Страница:
Она кричала все громче, все пронзительней, пока ее снова не брали на руки. Она замолкала, покуда не оказывалась в кроватке. В первое время Льюиса это даже развлекало, но чем больше он не высыпался, тем больше свирепел. Зато Элен стойко переносила бессонные ночи, при первом же писке послушно вылезая из кровати. Дни стали походить на какой-то бесконечный конвейер: бутылочку прокипятить, бутылочку наполнить, перепеленать, промокнуть, присыпать... Иногда он готовил молочную смесь или кормил Кэт из бутылочки, в те редкие минуты, когда она не капризничала, но пеленки... нет, это совсем не мужское занятие.
Через пару недель он попытался завести речь о няне, ведь все равно им скоро нужно будет уезжать в Париж. Элен категорически отказалась. Тогда они в первый раз и поссорились. Льюис кричал, что ей нужен только ребенок, а на него ей плевать, в довершение приятной беседы он уговорил полбутылки виски, после чего, естественно, заснул, "зато выспался", огрызнулся он на следующее утро.
Еще через день, окончательно оправившись от похмелья, он почувствовал раскаяние. Если бы хоть любовью можно было заниматься, вздыхал Льюис, он не ощущал бы себя лишним. Но врач запретил, на целый месяц, а тонкие намеки Льюиса на то, что имеются иные способы облегчить его страдания, Элен пропускала мимо ушей. Забравшись вечером под одеяло, она мгновенно засыпала; он лежал рядом, изнемогая от жгучей обиды и желания, нервы его были натянуты до предела. Лежал и ждал, когда начнется младенческий крик. Часом раньше, часом позже - все равно ведь начнется; обычно ждать приходилось недолго.
Между тем к концу второй недели участились звонки Тэда, пора было собираться в Париж; Льюис часто ловил себя на том, что с непростительной укоризной всматривается в треугольное личико Кэт. Какая несправедливость. Он не чувствовал, что это его дочь, хотя так ждал ее рождения. И теперь он должен был делать вид, что любит ее, он дал себе обещание заботиться о ней - а что получает взамен? Кто оценит его жертву, его великодушие? Никто!
Он решил пока не выяснять отношений. Лучше промолчать. Тем более что в тот день они ждали няню, а через три дня должны были ехать в Париж. Только вдвоем.
И вот наступил долгожданный день. Льюис втайне ликовал. Не только потому, что они побудут наконец вдвоем и ему дадут выспаться после бессонных ночей, главное - он настоял-таки тогда на своем. Хотя Элен ни в какую не хотела уезжать без дочери. Изводила до самой последней минуты.
Но Льюис был неумолим, перечисляя в ответ на уговоры столь веские аргументы, что Элен нечего было возразить. Турне затеяно ради рекламы их фильма. А зачем тащить с собой такую крошку? Ведь все равно у Элен не будет свободной минуты - интервью, фотографы, встречи со зрителями; ведь на ней же держится фильм. Льюис не сомневался, что Тэд сказал бы ей то же самое, и с легкой совестью повторял это снова и снова. И вообще, какие-то несчастные три недели, Элен утром и вечером будет звонить сюда, няня у них опытная, гораздо опытней самой Элен, ввернул Льюис, а если что, и Энн Нил всегда выручит. По правде говоря, эта Энн надоела Льюису хуже горькой редьки, типичная лесбиянка, чует его сердце, неспроста она такая добренькая, небось хочет совратить Элен. Но в качестве аргумента ему сгодилась и она. Вдвоем они наверняка справятся, твердо сказал Льюис.
- И потом, ты не только мать Кэт, ты еще и моя жена, - веско заключил он. Немного подумав, добавил: - И актриса.
На самом деле Льюиса не трогала ни премьера, ни свора журналистов, которые, по словам нанятого Тэдом рекламщика, умирают от любопытства. Он мечтал о номере в "Плаза Атене", о полюбившемся ему балкончике, где они вдвоем будут завтракать, греясь на первом весеннем солнышке; он мечтал о широчайшей двуспальной кровати, где можно будет неторопливо, со вкусом, предаваться с Элен любви, не боясь, что по нервам вот-вот полоснет надсадный плач Киски.
Какой радостью - давно забытой - было вести Элен к черному лимузину, который должен был домчать их в аэропорт. Как легко вдруг стало на душе. А Элен все тянула. В дверях стояла Мадлен с Кэт на руках, за ее спиной Энн, которая почему-то смотрела на небо; Элен никак не могла заставить себя уйти. Льнула к дочери. Целовала ее. В тысячный раз твердила Мадлен, что и как нужно делать. Льюис, уже в машине, барабанил пальцами по колену. Уже девять. Он высунул голову из окошка:
- Элен! Поторопись. Мы опоздаем на самолет. Элен пришлось оторваться от дочери. Она забралась на заднее сиденье. Молча. Только щеки ее горели.
Как только автомобиль тронулся, Льюис сжал в ладонях ее руку. На полдороге к Хитроу он уже забыл о своей досадной неприязни к малышке. На расстоянии Кэт снова казалась ему чудным ребенком. Он провел пальцами Элен по своему бедру, потом притиснул их к паху.
- Это будет наш второй медовый месяц, - тихо сказал он.
* * *
Как только черный лимузин скрылся за поворотом, Энн и Мадлен переглянулись. Энн посмотрела на часы, потом на спящую Кэт. Задержавшись еще немного у открытой двери, они вернулись в дом. Чуть погодя Мадлен покормила девочку и, перепеленав, уложила в кроватку. Стараясь не шуметь, на цыпочках спустилась в гостиную.
Энн курила у камина, задумчиво глядя на огонь. Женщины опять переглянулись и выжидающе прислушались. Так прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Ни звука.
Мадлен, которая родилась в Ландах<Местечко на Атлантическом побережье Франции.>, образование получила в элитарном английском Нортлендском колледже, которая четыре года успела проработать няней в яслях, между прочим три из них вместе с сестрой Энн, от нее она и получила отличные рекомендации, "очень опытная няня". Мадлен вздохнула и тоже села у камина. Чуть пожав плечами, она взглянула на Энн:
- Incroyable<Невероятно (фр.).>. Она будто знала.
Ничего ей не ответив, Энн потушила сигарету. Посидев еще немного, отправилась к себе в студию взять портрет Элен, законченный ею месяц назад. Вернувшись, она с досадой посмотрела на холст: нет, ей все-таки не удалось передать то, что она хотела. Не удалось схватить нечто важное в этом прекрасном лице. В последний раз с раздражением взглянув на портрет, она принялась осторожно его упаковывать. Это занятие отвлекло ее от угрызений совести. Она любила Элен, и ей не слишком нравилась вся эта затея.
