Страница:
Под стать людям гоношились и стихиалии. Местные домовые, рассевшись на крышах, весело благословляли гулянку. Разнообразные духи порхали над ратушей, словно бабочки. Пивные струи продолжали топить снег, но людям было мало: мужчины все сильнее лупили по столам кулаками и кружками, пробуя на прочность однодневные творения плотников. Их толстушки-жены, в сторону которых залитые пивом глаза мужей давно уже отказывались смотреть, льнули к чужим кавалерам. Местные женщины – эти заранее сдавшиеся крепости – готовы были открыть ворота первому встречному-поперечному и благосклонно относились к сноровистым пальцам, невзначай забиравшимся под их шубы. А уж тому, что под шубами выделывали руки распалившихся мужчин, мог бы позавидовать сегодня любой щипач.
Мури не торопясь выбрал место возле зонненбергского бургомистра Мартина Пейт-майера и был многократно вознагражден за свой безошибочный выбор. Он тут же заглотил почти нетронутое куриное крылышко, а в придачу целую связку тонких сосисок. Немного погодя Мури беспощадно уничтожил подливку к ним, которую Мартин Пейт-майер, заметив нового едока, вылил со своей бургомистерской тарелки. Пришелец не отказался от грудинки, от хлеба, от провансальского соуса, от особо приготовляемых гренок и остатков уникальной, зарожденной еще в Средневековье фирменной «горной похлебки», приправленной сладким кетчупом. Мартин Пейтмайер, подобно любому чиновнику, спиной осязая, как придирчиво следят за его братанием с народом члены городского Совета – личные недоброжелатели Ганс Вольф с этим мерзавцем секретарем Маркесом Шульцем, – подтягивал припев откровенной народной песенки «От капусты и репы мне нехорошо», не забывая при этом раскачиваться. А колбаски по-прежнему плавали в жиру на противнях, словно в кипящем бассейне, злобно шипя и сопротивляясь уничтожению. Горожане поглощали их с неослабеваемым удовольствием.
Не все выдерживали марафона. Кое-кто сладко похрапывал, избрав подушкой отполированные доски. Но рядом с бургомистром толпа еще держалась, и он, поправляя геральдический шарф и время от времени отирая пену с усов, поглощал уже третью кружку. Мури также получал свое. Двигая острыми, словно ножи, лопатками, кот не обращал внимания на здешних мелких духов, которые потешались над его худобой. Впрочем, что еще можно было ожидать от беззаботных сосунков? Лишь дух ратуши, привычно уместившись на флюгере, с грустью разглядывал копошащихся внизу смертных. Этот вечный хранитель зонненбергского символа никогда не снисходил до подобных подтруниваний и насмешек. Он-то первым и заметил внизу Эльзу Миллер.
На площади появилась худая женщина. Ее безучастное к празднику лицо было закутано в темный платок. Почти невидимкой спешила она вдоль столов и скамей – снег даже не скрипел под ботинками. Спокойное, безмолвное и размеренное движение дамы сразу привлекло внимание жителей, окружавших бургомистра. Здесь все знали старую Эльзу. Снизошла тишина, и в этой тишине женщина отрешенно прошла мимо объевшихся котов, воспитанных собак и особенно суетных в этот день людей.
После того как Эльза скрылась за ратушей, кто-то из гуляк воскликнул так, как может воскликнуть лишь простодушный обыватель:
– Эльза и в праздник не снизойдет до нас, грешных! Опять поспешила в дом престарелых, а затем в костел Святой Терезы!
Другой голос был более честен в своей неприязни:
– Уже двадцать лет каждый день выкидывает один и тот же трюк… Нарочно не замечает соседей…
Прорвало и других:
– Ей не выпить и наперстка пива! Боится уронить лицо.
– Корчит из себя святую.
– И ведь не смотрит на нас. Всем показывает, какая она добродетельная!
– А все оттого, что не смогла найти себе парня в молодости, – оторвался от пивного священнодействия один толстяк. Он причмокивал, сочувствуя старой деве, но вынес все-таки свой приговор: – Ясно, из-за чего женщины сходят с ума и напяливают благочестие! Знаю я баб! Если не удалась мордашкой да фигурой – марширует к церкви, вяжет шапочки и печет пирожки бездомным: вон, опять понесла, не иначе!
И тогда в Мартине Пейтмайере, старом прожженном чиновнике, проснулся Бог и сотворил одно из чудес Своих, ненадолго превратив прохиндея в проповедника. Бургомистр резко встал, подтянул живот и обратился к насмешникам:
– Двадцать лет назад Эльза Миллер дала обет каждый день посещать одиноких стариков и молиться за все, без исключения, человечество. С тех пор каждый день вижу ее на улице! Несмотря на дождь или иное ненастье она держит путь в интернат, а затем в костел – в этом я сам свидетель. Кто из нас сможет задержать, а тем более поколебать ее?.. Поэтому, конечно, вы можете утверждать, что она сумасшедшая. Мало ли дурачков, которые расхаживают по нашим городам и изо дня в день совершают одни и те же вещи – регулируют движение или пытаются провожать до дома прохожих! Но если нам кажется, что ее желание кормить обездоленных и ежедневно молиться за всех собравшихся здесь жителей – всего лишь вывих ума, то чего же тогда все мы стуим?
Произнеся эту неожиданную речь, прекрасный в своем неожиданном порыве бургомистр Мартин Пейтмайер обвел слушающих его людей взглядом, в котором отразилась вся тайная и неизбывная мировая скорбь. И никто не посмел ему возразить.
– Нам ли, – продолжил бургомистр, – нам ли порицать того, кому дано иное.… Не завидовать ли ей, так легко скользящей мимо нас и двадцать лет уже проходящей сквозь время, должны мы самой черной завистью? Да поглядите только на ее лицо! Как только украдкой смотрю я на ее лицо, мне хочется плакать… Бессмыслицы полно в этом мире: как же не завидовать тем, кто знает, куда спешить! По крайней мере, притупим взоры, спрячем взгляды, прикусим свои языки. На худой конец, молча оглянемся ей вслед.
Все, включая равнодушных, выслушали речь бургомистра. Кто-то даже всхлипнул, словно встретился с собственной никчемностью. Но тишина простояла недолго. Суетность, напуганная спешащей Эльзой, вновь восторжествовала. На столы принялись подавать тарелки с кислой капустой. Зашипели колбаски, застучали кружки, засуетились кельнеры – и все покатилось как по маслу.
