Борн Георг Фюльборн. Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

   Магдалена тихо, как призрак, отошла от стены и огляделась. Ни на улице, ни в окнах домов она никого не заметила. Быстро перебежав дорогу, Магдалена уже собиралась скользнуть в дверь, как Ренарда вдруг торопливо вернулась к дому, и она едва успела спрятаться в глубокой дверной нише. Старуха не заметила ее и побежала наверх по лестнице. Отчего она вернулась?
   Магдалена прислушалась. Ренарда забыла ключ в дверях и, будто предчувствуя беду, прибежала, чтобы спрятать его в углу, у двери, как обыкновенно делала.
   Магдалена ясно слышала, как старуха положила ключ на пол. Подождав несколько минут и видя, что кругом все тихо, а Ренарда больше не возвращается, горя от нетерпения, она взбежала по ступеням старой скрипучей лестницы. Сердце ее сильно билось. Ведь уже пять лет прошло с тех пор, как у нее отняли ребенка, и ей так хотелось поскорее увидеть свое сокровище.
   Каков-то теперь мой милый мальчик? Уже большой: и говорить, и бегать умеет. Сегодня день его рождения. Невыразимая радость охватила Магдалену при мысли, что ее ненаглядное дитя опять будет возле нее, у ее сердца. Наконец-то она снова прижмет его к своей груди.
   Молодая женщина осторожно, в полной темноте, нашла дверь комнаты, потом опустилась на колени и ощупью начала, искать на полу ключ. Все уголки обыскала Магдалена, но ключа нигде не было. Ею уже начало овладевать беспокойство, как вдруг она почувствовала под рукой что-то холодное — ключ нашелся. Тихонько вскрикнув от радости, она осторожно вложила его в замок и тихо-тихо отворила дверь. Глаза ее, привыкшие к темноте, ясно разглядели комнату. Она увидела в углу большую широкую постель судомойки, а рядом — другую, маленькую. Магдалена почти задыхалась от лихорадочного волнения. Подкравшись к маленькой кроватке, она наклонилась. На белых подушках спал мальчик. Магдалена с восхищением прижала обе руки к груди. У него были роскошные белокурые волосы и черты лица так напоминавшие маркиза де Монфора, что у нее слезы выступили на глазах.
   Долго стояла она перед малюткой, не решаясь взять его из теплой постельки. Ей стало страшно. У нее ничего не было, она, кроме любящего материнского сердца, ничего не могла дать своему малышу.
   Протянув руки, чтобы взять ребенка, она вдруг почувствовала, что делает нехорошо, грешит, похищая мальчика. Необъяснимый страх охватил ее душу именно в эту минуту, когда она почти достигла желанной цели.
   Какую будущность она готовит сыну? Много бурь и тяжелых часов придется ему пережить, разделяя ее участь. Под крылом отца, между тем, его жизнь могла бы сложиться благополучно и счастливо.
   Тяжелая борьба происходила в сердце Магдалены… «Откажись от дитя, ради его же счастья!» — шептало ей чувство материнской любви, — «уйди, оставь его здесь! Если ты его оставишь, он навсегда потерян для тебя!» — шептал ей другой голос. «Никогда тебе не назвать его своим. Живя среди блеска и богатства, он никогда не спросит о матери, или будет стыдиться ее».
   — Нет, этого не будет! — с внезапной решительностью прошептала Магдалена. — Ты научишься любить меня. И мне тоже нужно, чтобы меня кто-нибудь любил. Я не могу так жить. Матерь Божья видит мое исстрадавшееся сердце и простит меня. Я грешила, но я покаялась и до конца жизни буду каяться. Проклинай меня, Эжен, вырви из сердца последние остатки любви ко мне, но, право, я не в силах себя переломить. Мое дитя должно быть со мной.
