Сандра Браун
Фантазия
1
В первый раз все было просто великолепно. Мы занимались любовью в конюшне, где пахло сеном, пылью и лошадьми. Наши тела переплелись в жарких объятиях и лоснились от пота. Потом, когда все было кончено и мы, умиротворенные, продолжали лежать, тесно прижавшись друг к другу, он ласково перебирал мои волосы, вытаскивая застрявшие в них сухие травинки, а я наслаждалась, глядя как солнце, проникая сквозь щели в стене, играет бликами на его широкой волосатой груди.
Это должно было случиться, но время выбрал он сам.
Я как раз возвратилась в конюшню после обычной верховой прогулки на чистокровном скакуне моего отца, одном из тех, что не раз занимали на скачках призовые места. Старший конюх в этот момент стоял, прислонившись к стене конюшни. Стоило мне увидеть его, как сердце бешено заколотилось. Во дворе мы были одни.
Я смерила его взглядом с присущим мне высокомерием, унаследованным от многих поколений аристократов. Он с дерзкой улыбкой неторопливо подошел ко мне и обхватил за талию, чтобы помочь слезть с лошади. Желая сбить с него спесь, я стала осторожно скользить вдоль его тела, пока не коснулась сапогами земли. Я видела, как потемнели его глаза, но рано праздновала победу.
Вопреки всем условностям и приличиям, он все крепче прижимал меня к себе. Я глядела на него с нескрываемым желанием, само сознание, что он работает на отца и ниже меня по своему общественному положению, возбуждало, придавая нашим отношениям особую остроту, делая их еще более привлекательными. Я и мечтать не смела о близости с конюхом, это было нечто вроде запретного плода.
Вдобавок он был ирландцем, диким и необузданным, как само Ирландское море. А я получила аристократическое воспитание, была обучена изысканным манерам, французскому и латыни. Конюх же едва изъяснялся по-английски и часто пускал в ход непристойные выражения, смысла которых я почти не понимала. Если верить слухам, то бутылка, попав ему в руки, редко доживала до вечера. Мне же лишь по особым случаям разрешалось выпить перед ужином глоток вишневого ликера. У меня были холеные руки, не то что у него. Но обо всем этом я забыла, когда он буквально душил меня в своих объятиях.
Он наклонился и поцеловал меня с таким видом, словно имел на это полное право, а не совершал преступление, как это расценили бы, застав нас врасплох. Его непокорные волосы, коснулись моего лба, когда он прижался губами к моим губам.
И хотя именно этого я и желала, что он несомненно прочел в моих глазах, его бесцеремонность привела меня в ярость. Я стала отталкивать его, сопротивлялась, упершись обеими руками в борта его кожаной куртки, но с самого начала была обречена на поражение. И не только потому, что он был сильнее меня, просто я сама этого страстно желала, кровь бурлила во мне, и я не так уж сильно стремилась высвободиться из его объятий, наслаждаясь тем, как его жадный язык прорывался сквозь губы и насиловал мой девственный рот.
Вдруг я почувствовала, что теряю сознание.
Задыхаясь и едва передвигая ноги от охватившей меня слабости, я покорно пошла за ним в глубину сумрачной конюшни. Неужели именно этого я так страстно желала, когда он обжигал меня взглядом, на протяжении последних недель? Разве не я случайными прикосновениями и соблазнительными позами побудила его к этому? Еще немного — и передо мной раскроется тайна. Да, мне страстно хотелось познать то, о чем шептались служанки, прикрыв рот руками?
Сейчас он уже не позволил бы мне пойти на попятную. Он прижал меня к стойлу, и мы очутились по колено в свежескошенном сене, от которого шел изумительный сладкий запах. Здесь было тепло и царил полумрак. Пыль металась в лучах проникающего сквозь щели солнца, как и чувства, охватившие меня. Он осыпал меня страстными поцелуями, и теперь, прижатая к его бриджам в обтяжку, я поняла, как сильно он желает меня. Его могучее мускулистое тело, которым я так часто любовалась из спальни, раздвинув слегка занавески, слилось с моим с дерзкой настойчивостью. Ноги мои дрожали, когда он раздвинул их своими коленями, приподнял меня и посадил верхом на себя.
Он с легкостью развязал белый шелковый шарф у меня на шее, размотал его и бросил прямо на сено. Перламутровые пуговицы на блузке не оказали ни малейшего сопротивления его жадным пальцам, послушно выскользнув из своих обметанных вручную петель.
У, меня перехватило дыхание, когда он коснулся своими заскорузлыми от работы руками моей груди. Батистовый лифчик не поддавался, и конюх, резким, нетерпеливым движением сдернув его, стал тискать мои груди.
Ошеломленная ранее неведомыми мне чувствами, пронизывающими все мое существо, я невольно прикрыла глаза, запрокинула голову и полностью подчинилась ему, когда его губы, сползая все ниже и ниже, покрывали жгучими поцелуями мое трепещущее тело. Я и вообразить не могла, что мужчина может довести женщину до экстаза губами, зубами и языком. Что это, грех? Разве в Священном Писании не говорится о том, что все мои ощущения не что иное, как плотские удовольствия? О, какое это мучение! Ужасное и в то же время сладкое/ Его влажный язык ласкал мои соски, и они стали твердыми и упругими. Охваченная страстью, я изогнулась, подставляя ему грудь, и выкрикнула его имя.
— Тише, любовь моя. — Голос его слегка дрожал. — Ты забыла об осторожности.
Его руки, не знавшие никаких приличий, скользнули под мою красную бархатную юбку для верховой езды и, запутавшись в складках нижней кружевной юбки, с трудом пробивались сквозь них, покуда не добрались до тела. Прерывистый шепот и ласковые слова звучали у меня в ушах, в то время как он ласкал меня с присущими ему ирландским темпераментом и нежностью, готовыми соперничать с его растущим нетерпением.
Он приспустил бриджи, и я испугалась, увидев его мужское достоинство необъятных размеров. Он заметил мой испуг и постарался успокоить ласковыми словами. Его плоть была теплой, гладкой и твердой, когда он вошел в меня, заполнив всю, до предела. Казалось, наши стоны способны разорвать царивший в конюшне полумрак. Наши тела слились, и я испытала ни с чем не сравнимое блаженство. Я впилась ногтями в его волосатую грудь, оставив на ней глубокие красные борозды. Он в исступлении целовал мои груди, с каждым новым толчком проникая все глубже и глубже, пока…
— Элизабет!
