Борн Георг Фюльборн. Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

   — Никогда еще, ваше величество, мне не было так тяжело исполнить ваше приказание!
   Анна Австрийская едва могла скрыть мучительную борьбу своего сердца с рассудком. По всему было видно, что и она страдала не менее Бекингэма от безнадежной любви, но она навсегда отказалась от своего счастья!
   — Поспешите, герцогиня, — сказала она после минутного молчания, — это должно быть так, поверьте мне, я не могу согласиться на его просьбу.
   Она отвернулась и закрыла лицо руками.
   Герцогиня де Шеврез, глубоко растроганная, тихо вышла из комнаты, не успев сказать королеве, что приказание ее опоздало, так как она сама открыла Бекингэму маленькую дверь сторожевой башни, благодаря чему герцог давно уже находился в верхних комнатах, ожидая прихода королевы. Эта мысль пришла герцогине в голову в связи с рассказами о привидениях. Если бы кто-нибудь из слуг случайно увидел герцога или заметил бы кого-нибудь в переходах башни, он, конечно, не стал бы слишком вникать в причину виденного из опасения подвергнуться участи бесстрашного сына кастеляна. Кроме того, при встрече королевы с герцогом можно было не опасаться свидетелей.
   Вскоре после ухода герцогини к королеве явилась Эсте-банья. Она нашла Анну Австрийскую в сильном волнении. Узнав, что Бекингэм в Венсене, она немного испугалась, но постаралась скрыть свои чувства и с равнодушным видом последовала за королевой к ожидающим их придворным дамам.
   Анна Австрийская была удивлена, увидев между ними маркизу де Вернейль, а Эстебанья недоверчиво посмотрела на пожилую маркизу, давно подозревая ее в притворстве. А сегодняшнее совсем необязательное ее появление у королевы, совпадающее с тайным прибытием Бекингэма в Венсен, еще более укрепило ее в этих подозрениях. Эстебанья не могла отделаться от мысли, что сегодняшнее усердие маркизы — не что иное, как желание наблюдать и сторожить королеву. Под влиянием этой мысли она весьма холодно отреагировала на навязчивую любезность маркизы. Обергофмейстерина намеревалась уговорить королеву удалить эту статс-даму от своего двора и предоставить ей возможность возвратиться опять ко Двору королевы-матери, где она, собственно говоря, и числилась.
   Предчувствовала ли маркиза де Вернейль это намерение или действовала сообразно со своими планами, только она ни на минуту не отходила от королевы во время перехода их по ярко освещенным коридорам и галереям замка.
   Приблизившись к сторожевой башне, Анна Австрийская увидела, что комнаты нижнего этажа были освещены множеством канделябров, несколько лакеев ходили взад-вперед в ожидании королевы и ее свиты.
   Эстебанья шла за королевой рядом с маркизой де Вернейль, за ними следовали герцогиня де Шеврез и герцогиня д'Алансон. Первая была очень молчалива и серьезна.
   Королева выразила желание, чтобы дамы остались в нижних комнатах, и приказала Эстебанье идти с ней на верхнюю платформу. Обергофмейстерина взяла канделябр и пошла следом за Анной Австрийской.
   Герцогиня де Шеврез с лихорадочным взором проводила королеву и осталась с заметно встревоженной маркизой де Вернейль и герцогиней д'Алансон. Она знала, что наверху через минуту произойдет встреча, которая должна была для всех оставаться тайной, мысль об этой встрече пугала ее, а между тем ей странным образом бросались в глаза состояние и поступки маркизы де Вернейль. Она беспрестанно менялась в лице, подходила к окну, отворяла его и прислушивалась к чему-то. Чего хотела маркиза? Ожидала она кого-нибудь? Не была ли она нездорова? Ответы маркизы были коротки, отрывисты и изобличали сильное волнение и тревогу. Герцогиня была не менее встревожена, хотя она и старалась скрыть это. Только мадам д'Алансон, ничего не знавшая о том, что должно было произойти в эту ночь в Венсене, старалась сократить время ожидания веселой болтовней.
