Брайдер Юрий Михайлович. Евангелие от Тимофея

   – Сами виноваты, – вздохнул Головастик.
   – А ты больше всех.
   – Если тебе от этого легче, считай, что так.
   Затем наступила тягостная тишина. Было слышно, как за стеной прохаживался часовой, а где-то невдалеке, скорее всего на заставе, костяная дудка созывала служивых на обед.
   – Нож, – прошептал Шатун мне на ухо. – Нож у тебя?
   Тут только я догадался, что это за железка царапает мне живот при самом легком движении. Конечно, нож был при мне. Куда ему еще деваться? Не в обычаях служивых обыскивать пленников, все имущество здесь носят на виду – вокруг пояса, на шее, в крайнем случае, в заплечном мешке. Мой плащ люди Вершени воспринимают не как одежду, а, скорее, как огромный бинт, скрывающий от посторонних глаз хилое, изуродованное неведомой болезнью тело.
   – У меня, – тоже шепотом ответил я. – Вот только не представляю, как мы сумеем его достать.
   – Придется постараться, если жизнь дорога.
   Отталкиваясь одними только ягодицами, мы кое-как выбрались на середину хижины. Там Шатун опрокинулся на спину и попробовал зубами вытащить палку, сковывающую мои движения. Однако ничего из этого не вышло, очень уж плотно та сидела. Опять приняв сидячую позу и расположившись справа от меня. Шатун принялся дергать проклятую палку пальцами (руки наши были связаны только в запястьях, поэтому кисти имели кое-какую свободу), но снова безуспешно. Тогда по совету Головастика мы легли на спину валетом, так что голова Шатуна оказалась на моем плече. До хруста вывернув шею, он с третьей или с четвертой попытки все же сумел ухватить губами шнурок от ножа. Я помогал ему, как мог: крутил головой, дергал плечом, даже подталкивал нож мышцами живота. Не знаю, на что именно были похожи наши конвульсии со стороны, однако с их помощью мы добились своего – вскоре нож, матово отсвечивая, уже лежал на полу хижины. Немного передохнув, Шатун взял его зубами за рукоятку, а я подставил связанные запястья под лезвие. Трудно сказать, что пострадало в большей степени, веревки или моя кожа. К счастью, вены и сухожилия остались целы. Едва только мои освободившиеся руки упали вдоль тела, как палка сама вывалилась из подколенных сгибов. Какое это, оказывается, счастье – возможность вытянуть ноги! Через полчаса все узники, кроме старосты, были освобождены от пут.
   Остовом нашей хижины служили четыре живых дерева, расположенных квадратом. К их стволам были привязаны щиты из толстых жердей, а сверху прилажена плетеная конусообразная крыша. Все сооружение было густо обмазано смолой, давно отвердевшей и прочной, как эпоксидный клей. Однако кое-где между жердями имелись щели, и к одной из них приник сейчас Шатун.
   – Деревня пуста, – сообщил он. – На ровняге тоже никого не видно. У дверей сидит служивый, похоже, дремлет. Второй разгуливает вокруг… Ну, как будем отсюда выбираться?
   – Разберем крышу, – недолго думая, предложил Яган.
   – Заметят. Тот, второй, все время сюда поглядывает.
   – Давай орать, как будто у нас что-то случилось, – сказал Головастик. – Служивый придет посмотреть, в чем тут дело, а мы его и сцапаем. А уж потом и со вторым как-нибудь разберемся.
   – Вряд ли. Зачем ему сюда соваться. За нашу жизнь он не отвечает. Ему главное, чтобы потом счет сошелся. Шесть голов принял, шесть сдал.
   – Вот если бы темно было… – вздохнул я.
   – До темноты нам не дожить. Уж если они собираются допрос по всей строгости учинять, значит, все жилы вытянут… А кто это там, интересно, идет? – Шатун весь напрягся, как перед схваткой. – Кажется, нам повезло. Воду сюда тащат. Боятся, как бы мы не подохли до допроса.
   Я тоже заглянул в щель и увидел, что к жилищу неторопливо приближается пожилой колченогий кормилец с бадьей на плече. Конечно же, вода предназначалась нам – из такой грязной посудины служивых поить не будут.
   Прогуливающийся в отдалении часовой перекинулся с вновь прибывшим парой слов, заглянул в бадью и рукояткой бича указал в нашу сторону. Затем кормилец исчез из поля моего зрения, но вскоре раздались его приближающиеся шаги. Второй часовой, сбросив дрему, зло заорал:
   – Куда прешь, рухлядь хромая?
