Страница:
Валентино шел и даже не предчувствовал, что обманут, так как до сих пор все ему превосходно удавалось. Очень может быть, этот успех и понуждал его выполнить поручение. Он желал скорее увидеть своего господина, чтобы сообщить тому радостное известие.
В то время, когда старуха шла к вокзалу, Валентино почти бежал по улице. Путь, который он должен был совершить, был очень длинным. Полночь уже приближалась, а между тем дон Олимпио должен был получить письмо, как говорила старуха, раньше полуночи. Горбунья до того торопила Валентино, что ему не пришло в голову, что эхо может быть обман. Кроме того, он был в радостном опьянении от успеха, которого добился сегодня вечером.
Пройдя же большую часть дороги и повернув на улицу Оксфорд, он вдруг остановился, как будто что-то удерживало его, но потом преодолел невольный страх и поспешно направился по указанному адресу.
По обеим сторонам улицы, которая прежде вела к виселице, возвышались ряды великолепных дворцов. Валентино перешел площадь цирка и вскоре нашел дом № 10. Он осмотрел здание, высокие окна которого были освещены внизу и вверху. Фонари у подъезда еще горели; экипажа дона Олимпио поблизости от дворца не было видно; но, может быть, кучер решил охладить пыл вспотевших лошадей, тихо проезжая по переулку, чтобы потом опять возвратиться к дворцу. Валентино предполагал, что встреча его господина с герцогом Медина не могла быть приятной. Он хорошо знал дона Олимпио. Насколько он был добросердечен и ласков с людьми, настолько же в подобных случаях вспыльчив и энергичен! Да, его гнева стоило бояться, так как, надеясь на свою могучую силу, Олимпио иногда прибегал к насилию, хотя потом часто раскаивался в этом.
Итак, узнав местопребывание ненавистного герцога, хозяин поспешил к нему и, можно предположить, что между ними произошла очень неприятная сцена. Одно только обстоятельство успокаивало слугу, а именно то, как утверждала горбунья, что его сопровождал маркиз де Монтолон.
Валентино остановился у подъезда, отворил высокую стеклянную дверь и вошел в ярко освещенную галерею, украшенную прекрасными статуями. Швейцар подошел к нему.
— Будьте так любезны, доложите немедленно обо мне дону Агуадо, — сказал Валентино, — который в настоящую минуту находится у герцога.
— Дон Агуадо? — повторил с удивлением швейцар.
— Разве вы не проводили двух незнакомых мужчин наверх к вашему господину? — спросил Валентино.
— В зале есть несколько мужчин.
— Так прошу вас, не медлите, доложите господину, который носит имя Агуадо, что я имею честь передать ему сведения о важном деле! Скажите ему, пожалуйста, что Валентино должен ему передать в руки письмо.
— Подождите немного здесь, — предложил швейцар, — я сейчас принесу вам ответ.
Несколько слуг, одетых в богатые ливреи, бегали взад и вперед, недоверчиво посматривая на Валентино. Его темный, поношенный плащ выдавал его за слугу незнатного дона. Валентино совсем не заботился о своем внешнем виде. Ему казалось, что вся цель его службы у господина — по возможности действовать быстро и честно выполнять свои обязанности, и поэтому он нисколько не беспокоился о своем плаще, который придавал ему вид странного подмастерья, имевшего дурные намерения.
Швейцар долго оставался в комнатах наверху, но Валентино утешал себя тем, что не так быстро можно вызвать господина из общества, и в особенности в том случае, когда ведется разговор, без сомнения, более чем напряженный.
Увидев, что взгляды слуг обращены на него, и услышав их насмешки, он пробормотал: «Глупые неопытные куклы». По его мнению, это были не слуги, а скорее пресмыкающиеся, умевшие только подавать устрицы и раскупоривать бутылки с вином, то есть такие существа, на которых Валентино смотрел как на вещи, и хоть их нужно признавать, но в глазах мыслящего человека они не имеют никакого достоинства.
Наконец, возвратился швейцар; он спустился по лестнице, на которой был постелен ковер, и потребовал, чтобы Валентино следовал за ним.
— Слава Богу, часы только что пробили полночь, — бормотал слуга Олимпио, поднимаясь по лестнице следом за швейцаром дворца.
Поднявшись наверх, они достигли передней, в которую швейцар попросил его войти.
— Дайте мне письмо, любезный друг, я отнесу его, ответ вы можете подождать здесь, — сказал швейцар таким прямодушным тоном, что Валентино не отважился отказать. Он передал письмо швейцару, который положил его на серебряный поднос и понес в соседнюю комнату.
В это время Эндемо находился в обществе нескольких мужчин, которые объедались за его счет и наслаждались с ним до глубокой ночи. Письмо, полученное им, доставило ему огромное удовольствие, так что он громко рассмеялся и пробормотал похвалу в адрес Годмотер Родлоу. Эндемо тут же понял, что должно было сообщить письмо, а вопрос швейцара о доне Агуадо не оставил никаких сомнений. Это был слуга последнего, который разыскал Долорес и был послан к нему горбуньей, чтобы его нейтрализовали. Эта проказа так превосходно удалась, что Эндемо пришел в веселое расположение духа и ни за что не желал, чтобы доверенный Олимпио ускользнул из его рук. Если новоиспеченный герцог, следуя намекам Годмотер Родлоун, заточит его во дворце, тогда Олимпио ничего не узнает о той тайне, которую уже открыл Валентино. Через несколько дней, наступит тот вечер, в который дон Агуадо должен будет прибыть на мост Цельзия. Относительно его все уже было решено, и теперь только необходимо было, чтобы слуга Агуадо до того времени не встретился со своим господином. Это было нетрудно устроить, если обманутого слугу, чтобы он не смог навредить намеченному плану, продержать в заключении.
Эндемо имел среди своих приближенных англичанина-камердинера, который в подобных случаях был всегда решительным и исполнительным. Джон был уже немолодой, но зато очень опытный малый, отличавшийся основательной силой и удивительной хитростью. Он был похож на бульдога, так как у него был широкий, длинный нос, который его уродовал, но при этом придавал лицу дикое, решительное выражение. Этот Джон был во многом похож на своего господина, ничто не могло его остановить, он всегда выполнял все, что ему было поручено, не заботясь о последствиях, — ему и хотел поручить мнимый герцог караулить слугу Олимпио.
