Страница:
Уязвленный Росс вскочил, но тотчас опустил голову и плечи, чтобы не упираться в потолок фургона.
— Я вовсе не собирался навязывать вам моего сына, но эта девушка не может оставаться здесь.
— Ее зовут Лидия, — ответила Ма. — И почему же она не может оставаться здесь? Кто будет ухаживать за ребенком днем? Вы уйдете на охоту, или разведывать путь, или просто будете править лошадьми, а кто его успокоит, когда он заплачет, а?
Закусив кончик уса, Коулмэн презрительно процедил сквозь зубы:
— К тому же она еще и немытая!
— Да, она немытая. Она рожала ребенка под открытым небом, в лесу, одна. Как она может быть чистой? И я не стала ее мыть, потому что у нее был жар, и я не хотела, чтобы еще и она умерла у меня на руках. А если вы имеете в виду кровотечение, то точно такое же было бы и у вашей прекрасной и благородной жены. Оно кончится через день-другой, а пока мы с Анабет позаботимся о ней.
Лидия низко опустила голову, всем телом вспыхнув от стыда. По-видимому, прямота Ма лишила дара речи и мистера Коулмэна — он не нашелся, что ответить, но излучал враждебность, как печка зимой излучает тепло. Напряжение в фургоне росло.
Наконец младенец наелся. Лидия застегнула рубашку на груди и, следуя указаниям Ма, стала пеленать ребенка.
Росс наблюдал за этой сценой с тяжелым нарастающим гневом. Кто знает, скольких мужчин ублажала эта шлюха в постели, а теперь, как порядочная женщина, кормит ребенка. Его ребенка! Ребенка Виктории! Но есть ли у него выбор? Он хотел, чтобы его сын жил. Ведь он — память о женщине, которую он любил безумно.
Он неожиданно громко кашлянул.
— Ладно, она может остаться. На время. Как только я найду способ кормить его сам, ноги ее здесь не будет. Понятно? У меня здесь не богадельня. И я не хочу, чтобы такая женщина воспитывала ребенка Виктории. Я сожалею о смерти ее ребенка, но, может, и к лучшему, что он умер. Ведь она или проститутка, как сказала миссис Уоткинс, или девушка, опозорившая свою семью, или жена, сбежавшая от мужа. В любом случае я не могу доверить такой женщине своего сына. Я бы не потерпел ее, не будь это вопрос жизни для моего сына. Ну что, после всего сказанного вы все еще хотите остаться? — обратился он к девушке, баюкающей его мирно спящего сына.
Она подняла голову и спокойно встретила сверкающий взгляд его зеленых глаз.
— Как зовут ребенка?
Росс был совершенно ошеломлен этим тихим вопросом.
— Э… Ли. Я назвал его Ли.
Она улыбнулась младенцу, наклонившись к его личику, и погладила его по головке, поросшей темными волосиками.
— Ли, — ласково проворковала она. И вежливо ответила отцу, подняв голову: — Я буду заботиться о Ли, покуда он нуждается во мне, мистер Коулмэн. — И, секунду помедлив, торжественно добавила: — Даже если ради этого придется терпеть такого грубияна, как вы.
III
— Я вовсе не собирался навязывать вам моего сына, но эта девушка не может оставаться здесь.
— Ее зовут Лидия, — ответила Ма. — И почему же она не может оставаться здесь? Кто будет ухаживать за ребенком днем? Вы уйдете на охоту, или разведывать путь, или просто будете править лошадьми, а кто его успокоит, когда он заплачет, а?
Закусив кончик уса, Коулмэн презрительно процедил сквозь зубы:
— К тому же она еще и немытая!
— Да, она немытая. Она рожала ребенка под открытым небом, в лесу, одна. Как она может быть чистой? И я не стала ее мыть, потому что у нее был жар, и я не хотела, чтобы еще и она умерла у меня на руках. А если вы имеете в виду кровотечение, то точно такое же было бы и у вашей прекрасной и благородной жены. Оно кончится через день-другой, а пока мы с Анабет позаботимся о ней.
Лидия низко опустила голову, всем телом вспыхнув от стыда. По-видимому, прямота Ма лишила дара речи и мистера Коулмэна — он не нашелся, что ответить, но излучал враждебность, как печка зимой излучает тепло. Напряжение в фургоне росло.
Наконец младенец наелся. Лидия застегнула рубашку на груди и, следуя указаниям Ма, стала пеленать ребенка.
Росс наблюдал за этой сценой с тяжелым нарастающим гневом. Кто знает, скольких мужчин ублажала эта шлюха в постели, а теперь, как порядочная женщина, кормит ребенка. Его ребенка! Ребенка Виктории! Но есть ли у него выбор? Он хотел, чтобы его сын жил. Ведь он — память о женщине, которую он любил безумно.
Он неожиданно громко кашлянул.
— Ладно, она может остаться. На время. Как только я найду способ кормить его сам, ноги ее здесь не будет. Понятно? У меня здесь не богадельня. И я не хочу, чтобы такая женщина воспитывала ребенка Виктории. Я сожалею о смерти ее ребенка, но, может, и к лучшему, что он умер. Ведь она или проститутка, как сказала миссис Уоткинс, или девушка, опозорившая свою семью, или жена, сбежавшая от мужа. В любом случае я не могу доверить такой женщине своего сына. Я бы не потерпел ее, не будь это вопрос жизни для моего сына. Ну что, после всего сказанного вы все еще хотите остаться? — обратился он к девушке, баюкающей его мирно спящего сына.
Она подняла голову и спокойно встретила сверкающий взгляд его зеленых глаз.
— Как зовут ребенка?
Росс был совершенно ошеломлен этим тихим вопросом.
— Э… Ли. Я назвал его Ли.
Она улыбнулась младенцу, наклонившись к его личику, и погладила его по головке, поросшей темными волосиками.
— Ли, — ласково проворковала она. И вежливо ответила отцу, подняв голову: — Я буду заботиться о Ли, покуда он нуждается во мне, мистер Коулмэн. — И, секунду помедлив, торжественно добавила: — Даже если ради этого придется терпеть такого грубияна, как вы.
III
«Терпеть такого грубияна, как вы. Такого грубияна, как вы». Эти слова снова и снова звучали в голове Росса, и он яростно дернул поводья. Черт побери, как она смеет так с ним разговаривать! Он погладил бок лошади, как бы объясняя, что его гнев направлен не на нее.
Он вернулся к костру, который развел только что — как только небо на востоке начало розоветь. Кофе еще не вскипел. Он привык каждое утро разводить костер и варить кофе и даже поджаривать бекон, чтобы Виктория могла подольше поспать. Она не была приучена рано вставать и тем более готовить себе завтрак, к тому же долгий и трудный путь подточил ее силы.