   Дрожа от радости и страха, Магдалена осторожно взяла из кроватки крепко спавшего мальчика и тихонько закутала в свой большой теплый платок. Он не проснулся, только пошевелился, как будто ему было неловко, но сон опять одолел его. Ему суждено было проснуться в незнакомой обстановке и увидеть возле себя чужую женщину с заплаканными глазами — свою родную мать.
   Магдалена прижала малютку к сердцу, поправила платок и тихонько вышла из комнаты. Она прислушалась… внизу было тихо. Молодая женщина осторожно спустилась по узенькой крутой лестнице и вышла на улицу. Теперь она вне опасности. Редкие прохожие не обращали на нее внимания. Магдалена прошептала благодарственную молитву и исчезла в темноте ночи.
   Не прошло и часа, как судомойка вернулась из Лувра. Невыразимый страх овладел ею, когда она увидела отворенную дверь своей комнаты.
   — Иисусе! Мария! — вскричала она, и колени у нее задрожали.
   Старуха, шатаясь, бросилась к кроватке мальчика и похолодела от ужаса. Она дрожащими руками стала перетряхивать его постельку, потом свою, звала своего Нарцисса, все напрасно — ее милое дитя кто-то унес.
   Но кто? Когда?
   Ренарда, как сумасшедшая, бросилась из комнаты и выбежала на улицу, надеясь отыскать и возвратить его.

X. ПРИЗРАК КОРОЛЯ

   В большом сводчатом караульном зале Луврского дворца, внизу, возле передней, сидели в тот самый вечер четверо мушкетеров.
   Милон Арсский еще раз налил вино в стаканы задумавшегося маркиза, Каноника и молодого виконта д'Альби.
   — Рассказывайте дальше, беарнец! Чем же закончилось таинственное происшествие? — спросил он своим звучным голосом, который при необходимости мог быть истинно громовым. Каноник, прислонясь головой к высокой резной спинке стула, внимательно слушал д'Альби и пытливо смотрел на него.
   — Вот посмотрите, господа! Я нашел эту перчатку на полу, — сказал Этьен, бросив ее на стол.
   Каноник продолжал молчать, а маркиз де Монфор взял перчатку и стал рассматривать красивый вензель на ней. К нему подошел Милон.
   — Княжеская корона! — вскричал он. — Сказать вам, кто был в ту ночь в бедном домике на улице де ла Тур?
   — Говорите. Вы больше знакомы с Двором, нежели я, — сказал беарнец, — мне не отгадать имени.
   И Каноник взглянул на вензель. По его гладко выбритому лицу скользнуло такое выражение, как будто и он догадался, кому принадлежала перчатка.
   — Княжеская корона… перчатку потерял Генрих Конде, честное слово! — вскричал Милон. — У него было там какое-нибудь любовное свидание, ведь это дело известное.
   — Но в таком случае его возлюбленная, вероятно, сквозь землю провалилась, потому что в убогой квартирке я нашел только одну старуху, которой принц наверно не стал бы признаваться в любви.
   — Приберегите эту перчатку, виконт, — посоветовал маркиз, — и никому больше не рассказывайте, что нашли ее.
   — Да разве я болтун? — рассердился Этьен. — Я считаю вас своими лучшими друзьями, потому и рассказал вам об этом происшествии и показал перчатку. Я даже не знал, чья она.
   — Люблю беарнцев за прямоту! — перебил Милон, похлопав виконта по плечу и взяв свой стакан. — Вы мне по душе, виконт! Не сердитесь на моего друга маркиза, он говорил с добрым намерением. При Дворе нельзя болтать о том, что видишь и слышишь.
   — В таком случае, благодарю за совет, — ответил Этьен и чокнулся с Милоном, потом с маркизом и слегка улыбавшимся Каноником.
   — Ты его совсем с толку сбил, Эжен, — укоризненно сказал широкоплечий Милон изящному красивому маркизу. — Так вы нашли перчатку и ушли, ничего не добившись…
   — Да, с обоими сыщиками, которых мне дал маршал, — продолжал Этьен. — Не успел я выйти на улицу, чтобы вернуться во дворец Кончини, как ко мне подбежал какой-то человек, итальянец по наружности. Запыхавшись, он объяснил, что является дворецким и доверенным маршала, и зовут его Антонио.