Эндемо извинился перед гостями, сделал знак Джону и вышел с ним из зала в переднюю, где ожидал ответа Валентино.
— Вы слуга дона Агуадо? — спросил Эндемо с важной снисходительностью Валентино, который поклонился. — Так идите за моим камердинером. Ваш господин останется еще некоторое время в зале. Джон, угости твоего товарища в комнате около кухни, пока благородный дон Агуадо не покинет дворец!
Камердинер Эндемо моментально понял желание своего господина.
— Прочитал ли мой господин письмо? — спросил Валентино.
— Без сомнения, любезный друг! Он приказал вам подождать его, — сказал Эндемо и шепнул стоявшему возле него Джону: — Смотри, чтобы этот парень не ускользнул. Замани его вниз, в комнату около кухни, и запри его там!
Мнимый герцог возвратился к своим гостям, а его камердинер попросил Валентино следовать за ним. Он простодушно шутил по поводу того, что и слуги могли бы выпить бутылку вина, так как господа наверху пьют уже десятую.
Валентино немного удивили последние слова камердинера, так как он не мог себе объяснить, почему его господин вошел так быстро в столь близкие отношения с герцогом Медина и поэтому решил вести себя довольно осмотрительно, так как у него мелькнуло подозрение. Нет, подумал Валентино, здесь что-то неладно — и решил быть все время настороже.
Он спустился с Джоном, произведшим на него не совсем приятное впечатление, по задней лестнице и последовал за ним через кухню в комнату, которая не очень ему понравилась. Хотя камердинер объяснил, что эта комната предназначена для прислуги и в ней они обедают, но Валентино нашел, что она скорее похожа была на тюрьму.
Однако он должен был выглядеть веселым, несмотря на то, что в нем все больше и больше возрастало подозрение и несмотря на то, что он опять был обманут, когда спросил, находится ли его господин дон Агуадо все еще в зале и не уедет ли без него. Ему ответили, что все мужчины еще наверху и не думают отправляться домой.
— Должно быть, наверху очень весело, — проговорил камердинер, ставя лампу на стол. Сядьте рядом со мной. Вот бутылка, которая должна нам понравиться. За этот сорт вина я готов отдать свою жизнь.
Валентино смотрел, улыбаясь, на слугу с лицом бульдога, который, откупорив бутылку, поспешно принес несколько стаканов, разлил вино и чокнулся с ним; этот англичанин произвел особенное впечатление на испанца! Валентино должен был сознаться в душе, что отродясь еще не встречал такого неприятного лица.
— Да здравствуют наши лорды, — воскликнул Джон, садясь поудобнее на жесткий деревянный стул; он снова наполнил стаканы и, держа двумя пальцами стакан, поднял его по примеру английских джентльменов. — Да здравствуют наши лорды, разве вы не согласны со мной? Выпейте, если вы так же думаете об этом!
— За этим дело не станет, — пробормотал Валентино, который охотно пил хорошее вино. — Однако скажите, маркиз также еще находится в зале?
— Маркиз, дон, герцог и еще несколько лордов — все еще наверху, — воскликнул Джон.
Мы увидим, что этот Джон принадлежит к тем опасным и жалким людишкам, которых большое количество среди прислуги в Лондоне.
Пугающая наружность — сходство с бульдогом — производила на Валентино отрезвляющее действие, как будто природа нашла возможность поставить на его лбу печать подлости.
Но для целей благородного сеньора Эндемо, мнимого герцога, был необходим такой решительный, нечестивый парень. Валентино инстинктивно почувствовал, что ему грозит опасность и решил всеми силами ей сопротивляться. Он скоро заметил, что слуга герцога желал его напоить. Но Валентино был довольно осторожен и умен, для того чтобы не понять это намерение.
Во-первых, как истый испанец он не мог выпить много крепкого вина и поэтому нашел способ незаметно выливать из стакана, когда убедился, что не в состоянии больше пить.
Джон лишь удивлялся натуре своего гостя; он неутомимо наполнял стаканы, а тот не пьянел. Однако все-таки и англичанин должен был остановиться, так как почувствовал на себе действие вина, хотя выпил наполовину меньше того, что предлагал Валентино.
«Вино произведет свое действие, — говорил сам себе Джон. — Во всяком случае, я выполнил приказ господина и привел слугу дона Олимпио в комнату, которую удобно превратить в тюрьму, так как она не имеет окна и дверь крепко запирается».
Кроме того, эта отдаленная комната находилась в подвальном помещении дворца, так что Валентино, если еще запереть дверь, не мог и думать о бегстве. Его враги могли быть уверены, что тайна, которая была известна ему, будет похоронена вместе с ним!
Однако подозрение Валентино все больше и больше возрастало, хотя он едва мог себе объяснить цель коварного поведения камердинера — и еще меньше понимал, каким образом посланная хозяйкой старуха могла узнать так точно все имена и подробности, если бы ей все это не рассказали.
Джон, казалось, заметил беспокойство Валентино и объявил, что согласен отправиться наверх, чтобы узнать, не собираются ли уже господа уезжать. Выходя из комнаты, он попросил, извиняясь, позволить ему взять лампу.
Таким образом, Валентино остался в совершенно темной комнате. Мрачные мысли начали созревать в его голове, но он все еще надеялся, что не попал в западню. Но когда слуга Эндемо вышел, Валентино услышал, что дверь тихонько закрыли на ключ. Он вскочил с места и начал стучаться, требуя, чтобы его выпустили из этой тюрьмы; но никто не услышал его, кругом царила глубокая тишина.
Напрасно Валентино старался разломать дверь, она была очень тяжелой и крепко запертой. Теперь ему стало ясно, что он попал в западню и сидит в тюрьме. Упреки и объяснения, которыми он себя терзал, не могли освободить его из этого заключения, и он напрасно надеялся спастись.
Эндемо громко рассмеялся, когда узнал, что Валентино заключен в подвальной комнате, и теперь был уверен, что тот не откроет своему господину тайну, где убежище прекрасной Долорес.
