Брайдер Юрий Михайлович. Евангелие от Тимофея

   – Может, погасить факел? – так же шепотом спросил я.
   – Не надо. Кротодав дальше своего рыла не видит. Зато уж слух у него… Стук сердца за сто шагов слышит.
   Мы на цыпочках двинулись вверх по тому самому ходу, из которого тянуло свежестью, миновали две или три развилки, пересекли обжитый термитами круглый зал и ступили под своды нового тоннеля – высокого и узкого. «Арочный ход», – не оборачиваясь пояснил Шатун. Возле каждого поворота он на секунду задерживался и внимательно осматривал стены. Зверек верещал не переставая и бился в руках Головастика.
   Внезапно Шатун подал нам знак остановиться. Пальцем он подцепил со стены комок розоватой, жирно отсвечивающей слизи и понюхал ее. Зверек при этом взвизгнул, словно его кольнули шилом.
   – Кротодав, – констатировал Шатун, вытирая пальцы о шерсть на груди. – Недавно прошел здесь. В ту сторону. – Он указал в направлении нашего движения. – Поворачиваем!
   Уже не заботясь о соблюдении тишины, мы побежали по своим следам обратно. Спустя минут десять плотный и горячий поток воздуха, похожий на тот, что гонит перед собой по тоннелю вагон электрички, догнал нас.
   – Бежим быстрее, – крикнул Шатун. – Он возвращается. Возле первой развилки остановитесь!
   Едва только мы успели достичь ближайшего разветвления, как Шатун опустился на колени и по самую гарду загнал в пол один из ножей, острием вперед. «Вот он», – взвизгнул Головастик, и я увидел, что прямо на нас по тоннелю, целиком заполняя его, надвигается розовая масса, похожая на ком сырого, только-только ободранного мяса.
   – Стойте на месте и кричите! – приказал Шатун. – Кротодав должен услышать нас. Только когда до него останется три шага, бросайтесь в боковой ход. Он не успеет повернуть за нами.
   Розовая гладкая плоть раскрылась трубой, по всей окружности которой сверкнул тройной частокол острейших серповидных клыков. Каждый из них мог стать лезвием отличнейшего топора.
   Нож в единый миг исчез под тушей кротодава. Раздался омерзительный звук, похожий одновременно и на скрежет тормозящего локомотива и на треск разрываемого брезента. Мы кучей свалились в боковой коридор, факел все еще продолжал гореть, и я, словно зачарованный, наблюдал, как в метре от моего лица проносится лоснящийся, тугой бог чудовища.
   – Бежим! – Шатун рывком поставил меня на ноги. – В этом ходу кротодаву не развернуться. Он будет пятиться и снова располосует кишки. Жаль только, что клинок пропал.
   Сделав по лабиринту порядочный крюк, мы снова проскочили хорошо запомнившийся мне крутой зал и влетели в тот самый тоннель, где накануне собирались переночевать. Стены его блестели, славно смазанные салом.
   Тяжело дыша, мы остановились. Яган беспомощно оглядывался по сторонам. Головастик машинально поглаживал окоченевший труп несчастного зверька.
   – Здесь их без счета, – сказал Шатун. – Такого я еще не видел. Кто-то специально всполошил кротодавов… А у меня остался всего один нож. – Впервые я почувствовал в его тоне усталость и тревогу. – Сейчас они всем скопом накинутся на подранка. Значит, у нас есть немного времени. Надо выбираться наружу. Бросайте все: еду, факелы.
 
   Мы бежали, а вернее – из последних сил ковыляли навстречу слабому потоку свежего воздуха, и спустя некоторое время мне стало казаться, что темнота в тоннеле как будто начала редеть.
   – Я, кажется, вижу свет, – прохрипел Головастик. – Уже немного осталось…
   – Это свет из отвесного лаза в потолке, – объяснил Шатун. – Через него мы не выберемся. А до выхода еще не одна тысяча шагов.
   – Я и сотни не сделаю, – пробормотал Яган. – Еще чуть-чуть, и сердце разорвется! Давай отдохнем немного.