   Между тем королева в сопровождении Эстебаньи достигла верхнего этажа. Широкие лестницы, длинные мрачные коридоры и множество необитаемых комнат нисколько не пугали Анну Австрийскую. Свечи канделябра в руках донны Эстебаньи довольно хорошо освещали им путь.
   Когда королева вошла в комнату, где был заключен герцог де Куртри, ей вдруг показалось, что в дальнем углу что-то зашевелилось. Она остановилась и начала внимательно вглядываться в полумрак. Эстебанья также, казалось, что-то заметила, или, быть может, предвидела то, что должно было случиться, но она смело, не колеблясь, пошла к тому месту, откуда послышался шорох. Вдруг она услышала тихий умоляющий голос, и человек в белом плаще выступил из темноты.
   Королева между тем ничего не подозревала, когда обергофмейстерина, бледная и встревоженная, поспешно подошла к ней и шепотом сказала:
   — Не пугайтесь, Анна! Не измените себе криком, герцог Бекингэм здесь!
   Прежде чем Анна Австрийская успела решиться на что-нибудь, предприимчивый англичанин, побуждаемый пылкой любовью, был уже у ее ног.
   — Простите, простите, Анна! — повторял он шепотом, в то время как Эстебанья, поставив на стол канделябр, вышла в коридор, чтобы охранять это неожиданное и весьма рискованное свидание.
   — Герцог! О Боже! Что вы сделали! — воскликнула бледная от ужаса и отчаяния королева, отталкивая его от себя.
   — Не пугайтесь, Анна! Не гоните меня! Дайте мне умереть у ваших ног, дайте насладиться только одним часом блаженства, для которого я летел сюда на крыльях непреодолимой любви к вам!
   — Уйдите, герцог! Прошу, умоляю вас, пожалейте меня! Что будет со мною, если вас увидят, если сюда придут.
   — Не бойтесь, Анна! Ни одна душа не знает, что я здесь! Я приехал тайно, под покровом темной ночи, чтобы в последний раз пасть к ногам вашим и сказать вам, что я невыразимо люблю вас, люблю больше жизни, я умираю от тоски и горя.
   — Оставьте меня, еще раз повторяю вам, герцог, я не должна слушать вас, долг запрещает мне оставаться с вами!
   — Ваше сердце не участвует в том, что произносят ваши уста, Анна! О, не говорите нет! Не отнимайте у меня единственной моей радости, моего блаженства! Одного только слова я жду от вас, Анна, скажите мне, что вы любите меня, и это слово я, как величайшее сокровище, увезу в свой пустынный дворец, это слово будет моим утешением в мрачные часы разлуки, о, скажите мне, Анна, что вы любите меня!
   Королева дрожала и закрыла лицо руками. Бекингэм видел ее смущение, ее слезы… Они говорили лучше всяких слов.
   — Королева! — воскликнул он в невыразимом восторге, — всю свою жизнь я готов отдать за блаженство этого часа.
   Он прижал к губам край ее одежды, взял дрожащую руку и покрыл ее поцелуями, прислушиваясь к тихим рыданиям растроганной королевы.
   — Ты любишь меня, — шептал он, — ты любишь меня, Анна! С этой уверенностью мне легче будет перенести разлуку! В грустные минуты скорби меня будет утешать мысль, что я владею твоим сердцем!
   — Простимся теперь, герцог, — простимся навеки, мы не должны больше видеться, не должны иметь никаких сношений. Вы понимаете это так же, как и я! Мы теперь знаем, что созданы друг для друга, но мы также знаем, что никогда не сможем принадлежать друг другу!
   — Наши сердца, наши души, Анна, связаны навеки, и даже если мы вечно будем разлучены, то эта уверенность уже составляет для меня блаженство!
   — Но обещайте никогда больше не являться ко мне так внезапно и такими недозволенными путями, обещайте мне это, герцог, я боюсь за вас, избавьте меня от этого беспокойства, у меня и без того довольно горя!