VII. ПАДЕНИЕ В ТЕМЗУ
В то время, когда старуха шла к вокзалу, Валентино почти бежал по улице. Путь, который он должен был совершить, был очень длинным. Полночь уже приближалась, а между тем дон Олимпио должен был получить письмо, как говорила старуха, раньше полуночи. Горбунья до того торопила Валентино, что ему не пришло в голову, что эхо может быть обман. Кроме того, он был в радостном опьянении от успеха, которого добился сегодня вечером.
Пройдя же большую часть дороги и повернув на улицу Оксфорд, он вдруг остановился, как будто что-то удерживало его, но потом преодолел невольный страх и поспешно направился по указанному адресу.
По обеим сторонам улицы, которая прежде вела к виселице, возвышались ряды великолепных дворцов. Валентино перешел площадь цирка и вскоре нашел дом № 10. Он осмотрел здание, высокие окна которого были освещены внизу и вверху. Фонари у подъезда еще горели; экипажа дона Олимпио поблизости от дворца не было видно; но, может быть, кучер решил охладить пыл вспотевших лошадей, тихо проезжая по переулку, чтобы потом опять возвратиться к дворцу. Валентино предполагал, что встреча его господина с герцогом Медина не могла быть приятной. Он хорошо знал дона Олимпио. Насколько он был добросердечен и ласков с людьми, настолько же в подобных случаях вспыльчив и энергичен! Да, его гнева стоило бояться, так как, надеясь на свою могучую силу, Олимпио иногда прибегал к насилию, хотя потом часто раскаивался в этом.
Итак, узнав местопребывание ненавистного герцога, хозяин поспешил к нему и, можно предположить, что между ними произошла очень неприятная сцена. Одно только обстоятельство успокаивало слугу, а именно то, как утверждала горбунья, что его сопровождал маркиз де Монтолон.
Валентино остановился у подъезда, отворил высокую стеклянную дверь и вошел в ярко освещенную галерею, украшенную прекрасными статуями. Швейцар подошел к нему.
— Будьте так любезны, доложите немедленно обо мне дону Агуадо, — сказал Валентино, — который в настоящую минуту находится у герцога.
— Дон Агуадо? — повторил с удивлением швейцар.
— Разве вы не проводили двух незнакомых мужчин наверх к вашему господину? — спросил Валентино.
— В зале есть несколько мужчин.
— Так прошу вас, не медлите, доложите господину, который носит имя Агуадо, что я имею честь передать ему сведения о важном деле! Скажите ему, пожалуйста, что Валентино должен ему передать в руки письмо.
— Подождите немного здесь, — предложил швейцар, — я сейчас принесу вам ответ.
Несколько слуг, одетых в богатые ливреи, бегали взад и вперед, недоверчиво посматривая на Валентино. Его темный, поношенный плащ выдавал его за слугу незнатного дона. Валентино совсем не заботился о своем внешнем виде. Ему казалось, что вся цель его службы у господина — по возможности действовать быстро и честно выполнять свои обязанности, и поэтому он нисколько не беспокоился о своем плаще, который придавал ему вид странного подмастерья, имевшего дурные намерения.
Швейцар долго оставался в комнатах наверху, но Валентино утешал себя тем, что не так быстро можно вызвать господина из общества, и в особенности в том случае, когда ведется разговор, без сомнения, более чем напряженный.
Увидев, что взгляды слуг обращены на него, и услышав их насмешки, он пробормотал: «Глупые неопытные куклы». По его мнению, это были не слуги, а скорее пресмыкающиеся, умевшие только подавать устрицы и раскупоривать бутылки с вином, то есть такие существа, на которых Валентино смотрел как на вещи, и хоть их нужно признавать, но в глазах мыслящего человека они не имеют никакого достоинства.
Наконец, возвратился швейцар; он спустился по лестнице, на которой был постелен ковер, и потребовал, чтобы Валентино следовал за ним.
— Слава Богу, часы только что пробили полночь, — бормотал слуга Олимпио, поднимаясь по лестнице следом за швейцаром дворца.
Поднявшись наверх, они достигли передней, в которую швейцар попросил его войти.
— Дайте мне письмо, любезный друг, я отнесу его, ответ вы можете подождать здесь, — сказал швейцар таким прямодушным тоном, что Валентино не отважился отказать. Он передал письмо швейцару, который положил его на серебряный поднос и понес в соседнюю комнату.
В это время Эндемо находился в обществе нескольких мужчин, которые объедались за его счет и наслаждались с ним до глубокой ночи. Письмо, полученное им, доставило ему огромное удовольствие, так что он громко рассмеялся и пробормотал похвалу в адрес Годмотер Родлоу. Эндемо тут же понял, что должно было сообщить письмо, а вопрос швейцара о доне Агуадо не оставил никаких сомнений. Это был слуга последнего, который разыскал Долорес и был послан к нему горбуньей, чтобы его нейтрализовали. Эта проказа так превосходно удалась, что Эндемо пришел в веселое расположение духа и ни за что не желал, чтобы доверенный Олимпио ускользнул из его рук. Если новоиспеченный герцог, следуя намекам Годмотер Родлоун, заточит его во дворце, тогда Олимпио ничего не узнает о той тайне, которую уже открыл Валентино. Через несколько дней, наступит тот вечер, в который дон Агуадо должен будет прибыть на мост Цельзия. Относительно его все уже было решено, и теперь только необходимо было, чтобы слуга Агуадо до того времени не встретился со своим господином. Это было нетрудно устроить, если обманутого слугу, чтобы он не смог навредить намеченному плану, продержать в заключении.
Эндемо имел среди своих приближенных англичанина-камердинера, который в подобных случаях был всегда решительным и исполнительным. Джон был уже немолодой, но зато очень опытный малый, отличавшийся основательной силой и удивительной хитростью. Он был похож на бульдога, так как у него был широкий, длинный нос, который его уродовал, но при этом придавал лицу дикое, решительное выражение. Этот Джон был во многом похож на своего господина, ничто не могло его остановить, он всегда выполнял все, что ему было поручено, не заботясь о последствиях, — ему и хотел поручить мнимый герцог караулить слугу Олимпио.
Эндемо извинился перед гостями, сделал знак Джону и вышел с ним из зала в переднюю, где ожидал ответа Валентино.