Сердитый голос сестры грубо вырвал Элизабет Бэрк из мира грез. В фокусе ее голубых глаз, которые в свое время кто-то банально назвал васильковыми, обозначилась женщина. Она стояла в дверях магазина. Сдвинув брови, сестра смотрела на Элизабет осуждающе и одновременно с нежностью и сочувствием. Лайла была на два года моложе Элизабет.
— Ты, я вижу, опять вся в этом, — сказала Лайла, качая головой и цокая языком.
— В чем?
— Не морочь мне голову, Элизабет. — Она поводила указательным пальцем перед носом сестры. — Ты снова грезила наяву. И находилась по крайней мере в миллионе миль отсюда.
— Вовсе нет. Я обдумывала, э-э, заказ. — В подкрепление своих слов Элизабет передвинула с места на место ворох бумаг на стеклянном прилавке. Захваченная врасплох, она покраснела, и ее щеки запылали еще сильнее. Она знала, что ее проницательную сестру не так-то легко провести.
— Ты краснеешь. Если это было так хорошо, то почему бы тебе не поделиться со мной впечатлениями. — Лайла села верхом на один из обтянутых бархатом стульев, предназначенных для покупателей, положила руки на металлическую с кружевным узором спинку и вопросительно уставилась на сестру. — Ну, выкладывай, я вся внимание.
— Ты опять за свое. Единственное, о чем я мечтаю, это работать на кассовом аппарате. Что скажешь об этих духах, они немецкого производства. — Элизабет толчком передвинула каталог на противоположную сторону прилавка.
Лайла скользнула взглядом по рекламным картинкам:
— Очень симпатичные.
— Симпатичные и дорогие. Как ты думаешь, найдут они своего покупателя?
— Все зависит от того, насколько покупатель грешен.
Лайла весьма скептически относилась к супружеству.
— Не каждый мужчина, — возразила Элизабет, — старается задобрить жену, если даже и провинился.
— Конечно не каждый. Некоторые предпочитают делать подарки любовницам, — ответила Лайла не без иронии. — Ты только посмотри на них.
Она махнула в сторону застекленного эркера[1], сквозь который был виден элегантный вестибюль отеля «Кэйвано». Там кишмя кишел народ, главным образом мужчины, они либо выписывались из гостиницы, либо собирались зарегистрироваться, за редким исключением, это были путешествующие бизнесмены, все как один в костюмах из темной камвольной[2] ткани различных оттенков. С кожаными атташе-кейсами и перекинутыми через руку плащами свободного покроя с поясом. Судя по их озабоченным лицам, они очень спешили.
— Торопятся домой к своим милым женушкам после недели развлечений на стороне, — презрительно бросила Лайла. Она была феминисткой[3], но, по мнению старшей сестры, слишком далеко зашла в своей борьбе за равенство полов. — Уверена, что почти все они вдали от домашнего очага заводили любовные интрижки. Но ты должна быть довольна: теперь их чувство вины будет способствовать процветанию твоего бизнеса, не так ли?
— Что за глупости! Бывают и счастливые браки! И то что ты отрицательно относишься к замужеству, еще ничего не значит.
— Возможно, один на миллион.
— Я верю, что мои клиенты покупают подарки женам, по которым соскучились, и хотят скорее вернуться домой.
— Ты вообще веришь во всякие небылицы. Но спустись с неба на землю. — Поддразнивая сестру, Лайла слегка дернула ее за прядь белокурых волос. — Вернись в реальный мир.
— Но твой реальный мир, если тебя послушать, не самое приятное место для обитания. — Элизабет оттолкнула руку Лайлы и принялась протирать витрину.
— Просто я смотрю на него не сквозь розовые очки.
— Немного романтики никогда не помешает.
— Возможно! Но мне надоели все эти разговоры о любви, замужестве и прочих глупостях. А против секса я ничего не имею.
— Я тоже, — сказала Элизабет. — И говори потише, а то нас могут услышать.
— Ну и что? Редко встретишь в наши дни человека, который не говорил бы о сексе. Тебе самой не тоскливо от такой жизни? — Она проигнорировала гневный взгляд Элизабет. — Секс, секс, секс. Видишь, меня не поразила молния. И не проглотила акула, оттого что я произнесла это слово. Я не превратилась в соляной столб. Я все еще здесь.
— А по мне, уж лучше бы ушла, — проворчала Элизабет. Она знала, к чему клонит Лайла. С чего бы ни начался их разговор, заканчивался он одним и тем же, обсуждением ее интимной жизни… точнее, полного отсутствия таковой.
Различия в характерах и мировоззрении сестер отражались и на их внешнем облике. Они поразительно походили друг на друга. Обе белокурые, правда, у Элизабет волосы были помягче и попрямее, чем у сестры, а черты лица — более тонкие. Но Лайла казалась более чувственной. Обе голубоглазые, однако глаза Элизабет, спокойные и безмятежные, напоминали деревенский пруд, в то время как во взгляде Лайлы бушевала буря, как в Северной Атлантике.
Элизабет чувствовала бы себя комфортно в одежде из гардероба викторианской леди. Лайла ратовала за авангардистскую моду. Элизабет была осторожной и старательной. Прежде чем что-либо предпринять, она тщательно взвешивала все «за» и «против». Лайла же отличалась импульсивностью, напористостью. Поэтому и позволяла себе так безапелляционно судить о личной жизни сестры.
— Коль скоро ты работаешь в таком благодатном месте, почему бы тебе не подключиться к игре?
Элизабет сделала вид, будто не понимает, и спросила:
— У тебя разве нет сегодня приема?
Лайла была физиотерапевтом.
— Есть, только с половины пятого, и нечего увиливать от разговора. Когда кто-нибудь из этих мужчин, — она указала на два одинаковых застекленных эркера по обе стороны от входа в магазин, — попадется тебе на глаза, хватай его и держи покрепче. Что ты теряешь?
— Чувство собственного достоинства, прежде всего, — ответила Элизабет жестко. — Я не похожа на тебя, Лайла. Для меня секс не игра, а любовь.
Она налагает на человека определенные обязательства. — Лайла закатила глаза, словно хотела сказать: «Ну, начинается проповедь». — Впрочем, откуда тебе знать, ведь ты никогда не была влюблена. Лайла посерьезнела.
— Ну ладно, а теперь послушай меня. Я знаю, ты любила Джона. Но это хрестоматийный случай, не более того. Студенческая любовь. Бутылка содовой на двоих. И потом, ваши отношения были чертовски безупречны, даже противно. Но он мертв, Лиззи.