   – Нельзя. Не хочу вас пугать, но, кажется, один из кротодавов уже гонится за нами.
   Слова Шатуна подхлестнули нас, но ненадолго. Всему есть предел. Как говаривал Головастик, без головы не споешь, без ног не спляшешь.
   – Нож, – задыхаясь крикнул Яган. – Зачем ты его бережешь? Втыкай скорее! Мертвому он уже не пригодится!
   – Нож здесь не поможет. В этом ходу до самого конца нет ни единой развилки. Кротодав даже с распоротым брюхом легко настигнет нас.
   – Выручи! – взмолился Яган. – Только один этот раз. Самый последний! Выведи наружу. А там я уже сам обо всем позабочусь.
   Мы миновали луч света, вертикально падавший из отверстия в потолке. Тоннель в этом месте сужался горбатым наплывом смолы. Шатун остановился и прижался к нему ухом.
   – Я постараюсь сделать все, что смогу, – сказал он. – Только вы не останавливайтесь… Бегите… Идите… Ползите… Но только вперед! Все время вперед!
   Он принялся долбить ножом этот твердый, но достаточно хрупкий струп, едва-едва успевший затянуть одну из многочисленных ран на теле занебника. Я понял план Шатуна и ужаснулся – на погибель одному чудовищу он вызывал другое, еще более беспощадное и разрушительное.
   Пошатываясь и цепляясь за стены, мы втроем брели вверх по крутой лестнице, стертой многими тысячами босых ног. В тоннеле становилось все светлее. Его стены и пол покрывали растения – не бледные, рахитичные порождения мрака, а вполне обычные для нижних ветвяков мхи и стосвечники. Настойчивый, частый стук ножа был уже едва слышен. Наконец впереди обозначилось яркое жемчужно-серое пятно. И почти в тот же момент нас толкнул в спину горячий вихрь, пахнущий мускусом, звериным потом и падалью. Позади что-то грохнуло и заревело. Ступени под ногами завибрировали. Нас догоняли.
   Однако это был не кротодав, а уже почти потерявший силу поток холодного, сладковатого сока. Дотянув нас до конца тоннеля, он перехлестнул через его край и иссяк.
   А затем наступило затишье.
   Сок, негромко бурля, уходил вниз, и это означало, что тоннель свободен, что туша кротодава выбита из него, как пробка из бутылки с шампанским.
   – А где же Шатун? – растерянно спросил Головастик.
   Он опередил меня совсем ненамного. Точно такой же риторический вопрос готов был сорваться и из моих уст.
 
   Три радуги – одна ярче другой – зажглись в мутной пустоте, и туман вдруг стал прозрачен на многие километры вокруг. Словно серые бумажные самолетики, скользили вдали силуэты косокрылов. На пределе зрения обозначился ствол ближайшего занебника, похожий на мрачный узкий утес, у которого неизвестно от чего выросли длинные, растопыренные во все стороны руки. Небо над нами застилал ветвяк, другой торчал метров на пятьсот ниже. Волшебные блики света высветили ниточки ровняг, лоскутки плантаций, пятнышки поселков.
   Время шло, а мы, словно куры на насесте, все еще сидели на узеньком карнизе рядом с круглой дыркой тоннеля. Казалось, еще немного – и оттуда выйдет Шатун, как всегда сдержанный, как всегда невозмутимый. Радуги, постепенно тускнея, поднимались ввысь и вот – разом погасли. Серая тень словно покрыла Вершень.
   – Пошли, – сказал Головастик. – Не сидеть же здесь всю жизнь. Я эти места знаю. Ночью тут добрым людям делать нечего. Надо пробираться на крутопутье.
   Узкая, едва намеченная тропа – путь разбойников и контрабандистов – зигзагами уходила вверх. На Земле за преодоление таких маршрутов сразу присваивают звание кандидата в мастера спорта по скалолазанью. На каждом метре имелись только одна-две точки, куда можно было поставить ногу. Нередко тропу пересекали глубокие вертикальные трещины, через которые нам приходилось прыгать, как горным козлам. На душе было тоскливо и муторно. Пройдена едва ли десятая часть пути, а мы уже потеряли одного из товарищей. Да еще какого!