Наконец электрические гирлянды, осветив деревья и стены домов, возвестили о наступившем вечере. Прошипели, уткнувшись в снег, остатки фейерверка. К ужасу и восторгу ребятишек лопнул рекламный шар – и праздник благополучно завершился. Шатаясь от сытости, Мури свернул к первому попавшемуся крыльцу, от которого пахло старинной кладкой, принюхался и, повинуясь своему безошибочному чутью, уселся возле первой ступеньки. Перед его носом тут же искрой замельтешил крохотный дух, самодовольный, как все здешние стихиалии.
– Вот так заморыш! – пискнул ничтожный наглец. – Откуда ты и что здесь собираешься делать?
Благодатное тепло в желудке настроило Мури на снисходительность.
– Я из Боснии, деревня Месич – место прежнего моего владения, – важно отвечал кот сопляку. – А что касается моего появления возле этого дома, то, думаю, неплохо бы еще и выспаться в надлежащем тепле – чую, неспроста на крыльце включили свет. Хозяева не заставят себя ждать.
– Конечно, дохляк! – воскликнула искорка. – Вашего брата, такого, как и ты, погорельца, теперь и палкой отсюда не выбьешь! Да кто добровольно покинет это место? Здесь даже на помойках те из твоих собратьев, которых не выловили и не отправили в питомники, жируют круглый год. Между ними и драк-то нет – столько всякой снеди вываливают. Поглядел бы на их животы!
– Утихомирься, – спокойно отвечал Мури. – Пусть здесь громоздятся даже горы мяса, и колбаски с подливкой будут ждать в каждом мусорном контейнере. Что мне до сосисок и кнедликов?
Козявка была сама насмешливость:
– Только не плети, что ты на все это закроешь глаза, котяра. Знаю я вашу породу: все продадите ради жратвы. К тому же сегодня любая хозяйка впустит тебя на порог! Слышал о здешней примете? Если в этот день на пороге любого дома появятся кот или собака, хозяева обязаны взять их. Считается, что в этот день приблудившиеся животные приносят удачу! Такого замухрышку, как ты, точно приютят на свою голову! Видел бы ты, какие боровы откармливаются из таких вот приблудышей!
– Что мне до здешних боровов! – все еще старался скрыть раздражение Мури. – Мне нужен ночлег – и я его получу.
Упрямого задирства козявке было не занимать:
– Какой самонадеянный тип! Я вижу, тебе не впервой использовать людское гостеприимство!
– Для чего еще и существуют двуногие? – взвился рассерженный кот. – Я хочу отоспаться в тепле.
– А потом тебе подкинут жратвы, постелят у камелька, – расхохотался задира. – А там куда денешься со всей своей важностью – кто убегает от тепла и пищи? Глядишь, вторая ночь у камина, третья, и размякнешь… Скольких я таких уже видел!
Дух добился своего. Разозленный Мури, несмотря на всю тяжесть, изготовился к прыжку. Но здесь дверь внезапно распахнулась, и на пороге показалась хозяйка. Молодая фрау была настоящей, донельзя упитанной, розовой хрюшкой – вся в складочках и ямочках.
– Эстебайн! Братец! – взвизгнула она. – Ты только посмотри. Даже не верится!
Тут же выглянул ее не менее дородный брат Эстебайн, собиравшийся, судя по всему, уже откланяться. Братец наматывал на себя кашне.
– Ты знаешь, что делать. Кот, появившийся в праздник, – к счастью! – хлопотала хозяйка.
Прежде чем Мури успел что-либо сообразить, Эстебайн спустился, отмечаясь на каждой ступеньке цоканьем добротных зимних сапог, и, сграбастав кота, с хозяйственной основательностью засунул под мышку.
– Крепче держи! – наставляли его.
– О чем ты говоришь, Каролина! Вот уж подарочек моему младшенькому!
Ошалевший Мури был отнесен к автомобилю и брошен на заднее сиденье. Надежно захлопнув дверцу, Эстебайн принялся обниматься с сестрой.
Выдержка кота окончательно улетучилась. Пойманный самым глупым образом, он в бешенстве кидался на стекла и раз за разом сползал по ним. А крошечный дух наиздевался вволю:
– И впрямь, зачем тебе рыпаться? Примета есть примета! Зато будет тебе там всякой всячины. А из всех неприятностей – разве что кастрируют!
Вслед за людьми на крыльце показался заспанный домовой, который лишь сейчас соизволил взглянуть на суету. Этот скучный, самолюбивый болван, проспав начало представления, всерьез принялся рассуждать о всех прелестях местного обычая брать в дом приблудившихся в этот день кошек.
– Эстебайн – владелец сети ресторанов в Мангейме, – заявил он пленнику. – Тебе здорово повезло, бродяга, радуйся, что не закончишь свою жизнь на помойке.
– Заткнись, изнеженный баловень! – яростно мяукал Мури. – Тебе ли, безмозглому, знать, куда убегает моя дорога!.. И вообще, убирайтесь со своими советами. Чтоб вам всем пусто было!
– Счастливого пути! – в унисон ответили невидимые людьми существа. Домовой – с глупым участием. Дух – с непередаваемым сарказмом.
Получаса не минуло – машина австрийца приехала в такой же нарядный, как и Зонненберг, городишко. Одним махом Эстебайн оставил за собой весь традиционный набор – площадь, костел и ратушу – и на противоположной окраине, там, где стояли особняки, скрипнул тормозами.
Примета, которой придерживались местные жители, спутала Мури все карты. Истощив весь запас самых грязных ругательств, кот охрип и нахохлился.
– Ну, сукин сын, считай, счастье обласкало твою драную шкуру, – заявил ему Эстебайн. – Скоро она залоснится, и точно знаю – как шелковый сделаешься. Уж от такого домишки, как мой, никто бы не отказался!.. Правда, младшенький Курт иногда подергает тебя да потреплет – но что поделать!
Он цепко заграбастал счастливца и направился к своему бунгало: настоящему бастиону в глубине заснеженного сада. Стихиалии тут же поднялись с ветвей и понеслись навстречу, поздоровавшись с котом, надо сказать, весьма приветливо. Домовой, расторопный малый, с учтивым видом экскурсовода дожидался на крыльце. «Отсюда не удрать, – обнадежил он Мури. – Так что рано или поздно позабудешь о своих привычках. Единственное неудобство – клеймо поставят на ухо да еще кое-что оттяпают…»
Жена и старший сын хозяина – одна в сорочке, другой в пижаме – сбежались поглазеть на приобретенное счастье. Вслед за ними по лестнице со второго этажа скатился младший сынишка, насквозь испорченный матерью и отцом семилетний гаденыш. Ту т же выхватив из отцовских рук подарок, малыш Курт, не спрашивая ничьего разрешения, потащил Мури к себе наверх в комнату. Именно там летом в спичечных коробках покорно ожидали своей участи обреченные жуки. Именно там мухам и паукам отрывались лапки, а безвинным лягушкам вставлялись в задний проход соломинки. Последняя жертва – старый, страдающий одышкой безвинный хомяк – была замучена незадолго до сегодняшнего вечера. Эстебайн с женой, такой же грудастой и задастой, как и большинство здешних дам, не подозревая об увлечениях сынка, умиленно смотрели вслед любимцу. А Мури не успел и опомниться.