Глядя в потрескивающий огонь, он в который раз спрашивал себя, зачем Виктория солгала ему. Зачем она сказала, что срок ее беременности совсем мал и рожать ей предстоит гораздо позже, когда они уже доберутся до Техаса. Эта ложь сошла за правду, потому что Виктория была очень худенькой. Но уже через несколько недель путешествия вдруг располневший живот выдал ее. Даже когда Росс заметил, как быстро он увеличивается в размерах, и она неохотно призналась, что срок несколько больше, чем она поначалу сказала, он и представить себе не мог, что настолько больше. Ли родился на несколько недель раньше срока, но факт остается фактом — Виктория солгала ему, чтобы настоять на своем.
Он понимал, почему она хотела скрыть свою беременность от отца. Вэнс Джентри с трудом примирился с тем, что его дочь вышла замуж за работника, за батрака. Но почему же, черт побери, она не могла честно сказать ему, собственному мужу?
Росс снял с огня эмалированный кофейник и налил немного крепкого напитка в оловянную кружку. В походных условиях он предпочитал такую посуду фарфору (Виктория настояла, чтобы они взяли с собой фарфор). Прихлебывая обжигающий кофе, он дал волю невеселым мыслям.
Да, Вэнс Джентри не обрадовался, когда его дочь влюбилась в батрака, которого он нанял работать на конюшне. Джентри хотелось, чтобы мужем Виктории был человек с такой же солидной родословной, как у нее самой. Но война стала причиной того, что в почтенных семьях южан почти не осталось мужчин брачного возраста. Виктория была счастлива своим выбором, и через некоторое время все на ферме привыкли к мысли, что Росс Коулмэн — ее муж. Все, кроме Вэнса. Он не проявлял открытой враждебности, но и не скрывал своего весьма прохладного отношения к зятю.
Виктория чувствовала эту холодность. Вот почему она дождалась, когда он уехал в Вирджинию покупать лошадей, чтобы сказать Россу о ребенке. А когда он заговорил об участке земли в Техасе, именно ей пришла идея уехать до возвращения отца. Когда же Росс запротестовал, имея в виду ее беременность и ребенка, она уверила его, что до рождения ребенка у них будет достаточно времени для обустройства. Ну что ж, вот ребенок и родился. У него есть ребенок, но нет Виктории.
Нет Виктории. Он пытался представить себе, как будет жить без нее. Она вошла в его жизнь так же неожиданно, как внезапно ушла из нее. Она была даром, которым он владел так недолго — и потерял навсегда. Не будет больше в его жизни света, смеха, любви… Никогда больше он не увидит ее лица, не погладит ее волос, не услышит ее пения. Он безвозвратно потерял ее и не знал, сможет ли это пережить.
Он должен — ради Ли. У многих мужей жены умирают от родов, но мужья остаются жить. Он тоже должен жить. Он должен устроить жизнь своего сына. Так они и будут жить, двое в этом мире — он и Ли. И никого больше.
Нет, не совсем. Теперь еще эта девушка. Он допил кофе и налил себе еще кружку, когда подошел Бубба Лэнгстон и опустился на корточки рядом.
— Доброе утро, Росс.
Бубба страшно гордился тем, что мужчина, которого он считал воплощением всех мужских доблестей, велел ему называть себя по имени и на «ты»; от этого он казался себе очень мужественным и взрослым.
— Привет, Бубба, — коротко ответил Росс, думая о своем.
— Думаешь, будет сегодня дождь?
Росс посмотрел вверх, на низкие проплывающие по небу тучи.
— Может быть. Но надеюсь, не будет. Мне осточертел дождь. Он нас задерживает.
Бубба откашлялся:
— Я… э… я сожалею о твоей жене, Росс.
Росс молча кивнул.
— Кофе? — Не дожидаясь ответа, он взял другую чашку и налил мальчику.
Некоторое время они молча пили кофе. Лагерь потихоньку начинал просыпаться. В утреннем воздухе запахло дымом костров. Позвякивание упряжи, фырканье лошадей, тихие разговоры жен с мужьями, пока дети не проснулись, звон кастрюль и сковородок наполняли утро знакомыми, уютными звуками. Их ежедневная повторяемость несла в себе нечто успокаивающее. Но Росс чувствовал, что все в его жизни теперь будет другим.
— Ты сегодня уже ходил к лошадям? — спросил он мальчика.
— Конечно, ходил. Отнес им мешок овса, как ты велел.
— Спасибо, Бубба, — сказал Росс, впервые за эти дни улыбнувшись. Росс думал, каким бы он вырос, если бы в юности у него был мужчина, с которого он мог бы брать пример. Возможно, таким же и вырос бы. Некоторые несчастны от рождения, им на роду написано обдирать себе бока и когтями вырывать у жизни крупицы радости. Когда Виктория Джентри полюбила его и вышла за него замуж, это показалось ему началом новой жизни. Но таким, как он, долгого счастья не положено. — Мне повезло, что в этом караване есть ты. Ты помогаешь мне с лошадьми, а лошади — это все, что у меня есть. Я хочу завести табун в Техасе.
Утренний ветерок тронул светлые волосы мальчика.
— Слушай, Росс, даже если бы ты мне не платил, я все равно присматривал бы за ними. Па хочет, чтобы я стал фермером, как он. Он мечтает найти такой участок земли, чтобы его не затопляло наводнением каждый год, как в Теннесси, и устроить ферму. А я не хочу быть фермером. Я лучше буду разводить лошадей, как ты, Росс. — Он сам налил себе еще кофе, счастливый тем, что безраздельно владеет вниманием своего кумира. — Как ты начинал?
Разговор с мальчиком отвлек Росса от невеселых размышлений. Отрезая тонкие ломтики бекона, он стал рассказывать:
— Ну, когда я был ранен…
— Ранен на войне? — широко открыв глаза, спросил Бубба.
Росс устремил тяжелый неподвижный взгляд на густой лес, окружавший лагерь. Когда он наконец ответил, его низкий голос был полон горечи.
— Нет. Просто несчастный случай. — Он положил бекон на сковородку; сало зашипело. — Один старик по имени Джон Сакс нашел меня и притащил в свою хижину высоко в горах. Он был отшельник. Он вылечил меня, — улыбнулся Росс, — в основном самогонкой собственного приготовления. А когда я уже мог работать, он предложил мне спуститься на равнину и пойти к человеку по имени Вэнс Джентри, у которого самый лучший конный завод во всем Теннесси. Я пошел к нему в работники и женился на Виктории.
— А потом старик Сакс продал тебе землю в Техасе…
Росс с доброй улыбкой прищурился:
— Я уже рассказывал тебе эту историю?
— Конечно, рассказывал, Росс. Но я так люблю ее слушать!
— Старик Сакс сражался в битве при Сан-Хасинто, а Республика Техас наградила землей всех, кто участвовал в этой битве. Но он вернулся домой, в Теннесси, и не собирался заявлять права на свою землю в Техасе.