   — Я обещаю вам это, Анна, но с одним условием.
   — Назовите ваше условие и, если это в моей власти, оно будет исполнено.
   — Это последняя просьба покидающего вас безумца, а в такой просьбе не отказывают.
   — И ваша просьба будет исполнена, даю вам в том честное слово, герцог.
   — Я обещаю вам, Анна, никогда больше не тревожить вас своим присутствием, но чтобы я мог видеть вас, говорить с вами даже тогда, когда море будет разъединять нас, дайте мне ваш портрет, я буду носить его у своего сердца!
   — Такой просьбы я не ожидала!
   — Но вы обещали исполнить ее, Анна, и я не возвращу вам вашего слова! Рубенс теперь в Париже, он изобразит ваши прелестные обожаемые черты, и я буду иметь возможность всегда видеть вас перед собой! Эта мысль облегчает мне тяжесть разлуки.
   — Я обещала и сдержу слово, герцог!
   — О, благодарю, тысячу раз благодарю вас, Анна, вы всегда будете со мной, и я смогу любоваться вами, когда тоска одолеет меня.
   В эту минуту дверь поспешно отворилась. Эстебанья с бледным, испуганным лицом появилась на пороге.
   — Ради всех святых, скорее уходите! Король здесь! — проговорила она дрожащим голосом.
   — Король! В это время! — воскликнула Анна Австрийская, готовая упасть в обморок, — мы пропали!

XVI. МОЛОДАЯ ПРИДВОРНАЯ СУДОМОЙКА

   Папаша Калебассе исполнил свое обещание и принес госпоже кастелянше корзиночку сладких сочных груш. Он был вдвойне ей благодарен: во-первых, Жозефина так хорошо и выгодно пристроилась в Лувре, во-вторых, он узнал от нее, кто купил маленький замок и кто были его обитатели.
   Теперь он мог со знанием дела отвечать на вопросы жителей улицы Шальо, покупавших у него фрукты.
   Ренарда хотела было отказаться от груш Калебассе, но потом вспомнила, что она может угостить ими кое-кого, и от всей души поблагодарила его.
   — Скажите мне, добрая Ренарда, — заговорил старик с заметным замешательством, — господин маркиз теперь в замке?
   — А почему вы спрашиваете об этом? Нет, он в Лувре.
   — Мне бы надо поговорить с вами с глазу на глаз, дорогая Ренарда! Конечно, если вы свободны!..
   — Четверть часа времени у меня найдется! Только пойдемте в мою комнату, здесь очень холодно!
   Продавец фруктов отправился с кастеляншей в замок, в ее небольшую чистую комнату. У него, вероятно, было что-то на уме, потому что он как-то странно пыхтел и беспрестанно одергивал свой сюртук, приглаживал и поправлял редкие волосы и вообще был в каком-то странном замешательстве.
   — Садитесь, — приветливо предложила старушка.
   — Гм! — начал папаша Калебассе, пытаясь подобрать необходимые слова для начала разговора. — Вы ведь знаете, моя добрая Ренарда, что я занимаюсь довольно выгодной торговлей?
   — Вероятно, она вам приносит столько дохода, сколько вам нужно!
   — Больше, добрая Ренарда, больше! На доходы от моей торговли двое могут жить очень прилично, могут позволить себе повеселиться по праздникам и даже отложить небольшую сумму на черный день.
   — В самом деле? Я рада за вас, папаша Калебассе! При этом надо отдать вам должное, вы очень бережливый и порядочный человек.
   — Благодарю за ваши добрые слова, моя дорогая Ренарда. Они отчасти справедливы. Я действительно всю свою жизнь был бережлив и любил порядок.
   — Так же, как и мой покойник! Но его сгубила страсть к вину! Это было истинное несчастье…
   — Я знаю это, добрая Ренарда, я ведь слышал все это от вас же, — перебил Калебассе словоохотливую старушку, уже в сотый раз рассказывавшую ему эту истерию. — Итак, я говорил вам, что имею от своей торговли хороший доход, но это еще не все! Я имею также, и этого никто не знает, небольшой капиталец!
