Борунь Кшиштоф. Восьмой круг ада

   - Не ожидал я такой реакции, - начал было Балич, но Микша прервал его:
   - Глупее не придумаешь!
   - Я хотел...
   - Уж лучше помолчи. Прошу тебя! Поговорим позже...
   8
   Микша долго не возвращался. Дарецкая несколько раз пробовала дозвониться до него, но напрасно.
   Балич больше не пытался скрывать волнения. Он нервно метался по кабинету с такой отчаянной миной, что Кама не решалась укорами усугублять его и без того угнетенное состояние.
   Наконец почти после двух часов ожидания коренастая фигура Стефа появилась в приоткрытых дверях.
   - Однако я не такой уж плохой дипломат, - бросил он с порога. И, закрывая за собой дверь, добавил: - Пожалуй, что-нибудь из этого получится...
   - Вы слишком долго говорили...
   - Он меня дьявольски измучил, - вздохнул Микша, садясь. - Но я не жалею. Разговор был кретинский, но в общем-то дело не так уж скверно.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Он ждет тебя, Кама! И с нетерпением.
   - А есть ли смысл? Сейчас?
   - Наверняка. Однако сначала мы должны поговорить втроем.
   - Что он говорил обо мне? - неуверенно спросил Балич.
   - Ой, Ром, Ром, заварил ты кашу!.. И тебе самому придется ее расхлебывать!
   - Как это понимать?
   - Тебе нельзя появляться ему на глаза. Во всяком случае, сейчас. Ты для него, мягко говоря, ученик дьявола!..
   - Ты не пытался ему объяснить, что...
   - Пытался, но впустую. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Честно говоря, в этой стычке я вынужден считать тебя потерянной позицией. Во всяком случае, сейчас.
   Брови Балича гневно сдвинулись.
   - Вот как? Понимаю... - начал он укоризненно. - Спасая авторитет Камы, ты пожертвовал мною.
   - Пожалуйста, не прерывай! Дело не в том, Кама это или кто-либо другой... Важно сохранить влияние на Модеста.
   - Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, кто будет продолжать исследования?
   - Почему же? Не безразлично! Но...
   - Дайте-ка сказать и мне, - вмешалась Кама. - Дело не в авторитете, а в доверии. Это во-первых. Во-вторых, я не намерена быть предметом культа и поэтому просила еще до этого глупейшего инцидента, чтобы Ром противодействовал таким тенденциям.
   - Вот теперь уж и я не знаю, кто пытается сделать из меня идиота, вздохнул Микша.
   - Подожди! В-третьих, Ром поступил неправильно, затащив Мода на пляж. Чрезмерное рвение не рекомендуется.
   - Кама! Бью себя в грудь! - Ром немного остыл. - Три ноль в твою пользу! Признайся, Стеф, она одним ударом положила на лопатки нас обоих. Но может, она готовит и четвертый удар?
   - Да. Есть и четвертый. Боюсь, Стеф, ты испортил все, если пытался восстановить мой авторитет так, как ты говоришь.
   Воцарилось молчание. Микша глядел на Каму и улыбался.
   - Ты кончила?
   - Да.
   - Ну, а сейчас, если позволите, я попробую ответить. Итак, во-первых, вы оба пытаетесь мне вдолбить, что ради спасения позиций Камы я старался укрепить Мода в убеждении о ее божественном или небесном происхождении. Я вовсе не сказал, что именно таким образом пытался восстановить твое положение. Во-вторых, хоть я и считаю, что Ром сует нос в чужие дела, я вовсе не собирался его обидеть или приуменьшить его роль в выяснении загадки происхождения Модеста. Мой разговор с Модом лишь начало! Я бы сказал, первая разведка. Просто, обдумав все, я пришел к выводу, что в данный момент будет лучше, если Ром исчезнет из поля зрения Мода. Чересчур настойчивые попытки убедить его, что он должен верить тебе, Ром, могут привести к совершенно неожиданным результатам. Я посеял бы неверие в себя самого. Ты скажешь, что это эгоизм. Может, так оно и есть. Но зачем ставить на карту все? Не лучше ли двигаться вперед постепенно? Когда я расскажу вам, как обстоит дело, вы, вероятнее всего, согласитесь со мной.
