Браун Сандра. В объятиях заката

   — Только если Ma позволит! — крикнул ему вслед Росс.
   В полдень сделали короткий привал. Лидия хотела остаться в фургоне — покормить Ли, который еще до остановки проснулся и беспокойно заворочался в колыбели, — однако Росс мрачно посоветовал ей не пытаться на этот раз влезть внутрь, пока фургон не остановится.
   Прискакал Люк — занять место Росса на передке — и протянул Лидии широкополую соломенную шляпу.
   — Мистер Коулмэн сказал Ма, что у вас нос обгорает, — улыбнулся он. — Это шляпа Буббы, старая, но от солнца хорошо защищает.
   Лидия взяла шляпу и долго вертела в руках, уставившись на нее невидящим взглядом; она не знала, что тронуло ее больше — щедрость Лэнгстонов или забота Коулмэна.
   Оставшуюся часть дня она его не видела — только черную точку у горизонта, где они с Буббой объезжали двух молодых кобыл.
   Дневное солнце быстро ее утомило, и Люк уговорил ее снова забраться в фургон. Там она расстегнула тесное платье, развернула тюфяк и легла, уложив с собой рядом Ли. Проснувшись, она обнаружила, что Люк уже ставит фургон в круг вместе с остальными.
   Она покормила Ли и, установив его колыбельку у заднего борта фургона, там, где тени было побольше, принялась разводить костер, чтобы приготовить ужин. Она даже нашла время расчесать волосы и ополоснуть холодной водой руки, лицо и шею; как раз в эту минуту вернулся Росс, усталый, запыленный и потный.
   — А мне казалось, мы собирались ужинать с Лэнгстонами, — бросил он, взглянув на булькавший над огнем котелок с бобами. Фраза прозвучала язвительно и сердито, но он ничего не мог поделать с собой. Домашний уют открывшейся перед ним сцены — ужин над костром, мирно посапывающий Ли иона, прихорашивающаяся, чтобы получше выглядеть, — вызвал у него чувство глухого, безотчетного раздражения.
   — О да, но я весь день размачивала эти бобы — было бы просто глупо сейчас их не приготовить. Я послала передать Ма, что мы принесем их с собой — как нашу долю на ужин.
   Ему не понравились слова «мы» и «нашу» — можно подумать, что они семейная пара!
   — Можете отнести их как свою долю. А от себя я лучше помогу Зику перековать после ужина его лошадь.
   — Слушаюсь, мистер Коулмэн, — огрызнулась она. — Я тут грела воду, чтобы вам помыться, но я тогда лучше постираю в ней подгузники Ли.
   Она, не глядя, прошла мимо него, подобрав юбку, словно опасаясь ее запачкать об его пыльные сапоги.
   На мгновение ему страстно захотелось схватить ее за волосы и дать наконец понять, что, если она ухаживает за его ребенком, это не значит, что она имеет какое-то отношение и к нему. Но она уже исчезла в фургоне — как раз когда нужные слова пришли наконец на ум; к тому же, если он дотронется до ее волос, совсем неизвестно, что ему захочется сделать дальше.
   Росс рассерженно отвернулся, стараясь не думать о том, как здорово было бы сейчас ополоснуться теплой водичкой. Зайдя за фургон и оказавшись в относительном уединении, он смачно выругался и принялся стаскивать с себя рубашку.
   Лидия, сложив возле себя стопкой грязное белье, сняла котелок с огня, чтобы вода не перегрелась. Намылив как следует каждую тряпку, она сложила их в котелок и принялась с силой мешать в нем палкой.
   Плечи ее поднялись и вновь опустились во вздохе глубокой досады. Он снова придирается к ней, но вот с ее стороны было по меньшей мере глупо не предложить выстирать и его рубашку. Глубоко вздохнув еще раз, она, обогнув задний борт, зашла за фургон.