В десять Мадлен, которой тоже было не по себе, пошла на кухню варить кофе. В десять тридцать, секунда в секунду, раздался телефонный звонок. Женщины вскочили и молча переглянулись. Энн не спеша затянула последний узелок на веревке и сняла трубку.
Старинный ее друг, Кристиан Глендиннинг, она знала его с детства, сообщал, что Льюис и Элен десять минут назад поднялись по трапу. Самолет только что улетел.
- Никакой паники, - твердо сказал Кристиан, когда Энн кинулась что-то ему объяснять. - Я сейчас позвоню на Итон-сквер. Он будет у вас через пятнадцать минут. Если не раньше.
Черный "Роллс-Ройс" плавно подкатил к коттеджу уже через десять минут. Энн пошла открывать, а Мадлен встала у окна. Она сразу его узнала, и неизменный черный его костюм... вот он идет по тротуару, подходит к двери... Радостный возглас Энн, потом дверь в прихожей отворилась.
Мадлен залилась румянцем. Он здесь, тот, кто был так добр к ней и ее сестричке, и к маленькому Грегуару, ради него она взошла бы на костер...
Увидев его, она сделала неловкий реверанс.
- Мадлен.
- Monsieur le baron...
Ему не пришлось задавать вопросов, женщины все поняли по его глазам и вдруг затвердевшим скулам. Энн затворила дверь.
- Она наверху. В комнате справа. Спит. Эдуард мягко коснулся руки Энн.
- Не волнуйтесь. Я недолго, обещаю вам.
Они слышали, как он поднимается, и вот шаги замерли. Скрипнула дверь, потом - не сразу - захлопнулась.
Мадлен, девушка очень романтичная, чего никак нельзя было предположить, взглянув на это суровое смуглое личико, опять со вздохом опустилась на стул. Энн Нил, к романтизму абсолютно не склонная, была настолько потрясена лицом Эдуарда, что тоже села, очень прямо, отсчитывая минуты, в которые она рискнула пожертвовать своей новой дружбой ради дружбы старой. Ей вспомнилось, когда она впервые увидела Эдуарда, как раз в день его шестнадцатилетия, и тот ужасный поход в театр, затеянный Жан-Полем. Ради Изобел, ради нее одной она решилась на сегодняшнее, она так ее любила, и ради Эдуарда, конечно, он всегда ей был симпатичен, хотя она не понимала его. Все-таки мужчины кошмарные мазохисты. Ну кому, кому нужны эти муки? Энн пожала плечами и нервно затянулась новой сигаретой.
Тем временем Эдуард, боясь пошевелиться, склонился над кроваткой. Девочка уже не спала; молча размахивая перед собой стиснутым кулачком, она бессмысленно смотрела на Эдуарда. А он не мог отвести глаз от этой миниатюрной копии его самого. Элен передала ей свои безупречные черты и бледно-золотистую теплоту кожи, но эти черные как смоль волосы, как у него и у его отца, но эти темные, неповторимого оттенка синие глаза, опушенные темными ресницами, - это, конечно, глаза рода де Шавиньи. Тут девочка моргнула, как бы молча с ним соглашаясь, и он наклонился ближе. Ведь у него так мало было времени.
Эдуарду очень редко приходилось держать на руках младенцев, и он очень нервничал. Дрожащими руками он распеленал маленькое тельце и осторожно подсунул ладонь под круглый затылок. Он боялся, что она расплачется, но она молча смотрела на него томно-пьяным взглядом, неопределенным, как у всех новорожденных. Эдуард поднял девочку. Сердце его сжалось от боли, как только он ощутил у себя на руках хрупкое невесомое тельце. Еще раз посмотрев на маленькое личико, он осмелился прижать ее к своему плечу. Шелковистые волосы слабо щекотали ему щеку. Он вдохнул теплый молочный запах младенческой кожи. Потом ее головка наклонилась, и она чуть слышно рыгнула, видимо, это доставило ей удовольствие. Эдуард легонько ее шлепнул, и она вдруг ткнула сжатым кулачком в самые его губы.
Маленький рот стал жадно что-то искать, потом раскрылся, сладко зевая. Какой узкий розовый язычок, точно у котенка. Эдуард согнул палец и поднес его к ищущему рту. Девочка принялась старательно его сосать, и так сильно... потом почему-то расплакалась. Плач ее напоминал икоту, личико сразу сморщилось, покраснело. Сам не зная почему, Эдуард сильнее прижал ее к плечу. Плач прекратился.
Подождав, когда она совсем успокоится, он осторожно опустил ее, поддерживая обеими ладонями. Потом снова заглянул в ее синие глаза, которые смотрели на него очень серьезно.
- Настанет день, - сказал он ей, своей дочке. - Обязательно настанет, когда я вернусь к тебе. Обещаю.
Уложив дочку в кроватку, он заботливо ее укутал.
Постоял над ней еще немного, зная, что надо, надо уходить, иначе он просто не сможет уйти отсюда... Он решительно развернулся и направился к лестнице. Дверь во вторую спальню была слегка прикрыта, и в просвет виднелась медная спинка двуспальной кровати. Эдуард отвел глаза.
Он спешно попрощался с женщинами; Энн вручила ему портрет Элен, она писала его по просьбе Эдуарда.
Он до вечера не решался распаковать портрет. И тогда только, зная, что теперь ему уже никто не помешает, он сорвал бумагу - и долго-долго смотрел.
В тот же вечер, но позже, он ужинал с Кристианом, который какое-то время не задавал ему вопросов, но наконец не выдержал.
- И что ты надумал? - спросил он, выпив для храбрости изрядное количество виски.
Эдуард, как всегда невозмутимо-спокойный, был искренне удивлен этим вопросом.
- Как что? Ждать. Что же еще?
- Ждать? И сколько? - вырвалось у Кристиана; сам он терпеть не мог ожиданий.
- Сколько требуется, - услышал он в ответ.
Кристиан вздохнул. Ему страшно хотелось заставить Эдуарда действовать, и немедленно. Но он знал, что это бесполезно. Эдуард умел ждать, и его терпение всегда вознаграждалось. Тысячи мелодраматически завлекательных планов пронеслись в горячей голове Кристиана. Но только он открыл рот, как его друг - так он и знал! - деликатно, но твердо перевел разговор на другую тему.
ЭДУАРД
Париж - Сен-Тропез
1962
- Представляете, рак, - выдержав для приличия паузу, Филипп де Бельфор принял из рук Эдуарда стакан с виски, потом с торжественной многозначительностью покачал головой. - Кошмар. Еще полгода назад был здоровяк, каких мало. Все на покой собирался, мог себе позволить, я слышал, он очень удачно поместил свои капиталы. Мы с ним как-то завтракали, он тогда устриц заказал. Я и говорю ему: "Бришо, ты везучий, всегда знаешь, на что ставить. А чем ты будешь заниматься на пенсии, у тебя же будет куча свободного времени?" И знаете, что он ответил? "Буду тратить деньги, Филипп, - так и сказал. - Я столько лет их копил, пора уже и тратить. Надо жить сегодняшним днем, завтрашнего у меня может просто не оказаться".