Россу не давала покоя мысль, что кусок плодородной техасской земли пропадает без дела. Он понимал, что если они с Викторией не уедут, то вечно будут зависеть от отца Виктории. Да и вообще Росс хотел построить свой собственный дом, хотел начать свое собственное дело, завести собственный табун породистых лошадей, хотел жить там, где можно не вздрагивать от страха при встрече с каждым незнакомым человеком. И он предложил старику продать эту землю. В ответ старик рассмеялся и просто передал документ, присланный ему правительством Техаса несколько лет назад.
— Я умру здесь, в этой хижине, сынок, — сказал он. — Мне эта земля не нужна. Я тогда отправился в Техас шутки ради — для меня та война была просто славной дракой и чертовски приятным времяпрепровождением. А если ты хочешь эту землю, она твоя.
Когда он рассказал об этом разговоре Виктории, она выказала больше энтузиазма, чем он ожидал. Он хотел ехать первым, поначалу без нее, посмотреть на землю, подготовить жилье, а потом только послать за ней и младенцем. Но она настояла на том, чтобы ехать вместе с ним.
— Лучше уехать тихо, пока отца нет, Росс. Давай уедем с караваном, который собирается в округе Макминн.
Росс так или иначе собирался ехать с этим караваном. Передвигаться по стране большой группой было гораздо безопаснее. Было и другое преимущество: везти свои пожитки с собой лучше, чем заново обзаводиться ими на новом месте. Многие, добравшись до Техаса, обнаруживали, что их участки являли собой абсолютно дикие места и на первых порах им негде жить. Виктория воспринимала это путешествие как грандиозное приключение и хотела держать в тайне то, что они в нем участвуют. Он не соглашался с ней. Ему не хотелось уезжать, ни слова не сказав ее отцу.
— Ну, пожалуйста, Росс. Он выдумает тысячу причин, чтобы мы не ехали, особенно если узнает о ребенке. Он ни за что не позволит нам уехать.
Росс подцепил два ломтика бекона, положил на сухарь и протянул сандвич Буббе.
— Я скопил денег и купил лошадей, чтобы развести свой табун. И вот теперь у меня есть Счастливчик и пять прекрасных кобыл.
— Да… — с набитым ртом пробормотал Бубба.
— Спасибо тебе за то, что ты пасешь их каждую ночь. — Росс хохотнул. — Счастливчик ведь сходит с ума от любви к каждой из них.
Юноша был горд похвалой Росса. Они понимающе улыбнулись друг другу. Тут из фургона донесся крик проснувшегося младенца.
Бубба повернул голову. Крик сменился ласковым баюкающим бормотаньем. Потом установилось молчание. Бубба вопросительно посмотрел на Росса, лицо которого угрожающе потемнело при взгляде на вход в фургон.
— Это… эта девушка, Лидия. Ма сказала, что она останется в твоем фургоне и будет нянчить твоего сына.
— Похоже, что так.
Губы Росса под усами сжались. Он разозлился и, чтобы не взорваться, стал искать, куда излить энергию. Он поднялся, подошел к фургону, вытащил сумку и извлек оттуда зеркало, бритву, кисточку и стаканчик для бритья. Заправив воротник рубашки внутрь, он налил воды из ведра, стоявшего у костра, и стал взбивать в стаканчике пышную мыльную пену. Нанеся ее на щеки и подбородок, провел бритвой по лицу, соскребая мыло вместе со щетиной. Бубба смотрел и завидовал.
— Она была совсем плоха, когда мы с Буббой нашли ее, — желая продолжить разговор, сказал он.
— Да? — Росс прополоскал бритву и повернулся к зеркалу, которое повесил на гвоздь в стенке фургона, другой щекой.
— Да, лежала под дождем вся бледная, как мертвая.
Росс сжал челюсти.
— Ну, теперь она вернулась к жизни и пребывает в добром здравии.
Росс больше всего на свете хотел забыть, как свет лампы очерчивал ее груди. Но забыть это было невозможно. Невозможно забыть этот необычный золотой цвет ее глаз. Он приказывал себе: забудь! Но не мог. Помнил каждой клеточкой своего тела.
Да, от наследственности никуда не денешься. Его жена, можно сказать, не успела еще остыть в своей могиле, а он уже думает о теле этой девицы. Проклятье! Вот что значит быть сыном шлюхи. Неважно, что общаешься только с достойными людьми, неважно, что женился на утонченнейшей женщине, — рано или поздно, хочешь не хочешь, гнилое семя даст о себе знать. От себя, от своих корней не убежишь, как бы быстро ни бежал.
Одного лишь взгляда на какую-то потаскушку в фургоне оказалось достаточно — он потерял контроль над собой, его тянуло к ней, как магнитом. Все его старания быть лучше, чем он есть, полетели к черту. Ведь его родила такая же шлюха, как эта, но он сам себя поднял к достойной жизни. И будь он проклят, если позволит увлечь себя назад. Ей или кому угодно.
Младенец пискнул, Росс понял, что его переложили к другой груди. Рука его дрогнула, и он порезался. Бубба испуганно переминался с ноги на ногу, не понимая, что такого он сказал, отчего Росс страшно нахмурил брови. Он никогда не видел, чтобы человек так волновался. Конечно, его жена только что умерла. Вот, наверное, почему у него такое лицо.
— Как ты думаешь, когда мы доберемся до Миссисипи, Росс?
— Может, через неделю.
— Ты уже бывал на Миссисипи?
— Много раз.
Росс вытер лицо суровым полотенцем, выплеснул грязную воду на землю, осторожно протер бритву и уложил ее вместе с другими принадлежностями в ковровую сумку. Этот блестящий серебряный бритвенный прибор Виктория подарила ему на Рождество. Он заставил себя думать об этом, а не слушать тихую колыбельную, доносившуюся из фургона.
— Счастливчик. Я никогда не видел Миссисипи, — сказал Бубба. — Дождаться не могу.
Росс добродушно посмотрел на мальчика, его лицо разгладилось.
— Есть на что посмотреть, это точно.
Мальчик просиял.
— Хочешь, я сегодня буду править твоим фургоном?
Росс бросил быстрый взгляд на фургон.
— Да, не откажусь, если ты не нужен на это время родителям.
— Нет. У нас и Люк может править, если Ма будет занята чем-то другим.
— А я тогда оседлаю Счастливчика и поохочусь. А то ем только то, что другие приносят, с тех пор… — Он помолчал, его лицо омрачилось печалью. — Тогда я добуду сегодня мяса.
— Пойду, скажу своим. Пока, Росс.
И Бубба побежал через весь лагерь к фургону Лэнгстонов, откуда был слышен голос Ма, которая раздавала приказания, как заправский капрал.