   Росс стоял голый по пояс, в штанах, заправленных в сапоги. Его грудь и руки были белыми от мыльной пены. В течение нескольких секунд, пока он не заметил ее, Лидия следила, как его руки скользят по влажной намыленной коже широких плеч и груди, поросшей темными курчавыми волосами, шевелившимися под его проворными пальцами. Мускулы предплечий напрягались и опадали в скупых, точных движениях. Ровный ряд ребер напомнил ей стиральную доску; живот — плоский, клином сходящий к бедрам.
   Заметив наконец ее, наблюдающую за ним, он застыл, как соляной столп. Мыльная пена стекала с его внезапно онемевших пальцев. Томительно долгую секунду они разглядывали друг друга, словно пораженные этим зрелищем. — Я постираю вашу рубашку, — выдавила наконец Лидия. Явно предпочитая избежать спора, а значит, и ее дальнейшего пребывания рядом, Росс поднял рубашку и молча протянул ее Лидии.
   Он отвел взгляд, она так же молча приняла рубашку из его руки и тут же исчезла за фургоном. Росс отряхнулся и сунул голову в воду. И только вытершись насухо, он сообразил, что надеть ему нечего: рубашки ведь теперь нет. Перемахнув чрез задний борт, Росс шагнул внутрь фургона, чуть не наступив на Ли, спавшего в колыбели. Стукнувшись головой о дуги, Росс выругался, и настроение его еще более ухудшилось, когда, обозрев внутренность фургона, он не обнаружил ничего из своей одежды.
   Росс высунул голову из-под приподнятого входного полога.
   — Эй! — крикнул он, чтобы привлечь внимание Лидии. Она как раз вынимала постиранное и обернулась, отбросив мокрой рукой непокорную гриву.
   — Я одежду найти не могу.
   — Ой! Я ее убрала только сегодня утром. Я сейчас дам вам рубашку.
   Росс нервно оглянулся по сторонам, от души надеясь, что никто не видел, как она взбиралась в фургон, а он ждал ее — без рубашки. Ах, дьявол! Совсем неподалеку стояла миссис Уоткинс, глядя на них поверх заросшей густой травой кочки: рот, сморщенный, как гнилое яблоко, и сверлящие все вокруг острые глазки старой ведьмы. Позади нее стояла ее дочь Присцилла, на ее наглой физиономии застыла понимающая, сальная ухмылка. Росс ее уже видел раньше. И еще больше занервничал.
   Лидия, не видевшая непрошеных зрителей, чем-то двинула позади, в фургоне. От этого неожиданного движения волосы на его груди чуть не встали дыбом; он нырнул под покрышку. Боже, ну совершенно бесстыдная девица. Есть у нее хоть какое-нибудь понятие о приличии?
   — Я их сложила вон там, — приговаривала она, роясь в вещах и аккуратно откладывая ненужные в сторону. Росс вдруг понял, что внутренность фургона больше не будит в нем болезненных воспоминаний о Виктории. Все следы обычного при ней беспорядка исчезли. Вещи были аккуратно разложены, и места внутри стало явно больше.
   Лидия протянула ему чистую, старательно сложенную рубашку, И тут дыхание ее перехватило — она увидела шрам. Шрам тянулся над его левой грудью, задевая часть мышцы. Она изо всех сил старалась не показать ему, что заметила шрам.
   — Благодарю, — бросил он, надеясь, что она наконец покинет фургон и все кругом убедятся, что его уединение с ней было очень кратким.
   Но ему пора было понять, что иногда он хочет от нее слишком многого.
   — Мистер Коулмэн, вы научите меня управлять фургоном? — Она подняла на него глаза. Даже согнувшись, он был гораздо выше — она едва доставала ему до груди.
   — Править фургоном? — повторил он машинально. Как раз в эту минуту он раздумывал, надеть ли рубашку сразу или подождать, пока она выйдет. Нет, лучше, наверное, сразу. Ее взгляд, с любопытством ощупывавший его грудь, бросал его в пот, хотя он вроде только что вымылся.
   — Не думаю, — ответил он наконец, просовывая руки в рукава. На что она смотрит — на его грудь или на шрам?
   — Почему?