   — Он, говорят, не итальянец, а грек, — поправил Каноник, впервые заговоривший за весь вечер.
   — Черт с ним, кто бы он ни был, — пылко вскричал д'Альби, — Я ему показал, что я беарнец!
   — Ого! Он вас оскорбил? — спросил, улыбаясь, Милон.
   — Оскорбил? Лакей маршала? Ну, господин мушкетер, с каких это пор нас может оскорблять маршальская прислуга?
   — Так он слишком близко подошел к вам, виконт?
   — Уверен, что в другой раз ему не удастся это сделать!
   — Будьте осторожнее, мой юный друг, — заметил маркиз, — этот Антонио — правая рука маршала, и вы благоразумнее поступили бы, не связываясь с ним.
   — Виноват, маркиз. Вы очень знатного, высокого рода, но и себя я не слишком низко ставлю! Позволили бы вы какому-нибудь лакею маршала безнаказанно делать вам выговоры?
   — Не думаю, разумеется, — улыбнулся маркиз.
   — А вы, монсеньор? — обратился Этьен к Канонику. Тот дипломатично пожал плечами.
   — Думать все можно, — сказал он, — но поступать надо осторожно и не нарываться самим на неприятности.
   — Не слушайте их, д'Альби! — вскричал добродушный Милон, — рассказывайте. Что же позволил себе этот Антонио?
   — Он подошел ко мне и спросил, нашел ли я патера Лаврентия. Я ответил, что нет. Он вдруг насмешливо говорит, что патеру, разумеется, не трудно было уйти от меня. Я спокойно пошел дальше, не обращая на него внимания. Негодяй не оставлял меня, с каждой минутой становясь все более дерзким. «Уж у меня патер не увернулся бы, — говорил он. — Только с вами могла случиться такая неудача!» Тут у меня терпение лопнуло. Мы подходили к каналу. Я схватил бездельника за шиворот. «Да я ведь только хотел сказать, что вы здесь ни с кем не знакомы, что вы беарнец!» — испуганно закричал он, ища что-то под плащом. «Ну, вот вы и познакомитесь с беарнцем!» — крикнул я и швырнул его в воду, прежде чем он успел выхватить кинжал.
   — Ах, черт возьми, — рассмеялся Милон, — канал ведь выходит в Сену. Вы, пожалуй, отправили наглеца на тот свет!
   — Уж не знаю, что с ним было дальше, — продолжал д'Альби. — Во всяком случае он славно выкупался в студеной воде и будет в другой раз знать, как надо разговаривать с мушкетерами.
   — Вы мне все больше и больше нравитесь, д'Альби! — с восторгом вскричал Милон, пожимая руку новому товарищу, — и я так же поступил бы на вашем месте. Маркиз и Каноник рассуждают так, будто никогда в жизни никого не знакомили с лезвием своих шпаг, а я засвидетельствовать могу, что они никогда не спускали тем, кто становился им поперек дороги. Хе, хе! Достаточно назвать одно имя, чтобы маркиз тотчас переменился. Ну, что бы ты сделал, если бы тебе пришлось иметь дело с графом де Люинем?
   Эжен де Монфор сразу нахмурился.
   — К чему это ты заговорил о графе? — серьезно спросил он.
   — Я, разумеется, не знаю, что у тебя с ним было, — отвечал Милон, — ты ведь такой же скрытный, как наш политик Каноник. Я хочу только сказать, что при случае ты точно так же обошелся бы с ним, как д'Альби с Антонио!
   — Очень может быть, — сказал маркиз, — но мне кажется, с маршалом опасно иметь дело.
   — Ну, а я все-таки от души готов помочь беарнцу! Не хватало еще, чтобы всякий вздумал указывать мушкетерам, — вскричал Милон, сильно ударив кулаком по столу.