Она назвала сестру уменьшительным «Лиззи», а это означало, что они подошли в разговоре к самому главному. Лайла обошла прилавок, взяла Элизабет за руку и сжала ее в своих ладонях.
— Вот уже два года, как его нет. Но не оставаться же тебе монашкой. Зачем жить затворницей?
— Какая же я затворница? Я содержу магазин. Ты же знаешь, как много времени это отнимает. Никто не может сказать, что я целыми днями сижу дома, оплакивая свою судьбу. Я постоянно на людях, зарабатываю на жизнь, содержу детей, занимаюсь их воспитанием, в курсе всех дел.
— А как насчет твоих личных дел? Ну, пришла ты с работы, уложила детей в постель. Что дальше? Что делает вдова Бэрк для самой себя?
— К тому времени вдова Бэрк чувствует себя слишком усталой, чтобы думать о чем-либо, кроме отдыха и сна.
— В одиночестве.
Элизабет вздохнула, и на лице ее отразилось страдание, до того надоел ей этот вечный спор. Но Лайла не обратила на это никакого внимания.
— Сколько же можно тешить себя фантазиями?
— Это не фантазии.
Лайла рассмеялась:
— Мне лучше знать. Ты безнадежный романтик. Помню, как ты повязывала мне голову чайным полотенцем, воображая себя принцессой, которая ждет сказочного принца, а меня своей фрейлиной.
— И когда принц появлялся, ты бросала его в яму с огнедышащим драконом, — вставила Элизабет, смеясь, — заставляла его бороться и доказывать, на что он способен.
— Да, но когда дракон начинал одолевать принца, я приходила ему на помощь и спасала.
— Вот в этом и состоит различие между нами. Я никогда не сомневалась, что сказочный принц справится с драконом.
— Ты и сейчас ждешь принца, Лиззи? Мне не хотелось бы тебя огорчать, но, по последним данным, их просто не существует в природе.
— Увы, это так, — произнесла Элизабет задумчиво.
— Значит, надо забыть о принце. И найти обыкновенного парня, который надевает и снимает штаны, как все нормальные люди, — не через голову. — Лайла озорно улыбнулась.
Элизабет опять погрузилась в мечты. Он даже не снял штаны. Был слишком нетерпелив. И это возбуждало. Сердце ее учащенно забилось, она грезила наяву. Нет, пора кончать с этими эротическими видениями. Какая-то глупость! Но во всем виновата Лайла. Только и знает, что говорить о сексе, и от этого Элизабет чувствует себя обделенной.
— Ну, в наше время не так просто найти мужчину, — возразила она. — Но я не собираюсь вешаться на шею любому, кто переступит этот порог.
— Ладно, давай тогда подумаем о ком-нибудь, кто ближе к дому. — Лайла сдвинула брови. — Как насчет твоего соседа-холостяка?
Элизабет, которая протирала витрину смоченной «Уиндексом» тряпкой, повернулась к сестре:
— Какого еще соседа?
— Ну, того, что живет в доме рядом с твоим! Разве там много холостяков? — Лайла повысила голос. — Такой симпатичный, седовласый, широкоплечий.
Элизабет с удвоенной силой принялась оттирать пятно на стекле.
— Господин Рэндольф?
Лайла разразилась язвительным смехом.
— Господин Рэндольф, — передразнила она сестру звонким голосом нараспев. — Не изображай святую невинность. Уж ты наверняка положила на него глаз. Признавайся.
Элизабет убрала под прилавок пузырек со стеклоочистителем и тряпку, с досадой откинула со лба прядь волос:
— Это единственный холостяк во всей округе.
— Тогда почему бы тебе не пригласить его как-нибудь на ужин?
— А почему бы тебе не заняться своими собственными делами?
— Или не выйти косить траву на лужайке перед домом в пляжном костюме, едва прикрывающем грудь.
— Прекрати, Лайла! Тем более что лето кончилось и время для солнечных ванн прошло, слишком холодно.
Лайла подмигнула:
— Зато твои соски от холода станут упругими.
— Считай, что я этого не слышала.
— Если это тебя шокирует, прибегни к какому-нибудь испытанному способу. Попроси его починить твой тостер.
— Он не сломан.
— Так сломай его! — Лайла встала со стула и посмотрела на сестру с явной досадой. — И во время встречи постарайся выглядеть беспомощной и растерянной.
— Ты бы не стала этого делать.
— Черт возьми, разумеется нет. Но давно известно, я — это не ты. Я никогда не была несчастной девицей из твоих грез наяву.
Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не дать волю гневу.
— Странно, что ты подшучиваешь над моими фантазиями. Разве не ты предложила назвать мой магазин «Фантазия»?
— Я не подшучиваю. Фантазии — часть тебя самой, как и отпечатки твоих пальцев. Я не дала бы тебе тот автомобильный номер, если бы не была уверена, что он полностью соответствует твоему характеру.
На прошлое Рождество Лайла подарила сестре номерной знак «Fanta C»[4]. Элизабет была ошарашена, но Лайла предусмотрительно зарегистрировала этот странный знак как государственный номер для автомобиля. И Элизабет безо всякой бюрократической волокиты и прочих глупостей, связанных с изменением номера, ездила уже почти год с этим знаком.
— Для меня этот номерной знак — вечная головная боль, — призналась она сестре. — Могу поспорить, что всякий, кому он попадается на глаза, задается вопросом, в своем ли уме владелица машины.
— Прекрасно, — рассмеялась Лайла. — Почему же ты не опустишь стекло и не расскажешь ему? Или, еще того лучше, не покажешь?
Лайла смеялась так заразительно, что Элизабет тоже не удержалась и стала хохотать вместе с ней.
— Ты неисправима.
— Это точно, — согласилась Лайла, как ни в чем не бывало.
— И я знаю, ты искренне заботишься обо мне.
— Это правда. Тебе скоро тридцать. И мне не хочется, чтобы лет через десять ты однажды проснулась и обнаружила себя в полном одиночестве. Даже детей твоих к тому времени не будет рядом с тобой. И тогда ты будешь рада хоть кому-нибудь оказаться нужной. Сказочный принц не придет, Лиззи, и не постучится в твою дверь. Не заключит тебя в свои объятия. Придется взять инициативу в свои руки.
Элизабет понимала, что сестра права, и отвела глаза. В этот момент она бросила взгляд на утреннюю газету, которую еще не успела прочесть.
