Страница:
– Все проблемы отпали, – согласно заявил Одноглазый. – Посмотри, в драках меня всего измолотили – я жил сам по себе за городом. Счастье, что меня подобрали! Конечно, я пометался поначалу, обнюхал углы, а потом поразмыслил и подумал – нечего кочевряжиться, одного глаза у меня уже нет, жить-то всего ничего, сдохну на свалке, как последняя собака, – а здесь привалило такое!.. Чего уж тут размышлять! Да со мной все согласны – спроси, тебе то же самое ответят. Так что вот она, сетка, вот ящик для пищи, вот улица – выбирай сам, никто неволить не будет.
– Мы удивились, отчего ты так заметался, будто тебе под хвост перцу насыпали, – продолжил перс, – даже понять поначалу не могли, чего тебе надо.
– Вы, все здесь находящиеся, не могли этого понять? – спросил Мури.
– Да, – простодушно ответили обитатели.
– Владения мои – деревня Месич в Боснии, – сказал тогда пришелец, несколько преувеличивая бывшую собственность. – Но деревня сгорела, те, кто мне прислуживал, – исчезли… Я иду собирать то, что мне принадлежит.
Коты с интересом выслушали это заявление. Одни из них повалились от смеха на спину, другие принялись бить хвостами по теплому полу вольера – парень показался им весьма забавным. Персу, как и другим, не удалось сдержаться – он расплылся в улыбке всей плоской необъятной мордой:
– Посмотрим, как ты запоешь, когда сегодня сюда вечером доставят индейку в собственном соку. Тут почти каждый день такое добро привозят. Мы здесь до того дошли, что с крысами делимся… Посиди хотя бы денек да приглядись – а там и Эрнст Петмюллер тебе покажется ангелом. А ведь нам к вольеру приносят целые заячьи тушки. Нам вываливают целыми ведрами гусиный паштет! Ты-то сам видел когда-нибудь целое ведро гусиного паштета?..
Здесь Мури не выдержал и выступил перед этой толпой кастратов с неожиданной речью.
– Разнесенная в клочья жизнь вновь должна собраться! – заявил он. – Слуги должны быть найдены, чтобы вновь послужить господину. А вы живете лишь для того, чтобы жрать в три горла гусиную печенку. Кто вы тогда, как не трусы, отказавшиеся от всего ради потрохов? Слабовольные! Ваши лапы уже не слушаются вас, и ваши усы не ловят ветер. Да как вы можете оставаться в своих углах, ходить под себя и ждать, когда двуногие засыпят вас в выгребных ямах? Кладбище, где по порядку вырыты вам ямы, – вот ваше будущее!
После подобной отповеди в вольере возникло задумчивое молчание. Наконец перс, оглядев своих товарищей, спокойно ответил:
– Так в чем наша вина? В том, что довольны едой и кровом? В том, что после нашего конца нас похоронят, а не оставят гнить в придорожной канаве?.. Эх, приятель! Побродяжничал бы ты с детства да потыкался бы по углам. Обварили бы тебя кипятком хотя бы пару раз или попали камнем по хребтине… Так что отправляйся – вот Бог, а вот порог; поддень сетку носом – и избавишься навсегда от нашего присутствия.
Мури не надо было упрашивать дважды.
Кот не подозревал, какие вокруг кипят страсти – статья Джона Дили «Мы и океан» подлила масла в огонь, и два врага схватились уже не на шутку.
«Опять эти жалкие попытки поднять мир животный до уровня мира человеческого! – горестно восклицал Беланже («Техника и реальность», 1994 г.). – Beata stiultica![11] Поначалу был гусь. Теперь сюда присовокупили дельфинов! М-р Дили, вроде бы серьезный, ответственный ученый, попался на ту же жалкую удочку, которую с завидным постоянством закидывают Стаут и K°. Что же мы видим? Вновь избитые доводы, от которых у любого мыслящего специалиста опускаются руки. Джон Дили пытается расшифровать «разговоры» касаток, он утверждает, что вот-вот установит полный контакт с дельфинихой Тони. Прекрасно! Отчего тогда не завести дружбу с крокодилом или, на худой конец, с анакондой? Впрочем, не рекомендую Джону Дили устанавливать подобные «контакты» – итог вполне предсказуем. Но не успокаивается Стаут – фантазиям этого господина нет предела. Засучив рукава, он без конца проводит свои шарлатанские конференции и, что самое поразительное, находит еще чудаков, готовых финансировать проекты, вроде постройки гигантского океанария в Оклахоме. Более того, г-н Стаут всерьез собирается создать целый (целый!) институт, который займется, цитирую, «проблемами перевода языка морских обитателей на язык человеческий». И это безумие происходит в конце двадцатого века! Мiserabile dictum!..[12]»
«Я всегда признавал и буду признавать разум за теми, кого типы, подобные Беланже, оттесняют в самый конец эволюционной цепи, – резко отвечал Стаут в журнале «Флора и фауна». – Я никогда не сомневался в том, что наличие у высокоразвитых животных интеллектуального начала будет экспериментально доказано. Опыты Дили и других энтузиастов приближают нас к осознанию того факта, что у касаток, за которыми уже длительное время наблюдает Джон, присутствует ярко выраженное мышление. До разговора с ними – один шаг! И он будет сделан. А там, где разум, – там и цель! – не мог в конце не наступить на мозоль своему визави неугомонный Пит. – Впрочем, cujusvis hominis est errare; nullus, nisi insipientis in errore perseverare![13]»
Раз уж дело дошло до китов – ненадолго оставим Мури. Настало время поведать еще об одном персонаже.
У кашалотов хорошая память – Дик запомнил, как сорок пять лет назад мать оттолкнула его:
– Нет, нет и нет, малыш! Будь любезен, сам теперь позаботься о себе!
Китиха лежала на водных качелях подобно огромной седой глыбе. Большое стадо, в котором полным-полно было родственников – всех этих родных и двоюродных тетушек, сестер и братьев, включая отца, – паслось тогда в двухстах милях от Перл-Харбора, в водах, полных тунцов и кальмаров – раздавались треск и мычание их голосов. С рождения днем и ночью слышал кашалот этот постоянный фон, в котором не умолкали вопли крачек и бакланов, пощелкивание, скрежет, гудение, сопение, мычание, хрюканье и бормотание миллиардов живых существ, шорох воды и причитание ветра.