   - Так говори же наконец, - нетерпеливо сказал Балич.
   - Я говорил тебе, Ром, что ты заварил кашу. Однако должен тебя утешить: нет худа без добра.
   - Так, значит, ты признаешь... - обрадовался Балич. - Мое лечение шоком помогло?
   - Не спеши. Последствия этого шока совсем не такие, каких ты ожидал. Сдается мне, я сделал одно открытие: из нашего с Модом разговора совершенно определенно следует, что мир, в котором он - а вместе с ним и все мы - сейчас живет представляется ему миром нереальным.
   - Нереальным? - вопросительно протянул Балич.
   - Это мир мнимый. Все, что Мюнх видит и слышит, не существует. Все это создано добрыми или злыми силами. Какими именно, он не знает. И именно это удручает его больше всего.
   - Чепуха. В его поведении нет ничего, что давало бы основания выдвинуть такую странную гипотезу. Он знает, что живет на Земле в 2034 году. Учится пользоваться автоматами, разговаривает с нами, спрашивает, старается понять, говорит, что верит нам, или пытается отрицать то, что слышит от нас. В общем ведет себя нормально. Разумеется, по-своему, но нормально. Откуда такие предположения?
   - Он сказал это сам! Видимо, в приступе откровенности после такого шока.
   - Сам? В какой форме?
   - Мне трудно точно повторить его слова. А записать разговор я не мог. Он просил, чтобы я выключил все аппараты. Он сказал: то, что он увидел на пляже, было для него страшным потрясением, но только потому, что на мгновение ему показалось, будто это реальный мир. Это было испытание, и он считает, что справился с ним не наилучшим образом. Однако самое скверное то, что он просто не знал, как должен был поступить. В одном он убежден: это был знак, что в мыслях своих он заблуждается. Он должен побороть в себе слабость. Когда я попытался его убедить, что во всем, что он видит и слышит, нет ничего таинственного и противоестественного, он спокойно выслушал мои доказательства и сказал, что знает: именно так мы все тут и должны говорить. Потом как будто сообразил, что сделал глупость, высказав мне это, потому что спросил, можно ли ему вообще об этом говорить. Разумеется, я уверил его, что абсолютно никто не будет упрекать его за откровенность. Однако в дальнейшем он был уже осторожнее. Он только дал мне понять, что меня и тебя, Кама, считает чем-то вроде ангелов-хранителей.
   - А меня посланцем ада, - саркастически докончил Ром. - Что-то не очень мне хочется в это верить.
   - И все-таки это так.
   Кама встала с кресла и подошла к столу. Потянулась к лежащей среди бумаг записной книжке. Раскрыла ее, потом машинально захлопнула и опять положила на стол.
   - Нам пора подумать о практических выводах, - сказал Ром. - Мне кажется, дело становится безнадежным, и Гарда был прав. Без физиологической терапии об адаптации нечего и говорить.
   - Ты тоже так думаешь? - обратился Микша к Каме.
   Она не ответила.
   - Значит, да, - сказал Микша.
   Кама медленно отвернулась от окна. Минуту смотрела на Стефа, потом отрицательно покачала головой. Опять подошла к столу и взяла блокнот.
   - Утром мне звонил профак Герлах из Штутгарта. Он несколько лет вел археологические работы в районе монастыря в Урбахе. Герлах предлагает привезти туда Модеста. Ему хочется проверить, в какой степени "наш" Мюнх ориентируется в топографии монастыря. Средневековый инквизитор Мюнх провел там пять лет. Правда, от строения сохранились только юго-восточное крыло и руины северного, но и этого достаточно, чтобы определить, каким объемом сведений располагает Мод. Однако, может быть, мы получим таким образом не только доказательства "за" или "против" идентификации этих двух личностей.
   - А что же еще?
