— А я вот боюсь и думать об этом. По-моему, лететь в космос — неимоверно страшно... Вы знаете греческий миф о Фаэтоне?
— Об Икаре? — поправил кто-то из юнцов.
— Нет, не о шкодливом мальчишке Икаре, зря погубившем великолепные крылья, которые подарил ему отец, а о сыне Солнца, герое Фаэтоне, дерзнувшем пересечь небо! Слушайте:
— Вот вы и подумайте хорошенько, чего добиваетесь! — продолжил он разговор, обращаясь к Гале. — Я не мастак в ваших делах и то понимаю, что путешественники в космосе встретят таких Львов и Гидр, какие и присниться не могли Фаэтону. Вообразите себе, что ваш корабль попал в метеорный поток. Локатор вам доносит, что мимо вас со всех сторон мчатся миллионы железных или каменных пуль. Да что там пуль! Пуля по сравнению с метеором — всё равно что жук по сравнению с пулей. И вот вы сидите и ждёте, что сейчас влетит этакий камушек, взорвётся и погубит корабль. Или вдруг вы ошибётесь в расчётах и, израсходовав энергию, увидите, что корабль сбился с намеченного пути. Вы будете знать, что впереди медленная, тоскливая смерть. Нет надежды на помощь, на спасение. Никто и никогда не узнает ни о ваших страданиях, ни о вашей доблести. Никто не оценит вашего подвига!
Иной раз ночью, в походе, лежишь на открытом месте и смотришь в неизмеримую бездну, которую мы называем небом. И кажется, что вот упадёшь туда и будешь лететь миллиарды лет остекленевшим трупом. На Земле будут возникать и рушиться культуры, звёзды стронутся со своих мест и соединятся в новых сочетаниях, погаснет Солнце, а твоё тело всё ещё будет падать и падать в ничто... Бррр! При одной мысли об этом мороз дерёт по коже! А вы хотите добровольно испытать этот ужас. Разве можно предусмотреть все случайности, подстерегающие небесного путника? Удачный полёт вокруг Луны- ещё ничего не доказывает. Луна — это часть Земли. Она рядом, рукой подать. Весь путь до неё можно проделать за несколько часов. А на ту же Венеру придётся лететь долгие месяцы, не говоря уже о дальних планетах, куда надо добираться многие годы. Можно наверняка сказать, что первые космонавты заплатят жизнью за свою смелость, как заплатил несчастный Фаэтон!..
— Вовсе не несчастный! — воскликнула Галя звенящим голосом. — Прекрасный юноша погиб, но он первым промчался по звёздному пути. Его никогда не забудут. В такой смерти и есть настоящий жизненный смысл. Я славлю тех, кто облетел Луну, но трижды тех, кто полетит на другие планеты. С какой радостью я отдала бы за это жизнь, если бы смогла! — закончила она, подозрительно быстро отворачиваясь от костра.
— Ха, ха, ха! — не выдержала Маша. — Если все захотят лететь на тот свет, так кто же на Земле останется?
Кто-то засмеялся. Ему ответили новой шуткой. Молодой парень, который предлагал переименовать Большую Медведицу в Великий Ковш, острил что-то насчёт подвесной канатной дороги Земля — Венера. Галя сидела отвернувшись. Она ничего не слышала. Непрошеные быстрые девичьи слёзы готовы были окутать глаза, мешали дышать.
Белов что-то шепнул Ивану Тимофеевичу, затем подошёл к костру и вынул из него две ярко пылающие смолистые ветки.
— Читайте! — властно сказал он и стал чётко семафорить.
Все хором повторяли грозные огненные буквы, которые на мгновение вспыхивали на фоне ночного неба:
— МЕНЕ!
—ТЕКЕЛ!
— ФАРЕС! — глухо упали зловещие слова.
— Что это значит? — тихо спросила оробевшая Галя.
— Это значит, — торжественно произнёс Белов, высоко поднимая горящие ветки, — что ваши способности исчислены, ваше желание взвешено и ваша дальнейшая судьба разделена с будущими космонавтами! — и Белов энергично швырнул ветки в костёр.
Последовал новый взрыв хохота. Смеялись, глядя на Галю, у которой на лице была написана полная растерянность.
— Ну и шутник же вы, Игорь Никитич! — наконец выдохнула девушка. — Говорите так, точно сами собирались в полёт на Венеру!
— Кто знает! — ответил Белов, пытаясь сохранить серьёзность, но не выдержал и рассмеялся вместе со всеми.
Глава 2
Галя открыла глаза, зажмурилась, потянулась и взглянула на будильник. Стрелки показывали без четверти семь. «Пожалуй, вставать рановато», — подумала она. Потягиваясь и нежась на тёплой, прогревшейся за ночь постели, Галя вдруг почувствовала беспокойство. Ей вспомнились четыре слова на телеграфном бланке, которые позавчера прервали её удивительный отпуск и заставили вернуться домой на неделю раньше, чем нужно: «Немедленно приезжайте работу == Иванов».
«Что бы там ни было, через два часа всё будет ясно!»- решила она, пытаясь задремать. Но сон улетел.
Галя соскочила с постели, сделала несколько гимнастических упражнений и пошла умываться. Одевшись, она достала из холодильника приготовленный ещё с вечера завтрак.
Сидя за столом, Галя как ни старалась, не могла отделаться от мысли: зачем она так срочно понадобилась в институте? Тревожные предчувствия, подогреваемые воображением, сливались в ощущение чего-то большого и важного, надвигающегося на неё. Галя заторопилась.
Через десять минут медлительный, равнодушный к нетерпению пассажиров эскалатор спустил её в метро вместе с толпой спешащих людей. Поезд грохотал на поворотах, ныряя в чёрные изгибы тоннеля. Из прохладного вестибюля Галя вышла на залитую солнечным светом давно знакомую площадь.
Она приехала в институт рано, и ей волей-неволей пришлось бесцельно бродить по его коридорам, наблюдая приход знакомых и незнакомых коллег на работу. Без трёх минут девять в институте появился профессор Иванов. Увидев Галю, он кивнул ей и поманил за собой в кабинет.
— Ну вот, слава богу, вы на месте. А я уж начал беспокоиться.