   — Что вы говорите, папаша Калебассе, накопленный?
   — Отчасти накопленный, отчасти доставшийся по наследству или вроде того.
   — Сколько же у вас всего? — спросила Ренарда, любопытство которой было возбуждено.
   — Очень значительная сумма! В точности я сам не знаю, надо бы когда-нибудь все это сосчитать!
   — Ну, давайте вместе сосчитаем!
   — Так, надо подумать! Во-первых, у купца Арманда на улице Сен-Доминик у меня 5000 франков, данных под вексель, — начал считать папаша Калебассе, весело улыбаясь и с удовольствием отмечая впечатление, произведенное на Ренарду названной суммой. — Дома у меня около двух тысяч франков.
   — Вместе это будет около семи тысяч франков, — сосчитала кастелянша.
   — Старому куму Гри с Ночлежного острова я дал под залог его домов четыре тысячи франков по смерти его.
   — Вместе около одиннадцати тысяч франков, неужели еще не все?
   — О нет, подождите, теперь будет главное! Одному знатному господину, я не смею назвать его имя, я дал под разные векселя более десяти тысяч франков.
   — Вместе с прежними будет ровно двадцать тысяч франков!
   — И наконец старому пирожнику Тампье, живущему здесь по соседству, дано под его дом шесть тысяч франков!
   — Но, папаша Калебассе, откуда вы взяли такие большие деньги? Ведь это составляет сумму в двадцать шесть тысяч франков!
   — Да, кажется, около того, добрая Ренарда! Проценты получаются аккуратно, векселя в совершенном порядке.
   — Верное ли только дело со знатным господином? — спросила Ренарда.
   — О, это вернее всех! У него не пропадет ни один франк, уверяю вас! А теперь, теперь хотел вас спросить еще кое о чем, моя добрая Ренарда.
   — Говорите, папаша Калебассе.
   — Гм! Ведь все могло бы быть по-старому, вы оставались бы кастеляншей этого замка, а я продавцом фруктов, таким образом, мы оба еще заработали бы денег, то есть я хотел спросить у вас, добрая Ренарда, не соединиться ли нам с вами?
   — Жениться! — воскликнула кастелянша, совершенно пораженная этой неожиданностью. Вдруг она опомнилась, покраснела и стыдливо опустила глаза, как шестнадцатилетняя девочка, выслушивающая первое предложение.
   — Я думаю, дорогая Ренарда, что для нас обоих это было бы неплохо. Вы добры, опрятны, на хорошем месте, — я не требователен, умерен, имею хороший достаток, это все подходит одно к другому!
   — Да, вы правы, папаша Калебассе, все это подходит как нельзя лучше, — отвечала Ренарда, опустив глаза.
   — Так вы принимаете мое предложение?
   — Я бы не замедлила, но, не сердитесь на меня, папаша Калебассе, я должна прежде всего поговорить с господином маркизом.
   — Да, вот что! Вы хотите переговорить о бесплатной квартире и о вашем месте здесь, да, это, конечно, необходимо, добрая Ренарда, спросите господина маркиза! Завтра или послезавтра, как позволят дела, я приду за ответом!
   — Да, так мы и сделаем, папаша Калебассе.
   — Прощайте же до тех пор, милая Ренарда. Я полагаю, из нас получится отличная пара!
   Между тем как в маленьком замке зарождались отношения, основанные на добром согласии, а не на пылкой страсти, в большом замке отношения другого рода привели к результату совершенно противоположному.
   Жозефина уже вступила в новую должность, но она вскоре заметила, что обязанностей у нее немного и остается довольно свободного времени, следовательно, ее ждала легкая и праздная жизнь.