   - Может быть, непосредственное столкновение с прошлым, реальным прошлым позволит Модесту понять, что планета, по которой он ходит, это не иллюзия, а та же самая Земля, по которой он ступал четыреста пятьдесят лет назад. Если, разумеется, он вообще тогда ходил.
   9
   Микша поставил машину перед небольшим автоматизированным павильоном. До монастыря оставалось еще около двух километров. Пешеходная тропа извивалась по заросшему лесом склону холма. Урбах находился в туристическом районе класса "С", закрытом для движения всех видов транспорта.
   Профак Герлах предложил что-нибудь перекусить перед тем, как идти дальше, но Мюнх лишь выпил стакан сока, быстро вышел из бара и направился к тропинке, ведущей к монастырю. Дарецкая, Герлах и Микша вынуждены были, не откладывая, последовать за ним, тем более что не трудно было заметить, как серьезно он относится к этому походу.
   Поднимаясь по склону, он то опережал товарищей, то задерживался у наиболее крупных валунов, опутанных фантастически искривленными корнями деревьев. На вопросы отвечал неохотно, порой, казалось, не слыша того, что ему говорили.
   Такое поведение показалось Герлаху странным.
   - Он определенно притворяется, будто узнает дорогу, - заметил Герлах колко. - В действительности дорога к монастырю через лес проложена лишь в девятнадцатом веке...
   Микша тут же решил проверить предположения археолога.
   Он догнал Мюнха, на минуту задержавшегося у какого-то ручья, и спросил напрямик:
   - Ну как? Узнаешь?
   Монах взглянул на него, словно очнувшись от сна.
   - Ты спрашивал?
   - Я говорю, узнаешь дорогу?
   Мюнх отрицательно покачал головой.
   - Нет... Сначала мне казалось, что узнаю... Но нет... Теперь точно знаю! Я помню. К монастырю надо было идти прямо... в гору.
   - Верно! - подтвердил Герлах. - Но ты говорил, будто что-то вспоминаешь? - подозрительно добавил он.
   - Я думал, что... узнаю, но... вырос лес... Нет, раньше этой дороги не было.
   Он опять ускорил шаги.
   - Об этом он мог читать... Хотя бы в моем труде, - добавил, понизив голос, археолог.
   - Посмотрим, что он скажет наверху.
   Руины монастыря неожиданно вынырнули из-за зарослей, образующих здесь непроходимую чащу по обеим сторонам тропинки. Выщербленная стена таращила глазницы пустых оконных проемов.
   Мюнх, первым увидевший руины, бросился к ним, но уже на полпути остановился. Хотя остальные догнали его, он продолжал стоять, целиком поглощенный раскрывшимся перед ним видом.
   Тропинка шла вдоль стены, сворачивая в пролом.
   - Узнаешь это место? - спросила Кама.
   Мюнх утвердительно кивнул.
   - Но врата... были... не здесь! - начал он отрывисто. - Это только калитка в сад, - он показал на пролом. - Была калитка... - добавил он. - А здесь, - он очертил в воздухе круг, - сад.
   Герлах нервно потер подбородок.
   - Если тут был сад, то его, вероятно, окружала какая-нибудь стена?
   - Да! - подхватил Мюнх. - Была стена. Высокая...
   - Ты помнишь, как она шла? - спросил Микша.
   Монах осмотрелся, потом решительно подошел к сохранившемуся участку стены, неподалеку от того места, где они стояли.
   - Здесь! А дальше там! - он показал в глубь леса. - Потом направо и опять к монастырю... С той стороны! Недалеко от врат.
   - Не осталось никаких следов... - заметила Кама.
   - Нет, - обеспокоенно повторил Мюнх. - Не знаю... А может, не здесь?.. Не знаю... Не знаю... Нет! Стена была здесь! Наверняка! Я помню.
   - А врата, о которых ты говоришь? Где они должны быть? - спросил археолог, внимательно глядя на монаха. - И что это за врата?
   - Врата монастыря, главные врата.
   - Ну, так отведи нас к этим вратам, - сказал Герлах, обмениваясь взглядами с Микшей и Дарецкой.
   Мюнх подошел к пролому и свернул в развалины. Однако в проходе между стенами он остановился, внимательно осматриваясь вокруг.
