали на след. Это ни кто иной, как граф де Люинь. Черт возьми, надо предупредить его. Он нас не видит. Убирайтесь живее! Вот вам кошелек.
   В то время, как человек в шляпе шепотом говорил с Жаном и Жюлем, приказывая им уходить, граф де Люинь подошел ближе. Он, по-видимому, не обратил внимания на стоявших в тени нищих и их спутника. С ним был какой-то гвардейский офицер или кто-то из придворных.
   Нищие, крадучись, отошли.
   — Они ищут дом, — пробормотал их спутник, оставшись один и следя за Люинем. — На этот раз патеру не уйти от меня.
   Сидевшая у дома нищая, все видевшая и слышавшая, вздрогнула, когда граф де Люинь прошел мимо нее.
   — За что они преследуют бедного патера? — прошептала она. — Он, наверное, и есть торговец соколами, пойду предупрежу старика.
   У лавок, освещенных фонарями и лампами, шло самое оживленное движение. Толпы пьяных с песнями и криками разгуливали по площади. И лишь богатые и любопытные останавливались у слабо освещенной лавки флорентийского торговца соколами, который, молчаливо сидя в глубине ее, смотрел на бурлящий вокруг праздник.
   На нем был черный бархатный берет и широкий черный плащ, резко контрастирующие с седой бородой и очень бледным лицом.
   Повсюду в лавке висели полуоткрытые клетки, а в них соколы, привязанные за лапку тонкими, но крепкими цепочками, так что казались совсем на свободе. Они гордо сидели на жердочках и смотрели на любопытных прохожих. Среди них были дорогие, превосходные экземпляры, и знатные вельможи, останавливаясь у лавки, старались завязать разговор со старым флорентийцем. Некоторые давали большие деньги за птиц, но старик запрашивал еще дороже.
   Вдруг к его лавке подошли две девушки, одна из которых была нищенка, сидевшая у дома на улице Сен-Дени, другая — Жозефина, дочь Пьера Гри.
   — Нет, погоди, Магдалена, у лавки стоят какие-то господа. Надо быть осторожными, — шепнула Жозефина.
   — Каждая минута дорога, Жозефина! Эти люди, о которых я тебе рассказала, наверное, скоро придут сюда искать бедного патера, тогда он погиб.
   — Ты знаешь, за что они его преследуют, Магдалена?
   — Нет, я знаю только, что ему грозит опасность, ведь где появляется этот Шарль де Люинь, там жди беды.
   — Ты говоришь с таким раздражением…
   — Не расспрашивай, Жозефина. Кроме графа, у дома старого патера был и Антонио, тот негодяй, о котором говорили твои братья. Они указали ему эту лавку и выдали, что несчастный старик, вины которого я не знаю, пришел сюда под видом торговца соколами.
   — Ах, негодяи. Они за деньги выдадут и отца, и меня! Да простит им Бог!
   — Никого нет у лавки?
   Жозефина осторожно заглянула за угол.
   — Никого, Магдалена.
   — Не отходи от меня, Жозефина, мы вместе вернемся домой. Мне что-то так страшно и тяжело на душе.
   — Это от шума, — отвечала Белая голубка. Магдалена тихонько постучалась. Старый торговец соколами вздрогнул.
   — Кто там, кто стучится? — негромко спросил он.
   — Отворите, пожалуйста, мы хотим сообщить вам важную весть.
   Патер Лаврентий — это был он — получил через мушкетера Витри высочайшее повеление одеться торговцем соколов и ожидать, когда за ним придут, чтобы отвести в Лувр.
   Он отворил.
   — Девушки… — удивился старик.
   — Которые хотят предупредить тебя, — шепнула Жозефина.
   — Ты ведь старый патер, которого преследуют? — спросила Магдалена.
   Старик с удивлением смотрел на них.
   — Вы можете довериться нам, мы хотим помочь вам, — сказала Белая голубка.
   — Что же вы хотите мне сказать, и откуда вы меня знаете, дочери мои?
   — Так вы в самом деле тот патер, о котором они говорили? — спросила Магдалена. — Они напали на ваш след, и знают, что вы переоделись торговцем соколов.
   — Благодарю вас, дочери мои, но кто же это ищет меня, кого я должен бояться?
   — Известно ли вам имя Антонио, отец мой?
   — Антонио, поверенный маршала, беда мне! — сказал старик, сложив руки.
   — Берегитесь его, он уже побывал у вас дома, — сказала Магдалена.
   — Сюда идут, — шепнула ей Жозефина.