— Вы слуга дона Агуадо? — спросил Эндемо с важной снисходительностью Валентино, который поклонился. — Так идите за моим камердинером. Ваш господин останется еще некоторое время в зале. Джон, угости твоего товарища в комнате около кухни, пока благородный дон Агуадо не покинет дворец!
Камердинер Эндемо моментально понял желание своего господина.
— Прочитал ли мой господин письмо? — спросил Валентино.
— Без сомнения, любезный друг! Он приказал вам подождать его, — сказал Эндемо и шепнул стоявшему возле него Джону: — Смотри, чтобы этот парень не ускользнул. Замани его вниз, в комнату около кухни, и запри его там!
Мнимый герцог возвратился к своим гостям, а его камердинер попросил Валентино следовать за ним. Он простодушно шутил по поводу того, что и слуги могли бы выпить бутылку вина, так как господа наверху пьют уже десятую.
Валентино немного удивили последние слова камердинера, так как он не мог себе объяснить, почему его господин вошел так быстро в столь близкие отношения с герцогом Медина и поэтому решил вести себя довольно осмотрительно, так как у него мелькнуло подозрение. Нет, подумал Валентино, здесь что-то неладно — и решил быть все время настороже.
Он спустился с Джоном, произведшим на него не совсем приятное впечатление, по задней лестнице и последовал за ним через кухню в комнату, которая не очень ему понравилась. Хотя камердинер объяснил, что эта комната предназначена для прислуги и в ней они обедают, но Валентино нашел, что она скорее похожа была на тюрьму.
Однако он должен был выглядеть веселым, несмотря на то, что в нем все больше и больше возрастало подозрение и несмотря на то, что он опять был обманут, когда спросил, находится ли его господин дон Агуадо все еще в зале и не уедет ли без него. Ему ответили, что все мужчины еще наверху и не думают отправляться домой.
— Должно быть, наверху очень весело, — проговорил камердинер, ставя лампу на стол. Сядьте рядом со мной. Вот бутылка, которая должна нам понравиться. За этот сорт вина я готов отдать свою жизнь.
Валентино смотрел, улыбаясь, на слугу с лицом бульдога, который, откупорив бутылку, поспешно принес несколько стаканов, разлил вино и чокнулся с ним; этот англичанин произвел особенное впечатление на испанца! Валентино должен был сознаться в душе, что отродясь еще не встречал такого неприятного лица.
— Да здравствуют наши лорды, — воскликнул Джон, садясь поудобнее на жесткий деревянный стул; он снова наполнил стаканы и, держа двумя пальцами стакан, поднял его по примеру английских джентльменов. — Да здравствуют наши лорды, разве вы не согласны со мной? Выпейте, если вы так же думаете об этом!
— За этим дело не станет, — пробормотал Валентино, который охотно пил хорошее вино. — Однако скажите, маркиз также еще находится в зале?
— Маркиз, дон, герцог и еще несколько лордов — все еще наверху, — воскликнул Джон.
Мы увидим, что этот Джон принадлежит к тем опасным и жалким людишкам, которых большое количество среди прислуги в Лондоне.
Пугающая наружность — сходство с бульдогом — производила на Валентино отрезвляющее действие, как будто природа нашла возможность поставить на его лбу печать подлости.
Но для целей благородного сеньора Эндемо, мнимого герцога, был необходим такой решительный, нечестивый парень. Валентино инстинктивно почувствовал, что ему грозит опасность и решил всеми силами ей сопротивляться. Он скоро заметил, что слуга герцога желал его напоить. Но Валентино был довольно осторожен и умен, для того чтобы не понять это намерение.
Во-первых, как истый испанец он не мог выпить много крепкого вина и поэтому нашел способ незаметно выливать из стакана, когда убедился, что не в состоянии больше пить.
Джон лишь удивлялся натуре своего гостя; он неутомимо наполнял стаканы, а тот не пьянел. Однако все-таки и англичанин должен был остановиться, так как почувствовал на себе действие вина, хотя выпил наполовину меньше того, что предлагал Валентино.
«Вино произведет свое действие, — говорил сам себе Джон. — Во всяком случае, я выполнил приказ господина и привел слугу дона Олимпио в комнату, которую удобно превратить в тюрьму, так как она не имеет окна и дверь крепко запирается».
Кроме того, эта отдаленная комната находилась в подвальном помещении дворца, так что Валентино, если еще запереть дверь, не мог и думать о бегстве. Его враги могли быть уверены, что тайна, которая была известна ему, будет похоронена вместе с ним!
Однако подозрение Валентино все больше и больше возрастало, хотя он едва мог себе объяснить цель коварного поведения камердинера — и еще меньше понимал, каким образом посланная хозяйкой старуха могла узнать так точно все имена и подробности, если бы ей все это не рассказали.
Джон, казалось, заметил беспокойство Валентино и объявил, что согласен отправиться наверх, чтобы узнать, не собираются ли уже господа уезжать. Выходя из комнаты, он попросил, извиняясь, позволить ему взять лампу.
Таким образом, Валентино остался в совершенно темной комнате. Мрачные мысли начали созревать в его голове, но он все еще надеялся, что не попал в западню. Но когда слуга Эндемо вышел, Валентино услышал, что дверь тихонько закрыли на ключ. Он вскочил с места и начал стучаться, требуя, чтобы его выпустили из этой тюрьмы; но никто не услышал его, кругом царила глубокая тишина.
Напрасно Валентино старался разломать дверь, она была очень тяжелой и крепко запертой. Теперь ему стало ясно, что он попал в западню и сидит в тюрьме. Упреки и объяснения, которыми он себя терзал, не могли освободить его из этого заключения, и он напрасно надеялся спастись.
Эндемо громко рассмеялся, когда узнал, что Валентино заключен в подвальной комнате, и теперь был уверен, что тот не откроет своему господину тайну, где убежище прекрасной Долорес.
VII. ПАДЕНИЕ В ТЕМЗУ
Рана, которую герцог Оссуно получил на дуэли, имела дурные последствия, так как все жизненные соки и силы его уже были истощены. Доктора употребляли все усилия, и хотя им удалось залечить рану, однако гной постоянно выделялся и с ним могла начаться гнойная лихорадка, вследствие которой он мог умереть.