Его постная физиономия на миг исказилась от тайной злобы. Но он быстренько взял себя в руки.
- И ведь действительно не оказалось завтрашнего дня. Полгода - и конец. Кошмар. Непостижимо. Бедняга Бришо. Особой дружбы между нами не было, но не о том речь. Никто не волен знать, что ему уготовано. М-да, да. Sunt lachrimae rerum - сразу вспомнилось мне. "Плачем о жизни" - так точно. Впрочем, бедняга Бришо не слишком увлекался поэзией.
- "Плачем о вещах", - негромко возразил Эдуард.
Де Бельфор поднял взгляд от стакана.
- Что-что?
- Rerum. Тут имеются в виду "вещи", а не "жизнь". Вергилий специально, наверно, выбрал слово с двояким смыслом.
На сей раз на физиономии Бельфора мелькнуло раздражение, но он снова взял себя в руки.
- Согласен. Что делать, забываю, никогда не был силен в классике. Помолчав, он тяжко вздохнул. - Кого жаль, так это его жену. Одиночество страшная штука. Наверное, они были привязаны друг к другу. И вдруг такое... Вы были на похоронах?
- Был.
- Я очень хотел пойти. Но, увы, обстоятельства не позволили. - Де Бельфор слегка поерзал на стуле. - Обстоятельства сильнее нас. У меня не было ни секунды. Очередные переговоры в Лондоне, как раз самый ответственный этап. Безумно ответственный. Я не мог пустить эти переговоры на самотек, слишком большой риск.
- Понимаю, понимаю, - вежливо посочувствовал Эдуард.
Он выжидал. Было уже почти шесть часов; они сидели в дальнем конце кабинета, предназначенного для неофициальных встреч, обставленного предельно просто. Строгие обитые черной кожей кресла, строгий из хромированного стекла столик, полотно Поллока на стене: де Бельфор поглядывал на картину прищуренными глазами, будто прикидывал ее размеры.
Эдуард, рассчитывавший еще два часа поработать, потом поужинать с Кристианом, потом отправиться к матушке на день рождения, уже терял терпение. Де Бельфор очень настаивал на встрече и вряд ли явился к нему в офис, чтобы оплакать потерю Бришо. Что-то было у него на уме, но он умел напустить туману. К своей цели он подкрадывался кругами, точно краб к жертве.
Вот и теперь он был подозрительно задумчив и машинально передвигал стакан к себе и обратно. То ли скорбел о своем недавнем соратнике Бришо, то ли изучал собственное холеное отражение в стеклянной столешнице, поди догадайся. Одно Эдуард знал точно: в последнее время де Бельфор предпочитал неофициальные встречи. Предлоги для встреч он находил сугубо деловые, но явно старался придать этим встречам некую фамильярность, эдакую родственную теплоту. Таились, таились тут и иные причины. Не только желание добиться повышения по службе - это-то было очевидно, - но, похоже, де Бельфор почему-то не мог без них обойтись. Не мог, несмотря на едва сдерживаемое отвращение...
- Да, кстати, о ценах на отели Ролфсона, - сказал де Бельфор, помолчав чуть дольше, чем обычно. - Я бы хотел обсудить некоторые моменты, если вы позволите...
- Я весь внимание.
Все выглядело очень убедительно: естественное волнение по поводу давно запланированной бароном де Шавиньи покупки целой сети престижнейших английских отелей. Де Бельфор возглавлял у де Шавиньи гостиничное дело; это была солидная должность, де Бельфор неплохо себя зарекомендовал в качестве администратора: хваткий, напористый. Эдуард исподволь к нему приглядывался. И решил доверить ему гостиницы, пусть при них и остается, пусть это будет его царство; однако де Бельфор рассчитывал на другое.
Но пока он помалкивал о своих амбициях. Он уже не тот недотепа, который сдуру связался с таким слабаком, как покойный Бришо. Теперь-то он умел не доводить удобную независимость до опасной черты, до откровенной оппозиционности. Не надо лезть в бутылку из-за пустяков. Де Бельфор ждал, и Эдуард знал это, ждал дня, когда можно будет раскрыть карты, взять реванш. Лучше бы с этим типом не иметь дел, думал порой Эдуард, проще говоря, избавиться от него. Но он почему-то ему потворствовал. Выслушивая прожекты де Бельфора, которые тот действительно не мог осуществить без его помощи, Эдуард никак не мог понять, почему он терпит этого выскочку.
Наверное, потому, что он развлекает его, решил де Шавиньи, с интересом наблюдая, как тот допивает свое виски. Эдакий придворный Кассио в его компании, на амплуа злодея в табели о рангах. Неужели я так устал, что мне нужен катализатор вроде этого пакостника, с горечью подумал Эдуард, неужели только его "соперничество" заставляет меня быть все время начеку, в рабочей форме?
- Стоит ли нам и впредь держаться "Монтегю Смита"? - спросил Эдуард, вставая. Де Бельфор тоже вынужден был подняться.
- Да вроде у нас с этим банком раньше не было осечек. Но теперь... мало ли что, вдруг цены подскочат, а сделка нам предстоит особая. Может, не мешает подумать о новом банке? С более, так сказать, более смелым почерком? Впрочем, вы правы. Разумнее держаться уже проверенного "Монтегю Смита"... безусловно.
Он двинулся к выходу и только у самой двери обернулся. Получилось очень натурально, но не очень кстати. Эдуард видел, что де Бельфор заметил свой промах.
- Ах да, чуть ведь не забыл. Бедный наш Бришо. Как быть с его местом в правлении? Вы будете подыскивать ему замену?
Он выдал себя с головой. Он старался сохранить равнодушие, но видно было, как напряглись его мускулы. Он отчаянно боролся со своим лицом, пытаясь удержать на губах небрежную улыбку, но в глазах был страх и хищный блеск.
Эдуарду стало почти жаль его: так потерять голову из-за дурацких своих амбиций, так себя выдать... Карабкается, карабкается наверх, хотя наверняка не знает, что ему делать, если он действительно доползет до вершины.
Взгляды их встретились: де Бельфору не удалось скрыть вызов. Он попросту был написан на его лице, вместе со всей неприязнью, завистью, со всей решимостью доказать самому себе, что он лучше. Он был неглуп и сразу понял, что дал маху, и хотел уже смущенно откланяться, как вдруг услышал:
- Филипп. - Да?
- Как только закончите дела с гостиницами Ролфсона, считайте, что место Бришо за вами.