— Может, мне поохотиться за этим. — Она показала на фотографию мужчины на первой полосе.
— Адам Кэйвано, — прочитала Лайла. — Тот самый владелец гостиниц?
— Да. Он будет здесь на этой неделе с инспекционной поездкой. Администрация гостиницы и все арендаторы находятся в состоянии повышенной готовности.
— Он неплохо выглядит, — деловито заметила Лайла. — Но имей в виду: он супербогатый, суперкрасивый и, скорее всего, суперпресыщенный мужчина. Международный «плейбой». Так что, Лиззи, это нечто из области фантастики. На твоем месте я поискала бы себе партнера в постели более доступного.
Элизабет состроила сестре рожицу:
— Уходи-ка ты лучше, а то своим языком разгонишь всех моих клиентов.
— Я и сама собиралась отвалить, — презрительно бросила Лайла. — Не то на прием опоздаю. Пока! — Она помахала рукой и уже на выходе протиснулась между двумя мужчинами, которые посторонились, пропуская ее. Лайла подмигнула обоим. Мужчины задержались на пороге, бросив вслед ей оценивающий взгляд.
Один приобрел изящный серебряный браслет «для жены», как он сказал, но Элизабет не поверила, тут же поймав себя на том, что идет у Лайлы на поводу.
Второй долго копался, пока наконец выбрал корзинку с шоколадом в розовом целлофане, обвязанную шелковой лентой с бантом в виде орхидеи. Пробивая чек, Элизабет отметила про себя, что мужчина очень даже ничего. Особенно подбородок и руки. Общий вид портили пробор на прическе, непомерно длинные рукава пиджака и мешковатые брюки.
Боже ты мой, думала Элизабет, когда мужчина покинул магазин. Неужели я попала под влияние Лайлы? Не допусти, Господи, чтобы это когда-нибудь случилось!
В тот вечер Элизабет больше всего нуждалась в тишине и покое, но, приехав домой, поняла, что может об этом только мечтать. Там творилось нечто невообразимое.
Во дворе она увидела восьмилетнюю Миган, шестилетнего Мэтта и их няню, все трое были на грани истерики. Элизабет выключила двигатель, рывком открыла дверцу машины и побежала что было сил, уверенная, что в доме пожар.
— В чем дело? Что происходит? Никто не ранен?
— Бэйби, — раздался вопль Миган. — Он на дереве.
— Мы звали его, звали, но он не может спуститься вниз.
— Я ничего не могла сделать, миссис Бэрк, как ни старалась, — глухой голос госпожи Альдер с трудом прорвался сквозь плач и крики детей.
— Он застрял там, на дереве, а уже темнеет.
— Сними его оттуда, мам. Пожалуйста. Элизабет с облегчением вздохнула, когда поняла, что весь сыр-бор разгорелся из-за котенка, которого они недавно взяли. Ничего страшного, главное, все живы-здоровы, никто не задохнулся от дыма, не истекает кровью или того хуже. В общем, нет никаких серьезных причин для всего этого бедлама с причитаниями, криками, слезами и воплями.
— Сейчас же успокойтесь, — крикнула Элизабет и, когда плач и вопли сменились всхлипываниями, уже не так громко продолжила: — Стоило ли поднимать шум из-за такого пустяка?
— Но он совсем маленький.
— И так сильно испугался. Послушай, как он плачет. — Нижняя губка у Мэтта снова задрожала.
— Мы снимем Бэйби с дерева, — пообещала Мать, — а до темноты еще далеко. Миссис Альдер, если бы вы…
— Я охотно помогла бы вам, миссис Бэрк, но если сию минуту не уйду, то опоздаю на свою вечернюю работу, а мне еще нужно зайти домой.
— О-ох. — Элизабет подняла глаза на застрявшего в ветвях котенка, который продолжал жалобно мяукать. — Тогда, миссис Альдер, вам лучше поторопиться. Я сама сниму его оттуда.
— Я непременно помогла бы вам, если бы могла. Мне так не хочется оставлять вас, зная, что…
— Понимаю. Не волнуйтесь. До завтра.
Няня удалилась. Элизабет с сожалением посмотрела ей вслед. Пара лишних рук не помешала бы, пусть даже немолодых.
Вдовство сопряжено с определенными лишениями как психологического, так и общественного свойства. Но порой отсутствие в доме мужчины превращается просто в головную боль. В такие моменты, как этот, Элизабет не могла простить Джону, что он умер и ей пришлось взять на себя обязанности главы семьи.
Однако, как обычно в подобных ситуациях, Элизабет, стиснув зубы, сказала себе: ничего не поделаешь. Проклятый котенок не ученая канарейка и не слетит по команде с дерева.
Втроем они стали обсуждать создавшуюся ситуацию.
— Как ты собираешься это сделать, мам?
— Думаю, ничего не получится, — мрачно заметил Мэтт.
— Обязательно получится, — заверила детей Элизабет нарочито бодрым голосом. — В свое время мы с Лайлой часто лазали по деревьям.
— А тетя Лайла говорит, что ты была трусишкой.
— Ну уж нет, ничего твоя тетя Лайла не знает. — Элизабет решила при очередной встрече как следует выдать сестре.
— Может, вызвать пожарную комнату, — предложил Мэтт.
— Команду, дурак, — поправила брата Миган. Мать пропустила мимо ушей «дурака» и приказала сыну:
— Сходи за стремянкой, она в гараже. — Ей не хотелось выглядеть трусихой в глазах детей.
Мальчик убежал, а Элизабет сказала:
— Пойду переоденусь…
— О-о, мама, прошу тебя, не уходи, — взмолилась Миган, ухватив Элизабет за рукав. Видишь, Бэйби стал спокойнее. И все потому, что ты здесь. А уйдешь, он опять начнет плакать, я просто не могу этого выносить. Правда, не могу. — Глаза Миган наполнились слезами. Оставить эту мольбу без внимания было выше сил Элизабет. К тому же в этот момент подоспел со стремянкой Мэтт, пыхтящий, как паровоз.
— Она маленькая, мам.
— Ничего, вполне сойдет, — сказала Элизабет, потирая руки. — Ну, я полезла. — Она поставила стремянку под дерево, взобралась на самый верх и в результате оказалась всего в метре с небольшим над землей. Поднявшись на цыпочки, она с трудом дотянулась до нижней ветки, ухватилась за нее обеими руками и стала карабкаться вверх, пока не добралась до веток, между которыми можно было поставить ногу.
Мэтт кричал и хлопал в ладоши от возбуждения.