— Да что случилось, Константин Степанович?
— Не знаю, не знаю! — Профессор рассеянно погладил свою клиновидную бородку. — Вас вызывают к товарищу...
Константин Степанович назвал одну из самых уважаемых фамилий.
— Зачем?
— Мне ровно ничего не известно. Сейчас идите работать, а в половине второго отправляйтесь. В два вы должны быть на месте. Можете взять мою машину, я предупрежу секретаря.
Галя сидела за столом и машинально просматривала в фильмоскопе плёнку, но работа не шла ей на ум. Она в тысячный раз задавала себе всё тот же вопрос.
В пятьдесят минут второго Галя уже шла по широкой асфальтированной дорожке Кремля, несколько оробевшая и вместе с тем радостная от мысли, что находится здесь не на экскурсии, а по делу, что она, Галина Ковалёва, зачем-то понадобилась правительству родной страны.
Подходя к приёмной, она на мгновение остановилась, поправила на себе платье и решительно открыла дверь.
За столом сидел пожилой мужчина, секретарь. Галя протянула ему удостоверение, Секретарь взглянул на часы и попросил подождать.
Вскоре дверь кабинета открылась, и из неё вышел пожилой, высокий, несколько сутулый мужчина. Он рассеянно кивнул сидящему за столом и пошёл к выходу.
— Товарищ Синицын, вы забыли отметить командировку! крикнул ему вдогонку секретарь.
Мужчина медленно повернулся и уставился на него недоумевающим взглядом. Затем, осознав, что ему говорят, буркнул что-то, видимо в знак благодарности, и вернулся к столу. Галя успела рассмотреть его узкое лицо с высоким лысым лбом и серыми умными глазами, сверкавшими из-под пышных бровей.
Секретарь приложил к командировке печать, подписал её и, возвращая Синицыну, сказал:
— Одну минуточку.
Затем повернулся к посетительнице:
— Прошу вас!.. — И Галя очутилась в кабинете. Впоследствии она пыталась вспомнить его обстановку. Но сколько она ни пробовала восстановить в памяти подробности, всё расплывалось как в каком-то тумане, на фоне которого ярко и отчётливо вырисовывались только плотная, коренастая фигура и выразительное моложавое лицо одного из руководителей государства.
— Здравствуйте, товарищ Ковалёва. Садитесь. Я хочу поговорить с вами об одном очень важном деле. Академия наук организует экспедицию совершенно исключительного значения, сроком года на четыре. Опасности, связанные с маршрутом этой экспедиции, очень велики. В связи с ответственностью задачи я хочу поговорить с намечаемыми людьми и поэтому вызвал вас для предварительных переговоров. Если вы в принципе согласны, то мы продолжим разговор. Помните: вас никто не принуждает.
По мере того как он говорил, Галя успокаивалась. Вскоре робость её исчезла настолько, что она рискнула спросить:
— Простите, мне хотелось бы задать вам два вопроса...
— Пожалуйста.
— Во-первых, почему именно мне предоставляется такая большая честь? Во-вторых, куда и с какими целями направляется экспедиция?
Человек, сидевший перед Галей, улыбнулся, и улыбка, разбежавшись сетью мелких морщинок, осветила его строгое лицо. Галс сразу стало уютно и легко.
— На первый вопрос я вам отвечу сразу. Когда Родине нужны люди для выполнения важнейших задач, она выбирает не обязательно прославленных. Зачастую самым подходящим оказывается скромный, с первого взгляда незаметный человек. Очевидно, у комиссии есть кое-какие основания для того, чтобы пригласить именно вас... Я видел фильм «Тянь-Шань» и знаю, как вы умеете работать. Ну, и профессор Иванов написал кое-что о вашей работе на съёмках солнечного затмения 1961 года. Например, что вы способны петь, перевязывая себе обмороженные руки, после шестнадцати часов работы на ветру.
Галя потупилась, не зная, что ответить. Лицо её горело.
— Что же касается второго вопроса, то пока могу сказать вам только одно: экспедиция чрезвычайно ответственная, сопряжённая с огромным риском. Почти наверняка ей придётся столкнуться с нечеловеческими трудностями. Может быть, она вообще не вернётся, если уж говорить до конца.
«Не иначе, как устройство постоянной обсерватории в районе Южного полюса, о которой весной говорил Константин Степанович», — подумала Галя.
— Вы узнаете о целях экспедиции только в том случае, если согласитесь в ней участвовать, и то лишь, когда прибудете на место отправления. К сожалению, мы всё ещё вынуждены ограждать наши важнейшие изыскания от слишком любопытных глаз. Перехожу к делу. С вашей биографией я достаточно знаком. Я знаю, что у вас нет родственников. Значит, вы всё можете решить самостоятельно.
— Я уже решила!
— Не передумаете?
— Нет.
— Молодец, дочка! Спасибо!
— Спасибо и вам, — ответила Галя.
Старый народный герой крепко пожал руку девушки. В его голосе, во взгляде было столько человеческой доброты, ласки и благодарности, что Галя с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Слёзы душили её. Оттого, что она вот так просто и быстро ответила согласием, ей было и радостно и в то же время немножко страшновато. Боясь выдать себя, Галя резко повернулась и почти бегом направилась к двери.
Глядя ей вслед, человек думал: «Родина, Родина! Лучших детей Своих, прекраснейший цвет Свой Ты не кутаешь от холода и вьюг, не закрываешь от палящего солнца, а посылаешь туда, где не выдержит незакаленный телом и слабый духом. И идут Твои дети... и совершают чудеса, прославляя Твоё имя!..»
Не видя ничего перед собой, Галя пересекла приёмную. Её остановил голос секретаря:
— Товарищ Ковалёва, вы забыли отметить удостоверение!
Галя опомнилась и, улыбаясь, протянула ему синеватый бумажный квадратик.
— Одну минутку! — Секретарь зашёл в кабинет и, выйдя оттуда, обратился к светловолосой женщине лет сорока, которая сидела в кресле у окна:
— Товарищ Петрова, прошу вас!
Женщина встала и, не спеша, прошла в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. От всей её фигуры веяло грацией, силой и какой-то неуловимой величавостью. У Гали невольно вырвалось:
— Кто это такая?