Де Бельфор ничего не сказал в ответ, только вспыхнул. В глазах отразились удивление и подозрительность, потом сквозь них опять проступило легкое презрение и торжество. Де Бельфор быстро взял себя в руки, сдержанно поблагодарил, заверил в том, что он вечный должник - все очень пристойно и тактично, без лишних излияний.
Наконец дверь захлопнулась, и Эдуард вернулся к столу. Он знал, что поступил неосторожно. Его мучили сомнения, но он с досадой отогнал их прочь. Ну пусть войдет в правление; если слишком разойдется, в любой момент можно будет поставить его на место... И все-таки Эдуард был слегка озадачен своей снисходительностью. Это не давало ему покоя весь вечер.
- А я ведь дал-таки ему то, чего он так добивался. Место в правлении, - признался он за ужином Кристиану.
- И что?
- И ничего. Зачем я это сделал? Сам не знаю. С какой стати я потакаю его амбициям?
- Ты хочешь сказать, с какой стати ты вложил ему в пальцы наточенный нож и подставил спину?
- Ну не совсем. Положим, нож подходящий у него и так найдется. А спину я подставлять не собираюсь.
- О господи, кто тебя знает? - Кристиан пожал плечами. - Ты ведь жуткий извращенец. Обожаешь что-нибудь страшненькое. Вспомни, как ты водишь машину.
- Машину я вожу замечательно, - с некоторой обидой отозвался Эдуард.
- Это ты-то? Да ты же лихач, - поддел его Кристиан. Потом осторожно продолжил:
- Тебе некуда девать энергию, вот и лезешь на рожон. Сложись все по-другому, ты вел бы себя иначе.
- По-другому?
Кристиан почуял в голосе Эдуарда холод и, насупившись, отвел глаза:
- Брось, знаешь же, о чем я.
Последовала неловкая пауза. Кристиан смущенно кашлянул, потом виновато выдавил:
- Прости.
- Не за что. Ты все правильно говоришь. Эдуард опустил глаза, и Кристиан вздохнул, зная, о чем его друг думает. Он закурил сигарету, затянулся. Да, досталось бедняге. Два с половиной года. Немного выждав, он рискнул сказать.
- Я не говорил тебе? Видел ее последний фильм. Здесь этот фильм пока не знают, верно? Я в Лондоне смотрел. Думаю...
Тут Эдуард поднял глаза и так глянул на Кристиана, что тот не знал, стоит ли продолжать.
- ...По-моему, она там просто замечательна, - смущенно закончил он.
- Я рад, что тебе понравилось, - Эдуард кивнул официанту, чтобы тот принес счет.
У Кристиана сжалось сердце. Он слишком хорошо знал это его выражение лица и старательно беззаботный голос.
- Ладно, - как ни в чем не бывало сказал он. - Давай-ка закроем тему.
Да, закрыть тему совсем бы не мешало, подумал Эдуард после, расставшись с Кристианом, когда забирался в свой черный "Астон-Мартин". Нажав газ, он поехал к дому матери.
Закрыть, забыть, покончить с этим наваждением - ничего другого он не желал так сильно. Нужно что-то предпринять, в который раз внушал он себе, что угодно, лишь бы разрубить этот узел.
Попробовать найти замену. Ведь что ему, бывало, говаривал Жан-Поль? "Любовь? Малыш, не верь этим байкам. Смывайся при первых же симптомах, лучшее лекарство - завести новую подружку..." И он добросовестно искал лекарство, особенно в этом году. Вечеринки, банкеты, приемы вроде сегодняшнего в доме его матери. Собираясь в гости, он решал: сегодня. Любая, он согласен на любую. Настроившись по-боевому, он входил в комнату. Всматривался. Рыжая головка. Белокурая. И брюнетка тоже имеется. Ей-богу, ему достаточно, чтобы приглянулась хотя бы масть. Иногда он даже и выбирал, чаще первую попавшуюся на глаза. Ну а дальше? Дальше, независимо от того, понравился ли он избраннице или не понравился, ему всякий раз делалось тошно. От банальности, от отвратительной бессмысленности намеченного романа. Его решимость таяла как дым, и он опять уезжал из гостей один.
Матушка, чувствуя, как он злится на себя, на свою неодолимую привередливость, взяла себе за правило знакомить его с подходящими претендентками. Его строптивость только разжигала ее азарт. Непонятно почему, она испытывала какое-то циничное наслаждение, разыгрывая из себя Пандара<Пандар - сводник в пьесе В. Шекспира "Троил и Крессида".> на бесконечных обедах, ужинах, светских раутах вроде сегодняшнего.
Моника, Сильвия, Гвен, Хэриет - вы знакомы? Позвольте вам представить моего дорогого сына...
Эдуард смотрел, как ловко она пробивается к нему сквозь толпу гостей. Кому-то слово, кому-то поцелуй; розовый шифон слегка колышется, на шее поблескивает жемчуг, безупречный цвет лица, неподвластная годам стройность... А ведь ей сегодня шестьдесят семь; Эдуард вспомнил, как он, распахнув дверь в классную комнату, увидел ее в объятиях Глендиннинга. Все тот же излюбленный розовый цвет - издалека вообще не догадаешься, что перед тобой почтенная дама. Сцена в классной - неужели это было двадцать лет назад?
- Дорогой мой. Ты припозднился. - Она чмокнула воздух у его щеки. Вечер уже завершается.
- Что-то не похоже, - улыбнулся Эдуард. В комнате для приемов было человек восемьдесят, и уходить явно никто не собирался.
Слава богу, он не явился сюда раньше.
Он вложил в материнскую ладонь небольшую коробочку. Там покоилась брошь из бриллиантов и жемчуга, отец еще в двадцатые годы заказал ее Влачеку. Довольно трудно было разыскать ее и выкупить, но он по наивности решил, что матери приятно будет получить ее, в память о Ксавье.
- Ах, Эдуард, какая прелесть. Спасибо.
Она положила коробочку на столик, даже в нее не заглянув, и с девической живостью схватила его под руку.
- Пойдем, пойдем. Не сопротивляйся...
- Мама, я ненадолго. Утром уезжаю в Нью-Йорк, - пробовал протестовать он, но Луиза не слушала. Она потащила его через весь зал, и сразу, как всегда, началось перешептывание, головы повернулись в его сторону, смолкло на миг жужжание голосов.
Наталья. Женевьева. Сара. Моника. Консуэла - изысканная, яркая, экзотичная, настоящая орхидея. Шарлотта из племени вездесущих Кавендишей, великолепный образчик англосаксонской Афины, рослая, статная, белокурая.
Эдуард сразу вошел в роль; не так уж трудно после долгой практики. Он был вежливо-внимателен, изображая приличествующий ситуации интерес. Сбегу через полчасика, подумал он, пока Шарлотта журила его за то, что он не поехал зимой в Гстаад, заставил всех скучать... Полчаса, и ни минутой больше, пусть даже ему достанется от Луизы.