   — Упряжка вас наверняка мигом сдернет с сиденья — вот почему. У вас, боюсь… силенок… не хватит. — Пальцы дрожали так, будто он никогда до этого не застегивал пуговиц.
   — А ваша жена… Виктория править умела?
   Добравшись наконец до последней пуговицы, он обнаружил, что застегнул их все криво — не в те петли. Выругавшись про себя, он, едва не вырывая их из петель, начал все сначала.
   — Умела, да.
   — А у нее силенок хватало?
   — Черт побери, не хватало, нет! — закричал он. Нервно оглянувшись через плечо, он понизил голос до свистящего шепота. — Нет, не хватало.
   — Но вы ее научили?
   — Да.
   — Тогда почему меня не научите?
   — Потому что нечего вам править моим фургоном.
   — Но почему? — повторила она.
   Машинально, чтобы заправить рубашку, он расстегнул штаны. Все мужчины, которых Лидия знала до этого, носили подтяжки. Даже в смутных воспоминаниях об отце они были непременной частью его облика. Ее глаза не отрывались от пальцев Росса, когда он застегивал пуговицы штанов и затягивал широкий кожаный ремень; затянув, легонько хлопнул по пряжке.
   — Потому что ваше дело смотреть за Ли — вот почему.
   Она медленно провела взглядом вдоль его мускулистого торса, не зная, какие чувства будит в нем это плавное движение ее ресниц.
   — Но он же в основном спит. А мне так понравилось сегодня ехать снаружи. И почему бы мне не помочь вам, когда я там сижу. Вы бы смогли объезжать ваших лошадей, когда захотите. Да я и не говорю, что смогу править все время. Если, конечно, Ли вдруг забеспокоится… но мне нужно знать, как это делается.
   Больше для того, чтобы закончить разговор и выбраться туда, где он мог наконец вздохнуть полной грудью, он ответил:
   — Я подумаю. Но это, знаете, непросто.
   Он выбрался из фургона, оставив на ее губах легкую улыбку — улыбку удовлетворения.
 
   В шуме и суматохе, обычной для стоянки Лэнгстонов, натянутости между Россом и Лидией никто не заметил. Двум петухам отдали должное — не осталась необглоданной ни одна косточка.
   Только Буббе, казалось, кусок не шел в горло. Одолев лишь половину тарелки, он исчез в темноте — якобы посмотреть, как там лошади. Спустя несколько минут его обнаружил Люк — Бубба сидел, прислонившись к дереву, с отсутствующим видом очищая от коры ветку.
   — Ты чего, Бубба? Живот болит?
   — Шел бы ты, — вздохнул Бубба. Одиночество в таком обширном семействе, как их, было вещью редкой — и потому ценной.
   — Да я знаю, в чем дело, — заявил Люк. — Ты и есть не мог из-за того, что на сиськи Лидии загляделся.
   Бубба вскочил на ноги, готовый к немедленной рукопашной.
   — Заткнись, ты, паршивец! — крикнул он. Люк лишь рассмеялся и затанцевал вокруг брата, дразня его и делая вид, что вот-вот его стукнет.
   — А не глядеть-то на них, поди, трудно, нет? У тебя небось и так глаза скоро вылезут — ты ж на сиськи Присциллы Уоткинс все время пялишься. У нее здоровые, конечно. Я видел, как она их каждый раз выставляет, когда ты мимо их фургона едешь — а уж ты часто там шляешься. Ты — самый настоящий козел, Бубба, вот чего!
   Глубоко выдохнув, Бубба в удобный момент привел правый кулак в соприкосновение с челюстью Люка, и тот мешком брякнулся на землю, но сдаваться не захотел. Схватив Буббу за щиколотку, он повалил его на себя, и началась настоящая битва. Спустя несколько секунд на поле боя появился Росс, взору которого предстали враждующие стороны, барахтающиеся в чавкающей грязи.
   — Что здесь такое? — рявкнул он. Схватив за шиворот оказавшегося наверху — в тот момент это был Люк, — он рывком поставил его на ноги. Бубба поднялся самостоятельно. Оба противника тяжело дышали и истекали кровью из разбитых носов, губ и многочисленных царапин.