Все в детской, за исключением выстроенных на полу солдатиков, оказалось разгромленным, оторванным и расплесканным, словно в комнату швырнули гранату. Рыжий негодяй не утруждался уборкой, более того, он ежедневно доводил до тихой истерики горничную, каждый раз воплями и слезами не давая ей в своей комнате ни к чему даже пальцем прикоснуться. Бросив кота на кровать, Курт подскочил к монитору компьютера. Пробежавшись пальчиками по клавишам, малыш закончил игру, выпустив наконец-то столь долго и тщательно приготовляемую ракету на целый мир с деревьями, домиками и травой. Затем объявил меню на сегодня:
– Я буду называть тебя Усатик-Полосатик! Как ты насчет вальса? У этого задавалы Эрнста (он имел в виду школьного товарища) кот танцует вальсы! Эрнст научил-таки своего толстяка. И я попробую… Для начала примерь-ка галстук!
Вмиг на шею пленника намоталась веревка. Затем мальчишка сдернул несчастного кота на пол и вовсю занялся дрессировкой. Гордому боснийцу ничего не оставалось делать, как, шипя от унижения, перебирать по паласу задними лапами – передние, точно тисками, сжимались мучителем. Время от времени дрессировщик напоминал о «галстуке» и стягивал его так, что в глазах Мури плавали пятна. Просочившийся в детскую во время этого кошмара домовой имел наглость расхваливать здешнее существование. «Парная печенка по утрам тебе гарантирована, – обещал он, расхаживая по потолку. – А какое здесь молочко! Будешь опиваться им, я уж не говорю о сметане… Потерпи немного, озорнику вскоре все надоест!»
Домовой нагло лгал – Курт не истощался. Напротив, чувствуя непрошибаемое упрямство горца, истязатель завопил:
– Нет, я все-таки выучу тебя танцевать, Усатик-Полосатик! А будешь вырываться – побью, больно-пребольно! Так что хватит отворачивать морду!
И, то затягивая, то отпуская петлю, продолжал муштровку. Не удивительно, что Мури осатанел.
– Ты не смеешь обидеть ребенка! – закричал домовой. Он-то немедленно заметил, как бешенство сузило кошачьи зрачки. – Есть правило: не трогать детей… Потерпи немного, вот увидишь: Курт выдохнется!
Курт не выдыхался. Не замечая готовящейся расправы, мальчишка по-прежнему принуждал кота вальсировать.
– Не смей трогать ребенка, это глупо! – ныл домовой, без особого труда предвидя дальнейшее. – Всего-то и делов потерпеть, – пискнул он совсем уж тонко.
– Перебирай лапами, полосатая сволочь! – закричал в это время Курт. Он стянул веревку, в который раз предоставляя Мури возможность на пару секунд унестись в иной мир. Когда выскочившие глаза кота вернулись на место, мучитель пообещал: – Я заставлю тебя танцевать, как Эрнст заставляет своего толстяка, пусть хоть хвост оторву и состригу усы. Пляши!
Мури больше не мог терпеть – царственные когти воткнулись в перекошенную физиономию обидчика. Тот, забыв про веревку и ножницы, которыми намеревался безжалостно освободить Мури от изумительных усов, наскочил на все четыре стены, повалив подушки, одеяла, монитор и разметав равнодушных солдатиков.
Курт выл настолько основательно, что огромный дом содрогался: все его комнаты – залы, гостиные, спальни и даже подземный гараж – вторили безудержному воплю. Сны мгновенно покинули особняк, кровати опустели, помощь спешила со всех концов. Первой прибежала задастая и грудастая мамаша. Увидев, что случилось, она посинела от собственного вопля: это был примитивный, грубый рев озверевшей самки. Следом, стремясь угодить хозяевам, но не слишком торопясь, заглянули в детскую садовник и горничная. На подходе был полусонный повар. За спиной заспанного отца расплылся в улыбке старший брат Курта. Мать бросилась спасать своего малыша. К чести Мури, непросто это было сделать даже рассвирепевшей австрийке.
– Отпусти моего мальчика! – орала мать. – Я убью тебя! Я заколочу тебя кочергой! Принесите сюда лопату! Дайте хоть что-нибудь! Я изрублю в куски это чудовище… Глаз, глаз… У моего сына нет глаза – какая тварь… Какая мерзкая, неблагодарная тварь…
– Да он бешеный, – заметил неторопливый садовник. – Несчастный ребенок, герр Шульц! – констатировал он, поворачиваясь к отцу Курта.
– Отпусти! – жалобно упрашивал кота бегающий по потолку домовой. – Чего тебе стоит, дурак! Разве нельзя было потерпеть?
– Двуногие! – хрипел Мури. – Вам ли меня касаться!
Так все, кроме Куртова братца, выли и орали разными голосами, а пронзительнее всех выл и орал наказанный. Наконец садовник отодрал кота, прилипшего к мальчишке, словно пластилин. Видно, он часто имел дело с котами – так крепко собрал на загривке у Мури шкуру, что тот не смел и пикнуть. Кожа на морде натянулась и едва не трещала, придавая коту вымученно-улыбающийся вид. Искусственная улыбка эта бесила фрау – однако садовник сам собирался исполнить явно выраженную волю хозяев и пообещал:
– Я отрублю голову этому негодяю, сниму с него шкуру – все, что пожелаете… Только помогите сейчас своему сынку.
Простая логика возымела действие. Была немедленно вызвана «скорая», горничная расторопно метнулась за бинтами, а садовник, сжимая Мури – у того в конце концов слюна пошла из пасти, – спустился к прихожей. Старший брат наказанного пропустил их мимо себя с нескрываемым сочувствием. Курт продолжал визжать – ему пытались наложить повязку. А домовой до самого крыльца летел следом за осужденным, жалобно причитая: «Ведь тебе ничего не стоило потерпеть. Прощай, неудачник!»