Между тем Луиза ловко подталкивала его, направляя в дальний конец огромного зала.
"...Слушайте, Эдуард, вы действительно выиграли в дерби?.."
"...Давненько вас не видели. Уезжаете в Нью-Йорк? Вы должны непременно с нами поужинать..."
Через пару недель он попытался завести речь о няне, ведь все равно им скоро нужно будет уезжать в Париж. Элен категорически отказалась. Тогда они в первый раз и поссорились. Льюис кричал, что ей нужен только ребенок, а на него ей плевать, в довершение приятной беседы он уговорил полбутылки виски, после чего, естественно, заснул, "зато выспался", огрызнулся он на следующее утро.
Еще через день, окончательно оправившись от похмелья, он почувствовал раскаяние. Если бы хоть любовью можно было заниматься, вздыхал Льюис, он не ощущал бы себя лишним. Но врач запретил, на целый месяц, а тонкие намеки Льюиса на то, что имеются иные способы облегчить его страдания, Элен пропускала мимо ушей. Забравшись вечером под одеяло, она мгновенно засыпала; он лежал рядом, изнемогая от жгучей обиды и желания, нервы его были натянуты до предела. Лежал и ждал, когда начнется младенческий крик. Часом раньше, часом позже - все равно ведь начнется; обычно ждать приходилось недолго.
Между тем к концу второй недели участились звонки Тэда, пора было собираться в Париж; Льюис часто ловил себя на том, что с непростительной укоризной всматривается в треугольное личико Кэт. Какая несправедливость. Он не чувствовал, что это его дочь, хотя так ждал ее рождения. И теперь он должен был делать вид, что любит ее, он дал себе обещание заботиться о ней - а что получает взамен? Кто оценит его жертву, его великодушие? Никто!
Он решил пока не выяснять отношений. Лучше промолчать. Тем более что в тот день они ждали няню, а через три дня должны были ехать в Париж. Только вдвоем.
И вот наступил долгожданный день. Льюис втайне ликовал. Не только потому, что они побудут наконец вдвоем и ему дадут выспаться после бессонных ночей, главное - он настоял-таки тогда на своем. Хотя Элен ни в какую не хотела уезжать без дочери. Изводила до самой последней минуты.
Но Льюис был неумолим, перечисляя в ответ на уговоры столь веские аргументы, что Элен нечего было возразить. Турне затеяно ради рекламы их фильма. А зачем тащить с собой такую крошку? Ведь все равно у Элен не будет свободной минуты - интервью, фотографы, встречи со зрителями; ведь на ней же держится фильм. Льюис не сомневался, что Тэд сказал бы ей то же самое, и с легкой совестью повторял это снова и снова. И вообще, какие-то несчастные три недели, Элен утром и вечером будет звонить сюда, няня у них опытная, гораздо опытней самой Элен, ввернул Льюис, а если что, и Энн Нил всегда выручит. По правде говоря, эта Энн надоела Льюису хуже горькой редьки, типичная лесбиянка, чует его сердце, неспроста она такая добренькая, небось хочет совратить Элен. Но в качестве аргумента ему сгодилась и она. Вдвоем они наверняка справятся, твердо сказал Льюис.
- И потом, ты не только мать Кэт, ты еще и моя жена, - веско заключил он. Немного подумав, добавил: - И актриса.
На самом деле Льюиса не трогала ни премьера, ни свора журналистов, которые, по словам нанятого Тэдом рекламщика, умирают от любопытства. Он мечтал о номере в "Плаза Атене", о полюбившемся ему балкончике, где они вдвоем будут завтракать, греясь на первом весеннем солнышке; он мечтал о широчайшей двуспальной кровати, где можно будет неторопливо, со вкусом, предаваться с Элен любви, не боясь, что по нервам вот-вот полоснет надсадный плач Киски.
Какой радостью - давно забытой - было вести Элен к черному лимузину, который должен был домчать их в аэропорт. Как легко вдруг стало на душе. А Элен все тянула. В дверях стояла Мадлен с Кэт на руках, за ее спиной Энн, которая почему-то смотрела на небо; Элен никак не могла заставить себя уйти. Льнула к дочери. Целовала ее. В тысячный раз твердила Мадлен, что и как нужно делать. Льюис, уже в машине, барабанил пальцами по колену. Уже девять. Он высунул голову из окошка:
- Элен! Поторопись. Мы опоздаем на самолет. Элен пришлось оторваться от дочери. Она забралась на заднее сиденье. Молча. Только щеки ее горели.
Как только автомобиль тронулся, Льюис сжал в ладонях ее руку. На полдороге к Хитроу он уже забыл о своей досадной неприязни к малышке. На расстоянии Кэт снова казалась ему чудным ребенком. Он провел пальцами Элен по своему бедру, потом притиснул их к паху.
- Это будет наш второй медовый месяц, - тихо сказал он.
* * *
Как только черный лимузин скрылся за поворотом, Энн и Мадлен переглянулись. Энн посмотрела на часы, потом на спящую Кэт. Задержавшись еще немного у открытой двери, они вернулись в дом. Чуть погодя Мадлен покормила девочку и, перепеленав, уложила в кроватку. Стараясь не шуметь, на цыпочках спустилась в гостиную.
Энн курила у камина, задумчиво глядя на огонь. Женщины опять переглянулись и выжидающе прислушались. Так прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Ни звука.
Мадлен, которая родилась в Ландах<Местечко на Атлантическом побережье Франции.>, образование получила в элитарном английском Нортлендском колледже, которая четыре года успела проработать няней в яслях, между прочим три из них вместе с сестрой Энн, от нее она и получила отличные рекомендации, "очень опытная няня". Мадлен вздохнула и тоже села у камина. Чуть пожав плечами, она взглянула на Энн:
- Incroyable<Невероятно (фр.).>. Она будто знала.
Ничего ей не ответив, Энн потушила сигарету. Посидев еще немного, отправилась к себе в студию взять портрет Элен, законченный ею месяц назад. Вернувшись, она с досадой посмотрела на холст: нет, ей все-таки не удалось передать то, что она хотела. Не удалось схватить нечто важное в этом прекрасном лице. В последний раз с раздражением взглянув на портрет, она принялась осторожно его упаковывать. Это занятие отвлекло ее от угрызений совести. Она любила Элен, и ей не слишком нравилась вся эта затея.
В десять Мадлен, которой тоже было не по себе, пошла на кухню варить кофе. В десять тридцать, секунда в секунду, раздался телефонный звонок. Женщины вскочили и молча переглянулись. Энн не спеша затянула последний узелок на веревке и сняла трубку.
Старинный ее друг, Кристиан Глендиннинг, она знала его с детства, сообщал, что Льюис и Элен десять минут назад поднялись по трапу. Самолет только что улетел.