Секретарь секунду помедлил, глядя на дверь, за которой скрылась русая красавица, затем ответил:
— Это товарищ Петрова, профессор медицинского института. Один из известнейших наших хирургов.
Делая отметку на командировочном удостоверении, он объяснял:
— Отправляйтесь домой и собирайтесь в дорогу. К профессору Иванову не ходите, я сообщу ему всё, что нужно. Если вас спросят, куда вы едете, отвечайте, что на Дальний Восток. Завтра в восемь утра за вами заедет машина и отвезёт прямо на аэродром. Денег и вещей с собой не берите. Всё необходимое вы получите на месте, где вас встретят. До свидания, товарищ Ковалёва. Желаю успеха!
Придя домой, Галя уложила в портфель кое-какую мелочь, сходила в домоуправление, чтобы предупредить об отъезде, и к шести часам вечера была совершенно свободна. Никогда ещё время не тянулось так убийственно медленно.
Она попыталась позвонить нескольким институтским товарищам, но либо не заставала их дома, либо они были заняты. Приходилось примириться с мыслью, что последний вечер в Москве пройдёт в одиночестве.
Побродив бесцельно по улицам, Галя села на маленький пароходик, который весело побежал по Москве-реке.
Поднимаясь по гранитным ступенькам в Парк культуры, она заметила впереди себя высокую женщину. Поравнявшись, Галя узнала профессора Петрову. Они вместе подошли к кассам. Петрова тоже узнала Галю и ласково спросила:
— А вы разве не здешняя?
— Нет, я москвичка, но так уж вышло, что сегодня все мои друзья заняты, и я прощаюсь с Москвой в одиночестве.
Петрова пытливо посмотрела на Галю.
— Вы собираетесь уезжать?
Галя смутилась. Подумав немного, она решила, что ответ ни к чему не обязывает.
— Да.
— Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Ольгой Александровной.
Галя назвала себя.
Опасения девушки оказались напрасными. Ольга Александровна обладала достаточным тактом и ни о чём её не расспрашивала.
Они медленно прогуливались по боковым аллеям. Солнце село. Стало заметно темнеть. На набережной перед ними открылся пылающий закат. Там, где гасло оранжевое пламя и начиналась холодная синь, сверкала далёкая Венера.
Взяли лодку. Ольга Александровна села за вёсла и стала медленно грести по направлению к Ленинским горам.
Глядя на прекрасную планету, Галя поймала себя на мысли, что думает о Белове. Она чувствовала к нему какое-то странное влечение, совершенно не похожее на влюблённость, но острое и волнующее.
Чтобы найти какую-то отдушину, Галя стала рассказывать Ольге Александровне о чудесах Селигера. Описывая поход на яхте, она с тайным наслаждением назвала заветное имя. Ольга Александровна- удивлённо подняла брови:
— Вы сказали — Игорь Никитич? Уж не Белов ли?
— А вы его знаете?
Ольга Александровна задумалась. Затем медленно проговорила:
— Да, мне пришлось с ним встретиться во время Отечественной войны, в конце 1941 года. Я тогда работала сестрой в одном из ленинградских госпиталей. Во время очередного обстрела к нам с улицы принесли умирающую женщину. Это была его жена. Он тогда работал на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Нам удалось с ним связаться... Словом, я была невольной свидетельницей трагедии этого большого человека.
— Но сколько же ему лет?
— Тогда было, кажется, двадцать восемь. Горе не приходит в одиночку. Вскоре мы узнали, что в момент гибели его жена несла на руках ребёнка, от которого не осталось ничего, даже клочка одежды...
Галя побледнела. Всем своим сердцем она откликнулась на горе Игоря Никитича, ставшего для неё теперь ещё более понятным и близким. Пережив в раннем детстве ленинградскую блокаду, девушка навеки затаила ужас перед какими-то грозными событиями, смутно, но настойчиво проступавшими в её памяти сквозь туман времени, событиями, непонятными и зловещими, как химеры собора Нотр Дам. Ей ли, сироте, было не знать, как страшно потерять своих близких!..
— Все свободные часы, — продолжала Ольга Александровна, Белов проводил у постели жены. Она умерла через несколько дней, несмотря на наши старания спасти её. Белов был на грани потери рассудка. Я часто навещала его, чтобы хоть как-нибудь развеять. Постепенно он взял себя в руки и ушёл в работу. Видимо, это его и спасло. Вскоре обстоятельства нас разлучили: в январе 1942 года госпиталь был эвакуирован на Урал. С тех пор я его не встречала, но иногда мы с ним переписываемся, и я в общих чертах знаю его жизненный путь.
Ольга Александровна замолчала. Лодка тихо скользила по тёмной воде. Из парка доносилась какая-то бравурная мелодия. Неожиданно вдоль набережной вспыхнули фонари, и на реке сразу наступила ночь. Пора было возвращаться к пристани.
— Как это в сущности странно! — сказала Ольга Александровна после долгого молчания. — Мы с вами впервые встретились сегодня в Кремле, затем здесь. Не успели и часа побыть вместе, как нашли общих знакомых. Впрочем... — и она замолчала, не закончив фразы.
Прощаясь у выхода, Галя не выдержала:
— До свидания, Ольга Александровна. Спасибо за этот вечер. Я почему-то уверена, что мы с вами ещё встретимся!
— До свидания, Галина Семёновна. Я совершенно в этом уверена!..
Обе понимающе улыбнулись.
Дома Галя написала Белову коротенькое письмо о том, что внезапно уезжает в длительную командировку, обещала прислать весточку, если представится возможность, и просила передать привет Ивану Тимофеевичу и Маше. Закончив, она тотчас же легла спать.
Однако сон не приходил. Она долго ворочалась с боку на бок, стараясь представить, что ждёт её завтра. Затем её мысли приняли другое направление. Ей вспомнилось прошлое: детский дом, школа, напряжённая учёба в институте, радость, когда снятые ею кадры впервые вошли в киножурнал... Особенно ей запомнилась преддипломная практика: она была прикомандирована к высокогорной экспедиции профессора Иванова для съёмок солнечного затмения 1961 года.