   — Я с тобой согласен, — подтвердил маркиз.
   — И я ни на минуту не задумаюсь предложить свое содействие виконту д'Альби, если понадобится поддержать честь мушкетеров! — вскричал Каноник.
   — Благодарю вас, господа! Если мы будем дружно делить и радость, и горе, для нас не будет ни опасностей, ни препятствий! — сказал виконт, поднимая стакан.
   — Клянусь честью, он говорит правду! Чокнемся, господа! Будем братьями по оружию! Виконт д'Альби станет четвертым в нашем союзе. Будем все четверо действовать, как один, — на жизнь и на смерть!
   Они чокнулись и выпили.
   В ту самую минуту, когда д'Альби прощался с друзьями, чтобы идти дежурить в галерее, стеклянная дверь отворилась и в комнату вошла Ренарда. Она, очевидно, явилась с каким-то важным и тревожным известием, потому что лицо ее было очень бледно, а волосы, против обыкновения, растрепаны. Д'Альби, подходивший в это время к двери, заметил, как старуха сделала выразительный знак маркизу.
   Милон и Каноник, искоса взглянувшие на Ренарду, остались за столом, а маркиз быстро подошел к ней.
   Она задыхалась от волнения и с отчаянием всплеснула руками.
   — О, господи, какая беда! — прошептала она дрожащим от страха голосом. — Да не смотрите на меня так, господин маркиз! Этого я не переживу. Мой ангел… мое сокровище, мой Нарцисс!
   — Да в чем дело, Ренарда? — тихо спросил маркиз.
   — Ах, смерть моя! Никогда еще мне не приходилось испытывать такого горя и испуга, даже когда умер мой муж. А ведь вы знаете, что я перенесла, — продолжала говорливая старуха.
   — Да говорите короче, что случилось?
   — Ах ты, Господи! Я боюсь и выговорить. Ненаглядный мой Нарцисс, его нет в кроватке…
   Маркиз сильно вздрогнул и быстро вышел с Ренардой из зала в переднюю, где никого не было.
   — Что вы такое говорите? — тревожась, спросил он.
   — Пропал… его украли! — отвечала Ренарда. — Пойдемте скорей, может быть, вам удастся напасть на след. Я ничего не могу придумать!
   Мушкетер нахмурился.
   — Идите за мной, Ренарда, — сказал он.
   — Как, вы знаете, господин маркиз, где мой милый Нарциссик? — радостно вскричала старуха.
   — Надеюсь, что знаю, — спокойно отвечал де Монфор. — Сейчас увидим, ошибаюсь я или нет. Пойдемте, Ренарда!
   Виконт д'Альби, между тем, отправился в галерею сменить барона Витри с дежурства. Офицеры обменялись дружеским поклоном, и беарнец остался один в длинной полуосвещенной галерее. Эта ее часть примыкала к флигелю, где были комнаты прекрасной королевы Анны Австрийской.
   Как только виконт остался один, ее прелестный образ встал перед ним снова. Молодой человек не мог забыть красавицу, заглянув однажды в ее чудные темные глаза, но он еще и сам не сознавал, что происходило в его душе.
   На балу у Кончини Анна Австрийская была к нему так милостива и просила за него королеву-мать. Воспоминание об этом сводило с ума молодого человека, он горел желанием сложить голову за прекрасную благородную королеву.
   Вдруг ему показалось, что в конце галереи из-за веерных пальм вышла какая-то дама… Кто же это идет из комнат Анны Австрийской? Этьен узнал в ней наконец первую приближенную королевы — донну Эстебанью, возвращавшуюся к себе, и невольно подумал, для чего она идет галереей, что гораздо дольше, ведь ее комнаты находятся с комнатами королевы.
   Уже немолодая, но все еще красивая и очень величественная испанка, ответив на поклон виконта д'Альби, видимо, собиралась подойти и заговорить с ним, — он знал испанский язык, — но в это самое время она, увидев что-то в одном из боковых коридоров, как будто испугалась и изменила свои намерения.