- Никакой паники, - твердо сказал Кристиан, когда Энн кинулась что-то ему объяснять. - Я сейчас позвоню на Итон-сквер. Он будет у вас через пятнадцать минут. Если не раньше.
Черный "Роллс-Ройс" плавно подкатил к коттеджу уже через десять минут. Энн пошла открывать, а Мадлен встала у окна. Она сразу его узнала, и неизменный черный его костюм... вот он идет по тротуару, подходит к двери... Радостный возглас Энн, потом дверь в прихожей отворилась.
Мадлен залилась румянцем. Он здесь, тот, кто был так добр к ней и ее сестричке, и к маленькому Грегуару, ради него она взошла бы на костер...
Увидев его, она сделала неловкий реверанс.
- Мадлен.
- Monsieur le baron...
Ему не пришлось задавать вопросов, женщины все поняли по его глазам и вдруг затвердевшим скулам. Энн затворила дверь.
- Она наверху. В комнате справа. Спит. Эдуард мягко коснулся руки Энн.
- Не волнуйтесь. Я недолго, обещаю вам.
Они слышали, как он поднимается, и вот шаги замерли. Скрипнула дверь, потом - не сразу - захлопнулась.
Мадлен, девушка очень романтичная, чего никак нельзя было предположить, взглянув на это суровое смуглое личико, опять со вздохом опустилась на стул. Энн Нил, к романтизму абсолютно не склонная, была настолько потрясена лицом Эдуарда, что тоже села, очень прямо, отсчитывая минуты, в которые она рискнула пожертвовать своей новой дружбой ради дружбы старой. Ей вспомнилось, когда она впервые увидела Эдуарда, как раз в день его шестнадцатилетия, и тот ужасный поход в театр, затеянный Жан-Полем. Ради Изобел, ради нее одной она решилась на сегодняшнее, она так ее любила, и ради Эдуарда, конечно, он всегда ей был симпатичен, хотя она не понимала его. Все-таки мужчины кошмарные мазохисты. Ну кому, кому нужны эти муки? Энн пожала плечами и нервно затянулась новой сигаретой.
Тем временем Эдуард, боясь пошевелиться, склонился над кроваткой. Девочка уже не спала; молча размахивая перед собой стиснутым кулачком, она бессмысленно смотрела на Эдуарда. А он не мог отвести глаз от этой миниатюрной копии его самого. Элен передала ей свои безупречные черты и бледно-золотистую теплоту кожи, но эти черные как смоль волосы, как у него и у его отца, но эти темные, неповторимого оттенка синие глаза, опушенные темными ресницами, - это, конечно, глаза рода де Шавиньи. Тут девочка моргнула, как бы молча с ним соглашаясь, и он наклонился ближе. Ведь у него так мало было времени.
Эдуарду очень редко приходилось держать на руках младенцев, и он очень нервничал. Дрожащими руками он распеленал маленькое тельце и осторожно подсунул ладонь под круглый затылок. Он боялся, что она расплачется, но она молча смотрела на него томно-пьяным взглядом, неопределенным, как у всех новорожденных. Эдуард поднял девочку. Сердце его сжалось от боли, как только он ощутил у себя на руках хрупкое невесомое тельце. Еще раз посмотрев на маленькое личико, он осмелился прижать ее к своему плечу. Шелковистые волосы слабо щекотали ему щеку. Он вдохнул теплый молочный запах младенческой кожи. Потом ее головка наклонилась, и она чуть слышно рыгнула, видимо, это доставило ей удовольствие. Эдуард легонько ее шлепнул, и она вдруг ткнула сжатым кулачком в самые его губы.
Маленький рот стал жадно что-то искать, потом раскрылся, сладко зевая. Какой узкий розовый язычок, точно у котенка. Эдуард согнул палец и поднес его к ищущему рту. Девочка принялась старательно его сосать, и так сильно... потом почему-то расплакалась. Плач ее напоминал икоту, личико сразу сморщилось, покраснело. Сам не зная почему, Эдуард сильнее прижал ее к плечу. Плач прекратился.
Подождав, когда она совсем успокоится, он осторожно опустил ее, поддерживая обеими ладонями. Потом снова заглянул в ее синие глаза, которые смотрели на него очень серьезно.
- Настанет день, - сказал он ей, своей дочке. - Обязательно настанет, когда я вернусь к тебе. Обещаю.
Уложив дочку в кроватку, он заботливо ее укутал.
Постоял над ней еще немного, зная, что надо, надо уходить, иначе он просто не сможет уйти отсюда... Он решительно развернулся и направился к лестнице. Дверь во вторую спальню была слегка прикрыта, и в просвет виднелась медная спинка двуспальной кровати. Эдуард отвел глаза.
Он спешно попрощался с женщинами; Энн вручила ему портрет Элен, она писала его по просьбе Эдуарда.
Он до вечера не решался распаковать портрет. И тогда только, зная, что теперь ему уже никто не помешает, он сорвал бумагу - и долго-долго смотрел.
В тот же вечер, но позже, он ужинал с Кристианом, который какое-то время не задавал ему вопросов, но наконец не выдержал.
- И что ты надумал? - спросил он, выпив для храбрости изрядное количество виски.
Эдуард, как всегда невозмутимо-спокойный, был искренне удивлен этим вопросом.
- Как что? Ждать. Что же еще?
- Ждать? И сколько? - вырвалось у Кристиана; сам он терпеть не мог ожиданий.
- Сколько требуется, - услышал он в ответ.
Кристиан вздохнул. Ему страшно хотелось заставить Эдуарда действовать, и немедленно. Но он знал, что это бесполезно. Эдуард умел ждать, и его терпение всегда вознаграждалось. Тысячи мелодраматически завлекательных планов пронеслись в горячей голове Кристиана. Но только он открыл рот, как его друг - так он и знал! - деликатно, но твердо перевел разговор на другую тему.
ЭДУАРД
Париж - Сен-Тропез
1962
- Представляете, рак, - выдержав для приличия паузу, Филипп де Бельфор принял из рук Эдуарда стакан с виски, потом с торжественной многозначительностью покачал головой. - Кошмар. Еще полгода назад был здоровяк, каких мало. Все на покой собирался, мог себе позволить, я слышал, он очень удачно поместил свои капиталы. Мы с ним как-то завтракали, он тогда устриц заказал. Я и говорю ему: "Бришо, ты везучий, всегда знаешь, на что ставить. А чем ты будешь заниматься на пенсии, у тебя же будет куча свободного времени?" И знаете, что он ответил? "Буду тратить деньги, Филипп, - так и сказал. - Я столько лет их копил, пора уже и тратить. Надо жить сегодняшним днем, завтрашнего у меня может просто не оказаться".
Его постная физиономия на миг исказилась от тайной злобы. Но он быстренько взял себя в руки.