   — Это, значит, и есть ваша работа? — вопросил Росс.
   Он знал, чем кончаются эти драки. Сначала — кулаки, потом — ружья. Последовательность, ему хорошо известная. Если бы кто-нибудь сумел вразумить его в юности, может, все и повернулось бы по-другому. Но к тому времени, когда ему было столько лет, сколько сейчас Буббе, он уже стал известен благодаря виртуозному владению пистолетом.
   — Бубба, я думал, ты мне поможешь подковать ту кобылу.
   Бубба облизнул быстро распухающую губу.
   — Конечно, Росс.
   — Люк, — коротко приказал Росс. — Отнеси воды к моему фургону. Лидии там нужно кое-что простирнуть. — Думать о том, с какой легкостью сорвалось с его губ ее имя, не было времени. — Но сначала пожмите с братом друг другу руки.
   Ребята с неохотой повиновались. Оба трепетали при мысли о том, что придется отчитываться перед матерью за распухшие и исцарапанные физиономии. Она уж задаст им жару.
 
   Лидия была в восторге. Она никогда не думала, что люди могут быть так добры к ней. Соседи останавливались, чтобы с ней познакомиться. Некоторые смотрели на нее с любопытством, некоторые — с видимой осторожностью, но она знала, что ее никогда бы не приняли так хорошо, если бы не семейство Лэнгстонов. К ней хорошо отнеслась Ма — поэтому и всем не оставалось ничего другого. По неписаному закону Ма верховодила всем в этой маленькой общине — почти наравне с самим мистером Грейсоном. Ее материнского чувства, казалось, хватало на весь караван. Она и любила, и карала любого из них — и молодого, и старого — с той же непосредственностью, что и своих собственных отпрысков.
   Лидия старалась запомнить все имена и сообразить, какие дети — каких родителей. У Симсов — две застенчивые девчушки, у Ригби — двое ребят и дочка, совсем еще маленькая. Вон у той женщины — близнецы, им уже почти год. Один из двойняшек как раз в этот момент сделал несколько нетвердых шажков к костру. Остальные знакомые — Кокс, Норвуд, Эпплтон, Грир, Лоусон. Все с умилением смотрели на Ли Коулмэна, который мирно дремал все это время.
   Миссис Грир подарила ей кое-что из детских вещей.
   — Мой уже из этого вырос. Будет жалко, если они пропадут.
   Такой доброты Лидия прежде не знала — вся жизнь была для нее бесконечной битвой за выживание. За свою собственность каждый держался крепко — и делиться ею было не принято.
   Прежде чем Лидия вернулась к фургону мистера Коулмэна, Ма дала ей одну из рубашек Люка и старую юбку Анабет.
   — Они, конечно, смотрятся похуже платья и, видит Бог, вообще ничего особенного — но, думаю, малость удобней в них будет.
   Лидия отнесла Ли к их фургону и с удивлением обнаружила там Люка, натягивавшего между двумя стоявшими рядом дубками веревку. Увидев ее, он в смущении отвернулся.
   — Меня мистер Коулмэн прислал… ее тут натянуть, чтобы вы, значит, белье могли вешать.
   — Большое спасибо, Люк, — ответила она тихо. Она не стала ничего спрашивать о его распухшем и разбитом лице — чувствовалось, что он и так нервничает по этому поводу.
   Когда все белье наконец было развешано, Лидия устало вскарабкалась внутрь фургона. Лагерь затихал, костры гасли. Покормив Ли, она уложила его в колыбель. Затем надела ночную рубашку, которую подарила Ма, сказав, что отныне это — ее. Шея ныла — нелегко целый день поддерживать такую копну. Распустив волосы, она принялась их расчесывать. Гребенку тоже подарила ей Ма.