   Когда старая Ренарда занимала ее теперешнюю должность, то она приходила в Лувр всего на несколько часов, остальное же время дня она проводила за работой у себя дома. Жозефине же приходилось днем и ночью оставаться около кладовых с серебром, и она положительно не знала, чем заполнить свободное время.
   На второй день после ее поступления случилось нечто, чуть было не заставившее девушку вовсе отказаться от должности.
   Едва Жозефина успела встать, как явился управляющий Шарль Пило под предлогом передачи ей по счету всего хранившегося в кладовых серебра. На самом же деле он просто хотел полюбоваться хорошеньким личиком девушки! Если бы дело тем и кончилось, Жозефина, вероятно, ничего бы не имела против этого, но Пипо был действительно неравнодушен к красоте молодых девушек.
   — Вы очень хорошенькая, моя милая Жозефина, — вдруг сказал он, пересчитывая серебряные тарелки и дружески обняв ее за талию, — не будьте только так боязливы и застенчивы! Если вы хотите жить в дружбе со мной, то должны быть снисходительны к моим ласкам или поцелуям.
   — А если я не захочу этого, господин Пипо? — решительно воскликнула Жозефина, с силою оттолкнув руку старого ловеласа. — С чего вы взяли, что я позволю чужому мужчине целовать меня?
   — Позволю! Милая Жозефина, это слово вовсе не подходит к нашим с вами отношениям! Я ваш хозяин и, следовательно, позволять или запрещать имею право только я! Помните, что я — управляющий над серебром, а вы — не более чем работница, назначенная для его чистки.
   — Я серьезно прошу вас, господин Пипо, оставьте меня в покое. Я не знаю, чего вы от меня хотите, займемся лучше работой!
   — Погодите, милая Жозефина, прежде поговорим о главном. Я человек холостой, имею хороший доход, родных, способных косо смотреть на вас, у меня нет. Хотите вступить ко мне в дом хозяйкой или женой?
   — Ни тем, ни другим, господин Пипо, — коротко и решительно отрезала Жозефина.
   — Ого, так у вас уже есть друг сердца?
   — А хотя бы и был, вам какое дело?
   — Тогда мы не поладили бы с вами! Но оставьте жеманство и пустые речи, милая Жозефина! Вы мне нравитесь, и с вашей стороны было бы величайшей глупостью отвергать мои предложения! Вы просто околдовали меня! Дайте же мне обнять вас, я бы просто задушил вас в своих объятиях!
   — Я вам говорю: оставьте, господин Пипо, или я закричу!
   — Полно, полно, не будьте глупенькой, — не отставал от нее противный старик. — Не думаете ли вы, что молодые люди лучше нас, пожилых?
   — Я думаю только о том, чтобы вы оставили меня, или для вас же будет хуже!
   — А! Черт возьми, да ты нерешительная, моя красотка, оставь же, успокойся, ведь я хочу только поцеловать тебя, не упрямься же! Ведь тебя не убудет от одного поцелуя!
   Жозефина вырвалась из его рук, но Пипо снова схватил ее, как ястреб бедную голубку. Сопротивление Жозефины еще более распалило его страсть, лицо его пылало, словно в огне, нос буквально побагровел, а серые глаза светились как у кошки в потемках.
   — Ты околдовала меня, — воскликнул он, — ты должна быть моей, во что бы то ни стало! Ведь я хочу только твоего счастья, а с господином Калебассе мы уже поладим.
   — Если вы не отстанете от меня, господин Пипо, я буду вынуждена отказаться от места!
   — Это было бы неумно с твоей стороны! Тебе будет хорошо у меня, глупенькая, если ты согласишься полюбить меня!
   Жозефина не могла удержаться от громкого смеха при этих словах, но Пипо принял ее смех за молчаливое согласие, он стал еще настойчивее и смелее в своих проявлениях любви, и дело дошло до того, что Жозефина вырвалась и бросилась бежать от него. Второпях она опрокинула стул, набегу схватила свой платок и шляпку и, прежде чем ее слишком любезный кавалер успел опомниться, выскочила из серебряной кладовой и, не оглядываясь, побежала вниз, к выходу. Таким образом она достигла двора, и вдруг, услышав знакомый голос, остановилась как вкопанная.