Молодой Беневенто на официальном допросе рассказал о ходе дуэли, но отказался назвать имена участвовавших в ней, поэтому маркиза де Монтолона даже не потревожили. Графиня Монтихо с дочерью настоятельно требовали, чтобы им ежедневно сообщали о состоянии здоровья герцога, и первая даже считала обязанностью посылать бедному раненому всевозможные лакомства, между тем как прекрасная графиня была занята мечтами и надеждами, которые, по словам старой гадалки, должны были осуществиться. Она рассказала об этом своей матери и лорду Кларендону, который все еще находился при ней.
Главное она скрыла, и хотя иногда сомневалась в исполнении предсказаний, но были такие минуты, в которые она, казалось, верила им. Как все произойдет, было ей еще не известно. Она решила, чтобы предварительно удостовериться в истине слов колдуньи или их важности, отправиться в следующую субботу, которая уже приближалась, на мост Цельзия и посмотреть — кого ей суждено там встретить.
Евгения постоянно думала об Олимпио Агуадо, и после того придворного праздника, на котором она разочаровалась в Нарваэсе, она питала к Олимпио чувство, достойное названия любви. Может быть, он один был в состоянии ее осчастливить и удовлетворить ее страсти. Ради него приехала она из Бельгии в Лондон, когда узнала, что он проживает там со своими друзьями. Он произвел на нее сильное впечатление и внушил уважение к себе. Очень может быть, что эта склонность в ней сильно возбуждалась мыслью, что она вытеснила из его сердца другой женский образ. Любить эта испорченная натура не могла. Но известно, что девушка считает большим торжеством, гордостью и даже тщеславием отбить кого-нибудь у соперницы, все равно к какому бы званию она ни принадлежала, и завлечь мужчину в свои сети.
Евгения не предполагала, что вечером назначенного дня затевается интрига, вследствие которой Олимпио угрожает опасность, так как его намеревались убить. Эндемо хотел как-нибудь отделаться от него, боясь, чтобы он не отнял у него Долорес. Исполнителем этого намерения он выбрал своего слугу Джона, относящегося к тем людям, которые берутся за всякое дело, если надеются получить за него хорошее вознаграждение.
Удачный план старухи Родлоун побудил мнимого герцога принять самые решительные меры и заставить его еще сильнее пожелать смерти Олимпио, так как, если бы захваченному слуге удалось бежать, тайное жилище Долорес сделалось бы известным, и этот смелый, решительный испанец не замедлил бы отнять у него ту, которую он так пылко и страстно любил.
Если же дон Агуадо будет убит и его найдут в Темзе, устранится всякое серьезное препятствие и боязнь; тогда Долорес будет принадлежать ему одному; и никто не спросит, куда девалась девушка. С Валентино же Эндемо надеялся с помощью золота каким-либо образом уладить дело; в крайнем же случае он мог покинуть вместе с Долорес Лондон и отыскать уединенное местечко в Америке, где бы они были в безопасности.
Клоду де Монтолону стало лучше, и доктора объявили, что он через несколько недель полностью будет здоров.
Филиппе уже завел в Лондоне, действительно с удивительным проворством, несколько любовных интриг, над которыми Олимпио смеялся от всей души. Он предсказал итальянцу, что тот рано или поздно пострадает за свой неукротимый нрав, хотя хорошо знал, что последнего нельзя исправить, так как его страсть к любовным отношениям была болезнью сердца.
Олимпио ничего не говорил своим друзьям о нежной записке, которую он получил, однако когда наступила суббота и он в сумерках приготовился идти на мост Целзия, они знали, куда он отправляется.
Покачивая головой, он часто вспоминал о Валентино, которого еще до сих пор не нашли, несмотря на то, что Олимпио даже обратился к помощи полиции и все предпринимал, чтобы напасть на его след. Казалось, осторожный, умный, честный слуга поддался искушению, которых в Лондоне множество на каждом шагу. О нем осведомлялись и в Сутенде, но все поиски были безрезультатными. Наконец, в полицейском бюро дону Олимпио дали весьма неутешительные сведения, а именно: подобные случаи бывают очень часто и, без сомнения, его слуга был жертвой какой-нибудь публичной женщины, сделался ее соучастником, а объяснить обстоятельства этого исчезновения можно будет только со временем. Благородный дон и не подозревал, что его верный слуга сидит из-за него в заточении.
В субботу вечером, когда Олимпио собирался отправиться на мост Целзия, явился полицейский. Олимпио надеялся, что этот чиновник принес ему наконец сведения о Валентино и поэтому сейчас же велел просить его к себе. Полицейский вежливо поклонился высокому испанцу.
— Извините меня, милорд, что я вам помешал! Сегодня рано утром в переулке Вапинга note 12 нашли труп мужчины, которого, вероятно, убили в одну из прошедших ночей в туннеле Темзы. Очень может быть, что этот незнакомец и есть ваш слуга, поэтому я хотел попросить вас отправиться вместе со мной на Вапингскую станцию, чтобы посмотреть покойника.
— Убит в туннеле Темзы, — повторил Олимпио, — это очень возможно. Валентино должен был проходить мимо него, идя с вокзала. У меня несколько свободных часов, и поэтому я готов сопровождать вас. Отправимся через туннель Темзы.
— Я согласен выполнить ваше желание, милорд, так как это ближайшая дорога к Вапингу, — согласился чиновник и вышел с Олимпио из дома на улицу Ватерлоо. Они направились на улицу Штамфорд, прошли через Блакфриарсроад и вскоре вышли на длинную узкую улицу Толей, которая находится недалеко от Темзы.
Чиновник рассказывал своему спутнику, желая скрасить путь, что в туннеле часто происходят кровавые сцены и что на протяжении последних лет было много убийств, а убийцы из вапингского квартала.
На противоположном берегу Темзы возвышался квадратный величественный Тауэр и купол церкви святого Павла, между тем сотни кораблей оживляли эту часть широкой реки, названной «Pool», хотя уже и начало смеркаться.
Олимпио и полицейский наконец дошли до улицы Бермондзей, которая вела к туннелю. По левую сторону улицы они увидели Ротерхитскую колокольню, на противоположной же стороне — бесчисленное множество корабельных мачт лондонского дока, который Вапингом отделялся от реки. Туннель Темзы соединяет ротерхитский квартал с этой частью города.