Добравшись по снегу до самого дальнего угла сада, садовник положил приговоренного под запорошенный куст и неожиданно заявил:
– Вот что, зверек. Если по справедливости, мальчишка всех нас извел своими выходками. Судя по всему, тебе здорово досталось от этого бесененка!.. Конечно, после всего, что случилось, о сардинках по утрам и о собственном лежбище у камина придется позабыть.
Этот рассудительный и порядочный работник попытался снять с кота веревку – но с Мури было достаточно человеческих прикосновений. Кот маханул очертя голову через кусты и ограду, вылетел на дорогу и принялся царапать когтями дорожный лед, с каждым судорожным прыжком унося себя от проклятого места.
Он чуть было не попал под машину. Шофер «скорой» вовремя заметил освещенные фарами кошачьи зрачки. Ни секунды не колеблясь, он продемонстрировал все свое хладнокровие бывшего гонщика. «Так и бросаются под колеса! – взорвался он, выровняв руль. – Чтоб им пусто было, этим ошалелым кошакам! Не сидится им дома!»
На тропическом острове Рансоль географ из Кембриджа Джонни Троуболт отослал электронную почту своему глубокоуважаемому учителю. И, среди прочего, сообщил следующее:
«Уважаемый м-р Стаут! Кроме наблюдений за поведением так называемых думающих ящериц (статья в «Национальный географический журнал» мною уже написана) не могу пройти мимо другого удивительного явления. Его здесь все называют маршем лангустов. Стоит ли говорить, что океан возле островов кишит лангустами. Весьма крупные экземпляры я видел на рынке, который находится возле самого порта, – лангустов туда прямиком и доставляют. Одно из этих удивительных существ попалось просто преогромнейшее – к сожалению, я не захватил с собой фотоаппарат, поэтому поверьте на слово – это настоящий музейный экспонат. Он тут же был продан в местный бар. Однако к делу! Рыбаки весьма любезно и охотно общались со мной и поведали о поведении лангустов, до сих пор никем не разгаданном. Представьте себе, каждый год лангусты собираются на прибрежном дне, организуются в настоящие колонны и начинают движение. Все попытки проследить, куда они движутся, ни к чему не приводят. До меня на островах побывала экспедиция Донатана Маргуса, признанного специалиста в этой области и весьма любопытного человека, но все здесь твердят в один голос: американцы уехали ни с чем. Что касается лангустов, начинают они свой марш ночами. По свидетельству все тех же любезных рыбаков, их собираются десятки, если не сотни тысяч. Попытки любопытствующих аквалангистов разъединить эти колонны, внести панику и сумятицу в их ряды, наконец, изменить движение ни к чему не приводят. Лангусты сцепляются вновь и продолжают свой таинственный бег.
К счастью для себя, я попал сюда как раз в то время, когда марш только-только начинался, и не отказал себе в удовольствии на пару дней арендовать весьма удобный и надежный акваланг Троуда, один из самых новых – обошлось мне это недешево, но попытка проследить за походом стоила того… В первую ночь я отправился с одним из здешних гидов, умелым и забавным малым, он показал мне пляж возле Сопсето, крохотной деревушки, где нынче лангустов особенно много. Мы начали слежение примерно в два часа по местному времени. Поначалу ничего, кроме идеального дна, в котором фонарь высвечивал каждую песчинку, нам не попадалось – но вот я разглядел шествие. Можете себе представить, какое удивление и даже страх охватили меня при виде сотен существ, ловко передвигающихся друг за другом. Я никак не мог достичь головы колонны, которая уже уходила на значительную глубину. Примерно минут двадцать мы плыли вдоль колонны, освещая ее. Это было невероятное, в высшей степени загадочное зрелище! Лангусты бежали довольно быстро, вытянувшись в бесконечную нить. Каким образом формируется подобное шествие, мы с моим проводником так и не смогли выяснить, как, впрочем, вряд ли что-нибудь может сказать об этом и сам Маргус, несмотря на свою аппаратуру и профессиональных аквалангистов (говорят, он набрал их на Бали). Мне, как и этому почтенному биологу, остается только догадываться, что заставляет этих морских обитателей каждый год совершать столь непонятные и необъяснимые передвижения. Не удержавшись, попытался и я разъединить бегущих, но они мгновенно находили друг друга. Вы знаете мое воображение! Я сразу представил себе миллионы лангустов, марширующих все глубже и глубже в глухую и дикую океанскую бездну. Зачем? Для того, чтобы в безопасной тишине моря воспроизвести потомство? Или отдохнуть немного от беспощадного истребления? (Ловля их не прекращается. Несчастные! Я видел целые горы, которые сгружали с лодок на пирс.) Так что же движет ими, какова цель столь стремительного бегства?.. Между прочим, на вторую ночь мне удалось отыскать хвост колонны. То, что я увидел, вновь глубоко меня взволновало: вся колонна уже растворилась в океане, и последние лангусты убегали в темноту – нам оставалось только проследить за их бегом. Какое-то время я еще плыл за ними и освещал их спины – но вот последний бегун зашевелился и пропал в совершенном мраке. Все рыбаки твердят: никто никогда не разгадает суть этого удивительного марша. «Нечего и пытаться, мистер!» – говорили они мне, совершенно уверенные в своей правоте – спорить с ними бесполезно. Мой проводник также настроен весьма скептически относительно попыток хоть как-то объяснить подобное. Человек суеверный, он считает лангустов прислужниками некоего мифического существа, обитающего на невероятной глубине, почти что в центре океана. Этот своеобразный Ермунганд требует каждый год большого сбора всех подданных. Впрочем, я не настроен пересказывать забавные и наивные легенды. Подводная камера весьма высока по цене. Даже в аренду, признаюсь, я не рискнул ее брать – тем более один из зевак, наблюдавший марш, на днях потерял такую: она просто-напросто выпала из рук и буквально растворилась – попытки отыскать ее ничего не дали.
Что касается погоды – не далее чем сегодня начал стихать пренеприятный шторм, песок на пляжах здорово взбаламучен, влажность весьма высока – у меня зудят руки, и не проходит постоянное желание скидывать с себя и отжимать свою рубашку. Лангусты исчезли, кроме тех, разумеется, которых еще продают на рынке и в магазинчиках. Некоторое время от скрывшихся не будет ни слуху ни духу: куда они направились и что поделывают – вопрос поистине риторический…»
– Герр Хелемке! Это не вы накинули на кота петлю? И так все вокруг опутали веревками – неужели пытаетесь приспособить животных для своих бредовых идей?