– Нет, нет, – повторила мать, решительно отстраняя китенка от брюха, к которому он так привык прикасаться. – Поищи-ка сам себе пропитания. К тому же твой аппетит уже нельзя утолить молоком…
– А что ты хотел? – буркнул прожженный жизнью самец, пасшийся невдалеке от стада. Старец лениво заглотил биомассу, плывущую ему прямо в пасть. Он не стал награждать натолкнувшегося на него годовалого детеныша хлестким ударом хвоста, хотя мог бы и возмутиться. Но обратил внимание на белую спину сосунка – явление среди кашалотов уникальное. – Что ты хотел, Белая Спинка? – еще раз щелкнул старикан, отправляя в свой желудок очередную тонну креветок. – Хватит тереться возле бабьих сосков. Отсюда, из этих благословенных вод отправляйся на север, к великой земле, туда, где реки выбрасывают в океан пресную воду. Туда устремляется на нерест лосось – самое большое лакомство, которое я когда-нибудь поедал на свете. Полакомишься – поднимайся наверх до островов, покрытых ледяной коркой и шапками дыма, до айсбергов, до ледяных границ. Вода там хоть и холодна, но изобилует пищей – только в тех местах попробуешь осьминогов, треску и катранов. Пасись и насыщайся, пока осенью тебя не прогонит холод. И не вздумай жадничать. Иначе не заметишь, как лед окружит со всех сторон! Из подобных ловушек мало кому удается выбраться… Когда я был совсем молод и глуп, то чудом спасся – от ледяной кромки до чистой воды пришлось нырнуть на расстояние до пяти миль. И мне еще повезло – хватило воздуха.
Кит нырнул за новой порцией креветок. И продолжил:
– Закончил дела на севере – спускайся к югу, к жарким водам, которые прогревает солнце. Спускайся все ниже, пока не очутишься на другом конце земли – там, в глубинах, живут гигантские кальмары… Охота за ними – занятие не из легких, но оно того стоит. Да и не мешало бы тебе покрыться боевыми рубцами. Такой кальмар уж схватит так схватит – клювом челюсть может прокусить…
Проглотив очередную съедобную стаю и выпустив воду из дыхала, старец закончил обучение:
– Потом возвращайся сюда, нагуливай бока с тем или иным стадом. Повезет, так и гарем можешь себе нажить. А там начинай новый круг – в одиночку или уже с собственным выводком. Я вот предпочитаю одиночество… Радуйся, что рожден кашалотом, – добавил он, почувствовав некоторое разочарование внимательного юнца. – У нас и врагов нет, и океан дает все, что нужно. Семидесятый раз поднимаюсь на север и если хватит сил, то еще успею попастись в своих любимых угодьях…
Даже смерть у нас почти мгновенна – как только перестанешь шевелить плавниками, погрузишься в бездну. Или наткнешься на мелководье – тоже недолго промучаешься.
Старик наконец-то пустил в ход свой внушительный хвост – но лишь только для того, чтобы дать кашалотику первоначальное ускорение.
И кит поплыл – и с тех пор не останавливался, как и десятки тысяч его сородичей равномерно погружая в воду и показывая на поверхности свое все увеличивающееся в размерах тело с широким дыхалом и белой спиной, выделяющей его среди прочих особей. Размеренно дыша, пуская в воздух струи пара, он устремлялся с тех пор то на север, то на юг, преследуемый стаями птиц и косяками дельфинов, и нарезал по земному шару круг за кругом. В июле кашалот пересекал воды, простирающиеся от побережья Мексики до Гавайев – там в заповедных водах паслись молоденькие китихи-девственницы и самки с только что народившимися детенышами. Он держал курс на Алеутские острова. Почувствовав осенний холод северного тихоокеанского течения, кит только прибавлял ходу, давая до десяти, а то и до пятнадцати узлов и приводя своей скоростью в восхищение людей на яхтах, сейнерах и сухогрузах.
Однажды возле острова Ванкувер со шхуны «Фея» кашалота долго наблюдали два биолога. Будучи в восторге от размеров и особенно необычно белой спины, они гнались за ним, форсируя старенький мотор.
– Смотри, Фредди! – кричал один преследователь другому, не отнимая глаз от бинокля. – Это Моби Дик! Настоящий Моби! Черт возьми, впервые в жизни вижу такого красавца…
Кита успели заснять, и его выскочившая на очередном гребне белая спина долгое время была украшением множества альбомов и журналов.
А Дик спешил дальше. В ноябре океан редко бывал спокоен, гигантские барханы катились в самой великой пустыне, которую только знает мир, и над ними кровавились облака – их подкрашивал пепел вулканов, извергающихся за тысячи миль отсюда. А ветер уже не гудел, а выл, и выло все пространство. Однако кит был равнодушен к тайфунам. Нагулявшись на севере, Дик спускался к Антарктиде, в места столь отдаленные, что даже такое существо, как человек, чрезвычайно редко посещало их – разве что иногда в успокоившемся небе протягивалась пушистая нитка за лайнером.
Но, даже достигнув шестидесятой параллели Южного полушария, кашалот не останавливался и шел мимо белых полей, украшенных ледяными скалами. То здесь, то там с грохотом дробились айсберги. Глыбы сползали в воду, а затем остатки былого великолепия плыли навстречу, отправляясь к течению Гумбольта, которое и растворяло их без остатка.
Дик путешествовал не думая – он оказался послушным учеником! На восточной окраине его владений весь океан покрывался водорослями – мягкие безвольные стебли терялись в зеленом сумраке. Течением выносило на поверхность кашу из стеблей – рыбы, путаясь в этих джунглях, выскакивали то здесь, то там на радость всевозможным охотникам. Кашалот, уже покрытый рубцами, заматеревший, прибавляющий год от года в весе и жире, ворочал хвостом, как гигантским рулем, прокладывая свой путь в этом бесконечном подводном лесу.
На западе вода была горяча и прозрачна. Для того чтобы ощутить хотя бы небольшую прохладу, приходилось нырять на десятки метров. Здесь всегда варился питательный бульон из рачков и планктона, здесь можно было бы и задержаться – но кит не задерживался.
В 1994 году на нью-йоркской конференции пятьдесят энтузиастов спорили, до каких пределов могут простираться умственные способности китообразных. Зоолог Артур Мак-Брайд поместил дельфинов между собакой и шимпанзе. А профессор Брази Хауэлл высказал следующее:
– Уважаемые коллеги! Извилины дельфина более ярко выражены, чем извилины мозга человека. Впрочем, – добавил он, – вопреки распространенному мнению ярко выраженные извилины вовсе не свидетельствуют о высокой степени развития умственных способностей.