Прежде чем мы войдем с Олимпио и с полицейским в туннель, необходимо было бы сказать несколько слов об этой замечательной лондонской постройке, которая производит странное впечатление на того, кто, войдя в нее, вспоминает, что он отправляется под русло реки. Несколько архитекторов строили этот туннель, и многие из них поплатились жизнью.
При постоянном сношении обоих берегов Темзы необходимо было провести соединяющую их дорогу, которая не препятствовала бы движению кораблей на реке. Первая тщетная попытка соединить оба берега проведенной под Темзой дорогой была уже сделана в прошлом столетии, но не удалась. Смелый подрядчик, инженер Дад, был убит. При второй же попытке, в начале нынешнего столетия, случилось то же самое; между тем при возрастающем скоплении населения необходима была такая дорога.
Англичанин настойчив. То, что раньше не удалось одним, другие надеялись достигнуть с помощью лучших инструментов, снарядов и с помощью инженеров, так как за их труды было обещано богатое вознаграждение.
И даже в том грандиозном предприятии человек взял в пример природу. Некто Бруннель заметил на верфях корабля «Чатама» корабельного червяка, жизнедеятельность которого заинтересовала его. Этот червь, принадлежавший к роду раковин и весьма вредный для кораблей, пробивает себе при помощи своей буравчатой головы путь сквозь дерево в то время, когда корабль, в котором он поселился, находится в воде. Проходы, сделанные им, он защищает от проникновения воды известью, которую накапливает и таскает за собой.
По этому предложенному природой образцу Бруннель составил колоссальное искусственное Торедо, передняя часть которого была затопляемой, между тем заднюю, состоящую из кабины, занимали рудокопы и каменщики, вывозившие оставшуюся известь.
Работы начались в феврале 1825 года, и уже в октябре лестница ротерхитского дома, вышиной в сто футов и шириной в пятьдесят, была готова. Тогда же начались работы в туннеле. Внизу под руслом реки хотели провести улицу по прямой линии. Два раза (в 1827 и 1828 годах) пробивалась вода Темзы, будто бы не желала переносить этих подкопов. В то время уже был пробит туннель. Многие из работников утонули, сам Бруннель едва спасся от гибели. В то время работы прекратились до 1835 года.
Последователь Бруннеля, инженер Пай, должен был закончить эту колоссальную постройку. Ему действительно удалось преодолеть все трудности, и в марте 1863 года туннель мог быть уже закончен. В I860 году открыли, кроме Товерса, второй туннель, по которому проходили автобусы. В тот год, о котором мы рассказываем, была произведена колоссальная постройка, соединяющая Ротерхит с Вапингом.
Олимпио и полицейский приблизились к входу, к которому спешили вместе с ними несколько работников. Они заплатили маленькую пошлину и спустились по винтовой широкой лестнице, довольно хорошо освещенной.
Через несколько минут спутники дошли до самого туннеля, который имел вид ужасного подземного перехода со сводами. Он состоял из двух дорог, разделенных толстыми столбами, из которых каждый имел четырнадцать футов в ширину и восемнадцать футов в вышину. Туннель же, освещенный, подобно улицам, довольно тусклыми фонарями, простирался на тысячу двести футов.
Какой-то страх, который чувствует, наверное, любой, вошедший в первый раз в эту глубь, при мысли, что ему придется быть под водой, невольно овладел нашим испанцем, но вскоре был забыт.
В нишах между столбами стояли или лежали мужчины и женщины, вызывающие подозрение. Полицейский шепнул своему спутнику, что эти люди довольно часто здесь ночуют, если не имеют другого убежища.
— Довольно часто, даже зимой, мы находим под мостами этих бродяг всех возрастов; это большей частью обедневшие люди, или жертвы пьянства и других пороков, низко павшие работники и ремесленники, — объяснял полицейский.
— Черт побери, да разве в Лондоне нет таких домов, в которых эти бесприютные могли бы найти убежище? — спросил Олимпио.
— Бесчисленное множество, милорд. Во-первых, есть Sleepings-Rooms, Spelunken, в которых вся эта сволочь за один пенни может получить ночлег; потом приют на Филд-Ланэ, в Провиденс-Рове, на улице Фарринг-дон, где, кроме постели, дается еще ужин и завтрак; но все эти дома — оборванцы и нищие избегают. В Sleepings-Rooms не ходят потому, что жалко пенни, который они охотно отнесут в кабак, в приютах же предписывается порядок, спокойствие и трезвость — такие условия, которые им очень не нравятся. Поэтому бродяги предпочитают ночевать под арками мостов или в парке.
Между тем, разговаривая, они приблизились к винтовой лестнице противоположного берега и начали подниматься по ней. Наконец Олимпио и полицейский добрались до Вапингского квартала. Улицы были узкие, воздух нечистый; в нижних этажах домов, которые были большей частью маленькие и низкие, находились всевозможные лавки и кабаки, из которых раздавался дикий крик бездомных бродяг и их подруг. Нагота разврата представлялась здесь в ее страшной реальности.
По улицам шлялись большей частью пьяные матросы, работники дока, девки, бранящиеся женщины в изодранных платьях, таинственно шептавшиеся воры или переодетые полицейские.
Чиновник посоветовал Олимпио идти около домов, чтобы избежать нападения преступников или их пособников. Олимпио уверял, что если бы эта шайка приблизилась к нему, то он сумел бы справиться с ней; но полицейский заметил, что хотя он признает его геркулесовский вид и силу, но, несмотря на это, перевес в силе останется на стороне воров, так как они тотчас же применяют ножи и везде имеют своих соучастников, тем более, если им представляется случай совершить грабеж, не подвергаясь наказанию.
Это казалось нашему атлетически сложенному дону весьма невероятным, но полицейский, видимо, старался предостеречь его от всяких неприятных встреч.
Наконец они достигли большого дома окружной полиции и Олимпио провели в комнату, где находились покойники. На деревянных столах лежало несколько утопленников. Некоторые из них начали уже разлагаться, вследствие чего воздух в комнате, несмотря на постоянное проветривание, был так тяжел, что его невозможно было долго переносить.