   – Воду вот принес. Ведено напоить их.
   – Дождика напьются, когда в Прорву полетят.
   – Начальству виднее.
   – Обед не кончился еще?
   – Уже кончается. Кашу съели, теперь дыни едят.
   – Сменять нас не собираются?
   – Чего не знаю, того не знаю. Мне ведено воду отнести. И сразу назад.
   – Ну ладно… Сейчас открою. Помоги бревно убрать.
   Едва только дверь, скрипнув, приоткрылась на палец, как Шатун толчком распахнул ее настежь, сшиб с ног слабо вякнувшего кормильца и за волосы втащил служивого в хижину. С такой же легкостью опытный огородник выдергивает морковку из грядки. Несколько секунд все мы скопом (кроме хранившего нейтралитет хозяина) возились на полу, затем Шатун со словами: «Проклятье! Бича у него нет!» – бросился наружу.
   Служивый оказался крепким орешком. Я получил кулаком по скуле, Яган ногой в живот, и если бы Головастик не изловчился набросить ему на шею петлю, исход борьбы мог бы сложиться далеко не в нашу сторону.
   Связанного по всем правилам служивого усадили рядом со старостой, а мы сунулись к дверям.
   Шатун и часовой топтались друг против друга на полянке перед хижиной. Позиция, в которой они оказались, в шахматах называется патовой. Шатун, как пращу, вращал над головой привязанный на шнурке нож. Служивый хладнокровно помахивал бичом, кончик которого извивался и плясал наподобие ленты в руках гимнастки-художницы. Стоило Шатуну сделать хотя бы шаг вперед, как бич взвивался вверх и наносил хлесткий удар, вздымавший кучу праха у ног болотника. Сам служивый в атаку не лез, надеясь, очевидно, на скорую подмогу. Заметив в дверях хижины подозрительную суету, он одним ударом загнал всех нас обратно. На стенке остались глубокие царапины, словно следы медвежьих когтей.
   Воспользовавшись краткой заминкой противника. Шатун сунулся было вперед, но бич уже со свистом несся ему навстречу. От первого удара Шатун ловко увернулся, второй заставил его высоко подпрыгнуть, третий – броситься ничком.
   Служивый стегал и стегал, то сверху вниз, то справа налево. Шатун крутился, как змея на горячей сковородке. Бич еще ни разу не задел его, но так долго продолжаться не могло.
   Между тем в хижине, за нашими спинами, происходили события, вольно или невольно определившие в конце концов исход поединка. Хозяин, побуждаемый к деятельности энергичной мимикой старосты, развязал его, и тот сразу бросился к двери. Что он хотел: помочь служивому или просто спасти свою жизнь – так и осталось неизвестным. Бич обвился вокруг его шеи уже на третьем шаге. Такой удар всегда считается смертельным. Падая, староста руками вцепился в бич, а затем, катаясь в агонии у порога хижины, еще и намотал его на себя.
   Ставший безоружным, служивый пустился наутек, однако успел добежать только до ровняги. Всего один раз нож описал сверкающую дугу, и всего один раз вскрикнул служивый.
   – Где кормилец? – спросил Шатун, пучком травы вытирая лезвие. – Тот, что воду приносил?
   – Сбежал, – Головастик растерянно оглянулся по сторонам. – Вон бадья валяется.
   – Плохо дело. Надо удирать.
   Как бы подтверждая его слова, на заставе завыла дудка – ди-ди-ду, ди-ди-ду! Сигнал тревоги повторился еще три раза, и вскоре на него откликнулась другая дудка, как раз в той стороне, куда мы собирались бежать.
   – Хорошо сигналят, – сказал мужичок. – Заслушаешься.
   – А ты разве не идешь с нами? – удивился Головастик.
   – Куда же мне с вами идти? Вы злодеи. А я человек тихий, простой. Опять же, Сухотье скоро. Едой запасаться надо, брагу варить.
   – Прибьют ведь тебя.
   – Может, прибьют, а может, и не прибьют… Виноват я, конечно. Отвечать придется. Да, может, помилуют…
   – Ну и оставайся, дурак!
 
   От крутопутья мы отрезаны, это было понятно всем. Слева и справа простиралась. Прорва. Оставался единственный путь – по ровняге вперед. Но ведь и там тоже воет военная дудка.
   – А тебя действительно Душегубом зовут? – спросил Яган, исподлобья глядя на Шатуна.
   – На Вершени – да.
   – Много раз я про Душегуба слышал, только вот не думал, не гадал, что придется встретиться.
   – Жалеешь?
   – Нет, – ответил Яган. – Нет.