— О, мам, ты почти как Рэмбо.
— Благодарю, — не без иронии откликнулась мать. Руки саднило от царапин. Лайла давно уже слезла бы с дерева вместе с котенком, а она никак не доберется до него. Эта мысль не давала Элизабет покоя.
Это должно было случиться, но время выбрал он сам.
Я как раз возвратилась в конюшню после обычной верховой прогулки на чистокровном скакуне моего отца, одном из тех, что не раз занимали на скачках призовые места. Старший конюх в этот момент стоял, прислонившись к стене конюшни. Стоило мне увидеть его, как сердце бешено заколотилось. Во дворе мы были одни.
Я смерила его взглядом с присущим мне высокомерием, унаследованным от многих поколений аристократов. Он с дерзкой улыбкой неторопливо подошел ко мне и обхватил за талию, чтобы помочь слезть с лошади. Желая сбить с него спесь, я стала осторожно скользить вдоль его тела, пока не коснулась сапогами земли. Я видела, как потемнели его глаза, но рано праздновала победу.
Вопреки всем условностям и приличиям, он все крепче прижимал меня к себе. Я глядела на него с нескрываемым желанием, само сознание, что он работает на отца и ниже меня по своему общественному положению, возбуждало, придавая нашим отношениям особую остроту, делая их еще более привлекательными. Я и мечтать не смела о близости с конюхом, это было нечто вроде запретного плода.
Вдобавок он был ирландцем, диким и необузданным, как само Ирландское море. А я получила аристократическое воспитание, была обучена изысканным манерам, французскому и латыни. Конюх же едва изъяснялся по-английски и часто пускал в ход непристойные выражения, смысла которых я почти не понимала. Если верить слухам, то бутылка, попав ему в руки, редко доживала до вечера. Мне же лишь по особым случаям разрешалось выпить перед ужином глоток вишневого ликера. У меня были холеные руки, не то что у него. Но обо всем этом я забыла, когда он буквально душил меня в своих объятиях.
Он наклонился и поцеловал меня с таким видом, словно имел на это полное право, а не совершал преступление, как это расценили бы, застав нас врасплох. Его непокорные волосы, коснулись моего лба, когда он прижался губами к моим губам.
И хотя именно этого я и желала, что он несомненно прочел в моих глазах, его бесцеремонность привела меня в ярость. Я стала отталкивать его, сопротивлялась, упершись обеими руками в борта его кожаной куртки, но с самого начала была обречена на поражение. И не только потому, что он был сильнее меня, просто я сама этого страстно желала, кровь бурлила во мне, и я не так уж сильно стремилась высвободиться из его объятий, наслаждаясь тем, как его жадный язык прорывался сквозь губы и насиловал мой девственный рот.
Вдруг я почувствовала, что теряю сознание.
Задыхаясь и едва передвигая ноги от охватившей меня слабости, я покорно пошла за ним в глубину сумрачной конюшни. Неужели именно этого я так страстно желала, когда он обжигал меня взглядом, на протяжении последних недель? Разве не я случайными прикосновениями и соблазнительными позами побудила его к этому? Еще немного — и передо мной раскроется тайна. Да, мне страстно хотелось познать то, о чем шептались служанки, прикрыв рот руками?
Сейчас он уже не позволил бы мне пойти на попятную. Он прижал меня к стойлу, и мы очутились по колено в свежескошенном сене, от которого шел изумительный сладкий запах. Здесь было тепло и царил полумрак. Пыль металась в лучах проникающего сквозь щели солнца, как и чувства, охватившие меня. Он осыпал меня страстными поцелуями, и теперь, прижатая к его бриджам в обтяжку, я поняла, как сильно он желает меня. Его могучее мускулистое тело, которым я так часто любовалась из спальни, раздвинув слегка занавески, слилось с моим с дерзкой настойчивостью. Ноги мои дрожали, когда он раздвинул их своими коленями, приподнял меня и посадил верхом на себя.
Он с легкостью развязал белый шелковый шарф у меня на шее, размотал его и бросил прямо на сено. Перламутровые пуговицы на блузке не оказали ни малейшего сопротивления его жадным пальцам, послушно выскользнув из своих обметанных вручную петель.
У, меня перехватило дыхание, когда он коснулся своими заскорузлыми от работы руками моей груди. Батистовый лифчик не поддавался, и конюх, резким, нетерпеливым движением сдернув его, стал тискать мои груди.
Ошеломленная ранее неведомыми мне чувствами, пронизывающими все мое существо, я невольно прикрыла глаза, запрокинула голову и полностью подчинилась ему, когда его губы, сползая все ниже и ниже, покрывали жгучими поцелуями мое трепещущее тело. Я и вообразить не могла, что мужчина может довести женщину до экстаза губами, зубами и языком. Что это, грех? Разве в Священном Писании не говорится о том, что все мои ощущения не что иное, как плотские удовольствия? О, какое это мучение! Ужасное и в то же время сладкое/ Его влажный язык ласкал мои соски, и они стали твердыми и упругими. Охваченная страстью, я изогнулась, подставляя ему грудь, и выкрикнула его имя.
— Тише, любовь моя. — Голос его слегка дрожал. — Ты забыла об осторожности.
Его руки, не знавшие никаких приличий, скользнули под мою красную бархатную юбку для верховой езды и, запутавшись в складках нижней кружевной юбки, с трудом пробивались сквозь них, покуда не добрались до тела. Прерывистый шепот и ласковые слова звучали у меня в ушах, в то время как он ласкал меня с присущими ему ирландским темпераментом и нежностью, готовыми соперничать с его растущим нетерпением.
Он приспустил бриджи, и я испугалась, увидев его мужское достоинство необъятных размеров. Он заметил мой испуг и постарался успокоить ласковыми словами. Его плоть была теплой, гладкой и твердой, когда он вошел в меня, заполнив всю, до предела. Казалось, наши стоны способны разорвать царивший в конюшне полумрак. Наши тела слились, и я испытала ни с чем не сравнимое блаженство. Я впилась ногтями в его волосатую грудь, оставив на ней глубокие красные борозды. Он в исступлении целовал мои груди, с каждым новым толчком проникая все глубже и глубже, пока…
— Элизабет!
Сердитый голос сестры грубо вырвал Элизабет Бэрк из мира грез. В фокусе ее голубых глаз, которые в свое время кто-то банально назвал васильковыми, обозначилась женщина. Она стояла в дверях магазина. Сдвинув брови, сестра смотрела на Элизабет осуждающе и одновременно с нежностью и сочувствием. Лайла была на два года моложе Элизабет.