Экономка фрау Хоспилд, поджав губы, обращалась с подобным вопросом к всклокоченному инвалиду, то и дело нажимающему на рычажок коляски. Парализованный доктор права раскатывал взад-вперед по холлу старинного дома, который двумя своими башнями и внушительной парадной лестницей весьма походил на замок. Сухие пальцы герра Хелемке то находили рычажок моторчика, то вбивали в подлокотники дробь сумасшедшего марша. Что касается фрау, она грела на тощей груди бедолагу кота. Экономка только что нашла Мури в глубоком сугробе возле входа.
Мури не торопясь выбрал место возле зонненбергского бургомистра Мартина Пейт-майера и был многократно вознагражден за свой безошибочный выбор. Он тут же заглотил почти нетронутое куриное крылышко, а в придачу целую связку тонких сосисок. Немного погодя Мури беспощадно уничтожил подливку к ним, которую Мартин Пейт-майер, заметив нового едока, вылил со своей бургомистерской тарелки. Пришелец не отказался от грудинки, от хлеба, от провансальского соуса, от особо приготовляемых гренок и остатков уникальной, зарожденной еще в Средневековье фирменной «горной похлебки», приправленной сладким кетчупом. Мартин Пейтмайер, подобно любому чиновнику, спиной осязая, как придирчиво следят за его братанием с народом члены городского Совета – личные недоброжелатели Ганс Вольф с этим мерзавцем секретарем Маркесом Шульцем, – подтягивал припев откровенной народной песенки «От капусты и репы мне нехорошо», не забывая при этом раскачиваться. А колбаски по-прежнему плавали в жиру на противнях, словно в кипящем бассейне, злобно шипя и сопротивляясь уничтожению. Горожане поглощали их с неослабеваемым удовольствием.
Не все выдерживали марафона. Кое-кто сладко похрапывал, избрав подушкой отполированные доски. Но рядом с бургомистром толпа еще держалась, и он, поправляя геральдический шарф и время от времени отирая пену с усов, поглощал уже третью кружку. Мури также получал свое. Двигая острыми, словно ножи, лопатками, кот не обращал внимания на здешних мелких духов, которые потешались над его худобой. Впрочем, что еще можно было ожидать от беззаботных сосунков? Лишь дух ратуши, привычно уместившись на флюгере, с грустью разглядывал копошащихся внизу смертных. Этот вечный хранитель зонненбергского символа никогда не снисходил до подобных подтруниваний и насмешек. Он-то первым и заметил внизу Эльзу Миллер.
На площади появилась худая женщина. Ее безучастное к празднику лицо было закутано в темный платок. Почти невидимкой спешила она вдоль столов и скамей – снег даже не скрипел под ботинками. Спокойное, безмолвное и размеренное движение дамы сразу привлекло внимание жителей, окружавших бургомистра. Здесь все знали старую Эльзу. Снизошла тишина, и в этой тишине женщина отрешенно прошла мимо объевшихся котов, воспитанных собак и особенно суетных в этот день людей.
После того как Эльза скрылась за ратушей, кто-то из гуляк воскликнул так, как может воскликнуть лишь простодушный обыватель:
– Эльза и в праздник не снизойдет до нас, грешных! Опять поспешила в дом престарелых, а затем в костел Святой Терезы!
Другой голос был более честен в своей неприязни:
– Уже двадцать лет каждый день выкидывает один и тот же трюк… Нарочно не замечает соседей…
Прорвало и других:
– Ей не выпить и наперстка пива! Боится уронить лицо.
– Корчит из себя святую.
– И ведь не смотрит на нас. Всем показывает, какая она добродетельная!
– А все оттого, что не смогла найти себе парня в молодости, – оторвался от пивного священнодействия один толстяк. Он причмокивал, сочувствуя старой деве, но вынес все-таки свой приговор: – Ясно, из-за чего женщины сходят с ума и напяливают благочестие! Знаю я баб! Если не удалась мордашкой да фигурой – марширует к церкви, вяжет шапочки и печет пирожки бездомным: вон, опять понесла, не иначе!
И тогда в Мартине Пейтмайере, старом прожженном чиновнике, проснулся Бог и сотворил одно из чудес Своих, ненадолго превратив прохиндея в проповедника. Бургомистр резко встал, подтянул живот и обратился к насмешникам:
– Двадцать лет назад Эльза Миллер дала обет каждый день посещать одиноких стариков и молиться за все, без исключения, человечество. С тех пор каждый день вижу ее на улице! Несмотря на дождь или иное ненастье она держит путь в интернат, а затем в костел – в этом я сам свидетель. Кто из нас сможет задержать, а тем более поколебать ее?.. Поэтому, конечно, вы можете утверждать, что она сумасшедшая. Мало ли дурачков, которые расхаживают по нашим городам и изо дня в день совершают одни и те же вещи – регулируют движение или пытаются провожать до дома прохожих! Но если нам кажется, что ее желание кормить обездоленных и ежедневно молиться за всех собравшихся здесь жителей – всего лишь вывих ума, то чего же тогда все мы стуим?
Произнеся эту неожиданную речь, прекрасный в своем неожиданном порыве бургомистр Мартин Пейтмайер обвел слушающих его людей взглядом, в котором отразилась вся тайная и неизбывная мировая скорбь. И никто не посмел ему возразить.
– Нам ли, – продолжил бургомистр, – нам ли порицать того, кому дано иное.… Не завидовать ли ей, так легко скользящей мимо нас и двадцать лет уже проходящей сквозь время, должны мы самой черной завистью? Да поглядите только на ее лицо! Как только украдкой смотрю я на ее лицо, мне хочется плакать… Бессмыслицы полно в этом мире: как же не завидовать тем, кто знает, куда спешить! По крайней мере, притупим взоры, спрячем взгляды, прикусим свои языки. На худой конец, молча оглянемся ей вслед.
Все, включая равнодушных, выслушали речь бургомистра. Кто-то даже всхлипнул, словно встретился с собственной никчемностью. Но тишина простояла недолго. Суетность, напуганная спешащей Эльзой, вновь восторжествовала. На столы принялись подавать тарелки с кислой капустой. Зашипели колбаски, застучали кружки, засуетились кельнеры – и все покатилось как по маслу.
Наконец электрические гирлянды, осветив деревья и стены домов, возвестили о наступившем вечере. Прошипели, уткнувшись в снег, остатки фейерверка. К ужасу и восторгу ребятишек лопнул рекламный шар – и праздник благополучно завершился. Шатаясь от сытости, Мури свернул к первому попавшемуся крыльцу, от которого пахло старинной кладкой, принюхался и, повинуясь своему безошибочному чутью, уселся возле первой ступеньки. Перед его носом тут же искрой замельтешил крохотный дух, самодовольный, как все здешние стихиалии.