– Господа! – заявил профессор Джеймс Мак-Кормик. – По моему мнению, головной мозг есть орган, управляющий рассудочным поведением. Спинной же мозг управляет рефлексами. Так вот, осмелюсь напомнить: у динозавров головной мозг был не крупнее грецкого ореха, зато спинной – огромен. Я хочу привести любопытные данные. Если соотнести вес головного мозга и вес спинного с подобными данными для других животных, то вскроется следующая картина. У рыб это соотношение равно единице. У лошадей – двум с половиной, у кошек – четырем, у обезьян – восьми. У дельфинов – тридцать шесть! Напомним, что для человека соотношение – пятьдесят!..
– И все-таки они мыслят! – восклицал океанограф Дэвид О’Нил. – Дело за малым – наконец-то установить полный контакт. Не думаю, что опыты займут много времени.
Пит Стаут прислал участникам конференции свое послание. Страстный доктор нисколько не сомневался в правоте Фазерленда.
«Недалек тот день, – вещал он, – когда наука докажет: у любого животного есть не только так называемый спинной разум. Унего есть мозг, а значит, язык. Ум животных и птиц – настолько очевидная вещь, что только анахореты, подобные г-ну Беланже, могут из-за своего упрямства и поистине детской слепой наивности не замечать ее. Мой друг и коллега Лили уже поставил свои эксперименты – они впечатляют. Вне всякого сомнения, дельфины общаются в полном смысле этого слова: пока одно из беседующих животных говорит, другое молчит, внимая ему. Более того, находясь долгое время в неволе, они начинают подражать речи знакомых людей. Джон не сомневается в существовании неведомого нам особого сознания дельфина. Нет также никаких сомнений, что за разгадкой языка последует и разгадка Пути. Стоит ли упоминать, что каждое разумное существо имеет конечную цель, ибо только глупцы утверждают обратное! Сколько раз повторять им, что априори любой разум бежит от ужаса бесконечности – как раз от того самого ужаса, который нам столь любезно навязывают подобные господа…»
И так далее…
Между тем блестящий образчик теории г-на Беланже наматывал круги по земному шару, являя всей своей жизнью самую настоящую бесконечность. Кита не слишком тянуло к сородичам, но иногда природа брала свое. В районе тридцатой параллели к северо-западу от Гуадалупы и к югу от калифорнийских островов Чаннел происходили встречи с китихами. Замечая очередную избранницу, Дик плыл за ней. Ждать приходилось не очень долго – кто из невест мог позволить себе пропустить столь завидного ухажера? Следовал обязательный ритуал. Набирая скорость, кит проскакивал вперед, разворачивался и устремлялся к польщенной возлюбленной, с ходу прижимаясь к ее брюху. Затем вновь проносился перед китихой, расставив в стороны плавники. Дама отзывалась на ухаживание – она переворачивалась вверх брюхом, словно гигантская рыба, а Дик проплывал над ней, касаясь ее податливого тела, прихватывая ее за челюсть и щелкая своей челюстью. Он терся своим лбом о ее лоб и, надо отдать ему должное, проявлял безграничную нежность. Затем парочка устремлялась наверх, к небу, бесцельно поливающему океан дождями. С их тел водопадами низвергалась вода. Вертикально вставая над очередным валом, опираясь на него хвостами, киты тесно прижимались друг к другу. Хватало всего нескольких секунд – и на глазах нелюбопытных птиц-фрегатов свершалось очередное таинство. С шумным плеском, образовывая огромные воронки, утомленные любовники падали. Они не были одиноки – в апреле весь горизонт покрывался фонтанами воды и пара. Щелкали, посылая сигналы, нервные самцы, фыркали не менее возбужденные самки, пугливо шарахались в сторону от всеобщих игрищ молодые матери с детенышами. Не было особых проблем найти себе пару в огромных толпах – лишь самые робкие не решались на поиски. Среди ливней то тут, то там шло грандиозное совокупление.
Выполнив долг, Дик отбывал восвояси. Вновь вокруг была бездна. Сверху она обозначалась звездами, снизу – фосфоресцирующим свечением каких-то рыб и животных, которые, в общем-то, не особо его занимали.
Так он то исчезал, то вновь показывался в волнах, работая дыхалом, а два ученых мужа продолжали поливать друг друга латынью.
«Aliena vitia in oculis habemus a tergo nostra sunt![14] – саркастически восклицал Беланже на страницах немецкого журнала «Древо жизни» – рупора своих единомышленников (специальный выпуск, июнь 1994 г.). – Если столь уважаемый доктор Стаут договорился в среде подобных ему ценителей так называемого животного разума о наличии полноценных мозгов у дельфинов и каракатиц, стоит ли удивляться, что он решился на очередной шаг – уверил сам себя (он замечательно умеет это делать!) в том, что даже моллюскам присущи мужество и любопытство! И вот о таких del ana caprina[15] г-н Стаут и ему подобные готовы рассуждать часами и днями, перемещаясь с одной конференции на другую и неустанно пропагандируя подобную чепуху! Что же, discernit sapiens res, quas confundit asellus![16]»
«Нет сил и времени отвечать на подобное! – отвечал на подобное неутомимый Пит в любимом детище «зеленых» – журнале «Jus publicumt»,[17] (июль 1994 г.). – Осмелюсь заметить – аd notanda[18] если бы мой оппонент не отвлекался на столь вредные для его почтенного возраста эмоции, он обратил бы внимание: никто из моих сподвижников даже и не упоминает о моллюсках! Но не может ли в конечном счете природа посмеяться над нами, вложив в животных и птиц гораздо более совершенный, я бы сказал утонченный, разум, который человек просто не в состоянии осмыслить, будучи по натуре более примитивным и грубым существом? Errare humanum est![19] Вполне возможно, эти несчастные, вынужденные существовать рядом с кровожадным человечеством, испытывают муку смертную, наблюдая за всеми нашими глупостями. Miserabile dictum – пока нам, именно из-за нашего примитивизма, попросту не дано завязать даже самого элементарного контакта с муравьями и бабочками!»
Подобная отповедь вызвала у Беланже приступ настоящего бешенства. Ответ последовал незамедлительно – в статье «Дешевое кокетство или признаки слабоумия?» (все то же «Древо жизни», но только август) профессор объявил моллюсками всех «конечников». Разразился скандал, и развязалась очередная дискуссия.