   То, с какой интонацией это было сказано, в других, менее нервных обстоятельствах, несомненно заставило бы меня призадуматься. Но в тот момент, каюсь, я прохлопал ушами.
   С тревогой в душе и с мрачными предчувствиями мы выбрались на ровнягу. Особенно торопиться было некуда. Только что отобедавшие служивые особой прытью не отличаются. Да и впереди нас никто, кроме служивых, не ожидал. Я прикинул в голове некоторые варианты спасения. Если застава на ровняге немногочисленная, можно пробиться – служивые вступают в бой только когда пьяны, когда загнаны в угол или когда имеют подавляющее преимущество в силах. Можно до ночи схорониться в каком-нибудь укромном убежище, но места здесь чересчур людные, десятки глаз наблюдают за нами с плантаций. Лучше всего, конечно, было бы перебраться на ветвяк соседнего занебника, если бы таковой встретился на нашем пути. На Вершени это обычное дело – направленные во все стороны ветвяки соприкасаются, переплетаются и даже срастаются между собой. Но Головастик ничего определенного по этому поводу сказать не мог (у меня вообще создалось впечатление, что он здесь впервые в жизни), а рассмотреть что-либо в тумане, сегодня как назло особенно густом, было совершенно невозможно. Расспрашивать встречных кормильцев тоже не имело смысла. Завидев нашу компанию, они шарахались в сторону. Лишь какой-то нищий калека, не убоявшийся ни ножа Шатуна, ни бича Головастика, увязался за нами. Милостыню он не просил, а требовал. Причем в противном случае обещал нам все мыслимые и немыслимые кары. На добрые слова он не реагировал, на недобрые – тоже. В конце концов нищий отстал, но еще долго раздавались его замысловатые проклятия. Лучшего способа демаскировки нельзя было и придумать.
   Время близилось к полудню, и слева потянуло свежим ветерком, проредившим кое-где завесу тумана. Мы видели кормильцев, копошившихся среди молодых побегов масличной пальмы, пустые деревушки и узкие силуэты наблюдательных мачт, установленных вдоль ровняг в черт знает какие времена. Головастик, изо всех сил старавшийся замолить свои вчерашние грехи, согласился залезть на одну из них. Рисковал он, учитывая ветхость мачты, весьма сильно.
   – По ровняге за нами следом идет целая толпа, человек с полсотни, – проорал он сверху. – Отсюда толком не разглядеть, но, по-моему, это служивые.
   – Далеко?
   – Далековато.
   – А впереди что?
   – Трудно сказать… Очень плохо видно… Кажется, служивые поперек ветвяка расставляют цепь из кормильцев.
   – Густая цепь?
   – Да уж… человек от человека в трех шагах. Отсюда похоже на частокол.
   – Больше ничего не видно?
   – Вижу Феникса. Сидит на мачте, как и я. В тысяче шагов от этого места.
   – Плохая примета, – буркнул Яган.
   – Может, это тот самый? – предположил я. – И чего он к нам привязался?
   – Фениксы не всегда приносят одну только беду, – сказал Шатун. – Не раз бывало, как они спасали людей. Правда, никто из спасенных не был потом этому рад.
   – Странная тварь…
   – Говорят, на всем свете их всего несколько дюжин. Прорицатели знают всех их по именам. Они появились здесь раньше людей, раньше всего живого. Наверное, они бессмертные. Бывает, что кто-то из них начинает стариться – облезает, плохо видит, теряет силу. Тогда этот Феникс исчезает на какой-то срок, а появляется уже помолодевшим.
   – Может, это не Он появляется, а его сынок?
   – Нет, в том-то и дело, что именно он. Прорицатели в этом уверены. Да и откуда у них могут быть дети? Каждый Феникс сам по себе. Никто никогда не видел даже двух штук вместе.
   – А косокрылы им, случайно, не родственники? – поинтересовался Яган. – Уж больно дружно они в Прорве живут.
   – Разве набитое соломой чучело родственник человеку? Возможно, когда-то Фениксы и сотворили косокрылов. Ходят такие слухи. Да только никто не знает, для какой надобности. Может, и сами Фениксы про то давно забыли.
   – Сотворить можно вещь, – с сомнением сказал Яган. – А разве возможно сотворить живую тварь?
   – Нам невозможно. А для Феникса возможно. Он из тебя может и жабу сделать, и кротодава.
   Наш столь интересный разговор прервал Головастик.
   – Куда теперь? – спросил он, спустившись. – Вперед или назад?
   – А ты бы сам куда пошел?