– Вот так заморыш! – пискнул ничтожный наглец. – Откуда ты и что здесь собираешься делать?
Благодатное тепло в желудке настроило Мури на снисходительность.
– Я из Боснии, деревня Месич – место прежнего моего владения, – важно отвечал кот сопляку. – А что касается моего появления возле этого дома, то, думаю, неплохо бы еще и выспаться в надлежащем тепле – чую, неспроста на крыльце включили свет. Хозяева не заставят себя ждать.
– Конечно, дохляк! – воскликнула искорка. – Вашего брата, такого, как и ты, погорельца, теперь и палкой отсюда не выбьешь! Да кто добровольно покинет это место? Здесь даже на помойках те из твоих собратьев, которых не выловили и не отправили в питомники, жируют круглый год. Между ними и драк-то нет – столько всякой снеди вываливают. Поглядел бы на их животы!
– Утихомирься, – спокойно отвечал Мури. – Пусть здесь громоздятся даже горы мяса, и колбаски с подливкой будут ждать в каждом мусорном контейнере. Что мне до сосисок и кнедликов?
Козявка была сама насмешливость:
– Только не плети, что ты на все это закроешь глаза, котяра. Знаю я вашу породу: все продадите ради жратвы. К тому же сегодня любая хозяйка впустит тебя на порог! Слышал о здешней примете? Если в этот день на пороге любого дома появятся кот или собака, хозяева обязаны взять их. Считается, что в этот день приблудившиеся животные приносят удачу! Такого замухрышку, как ты, точно приютят на свою голову! Видел бы ты, какие боровы откармливаются из таких вот приблудышей!
– Что мне до здешних боровов! – все еще старался скрыть раздражение Мури. – Мне нужен ночлег – и я его получу.
Упрямого задирства козявке было не занимать:
– Какой самонадеянный тип! Я вижу, тебе не впервой использовать людское гостеприимство!
– Для чего еще и существуют двуногие? – взвился рассерженный кот. – Я хочу отоспаться в тепле.
– А потом тебе подкинут жратвы, постелят у камелька, – расхохотался задира. – А там куда денешься со всей своей важностью – кто убегает от тепла и пищи? Глядишь, вторая ночь у камина, третья, и размякнешь… Скольких я таких уже видел!
Дух добился своего. Разозленный Мури, несмотря на всю тяжесть, изготовился к прыжку. Но здесь дверь внезапно распахнулась, и на пороге показалась хозяйка. Молодая фрау была настоящей, донельзя упитанной, розовой хрюшкой – вся в складочках и ямочках.
– Эстебайн! Братец! – взвизгнула она. – Ты только посмотри. Даже не верится!
Тут же выглянул ее не менее дородный брат Эстебайн, собиравшийся, судя по всему, уже откланяться. Братец наматывал на себя кашне.
– Ты знаешь, что делать. Кот, появившийся в праздник, – к счастью! – хлопотала хозяйка.
Прежде чем Мури успел что-либо сообразить, Эстебайн спустился, отмечаясь на каждой ступеньке цоканьем добротных зимних сапог, и, сграбастав кота, с хозяйственной основательностью засунул под мышку.
– Крепче держи! – наставляли его.
– О чем ты говоришь, Каролина! Вот уж подарочек моему младшенькому!
Ошалевший Мури был отнесен к автомобилю и брошен на заднее сиденье. Надежно захлопнув дверцу, Эстебайн принялся обниматься с сестрой.
Выдержка кота окончательно улетучилась. Пойманный самым глупым образом, он в бешенстве кидался на стекла и раз за разом сползал по ним. А крошечный дух наиздевался вволю:
– И впрямь, зачем тебе рыпаться? Примета есть примета! Зато будет тебе там всякой всячины. А из всех неприятностей – разве что кастрируют!
Вслед за людьми на крыльце показался заспанный домовой, который лишь сейчас соизволил взглянуть на суету. Этот скучный, самолюбивый болван, проспав начало представления, всерьез принялся рассуждать о всех прелестях местного обычая брать в дом приблудившихся в этот день кошек.
– Эстебайн – владелец сети ресторанов в Мангейме, – заявил он пленнику. – Тебе здорово повезло, бродяга, радуйся, что не закончишь свою жизнь на помойке.
– Заткнись, изнеженный баловень! – яростно мяукал Мури. – Тебе ли, безмозглому, знать, куда убегает моя дорога!.. И вообще, убирайтесь со своими советами. Чтоб вам всем пусто было!
– Счастливого пути! – в унисон ответили невидимые людьми существа. Домовой – с глупым участием. Дух – с непередаваемым сарказмом.
Получаса не минуло – машина австрийца приехала в такой же нарядный, как и Зонненберг, городишко. Одним махом Эстебайн оставил за собой весь традиционный набор – площадь, костел и ратушу – и на противоположной окраине, там, где стояли особняки, скрипнул тормозами.
Примета, которой придерживались местные жители, спутала Мури все карты. Истощив весь запас самых грязных ругательств, кот охрип и нахохлился.
– Ну, сукин сын, считай, счастье обласкало твою драную шкуру, – заявил ему Эстебайн. – Скоро она залоснится, и точно знаю – как шелковый сделаешься. Уж от такого домишки, как мой, никто бы не отказался!.. Правда, младшенький Курт иногда подергает тебя да потреплет – но что поделать!
Он цепко заграбастал счастливца и направился к своему бунгало: настоящему бастиону в глубине заснеженного сада. Стихиалии тут же поднялись с ветвей и понеслись навстречу, поздоровавшись с котом, надо сказать, весьма приветливо. Домовой, расторопный малый, с учтивым видом экскурсовода дожидался на крыльце. «Отсюда не удрать, – обнадежил он Мури. – Так что рано или поздно позабудешь о своих привычках. Единственное неудобство – клеймо поставят на ухо да еще кое-что оттяпают…»
Жена и старший сын хозяина – одна в сорочке, другой в пижаме – сбежались поглазеть на приобретенное счастье. Вслед за ними по лестнице со второго этажа скатился младший сынишка, насквозь испорченный матерью и отцом семилетний гаденыш. Ту т же выхватив из отцовских рук подарок, малыш Курт, не спрашивая ничьего разрешения, потащил Мури к себе наверх в комнату. Именно там летом в спичечных коробках покорно ожидали своей участи обреченные жуки. Именно там мухам и паукам отрывались лапки, а безвинным лягушкам вставлялись в задний проход соломинки. Последняя жертва – старый, страдающий одышкой безвинный хомяк – была замучена незадолго до сегодняшнего вечера. Эстебайн с женой, такой же грудастой и задастой, как и большинство здешних дам, не подозревая об увлечениях сынка, умиленно смотрели вслед любимцу. А Мури не успел и опомниться.