Ох, уж эти съёмки на морозе, под ледяным неистовым ветром, забиравшимся в рукава и раздувавшим пальто, как пузырь! Красные вспухшие руки, растрескавшаяся кожа на лице, слезящиеся глаза, по вечерам боль и ломота во всём теле, короткий сон в обдуваемой со всех сторон палатке — и снова бесконечное барахтанье в снегу.
Сначала было невыносимо тяжело. Но постепенно Галя вошла в ритм, руки перестали болеть, и незаметно для себя она прекрасно обжилась среди этого бездомья. В редкие свободные часы она ухитрялась производить видовые съёмки и постепенно собрала неплохой материал. В институт она вернулась, имея в кармане лестную характеристику от профессора Иванова, а в чемодане — почти готовый киноочерк, который стал её дипломом...
Промучившись половину ночи, Галя наконец забылась коротким тревожным сном. В семь часов утра она уже стояла у окна, изнывая от нетерпения... Однако «Чайка» появилась из-за угла только без трёх минут восемь. Галя пулей слетела с лестницы, чуть не сбив шофёра, который уже входил в парадное.
После нескольких минут быстрой езды машина выбралась за черту города и понеслась по широкому бетонированному шоссе, обсаженному с обеих сторон молодыми деревцами. Вскоре она свернула на одну из поперечных магистралей и, пропетляв по боковым дорогам, остановилась перед большими воротами в бесконечном глухом заборе.
— Приехали! — сказал шофёр.
— Но где же аэродром? — спросила Галя, выходя из машины. Ведь это же завод?
— Да, это завод. Вот ваш пропуск. Желаю всего хорошего! И машина исчезла за ближним поворотом.
Галя нерешительно направилась к проходной, но в это время к воротам подлетела другая «Чайка» и из неё вышла Ольга Александровна. Машина тотчас же исчезла. Женщины приветливо поздоровались.
— Очевидно, мы в одинаковом положении, — заметила Галя. Пойдёмте в проходную, узнаем хоть, в чём дело.
Но не прошли они и трёх шагов, как подкатившая третья машина высадила около них пожилого мужчину, в котором Галя узнала рассеянного посетителя приёмной в Кремле.
Одновременно из проходной вышел молодой офицер в лётной форме. Чётким шагом он подошёл к прибывшим и представился:
— Майор Медведев, Максим Афанасьевич.
Гале сразу понравился этот весёлый, энергичный смуглолицый человек. Говорил он с заметным окающим акцентом.
— Прошу вас, товарищи, предъявляйте документы и входите.
Все четверо очутились на широком заводском дворе. Со всех сторон высились громады корпусов; в воздухе стоял смутный гул от работающих машин. Иногда в него вплетались мощные ритмические удары, от которых содрогалась земля.
У ворот стояла старенькая «Волга». Майор сел за руль, и они помчались по широкой асфальтированной магистрали. Завод был огромный. Машина пронеслась уже больше двух километров, а впереди всё ещё высились корпуса. Наконец она свернула и круто затормозила перед большим металлическим, сплошь застеклённым зданием. Двухскатная крыша здания имела по бокам какие-то непонятные приспособления, на которые все трое пассажиров невольно обратили внимание.
— Прошу вас! — майор открыл дверцу машины.
Они поднялись на высокое крыльцо, миновали коридор и вошли в светлую просторную комнату, обставленную мягкой мебелью.
— Располагайтесь. Эти комнаты, — майор указал на двери в стене, — будут вашими спальнями. Надеюсь, вам здесь будет удобно.
Заметив удивлённые физиономии гостей, он добавил:
— Вам придётся прожить здесь несколько месяцев. Это своего рода карантин.
— Вот как? — заметила Ольга Александровна. — Предусмотрительно, ничего не скажешь, А вы — наш лётчик?
— И да, и нет! Я дублёр воздушного лётчика.
— Позвольте! — пробасил угрюмый Синицын. — Что же, по-вашему, бывают безвоздушные лётчики? Что за странная терминология?
— Ничего особенного, сейчас всё объяснится. Генерал будет через две-три минуты.
Петрова забарабанила пальцами по столу.
— Кажется, я начинаю понимать... Ну что ж, так или иначе, нужно знакомиться. Начну с себя: Ольга Александровна Петрова, по профессии хирург, но много занималась и биологическими исследованиями. Сюда приглашена в качестве врача-биолога.
— Галина Ковалёва, кинооператор.
— Профессор геологии и палеонтологии Николай Михайлович Синицын, судя по всему, геолог таинственной экспедиции. Если бы меня приглашал кто-нибудь другой, — проворчал он, отворачиваясь к окну, — я бы подумал, что всё это мистификация!
— Об Икаре? — поправил кто-то из юнцов.
— Нет, не о шкодливом мальчишке Икаре, зря погубившем великолепные крылья, которые подарил ему отец, а о сыне Солнца, герое Фаэтоне, дерзнувшем пересечь небо! Слушайте:
Ясная радость царит во дворце лучезарного бога:Игорь Никитич кончил. Все молчали, очарованные чудесной сказкой.
Сын Фаэтон, от Климены, от женщины смертной, рождённый,
Юноша, столь же прекрасный, насколько могучий и храбрый,
Прибыл с Земли и сегодня предстал пред отцовские очи.
Нежно обняв его, Гелиос бросил крылатое слово:
— Сын мой любимый, проси, чего хочешь! Клянусь перед Зевсом
Водами Стикса священными — клятвой богов величайшей,
Всё, что попросишь, исполню, чего бы ни стоило это!
— Дай мне промчаться по Небу в твоей золотой колеснице!
Юноша гордый отца попросил, преклоняя колени.
В ужас пришёл лучезарный: — Но ею не в силах управить
Даже сам Зевс! Не рискуй, откажись от безумной затеи!
— Нет, лучезарный, ты должен сдержать свою страшную клятву.
Слово богов нерушимо. Его изменить ты не в силах.
Я же, в стремленье узреть красоту необъятного неба,
Лучше погибну, но не откажусь от заветных мечтаний!
Горько заплакал бог Солнце, услышав слова роковые...
Вот впряжены в колесницу златую крылатые кони,
Створки небесных ворот розоперстая Эос открыла,
Смело герой Фаэтон поднимается на колесницу.
Взвились крылатые кони и ринулись в звёздное небо.