Росс посмотрел на вход в фургон. Парусиновые занавески были опущены. Он ушел из фургона вечером, когда Ма начала устраивать эту девушку на ночь в той постели, где он спал с Викторией. С тех пор он туда не входил. Он устроился спать на одеялах под фургоном, с седлом вместо подушки под головой. Черт, речь совсем не об этом. В конце концов, так он спал большую часть своей взрослой жизни. Но он не мог вынести мысли, что эта девушка спит в посте-ля, где он спал с Викторией, в постели, где Виктория умерла.
Он не был уверен, что сможет спокойно смотреть на Лидию, но будь он проклят, если позволит этой шлюшке с ее влажным язычком выжить его с его территории. С гневной решимостью он раздвинул парусиновые занавески и залез в фургон.
Она спала. Ли свернулся клубочком у ее груди. Ее грудь ритмично поднималась и опускалась под мягкой тканью рубашки, копна волос разметалась по подушке.
Нет, он вовсе не желал, чтобы, проснувшись, она застала его глазеющим на нее. Если он решил охотиться, ему нужны пули. Он наделал страшного шума, разыскивая коробку с пулями, хотя все время точно знал, где она стоит. Наконец нашел, высыпал несколько пуль на ладонь и опустил в карман рубашки.
Когда он обернулся к ней, он поймал ее взгляд. Она лежала не двигаясь, молча, и это чертовски раздражало. Словно он ворвался к ней без стука. Он сердито повязал шейный платок. Она оставалась безмолвной и неподвижной, но следила глазами за каждым его движением. Почему она молчит? Она и вчера говорила не много. Может, она ко всему еще и слабоумная?
Не в силах дольше выносить этот безмолвный внимательный взгляд, он нервно спросил:
— Хотите кофе?
Она кивнула головой, потревожив копну кудрей, обрамлявших лицо.
— Да.
Ненавидя себя за этот вопрос, он вышел из фургона. Он вовсе не собирался о ней заботиться, тем более приносить ей кофе в постель, как какой-нибудь слуга. Схватив кофейник, он вылил кипящую жидкость в другую оловянную кружку. Несколько капель упало на руку, что дало ему прекрасный повод замысловато и прочувствованно выругаться. Это помогло. Он не ругался с тех пор, как Виктория Джентри впервые обратила на него внимание в конюшнях своего отца.
Облегчив душу таким образом, он, согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок, внес кофе в фургон и протянул ей.
Она облизнула губы:
— Возьмите, пожалуйста, Ли. Я боюсь пролить на него.
Росс посмотрел на чашку кофе, потом на ребенка, потом на девушку, лежащую на спине. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным и неуклюжим, разве что тогда, когда впервые обедал с Викторией и ее отцом в их роскошной столовой. Но даже тогда ему не мешали так его руки, оказавшиеся вдруг ужасно большими.
Бормоча проклятья, он поставил кружку в сторону и, встав на колени, наклонился поднять своего сына. И остолбенел, вытянув руки и глядя на спящего младенца. Невозможно было взять Ли, не коснувшись ее.
Кажется, она поняла это, потому что быстро взглянула на него и отвела глаза. И тотчас попыталась отодвинуться от младенца, но маленькое тельце вновь скатывалось к ее груди.
Черт побери! На что же это похоже? Он никому не позволит заставить себя чувствовать гостем в собственном доме! Росс решительно вытянул руки, одной подхватил ребенка под спинку, другую просунул между головкой Ли и девушкой. Костяшки его пальцев погрузились в плавный изгиб ее груди, на лбу выступили крупные капли пота, и он быстро поднял младенца.
— Подождите, — тихо сказала она.
Росс посмотрел вниз: в спешке он захватил край ее ночной рубашки вместе с одеяльцем Ли. Ткань туго натянулась на ее груди, детально обрисовав крупные темные соски. Росс остановился, завороженный.
Придя в себя, он отпустил рубашку дрожащими от страха уронить Ли пальцами. Освободив рубашку, он шагнул к табуретке и сел, точнее, рухнул на нее. Он дрожал всем телом.
— Пейте скорее кофе, — пробормотал он, стараясь не смотреть на нее.
Лидия слегка пошевелила бедрами, прислушиваясь к себе. Кровотечение уменьшалось с каждым днем, и сегодня не было даже жара. Она благодарно дотянулась до кружки с кофе и отхлебнула.
Из-за краев кружки Лидия наблюдала за Россом. Он смотрел на спящего сына, и суровое выражение его лица смягчилось.
— Он проспал всю ночь, — тихо сказала она.
— Я не слышал его до самого утра. Рано утром он заплакал.
— Проголодался. — В ее голосе звучал смех, он поднял голову и взглянул на нее. Оба почувствовали неловкость и отвели глаза. — Он не мокрый?
Росс хохотнул, слегка приподнял младенца и увидел на своих штанах мокрое пятно.
— Мокрый.
— Я не знаю, как его перепеленать. Ма придет и покажет. У вас есть пеленки?
Вопрос застал Росса врасплох.
— Я не знаю. Сейчас посмотрю. Может быть, Виктория… — на этом имени он запнулся, — может быть, она приготовила…
Лидия медленно пила кофе.
— Я сожалею о вашей жене.
Он бросил на нее скорбный, тяжелый взгляд и вновь наклонился к сыну. Погладил пальцем бровку младенца. Его ладонь была вдвое больше детского личика и рядом с ним казалась особенно темной.
— Вы думаете, как несправедливо то, что ваша жена умерла, а я осталась жить, правда?
Он вздернул голову. Движение было столь внезапным и резким, что ребенок проснулся и вскрикнул, но тотчас вновь успокоился на отцовских коленях. Россу было стыдно, что она угадала его мысли, но извиняться он не собирался. Чем отрицать очевидное, лучше он задаст встречный вопрос.
— Почему вы рожали ребенка в лесу, одна?
— Мне некуда больше было пойти. Где это случилось, там я и упала.
Он разозлился. Его жгла изнутри несправедливость того, что Виктория лежит в могиле, а эта женщина, которая и мизинца ее не стоит, жива и кормит ее сына.
— Отчего вы бежали? От закона?
— Нет! — вскрикнула она.
— От мужа?
Она отвела глаза.
— Я не была замужем.
— Хмм, — презрительно хмыкнул он.
Она подняла глаза, и в них горел огонь.
Как он смеет сидеть здесь и судить ее! Он не знает, сколько она выстрадала. Однажды мужчина уже подверг ее унижению; она не позволит этому повториться!
— Вчера вечером, мистер Коулмэн, вы сказали, что моему ребенку лучше было умереть. Вы правы. Ему лучше было умереть. Мне тоже. И я хотела умереть. Но не умерла. — Она вздернула подбородок, тряхнула волосами. — Случилось так, что я здесь, а вашей жены нет. Бог судил так. У меня нет выбора, у вас тоже. Крошку Ли нужно кормить, и я заменю ему мать.