Между тем в сентябре 1994 года, находясь возле острова Пасхи, кит впервые, именно из любопытства, решил погрузиться в невиданные прежде глубины. На расстоянии километра от поверхности кашалоту встретились светящиеся существа, о которых он раньше не имел ни малейшего представления. Эти призраки появлялись из тьмы, подавая печальные голоса, – ужасные, колючие, зубастые квазимодо, все в бледном свечении – и скользили себе мимо со своими жабрами и приманками. На глубине полутора километров Дик обнаружил мощный эхо-сигнал. Не прошло и нескольких секунд, как он врезался в самую середину бесформенной массы, которая тотчас опутала его стальными прутьями и попыталась сжать голову – то был гигантский кальмар, настоящий кракен. В кромешной тьме началось сражение – кальмар, находясь в своей стихии, безнадежно пытался вцепиться в Дика, однако присоски щупалец скользили по телу несущегося на полной скорости кашалота. Кракен применил самое страшное оружие: его изогнутый клюв впился в китовую голову, вырывая из нее целые куски кожи с волокнистым жиром, – но Дик только встряхивал добычу. Бой распугал всех здешних призрачных обитателей – треск и щелканье разносились на десятки миль. Кальмар пытался увлечь врага за собой в трехкилометровую впадину, зная, что запас воздуха у противника ограничен. Его клюв беспощадно рвал китовую кожу, до мяса пробивая спасительный жир. Кашалот действовал челюстями, раздавливая и перемалывая тушу. Хвост и плавники бешено работали, но тяжесть кальмара не давала совершить быстрый подъем. Дик чувствовал, что начинает задыхаться – кольца настолько обвили его, что даже при желании кит не смог бы расстаться с уловом. Однако вода становилась все светлее. Наконец кашалот уловил перекличку акул – верный признак того, что поверхность близка. Белый кашалот сделал последнее усилие – и рыбам и птицам, кружившим вокруг, открылось зрелище не для слабонервных. В спокойный размеренный мир, разбрызгивая пену и кровь, ворвался сам хаос. Свистели в воздухе щупальца кальмара. Дик не сдерживал воинственного рева. В клубах пара, в брызгах чудовища продолжали схватку, однако песенка обитателя глубины была спета. Челюсти кашалота перекусили туловище кракена пополам, тяжелый клюв в последний раз воткнулся в изуродованную китовую пасть. Расплывшаяся масса, подрагивая щупальцами, заколыхалась на волнах рядом с победителем, который выбрасывал в воздух столбы пара. Клочья пены и слизи покрыли темя кита. Приструнив обнаглевших акул ударом хвоста – подлые твари бросились в стороны, – мужественный кашалот отдышался и прочистил легкие. Затем, подняв голову над волнами, огляделся. Жизнь, как всегда, ликовала. Широким фронтом, во всем своем великолепии, врезаясь в воду и поднимая характерные буруны, на него неслись гринды, киты-пилоты. Жизнерадостные весельчаки почтительно обогнули собрата и, сомкнув ряды, вскакивая и погружаясь, полетели дальше, словно сумасшедшие стайеры.
Птицы и рыбы уже хлопотали вокруг, разделывая тушу подобно опытным мясникам. Крачкам доставались щупальца. Акулам – все остальное.
– Бездельники! – прокричала одна из крачек.
Ее презрение было направлено на беззаботных гринд. Подергиваясь в воздухе, словно марионетка на нити, нервная птица прекрасно видела, как пилоты, не сбавляя бега, исчезают на горизонте.
– Никаких себе забот! – продолжала поносить труженица бесшабашных гуляк. Она не сдерживала презрения к этим морским цыганам и искренне негодовала на их бесполезное шатание.
– Хоть бы где-нибудь остановились! Болтаются без всякого занятия! – верещала другая крачка, не забывая при этом о поверженном кальмаре.
Птицы не были последними на этом обеде, который невольно устроил Дик для здешних обитателей. К месту побоища со всех сторон спешили новые едоки. Акулы, пошевеливая плавниками и отхватывая огромные куски, успевали при этом осаживать назад остальную мелочь. Та покорно становилась им в хвост, улучая минутку, когда эти монстры, заглотав очередную порцию, ненадолго отплывут в сторону. Впрочем, аппетит акул не знал пределов. Особо нахальные какое-то время плыли за самим кашалотом. Но по мере того как море, словно самая заботливая нянька, смывало остатки крови с его боков, акулы теряли интерес к победителю. Досадуя на собственную глупость, преследовательницы одна за другой возвращались к подругам.
– Благодарю тебя за ужин, приятель! – окликнул великана марлин, некоторое время кравшийся чуть в стороне. Только когда акулы убрались, насытившаяся остатками пиршества семиметровая меч-рыба позволила себе приветственный спич. Марлин был пожилым добродушным самцом. Судя по шрамам на рыле, он много чего повидал на своем веку.
Кашалот, не отвечая, продолжал движение. А крачки все никак не могли успокоиться. Какое-то время хлопотуньи летели за Диком, на что-то надеясь и продолжая при этом сердито поносить всех, по их мнению, болтающихся без толку в Мировом океане гринд и дельфинов.
– Не обращай внимания! – вновь подал голос марлин. – Они сами не знают, что треплют…
Кашалот без конца выпускал пар.
– Но каковы нахалки! – искренне возмущался марлин. – Ты обеспечил их пищей, по крайней мере, на сутки. А они еще имеют наглость критиковать. Увы, такова сущность всякой мелочи!
Дик скользил в волнах – дредноут, оснащенный хвостом и челюстью, против которых пасть самой кровожадной касатки (такую мелочь, как акулы, можно было попросту не принимать в расчет) была бесполезна. Всю его голову обхватили белые полосы – кровь окончательно перестала сочиться, виднелся жир, который вскоре должен был затянуться кожей.
– Эти дуры мечутся между своим гнездом и морем, – продолжала меч-рыба, ненадолго приспособляясь к размеренному ритму движения кашалота – нырок, появление белой спины, фонтан, удар хвостом, новый нырок. – Они всегда возвращаются! – пел марлин свою песнь. – Крачки неутомимы, однако могут позволить себе хотя бы ненадолго отдохнуть на берегу. А нам не замедлить хода. Скорость, скорость, бесконечная скорость – это ли не счастье для рыб и китов?
Белый кашалот продолжал нырять и возвращаться. В брызгах над ним то и дело повисала радуга.