   — Клянусь, я не ошибся! Мадемуазель Жозефина! Белая голубка вся вспыхнула и очень сконфузилась.
   — Господин Милой! Это вы? — проговорила она.
   — Наконец-то я поймал вас, Жозефина, вы бежите от меня словно от какого-нибудь страшного зверя! Это нехорошо и нелюбезно с вашей стороны. Дайте же мне вашу руку, и поздороваемся!
   — Очень охотно, господин Милон, я вас совсем не видела!
   — Об этом рассказывайте кому-нибудь другому, а я подозреваю, что вы всеми возможными способами стараетесь избегать меня!
   — Вы несправедливы ко мне, господин Милой, я дважды была на улице Лаферроннери, в надежде застать вас!
   — В самом деле? Ну, я знаю, вы не скажете неправды, это ясно говорят ваши милые невинные глазки! Я уже не живу более у старушки Ренарды.
   — Это я сейчас поняла! Ренарда живет в маленьком замке.
   — Вы откуда знаете?
   — Я была у нее, господин Милон.
   — Какие дела вы имели с Ренардой?
   — Мы ходили просить ее ходатайства, чтобы мне поступить на ее место, здесь в Лувре.
   — Как? И вы хотели?
   — Если можно честным трудом зарабатывать себе хлеб, в этом нет стыда, не так ли, господин Милон?
   — Конечно, мадемуазель Жозефина! Вот что хорошо, так хорошо! Стало быть, вы теперь принадлежите к придворному персоналу! Какое счастье, что я, наконец, увидел и встретил вас здесь!
   — Я уже все знаю, господин Милон, я уже знаю. Вы опоздали!
   — Кто это вам сказал? Что вы знаете?
   — Что сделалось с бедной Магдаленой.
   — Так вы знаете больше меня, и вместо того, чтобы мне вам что-нибудь рассказать, вы теперь возбудили мое любопытство, милая Жозефина!
   — Неужели вы и вправду не слыхали, куда делась бедная Магдалена?
   — Расскажите мне, а потом я сообщу вам, что мы сделали, выполняя вашу просьбу.
   — Ах! Спаси и помилуй, Пресвятая Дева! Это слишком ужасно, господин Милон, — сказала Жозефина, едва удерживая слезы.
   — Но расскажите же мне, что вы знаете?
   — Несчастная Магдалена! Мне говорили, что она сидит у ворот гостиницы в Сен-Дени и просит милостыню у прохожих!
   — Вы это знаете наверное, мадемуазель Жозефина?
   — Говорили, что она помешалась! Услышав это, я немедленно собралась в Сен-Дени, но когда я приехала туда и стала ее разыскивать, ее уже там не было и никто не знал, куда она девалась.
   — И после того вы не видели ее и ничего не знаете о ней?
   — Я долго искала и расспрашивала, но узнала только, что однажды утром она не пришла на свое обычное место, какой-то сострадательный господин взял ее с собой в Париж.
   — Я сочувствую вам. Мы действительно нашли ее в Ангулеме у герцога де Люиня, смертью искупившего свой бесчестный поступок.
   — Вы нашли ее?
   — Мы освободили ее из рук негодяя и взяли ее с собой, но дорогой, воспользовавшись нашим минутным невниманием, она убежала от нас. Вы правы, она была очень несчастна и достойна сострадания!
   — Награди вас, Господь, за ваше доброе дело, господин Милон!
   — К сожалению, оно оказалось бесполезным, какая польза для бедной Магдалены в том, что похититель ее наказан!
   — И как жаль, что нельзя узнать, где она!
   — Мы постараемся узнать это, милая Жозефина, я поговорю с маркизом и другими моими друзьями, и общими усилиями, быть гложет, нам что-нибудь удастся сделать.