— Ты, я вижу, опять вся в этом, — сказала Лайла, качая головой и цокая языком.
— В чем?
— Не морочь мне голову, Элизабет. — Она поводила указательным пальцем перед носом сестры. — Ты снова грезила наяву. И находилась по крайней мере в миллионе миль отсюда.
— Вовсе нет. Я обдумывала, э-э, заказ. — В подкрепление своих слов Элизабет передвинула с места на место ворох бумаг на стеклянном прилавке. Захваченная врасплох, она покраснела, и ее щеки запылали еще сильнее. Она знала, что ее проницательную сестру не так-то легко провести.
— Ты краснеешь. Если это было так хорошо, то почему бы тебе не поделиться со мной впечатлениями. — Лайла села верхом на один из обтянутых бархатом стульев, предназначенных для покупателей, положила руки на металлическую с кружевным узором спинку и вопросительно уставилась на сестру. — Ну, выкладывай, я вся внимание.
— Ты опять за свое. Единственное, о чем я мечтаю, это работать на кассовом аппарате. Что скажешь об этих духах, они немецкого производства. — Элизабет толчком передвинула каталог на противоположную сторону прилавка.
Лайла скользнула взглядом по рекламным картинкам:
— Очень симпатичные.
— Симпатичные и дорогие. Как ты думаешь, найдут они своего покупателя?
— Все зависит от того, насколько покупатель грешен.
Лайла весьма скептически относилась к супружеству.
— Не каждый мужчина, — возразила Элизабет, — старается задобрить жену, если даже и провинился.
— Конечно не каждый. Некоторые предпочитают делать подарки любовницам, — ответила Лайла не без иронии. — Ты только посмотри на них.
Она махнула в сторону застекленного эркера[1], сквозь который был виден элегантный вестибюль отеля «Кэйвано». Там кишмя кишел народ, главным образом мужчины, они либо выписывались из гостиницы, либо собирались зарегистрироваться, за редким исключением, это были путешествующие бизнесмены, все как один в костюмах из темной камвольной[2] ткани различных оттенков. С кожаными атташе-кейсами и перекинутыми через руку плащами свободного покроя с поясом. Судя по их озабоченным лицам, они очень спешили.
— Торопятся домой к своим милым женушкам после недели развлечений на стороне, — презрительно бросила Лайла. Она была феминисткой[3], но, по мнению старшей сестры, слишком далеко зашла в своей борьбе за равенство полов. — Уверена, что почти все они вдали от домашнего очага заводили любовные интрижки. Но ты должна быть довольна: теперь их чувство вины будет способствовать процветанию твоего бизнеса, не так ли?
— Что за глупости! Бывают и счастливые браки! И то что ты отрицательно относишься к замужеству, еще ничего не значит.
— Возможно, один на миллион.
— Я верю, что мои клиенты покупают подарки женам, по которым соскучились, и хотят скорее вернуться домой.
— Ты вообще веришь во всякие небылицы. Но спустись с неба на землю. — Поддразнивая сестру, Лайла слегка дернула ее за прядь белокурых волос. — Вернись в реальный мир.
— Но твой реальный мир, если тебя послушать, не самое приятное место для обитания. — Элизабет оттолкнула руку Лайлы и принялась протирать витрину.
— Просто я смотрю на него не сквозь розовые очки.
— Немного романтики никогда не помешает.
— Возможно! Но мне надоели все эти разговоры о любви, замужестве и прочих глупостях. А против секса я ничего не имею.
— Я тоже, — сказала Элизабет. — И говори потише, а то нас могут услышать.
— Ну и что? Редко встретишь в наши дни человека, который не говорил бы о сексе. Тебе самой не тоскливо от такой жизни? — Она проигнорировала гневный взгляд Элизабет. — Секс, секс, секс. Видишь, меня не поразила молния. И не проглотила акула, оттого что я произнесла это слово. Я не превратилась в соляной столб. Я все еще здесь.
— А по мне, уж лучше бы ушла, — проворчала Элизабет. Она знала, к чему клонит Лайла. С чего бы ни начался их разговор, заканчивался он одним и тем же, обсуждением ее интимной жизни… точнее, полного отсутствия таковой.
Различия в характерах и мировоззрении сестер отражались и на их внешнем облике. Они поразительно походили друг на друга. Обе белокурые, правда, у Элизабет волосы были помягче и попрямее, чем у сестры, а черты лица — более тонкие. Но Лайла казалась более чувственной. Обе голубоглазые, однако глаза Элизабет, спокойные и безмятежные, напоминали деревенский пруд, в то время как во взгляде Лайлы бушевала буря, как в Северной Атлантике.
Элизабет чувствовала бы себя комфортно в одежде из гардероба викторианской леди. Лайла ратовала за авангардистскую моду. Элизабет была осторожной и старательной. Прежде чем что-либо предпринять, она тщательно взвешивала все «за» и «против». Лайла же отличалась импульсивностью, напористостью. Поэтому и позволяла себе так безапелляционно судить о личной жизни сестры.
— Коль скоро ты работаешь в таком благодатном месте, почему бы тебе не подключиться к игре?
Элизабет сделала вид, будто не понимает, и спросила:
— У тебя разве нет сегодня приема?
Лайла была физиотерапевтом.
— Есть, только с половины пятого, и нечего увиливать от разговора. Когда кто-нибудь из этих мужчин, — она указала на два одинаковых застекленных эркера по обе стороны от входа в магазин, — попадется тебе на глаза, хватай его и держи покрепче. Что ты теряешь?
— Чувство собственного достоинства, прежде всего, — ответила Элизабет жестко. — Я не похожа на тебя, Лайла. Для меня секс не игра, а любовь.
Она налагает на человека определенные обязательства. — Лайла закатила глаза, словно хотела сказать: «Ну, начинается проповедь». — Впрочем, откуда тебе знать, ведь ты никогда не была влюблена. Лайла посерьезнела.
— Ну ладно, а теперь послушай меня. Я знаю, ты любила Джона. Но это хрестоматийный случай, не более того. Студенческая любовь. Бутылка содовой на двоих. И потом, ваши отношения были чертовски безупречны, даже противно. Но он мертв, Лиззи.
Она назвала сестру уменьшительным «Лиззи», а это означало, что они подошли в разговоре к самому главному. Лайла обошла прилавок, взяла Элизабет за руку и сжала ее в своих ладонях.