Все в детской, за исключением выстроенных на полу солдатиков, оказалось разгромленным, оторванным и расплесканным, словно в комнату швырнули гранату. Рыжий негодяй не утруждался уборкой, более того, он ежедневно доводил до тихой истерики горничную, каждый раз воплями и слезами не давая ей в своей комнате ни к чему даже пальцем прикоснуться. Бросив кота на кровать, Курт подскочил к монитору компьютера. Пробежавшись пальчиками по клавишам, малыш закончил игру, выпустив наконец-то столь долго и тщательно приготовляемую ракету на целый мир с деревьями, домиками и травой. Затем объявил меню на сегодня:
– Я буду называть тебя Усатик-Полосатик! Как ты насчет вальса? У этого задавалы Эрнста (он имел в виду школьного товарища) кот танцует вальсы! Эрнст научил-таки своего толстяка. И я попробую… Для начала примерь-ка галстук!
Вмиг на шею пленника намоталась веревка. Затем мальчишка сдернул несчастного кота на пол и вовсю занялся дрессировкой. Гордому боснийцу ничего не оставалось делать, как, шипя от унижения, перебирать по паласу задними лапами – передние, точно тисками, сжимались мучителем. Время от времени дрессировщик напоминал о «галстуке» и стягивал его так, что в глазах Мури плавали пятна. Просочившийся в детскую во время этого кошмара домовой имел наглость расхваливать здешнее существование. «Парная печенка по утрам тебе гарантирована, – обещал он, расхаживая по потолку. – А какое здесь молочко! Будешь опиваться им, я уж не говорю о сметане… Потерпи немного, озорнику вскоре все надоест!»
Домовой нагло лгал – Курт не истощался. Напротив, чувствуя непрошибаемое упрямство горца, истязатель завопил:
– Нет, я все-таки выучу тебя танцевать, Усатик-Полосатик! А будешь вырываться – побью, больно-пребольно! Так что хватит отворачивать морду!
И, то затягивая, то отпуская петлю, продолжал муштровку. Не удивительно, что Мури осатанел.
– Ты не смеешь обидеть ребенка! – закричал домовой. Он-то немедленно заметил, как бешенство сузило кошачьи зрачки. – Есть правило: не трогать детей… Потерпи немного, вот увидишь: Курт выдохнется!
Курт не выдыхался. Не замечая готовящейся расправы, мальчишка по-прежнему принуждал кота вальсировать.
– Не смей трогать ребенка, это глупо! – ныл домовой, без особого труда предвидя дальнейшее. – Всего-то и делов потерпеть, – пискнул он совсем уж тонко.
– Перебирай лапами, полосатая сволочь! – закричал в это время Курт. Он стянул веревку, в который раз предоставляя Мури возможность на пару секунд унестись в иной мир. Когда выскочившие глаза кота вернулись на место, мучитель пообещал: – Я заставлю тебя танцевать, как Эрнст заставляет своего толстяка, пусть хоть хвост оторву и состригу усы. Пляши!
Мури больше не мог терпеть – царственные когти воткнулись в перекошенную физиономию обидчика. Тот, забыв про веревку и ножницы, которыми намеревался безжалостно освободить Мури от изумительных усов, наскочил на все четыре стены, повалив подушки, одеяла, монитор и разметав равнодушных солдатиков.
Курт выл настолько основательно, что огромный дом содрогался: все его комнаты – залы, гостиные, спальни и даже подземный гараж – вторили безудержному воплю. Сны мгновенно покинули особняк, кровати опустели, помощь спешила со всех концов. Первой прибежала задастая и грудастая мамаша. Увидев, что случилось, она посинела от собственного вопля: это был примитивный, грубый рев озверевшей самки. Следом, стремясь угодить хозяевам, но не слишком торопясь, заглянули в детскую садовник и горничная. На подходе был полусонный повар. За спиной заспанного отца расплылся в улыбке старший брат Курта. Мать бросилась спасать своего малыша. К чести Мури, непросто это было сделать даже рассвирепевшей австрийке.
– Отпусти моего мальчика! – орала мать. – Я убью тебя! Я заколочу тебя кочергой! Принесите сюда лопату! Дайте хоть что-нибудь! Я изрублю в куски это чудовище… Глаз, глаз… У моего сына нет глаза – какая тварь… Какая мерзкая, неблагодарная тварь…
– Да он бешеный, – заметил неторопливый садовник. – Несчастный ребенок, герр Шульц! – констатировал он, поворачиваясь к отцу Курта.
– Отпусти! – жалобно упрашивал кота бегающий по потолку домовой. – Чего тебе стоит, дурак! Разве нельзя было потерпеть?
– Двуногие! – хрипел Мури. – Вам ли меня касаться!
Так все, кроме Куртова братца, выли и орали разными голосами, а пронзительнее всех выл и орал наказанный. Наконец садовник отодрал кота, прилипшего к мальчишке, словно пластилин. Видно, он часто имел дело с котами – так крепко собрал на загривке у Мури шкуру, что тот не смел и пикнуть. Кожа на морде натянулась и едва не трещала, придавая коту вымученно-улыбающийся вид. Искусственная улыбка эта бесила фрау – однако садовник сам собирался исполнить явно выраженную волю хозяев и пообещал:
– Я отрублю голову этому негодяю, сниму с него шкуру – все, что пожелаете… Только помогите сейчас своему сынку.
Простая логика возымела действие. Была немедленно вызвана «скорая», горничная расторопно метнулась за бинтами, а садовник, сжимая Мури – у того в конце концов слюна пошла из пасти, – спустился к прихожей. Старший брат наказанного пропустил их мимо себя с нескрываемым сочувствием. Курт продолжал визжать – ему пытались наложить повязку. А домовой до самого крыльца летел следом за осужденным, жалобно причитая: «Ведь тебе ничего не стоило потерпеть. Прощай, неудачник!»
Добравшись по снегу до самого дальнего угла сада, садовник положил приговоренного под запорошенный куст и неожиданно заявил:
– Вот что, зверек. Если по справедливости, мальчишка всех нас извел своими выходками. Судя по всему, тебе здорово досталось от этого бесененка!.. Конечно, после всего, что случилось, о сардинках по утрам и о собственном лежбище у камина придется позабыть.