   — Я хотела поговорить с вами, виконт, — шепнула она скороговоркой, приостановившись на минуту, — но сюда идет ее величество королева-мать. Мне не удастся пока встретиться с вами. Остерегайтесь маршала Кончини и его супругу!
   — Благодарю вас за предостережение, благородная донна, — отвечал Этьен, — чем я заслужил это?
   — Я говорю не от себя. Не расспрашивайте, сегодня я ничего не могу вам больше объяснить. Скоро будет охота в Сен-Жермене, там вы все узнаете! Главное, будьте осторожны не только в продолжение всех этих дней и ночей, но и на охоте!
   — Еще раз благодарю вас, тысячу раз благодарю, — прошептал молодой человек.
   Донна Эстебанья торопливо прошла дальше, ковер заглушил ее осторожные шаги.
   Что означало такое предостережение? Эстебанья была доверенной молодой королевы, не по ее ли поручению она действовала?
   На сен-жерменской охоте он все узнает… Каждый час теперь будет казаться ему годом! Виконт не успел еще оправиться от изумления, как в боковом коридоре показалась Мария Медичи. Она шла с маркизой де Вернейль от короля. Ей нужно было, чтобы он подписал несколько важных бумаг, и она обошлась с ним чрезвычайно ласково.
   Королева-мать была очень умной и ловкой женщиной, ничего не делавшей без расчета. Ее главной задачей было удалить сына от дел правления, чтобы сосредоточить их в своих руках. Пока это удавалось. Людовик, казалось, и не замечал ее намерений, охотно уступая все заботы трона.
   И в этот вечер Мария Медичи добилась своей цели. Король, не читая, молча подписал все, что ему подала мать. Но ей показалось, что бывший при этом в кабинете первый приближенный короля граф Люинь очень подозрительно и враждебно косился на нее.
   Марии Медичи давно не нравилась близость этого де Лю-иня с Людовиком, а между тем она знала, что с ним надо быть поосторожнее, так как он с королем на дружеской ноге, и ходили даже слухи, что, оставаясь вдвоем, они обращались друг с другом как братья.
   Мушкетер д'Альби поклонился, но королева, казалось, не заметила его поклона и прошла в свои апартаменты.
   Было за полночь. Мария Медичи вспомнила об Элеоноре и ее предсказаниях. В ночной тиши перед ней часто вставали призраки, отгонявшие сон, виделся облитый кровью король Генрих, которого она позволила убить, чтобы присвоить себе корону. Как ни старалась она гнать мучительные думы, забываясь в шумных празднествах, упиваясь сознанием власти, они все чаще стирали гордую улыбку с ее губ.
   Королева дошла до той части галереи, которая непосредственно вела к ее комнатам. Тут было совсем пусто и тихо, как в могиле. И вдруг у поворота в один из полуосвещенных боковых коридоров показалась какая-то фигура. У Марии Медичи кровь заледенела в жилах…
   Маркиза также увидела страшное видение и отскочила, побледнев как смерть… Перед ними был покойный король Генрих. В тихую ночную пору он словно властелин явился в свой дворец, который покинул в результате позорного заговора, и шел требовать наказания виновных. Маркиза, как и сама королева-мать, тоже видела перед собой убитого короля. Шляпа с большими полями и длинным белым пером, широкий белый плащ, походка, каждое движение говорили о том, что это Генрих IV. Мария Медичи задрожала всем телом, но она быстро собралась с духом и громко крикнула:
   — Что это за комедия! Кто вы такой? Как вы смеете являться сюда в такое время?
   Фигура медленно отступила, ничего не отвечая.
   — Позовите часовых, маркиза, — сказала королева-мать с отчаянной решимостью, тогда как ее бил озноб.
   Маркиза поспешила в галерею.
   Мария Медичи осталась одна и видела, как призрак исчез в темном коридоре, который вел к комнатам покойного короля.