   За спиной выл ветер. Мир вокруг то вспыхивал тысячами ярчайших водяных капель, то снова погружался в полумрак, а мы, как гусеницы, упорно и медленно карабкались по отвесной сырой стене, отыскивая каждую мельчайшую щель, каждый кустик – любую, даже самую хлипкую опору для рук. Одна из трещин на нашем пути была так широка, что двухметровые стволы стосвечника, покрывавшие ее противоположный склон, казались отсюда хрупкими былинками. Сплетенный из хвороста и лиан мостик, шириною в три моих пяди, мотался над пропастью. Невозможно было даже представить, чтобы кто-либо другой, кроме змеи или крысы, мог перебраться по нему на ту сторону. Очевидно, люди, соорудившие его, знали секреты невесомости.
   Не помню, сколько времени я провел на этом хлипком сооружении – пять минут или пять часов. Меня трясло и раскачивало, словно корабль, не успевший в бурю убрать паруса. Под собой я видел только застывший поток смолы, могучий, как глетчер, да стаю пятнистых трупоедов, теребивших какую-то бесформенную розоватую массу. С такой высоты невозможно было рассмотреть, чьи это останки – человека или животного.
   Кое-как мы добрались до конца лестницы, но и там нас не ждало ничего хорошего: тропа почти исчезла. Вновь началось мучительное восхождение – три шага в минуту, два шага в минуту, один шаг… И ни разу на всем протяжении пути нам не встретилось ни единого грота, где можно было бы заночевать, ни единого выступа, на котором можно было бы отдохнуть. Те, кто проложил эту тропу, умели преодолевать ее за один прием.
   На очередном повороте карабкавшийся первым Головастик нос к носу столкнулся с коренастым, косоротым детиной, больше похожим на матерого самца гориллы, чем на человека.
   – Доброго вам здоровьица, братцы, – пробасил тот. – Куда это вы торопитесь?
   Сказав так, косоротый гнусно оскалился, изображая некое подобие улыбки, и многозначительно поправил на брюхе свернутый в кольцо бич-самобой. Был он не один – еще четверо косматых головорезов цепочкой спускались по тропе вслед за главарем. Двое тащили на спинах объемистые мешки.
   – В Кудыкино, куда же еще, – солидно ответил Головастик, видимо, привычный к таким встречам.
   – В какое такое Кудыкино? – удивился косоротый. – Этой тропой только к Лямошному крутопутью выйти можно.
   – А раз знаешь, зачем спрашиваешь?
   – Вы часом не служивые? – подозрительно прищурился косоротый.
   – Что – похожи?
   – Да вроде нет… Хотя, кто вас знает. Мы служивых не любим. Мы служивых сразу в Прорву спихиваем.
   – Можете так и дальше поступать. Мы не возражаем.
   – Вот это другой разговор! Сразу видно, свои люди. Грабить идете?
   – Там видно будет.
   – А мы вот пограбили, – похвалился косоротый. – Возвращаемся с добычей.
   – Счастливой дороги.
   – Какая же она счастливая, если ты на ней стоишь. Нам ведь вниз надо.
   – А нам вверх.
   – Ай-я-яй, горе какое! Вам вверх, нам вниз, а разминуться здесь никак нельзя. Придется всем одной дорогой идти.
   – Если вверх, мы согласны.
   – Вверху нам делать нечего, мы же с грабежа возвращаемся. Наверху нас ох как сильно ждут!
   – Так что же ты предлагаешь?
   – Для таких хороших людей мне ничего не жалко. Выбирайте! Хочешь, вместе с нами вниз иди, а хочешь – в Прорву прыгай. Что хочешь, братец, то и делай. – Не спеша косоротый принялся сматывать с пояса бич.