Этот рассудительный и порядочный работник попытался снять с кота веревку – но с Мури было достаточно человеческих прикосновений. Кот маханул очертя голову через кусты и ограду, вылетел на дорогу и принялся царапать когтями дорожный лед, с каждым судорожным прыжком унося себя от проклятого места.
Он чуть было не попал под машину. Шофер «скорой» вовремя заметил освещенные фарами кошачьи зрачки. Ни секунды не колеблясь, он продемонстрировал все свое хладнокровие бывшего гонщика. «Так и бросаются под колеса! – взорвался он, выровняв руль. – Чтоб им пусто было, этим ошалелым кошакам! Не сидится им дома!»
На тропическом острове Рансоль географ из Кембриджа Джонни Троуболт отослал электронную почту своему глубокоуважаемому учителю. И, среди прочего, сообщил следующее:
«Уважаемый м-р Стаут! Кроме наблюдений за поведением так называемых думающих ящериц (статья в «Национальный географический журнал» мною уже написана) не могу пройти мимо другого удивительного явления. Его здесь все называют маршем лангустов. Стоит ли говорить, что океан возле островов кишит лангустами. Весьма крупные экземпляры я видел на рынке, который находится возле самого порта, – лангустов туда прямиком и доставляют. Одно из этих удивительных существ попалось просто преогромнейшее – к сожалению, я не захватил с собой фотоаппарат, поэтому поверьте на слово – это настоящий музейный экспонат. Он тут же был продан в местный бар. Однако к делу! Рыбаки весьма любезно и охотно общались со мной и поведали о поведении лангустов, до сих пор никем не разгаданном. Представьте себе, каждый год лангусты собираются на прибрежном дне, организуются в настоящие колонны и начинают движение. Все попытки проследить, куда они движутся, ни к чему не приводят. До меня на островах побывала экспедиция Донатана Маргуса, признанного специалиста в этой области и весьма любопытного человека, но все здесь твердят в один голос: американцы уехали ни с чем. Что касается лангустов, начинают они свой марш ночами. По свидетельству все тех же любезных рыбаков, их собираются десятки, если не сотни тысяч. Попытки любопытствующих аквалангистов разъединить эти колонны, внести панику и сумятицу в их ряды, наконец, изменить движение ни к чему не приводят. Лангусты сцепляются вновь и продолжают свой таинственный бег.
К счастью для себя, я попал сюда как раз в то время, когда марш только-только начинался, и не отказал себе в удовольствии на пару дней арендовать весьма удобный и надежный акваланг Троуда, один из самых новых – обошлось мне это недешево, но попытка проследить за походом стоила того… В первую ночь я отправился с одним из здешних гидов, умелым и забавным малым, он показал мне пляж возле Сопсето, крохотной деревушки, где нынче лангустов особенно много. Мы начали слежение примерно в два часа по местному времени. Поначалу ничего, кроме идеального дна, в котором фонарь высвечивал каждую песчинку, нам не попадалось – но вот я разглядел шествие. Можете себе представить, какое удивление и даже страх охватили меня при виде сотен существ, ловко передвигающихся друг за другом. Я никак не мог достичь головы колонны, которая уже уходила на значительную глубину. Примерно минут двадцать мы плыли вдоль колонны, освещая ее. Это было невероятное, в высшей степени загадочное зрелище! Лангусты бежали довольно быстро, вытянувшись в бесконечную нить. Каким образом формируется подобное шествие, мы с моим проводником так и не смогли выяснить, как, впрочем, вряд ли что-нибудь может сказать об этом и сам Маргус, несмотря на свою аппаратуру и профессиональных аквалангистов (говорят, он набрал их на Бали). Мне, как и этому почтенному биологу, остается только догадываться, что заставляет этих морских обитателей каждый год совершать столь непонятные и необъяснимые передвижения. Не удержавшись, попытался и я разъединить бегущих, но они мгновенно находили друг друга. Вы знаете мое воображение! Я сразу представил себе миллионы лангустов, марширующих все глубже и глубже в глухую и дикую океанскую бездну. Зачем? Для того, чтобы в безопасной тишине моря воспроизвести потомство? Или отдохнуть немного от беспощадного истребления? (Ловля их не прекращается. Несчастные! Я видел целые горы, которые сгружали с лодок на пирс.) Так что же движет ими, какова цель столь стремительного бегства?.. Между прочим, на вторую ночь мне удалось отыскать хвост колонны. То, что я увидел, вновь глубоко меня взволновало: вся колонна уже растворилась в океане, и последние лангусты убегали в темноту – нам оставалось только проследить за их бегом. Какое-то время я еще плыл за ними и освещал их спины – но вот последний бегун зашевелился и пропал в совершенном мраке. Все рыбаки твердят: никто никогда не разгадает суть этого удивительного марша. «Нечего и пытаться, мистер!» – говорили они мне, совершенно уверенные в своей правоте – спорить с ними бесполезно. Мой проводник также настроен весьма скептически относительно попыток хоть как-то объяснить подобное. Человек суеверный, он считает лангустов прислужниками некоего мифического существа, обитающего на невероятной глубине, почти что в центре океана. Этот своеобразный Ермунганд требует каждый год большого сбора всех подданных. Впрочем, я не настроен пересказывать забавные и наивные легенды. Подводная камера весьма высока по цене. Даже в аренду, признаюсь, я не рискнул ее брать – тем более один из зевак, наблюдавший марш, на днях потерял такую: она просто-напросто выпала из рук и буквально растворилась – попытки отыскать ее ничего не дали.
Что касается погоды – не далее чем сегодня начал стихать пренеприятный шторм, песок на пляжах здорово взбаламучен, влажность весьма высока – у меня зудят руки, и не проходит постоянное желание скидывать с себя и отжимать свою рубашку. Лангусты исчезли, кроме тех, разумеется, которых еще продают на рынке и в магазинчиках. Некоторое время от скрывшихся не будет ни слуху ни духу: куда они направились и что поделывают – вопрос поистине риторический…»
– Герр Хелемке! Это не вы накинули на кота петлю? И так все вокруг опутали веревками – неужели пытаетесь приспособить животных для своих бредовых идей?
Экономка фрау Хоспилд, поджав губы, обращалась с подобным вопросом к всклокоченному инвалиду, то и дело нажимающему на рычажок коляски. Парализованный доктор права раскатывал взад-вперед по холлу старинного дома, который двумя своими башнями и внушительной парадной лестницей весьма походил на замок. Сухие пальцы герра Хелемке то находили рычажок моторчика, то вбивали в подлокотники дробь сумасшедшего марша. Что касается фрау, она грела на тощей груди бедолагу кота. Экономка только что нашла Мури в глубоком сугробе возле входа.