- И ведь действительно не оказалось завтрашнего дня. Полгода - и конец. Кошмар. Непостижимо. Бедняга Бришо. Особой дружбы между нами не было, но не о том речь. Никто не волен знать, что ему уготовано. М-да, да. Sunt lachrimae rerum - сразу вспомнилось мне. "Плачем о жизни" - так точно. Впрочем, бедняга Бришо не слишком увлекался поэзией.
- "Плачем о вещах", - негромко возразил Эдуард.
Де Бельфор поднял взгляд от стакана.
- Что-что?
- Rerum. Тут имеются в виду "вещи", а не "жизнь". Вергилий специально, наверно, выбрал слово с двояким смыслом.
На сей раз на физиономии Бельфора мелькнуло раздражение, но он снова взял себя в руки.
- Согласен. Что делать, забываю, никогда не был силен в классике. Помолчав, он тяжко вздохнул. - Кого жаль, так это его жену. Одиночество страшная штука. Наверное, они были привязаны друг к другу. И вдруг такое... Вы были на похоронах?
- Был.
- Я очень хотел пойти. Но, увы, обстоятельства не позволили. - Де Бельфор слегка поерзал на стуле. - Обстоятельства сильнее нас. У меня не было ни секунды. Очередные переговоры в Лондоне, как раз самый ответственный этап. Безумно ответственный. Я не мог пустить эти переговоры на самотек, слишком большой риск.
- Понимаю, понимаю, - вежливо посочувствовал Эдуард.
Он выжидал. Было уже почти шесть часов; они сидели в дальнем конце кабинета, предназначенного для неофициальных встреч, обставленного предельно просто. Строгие обитые черной кожей кресла, строгий из хромированного стекла столик, полотно Поллока на стене: де Бельфор поглядывал на картину прищуренными глазами, будто прикидывал ее размеры.
Эдуард, рассчитывавший еще два часа поработать, потом поужинать с Кристианом, потом отправиться к матушке на день рождения, уже терял терпение. Де Бельфор очень настаивал на встрече и вряд ли явился к нему в офис, чтобы оплакать потерю Бришо. Что-то было у него на уме, но он умел напустить туману. К своей цели он подкрадывался кругами, точно краб к жертве.
Вот и теперь он был подозрительно задумчив и машинально передвигал стакан к себе и обратно. То ли скорбел о своем недавнем соратнике Бришо, то ли изучал собственное холеное отражение в стеклянной столешнице, поди догадайся. Одно Эдуард знал точно: в последнее время де Бельфор предпочитал неофициальные встречи. Предлоги для встреч он находил сугубо деловые, но явно старался придать этим встречам некую фамильярность, эдакую родственную теплоту. Таились, таились тут и иные причины. Не только желание добиться повышения по службе - это-то было очевидно, - но, похоже, де Бельфор почему-то не мог без них обойтись. Не мог, несмотря на едва сдерживаемое отвращение...
- Да, кстати, о ценах на отели Ролфсона, - сказал де Бельфор, помолчав чуть дольше, чем обычно. - Я бы хотел обсудить некоторые моменты, если вы позволите...
- Я весь внимание.
Все выглядело очень убедительно: естественное волнение по поводу давно запланированной бароном де Шавиньи покупки целой сети престижнейших английских отелей. Де Бельфор возглавлял у де Шавиньи гостиничное дело; это была солидная должность, де Бельфор неплохо себя зарекомендовал в качестве администратора: хваткий, напористый. Эдуард исподволь к нему приглядывался. И решил доверить ему гостиницы, пусть при них и остается, пусть это будет его царство; однако де Бельфор рассчитывал на другое.
Но пока он помалкивал о своих амбициях. Он уже не тот недотепа, который сдуру связался с таким слабаком, как покойный Бришо. Теперь-то он умел не доводить удобную независимость до опасной черты, до откровенной оппозиционности. Не надо лезть в бутылку из-за пустяков. Де Бельфор ждал, и Эдуард знал это, ждал дня, когда можно будет раскрыть карты, взять реванш. Лучше бы с этим типом не иметь дел, думал порой Эдуард, проще говоря, избавиться от него. Но он почему-то ему потворствовал. Выслушивая прожекты де Бельфора, которые тот действительно не мог осуществить без его помощи, Эдуард никак не мог понять, почему он терпит этого выскочку.
Наверное, потому, что он развлекает его, решил де Шавиньи, с интересом наблюдая, как тот допивает свое виски. Эдакий придворный Кассио в его компании, на амплуа злодея в табели о рангах. Неужели я так устал, что мне нужен катализатор вроде этого пакостника, с горечью подумал Эдуард, неужели только его "соперничество" заставляет меня быть все время начеку, в рабочей форме?
- Стоит ли нам и впредь держаться "Монтегю Смита"? - спросил Эдуард, вставая. Де Бельфор тоже вынужден был подняться.
- Да вроде у нас с этим банком раньше не было осечек. Но теперь... мало ли что, вдруг цены подскочат, а сделка нам предстоит особая. Может, не мешает подумать о новом банке? С более, так сказать, более смелым почерком? Впрочем, вы правы. Разумнее держаться уже проверенного "Монтегю Смита"... безусловно.
Он двинулся к выходу и только у самой двери обернулся. Получилось очень натурально, но не очень кстати. Эдуард видел, что де Бельфор заметил свой промах.
- Ах да, чуть ведь не забыл. Бедный наш Бришо. Как быть с его местом в правлении? Вы будете подыскивать ему замену?
Он выдал себя с головой. Он старался сохранить равнодушие, но видно было, как напряглись его мускулы. Он отчаянно боролся со своим лицом, пытаясь удержать на губах небрежную улыбку, но в глазах был страх и хищный блеск.
Эдуарду стало почти жаль его: так потерять голову из-за дурацких своих амбиций, так себя выдать... Карабкается, карабкается наверх, хотя наверняка не знает, что ему делать, если он действительно доползет до вершины.
Взгляды их встретились: де Бельфору не удалось скрыть вызов. Он попросту был написан на его лице, вместе со всей неприязнью, завистью, со всей решимостью доказать самому себе, что он лучше. Он был неглуп и сразу понял, что дал маху, и хотел уже смущенно откланяться, как вдруг услышал:
- Филипп. - Да?
- Как только закончите дела с гостиницами Ролфсона, считайте, что место Бришо за вами.
Де Бельфор ничего не сказал в ответ, только вспыхнул. В глазах отразились удивление и подозрительность, потом сквозь них опять проступило легкое презрение и торжество. Де Бельфор быстро взял себя в руки, сдержанно поблагодарил, заверил в том, что он вечный должник - все очень пристойно и тактично, без лишних излияний.