   В предстоящей схватке наши шансы на успех были ничтожны. Нас было почти вдвое меньше, чем разбойников, и стояли мы намного ниже их на тропе. Но и это было не главное. Бич в опытных руках – страшное оружие. Весь он покрыт жесткими чешуйками, которые при достаточно резком взмахе встопорщиваются множеством бритвенных лезвий. Парой хороших ударов косоротый без труда сбросит нас в пропасть. Единственная защита от бича – это маневр, ловкие прыжки, увертки, а здесь особо не попрыгаешь. Возвращаться назад? Об этом не могло быть и речи. Жаль, что с нами нет Шатуна. Он уж обязательно придумал бы что-нибудь. А сейчас на кого надеяться? На Ягана? Да у него самого поджилки трясутся. Кроме того, он стоит позади всех и поэтому совершенно беспомощен. Может быть. Головастик себя покажет? Весьма сомнительно. Языком у него получается лучше, чем руками. Хотя Орфей, кажется, умел очаровывать разбойников своими песнопениями. Ну, Головастик, миленький, выручай!
   Словно прочитав мои мысли. Головастик стремительно прыгнул вперед, вцепился в густую шерсть косоротого.
   – Уж если в Прорву, то вместе! – крикнул он при этом.
   – Правильно! – раздался откуда-то сверху так хорошо знакомый мне голос. – Держись за него крепче.
   Кустарник и выступы коры мешали мне рассмотреть, что же именно происходит на тропе. Один из разбойников сорвался вниз и повис, вцепившись обеими руками за стебли иглицы. Второй взвыл: «Ой, не надо! Ой, сдаюсь!» Те двое, что выполняли роль носильщиков, оказать сопротивление не могли – для этого требовалось сначала хотя бы избавиться от мешков, а Шатун, грозный и беспощадный, уже нависал над ними. Заставив разбойников присесть (для чего пришлось слегка расписать ножом их рожи), он дотянулся до косоротого, всеми способами в этот момент пытавшегося избавиться от Головастика.
   – Что с ним сделать? – спросил Шатун. – Заколоть?
   – Надо бы, – ответил Головастик. – Да только он, бурдюк дырявый, меня не отпустит. Вместе полетим.
   – Не беда. – Шатун приставил лезвие ножа к горлу разбойника. – Сейчас я его к дереву приколю. Пусть висит себе.
   – Зачем же, братец, меня приколачивать? Я твоего дружка не трогал. Он на меня первый полез. – Косоротый бережно поставил Головастика на тропу рядом с собой. – Сам пристал, а я, значит, виноват!
   – Ты мне, падаль вонючая, чуть глаз не выдавил. – Головастик кулаком врезал разбойнику по скуле, крепкой и широкой, как булыжник.
   – Подумаешь, глаз. – Тот даже не поморщился. – Если желание есть, можешь мой выдавить. И будем квиты.
   – Бросай бич, – приказал Шатун. – И вперед.
   – Вперед, так вперед, – охотно согласился косоротый. – Разве я, братцы, спорю. А вот бича жалко. Этим бичом я немало служивых побил.
   – Бросай, он тебе не скоро пригодится.
   После этого вся кавалькада тронулась вверх. Разбойники, охая, впереди, мы – ликуя, сзади.
   – Вовремя ты успел, – сказал я, хлопнув Шатуна по спине.
   – Я давно за вами сверху наблюдал. Видел, как вы по мосту карабкались. А уж когда разбойников приметил, сразу начал спускаться.
   – Как же тебе удалось спастись?
   – Спастись? Я не собирался помирать. Помнишь ту дырку в потолке, из которой свет падал? Я недаром под ней встал. Туда меня поток и забросил. Правда, где-то на середине норы я застрял, но сок скоро схлынул. Видишь, до сих пор ко мне мухи липнут. Потом принялся вверх карабкаться. Ничего сложного: в одну стенку спиной упираешься, в другую ногами. Кое-где упоры для рук пришлось нарезать. Так и выбрался. Не в первый раз.