— Вы — только нянька, у него есть настоящая мать!
— Но она умерла!
Его губы искривились, он встал, опрокинув табуретку. Наученная печальным опытом, полученным при общении с Клэнси, Лидия вжалась в стенку фургона и закрыла голову руками.
— Не-ет!
— Какого дьявола…
— Проклятье, что здесь происходит? — грозно вопросила Ма, тяжело поднимаясь в фургон, — Вы двое устраиваете представление для всего лагеря. Леона Уоткинс очень волнуется, что вы провели ночь вместе…
— Я спал снаружи, — процедил Росс сквозь зубы. «Эта девушка подумала, что я хочу ударить ее!»
— Я знаю, — сказала Ма. — И все теперь знают, потому что я вовремя пресекла эти разговоры. А теперь дай-ка мне этого юношу. Вы так его держите, что удивительно, как у него еще не сломалась шея. — Она взяла Ли у отца. — И почему Лидия скорчилась, как побитая? — требовательно спросила она у Росса. — Лидия, что у тебя болит?
Лидия, устыдившись своего страха, тихо ответила:
— Ничего.
Ма наклонилась к ней поближе, затем повернулась к Россу и смерила его недоверчивым взглядом.
— Идите-ка отсюда. Мы с Анабет позаботимся о Лидии. Бубба сказал, что будет править вашим фургоном, а вы собираетесь на охоту. И я, честно говоря, думаю, что это хорошая мысль: из головы-то лишнее повыветрится. Идите!
Мало кто мог ослушаться приказа Ма. Росс краем глаза посмотрел на девушку, которая больше не казалась напуганной, но настороженно следила за ним, и шагнул прочь. Выбравшись из фургона, он надел шляпу, перекинул через плечо седло, через другое — винтовку и двинулся к загону с лошадьми.
И через несколько минут старшие мальчики Лэнгстоны уже видели, как он мощной рысью скачет прочь от лагеря, к лесу.
— Знаешь, что я думаю? — обратился к брату Люк.
— Не знаю и знать не хочу, но ты же все равно скажешь.
— Я думаю, под настроение мистер Коулмэн может быть зверски жестоким.
Бубба, задумчиво глядя на уменьшающуюся фигуру всадника, вспомнил, как искажалось порой суровостью лицо его кумира.
— Может, ты и прав, Люк, — согласился он. — Может, ты и прав.
А по вечерам, после ужина, они прогуливались по лагерю, держась за руки, останавливаясь поболтать с людьми, словно на пикнике…
Лидия, лежа на матрасе, слушала болтовню Анабет. Девочка убирала вещи Виктории Коулмэн; Ма предложила сделать это, чтобы освободить побольше места для Лидии и Ли. Росс неохотно согласился.
Лидия с легким вздохом подумала, что он вообще говорит и делает все неохотно. Последние три дня она провела, не выходя из фургона: потихоньку выздоравливала и нянчила Ли. Днем с ней оставалась Анабет, а Ма каждое утро осматривала ее и каждый вечер приносила еду. За то, что Ма готовила, Росс охотился для Лэнгстонов.
Он вернулся к костру, который развел только что — как только небо на востоке начало розоветь. Кофе еще не вскипел. Он привык каждое утро разводить костер и варить кофе и даже поджаривать бекон, чтобы Виктория могла подольше поспать. Она не была приучена рано вставать и тем более готовить себе завтрак, к тому же долгий и трудный путь подточил ее силы.
Глядя в потрескивающий огонь, он в который раз спрашивал себя, зачем Виктория солгала ему. Зачем она сказала, что срок ее беременности совсем мал и рожать ей предстоит гораздо позже, когда они уже доберутся до Техаса. Эта ложь сошла за правду, потому что Виктория была очень худенькой. Но уже через несколько недель путешествия вдруг располневший живот выдал ее. Даже когда Росс заметил, как быстро он увеличивается в размерах, и она неохотно призналась, что срок несколько больше, чем она поначалу сказала, он и представить себе не мог, что настолько больше. Ли родился на несколько недель раньше срока, но факт остается фактом — Виктория солгала ему, чтобы настоять на своем.
Он понимал, почему она хотела скрыть свою беременность от отца. Вэнс Джентри с трудом примирился с тем, что его дочь вышла замуж за работника, за батрака. Но почему же, черт побери, она не могла честно сказать ему, собственному мужу?
Росс снял с огня эмалированный кофейник и налил немного крепкого напитка в оловянную кружку. В походных условиях он предпочитал такую посуду фарфору (Виктория настояла, чтобы они взяли с собой фарфор). Прихлебывая обжигающий кофе, он дал волю невеселым мыслям.
Да, Вэнс Джентри не обрадовался, когда его дочь влюбилась в батрака, которого он нанял работать на конюшне. Джентри хотелось, чтобы мужем Виктории был человек с такой же солидной родословной, как у нее самой. Но война стала причиной того, что в почтенных семьях южан почти не осталось мужчин брачного возраста. Виктория была счастлива своим выбором, и через некоторое время все на ферме привыкли к мысли, что Росс Коулмэн — ее муж. Все, кроме Вэнса. Он не проявлял открытой враждебности, но и не скрывал своего весьма прохладного отношения к зятю.
Виктория чувствовала эту холодность. Вот почему она дождалась, когда он уехал в Вирджинию покупать лошадей, чтобы сказать Россу о ребенке. А когда он заговорил об участке земли в Техасе, именно ей пришла идея уехать до возвращения отца. Когда же Росс запротестовал, имея в виду ее беременность и ребенка, она уверила его, что до рождения ребенка у них будет достаточно времени для обустройства. Ну что ж, вот ребенок и родился. У него есть ребенок, но нет Виктории.
Нет Виктории. Он пытался представить себе, как будет жить без нее. Она вошла в его жизнь так же неожиданно, как внезапно ушла из нее. Она была даром, которым он владел так недолго — и потерял навсегда. Не будет больше в его жизни света, смеха, любви… Никогда больше он не увидит ее лица, не погладит ее волос, не услышит ее пения. Он безвозвратно потерял ее и не знал, сможет ли это пережить.
Он должен — ради Ли. У многих мужей жены умирают от родов, но мужья остаются жить. Он тоже должен жить. Он должен устроить жизнь своего сына. Так они и будут жить, двое в этом мире — он и Ли. И никого больше.
Нет, не совсем. Теперь еще эта девушка. Он допил кофе и налил себе еще кружку, когда подошел Бубба Лэнгстон и опустился на корточки рядом.
— Доброе утро, Росс.
Бубба страшно гордился тем, что мужчина, которого он считал воплощением всех мужских доблестей, велел ему называть себя по имени и на «ты»; от этого он казался себе очень мужественным и взрослым.