   - Что тут было? - спросил археолог.
   - Коридор. А тут кухня, - показал Мюнх на дверной проем, заросший кустами... - А там, - он показал на отверстие в противоположной стене, лестница в подвалы.
   - Ты читал Бергманна?
   Мюнх вопросительно посмотрел на Герлаха, потом сказал:
   - Не понимаю.
   - Я думал, ты читал работу Бергманна: "Отчет об исследовании средневекового монастыря доминиканцев в Урбахе".
   - Кто такой Бергманн?
   - Историк. Он несколько лет изучал эти развалины.
   - И что?
   - Ничего. Он тоже предполагал, что где-то тут должен быть вход в подвалы.
   - Был. Я помню. Тут была лестница. - Мюнх подошел к пролому. - Все поросло кустарником.
   - Пошли дальше.
   Они вышли на просторную четырехугольную площадку, окруженную галереей. Две стены лежали в руинах, две другие хорошо сохранились или были реконструированы. В центре площадки возвышался колодец с большим воротом.
   - Этого здесь не было! - сказал Мюнх.
   - Но это очень старый колодец, - с сомнением заметил археолог.
   - Его не было. Я хорошо помню. Колодец был в саду. Недалеко от въездных ворот.
   - Слева или справа?
   - Слева. Я сейчас покажу. - Модест пошел к большим окованным дверям в сохранившейся части здания. В них были прорублены другие, маленькие дверцы. Они тут же автоматически распахнулись перед Мюнхом, открывая мрачные сени.
   - Если вы желаете, чтобы вас сопровождал голос гида, произносите в каждом помещении пароль "707", - донеслись из сеней тихие, но отчетливые слова.
   Модест, который в этот момент как раз переступал порог, остановился, потом резко отступил.
   - Кто-то что-то сказал. И открыл дверь. А никого нет. - Он беспокойно оглянулся на Каму.
   - Не волнуйся. Это автомат. Машина, заменяющая экскурсовода.
   - Машина... - неодобрительно повторил монах.
   Они вошли в коридор. По обеим сторонам располагались двери. Однако внимание Мюнха привлекла противоположная стена, где в неглубокой нише белела слабо освещенная фигура божьей матери. Он подошел ближе, минуту стоял неподвижно, потом повернулся к товарищам. Было видно, что он чем-то глубоко взволнован.
   - Где выход? - спросил он.
   - Выход?
   - Здесь был ход. Почему его замуровали?
   - Пойдем, увидишь сам, - сказал Герлах и, взяв его за руку, слегка подтолкнул к ближайшей двери.
   За дверью оказался длинный коридор с входами в кельи. Археолог открыл ближайшую дверцу.
   Скромное ложе, скамейка, в глубине небольшое открытое оконце.
   Монах подошел к окну. Отсюда была видна обширная долина, уже погруженная в предвечерний сумрак. Только далеко, на склоне противоположного холма еще горели в лучах заходящего солнца стены каких-то современных зданий. Росший по склонам монастырского холма лес лежал внизу, так что вершины деревьев кое-где выступали над краем бетонной плиты, поддерживающей старый фундамент монастырского строения.
   - Что это? Зачем? - обратился Мюнх к Герлаху. - Тут же была дорога!
   - Дороги нет. Тут когда-то был оползень, - объяснил археолог. - Часть склона рухнула. Кажется, еще в семнадцатом веке. Восемьдесят лет назад, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение склона, была выложена бетонная подпорка.
   - Когда был оползень?
   ~ Лет триста назад. Тогда ворота заложили кирпичом и, видимо, сделали новый колодец во дворе. Потому что тот, в саду, был засыпан. Однако, я думаю, остались какие-нибудь следы, которые удастся обнаружить с помощью зондирования.
   Они вышли в коридор.
   - Где была твоя келья? - спросила Кама.
   Мюнх поднял на нее глаза, но, видимо, вопрос не дошел до его сознания, потому что спустя минуту он Спросил:
   - Ты что-то сказала?
   - Я спрашиваю, где была твоя келья?