   – По такому случаю не мешало бы и по глотку браги пропустить, – высказался Головастик.
   – Я бы и от сухой корки не отказался, – буркнул Яган.
   – Действительно, поесть надо бы, – согласился я, вспомнив, что уже почти сутки даже маковой росинки во рту не держал.
   – Эй, – крикнул Шатун разбойникам, – у вас жратва найдется?
   – Откуда? Мы сами голодные. Разве у кормильцев что-нибудь хорошего награбишь?
   – А в мешках у вас что?
   – Девки.
   – Зачем они вам?
   – Так, на всякий случай прихватили. Может, сменяем на что-нибудь путное. Говорят, девки сейчас в цене. Хотите, одну вам уступим.
   – Ты шагай пока. После разберемся.
   Так мало-помалу, где опираясь только на кончики пальцев, где Ступая на всю подошву, а где карабкаясь по-обезьяньи, мы приближались к крутопутью, характерный шум которого – брань мужчин, причитания женщин, визг детей, команды Служивых – уже доносился до нашего слуха. Разбойники беспокойно оглядывались на нас и перекидывались между собой короткими, малопонятными для непосвященных словечками. При всем моем презрении к этим людям, нельзя было не восхищаться легкостью и целесообразностью их движений. Даже тяжелые мешки ничуть не мешали разбойникам.
   Наконец мы все выбрались на довольно широкий карниз. Здесь можно было не только передохнуть, но даже и вздремнуть, не опасаясь, что первый же порыв ветра сбросит тебя в пропасть.
   – Тут, значит, и разойдемся? – не совсем уверенно спросил атаман, исподлобья глядя на нас.
   – Как хотите, – ответил Шатун. – Мы вас не держим.
   – Ежели желаете, могу вас всех к себе взять. Ты после меня самым главным будешь. При дележке лишнюю долю получишь. Не пожалеешь.
   – Когда в другой раз встретимся, подумаю.
   – Другой раз ты у меня и пикнуть не успеешь. – Атаман убедился в наших мирных намерениях, и это добавило ему смелости.
   – Ну, тогда до встречи. Счастливо грабить.
   – И вам того же, братцы. Встретимся…
   – Мешки оставьте.
   – Что – оба?
   – Оба.
   – Мы, вроде, про один договаривались.
   Шатун только кивнул Головастику, и бич оглушительно щелкнул возле головы ближайшего из носильщиков, едва не задев висок.
   Второй оказался более упрямым – свой мешок он выпустил только после того, как лишился мочки уха. Скрылись разбойники быстро, без пререканий и напрасных угроз. Только атаман, уходивший последним, оглянулся через плечо, и не было в этом взгляде ни страха, ни злобы, а только снисходительное презрение. Точно так же, наверное, он смотрел бы на наши агонизирующие трупы.
   – Как думаешь, вернутся они? – спросил Яган.
   – Вполне возможно, – сказал Головастик. – Народ это такой, что обид не прощает. И долги старается сразу отдавать. А троп тут разбойничьих немало. Боюсь, как бы не обошли они нас. Слышишь, Шатун, что я говорю?
   – Слышу. Нам главное до крутопутья добраться. Там затеряемся. Да и не сунутся сейчас разбойники к крутопутью.
   – А с мешками что делать?
   – Развяжи.
   Головастик распустил горловины мешков, и из них, недовольно щурясь, показались заспанные, чумазые мордашки. Оказывается, на протяжении всего этого опасного пути пленницы преспокойно дрыхли.
   – Это вы нас, что ли, украли? – сказала одна из девиц, протирая глаза. – Тогда есть давайте.
   – И браги, – захныкала другая.
   – Откуда мы вам еду возьмем, не видите разве, дуры, что у нас руки пустые.
   – Сам дурак! Зачем тогда крал? Если крадут, значит, на продажу. А кому мы нужны худые?
   – Вот что, вылазьте из мешков и чешите на крутопутье. Еще успеете своих догнать.