— Привет, Бубба, — коротко ответил Росс, думая о своем.
— Думаешь, будет сегодня дождь?
Росс посмотрел вверх, на низкие проплывающие по небу тучи.
— Может быть. Но надеюсь, не будет. Мне осточертел дождь. Он нас задерживает.
Бубба откашлялся:
— Я… э… я сожалею о твоей жене, Росс.
Росс молча кивнул.
— Кофе? — Не дожидаясь ответа, он взял другую чашку и налил мальчику.
Некоторое время они молча пили кофе. Лагерь потихоньку начинал просыпаться. В утреннем воздухе запахло дымом костров. Позвякивание упряжи, фырканье лошадей, тихие разговоры жен с мужьями, пока дети не проснулись, звон кастрюль и сковородок наполняли утро знакомыми, уютными звуками. Их ежедневная повторяемость несла в себе нечто успокаивающее. Но Росс чувствовал, что все в его жизни теперь будет другим.
— Ты сегодня уже ходил к лошадям? — спросил он мальчика.
— Конечно, ходил. Отнес им мешок овса, как ты велел.
— Спасибо, Бубба, — сказал Росс, впервые за эти дни улыбнувшись. Росс думал, каким бы он вырос, если бы в юности у него был мужчина, с которого он мог бы брать пример. Возможно, таким же и вырос бы. Некоторые несчастны от рождения, им на роду написано обдирать себе бока и когтями вырывать у жизни крупицы радости. Когда Виктория Джентри полюбила его и вышла за него замуж, это показалось ему началом новой жизни. Но таким, как он, долгого счастья не положено. — Мне повезло, что в этом караване есть ты. Ты помогаешь мне с лошадьми, а лошади — это все, что у меня есть. Я хочу завести табун в Техасе.
Утренний ветерок тронул светлые волосы мальчика.
— Слушай, Росс, даже если бы ты мне не платил, я все равно присматривал бы за ними. Па хочет, чтобы я стал фермером, как он. Он мечтает найти такой участок земли, чтобы его не затопляло наводнением каждый год, как в Теннесси, и устроить ферму. А я не хочу быть фермером. Я лучше буду разводить лошадей, как ты, Росс. — Он сам налил себе еще кофе, счастливый тем, что безраздельно владеет вниманием своего кумира. — Как ты начинал?
Разговор с мальчиком отвлек Росса от невеселых размышлений. Отрезая тонкие ломтики бекона, он стал рассказывать:
— Ну, когда я был ранен…
— Ранен на войне? — широко открыв глаза, спросил Бубба.
Росс устремил тяжелый неподвижный взгляд на густой лес, окружавший лагерь. Когда он наконец ответил, его низкий голос был полон горечи.
— Нет. Просто несчастный случай. — Он положил бекон на сковородку; сало зашипело. — Один старик по имени Джон Сакс нашел меня и притащил в свою хижину высоко в горах. Он был отшельник. Он вылечил меня, — улыбнулся Росс, — в основном самогонкой собственного приготовления. А когда я уже мог работать, он предложил мне спуститься на равнину и пойти к человеку по имени Вэнс Джентри, у которого самый лучший конный завод во всем Теннесси. Я пошел к нему в работники и женился на Виктории.
— А потом старик Сакс продал тебе землю в Техасе…
Росс с доброй улыбкой прищурился:
— Я уже рассказывал тебе эту историю?
— Конечно, рассказывал, Росс. Но я так люблю ее слушать!
— Старик Сакс сражался в битве при Сан-Хасинто, а Республика Техас наградила землей всех, кто участвовал в этой битве. Но он вернулся домой, в Теннесси, и не собирался заявлять права на свою землю в Техасе.
Россу не давала покоя мысль, что кусок плодородной техасской земли пропадает без дела. Он понимал, что если они с Викторией не уедут, то вечно будут зависеть от отца Виктории. Да и вообще Росс хотел построить свой собственный дом, хотел начать свое собственное дело, завести собственный табун породистых лошадей, хотел жить там, где можно не вздрагивать от страха при встрече с каждым незнакомым человеком. И он предложил старику продать эту землю. В ответ старик рассмеялся и просто передал документ, присланный ему правительством Техаса несколько лет назад.
— Я умру здесь, в этой хижине, сынок, — сказал он. — Мне эта земля не нужна. Я тогда отправился в Техас шутки ради — для меня та война была просто славной дракой и чертовски приятным времяпрепровождением. А если ты хочешь эту землю, она твоя.
Когда он рассказал об этом разговоре Виктории, она выказала больше энтузиазма, чем он ожидал. Он хотел ехать первым, поначалу без нее, посмотреть на землю, подготовить жилье, а потом только послать за ней и младенцем. Но она настояла на том, чтобы ехать вместе с ним.
— Лучше уехать тихо, пока отца нет, Росс. Давай уедем с караваном, который собирается в округе Макминн.
Росс так или иначе собирался ехать с этим караваном. Передвигаться по стране большой группой было гораздо безопаснее. Было и другое преимущество: везти свои пожитки с собой лучше, чем заново обзаводиться ими на новом месте. Многие, добравшись до Техаса, обнаруживали, что их участки являли собой абсолютно дикие места и на первых порах им негде жить. Виктория воспринимала это путешествие как грандиозное приключение и хотела держать в тайне то, что они в нем участвуют. Он не соглашался с ней. Ему не хотелось уезжать, ни слова не сказав ее отцу.
— Ну, пожалуйста, Росс. Он выдумает тысячу причин, чтобы мы не ехали, особенно если узнает о ребенке. Он ни за что не позволит нам уехать.
Росс подцепил два ломтика бекона, положил на сухарь и протянул сандвич Буббе.
— Я скопил денег и купил лошадей, чтобы развести свой табун. И вот теперь у меня есть Счастливчик и пять прекрасных кобыл.
— Да… — с набитым ртом пробормотал Бубба.
— Спасибо тебе за то, что ты пасешь их каждую ночь. — Росс хохотнул. — Счастливчик ведь сходит с ума от любви к каждой из них.
Юноша был горд похвалой Росса. Они понимающе улыбнулись друг другу. Тут из фургона донесся крик проснувшегося младенца.
Бубба повернул голову. Крик сменился ласковым баюкающим бормотаньем. Потом установилось молчание. Бубба вопросительно посмотрел на Росса, лицо которого угрожающе потемнело при взгляде на вход в фургон.
— Это… эта девушка, Лидия. Ма сказала, что она останется в твоем фургоне и будет нянчить твоего сына.
— Похоже, что так.