– Я восхищаюсь тобой, приятель! – прежде чем исчезнуть, высказал свою благодарность марлин. – Когда вижу таких, как ты, одиночек или этих сумасшедших пилотов, хочется самому выжать из себя все, что возможно! А уж мы умеем поддать жару, сам знаешь… Прощай, да не завершится никогда твой бег!
– Мы удивились, отчего ты так заметался, будто тебе под хвост перцу насыпали, – продолжил перс, – даже понять поначалу не могли, чего тебе надо.
– Вы, все здесь находящиеся, не могли этого понять? – спросил Мури.
– Да, – простодушно ответили обитатели.
– Владения мои – деревня Месич в Боснии, – сказал тогда пришелец, несколько преувеличивая бывшую собственность. – Но деревня сгорела, те, кто мне прислуживал, – исчезли… Я иду собирать то, что мне принадлежит.
Коты с интересом выслушали это заявление. Одни из них повалились от смеха на спину, другие принялись бить хвостами по теплому полу вольера – парень показался им весьма забавным. Персу, как и другим, не удалось сдержаться – он расплылся в улыбке всей плоской необъятной мордой:
– Посмотрим, как ты запоешь, когда сегодня сюда вечером доставят индейку в собственном соку. Тут почти каждый день такое добро привозят. Мы здесь до того дошли, что с крысами делимся… Посиди хотя бы денек да приглядись – а там и Эрнст Петмюллер тебе покажется ангелом. А ведь нам к вольеру приносят целые заячьи тушки. Нам вываливают целыми ведрами гусиный паштет! Ты-то сам видел когда-нибудь целое ведро гусиного паштета?..
Здесь Мури не выдержал и выступил перед этой толпой кастратов с неожиданной речью.
– Разнесенная в клочья жизнь вновь должна собраться! – заявил он. – Слуги должны быть найдены, чтобы вновь послужить господину. А вы живете лишь для того, чтобы жрать в три горла гусиную печенку. Кто вы тогда, как не трусы, отказавшиеся от всего ради потрохов? Слабовольные! Ваши лапы уже не слушаются вас, и ваши усы не ловят ветер. Да как вы можете оставаться в своих углах, ходить под себя и ждать, когда двуногие засыпят вас в выгребных ямах? Кладбище, где по порядку вырыты вам ямы, – вот ваше будущее!
После подобной отповеди в вольере возникло задумчивое молчание. Наконец перс, оглядев своих товарищей, спокойно ответил:
– Так в чем наша вина? В том, что довольны едой и кровом? В том, что после нашего конца нас похоронят, а не оставят гнить в придорожной канаве?.. Эх, приятель! Побродяжничал бы ты с детства да потыкался бы по углам. Обварили бы тебя кипятком хотя бы пару раз или попали камнем по хребтине… Так что отправляйся – вот Бог, а вот порог; поддень сетку носом – и избавишься навсегда от нашего присутствия.
Мури не надо было упрашивать дважды.
Кот не подозревал, какие вокруг кипят страсти – статья Джона Дили «Мы и океан» подлила масла в огонь, и два врага схватились уже не на шутку.
«Опять эти жалкие попытки поднять мир животный до уровня мира человеческого! – горестно восклицал Беланже («Техника и реальность», 1994 г.). – Beata stiultica![11] Поначалу был гусь. Теперь сюда присовокупили дельфинов! М-р Дили, вроде бы серьезный, ответственный ученый, попался на ту же жалкую удочку, которую с завидным постоянством закидывают Стаут и K°. Что же мы видим? Вновь избитые доводы, от которых у любого мыслящего специалиста опускаются руки. Джон Дили пытается расшифровать «разговоры» касаток, он утверждает, что вот-вот установит полный контакт с дельфинихой Тони. Прекрасно! Отчего тогда не завести дружбу с крокодилом или, на худой конец, с анакондой? Впрочем, не рекомендую Джону Дили устанавливать подобные «контакты» – итог вполне предсказуем. Но не успокаивается Стаут – фантазиям этого господина нет предела. Засучив рукава, он без конца проводит свои шарлатанские конференции и, что самое поразительное, находит еще чудаков, готовых финансировать проекты, вроде постройки гигантского океанария в Оклахоме. Более того, г-н Стаут всерьез собирается создать целый (целый!) институт, который займется, цитирую, «проблемами перевода языка морских обитателей на язык человеческий». И это безумие происходит в конце двадцатого века! Мiserabile dictum!..[12]»
«Я всегда признавал и буду признавать разум за теми, кого типы, подобные Беланже, оттесняют в самый конец эволюционной цепи, – резко отвечал Стаут в журнале «Флора и фауна». – Я никогда не сомневался в том, что наличие у высокоразвитых животных интеллектуального начала будет экспериментально доказано. Опыты Дили и других энтузиастов приближают нас к осознанию того факта, что у касаток, за которыми уже длительное время наблюдает Джон, присутствует ярко выраженное мышление. До разговора с ними – один шаг! И он будет сделан. А там, где разум, – там и цель! – не мог в конце не наступить на мозоль своему визави неугомонный Пит. – Впрочем, cujusvis hominis est errare; nullus, nisi insipientis in errore perseverare![13]»
Раз уж дело дошло до китов – ненадолго оставим Мури. Настало время поведать еще об одном персонаже.
У кашалотов хорошая память – Дик запомнил, как сорок пять лет назад мать оттолкнула его:
– Нет, нет и нет, малыш! Будь любезен, сам теперь позаботься о себе!
Китиха лежала на водных качелях подобно огромной седой глыбе. Большое стадо, в котором полным-полно было родственников – всех этих родных и двоюродных тетушек, сестер и братьев, включая отца, – паслось тогда в двухстах милях от Перл-Харбора, в водах, полных тунцов и кальмаров – раздавались треск и мычание их голосов. С рождения днем и ночью слышал кашалот этот постоянный фон, в котором не умолкали вопли крачек и бакланов, пощелкивание, скрежет, гудение, сопение, мычание, хрюканье и бормотание миллиардов живых существ, шорох воды и причитание ветра.