Мчатся они без дороги среди исполинских чудовищ:
Вот Человек задыхается в кольцах огромного Змея,
Вот ядовитая Гидра оскалом зубов угрожает
Единорогу; здесь псы Ориона готовы вцепиться
В горло Тельцу, там два Льва притаились вблизи от Жирафа,
Между Медведиц — крылатый Дракон завивается в петли...
Вниз посмотрел Фаэтон и отпрянул: земная поверхность
Еле виднелась в провалах меж туч, устилающих небо!
Вдруг над конями навис Скорпион безобразной громадой.
Мерзостный яд, испуская зловонье, стекал с его тела,
Кверху высоко поднял он своё смертоносное жало,
Бедному, юноше в грудь беспощадный удар направляя.
Вскрикнул от страха несчастный и выпустил верные вожжи!
Бурей помчались, почуяв свободу, крылатые кони;
То выше звёзд они вьются, то стелются рядом с Землёю.
Плавятся горы, кипят, испаряясь, моря и озёра,
Гибнут селенья людские, и самый Олимп под угрозой...
В ужасе мечутся жалкие люди, не видя спасенья,
Даже бессмертные боги объяты тяжёлой тревогой.
Грозно нахмурил кустистые брови владыка Вселенной
Зевс-громовержец. Спасая от верной погибели Землю,
Кинул он жаркую молнию вверх — и разбил колесницу,
Гордых крылатых коней разметав по бескрайнему небу.
А Фаэтон рухнул вниз. Полыхавшими ярко кудрями
В воздухе огненный путь прочертил он, подобно упавшей
С неба звезде. И, закончив паденьем полёт небывалый,
Скрылся навеки в волнах бесконечной реки Эридана.
— Вот вы и подумайте хорошенько, чего добиваетесь! — продолжил он разговор, обращаясь к Гале. — Я не мастак в ваших делах и то понимаю, что путешественники в космосе встретят таких Львов и Гидр, какие и присниться не могли Фаэтону. Вообразите себе, что ваш корабль попал в метеорный поток. Локатор вам доносит, что мимо вас со всех сторон мчатся миллионы железных или каменных пуль. Да что там пуль! Пуля по сравнению с метеором — всё равно что жук по сравнению с пулей. И вот вы сидите и ждёте, что сейчас влетит этакий камушек, взорвётся и погубит корабль. Или вдруг вы ошибётесь в расчётах и, израсходовав энергию, увидите, что корабль сбился с намеченного пути. Вы будете знать, что впереди медленная, тоскливая смерть. Нет надежды на помощь, на спасение. Никто и никогда не узнает ни о ваших страданиях, ни о вашей доблести. Никто не оценит вашего подвига!
Иной раз ночью, в походе, лежишь на открытом месте и смотришь в неизмеримую бездну, которую мы называем небом. И кажется, что вот упадёшь туда и будешь лететь миллиарды лет остекленевшим трупом. На Земле будут возникать и рушиться культуры, звёзды стронутся со своих мест и соединятся в новых сочетаниях, погаснет Солнце, а твоё тело всё ещё будет падать и падать в ничто... Бррр! При одной мысли об этом мороз дерёт по коже! А вы хотите добровольно испытать этот ужас. Разве можно предусмотреть все случайности, подстерегающие небесного путника? Удачный полёт вокруг Луны- ещё ничего не доказывает. Луна — это часть Земли. Она рядом, рукой подать. Весь путь до неё можно проделать за несколько часов. А на ту же Венеру придётся лететь долгие месяцы, не говоря уже о дальних планетах, куда надо добираться многие годы. Можно наверняка сказать, что первые космонавты заплатят жизнью за свою смелость, как заплатил несчастный Фаэтон!..
— Вовсе не несчастный! — воскликнула Галя звенящим голосом. — Прекрасный юноша погиб, но он первым промчался по звёздному пути. Его никогда не забудут. В такой смерти и есть настоящий жизненный смысл. Я славлю тех, кто облетел Луну, но трижды тех, кто полетит на другие планеты. С какой радостью я отдала бы за это жизнь, если бы смогла! — закончила она, подозрительно быстро отворачиваясь от костра.
— Ха, ха, ха! — не выдержала Маша. — Если все захотят лететь на тот свет, так кто же на Земле останется?
Кто-то засмеялся. Ему ответили новой шуткой. Молодой парень, который предлагал переименовать Большую Медведицу в Великий Ковш, острил что-то насчёт подвесной канатной дороги Земля — Венера. Галя сидела отвернувшись. Она ничего не слышала. Непрошеные быстрые девичьи слёзы готовы были окутать глаза, мешали дышать.
Белов что-то шепнул Ивану Тимофеевичу, затем подошёл к костру и вынул из него две ярко пылающие смолистые ветки.
— Читайте! — властно сказал он и стал чётко семафорить.
Все хором повторяли грозные огненные буквы, которые на мгновение вспыхивали на фоне ночного неба:
— МЕНЕ!
—ТЕКЕЛ!
— ФАРЕС! — глухо упали зловещие слова.
— Что это значит? — тихо спросила оробевшая Галя.
— Это значит, — торжественно произнёс Белов, высоко поднимая горящие ветки, — что ваши способности исчислены, ваше желание взвешено и ваша дальнейшая судьба разделена с будущими космонавтами! — и Белов энергично швырнул ветки в костёр.
Последовал новый взрыв хохота. Смеялись, глядя на Галю, у которой на лице была написана полная растерянность.
— Ну и шутник же вы, Игорь Никитич! — наконец выдохнула девушка. — Говорите так, точно сами собирались в полёт на Венеру!
— Кто знает! — ответил Белов, пытаясь сохранить серьёзность, но не выдержал и рассмеялся вместе со всеми.
Глава 2
«УРАН»
Мы взлетели,Тонкий весёлый солнечный лучик пробился из-под спущенной шторы, соскочил с подоконника на пол и медленно пополз к изголовью кровати.
но ещё — не слишком,
Если надо
к Марсам
дуги выгнуть —
сделай милость,
дай
отдать
мою жизнишку.
Хочешь,
вниз,
с трёх тысяч метров
прыгну?!