   По лицу Мюнха прошла нервная дрожь.
   - Моя келья?.. Не здесь. С другой стороны. Ближе к часовне.
   Дверь в монастырскую часовню располагалась рядом с покосившейся колоколенкой, там, где сходились два уцелевших крыла здания. Мюнх остановился на пороге и опустился на колени на большой, выщербленной от времени плите.
   Чтобы не мешать погруженному в молитву Мюнху, Дарецкая, Герлах и Микша, беседуя вполголоса, присели около колодца. Разумеется, тема могла быть лишь одна: как прошло испытание.
   - Либо это какой-то крупный исследователь, о котором, как это ни странно, я ничего не слышал, - взволнованно сказал археолог, - либо... не знаю, даже что и подумать. Он прекрасно во всем ориентируется, словно действительно был здесь четыреста лет назад... В некоторых случаях его замечания проливают новый свет на спорные вопросы. Например, этот колодец в саду. Надо проверить.
   - Значит, ты считаешь, что это действительно может быть инквизитор Мюнх?
   - Этого я не говорю, но... - Герлах замолчал, так как именно в этот момент монах кончил молитву, наклонился, поцеловал каменную плиту и встал.
   Герлах подошел к нему и спросил, показывая на плиту:
   - Что это за камень?
   - Тут лежит настоятель монастыря Альберт фон Градек. В юности он был великим грешником. Но господь простил его. Умирая, он приказал похоронить себя здесь, у порога. Чтобы все топтали его могилу.
   - На плите была какая-то надпись. Теперь буквы стерлись...
   - Тут были только инициалы: А.Ф.Г. И год: 1583. Больше ничего.
   - Ты его знал?
   - Да. Я был здесь, когда он умирал... Надпись выбил в камне брат Гильдебрандт. Плита была больше, гораздо больше... Но треснула... Брат Гильдебрандт сделал из обломка еще одну... Маленькую. С молитвой за упокой души отца Альберта. Ее вмуровали в колонну. В часовне.
   - Ты можешь показать это место? - нервно прервал Микша.
   Мюнх молча вошел в часовню.
   В полумраке, почти вслепую, отыскал нужную колонну и табличку.
   - Здесь! - он наклонился и коснулся плиты. - Мне казалось, она была выше, - удивленно заметил он. - А сейчас она у самого пола...
   - Ты прав. Она была выше, - подтвердил археолог. - В восемнадцатом веке пол подняли на шестьдесят сантиметров.
   Он сказал это шепотом, словно более громкий разговор мог нарушить тишину отдаленных веков, замкнутую в старых стенах святилища.
   Уже наступила ночь, когда они спускались с холма. Герлах и Микша шли впереди, освещая фонариком дорогу. За ними Мюнх, последней шла Дарецкая.
   Еще до посещения монастыря было решено, что они переночуют в павильоне отдыха. Теперь план изменили, так как Герлах хотел утром вернуться со своими ассистентами, чтобы провести подробные исследования и проверить точность информации Мюнха.
   Шли молча. Говорить никому не хотелось. За все время Герлах и Микша перебросились лишь несколькими фразами.
   Мюнх молчал. Кама все время старалась идти рядом с ним и, хотя в темноте не видела его лица, прекрасно понимала, что он ведет сам с собой какую-то отчаянную дискуссию. Несколько раз до нее долетали обрывки фраз, произнесенных шепотом по-латыни.
   - Зачем? Зачем, господи?.. Прости мне слабость мою... Дай знак... Смогу ли... Будь милосерден...
   В самолете он, казалось, успокоился. Всю дорогу творил вечернюю молитву. Видимо, он уже принял какое-то решение, потому что перед самой посадкой в Радове схватил за руку сидящую рядом Каму и, молитвенно глядя ей в глаза, спросил:
   - Мы можем сегодня поговорить?
   - Конечно. Я зайду к тебе после ужина. Стефу тоже прийти?
   - Нет, нет. Только ты.
   Она чувствовала, что кризис, начавшийся, а может, только прорвавшийся наружу во время инцидента на пляже, начинает вступать в решающую фазу.