– Нет, нет, – повторила мать, решительно отстраняя китенка от брюха, к которому он так привык прикасаться. – Поищи-ка сам себе пропитания. К тому же твой аппетит уже нельзя утолить молоком…
– А что ты хотел? – буркнул прожженный жизнью самец, пасшийся невдалеке от стада. Старец лениво заглотил биомассу, плывущую ему прямо в пасть. Он не стал награждать натолкнувшегося на него годовалого детеныша хлестким ударом хвоста, хотя мог бы и возмутиться. Но обратил внимание на белую спину сосунка – явление среди кашалотов уникальное. – Что ты хотел, Белая Спинка? – еще раз щелкнул старикан, отправляя в свой желудок очередную тонну креветок. – Хватит тереться возле бабьих сосков. Отсюда, из этих благословенных вод отправляйся на север, к великой земле, туда, где реки выбрасывают в океан пресную воду. Туда устремляется на нерест лосось – самое большое лакомство, которое я когда-нибудь поедал на свете. Полакомишься – поднимайся наверх до островов, покрытых ледяной коркой и шапками дыма, до айсбергов, до ледяных границ. Вода там хоть и холодна, но изобилует пищей – только в тех местах попробуешь осьминогов, треску и катранов. Пасись и насыщайся, пока осенью тебя не прогонит холод. И не вздумай жадничать. Иначе не заметишь, как лед окружит со всех сторон! Из подобных ловушек мало кому удается выбраться… Когда я был совсем молод и глуп, то чудом спасся – от ледяной кромки до чистой воды пришлось нырнуть на расстояние до пяти миль. И мне еще повезло – хватило воздуха.
Кит нырнул за новой порцией креветок. И продолжил:
– Закончил дела на севере – спускайся к югу, к жарким водам, которые прогревает солнце. Спускайся все ниже, пока не очутишься на другом конце земли – там, в глубинах, живут гигантские кальмары… Охота за ними – занятие не из легких, но оно того стоит. Да и не мешало бы тебе покрыться боевыми рубцами. Такой кальмар уж схватит так схватит – клювом челюсть может прокусить…
Проглотив очередную съедобную стаю и выпустив воду из дыхала, старец закончил обучение:
– Потом возвращайся сюда, нагуливай бока с тем или иным стадом. Повезет, так и гарем можешь себе нажить. А там начинай новый круг – в одиночку или уже с собственным выводком. Я вот предпочитаю одиночество… Радуйся, что рожден кашалотом, – добавил он, почувствовав некоторое разочарование внимательного юнца. – У нас и врагов нет, и океан дает все, что нужно. Семидесятый раз поднимаюсь на север и если хватит сил, то еще успею попастись в своих любимых угодьях…
Даже смерть у нас почти мгновенна – как только перестанешь шевелить плавниками, погрузишься в бездну. Или наткнешься на мелководье – тоже недолго промучаешься.
Старик наконец-то пустил в ход свой внушительный хвост – но лишь только для того, чтобы дать кашалотику первоначальное ускорение.
И кит поплыл – и с тех пор не останавливался, как и десятки тысяч его сородичей равномерно погружая в воду и показывая на поверхности свое все увеличивающееся в размерах тело с широким дыхалом и белой спиной, выделяющей его среди прочих особей. Размеренно дыша, пуская в воздух струи пара, он устремлялся с тех пор то на север, то на юг, преследуемый стаями птиц и косяками дельфинов, и нарезал по земному шару круг за кругом. В июле кашалот пересекал воды, простирающиеся от побережья Мексики до Гавайев – там в заповедных водах паслись молоденькие китихи-девственницы и самки с только что народившимися детенышами. Он держал курс на Алеутские острова. Почувствовав осенний холод северного тихоокеанского течения, кит только прибавлял ходу, давая до десяти, а то и до пятнадцати узлов и приводя своей скоростью в восхищение людей на яхтах, сейнерах и сухогрузах.
Однажды возле острова Ванкувер со шхуны «Фея» кашалота долго наблюдали два биолога. Будучи в восторге от размеров и особенно необычно белой спины, они гнались за ним, форсируя старенький мотор.
– Смотри, Фредди! – кричал один преследователь другому, не отнимая глаз от бинокля. – Это Моби Дик! Настоящий Моби! Черт возьми, впервые в жизни вижу такого красавца…
Кита успели заснять, и его выскочившая на очередном гребне белая спина долгое время была украшением множества альбомов и журналов.
А Дик спешил дальше. В ноябре океан редко бывал спокоен, гигантские барханы катились в самой великой пустыне, которую только знает мир, и над ними кровавились облака – их подкрашивал пепел вулканов, извергающихся за тысячи миль отсюда. А ветер уже не гудел, а выл, и выло все пространство. Однако кит был равнодушен к тайфунам. Нагулявшись на севере, Дик спускался к Антарктиде, в места столь отдаленные, что даже такое существо, как человек, чрезвычайно редко посещало их – разве что иногда в успокоившемся небе протягивалась пушистая нитка за лайнером.
Но, даже достигнув шестидесятой параллели Южного полушария, кашалот не останавливался и шел мимо белых полей, украшенных ледяными скалами. То здесь, то там с грохотом дробились айсберги. Глыбы сползали в воду, а затем остатки былого великолепия плыли навстречу, отправляясь к течению Гумбольта, которое и растворяло их без остатка.
Дик путешествовал не думая – он оказался послушным учеником! На восточной окраине его владений весь океан покрывался водорослями – мягкие безвольные стебли терялись в зеленом сумраке. Течением выносило на поверхность кашу из стеблей – рыбы, путаясь в этих джунглях, выскакивали то здесь, то там на радость всевозможным охотникам. Кашалот, уже покрытый рубцами, заматеревший, прибавляющий год от года в весе и жире, ворочал хвостом, как гигантским рулем, прокладывая свой путь в этом бесконечном подводном лесу.
На западе вода была горяча и прозрачна. Для того чтобы ощутить хотя бы небольшую прохладу, приходилось нырять на десятки метров. Здесь всегда варился питательный бульон из рачков и планктона, здесь можно было бы и задержаться – но кит не задерживался.
В 1994 году на нью-йоркской конференции пятьдесят энтузиастов спорили, до каких пределов могут простираться умственные способности китообразных. Зоолог Артур Мак-Брайд поместил дельфинов между собакой и шимпанзе. А профессор Брази Хауэлл высказал следующее:
– Уважаемые коллеги! Извилины дельфина более ярко выражены, чем извилины мозга человека. Впрочем, – добавил он, – вопреки распространенному мнению ярко выраженные извилины вовсе не свидетельствуют о высокой степени развития умственных способностей.