   Ей не хотелось ложиться, пока не вернется Росс. Ощущение его присутствия снаружи вселяло в нее спокойствие, хотя причину этого она сама бы не смогла объяснить. Ей приходилось рожать в лесу, спать под открытым небом, в амбаре. И всегда сторожем при ней был ее страх. Он прогонял усталость, заставлял бодрствовать. Но все-таки она ослабила бдительность — и ее настигли.
   — Больше никогда, — прошептала она. — Он мертв.
   Глаза ее уже слипались, когда снаружи раздались шаги Росса. Было слышно, как он затушил костер и вытряхивает постель на ночь.
   Встав на колени и подвинувшись к заднему борту, она выглянула из фургона. Росс, сидя на циновке, стягивал сапоги.
   — Доброй ночи, мистер Коулмэн.
   Он резко вскинул голову. Покрышка фургона словно окаймляла ее, рубашка в лунном свете была снежно-белой. Волосы вились вокруг головы массой беспорядочных завитков. А голос, донесшийся из мрака, как будто мягко коснулся его щеки.
   — Спокойной ночи, — буркнул он и растянулся на своем жестком ложе.
   Все дуется, удрученно подумала она, устроившись на покрытом чистыми простынями тюфячке. Наверное, тревожится за переход через Миссисипи. Скоро она, может быть, увидит эту реку. И у него тогда, наверное, настроение будет получше.

VI

   Следующие два дня гнали изо всех сил — впереди была Миссисипи. Река словно стала для всех некой вехой, преодолев которую и оставив позади Теннесси, они наконец действительно приблизятся к цели путешествия.
   Росс правил сам, поручив присмотр за своим табуном Буббе Лэнгстону. Лидии поводья он не доверил, но показал, как держать упряжь, как поворачивать. Наставления эти были крайне скупыми, и даже во время них Росс старательно отводил взгляд. Но, хотя фасоны рубашки Люка и старой юбки Ма оставляли желать лучшего, Росс явно испытывал облегчение, заметив, что она больше не надевает тесное платье.
   Она же, казалось, преисполнилась решимости развеять его дурное настроение и всячески пыталась втянуть его в разговор. Сама она имела о многих вещах самое приблизительное представление, и он снова задался вопросом, все ли в порядке у нее с головой. Свои сомнения он, однако, вскоре отринул. Раз усвоенное накрепко оседало у нее в памяти, и в ее вопрошающем взгляде он ясно видел желание узнать побольше.
   — И на войне вы сражались?
   Он кивнул.
   — За южан.
   — Значит, вы хотели, чтобы цветные оставались рабами?
   Он недоуменно взглянул на нее.
   — Никогда я не хотел, чтобы кто-то у кого-то был рабом.
   — А почему вы тогда дрались за южан?
   — Потому что жил там — вот и все, — ответил он с нарастающим беспокойством.
   Она, похоже, инстинктивно чуяла его слабые места и безошибочно до них добиралась.
   Когда Росс выбирал, на чьей ему быть стороне, патриотизм имел к этому самое малое отношение. Война давала ему, тогда буйному, без царя в голове юнцу, возможность мародерствовать и убивать, не страшась наказания. Он жаждал драки — а здесь ему не приходилось долго ее искать. Когда партизаны из отряда южан предложили ему к ним присоединиться, меньше всего в ту минуту его вдохновляли высокие помыслы.
   Лидия, однако, не желала, чтобы он считал ее полной невеждой.
   — Я однажды видела, как мимо нашей фермы прошли солдаты — целая колонна. Все были одинаково одеты, а один нес флаг.
   — Янки. У нас никакой формы не было, до самого конца.
   Сам он только раз пробовал надевать форму, и ту снял с убитого северянина у Пи-Ридж. Строем он тоже никогда не ходил — их обычным делом были ночные нападения на спящие лагеря. Бросок — и их уже нет, призраки, оставлявшие за собой смерть и разрушение. И Росса мало волновало, что он мог быть убит в любую минуту — для него все это было большой рулеткой. Для такого рода «боевых действий» он годился как нельзя лучше.
   — Больше солдат я не видела, зато иногда слыхала, как стреляли вдалеке пушки.