   – Ишь ты какой – бегите! – Первая из девиц показала нам язык. – Что мы забыли на крутопутье? Нашу деревню на Голодрань переселяют. Там недавно мор был. Значит, ни еды, ни женихов там нет. Не хотим мы туда. В хорошее место нас несите.
   – Найдете вы себе еще женихов, – примирительно сказал Головастик. – Молодые. Гладкие. Нас на свадьбу позовете.
   – Как же, – крикнула та из девиц, что просила браги. – Наших женихов давно в войско позабирали! А тебе, жаба, не о свадьбе надо думать, а о Прорве.
   – Ну все! – сказал Головастик, бесцеремонно вытряхивая ее из мешка. – Пока бича не попробовали, улепетывайте!
   – Дураки вы, дядечки, – захохотали они, убегая не в сторону крутопутья, а совсем в другом направлении. – Ох, дураки!
   – Действительно, дураки, – задумчиво сказал Яган, глядя вслед их легким, стройным фигуркам.
   – Пойдем или вначале отдохнем немного? – спросил я у Шатуна, который не участвовал, в пререканиях с девицами, а все время внимательно к чему-то прислушивался.
   – Надо идти, – ответил он. – Слышите?
   Мне и в самом деле показалось, что с той стороны, куда ушли разбойники, донесся едва различимый вскрик. Потом какой-то невидимый для нас предмет, ударяясь о выступы коры, полетел вниз.
   – Разбойники возвращаются, – высказался Яган.
   – Ну, это вряд ли. Разбойников нам бояться нечего. По крайней мере, тех, с которыми разминулись. Но кто-то идет за нами.
   – А кто именно?
   – Пока не знаю. Думаю, что через день-два это выяснится.
 
   К крутопутью мы подобрались под вечер, когда бдительность служивых должна была притупиться от усталости и обильных возлияний.
   Крутопутье – достаточно сложное инженерное сооружение, состоящее из целой системы вырубленных в дереве лестниц, крытых галерей и наклонных тоннелей. Крутопутье серпантином обвивает каждый занебник от корней до вершины, на каждом из ветвяков соединяясь с ровнягой. В отличие от разбойничьих троп, по крутопутью можно без труда двигаться во встречных направлениях.
   В случае войны такую дорогу несложно разрушить, что нередко и проделывается как защищающейся, так и нападающей сторонами. Вообще-то я сочувствую местным Ганнибалам. Для того, чтобы воевать на Вершени, необходимо совершенно особое стратегическое чутье. Атаки здесь можно ожидать не только с фронта, флангов и тыла, но также сверху и даже снизу. Для того, чтобы окружить противника, его следует брать не в «кольцо», а в «шар».
   Крутопутье пустует редко. Местное население чрезвычайно мобильно. В этом качестве они не уступают даже саранче. Что гонит их с занебника на занебник, с ветвяка на ветвяк? Война, мор, голод, привычка к кочевой жизни? Урожай собирает совсем не тот, кто его сажал. Названия деревушек меняются несколько раз в году. Никто не помнит место своего рождения. Никто не знает, где испустит последний вздох.
   Нынешний день не составлял исключения. Насколько хватало взгляда, по крутопутью цепочками карабкались мужики со скарбом и бабы с детьми. Среди кормильцев, как всегда, хватало и бродяг, и контрабандистов, и дезертиров, которых должны были переловить на первой же заставе, но почему-то так никогда и не могли выловить до конца. Все это напоминало упорную, бессмысленную суету муравьев-листорезов.
   Мешки, плотно набитые травой, мы взвалили на Шатуна. Его нож я спрятал под плащом. Головастик прикинулся дурачком, Яган – отставным служивым-инвалидом. Довольно бесцеремонно вклинившись в колонну кормильцев, мы вначале посеяли среди них если не панику, то сильное беспокойство. Однако убедившись, что на разбойников наша компания не похожа, те сразу успокоились и даже коситься перестали. Идут люди куда-то и пусть себе идут. Значит, надо им. Если что, мы их на посту служивым сдадим. А может, и не сдадим. Там видно будет. Лишнее любопытство оно, как известно, сильно жизнь укорачивает.