   Она хотела удостовериться и велела прибежавшему д'Альби обыскать коридоры, но не сказала, кого видела там. Через полчаса он доложил маркизу де Шале, которому поручили принять его донесение, так как Мария Медичи захворала лихорадкой, что ни во флигеле покойного короля, ни в коридорах, которые вели на половину королевы-матери, не нашли ни одной живой души, кроме сбежавшихся со свечами камердинеров.

XI. ОХОТА В СЕН-ЖЕРМЕНЕ

   Старый мрачный Сен-Жерменский замок — массивное пятиугольное здание из кирпича — был расположен между городом и лесом.
   Тихим весенним утром на площадке перед замком прогуливались несколько мужчин в богатых охотничьих костюмах, время от времени поглядывая в сторону церкви, мимо которой шла дорога на Париж.
   — Не надо разглашать этого странного происшествия, маркиз: ее величество не хочет больше ничего о нем слышать, — сказал герцог д'Эпернон маркизу де Шале. — Я приписал бы это загадочное явление влиянию разгоряченной крови, если бы маркиза де Вернейль не была свидетельницей.
   — Чудеса, право! Ее величество до сих пор не может поправиться. Это сильно на нее подействовало. Я только понять не могу, почему в коридорах никого не нашли… вот и не верь после этого в духов и привидений…
   Маркиз с улыбкой пожал плечами.
   — Вы так же плохо верите в них, как и я, — добавил д'Эпернон. — Но это происшествие имеет мрачный оттенок и особенное значение, если учесть еще некоторые обстоятельства, случившиеся одновременно с ним. Мы еще успеем, я думаю, их обсудить, пока не приехали король с королевой. Мне хотелось бы коротко напомнить вам, что маршал и маркиза д'Анкр боятся заговора.
   — Заговора… как так, герцог?
   — При дворе все резче и резче вырисовываются два лагеря. Вы, конечно, тоже отметили, как усилился в последнее время разлад между приближенными королевы-матери и приближенными короля, — отвечал д'Эпернон, понизив голос и поглядывая на придворных, обосновавшихся на террасе замка. — Этот разлад растет с каждой неделей, хотя и держится до сих пор в секрете.
   — Вы, мне кажется, слишком мрачно на это смотрите, герцог. Ее величество по-прежнему имеет большое влияние на короля и ей не трудно будет удалить от него тех, кто решится восстать против нее.
   — Ну, это было бы опасно! Ее враги очень искусно плетут интригу и очень высоко стоят…
   — Как, вам известны даже имена?
   — Пока мы основываемся только на догадках. Но они с каждым днем принимают все более определенный характер. Враждебная партия очень осторожно действует и старается заручиться поддержкой приверженцев в самых главных частях войск.
   — Я в себя не могу прийти от изумления, герцог!
   — Вы скоро увидите, что наступило время принимать меры, если мы не хотим, чтобы нас разом победили. Основную часть войска, о которой я сейчас говорил, составляют мушкетеры. Вы знаете, ведь это самые смелые и решительные солдаты.
   — А из чего же заключают, что мушкетеры не принадлежат к партии маршала Кончини? — спросил Шале.
   — На это ясно указало одно важное обстоятельство.
   — Вы видели патера Лаврентия на улице де ла Тур и знаете, какое орудие есть в руках этого человека, осмелившегося снова явиться во Францию. Маршал поручил одному вновь поступившему на службу мушкетеру, виконту д'Альби, арестовать его.
   — И он теперь в Бастилии, а ее стены являются надежным хранилищем.
   — Нисколько, маркиз! Мушкетер д'Альби, вон он ходит по террасе, его тоже пригласили на охоту…
   — Да, вижу… еще очень молодой человек.
   — Но уже замечательно смелый и решительный. Так вот этот мушкетер дал возможность патеру Лаврентию убежать!
   — Как… он его не нашел в указанном доме?