   — А где была ваша ферма?
   Лидии не хотелось слишком много ему рассказывать, но она и сама толком не знала, где находился дом Расселлов.
   — На северо-востоке Теннесси.
   — И ее ни разу никто не грабил — ни те, ни эти?
   Лидия горько усмехнулась.
   — Нет. У нас просто взять было нечего.
   В отряде с Россом были и такие, кто отказался бы от еды ради возможности поразвлечься с девицей. Но война кончилась уже шесть лет назад. Она тогда была, конечно, еще ребенком.
   — Вам сколько лет? — Он сам удивился собственному вопросу.
   — В этом году будет двадцать. А вам?
   — Я-то постарше.
   Ему было тридцать два, если считать с рождения, хотя нравилось думать, что его жизнь началась с той минуты, когда его нашел Джон Сакс.
   К их фургону подъехал на горячей белой кобыле Уинстон Хилл.
   — Добрый день, мисс Лидия, мистер Коулмэн.
   — Здравствуйте, мистер Хилл.
   — Привет, Хилл.
   — Я слышал, что, если все пойдет нормально, к вечеру будем в Мемфисе.
   — Болтовня, — сплюнул Росс.
   Резкость Росса покоробила Лидию. Затевать с ним новый спор из-за Уинстона Хилла она не желала, но и молчаливого одобрения его грубости Росс от нее не дождется.
   — Нам будет нелегко перейти реку, мистер Хилл? — Она чуть запрокинула назад голову, чтобы лучше видеть его из-под полей своей шляпы.
   — Все зависит от того, насколько сильно она разлилась выше по течению. — Он откашлялся в платок. — Но когда перейдем, Мозес и я будем рады пригласить, вас обоих отпраздновать это за рюмкой шерри.
   Что это, интересно, за шерри, подумала Лидия. Если оно и на вкус так же приятно, как на слух, она с удовольствием бы попробовала. И она уже собралась было поблагодарить за приглашение, но ее перебил Росс.
   — Благодарю, Хилл, но Лидия обычно занята с Ли, а мне приходится возиться с моими лошадками.
   Хилл перевел взгляд с Росса на нее и обратно, затем изящно раскланялся.
   — Что ж, тогда, значит, в какой-нибудь другой вечер, когда закончите все дела. — Приподняв шляпу и вновь слегка поклонившись Лидии, он удалился.
   — В следующий раз, если меня станет кто куда приглашать, я уж сама как-нибудь отвечу, — заявила Лидия, когда Хилл отъехал на почтительное расстояние.
   — Пока вы спите в моем фургоне и едите мой хлеб — и не думайте, — процедил Росс. — Я не желаю, чтобы вы путались с ним или с кем еще, пока кормите Ли.
   — Да я и не думала! — вскипела Лидия. — Я всего лишь пыталась быть вежливой — что вам бы, кстати, тоже не помешало!
   — Вежливость тут ни при чем. Не люблю я этого парня, — Он никогда не говорил ничего, кроме хорошего, ни о вас, ни о Виктории. Однако каждый раз, как он появляется, вы надуваетесь, как лягушка! Что он вам сделал плохого?
   Росс пожал плечами и ничего не ответил. У Уинстона Хилла было все, чем стремился всю жизнь обладать он сам. За такого, как он, Виктории и нужно было выходить замуж. Росс вспомнил вечер, когда она и Хилл встретились. У них оказались общие знакомые, и они болтали о них на том особом языке людей из общества, который Росс понимал с трудом.
   Хотя он вряд ли мог подобрать название тому чувству, которое будил в нем Уинстон Хилл, он завидовал ему с тех самых пор, как впервые увидел. Хилл нес свое аристократическое происхождение, словно доспехи — так, что все его видели. И Росс понимал, что собственное его прошлое так же легко прочесть — как бы ни старался он его спрятать.
   — А почему он все время покашливает? — спросила Лидия. Она решила не обращать внимания на то, как натянулась кожа на скулах Росса.
   — А он туберкулезный.
   — Ту… что?