Наконец дверь захлопнулась, и Эдуард вернулся к столу. Он знал, что поступил неосторожно. Его мучили сомнения, но он с досадой отогнал их прочь. Ну пусть войдет в правление; если слишком разойдется, в любой момент можно будет поставить его на место... И все-таки Эдуард был слегка озадачен своей снисходительностью. Это не давало ему покоя весь вечер.
- А я ведь дал-таки ему то, чего он так добивался. Место в правлении, - признался он за ужином Кристиану.
- И что?
- И ничего. Зачем я это сделал? Сам не знаю. С какой стати я потакаю его амбициям?
- Ты хочешь сказать, с какой стати ты вложил ему в пальцы наточенный нож и подставил спину?
- Ну не совсем. Положим, нож подходящий у него и так найдется. А спину я подставлять не собираюсь.
- О господи, кто тебя знает? - Кристиан пожал плечами. - Ты ведь жуткий извращенец. Обожаешь что-нибудь страшненькое. Вспомни, как ты водишь машину.
- Машину я вожу замечательно, - с некоторой обидой отозвался Эдуард.
- Это ты-то? Да ты же лихач, - поддел его Кристиан. Потом осторожно продолжил:
- Тебе некуда девать энергию, вот и лезешь на рожон. Сложись все по-другому, ты вел бы себя иначе.
- По-другому?
Кристиан почуял в голосе Эдуарда холод и, насупившись, отвел глаза:
- Брось, знаешь же, о чем я.
Последовала неловкая пауза. Кристиан смущенно кашлянул, потом виновато выдавил:
- Прости.
- Не за что. Ты все правильно говоришь. Эдуард опустил глаза, и Кристиан вздохнул, зная, о чем его друг думает. Он закурил сигарету, затянулся. Да, досталось бедняге. Два с половиной года. Немного выждав, он рискнул сказать.
- Я не говорил тебе? Видел ее последний фильм. Здесь этот фильм пока не знают, верно? Я в Лондоне смотрел. Думаю...
Тут Эдуард поднял глаза и так глянул на Кристиана, что тот не знал, стоит ли продолжать.
- ...По-моему, она там просто замечательна, - смущенно закончил он.
- Я рад, что тебе понравилось, - Эдуард кивнул официанту, чтобы тот принес счет.
У Кристиана сжалось сердце. Он слишком хорошо знал это его выражение лица и старательно беззаботный голос.
- Ладно, - как ни в чем не бывало сказал он. - Давай-ка закроем тему.
Да, закрыть тему совсем бы не мешало, подумал Эдуард после, расставшись с Кристианом, когда забирался в свой черный "Астон-Мартин". Нажав газ, он поехал к дому матери.
Закрыть, забыть, покончить с этим наваждением - ничего другого он не желал так сильно. Нужно что-то предпринять, в который раз внушал он себе, что угодно, лишь бы разрубить этот узел.
Попробовать найти замену. Ведь что ему, бывало, говаривал Жан-Поль? "Любовь? Малыш, не верь этим байкам. Смывайся при первых же симптомах, лучшее лекарство - завести новую подружку..." И он добросовестно искал лекарство, особенно в этом году. Вечеринки, банкеты, приемы вроде сегодняшнего в доме его матери. Собираясь в гости, он решал: сегодня. Любая, он согласен на любую. Настроившись по-боевому, он входил в комнату. Всматривался. Рыжая головка. Белокурая. И брюнетка тоже имеется. Ей-богу, ему достаточно, чтобы приглянулась хотя бы масть. Иногда он даже и выбирал, чаще первую попавшуюся на глаза. Ну а дальше? Дальше, независимо от того, понравился ли он избраннице или не понравился, ему всякий раз делалось тошно. От банальности, от отвратительной бессмысленности намеченного романа. Его решимость таяла как дым, и он опять уезжал из гостей один.
Матушка, чувствуя, как он злится на себя, на свою неодолимую привередливость, взяла себе за правило знакомить его с подходящими претендентками. Его строптивость только разжигала ее азарт. Непонятно почему, она испытывала какое-то циничное наслаждение, разыгрывая из себя Пандара<Пандар - сводник в пьесе В. Шекспира "Троил и Крессида".> на бесконечных обедах, ужинах, светских раутах вроде сегодняшнего.
Моника, Сильвия, Гвен, Хэриет - вы знакомы? Позвольте вам представить моего дорогого сына...
Эдуард смотрел, как ловко она пробивается к нему сквозь толпу гостей. Кому-то слово, кому-то поцелуй; розовый шифон слегка колышется, на шее поблескивает жемчуг, безупречный цвет лица, неподвластная годам стройность... А ведь ей сегодня шестьдесят семь; Эдуард вспомнил, как он, распахнув дверь в классную комнату, увидел ее в объятиях Глендиннинга. Все тот же излюбленный розовый цвет - издалека вообще не догадаешься, что перед тобой почтенная дама. Сцена в классной - неужели это было двадцать лет назад?
- Дорогой мой. Ты припозднился. - Она чмокнула воздух у его щеки. Вечер уже завершается.
- Что-то не похоже, - улыбнулся Эдуард. В комнате для приемов было человек восемьдесят, и уходить явно никто не собирался.
Слава богу, он не явился сюда раньше.
Он вложил в материнскую ладонь небольшую коробочку. Там покоилась брошь из бриллиантов и жемчуга, отец еще в двадцатые годы заказал ее Влачеку. Довольно трудно было разыскать ее и выкупить, но он по наивности решил, что матери приятно будет получить ее, в память о Ксавье.
- Ах, Эдуард, какая прелесть. Спасибо.
Она положила коробочку на столик, даже в нее не заглянув, и с девической живостью схватила его под руку.
- Пойдем, пойдем. Не сопротивляйся...
- Мама, я ненадолго. Утром уезжаю в Нью-Йорк, - пробовал протестовать он, но Луиза не слушала. Она потащила его через весь зал, и сразу, как всегда, началось перешептывание, головы повернулись в его сторону, смолкло на миг жужжание голосов.
Наталья. Женевьева. Сара. Моника. Консуэла - изысканная, яркая, экзотичная, настоящая орхидея. Шарлотта из племени вездесущих Кавендишей, великолепный образчик англосаксонской Афины, рослая, статная, белокурая.
Эдуард сразу вошел в роль; не так уж трудно после долгой практики. Он был вежливо-внимателен, изображая приличествующий ситуации интерес. Сбегу через полчасика, подумал он, пока Шарлотта журила его за то, что он не поехал зимой в Гстаад, заставил всех скучать... Полчаса, и ни минутой больше, пусть даже ему достанется от Луизы.
Между тем Луиза ловко подталкивала его, направляя в дальний конец огромного зала.
"...Слушайте, Эдуард, вы действительно выиграли в дерби?.."
"...Давненько вас не видели. Уезжаете в Нью-Йорк? Вы должны непременно с нами поужинать..."