— Вот уже два года, как его нет. Но не оставаться же тебе монашкой. Зачем жить затворницей?
— Какая же я затворница? Я содержу магазин. Ты же знаешь, как много времени это отнимает. Никто не может сказать, что я целыми днями сижу дома, оплакивая свою судьбу. Я постоянно на людях, зарабатываю на жизнь, содержу детей, занимаюсь их воспитанием, в курсе всех дел.
— А как насчет твоих личных дел? Ну, пришла ты с работы, уложила детей в постель. Что дальше? Что делает вдова Бэрк для самой себя?
— К тому времени вдова Бэрк чувствует себя слишком усталой, чтобы думать о чем-либо, кроме отдыха и сна.
— В одиночестве.
Элизабет вздохнула, и на лице ее отразилось страдание, до того надоел ей этот вечный спор. Но Лайла не обратила на это никакого внимания.
— Сколько же можно тешить себя фантазиями?
— Это не фантазии.
Лайла рассмеялась:
— Мне лучше знать. Ты безнадежный романтик. Помню, как ты повязывала мне голову чайным полотенцем, воображая себя принцессой, которая ждет сказочного принца, а меня своей фрейлиной.
— И когда принц появлялся, ты бросала его в яму с огнедышащим драконом, — вставила Элизабет, смеясь, — заставляла его бороться и доказывать, на что он способен.
— Да, но когда дракон начинал одолевать принца, я приходила ему на помощь и спасала.
— Вот в этом и состоит различие между нами. Я никогда не сомневалась, что сказочный принц справится с драконом.
— Ты и сейчас ждешь принца, Лиззи? Мне не хотелось бы тебя огорчать, но, по последним данным, их просто не существует в природе.
— Увы, это так, — произнесла Элизабет задумчиво.
— Значит, надо забыть о принце. И найти обыкновенного парня, который надевает и снимает штаны, как все нормальные люди, — не через голову. — Лайла озорно улыбнулась.
Элизабет опять погрузилась в мечты. Он даже не снял штаны. Был слишком нетерпелив. И это возбуждало. Сердце ее учащенно забилось, она грезила наяву. Нет, пора кончать с этими эротическими видениями. Какая-то глупость! Но во всем виновата Лайла. Только и знает, что говорить о сексе, и от этого Элизабет чувствует себя обделенной.
— Ну, в наше время не так просто найти мужчину, — возразила она. — Но я не собираюсь вешаться на шею любому, кто переступит этот порог.
— Ладно, давай тогда подумаем о ком-нибудь, кто ближе к дому. — Лайла сдвинула брови. — Как насчет твоего соседа-холостяка?
Элизабет, которая протирала витрину смоченной «Уиндексом» тряпкой, повернулась к сестре:
— Какого еще соседа?
— Ну, того, что живет в доме рядом с твоим! Разве там много холостяков? — Лайла повысила голос. — Такой симпатичный, седовласый, широкоплечий.
Элизабет с удвоенной силой принялась оттирать пятно на стекле.
— Господин Рэндольф?
Лайла разразилась язвительным смехом.
— Господин Рэндольф, — передразнила она сестру звонким голосом нараспев. — Не изображай святую невинность. Уж ты наверняка положила на него глаз. Признавайся.
Элизабет убрала под прилавок пузырек со стеклоочистителем и тряпку, с досадой откинула со лба прядь волос:
— Это единственный холостяк во всей округе.
— Тогда почему бы тебе не пригласить его как-нибудь на ужин?
— А почему бы тебе не заняться своими собственными делами?
— Или не выйти косить траву на лужайке перед домом в пляжном костюме, едва прикрывающем грудь.
— Прекрати, Лайла! Тем более что лето кончилось и время для солнечных ванн прошло, слишком холодно.
Лайла подмигнула:
— Зато твои соски от холода станут упругими.
— Считай, что я этого не слышала.
— Если это тебя шокирует, прибегни к какому-нибудь испытанному способу. Попроси его починить твой тостер.
— Он не сломан.
— Так сломай его! — Лайла встала со стула и посмотрела на сестру с явной досадой. — И во время встречи постарайся выглядеть беспомощной и растерянной.
— Ты бы не стала этого делать.
— Черт возьми, разумеется нет. Но давно известно, я — это не ты. Я никогда не была несчастной девицей из твоих грез наяву.
Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не дать волю гневу.
— Странно, что ты подшучиваешь над моими фантазиями. Разве не ты предложила назвать мой магазин «Фантазия»?
— Я не подшучиваю. Фантазии — часть тебя самой, как и отпечатки твоих пальцев. Я не дала бы тебе тот автомобильный номер, если бы не была уверена, что он полностью соответствует твоему характеру.
На прошлое Рождество Лайла подарила сестре номерной знак «Fanta C»[4]. Элизабет была ошарашена, но Лайла предусмотрительно зарегистрировала этот странный знак как государственный номер для автомобиля. И Элизабет безо всякой бюрократической волокиты и прочих глупостей, связанных с изменением номера, ездила уже почти год с этим знаком.
— Для меня этот номерной знак — вечная головная боль, — призналась она сестре. — Могу поспорить, что всякий, кому он попадается на глаза, задается вопросом, в своем ли уме владелица машины.
— Прекрасно, — рассмеялась Лайла. — Почему же ты не опустишь стекло и не расскажешь ему? Или, еще того лучше, не покажешь?
Лайла смеялась так заразительно, что Элизабет тоже не удержалась и стала хохотать вместе с ней.
— Ты неисправима.
— Это точно, — согласилась Лайла, как ни в чем не бывало.
— И я знаю, ты искренне заботишься обо мне.
— Это правда. Тебе скоро тридцать. И мне не хочется, чтобы лет через десять ты однажды проснулась и обнаружила себя в полном одиночестве. Даже детей твоих к тому времени не будет рядом с тобой. И тогда ты будешь рада хоть кому-нибудь оказаться нужной. Сказочный принц не придет, Лиззи, и не постучится в твою дверь. Не заключит тебя в свои объятия. Придется взять инициативу в свои руки.
Элизабет понимала, что сестра права, и отвела глаза. В этот момент она бросила взгляд на утреннюю газету, которую еще не успела прочесть.
— Может, мне поохотиться за этим. — Она показала на фотографию мужчины на первой полосе.
— Адам Кэйвано, — прочитала Лайла. — Тот самый владелец гостиниц?
— Да. Он будет здесь на этой неделе с инспекционной поездкой. Администрация гостиницы и все арендаторы находятся в состоянии повышенной готовности.