В. Маяковский
Галя открыла глаза, зажмурилась, потянулась и взглянула на будильник. Стрелки показывали без четверти семь. «Пожалуй, вставать рановато», — подумала она. Потягиваясь и нежась на тёплой, прогревшейся за ночь постели, Галя вдруг почувствовала беспокойство. Ей вспомнились четыре слова на телеграфном бланке, которые позавчера прервали её удивительный отпуск и заставили вернуться домой на неделю раньше, чем нужно: «Немедленно приезжайте работу == Иванов».
«Что бы там ни было, через два часа всё будет ясно!»- решила она, пытаясь задремать. Но сон улетел.
Галя соскочила с постели, сделала несколько гимнастических упражнений и пошла умываться. Одевшись, она достала из холодильника приготовленный ещё с вечера завтрак.
Сидя за столом, Галя как ни старалась, не могла отделаться от мысли: зачем она так срочно понадобилась в институте? Тревожные предчувствия, подогреваемые воображением, сливались в ощущение чего-то большого и важного, надвигающегося на неё. Галя заторопилась.
Через десять минут медлительный, равнодушный к нетерпению пассажиров эскалатор спустил её в метро вместе с толпой спешащих людей. Поезд грохотал на поворотах, ныряя в чёрные изгибы тоннеля. Из прохладного вестибюля Галя вышла на залитую солнечным светом давно знакомую площадь.
Она приехала в институт рано, и ей волей-неволей пришлось бесцельно бродить по его коридорам, наблюдая приход знакомых и незнакомых коллег на работу. Без трёх минут девять в институте появился профессор Иванов. Увидев Галю, он кивнул ей и поманил за собой в кабинет.
— Ну вот, слава богу, вы на месте. А я уж начал беспокоиться.
— Да что случилось, Константин Степанович?
— Не знаю, не знаю! — Профессор рассеянно погладил свою клиновидную бородку. — Вас вызывают к товарищу...
Константин Степанович назвал одну из самых уважаемых фамилий.
— Зачем?
— Мне ровно ничего не известно. Сейчас идите работать, а в половине второго отправляйтесь. В два вы должны быть на месте. Можете взять мою машину, я предупрежу секретаря.
Галя сидела за столом и машинально просматривала в фильмоскопе плёнку, но работа не шла ей на ум. Она в тысячный раз задавала себе всё тот же вопрос.
В пятьдесят минут второго Галя уже шла по широкой асфальтированной дорожке Кремля, несколько оробевшая и вместе с тем радостная от мысли, что находится здесь не на экскурсии, а по делу, что она, Галина Ковалёва, зачем-то понадобилась правительству родной страны.
Подходя к приёмной, она на мгновение остановилась, поправила на себе платье и решительно открыла дверь.
За столом сидел пожилой мужчина, секретарь. Галя протянула ему удостоверение, Секретарь взглянул на часы и попросил подождать.
Вскоре дверь кабинета открылась, и из неё вышел пожилой, высокий, несколько сутулый мужчина. Он рассеянно кивнул сидящему за столом и пошёл к выходу.
— Товарищ Синицын, вы забыли отметить командировку! крикнул ему вдогонку секретарь.
Мужчина медленно повернулся и уставился на него недоумевающим взглядом. Затем, осознав, что ему говорят, буркнул что-то, видимо в знак благодарности, и вернулся к столу. Галя успела рассмотреть его узкое лицо с высоким лысым лбом и серыми умными глазами, сверкавшими из-под пышных бровей.
Секретарь приложил к командировке печать, подписал её и, возвращая Синицыну, сказал:
— Одну минуточку.
Затем повернулся к посетительнице:
— Прошу вас!.. — И Галя очутилась в кабинете. Впоследствии она пыталась вспомнить его обстановку. Но сколько она ни пробовала восстановить в памяти подробности, всё расплывалось как в каком-то тумане, на фоне которого ярко и отчётливо вырисовывались только плотная, коренастая фигура и выразительное моложавое лицо одного из руководителей государства.
— Здравствуйте, товарищ Ковалёва. Садитесь. Я хочу поговорить с вами об одном очень важном деле. Академия наук организует экспедицию совершенно исключительного значения, сроком года на четыре. Опасности, связанные с маршрутом этой экспедиции, очень велики. В связи с ответственностью задачи я хочу поговорить с намечаемыми людьми и поэтому вызвал вас для предварительных переговоров. Если вы в принципе согласны, то мы продолжим разговор. Помните: вас никто не принуждает.
По мере того как он говорил, Галя успокаивалась. Вскоре робость её исчезла настолько, что она рискнула спросить:
— Простите, мне хотелось бы задать вам два вопроса...
— Пожалуйста.
— Во-первых, почему именно мне предоставляется такая большая честь? Во-вторых, куда и с какими целями направляется экспедиция?
Человек, сидевший перед Галей, улыбнулся, и улыбка, разбежавшись сетью мелких морщинок, осветила его строгое лицо. Галс сразу стало уютно и легко.
— На первый вопрос я вам отвечу сразу. Когда Родине нужны люди для выполнения важнейших задач, она выбирает не обязательно прославленных. Зачастую самым подходящим оказывается скромный, с первого взгляда незаметный человек. Очевидно, у комиссии есть кое-какие основания для того, чтобы пригласить именно вас... Я видел фильм «Тянь-Шань» и знаю, как вы умеете работать. Ну, и профессор Иванов написал кое-что о вашей работе на съёмках солнечного затмения 1961 года. Например, что вы способны петь, перевязывая себе обмороженные руки, после шестнадцати часов работы на ветру.
Галя потупилась, не зная, что ответить. Лицо её горело.
— Что же касается второго вопроса, то пока могу сказать вам только одно: экспедиция чрезвычайно ответственная, сопряжённая с огромным риском. Почти наверняка ей придётся столкнуться с нечеловеческими трудностями. Может быть, она вообще не вернётся, если уж говорить до конца.
«Не иначе, как устройство постоянной обсерватории в районе Южного полюса, о которой весной говорил Константин Степанович», — подумала Галя.
— Вы узнаете о целях экспедиции только в том случае, если согласитесь в ней участвовать, и то лишь, когда прибудете на место отправления. К сожалению, мы всё ещё вынуждены ограждать наши важнейшие изыскания от слишком любопытных глаз. Перехожу к делу. С вашей биографией я достаточно знаком. Я знаю, что у вас нет родственников. Значит, вы всё можете решить самостоятельно.