   — Ах да, постарайтесь, господин Милон, мне так грустно думать о несчастной Магдалене.
   — Скажите же мне теперь, милая Жозефина, куда это вы неслись по двору, как будто за вами гналась стая диких зверей?
   Белая голубка, покраснев, молчала.
   — Не бойтесь, доверьтесь мне как брату, с вами случилось что-нибудь? Я хотел бы доказать вам, что искренне желаю вам добра.
   — Благодарю вас, господин Милон! Видите ли, папаша Калебассе, мой крестный, привел меня сюда и определил на место, которое прежде занимала добрая Ренарда. Я была бы совершенно довольна своей новой должностью, если бы…
   — Что же? Договаривайте, милая Жозефина.
   — Если бы управляющий не был таким навязчивым.
   — Как! Маленький толстяк Пило?
   — А вы знаете его, господин Милон?
   — Еще бы! Что же сделал этот хомяк? Он позволил себе с вами какую-нибудь дерзость?
   — Он привязался ко мне со своими предложениями, причем говорил и делал вещи, которые… которые порядочная девушка не должна позволять. Поэтому я решила, что лучше будет оставить место, и ушла оттуда, хотя мне было очень жаль, я так хорошо пристроилась!
   — В самом деле? Этот старикашка позволил себе такие вещи? Подождите же, милая Жозефина, я пойду к нему, прочитаю ему маленькое наставленьице и разъясню немного, с какой точки зрения он должен смотреть на вас в будущем. И ручаюсь вам, всю его дурь как рукой снимет, впредь он будет держать себя как следует.
   — Я бы очень желала остаться при моей новой должности, господин Милон!
   — И оставайтесь с Богом, милая Жозефина! Теперь идите немного прогуляться, а через час приходите как ни в чем не бывало. Я же между тем навещу Пипо и потолкую с ним. Обещаю вам, что он больше не будет надоедать вам своими любезностями.
   — Вы очень добры, господин Милон, но у меня есть к вам просьба.
   — Говорите, Жозефина.
   — Не браните слишком сильно господина Пипо, а то он выместит это потом на мне, ведь он все-таки управляющий, и может сильно навредить мне.
   — Этого он не посмеет сделать, ручаюсь вам. Он знает меня и знает также, что я не шучу.
   — Все же я прошу вас, господин Милон, обойтись с ним, по возможности, милостиво, чтобы не было раздора и вражды между нами, я ни с кем не могу жить во вражде! А теперь примите заранее мою благодарность, господин Милон, — продолжала Белая голубка, подавая руку мушкетеру. — Спаси вас, Бог! Это он послал вас мне в защиту!
   Она пошла дальше, а Милон повернул к заднему крыльцу Лувра с намерением нанести неожиданный визит Пипо.
   Управляющий хорошо знал привилегированное положение мушкетеров, он очень часто бывал предметом их шуток и получил от них прозвище хомяк, благодаря комизму своей толстой неповоротливой фигуры. Он принимал эти шутки, не обижаясь, хотя в душе, возможно, и не совсем был доволен ими.
   Пипо очень удивился, когда увидел неожиданно вошедшего мушкетера Милона, никогда ранее не бывавшего в этом отделении Лувра.
   — Господин Пипо! — Позвал громко мушкетер, делая вид, что не замечает маленького человечка за грудой наставленной посуды. — Где вы там скрываетесь? Покажитесь!
   — Я здесь, господин барон, — поспешно отвечал управляющий, подходя к Милону, молча измеряющего его взглядом.
   — Скажите-ка, господин Пипо, — начал он наконец, — не находите ли вы, что место в Лувре слишком хорошо для вас?
   — Слишком хорошо? Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, господин барон?
   — Есть старая пословица, не знаю, известна ли она вам, которая гласит: если ослу слишком хорошо, то он идет на лед!
   — Это похоже на обиду, господин мушкетер, — отвечал вспыхнувший от гнева управляющий.
   — Вы хотите лишиться своего доходного и спокойного места?