— Он неплохо выглядит, — деловито заметила Лайла. — Но имей в виду: он супербогатый, суперкрасивый и, скорее всего, суперпресыщенный мужчина. Международный «плейбой». Так что, Лиззи, это нечто из области фантастики. На твоем месте я поискала бы себе партнера в постели более доступного.
Элизабет состроила сестре рожицу:
— Уходи-ка ты лучше, а то своим языком разгонишь всех моих клиентов.
— Я и сама собиралась отвалить, — презрительно бросила Лайла. — Не то на прием опоздаю. Пока! — Она помахала рукой и уже на выходе протиснулась между двумя мужчинами, которые посторонились, пропуская ее. Лайла подмигнула обоим. Мужчины задержались на пороге, бросив вслед ей оценивающий взгляд.
Один приобрел изящный серебряный браслет «для жены», как он сказал, но Элизабет не поверила, тут же поймав себя на том, что идет у Лайлы на поводу.
Второй долго копался, пока наконец выбрал корзинку с шоколадом в розовом целлофане, обвязанную шелковой лентой с бантом в виде орхидеи. Пробивая чек, Элизабет отметила про себя, что мужчина очень даже ничего. Особенно подбородок и руки. Общий вид портили пробор на прическе, непомерно длинные рукава пиджака и мешковатые брюки.
Боже ты мой, думала Элизабет, когда мужчина покинул магазин. Неужели я попала под влияние Лайлы? Не допусти, Господи, чтобы это когда-нибудь случилось!
В тот вечер Элизабет больше всего нуждалась в тишине и покое, но, приехав домой, поняла, что может об этом только мечтать. Там творилось нечто невообразимое.
Во дворе она увидела восьмилетнюю Миган, шестилетнего Мэтта и их няню, все трое были на грани истерики. Элизабет выключила двигатель, рывком открыла дверцу машины и побежала что было сил, уверенная, что в доме пожар.
— В чем дело? Что происходит? Никто не ранен?
— Бэйби, — раздался вопль Миган. — Он на дереве.
— Мы звали его, звали, но он не может спуститься вниз.
— Я ничего не могла сделать, миссис Бэрк, как ни старалась, — глухой голос госпожи Альдер с трудом прорвался сквозь плач и крики детей.
— Он застрял там, на дереве, а уже темнеет.
— Сними его оттуда, мам. Пожалуйста. Элизабет с облегчением вздохнула, когда поняла, что весь сыр-бор разгорелся из-за котенка, которого они недавно взяли. Ничего страшного, главное, все живы-здоровы, никто не задохнулся от дыма, не истекает кровью или того хуже. В общем, нет никаких серьезных причин для всего этого бедлама с причитаниями, криками, слезами и воплями.
— Сейчас же успокойтесь, — крикнула Элизабет и, когда плач и вопли сменились всхлипываниями, уже не так громко продолжила: — Стоило ли поднимать шум из-за такого пустяка?
— Но он совсем маленький.
— И так сильно испугался. Послушай, как он плачет. — Нижняя губка у Мэтта снова задрожала.
— Мы снимем Бэйби с дерева, — пообещала Мать, — а до темноты еще далеко. Миссис Альдер, если бы вы…
— Я охотно помогла бы вам, миссис Бэрк, но если сию минуту не уйду, то опоздаю на свою вечернюю работу, а мне еще нужно зайти домой.
— О-ох. — Элизабет подняла глаза на застрявшего в ветвях котенка, который продолжал жалобно мяукать. — Тогда, миссис Альдер, вам лучше поторопиться. Я сама сниму его оттуда.
— Я непременно помогла бы вам, если бы могла. Мне так не хочется оставлять вас, зная, что…
— Понимаю. Не волнуйтесь. До завтра.
Няня удалилась. Элизабет с сожалением посмотрела ей вслед. Пара лишних рук не помешала бы, пусть даже немолодых.
Вдовство сопряжено с определенными лишениями как психологического, так и общественного свойства. Но порой отсутствие в доме мужчины превращается просто в головную боль. В такие моменты, как этот, Элизабет не могла простить Джону, что он умер и ей пришлось взять на себя обязанности главы семьи.
Однако, как обычно в подобных ситуациях, Элизабет, стиснув зубы, сказала себе: ничего не поделаешь. Проклятый котенок не ученая канарейка и не слетит по команде с дерева.
Втроем они стали обсуждать создавшуюся ситуацию.
— Как ты собираешься это сделать, мам?
— Думаю, ничего не получится, — мрачно заметил Мэтт.
— Обязательно получится, — заверила детей Элизабет нарочито бодрым голосом. — В свое время мы с Лайлой часто лазали по деревьям.
— А тетя Лайла говорит, что ты была трусишкой.
— Ну уж нет, ничего твоя тетя Лайла не знает. — Элизабет решила при очередной встрече как следует выдать сестре.
— Может, вызвать пожарную комнату, — предложил Мэтт.
— Команду, дурак, — поправила брата Миган. Мать пропустила мимо ушей «дурака» и приказала сыну:
— Сходи за стремянкой, она в гараже. — Ей не хотелось выглядеть трусихой в глазах детей.
Мальчик убежал, а Элизабет сказала:
— Пойду переоденусь…
— О-о, мама, прошу тебя, не уходи, — взмолилась Миган, ухватив Элизабет за рукав. Видишь, Бэйби стал спокойнее. И все потому, что ты здесь. А уйдешь, он опять начнет плакать, я просто не могу этого выносить. Правда, не могу. — Глаза Миган наполнились слезами. Оставить эту мольбу без внимания было выше сил Элизабет. К тому же в этот момент подоспел со стремянкой Мэтт, пыхтящий, как паровоз.
— Она маленькая, мам.
— Ничего, вполне сойдет, — сказала Элизабет, потирая руки. — Ну, я полезла. — Она поставила стремянку под дерево, взобралась на самый верх и в результате оказалась всего в метре с небольшим над землей. Поднявшись на цыпочки, она с трудом дотянулась до нижней ветки, ухватилась за нее обеими руками и стала карабкаться вверх, пока не добралась до веток, между которыми можно было поставить ногу.
Мэтт кричал и хлопал в ладоши от возбуждения.
— О, мам, ты почти как Рэмбо.
— Благодарю, — не без иронии откликнулась мать. Руки саднило от царапин. Лайла давно уже слезла бы с дерева вместе с котенком, а она никак не доберется до него. Эта мысль не давала Элизабет покоя.