   — Доверенный маршала Антонио прямо говорит, что мушкетер помог Лаврентию скрыться, — шепнул герцог.
   — Я слышал, что с Антонио, кажется, случилось какое-то несчастье?
   — Да, но он теперь уже выздоравливает. Д'Альби столкнул его в канал, когда тот стал выговаривать ему. Вы видите из этого, что мы имеем дело с такими противниками, которые ничего не боятся!
   — И дерзкого мушкетера не привлекли к ответственности? — с негодованием спросил Шале.
   — Тут осторожнее поступили, любезный маркиз. Всякой открытой решительной мерой могли затронуть такие вещи, которые лучше держать в тайне…
   — Но патер Лаврентий…
   — Ускользнул! Несмотря на все старания, его не могут найти, а это приводит к заключению, что у патера ловкий и влиятельный покровитель. Из какого он лагеря, мы с вами, конечно, знаем, но имя его неизвестно. Явление призрака короля имеет с этим много общего.
   — Изумительно! Теперь я начинаю все понимать!
   — Теперь вам ясно, что готовится заговор, начало которого надо искать в приемной Людовика XIII. А то, что там задумываются свои планы, доказывает странное исчезновение опасного патера.
   — Этот мушкетер заслуживает смерти, — проговорил, стиснув зубы, Шале.
   — Антонио поклялся извести его, но гораздо лучше будет, если он умрет не от руки лакея Кончини, а вследствие какого-нибудь несчастного случая.
   — То есть, как это, герцог?
   — Ну, какой-нибудь спор… знаете, любезный маркиз… В полном прощении того, кто прольет кровь этого мушкетера, нечего и сомневаться. А еще лучше — сегодня на охоте нечаянный выстрел… — пояснил д'Эпернон, пытливо взглянув на собеседника. — Ее величество воспользуется первым же случаем, чтобы богато наградить за неприятности, которые могут возникнуть при этом.
   — Сегодня мы услышим этот нечаянный выстрел, герцог. Кроме того, нам непременно надо разузнать о призраке и разыскать патера Лаврентия.
   — В самом скором времени сделаем это, любезный маркиз, так как опасность с каждым днем увеличивается. Но вот и их величества: король со своей прекрасной супругой, принц Конде, граф де Люинь и герцоги Сюлли и Бриссак, испанская донна, герцогиня де Шеврез и маркиза д'Алан-сон, маршал Кончини и герцог Монбазон. Сейчас начнется блестящая охота…
   — Которая будет иметь кровавый конец, — мрачно прошептал маркиз де Шале.
   Придворные экипажи быстро подъехали к террасе. Все приготовились встретить королевскую чету, а гофмаршал и егермейстер велели расставить у портала пажей с соколами, лошадей и свору.
   Яркое весеннее солнце осветило эту блестящую картину.
   Людовик XIII вышел из кареты и помог выйти королеве. В замке их ожидал завтрак. Анна Австрийская с обычной милой приветливостью поклонилась стоявшим полукругом придворным и прошла со своим серьезным молчаливым супругом в замок.
   Старый мрачный замок был любимым местом отдыха Генриха IV, и молодой Людовик также любил посещать его, потому что за ним далеко тянулись леса, где можно было отлично поохотиться.
   В то время, как придворные кавалеры и дамы входили за их величествами в замок, где встретил гофмаршал, граф де Люинь по приказанию короля велел приготовть все к началу охоты. Людовик знал, что его любимец превосходно умел устраивать эти вещи по его вкусу.
   Герцог д'Эпернон говорил о двух придворных партиях, но тут ничего подобного не было заметно, разве что кто-нибудь вполне посвященный в интриги обратил бы внимание на отдельные группы придворных, состоявшие из приверженцев той или другой партии. В общем же, все было по-прежнему церемонно и спокойно, так что никому и в голову не пришло бы заподозрить тут непримиримую вражду.
   Впрочем, ведь первое условие в жизни придворных и дипломатов — уметь хорошо скрывать свои мысли и чувства.