   10
   В таком состоянии Кама не видела Мюнха давно. Правда, она понимала, что по возвращении из урбахского монастыря ее ждет нелегкий разговор. Однако не ожидала, что реакция Модеста после встречи с прошлым будет столь бурной. Теперь, когда он стоял перед нею, воздев руки, он вновь казался тем же странным, полусумасшедшим монахом, которого несколько месяцев назад привез в Институт Микша.
   - Ты мне скажешь! Поклянись, что скажешь! - нервно повторял Модест.
   - Конечно, скажу. Если только смогу...
   - Поклянись!
   Он настойчиво смотрел на нее.
   - Клянусь.
   - Если позволит Он... Да... да... Все зависит от Него...
   - Скажи же, наконец, в чем дело?
   - Нелегко сказать... Не удивляйся... Я несчастный, глупый человек. Надломлен дух мой... Я думал... Я долго думал и... ничего не знаю... Не понимаю. Наверно, я не должен спрашивать... Нельзя спрашивать? Да?
   - Чего ты не понимаешь?
   - Зачем? Зачем? Зачем я здесь? Я знаю, что делаю не то... Пути всевышнего неисповедимы. И не мне пытаться понять их. Но я все время думаю... Я больше не могу... Спрашивать грешно? Конечно, грешно!
   Пот выступил у него на лбу.
   - Не грешно, - сказала Кама. - Спрашивать, Модест, надо всегда. Только не знаю, смогу ли я ответить на твои вопросы. Ты хочешь знать, как ты оказался здесь, среди нас? Как это случилось? Этого мы не знаем. Пока еще не знаем. Есть лишь предположения, но этого мало. Однако, я убеждена, мы найдем ответ и на этот вопрос.
   Он отрицательно покачал головой.
   - Нет! Нет! Не то. Как это произошло, я знаю. Я помню... Злые силы... Но я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю: зачем, зачем я здесь?
   - То есть как "зачем"? - нахмурила она брови. - Я тебя не понимаю. Попытайся объяснить понятнее.
   - Господь наш ничего не делает без цели, - сказал он по-латыни. - Пути его неисповедимы. Так должно быть. Я понимаю, но... Наверное, ты знаешь зачем. А говорила: спрашивать не грех.
   - Я еще не очень понимаю, о чем ты. Что я должна знать?
   - Я видел сегодня там... в Урбахе. Это действительно был Урбах. Те же стены... Только прошло время... Это Земля... - пытался он объяснить. - Это тот же самый мир. Но другой... какой-то... не такой... Я не понимаю: почему? Ты говорила: мир изменился... И еще говорила, что это хорошо... Но тогда... в моей прежней жизни... я верил: правда божья победит. Царство божие... Где оно, это царство? Я не знаю... Не понимаю. Смотрю и вижу... Да. Это тот же мир. Те же стены, тот же дом божий, парк, галереи... Те же колонны в часовне, камень на могиле отца Альберта... Это ничего, что надпись стерлась. Я понимаю, время идет, прошли века... Но ведь есть же бог! Христос, его учение... А сейчас... я смотрю и не могу понять. Я думал это царство божие. Но нет. Потом я думал, что это мираж... дьявольское наваждение... искушения... Но нет. Пожалуй, нет. То, что я видел сегодня, было в действительности... Кто ты? - напряженно всматривался он в ее лицо. - Я не знаю, кто ты. Кто Стеф и кто доктор Балич... профак Гарда и другие достойные мужи? Вы добры... ко мне... Но... вы не говорите... никогда не говорите... о Нем!
   - О ком?
   - О боге. О господе нашем. Где Он? Если это мир без бога, то... - Мюнх осекся, и его глаза наполнились изумлением.
   Кама давно ожидала этого вопроса. Она прекрасно понимала, что процесс адаптации, но сути дела, до сих пор носил лишь внешний, формальный характер. Она рассматривала его, как подготовку к решительной попытке преобразить психику этого человека. Но только сейчас она по-настоящему поняла, какие трудности ее ждут.