   — Нам пора уходить, благочестивый отец, — торопливо прибавила Магдалена. — Но возвращайтесь домой, будьте настороже.
   — Благодарю вас за предостережение, дети мои, — отвечал старик.
   Девушки исчезли в темноте.
   Патер Лаврентий запер дверь и стал ждать того, кто должен был прийти за ним и отвести его к королю, который хотел посмотреть и купить у него соколов. Таким образом, никто в Лувре не обратил бы на него внимания; все знали, что король любил соколиную охоту.
   Но если Антонио уже знает его тайну, если, не найдя его в доме по улице Сен-Дени, он придет раньше посланца, которого ждал патер…
   Магдалена с Жозефиной обошли лавку и вышли на улицу. Вдруг Магдалена остановилась и схватила подругу за руку.
   — Что ты? — с удивлением спросила девушка.
   — Он, это он, — прошептала Магдалена, — вернемся, чтобы он не увидел меня.
   — Да кто, на улице почти никого нет. Только эти двое вельмож, что идут нам навстречу.
   — Это он, Шарль де Люинь, которого я боюсь и ненавижу, как свой грех, — прошептала, вся дрожа и бледнея, Магдалена.
   — Святая дева, так побежим скорей, спрячемся между лавками, — отвечала Жозефина и хотела увлечь за собой подругу.
   Но уже было поздно. Граф де Люинь заметил их и, казалось, узнал Магдалену… Жозефина не могла понять, отчего ее подруга боялась этого вельможу, и почему он ее знает.
   — А вот и прекрасная Магдалена Гриффон, — послышался голос, — которая вдруг так бесследно пропала! Славная встреча, клянусь честью. — И он прибавил шагу, чтобы раньше своего спутника подойти к девушкам. Жозефина быстро схватила подругу за руку, и они бросились бежать.
   — Ах, вы дурочки! Да где вам от меня убежать. Я так легко не упущу случая поговорить с прекрасной Магдаленой.
   Девушки ничего не слышали, лавируя между лавками.
   — Ну, я ее ни за что не выпущу из рук! — вскричал де Люинь, сверкая глазами. — Помогите мне, граф Баньер. Другая девушка, вижу, тоже прелестна, а вы ведь, как и я, никогда не прочь поцеловать розовые губки.
   — Разумеется, граф, — отвечал придворный, — догоним их, далеко они не уйдут.
   Вельможи с громким смехом пустились за девушками, которые, хотя и далеко опередили их, но все же неизбежно должны были быть настигнуты.
   Прохожие смеялись, глядя на эту сцену. Некоторые считали ее шуткой, другие просто боялись вмешиваться, потому что преследователи были знатные вельможи и имели при себе оружие.
   Девушки пробежали длинную темную улицу Сен-Дени и достигли той части ее, где было уже совершенно пусто. Магдалена молила Бедную голубку не оставлять ее, помочь ей скрыться. Преследователи были уже недалеко, их наглый смех слышался все отчетливее.
   Жозефина видела, что Магдалена совсем задыхается.
   — Позовем на помощь, предоставь мне защитить тебя.
   — О, пожалей меня, не делай этого, беги, беги со мной. Я боюсь этих людей, — едва внятно выговорила Магдалена, собирая последние силы.
   Их уже почти нагоняли. В эту минуту на другой стороне улицы, из какого-то дома вышло двое мужчин. Жозефина, не слушая измученную страхом и усталостью подругу, остановилась и крикнула:
   — Кто бы вы ни были, помогите нам, спасите нас от этих господ!
   Мужчины подошли. Жозефина увидела, что это были двое мушкетеров: один широкоплечий, огромного роста, другой поменьше и помоложе.
   — Не бойтесь, — спокойно сказал первый, — мы берем вас под свою защиту.
   Он подошел к Магдалене. Она вскрикнула, увидев на нем мушкетерский мундир.
   — Пусть подходят, — вскричал младший офицер, — мы с Мил оном отобьем вас, хоть бы их было десять человек.
   — Благодарю вас, вот они бегут, — отвечала Жозефина, взглянув на красивого молодого мушкетера и указывая в ту сторону, откуда приближался де Люинь с Баньером.
   — Беарнец, помоги вон той девушке, она, кажется, теряет сознание, — крикнул Милон товарищу, — а я справлюсь с этими господами.
   — Я с тобой! Побудьте с вашей подругой, — сказал д'Альби Жозефине, — через несколько минут мы избавим вас от этих наглецов.
   Мушкетеры выхватили шпаги и быстро загородили дорогу де Люиню и Баньеру.