Молодой Беневенто на официальном допросе рассказал о ходе дуэли, но отказался назвать имена участвовавших в ней, поэтому маркиза де Монтолона даже не потревожили. Графиня Монтихо с дочерью настоятельно требовали, чтобы им ежедневно сообщали о состоянии здоровья герцога, и первая даже считала обязанностью посылать бедному раненому всевозможные лакомства, между тем как прекрасная графиня была занята мечтами и надеждами, которые, по словам старой гадалки, должны были осуществиться. Она рассказала об этом своей матери и лорду Кларендону, который все еще находился при ней.
Главное она скрыла, и хотя иногда сомневалась в исполнении предсказаний, но были такие минуты, в которые она, казалось, верила им. Как все произойдет, было ей еще не известно. Она решила, чтобы предварительно удостовериться в истине слов колдуньи или их важности, отправиться в следующую субботу, которая уже приближалась, на мост Цельзия и посмотреть — кого ей суждено там встретить.
Евгения постоянно думала об Олимпио Агуадо, и после того придворного праздника, на котором она разочаровалась в Нарваэсе, она питала к Олимпио чувство, достойное названия любви. Может быть, он один был в состоянии ее осчастливить и удовлетворить ее страсти. Ради него приехала она из Бельгии в Лондон, когда узнала, что он проживает там со своими друзьями. Он произвел на нее сильное впечатление и внушил уважение к себе. Очень может быть, что эта склонность в ней сильно возбуждалась мыслью, что она вытеснила из его сердца другой женский образ. Любить эта испорченная натура не могла. Но известно, что девушка считает большим торжеством, гордостью и даже тщеславием отбить кого-нибудь у соперницы, все равно к какому бы званию она ни принадлежала, и завлечь мужчину в свои сети.
Евгения не предполагала, что вечером назначенного дня затевается интрига, вследствие которой Олимпио угрожает опасность, так как его намеревались убить. Эндемо хотел как-нибудь отделаться от него, боясь, чтобы он не отнял у него Долорес. Исполнителем этого намерения он выбрал своего слугу Джона, относящегося к тем людям, которые берутся за всякое дело, если надеются получить за него хорошее вознаграждение.
Удачный план старухи Родлоун побудил мнимого герцога принять самые решительные меры и заставить его еще сильнее пожелать смерти Олимпио, так как, если бы захваченному слуге удалось бежать, тайное жилище Долорес сделалось бы известным, и этот смелый, решительный испанец не замедлил бы отнять у него ту, которую он так пылко и страстно любил.
Если же дон Агуадо будет убит и его найдут в Темзе, устранится всякое серьезное препятствие и боязнь; тогда Долорес будет принадлежать ему одному; и никто не спросит, куда девалась девушка. С Валентино же Эндемо надеялся с помощью золота каким-либо образом уладить дело; в крайнем же случае он мог покинуть вместе с Долорес Лондон и отыскать уединенное местечко в Америке, где бы они были в безопасности.
Клоду де Монтолону стало лучше, и доктора объявили, что он через несколько недель полностью будет здоров.
Филиппе уже завел в Лондоне, действительно с удивительным проворством, несколько любовных интриг, над которыми Олимпио смеялся от всей души. Он предсказал итальянцу, что тот рано или поздно пострадает за свой неукротимый нрав, хотя хорошо знал, что последнего нельзя исправить, так как его страсть к любовным отношениям была болезнью сердца.
Олимпио ничего не говорил своим друзьям о нежной записке, которую он получил, однако когда наступила суббота и он в сумерках приготовился идти на мост Целзия, они знали, куда он отправляется.
Покачивая головой, он часто вспоминал о Валентино, которого еще до сих пор не нашли, несмотря на то, что Олимпио даже обратился к помощи полиции и все предпринимал, чтобы напасть на его след. Казалось, осторожный, умный, честный слуга поддался искушению, которых в Лондоне множество на каждом шагу. О нем осведомлялись и в Сутенде, но все поиски были безрезультатными. Наконец, в полицейском бюро дону Олимпио дали весьма неутешительные сведения, а именно: подобные случаи бывают очень часто и, без сомнения, его слуга был жертвой какой-нибудь публичной женщины, сделался ее соучастником, а объяснить обстоятельства этого исчезновения можно будет только со временем. Благородный дон и не подозревал, что его верный слуга сидит из-за него в заточении.
В субботу вечером, когда Олимпио собирался отправиться на мост Целзия, явился полицейский. Олимпио надеялся, что этот чиновник принес ему наконец сведения о Валентино и поэтому сейчас же велел просить его к себе. Полицейский вежливо поклонился высокому испанцу.
— Извините меня, милорд, что я вам помешал! Сегодня рано утром в переулке Вапинга note 12 нашли труп мужчины, которого, вероятно, убили в одну из прошедших ночей в туннеле Темзы. Очень может быть, что этот незнакомец и есть ваш слуга, поэтому я хотел попросить вас отправиться вместе со мной на Вапингскую станцию, чтобы посмотреть покойника.
— Убит в туннеле Темзы, — повторил Олимпио, — это очень возможно. Валентино должен был проходить мимо него, идя с вокзала. У меня несколько свободных часов, и поэтому я готов сопровождать вас. Отправимся через туннель Темзы.
— Я согласен выполнить ваше желание, милорд, так как это ближайшая дорога к Вапингу, — согласился чиновник и вышел с Олимпио из дома на улицу Ватерлоо. Они направились на улицу Штамфорд, прошли через Блакфриарсроад и вскоре вышли на длинную узкую улицу Толей, которая находится недалеко от Темзы.
Чиновник рассказывал своему спутнику, желая скрасить путь, что в туннеле часто происходят кровавые сцены и что на протяжении последних лет было много убийств, а убийцы из вапингского квартала.
На противоположном берегу Темзы возвышался квадратный величественный Тауэр и купол церкви святого Павла, между тем сотни кораблей оживляли эту часть широкой реки, названной «Pool», хотя уже и начало смеркаться.
Олимпио и полицейский наконец дошли до улицы Бермондзей, которая вела к туннелю. По левую сторону улицы они увидели Ротерхитскую колокольню, на противоположной же стороне — бесчисленное множество корабельных мачт лондонского дока, который Вапингом отделялся от реки. Туннель Темзы соединяет ротерхитский квартал с этой частью города.