— Я уже решила!
— Не передумаете?
— Нет.
— Молодец, дочка! Спасибо!
— Спасибо и вам, — ответила Галя.
Старый народный герой крепко пожал руку девушки. В его голосе, во взгляде было столько человеческой доброты, ласки и благодарности, что Галя с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Слёзы душили её. Оттого, что она вот так просто и быстро ответила согласием, ей было и радостно и в то же время немножко страшновато. Боясь выдать себя, Галя резко повернулась и почти бегом направилась к двери.
Глядя ей вслед, человек думал: «Родина, Родина! Лучших детей Своих, прекраснейший цвет Свой Ты не кутаешь от холода и вьюг, не закрываешь от палящего солнца, а посылаешь туда, где не выдержит незакаленный телом и слабый духом. И идут Твои дети... и совершают чудеса, прославляя Твоё имя!..»
Не видя ничего перед собой, Галя пересекла приёмную. Её остановил голос секретаря:
— Товарищ Ковалёва, вы забыли отметить удостоверение!
Галя опомнилась и, улыбаясь, протянула ему синеватый бумажный квадратик.
— Одну минутку! — Секретарь зашёл в кабинет и, выйдя оттуда, обратился к светловолосой женщине лет сорока, которая сидела в кресле у окна:
— Товарищ Петрова, прошу вас!
Женщина встала и, не спеша, прошла в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. От всей её фигуры веяло грацией, силой и какой-то неуловимой величавостью. У Гали невольно вырвалось:
— Кто это такая?
Секретарь секунду помедлил, глядя на дверь, за которой скрылась русая красавица, затем ответил:
— Это товарищ Петрова, профессор медицинского института. Один из известнейших наших хирургов.
Делая отметку на командировочном удостоверении, он объяснял:
— Отправляйтесь домой и собирайтесь в дорогу. К профессору Иванову не ходите, я сообщу ему всё, что нужно. Если вас спросят, куда вы едете, отвечайте, что на Дальний Восток. Завтра в восемь утра за вами заедет машина и отвезёт прямо на аэродром. Денег и вещей с собой не берите. Всё необходимое вы получите на месте, где вас встретят. До свидания, товарищ Ковалёва. Желаю успеха!
Придя домой, Галя уложила в портфель кое-какую мелочь, сходила в домоуправление, чтобы предупредить об отъезде, и к шести часам вечера была совершенно свободна. Никогда ещё время не тянулось так убийственно медленно.
Она попыталась позвонить нескольким институтским товарищам, но либо не заставала их дома, либо они были заняты. Приходилось примириться с мыслью, что последний вечер в Москве пройдёт в одиночестве.
Побродив бесцельно по улицам, Галя села на маленький пароходик, который весело побежал по Москве-реке.
Поднимаясь по гранитным ступенькам в Парк культуры, она заметила впереди себя высокую женщину. Поравнявшись, Галя узнала профессора Петрову. Они вместе подошли к кассам. Петрова тоже узнала Галю и ласково спросила:
— А вы разве не здешняя?
— Нет, я москвичка, но так уж вышло, что сегодня все мои друзья заняты, и я прощаюсь с Москвой в одиночестве.
Петрова пытливо посмотрела на Галю.
— Вы собираетесь уезжать?
Галя смутилась. Подумав немного, она решила, что ответ ни к чему не обязывает.
— Да.
— Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Ольгой Александровной.
Галя назвала себя.
Опасения девушки оказались напрасными. Ольга Александровна обладала достаточным тактом и ни о чём её не расспрашивала.
Они медленно прогуливались по боковым аллеям. Солнце село. Стало заметно темнеть. На набережной перед ними открылся пылающий закат. Там, где гасло оранжевое пламя и начиналась холодная синь, сверкала далёкая Венера.
Взяли лодку. Ольга Александровна села за вёсла и стала медленно грести по направлению к Ленинским горам.
Глядя на прекрасную планету, Галя поймала себя на мысли, что думает о Белове. Она чувствовала к нему какое-то странное влечение, совершенно не похожее на влюблённость, но острое и волнующее.
Чтобы найти какую-то отдушину, Галя стала рассказывать Ольге Александровне о чудесах Селигера. Описывая поход на яхте, она с тайным наслаждением назвала заветное имя. Ольга Александровна- удивлённо подняла брови:
— Вы сказали — Игорь Никитич? Уж не Белов ли?
— А вы его знаете?
Ольга Александровна задумалась. Затем медленно проговорила:
— Да, мне пришлось с ним встретиться во время Отечественной войны, в конце 1941 года. Я тогда работала сестрой в одном из ленинградских госпиталей. Во время очередного обстрела к нам с улицы принесли умирающую женщину. Это была его жена. Он тогда работал на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Нам удалось с ним связаться... Словом, я была невольной свидетельницей трагедии этого большого человека.
— Но сколько же ему лет?
— Тогда было, кажется, двадцать восемь. Горе не приходит в одиночку. Вскоре мы узнали, что в момент гибели его жена несла на руках ребёнка, от которого не осталось ничего, даже клочка одежды...
Галя побледнела. Всем своим сердцем она откликнулась на горе Игоря Никитича, ставшего для неё теперь ещё более понятным и близким. Пережив в раннем детстве ленинградскую блокаду, девушка навеки затаила ужас перед какими-то грозными событиями, смутно, но настойчиво проступавшими в её памяти сквозь туман времени, событиями, непонятными и зловещими, как химеры собора Нотр Дам. Ей ли, сироте, было не знать, как страшно потерять своих близких!..
— Все свободные часы, — продолжала Ольга Александровна, Белов проводил у постели жены. Она умерла через несколько дней, несмотря на наши старания спасти её. Белов был на грани потери рассудка. Я часто навещала его, чтобы хоть как-нибудь развеять. Постепенно он взял себя в руки и ушёл в работу. Видимо, это его и спасло. Вскоре обстоятельства нас разлучили: в январе 1942 года госпиталь был эвакуирован на Урал. С тех пор я его не встречала, но иногда мы с ним переписываемся, и я в общих чертах знаю его жизненный путь.