– Господа! – заявил профессор Джеймс Мак-Кормик. – По моему мнению, головной мозг есть орган, управляющий рассудочным поведением. Спинной же мозг управляет рефлексами. Так вот, осмелюсь напомнить: у динозавров головной мозг был не крупнее грецкого ореха, зато спинной – огромен. Я хочу привести любопытные данные. Если соотнести вес головного мозга и вес спинного с подобными данными для других животных, то вскроется следующая картина. У рыб это соотношение равно единице. У лошадей – двум с половиной, у кошек – четырем, у обезьян – восьми. У дельфинов – тридцать шесть! Напомним, что для человека соотношение – пятьдесят!..
– И все-таки они мыслят! – восклицал океанограф Дэвид О’Нил. – Дело за малым – наконец-то установить полный контакт. Не думаю, что опыты займут много времени.
Пит Стаут прислал участникам конференции свое послание. Страстный доктор нисколько не сомневался в правоте Фазерленда.
«Недалек тот день, – вещал он, – когда наука докажет: у любого животного есть не только так называемый спинной разум. Унего есть мозг, а значит, язык. Ум животных и птиц – настолько очевидная вещь, что только анахореты, подобные г-ну Беланже, могут из-за своего упрямства и поистине детской слепой наивности не замечать ее. Мой друг и коллега Лили уже поставил свои эксперименты – они впечатляют. Вне всякого сомнения, дельфины общаются в полном смысле этого слова: пока одно из беседующих животных говорит, другое молчит, внимая ему. Более того, находясь долгое время в неволе, они начинают подражать речи знакомых людей. Джон не сомневается в существовании неведомого нам особого сознания дельфина. Нет также никаких сомнений, что за разгадкой языка последует и разгадка Пути. Стоит ли упоминать, что каждое разумное существо имеет конечную цель, ибо только глупцы утверждают обратное! Сколько раз повторять им, что априори любой разум бежит от ужаса бесконечности – как раз от того самого ужаса, который нам столь любезно навязывают подобные господа…»
И так далее…
Между тем блестящий образчик теории г-на Беланже наматывал круги по земному шару, являя всей своей жизнью самую настоящую бесконечность. Кита не слишком тянуло к сородичам, но иногда природа брала свое. В районе тридцатой параллели к северо-западу от Гуадалупы и к югу от калифорнийских островов Чаннел происходили встречи с китихами. Замечая очередную избранницу, Дик плыл за ней. Ждать приходилось не очень долго – кто из невест мог позволить себе пропустить столь завидного ухажера? Следовал обязательный ритуал. Набирая скорость, кит проскакивал вперед, разворачивался и устремлялся к польщенной возлюбленной, с ходу прижимаясь к ее брюху. Затем вновь проносился перед китихой, расставив в стороны плавники. Дама отзывалась на ухаживание – она переворачивалась вверх брюхом, словно гигантская рыба, а Дик проплывал над ней, касаясь ее податливого тела, прихватывая ее за челюсть и щелкая своей челюстью. Он терся своим лбом о ее лоб и, надо отдать ему должное, проявлял безграничную нежность. Затем парочка устремлялась наверх, к небу, бесцельно поливающему океан дождями. С их тел водопадами низвергалась вода. Вертикально вставая над очередным валом, опираясь на него хвостами, киты тесно прижимались друг к другу. Хватало всего нескольких секунд – и на глазах нелюбопытных птиц-фрегатов свершалось очередное таинство. С шумным плеском, образовывая огромные воронки, утомленные любовники падали. Они не были одиноки – в апреле весь горизонт покрывался фонтанами воды и пара. Щелкали, посылая сигналы, нервные самцы, фыркали не менее возбужденные самки, пугливо шарахались в сторону от всеобщих игрищ молодые матери с детенышами. Не было особых проблем найти себе пару в огромных толпах – лишь самые робкие не решались на поиски. Среди ливней то тут, то там шло грандиозное совокупление.
Выполнив долг, Дик отбывал восвояси. Вновь вокруг была бездна. Сверху она обозначалась звездами, снизу – фосфоресцирующим свечением каких-то рыб и животных, которые, в общем-то, не особо его занимали.
Так он то исчезал, то вновь показывался в волнах, работая дыхалом, а два ученых мужа продолжали поливать друг друга латынью.
«Aliena vitia in oculis habemus a tergo nostra sunt![14] – саркастически восклицал Беланже на страницах немецкого журнала «Древо жизни» – рупора своих единомышленников (специальный выпуск, июнь 1994 г.). – Если столь уважаемый доктор Стаут договорился в среде подобных ему ценителей так называемого животного разума о наличии полноценных мозгов у дельфинов и каракатиц, стоит ли удивляться, что он решился на очередной шаг – уверил сам себя (он замечательно умеет это делать!) в том, что даже моллюскам присущи мужество и любопытство! И вот о таких del ana caprina[15] г-н Стаут и ему подобные готовы рассуждать часами и днями, перемещаясь с одной конференции на другую и неустанно пропагандируя подобную чепуху! Что же, discernit sapiens res, quas confundit asellus![16]»
«Нет сил и времени отвечать на подобное! – отвечал на подобное неутомимый Пит в любимом детище «зеленых» – журнале «Jus publicumt»,[17] (июль 1994 г.). – Осмелюсь заметить – аd notanda[18] если бы мой оппонент не отвлекался на столь вредные для его почтенного возраста эмоции, он обратил бы внимание: никто из моих сподвижников даже и не упоминает о моллюсках! Но не может ли в конечном счете природа посмеяться над нами, вложив в животных и птиц гораздо более совершенный, я бы сказал утонченный, разум, который человек просто не в состоянии осмыслить, будучи по натуре более примитивным и грубым существом? Errare humanum est![19] Вполне возможно, эти несчастные, вынужденные существовать рядом с кровожадным человечеством, испытывают муку смертную, наблюдая за всеми нашими глупостями. Miserabile dictum – пока нам, именно из-за нашего примитивизма, попросту не дано завязать даже самого элементарного контакта с муравьями и бабочками!»
Подобная отповедь вызвала у Беланже приступ настоящего бешенства. Ответ последовал незамедлительно – в статье «Дешевое кокетство или признаки слабоумия?» (все то же «Древо жизни», но только август) профессор объявил моллюсками всех «конечников». Разразился скандал, и развязалась очередная дискуссия.