   — Туберкулез у него. Чахотка. Он у янки ее подцепил, в лагере для пленных. А когда наконец добрался домой, в Северную Каролину, в Рэлей по-моему, то от плантации его уже ничего не осталось. И никого, кроме старика Мозеса. Даже дом сожгли. Он в город отправился, но там вроде воздух оказался вредным для его легких. Вот он сейчас и ищет, где потеплей да посуше.
   Уинстон задержался у шедшего впереди фургона — поболтать с хозяевами. Лидия смотрела на стройного молодого человека, с удивлением вспоминая его глаза — добрые, но в то же время казавшиеся очень старыми, так не подходившие к его молодому лицу.
   — Мне его жалко.
   Это замечание, похоже, всерьез рассердило мистера Коулмэна. До самого дневного привала он не перемолвился с ней и словом.
 
   Мемфис предстал перед ней в предвечерней дымке. Лидия изумленно разглядывала его из-за плеча мистера Коулмэна, пока он ставил на ночь фургон в общий круг. Никогда прежде не видела она такого большого города. Даже с такого расстояния зрелище он представлял внушительное. Она, наверное, еще долго любовалась бы им, но дела, как всегда, нельзя было откладывать.
   — Костер неплохо бы разжечь сразу, как только я найду дров посуше, — сказал Росс, поглядывая на сырые серые облака, которые гнал по небу холодный ветер.
   Наконец ему удалось собрать кучку полусырого хвороста и развести хилый, дымящий и плюющийся костерок. Лидия зажарила впрок несколько кусков мяса и испекла лепешек.
   — Может, это наш последний костер на много дней вперед, — сказала она.
   Дождь тем временем понемногу усиливался. Настроение у всех было подавленным. Под обрывистым берегом, на котором расположился караван, катила волны великая Миссисипи. В душе у каждого желание поскорей перейти ее боролось со страхом — река и впрямь выглядела мрачной и угрожающей. Она сильно разлилась после недавних ливней, и берег Арканзаса был едва виден сквозь скрывавшую его плотную пелену дождя. Те, кто прожил всю свою жизнь в Теннесси, были особенно поражены шириной и грозной силой реки.
   Но несмотря на ее зловещий вид, они уже стояли здесь, на ее берегу, и были полны готовности к штурму. Однако все складывалось так, что им, видно, придется ждать дни, а может быть, и недели.
   — Завтра утром часть ребят отправится с Грейсоном разузнать насчет парома, — сообщил Росс Лидии, когда они убрали все, что можно, внутрь фургона, подальше от непогоды.
   — И что тогда?
   Росс про себя выругался.
   — Тогда нам придется ждать, пока не кончится дождь. Ребята, которые живут тут, у реки, страшно ее боятся. Паромы вряд ли рискнут ее пересечь — будут ждать, пока погода совсем не исправится.
   Лидия уже научилась распознавать его настроение и испытывать его терпение не стала. Когда он поднялся в фургон, чтобы взять еще одно одеяло, до него донесся ее сочувственный голос:
   — Вы опять собираетесь спать снаружи, да, мистер Коулмэн?
   Он взглянул на нее, не скрывая удивления. Она как раз кормила в эту минуту Ли — и он заметил, что с того утра она начала прикрывать свои плечи и грудь, а также тельце ребенка фланелевым одеялом. Росс был рад, что в ней проснулась наконец хоть какая-то стыдливость, но в то же время не мог прогнать навязчивое видение — Лидия, устраивающая головку его сына на молочно-белых холмах гладкой плоти.
   — А вы подумали, что скажут люди, если мы останемся здесь вдвоем? — спросил он с плохо скрытой досадой.
   — Они, наверное, скажут, что с вашей стороны было весьма разумно укрыться здесь от дождя, — парировала она.
   Погода далеко не лучшим образом отражалась и на ее настроении — и уж тем более его упрямство. Он что, воображает, будто, приглашая его внутрь фургона, она пытается завлечь его к себе в постель? Близость с мужчиной — это то, чего она желала бы меньше всего на свете.