Губы Росса под усами сжались. Он разозлился и, чтобы не взорваться, стал искать, куда излить энергию. Он поднялся, подошел к фургону, вытащил сумку и извлек оттуда зеркало, бритву, кисточку и стаканчик для бритья. Заправив воротник рубашки внутрь, он налил воды из ведра, стоявшего у костра, и стал взбивать в стаканчике пышную мыльную пену. Нанеся ее на щеки и подбородок, провел бритвой по лицу, соскребая мыло вместе со щетиной. Бубба смотрел и завидовал.
— Она была совсем плоха, когда мы с Буббой нашли ее, — желая продолжить разговор, сказал он.
— Да? — Росс прополоскал бритву и повернулся к зеркалу, которое повесил на гвоздь в стенке фургона, другой щекой.
— Да, лежала под дождем вся бледная, как мертвая.
Росс сжал челюсти.
— Ну, теперь она вернулась к жизни и пребывает в добром здравии.
Росс больше всего на свете хотел забыть, как свет лампы очерчивал ее груди. Но забыть это было невозможно. Невозможно забыть этот необычный золотой цвет ее глаз. Он приказывал себе: забудь! Но не мог. Помнил каждой клеточкой своего тела.
Да, от наследственности никуда не денешься. Его жена, можно сказать, не успела еще остыть в своей могиле, а он уже думает о теле этой девицы. Проклятье! Вот что значит быть сыном шлюхи. Неважно, что общаешься только с достойными людьми, неважно, что женился на утонченнейшей женщине, — рано или поздно, хочешь не хочешь, гнилое семя даст о себе знать. От себя, от своих корней не убежишь, как бы быстро ни бежал.
Одного лишь взгляда на какую-то потаскушку в фургоне оказалось достаточно — он потерял контроль над собой, его тянуло к ней, как магнитом. Все его старания быть лучше, чем он есть, полетели к черту. Ведь его родила такая же шлюха, как эта, но он сам себя поднял к достойной жизни. И будь он проклят, если позволит увлечь себя назад. Ей или кому угодно.
Младенец пискнул, Росс понял, что его переложили к другой груди. Рука его дрогнула, и он порезался. Бубба испуганно переминался с ноги на ногу, не понимая, что такого он сказал, отчего Росс страшно нахмурил брови. Он никогда не видел, чтобы человек так волновался. Конечно, его жена только что умерла. Вот, наверное, почему у него такое лицо.
— Как ты думаешь, когда мы доберемся до Миссисипи, Росс?
— Может, через неделю.
— Ты уже бывал на Миссисипи?
— Много раз.
Росс вытер лицо суровым полотенцем, выплеснул грязную воду на землю, осторожно протер бритву и уложил ее вместе с другими принадлежностями в ковровую сумку. Этот блестящий серебряный бритвенный прибор Виктория подарила ему на Рождество. Он заставил себя думать об этом, а не слушать тихую колыбельную, доносившуюся из фургона.
— Счастливчик. Я никогда не видел Миссисипи, — сказал Бубба. — Дождаться не могу.
Росс добродушно посмотрел на мальчика, его лицо разгладилось.
— Есть на что посмотреть, это точно.
Мальчик просиял.
— Хочешь, я сегодня буду править твоим фургоном?
Росс бросил быстрый взгляд на фургон.
— Да, не откажусь, если ты не нужен на это время родителям.
— Нет. У нас и Люк может править, если Ма будет занята чем-то другим.
— А я тогда оседлаю Счастливчика и поохочусь. А то ем только то, что другие приносят, с тех пор… — Он помолчал, его лицо омрачилось печалью. — Тогда я добуду сегодня мяса.
— Пойду, скажу своим. Пока, Росс.
И Бубба побежал через весь лагерь к фургону Лэнгстонов, откуда был слышен голос Ма, которая раздавала приказания, как заправский капрал.
Росс посмотрел на вход в фургон. Парусиновые занавески были опущены. Он ушел из фургона вечером, когда Ма начала устраивать эту девушку на ночь в той постели, где он спал с Викторией. С тех пор он туда не входил. Он устроился спать на одеялах под фургоном, с седлом вместо подушки под головой. Черт, речь совсем не об этом. В конце концов, так он спал большую часть своей взрослой жизни. Но он не мог вынести мысли, что эта девушка спит в посте-ля, где он спал с Викторией, в постели, где Виктория умерла.
Он не был уверен, что сможет спокойно смотреть на Лидию, но будь он проклят, если позволит этой шлюшке с ее влажным язычком выжить его с его территории. С гневной решимостью он раздвинул парусиновые занавески и залез в фургон.
Она спала. Ли свернулся клубочком у ее груди. Ее грудь ритмично поднималась и опускалась под мягкой тканью рубашки, копна волос разметалась по подушке.
Нет, он вовсе не желал, чтобы, проснувшись, она застала его глазеющим на нее. Если он решил охотиться, ему нужны пули. Он наделал страшного шума, разыскивая коробку с пулями, хотя все время точно знал, где она стоит. Наконец нашел, высыпал несколько пуль на ладонь и опустил в карман рубашки.
Когда он обернулся к ней, он поймал ее взгляд. Она лежала не двигаясь, молча, и это чертовски раздражало. Словно он ворвался к ней без стука. Он сердито повязал шейный платок. Она оставалась безмолвной и неподвижной, но следила глазами за каждым его движением. Почему она молчит? Она и вчера говорила не много. Может, она ко всему еще и слабоумная?
Не в силах дольше выносить этот безмолвный внимательный взгляд, он нервно спросил:
— Хотите кофе?
Она кивнула головой, потревожив копну кудрей, обрамлявших лицо.
— Да.
Ненавидя себя за этот вопрос, он вышел из фургона. Он вовсе не собирался о ней заботиться, тем более приносить ей кофе в постель, как какой-нибудь слуга. Схватив кофейник, он вылил кипящую жидкость в другую оловянную кружку. Несколько капель упало на руку, что дало ему прекрасный повод замысловато и прочувствованно выругаться. Это помогло. Он не ругался с тех пор, как Виктория Джентри впервые обратила на него внимание в конюшнях своего отца.
Облегчив душу таким образом, он, согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок, внес кофе в фургон и протянул ей.
Она облизнула губы:
— Возьмите, пожалуйста, Ли. Я боюсь пролить на него.
Росс посмотрел на чашку кофе, потом на ребенка, потом на девушку, лежащую на спине. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным и неуклюжим, разве что тогда, когда впервые обедал с Викторией и ее отцом в их роскошной столовой. Но даже тогда ему не мешали так его руки, оказавшиеся вдруг ужасно большими.
Бормоча проклятья, он поставил кружку в сторону и, встав на колени, наклонился поднять своего сына. И остолбенел, вытянув руки и глядя на спящего младенца. Невозможно было взять Ли, не коснувшись ее.
Кажется, она поняла это, потому что быстро взглянула на него и отвела глаза. И тотчас попыталась отодвинуться от младенца, но маленькое тельце вновь скатывалось к ее груди.