Ольга Александровна замолчала. Лодка тихо скользила по тёмной воде. Из парка доносилась какая-то бравурная мелодия. Неожиданно вдоль набережной вспыхнули фонари, и на реке сразу наступила ночь. Пора было возвращаться к пристани.
— Как это в сущности странно! — сказала Ольга Александровна после долгого молчания. — Мы с вами впервые встретились сегодня в Кремле, затем здесь. Не успели и часа побыть вместе, как нашли общих знакомых. Впрочем... — и она замолчала, не закончив фразы.
Прощаясь у выхода, Галя не выдержала:
— До свидания, Ольга Александровна. Спасибо за этот вечер. Я почему-то уверена, что мы с вами ещё встретимся!
— До свидания, Галина Семёновна. Я совершенно в этом уверена!..
Обе понимающе улыбнулись.
Дома Галя написала Белову коротенькое письмо о том, что внезапно уезжает в длительную командировку, обещала прислать весточку, если представится возможность, и просила передать привет Ивану Тимофеевичу и Маше. Закончив, она тотчас же легла спать.
Однако сон не приходил. Она долго ворочалась с боку на бок, стараясь представить, что ждёт её завтра. Затем её мысли приняли другое направление. Ей вспомнилось прошлое: детский дом, школа, напряжённая учёба в институте, радость, когда снятые ею кадры впервые вошли в киножурнал... Особенно ей запомнилась преддипломная практика: она была прикомандирована к высокогорной экспедиции профессора Иванова для съёмок солнечного затмения 1961 года.
Ох, уж эти съёмки на морозе, под ледяным неистовым ветром, забиравшимся в рукава и раздувавшим пальто, как пузырь! Красные вспухшие руки, растрескавшаяся кожа на лице, слезящиеся глаза, по вечерам боль и ломота во всём теле, короткий сон в обдуваемой со всех сторон палатке — и снова бесконечное барахтанье в снегу.
Сначала было невыносимо тяжело. Но постепенно Галя вошла в ритм, руки перестали болеть, и незаметно для себя она прекрасно обжилась среди этого бездомья. В редкие свободные часы она ухитрялась производить видовые съёмки и постепенно собрала неплохой материал. В институт она вернулась, имея в кармане лестную характеристику от профессора Иванова, а в чемодане — почти готовый киноочерк, который стал её дипломом...
Промучившись половину ночи, Галя наконец забылась коротким тревожным сном. В семь часов утра она уже стояла у окна, изнывая от нетерпения... Однако «Чайка» появилась из-за угла только без трёх минут восемь. Галя пулей слетела с лестницы, чуть не сбив шофёра, который уже входил в парадное.
После нескольких минут быстрой езды машина выбралась за черту города и понеслась по широкому бетонированному шоссе, обсаженному с обеих сторон молодыми деревцами. Вскоре она свернула на одну из поперечных магистралей и, пропетляв по боковым дорогам, остановилась перед большими воротами в бесконечном глухом заборе.
— Приехали! — сказал шофёр.
— Но где же аэродром? — спросила Галя, выходя из машины. Ведь это же завод?
— Да, это завод. Вот ваш пропуск. Желаю всего хорошего! И машина исчезла за ближним поворотом.
Галя нерешительно направилась к проходной, но в это время к воротам подлетела другая «Чайка» и из неё вышла Ольга Александровна. Машина тотчас же исчезла. Женщины приветливо поздоровались.
— Очевидно, мы в одинаковом положении, — заметила Галя. Пойдёмте в проходную, узнаем хоть, в чём дело.
Но не прошли они и трёх шагов, как подкатившая третья машина высадила около них пожилого мужчину, в котором Галя узнала рассеянного посетителя приёмной в Кремле.
Одновременно из проходной вышел молодой офицер в лётной форме. Чётким шагом он подошёл к прибывшим и представился:
— Майор Медведев, Максим Афанасьевич.
Гале сразу понравился этот весёлый, энергичный смуглолицый человек. Говорил он с заметным окающим акцентом.
— Прошу вас, товарищи, предъявляйте документы и входите.
Все четверо очутились на широком заводском дворе. Со всех сторон высились громады корпусов; в воздухе стоял смутный гул от работающих машин. Иногда в него вплетались мощные ритмические удары, от которых содрогалась земля.
У ворот стояла старенькая «Волга». Майор сел за руль, и они помчались по широкой асфальтированной магистрали. Завод был огромный. Машина пронеслась уже больше двух километров, а впереди всё ещё высились корпуса. Наконец она свернула и круто затормозила перед большим металлическим, сплошь застеклённым зданием. Двухскатная крыша здания имела по бокам какие-то непонятные приспособления, на которые все трое пассажиров невольно обратили внимание.
— Прошу вас! — майор открыл дверцу машины.
Они поднялись на высокое крыльцо, миновали коридор и вошли в светлую просторную комнату, обставленную мягкой мебелью.
— Располагайтесь. Эти комнаты, — майор указал на двери в стене, — будут вашими спальнями. Надеюсь, вам здесь будет удобно.
Заметив удивлённые физиономии гостей, он добавил:
— Вам придётся прожить здесь несколько месяцев. Это своего рода карантин.
— Вот как? — заметила Ольга Александровна. — Предусмотрительно, ничего не скажешь, А вы — наш лётчик?
— И да, и нет! Я дублёр воздушного лётчика.
— Позвольте! — пробасил угрюмый Синицын. — Что же, по-вашему, бывают безвоздушные лётчики? Что за странная терминология?
— Ничего особенного, сейчас всё объяснится. Генерал будет через две-три минуты.
Петрова забарабанила пальцами по столу.
— Кажется, я начинаю понимать... Ну что ж, так или иначе, нужно знакомиться. Начну с себя: Ольга Александровна Петрова, по профессии хирург, но много занималась и биологическими исследованиями. Сюда приглашена в качестве врача-биолога.
— Галина Ковалёва, кинооператор.
— Профессор геологии и палеонтологии Николай Михайлович Синицын, судя по всему, геолог таинственной экспедиции. Если бы меня приглашал кто-нибудь другой, — проворчал он, отворачиваясь к окну, — я бы подумал, что всё это мистификация!