Между тем в сентябре 1994 года, находясь возле острова Пасхи, кит впервые, именно из любопытства, решил погрузиться в невиданные прежде глубины. На расстоянии километра от поверхности кашалоту встретились светящиеся существа, о которых он раньше не имел ни малейшего представления. Эти призраки появлялись из тьмы, подавая печальные голоса, – ужасные, колючие, зубастые квазимодо, все в бледном свечении – и скользили себе мимо со своими жабрами и приманками. На глубине полутора километров Дик обнаружил мощный эхо-сигнал. Не прошло и нескольких секунд, как он врезался в самую середину бесформенной массы, которая тотчас опутала его стальными прутьями и попыталась сжать голову – то был гигантский кальмар, настоящий кракен. В кромешной тьме началось сражение – кальмар, находясь в своей стихии, безнадежно пытался вцепиться в Дика, однако присоски щупалец скользили по телу несущегося на полной скорости кашалота. Кракен применил самое страшное оружие: его изогнутый клюв впился в китовую голову, вырывая из нее целые куски кожи с волокнистым жиром, – но Дик только встряхивал добычу. Бой распугал всех здешних призрачных обитателей – треск и щелканье разносились на десятки миль. Кальмар пытался увлечь врага за собой в трехкилометровую впадину, зная, что запас воздуха у противника ограничен. Его клюв беспощадно рвал китовую кожу, до мяса пробивая спасительный жир. Кашалот действовал челюстями, раздавливая и перемалывая тушу. Хвост и плавники бешено работали, но тяжесть кальмара не давала совершить быстрый подъем. Дик чувствовал, что начинает задыхаться – кольца настолько обвили его, что даже при желании кит не смог бы расстаться с уловом. Однако вода становилась все светлее. Наконец кашалот уловил перекличку акул – верный признак того, что поверхность близка. Белый кашалот сделал последнее усилие – и рыбам и птицам, кружившим вокруг, открылось зрелище не для слабонервных. В спокойный размеренный мир, разбрызгивая пену и кровь, ворвался сам хаос. Свистели в воздухе щупальца кальмара. Дик не сдерживал воинственного рева. В клубах пара, в брызгах чудовища продолжали схватку, однако песенка обитателя глубины была спета. Челюсти кашалота перекусили туловище кракена пополам, тяжелый клюв в последний раз воткнулся в изуродованную китовую пасть. Расплывшаяся масса, подрагивая щупальцами, заколыхалась на волнах рядом с победителем, который выбрасывал в воздух столбы пара. Клочья пены и слизи покрыли темя кита. Приструнив обнаглевших акул ударом хвоста – подлые твари бросились в стороны, – мужественный кашалот отдышался и прочистил легкие. Затем, подняв голову над волнами, огляделся. Жизнь, как всегда, ликовала. Широким фронтом, во всем своем великолепии, врезаясь в воду и поднимая характерные буруны, на него неслись гринды, киты-пилоты. Жизнерадостные весельчаки почтительно обогнули собрата и, сомкнув ряды, вскакивая и погружаясь, полетели дальше, словно сумасшедшие стайеры.
Птицы и рыбы уже хлопотали вокруг, разделывая тушу подобно опытным мясникам. Крачкам доставались щупальца. Акулам – все остальное.
– Бездельники! – прокричала одна из крачек.
Ее презрение было направлено на беззаботных гринд. Подергиваясь в воздухе, словно марионетка на нити, нервная птица прекрасно видела, как пилоты, не сбавляя бега, исчезают на горизонте.
– Никаких себе забот! – продолжала поносить труженица бесшабашных гуляк. Она не сдерживала презрения к этим морским цыганам и искренне негодовала на их бесполезное шатание.
– Хоть бы где-нибудь остановились! Болтаются без всякого занятия! – верещала другая крачка, не забывая при этом о поверженном кальмаре.
Птицы не были последними на этом обеде, который невольно устроил Дик для здешних обитателей. К месту побоища со всех сторон спешили новые едоки. Акулы, пошевеливая плавниками и отхватывая огромные куски, успевали при этом осаживать назад остальную мелочь. Та покорно становилась им в хвост, улучая минутку, когда эти монстры, заглотав очередную порцию, ненадолго отплывут в сторону. Впрочем, аппетит акул не знал пределов. Особо нахальные какое-то время плыли за самим кашалотом. Но по мере того как море, словно самая заботливая нянька, смывало остатки крови с его боков, акулы теряли интерес к победителю. Досадуя на собственную глупость, преследовательницы одна за другой возвращались к подругам.
– Благодарю тебя за ужин, приятель! – окликнул великана марлин, некоторое время кравшийся чуть в стороне. Только когда акулы убрались, насытившаяся остатками пиршества семиметровая меч-рыба позволила себе приветственный спич. Марлин был пожилым добродушным самцом. Судя по шрамам на рыле, он много чего повидал на своем веку.
Кашалот, не отвечая, продолжал движение. А крачки все никак не могли успокоиться. Какое-то время хлопотуньи летели за Диком, на что-то надеясь и продолжая при этом сердито поносить всех, по их мнению, болтающихся без толку в Мировом океане гринд и дельфинов.
– Не обращай внимания! – вновь подал голос марлин. – Они сами не знают, что треплют…
Кашалот без конца выпускал пар.
– Но каковы нахалки! – искренне возмущался марлин. – Ты обеспечил их пищей, по крайней мере, на сутки. А они еще имеют наглость критиковать. Увы, такова сущность всякой мелочи!
Дик скользил в волнах – дредноут, оснащенный хвостом и челюстью, против которых пасть самой кровожадной касатки (такую мелочь, как акулы, можно было попросту не принимать в расчет) была бесполезна. Всю его голову обхватили белые полосы – кровь окончательно перестала сочиться, виднелся жир, который вскоре должен был затянуться кожей.
– Эти дуры мечутся между своим гнездом и морем, – продолжала меч-рыба, ненадолго приспособляясь к размеренному ритму движения кашалота – нырок, появление белой спины, фонтан, удар хвостом, новый нырок. – Они всегда возвращаются! – пел марлин свою песнь. – Крачки неутомимы, однако могут позволить себе хотя бы ненадолго отдохнуть на берегу. А нам не замедлить хода. Скорость, скорость, бесконечная скорость – это ли не счастье для рыб и китов?
Белый кашалот продолжал нырять и возвращаться. В брызгах над ним то и дело повисала радуга.
– Я восхищаюсь тобой, приятель! – прежде чем исчезнуть, высказал свою благодарность марлин. – Когда вижу таких, как ты, одиночек или этих сумасшедших пилотов, хочется самому выжать из себя все, что возможно! А уж мы умеем поддать жару, сам знаешь… Прощай, да не завершится никогда твой бег!