   Головастик попытался было завести с попутчиками разговор, но отвечали ему неохотно, а кто-то даже сквернами словами обложил. Дескать, влез нахально, так молчи, пока цел, видали мы таких, чуть что, и в Прорву загремишь.
   Между тем огромная масса ветвяка медленно надвигалась на нас сверху, заслоняя, как необъятная крыша, все небо. До пересечения с ровнягой оставалось всего несколько тысяч ступеней, а там нас ждала весьма неприятная процедура – нечто среднее между таможенным досмотром и тюремным шмоном. Заставы отсюда еще не было видно, но монотонные, сиплые крики служивых уже доносились до нас: «Сбавь шаг! Не напирай! Разбейся по парам! Какая деревня? Где староста? А ну-ка, живо его сюда!»
   Кормильцы, ворча и толкаясь, стали перестраиваться в колонну по два. Шатун, как бы придавленный мешками, склонился так низко, что и лица его нельзя было рассмотреть. Головастик подхватил под руки чье-то орущее дитя. Яган, как за талисман, ухватился за свои трусы.
   – Что делать будем? – шепотом осведомился я у друзей. – Выдадут нас, душой чую. Смотрите, косятся как.
   – Надо бы со старостой столковаться, – сказал Головастик. – Если он за нас поручится, тогда проскочим.
   – Ну, так зови его.
   – Как же, послушает он меня. Пусть Яган позовет. Его голос больше подходит.
   – Старосту ко мне! – с готовностью гаркнул Яган. И действительно – получилось это у него весьма убедительно.
   Тощий мужик с вдавленной грудью протолкался сквозь плотно сбившиеся ряды и окинул нашу четверку оценивающим взглядом.
   – Ну, чего орете? Что надо?
   – Как только служивые начнут твою деревню пропускать, скажешь, что мы с вами идем.
   – И не собираюсь даже, – ухмыльнулся староста. – С какой стати мне врать?
   – Скажешь, – пригрозил Яган. – Иначе кишки из тебя выпустим. Видишь, у нас нож имеется. Железный. Учти, нам терять нечего.
   – Мне мои кишки давно уже без надобности. Ты меня кишками не пугай, пуганый я.
   – Я тебя не собираюсь пугать, братец, – сменил тактику Яган. – Выручи! А мы за это тебе добром заплатим. – Он выразительно похлопал рукой по мешку.
   – И что там такое у вас?
   – Говорить боюсь, чтобы не услышал кто чужой. Но тебе, братец, до конца жизни хватит. Лишь бы служивые не отобрали.
   – Это другой разговор, – буркнул староста. – Через заставу идите, так и быть. Препятствовать не буду. Ну, а дальше нам не по дороге. Немедля Отваливайте куда-нибудь. Народ вы лихой, сразу видно. Мне такие в деревне не нужны.
   Застава была, как застава, я таких уже немало повидал: узкий проход в заграждениях из колючего кустарника, жидкий строй уже порядочно осоловевших служивых, мимо которого все мы должны проследовать, небольшая кучка реквизированного барахла, запах пота, браги, прокисшей каши. Новобранцы обшаривали поклажу, старослужащие принимали у них добычу, десятники высматривали в толпе всяких подозрительных личностей. Полусотенный с тусклыми знаками различия на истрепанных трусах проводил окончательную сортировку кормильцев. Наш староста не без достоинства, но с должным почтением приблизился к нему.
   – Твои? – полусотенный указал на первую пару в нашей колонне.
   – Мои.
   И пошло-поехало: «Твои? – Мои. Твои? – Мои».
   В пятом ряду шагал здоровенный мужик, почти на голову выше любого из служивых.
   – Твой? – деланно удивился полусотенный.
   – Мой.
   – Какой же он твой? Это дезертир! В сторону его, ребята!
   – Какой же он дезертир! Хоть у кого спросите! Племянник он мне! – Староста с досады даже сплюнул, но верзилу уже втащили в толпу служивых.