Прежде чем мы войдем с Олимпио и с полицейским в туннель, необходимо было бы сказать несколько слов об этой замечательной лондонской постройке, которая производит странное впечатление на того, кто, войдя в нее, вспоминает, что он отправляется под русло реки. Несколько архитекторов строили этот туннель, и многие из них поплатились жизнью.
При постоянном сношении обоих берегов Темзы необходимо было провести соединяющую их дорогу, которая не препятствовала бы движению кораблей на реке. Первая тщетная попытка соединить оба берега проведенной под Темзой дорогой была уже сделана в прошлом столетии, но не удалась. Смелый подрядчик, инженер Дад, был убит. При второй же попытке, в начале нынешнего столетия, случилось то же самое; между тем при возрастающем скоплении населения необходима была такая дорога.
Англичанин настойчив. То, что раньше не удалось одним, другие надеялись достигнуть с помощью лучших инструментов, снарядов и с помощью инженеров, так как за их труды было обещано богатое вознаграждение.
И даже в том грандиозном предприятии человек взял в пример природу. Некто Бруннель заметил на верфях корабля «Чатама» корабельного червяка, жизнедеятельность которого заинтересовала его. Этот червь, принадлежавший к роду раковин и весьма вредный для кораблей, пробивает себе при помощи своей буравчатой головы путь сквозь дерево в то время, когда корабль, в котором он поселился, находится в воде. Проходы, сделанные им, он защищает от проникновения воды известью, которую накапливает и таскает за собой.
По этому предложенному природой образцу Бруннель составил колоссальное искусственное Торедо, передняя часть которого была затопляемой, между тем заднюю, состоящую из кабины, занимали рудокопы и каменщики, вывозившие оставшуюся известь.
Работы начались в феврале 1825 года, и уже в октябре лестница ротерхитского дома, вышиной в сто футов и шириной в пятьдесят, была готова. Тогда же начались работы в туннеле. Внизу под руслом реки хотели провести улицу по прямой линии. Два раза (в 1827 и 1828 годах) пробивалась вода Темзы, будто бы не желала переносить этих подкопов. В то время уже был пробит туннель. Многие из работников утонули, сам Бруннель едва спасся от гибели. В то время работы прекратились до 1835 года.
Последователь Бруннеля, инженер Пай, должен был закончить эту колоссальную постройку. Ему действительно удалось преодолеть все трудности, и в марте 1863 года туннель мог быть уже закончен. В I860 году открыли, кроме Товерса, второй туннель, по которому проходили автобусы. В тот год, о котором мы рассказываем, была произведена колоссальная постройка, соединяющая Ротерхит с Вапингом.
Олимпио и полицейский приблизились к входу, к которому спешили вместе с ними несколько работников. Они заплатили маленькую пошлину и спустились по винтовой широкой лестнице, довольно хорошо освещенной.
Через несколько минут спутники дошли до самого туннеля, который имел вид ужасного подземного перехода со сводами. Он состоял из двух дорог, разделенных толстыми столбами, из которых каждый имел четырнадцать футов в ширину и восемнадцать футов в вышину. Туннель же, освещенный, подобно улицам, довольно тусклыми фонарями, простирался на тысячу двести футов.
Какой-то страх, который чувствует, наверное, любой, вошедший в первый раз в эту глубь, при мысли, что ему придется быть под водой, невольно овладел нашим испанцем, но вскоре был забыт.
В нишах между столбами стояли или лежали мужчины и женщины, вызывающие подозрение. Полицейский шепнул своему спутнику, что эти люди довольно часто здесь ночуют, если не имеют другого убежища.
— Довольно часто, даже зимой, мы находим под мостами этих бродяг всех возрастов; это большей частью обедневшие люди, или жертвы пьянства и других пороков, низко павшие работники и ремесленники, — объяснял полицейский.
— Черт побери, да разве в Лондоне нет таких домов, в которых эти бесприютные могли бы найти убежище? — спросил Олимпио.
— Бесчисленное множество, милорд. Во-первых, есть Sleepings-Rooms, Spelunken, в которых вся эта сволочь за один пенни может получить ночлег; потом приют на Филд-Ланэ, в Провиденс-Рове, на улице Фарринг-дон, где, кроме постели, дается еще ужин и завтрак; но все эти дома — оборванцы и нищие избегают. В Sleepings-Rooms не ходят потому, что жалко пенни, который они охотно отнесут в кабак, в приютах же предписывается порядок, спокойствие и трезвость — такие условия, которые им очень не нравятся. Поэтому бродяги предпочитают ночевать под арками мостов или в парке.
Между тем, разговаривая, они приблизились к винтовой лестнице противоположного берега и начали подниматься по ней. Наконец Олимпио и полицейский добрались до Вапингского квартала. Улицы были узкие, воздух нечистый; в нижних этажах домов, которые были большей частью маленькие и низкие, находились всевозможные лавки и кабаки, из которых раздавался дикий крик бездомных бродяг и их подруг. Нагота разврата представлялась здесь в ее страшной реальности.
По улицам шлялись большей частью пьяные матросы, работники дока, девки, бранящиеся женщины в изодранных платьях, таинственно шептавшиеся воры или переодетые полицейские.
Чиновник посоветовал Олимпио идти около домов, чтобы избежать нападения преступников или их пособников. Олимпио уверял, что если бы эта шайка приблизилась к нему, то он сумел бы справиться с ней; но полицейский заметил, что хотя он признает его геркулесовский вид и силу, но, несмотря на это, перевес в силе останется на стороне воров, так как они тотчас же применяют ножи и везде имеют своих соучастников, тем более, если им представляется случай совершить грабеж, не подвергаясь наказанию.
Это казалось нашему атлетически сложенному дону весьма невероятным, но полицейский, видимо, старался предостеречь его от всяких неприятных встреч.
Наконец они достигли большого дома окружной полиции и Олимпио провели в комнату, где находились покойники. На деревянных столах лежало несколько утопленников. Некоторые из них начали уже разлагаться, вследствие чего воздух в комнате, несмотря на постоянное проветривание, был так тяжел, что его невозможно было долго переносить.