   — Эй, назад! — громко крикнул Милон, — это что за шутки на улице?
   — Как вы смеете останавливать нас! Клянусь честью, вы за это поплатитесь, — отвечал Люинь.
   — Это мушкетеры! — вскричал Баньер.
   — Что же, они для вас слишком низки? Защищайтесь, если угодно, или оставьте этих женщин. Они просили нас защитить их, — сказал д'Альби.
   Люинь был слишком горд, чтобы отвечать что-либо. Он выхватил шпагу и бросился на Милона. Этьен стал драться с Баньером, офицером швейцарской гвардии, адъютантом короля.
   Зазвенело оружие. Магдалена очнулась и растерянно глядела на сражавшихся. Белая голубка, стоя возле нее на коленях, старалась ободрить и успокоить ее, но девушка только ломала руки.
   Люинь, напрасно пытавшийся разглядеть кто его противник, вынужден был отступить. Баньер не хотел уступать и прилагал все усилия, чтобы победить мушкетера. Он сбил ему шляпу и узнал виконта, который отплатил ему ударом в плечо. Этьену д'Альби, думавшему сначала легко справиться с противником, надоело драться шутя. Он яростно стал наступать и вскоре Баньеру, как и его приятелю, пришлось отступить.
   — Вот так сражение! — вскричал, смеясь, беарнец. — Ну, что, господа, довольно с вас?
   — Мы встретимся в другой раз, я теперь вас знаю! В темной улице Сен-Дени неудобно драться, — отвечал граф Люинь, стиснув зубы.
   — К вашим услугам, — отвечал Милон. — Моего товарища зовут виконтом д'Альби, а меня Генрихом де Сент-Аманд, я королевский мушкетер!
   — Отлично, — сказал граф Баньер, нервно вложив шпагу в ножны, — улица неудобное место для дуэли…
   — Будем ждать ваших приказаний, — насмешливо ответил д'Альби и прибавил, когда придворные ушли. — Одному из них я оставил на память знак, от которого мундир у него испачкался кровью.
   — Поделом, — сказал Милон. — Ты знаешь, кто они такие?
   — Кажется, граф Баньер…
   — А другой граф де Люинь, любимец короля.
   — Они не станут разглашать дела, ведь это бесчестно было с их стороны преследовать двух бедных девушек, — сказал Этьен, подняв шляпу и подходя к Жозефине и Магдалене.
   — Очень благодарны вам, благородные господа, за вашу помощь, — сказала Белая голубка.
   — Нечему и удивляться, что эти господа преследовали вас, — сказал Этьен, взглянув на Жозефину, — такие прекрасные большие глаза не часто встретишь. А вы успокойтесь, — обратился он к Магдалене, все еще не пришедшей в себя, — позвольте вашу руку, опирайтесь на меня. Как вы бледны, как дрожите!
   Милон подошел к Белой голубке удостовериться в справедливости комплимента. Она невольно опустила глаза.
   — Чтобы кто-нибудь опять не обидел вас, позвольте нам проводить вас до дому, — сказал он.
   Белая голубка оробела, первый раз ей было стыдно сказать, где ее родной дом.
   — Вы очень добры, сударь… но мы живем очень далеко, нам с Магдаленой приличнее будет идти одним, — сказала она.
   — Да скажите, что же неприличного в том, что мы с беарнцем проводим вас, ведь теперь так поздно? — сказал Мил он.
   Этьен взял под руку Магдалену.
   — Мы вам очень, очень обязаны, благородный господин…
   — Не называйте меня так, зовите просто Милоном Арасским, как зовут меня товарищи, — добродушно возразил мушкетер, видимо, заинтересовавшись Белой голубкой.
   — Ну хорошо, господин Милон, мы от души благодарны вам, — с чувством ответила Жозефина, — но именно потому, что вы так благородны и добры, вы не откажете нам в просьбе отпустить нас одних…
   — А, вижу, вы не хотите, чтобы мы узнали, кто вы!
   — Обещайте, господин Милон, ни хитростью, ни силой не стараться проникнуть в нашу тайну…
   — Кто же может в чем-либо отказать вам, милая девушка!
   — О, я знала, что вы и ваш товарищ благородные люди! — с признательностью произнесла Белая голубка.
   — Этим вы отнимаете у нас возможность увидеть вас когда-нибудь опять, — заметил Милон укоризненным тоном.
   — Вы будете иметь приятные воспоминания о том, что спасли двух беззащитных девушек.
   — Извините, но я сохраню еще и надежду на новую встречу с вами.