Черт побери! На что же это похоже? Он никому не позволит заставить себя чувствовать гостем в собственном доме! Росс решительно вытянул руки, одной подхватил ребенка под спинку, другую просунул между головкой Ли и девушкой. Костяшки его пальцев погрузились в плавный изгиб ее груди, на лбу выступили крупные капли пота, и он быстро поднял младенца.
— Подождите, — тихо сказала она.
Росс посмотрел вниз: в спешке он захватил край ее ночной рубашки вместе с одеяльцем Ли. Ткань туго натянулась на ее груди, детально обрисовав крупные темные соски. Росс остановился, завороженный.
Придя в себя, он отпустил рубашку дрожащими от страха уронить Ли пальцами. Освободив рубашку, он шагнул к табуретке и сел, точнее, рухнул на нее. Он дрожал всем телом.
— Пейте скорее кофе, — пробормотал он, стараясь не смотреть на нее.
Лидия слегка пошевелила бедрами, прислушиваясь к себе. Кровотечение уменьшалось с каждым днем, и сегодня не было даже жара. Она благодарно дотянулась до кружки с кофе и отхлебнула.
Из-за краев кружки Лидия наблюдала за Россом. Он смотрел на спящего сына, и суровое выражение его лица смягчилось.
— Он проспал всю ночь, — тихо сказала она.
— Я не слышал его до самого утра. Рано утром он заплакал.
— Проголодался. — В ее голосе звучал смех, он поднял голову и взглянул на нее. Оба почувствовали неловкость и отвели глаза. — Он не мокрый?
Росс хохотнул, слегка приподнял младенца и увидел на своих штанах мокрое пятно.
— Мокрый.
— Я не знаю, как его перепеленать. Ма придет и покажет. У вас есть пеленки?
Вопрос застал Росса врасплох.
— Я не знаю. Сейчас посмотрю. Может быть, Виктория… — на этом имени он запнулся, — может быть, она приготовила…
Лидия медленно пила кофе.
— Я сожалею о вашей жене.
Он бросил на нее скорбный, тяжелый взгляд и вновь наклонился к сыну. Погладил пальцем бровку младенца. Его ладонь была вдвое больше детского личика и рядом с ним казалась особенно темной.
— Вы думаете, как несправедливо то, что ваша жена умерла, а я осталась жить, правда?
Он вздернул голову. Движение было столь внезапным и резким, что ребенок проснулся и вскрикнул, но тотчас вновь успокоился на отцовских коленях. Россу было стыдно, что она угадала его мысли, но извиняться он не собирался. Чем отрицать очевидное, лучше он задаст встречный вопрос.
— Почему вы рожали ребенка в лесу, одна?
— Мне некуда больше было пойти. Где это случилось, там я и упала.
Он разозлился. Его жгла изнутри несправедливость того, что Виктория лежит в могиле, а эта женщина, которая и мизинца ее не стоит, жива и кормит ее сына.
— Отчего вы бежали? От закона?
— Нет! — вскрикнула она.
— От мужа?
Она отвела глаза.
— Я не была замужем.
— Хмм, — презрительно хмыкнул он.
Она подняла глаза, и в них горел огонь.
Как он смеет сидеть здесь и судить ее! Он не знает, сколько она выстрадала. Однажды мужчина уже подверг ее унижению; она не позволит этому повториться!
— Вчера вечером, мистер Коулмэн, вы сказали, что моему ребенку лучше было умереть. Вы правы. Ему лучше было умереть. Мне тоже. И я хотела умереть. Но не умерла. — Она вздернула подбородок, тряхнула волосами. — Случилось так, что я здесь, а вашей жены нет. Бог судил так. У меня нет выбора, у вас тоже. Крошку Ли нужно кормить, и я заменю ему мать.
— Вы — только нянька, у него есть настоящая мать!
— Но она умерла!
Его губы искривились, он встал, опрокинув табуретку. Наученная печальным опытом, полученным при общении с Клэнси, Лидия вжалась в стенку фургона и закрыла голову руками.
— Не-ет!
— Какого дьявола…
— Проклятье, что здесь происходит? — грозно вопросила Ма, тяжело поднимаясь в фургон, — Вы двое устраиваете представление для всего лагеря. Леона Уоткинс очень волнуется, что вы провели ночь вместе…
— Я спал снаружи, — процедил Росс сквозь зубы. «Эта девушка подумала, что я хочу ударить ее!»
— Я знаю, — сказала Ма. — И все теперь знают, потому что я вовремя пресекла эти разговоры. А теперь дай-ка мне этого юношу. Вы так его держите, что удивительно, как у него еще не сломалась шея. — Она взяла Ли у отца. — И почему Лидия скорчилась, как побитая? — требовательно спросила она у Росса. — Лидия, что у тебя болит?
Лидия, устыдившись своего страха, тихо ответила:
— Ничего.
Ма наклонилась к ней поближе, затем повернулась к Россу и смерила его недоверчивым взглядом.
— Идите-ка отсюда. Мы с Анабет позаботимся о Лидии. Бубба сказал, что будет править вашим фургоном, а вы собираетесь на охоту. И я, честно говоря, думаю, что это хорошая мысль: из головы-то лишнее повыветрится. Идите!
Мало кто мог ослушаться приказа Ма. Росс краем глаза посмотрел на девушку, которая больше не казалась напуганной, но настороженно следила за ним, и шагнул прочь. Выбравшись из фургона, он надел шляпу, перекинул через плечо седло, через другое — винтовку и двинулся к загону с лошадьми.
И через несколько минут старшие мальчики Лэнгстоны уже видели, как он мощной рысью скачет прочь от лагеря, к лесу.
— Знаешь, что я думаю? — обратился к брату Люк.
— Не знаю и знать не хочу, но ты же все равно скажешь.
— Я думаю, под настроение мистер Коулмэн может быть зверски жестоким.
Бубба, задумчиво глядя на уменьшающуюся фигуру всадника, вспомнил, как искажалось порой суровостью лицо его кумира.
— Может, ты и прав, Люк, — согласился он. — Может, ты и прав.
А по вечерам, после ужина, они прогуливались по лагерю, держась за руки, останавливаясь поболтать с людьми, словно на пикнике…
Лидия, лежа на матрасе, слушала болтовню Анабет. Девочка убирала вещи Виктории Коулмэн; Ма предложила сделать это, чтобы освободить побольше места для Лидии и Ли. Росс неохотно согласился.
Лидия с легким вздохом подумала, что он вообще говорит и делает все неохотно. Последние три дня она провела, не выходя из фургона: потихоньку выздоравливала и нянчила Ли. Днем с ней оставалась Анабет, а Ма каждое утро осматривала ее и каждый вечер приносила еду. За то, что Ма готовила, Росс охотился для Лэнгстонов.