   - Успокойся, - сказала она как можно мягче. - Мир, в котором мы живем, еще не совершенен, но он, несомненно, лучше, чем тот, в котором ты жил четыре века назад. Ты еще слишком мало живешь среди нас, слишком мало еще видел, чтобы судить о нем.
   - Знаю. Я стараюсь понять, но это нелегко. Скажи, - схватил он ее за руку. - Скажи! Цель, какова цель?
   - Цель? Чего?
   - Того... что я... здесь. Чего хотел господь? Это награда? А может быть, кара?
   - Это не награда и не кара. Каким-то образом ты оказался в нашем времени. Кто это сделал и для чего, мы не знаем. Но поверь мне, кара или награда здесь ни при чем.
   - И все-таки... Те дьяволы... демоны...
   - В нашем мире нет демонов. Я тебе уже говорила.
   - Ну, да... - неуверенно согласился он. - Хвала господу, но... Это невозможно!
   - Что невозможно? Что здесь нет дьявола?
   - Нет. Нет. Я тебе верю. Стараюсь верить... Но невозможно, чтобы не было цели. Все имеет цель. Если не кара и не награда, то... задание. Скажи. Что я должен делать? Как служить Всевышнему?
   - Попытайся понять...
   - Да! - резко прервал он. - А ты? Как служишь ты? - он впился в нее взглядом. - Кому служишь?
   - Людям.
   - Человек - прах. Прах - тело его. Разве ты заботишься о душе человека?
   - Да, - подняла она голову. - Да. Именно в этом моя задача.
   Одновременно она подумала, как неверно он может истолковать смысл ее слов.
   - И о моей душе тоже? - спросил он взволнованно.
   - С того момента, как ты появился здесь, прежде всего о твоей.
   - И ты борешься с сатаной?
   - Можно сказать и так, - улыбнулась она своим мыслям.
   - Нет, - покачал он головой. - Все не так, как ты говоришь! Я чувствую... Не так! Этот мир... мир греховный! Я видел...
   - Что ты видел? - внимательно взглянула на него Кама.
   - И ты еще спрашиваешь? Ты же знаешь... Там, в тех кущах... возле воды, на песке... То, что я там видел... это истина? Скажи?
   - Истина. Ну и что из того, если увиденное тобой не было ни сном, ни сатанинским наваждением? Почему это должно быть доказательством греховности нашего мира?
   На какой-то момент он словно бы смутился, потом ответил, избегая ее взгляда:
   - Не о тебе... я хотел говорить. Ты должна быть такой же... как другие. Я уже понял... Значит, так нужно... Микша мне объяснил...
   - Не уверена, что ты правильно его понял. За последние века многое изменилось, и то, что тебе кажется греховным, сегодня никого не возмущает. Да, мы обнажаем тело, но это продиктовано прежде всего заботой о здоровье человека. С этим ты должен согласиться.
   - Все не так, как говоришь ты. Тело - источник греха. Разве годится наблюдать его обнаженным?
   - В чем ты видишь этот грех?
   Он ссутулился, словно под непомерным грузом, и, не глядя на Каму, сказал:
   - Оно рождает плохие мысли.
   - Уверяю тебя, во мне тело человека не пробуждает никаких дурных мыслей. Если вдобавок оно молодо, здорово, гармонично развито, закалено воздухом, солнцем и водой, оно может вызывать только хорошие мысли. И это правильно. А если оно в ком-то и пробуждает скверные мысли, значит источник этих мыслей не в обнаженном теле, а в больной душе того, кто не может на него смотреть как должно.
   - Ты думаешь... больна моя душа? - прошептал он тревожно, поняв смысл намека.
   Она утвердительно кивнула головой.
   - А если все не так, как ты говорить? - с трудом выдавил он.
   - А как же?
   - А если ваше время... это время... упадка? Я смотрю и вижу. Я ходил о тобой, я даже пытался сам... Эти люди - молодые, пожилые, даже дети... даже старики... Неужели это дети божьи?!
   - С того времени, когда жил ты, произошли большие перемены, но ты убедишься сам, что человек стал лучше.