   – Вниз.
   – Вниз? – удивился Яган. – В Прорву, что ли?
   – Нет, в антиподные леса. Разве никто из вас там не бывал?
   Выяснилось, что Яган не бывал и бывать не собирается. Шатун слыхать про такое слыхал, но бывать не бывал. Я не слыхал, не бывал и даже мысль о такой возможности не приходила мне в голову.
   Головастик горячо заверил нас, что ничего сложного в этом нет, способ проверенный. Главное – не торопиться, не трусить и слушаться его советов. А навык скоро придет. Если антиподный лес здесь густой, то и сложностей особых не будет. Ползи себе, как блоха в шевелюре, не забывай только за ветви цепляться, да смотри, куда ноги ставишь. Ну, а если вдруг лес редкий, что бывает не часто, придется попрыгать, но тут уж понадобятся страховочные веревки. Впрочем, тот, кто считает антиподные леса большим злом, чем допрос с пристрастием и последующую казнь, может остаться, силой его вниз никто не потянет. Сам он лично идет.
   – Я тоже, – сообщил Шатун.
   – Согласен, – вздохнул я. – Деваться-то все равно больше некуда.
   – Лучше бы я в колодке остался, – вырвалось у Ягана. – Рубил бы себе потихонечку ветвяк. И выспаться успеешь, и пожрать дадут. А тут каждый день что-то новое. Я за всю жизнь столько страху не натерпелся, как за последние десять дней.
   Что верно, то верно, подумал я. Мне все эти приключения тоже во где! Хорошо мериться силами с судьбой где-то раз в году, устав от рутины и обыденности, но когда вся твоя жизнь превращается в цепь жутких происшествий – это уже слишком.
   – Оставайся, – посоветовал Ягану Головастик. – Дождешься служивых. Привет им передавай. О том, в какую сторону мы подались, расскажешь.
   – Нет, нет, я о вас и слова не скажу.
   – Скажешь, еще как скажешь, – усмехнулся Шатун. – Сначала тебя подвесят за ноги, потом за волосы, а напоследок – за ребро. И пока ты будешь болтаться так, на тебе испробуют все допросные орудия.
   – Уж этого не миновать, – подтвердил Головастик. – Имеется там набор специальных клиньев. Всех размеров. Сперва их забивают тебе в ноздри и уши, потом во все остальные отверстия в теле. А уж напоследок в глотку.
   – Ладно, – Яган осторожно потрогал свое ухо. – Пошли. Была не была. Я уже и как косокрыл в Прорве летал, и как кротодав в ходах рыскал, остается уподобиться шестирукому.
   Сойдя с дороги, мы прямиком через плантации двинулись к ближайшему леску, отмечавшему границу между центральной, наиболее пологой и потому удобной для растениеводства частью ветвяка и крутым склоном, обрывавшимся в Прорву.
 
   Путешествие в антиподных лесах трудно и опасно, но еще труднее и опаснее спуск в этот перевернутый вверх тормашками мир, где небо и твердь поменялись местами, где листья проливают дождь на облака, а корни растений располагаются там, где положено быть макушке. К счастью, местная флора не ориентируется на солнце. Главный источник ее питания не фотосинтез, а живые соки занебника. Поэтому и растет она как придется, то есть чаще всего перпендикулярно поверхности ветвяка. Чем ближе к Прорве, тем больше угол наклона деревьев. Постепенно их стволы принимают горизонтальное положение, затем угол становится уже отрицательным и верхушки все больше склоняются вниз, к далекой, невидимой отсюда поверхности земли. Пользуясь этим обстоятельством (а также своей собственной смелостью и ловкостью), ветвяк можно обойти по окружности, было бы только желание. Наша задача выглядела попроще – пройти антиподными лесами несколько тысяч метров, чтобы оказаться в конце концов далеко за спинами заградительной цепи.
   Слова Головастика сбывались: нам действительно пришлось уподобиться блохам, копошащимся в густой и буйной зеленой шевелюре. Жаль только, что мы не обладали ни цепкостью, ни врожденной сноровкой этих малопочтенных паразитов. Сначала, хватаясь за все, что придется, мы прыгали со ствола на ствол, все ниже и ниже, а потом, когда серая пустота уже разверзлась под нашими ногами, двинулись вперед по переплетению ветвей. Выглядело это так: Головастик высматривал самый крепкий из направленных в нужном направлении суков, долго и тщательно проверял его на прочность, после чего, придерживаясь за лианы, в изобилии свисавшие вокруг, перебирался на такой же сук соседнего дерева. За ним по очереди следовали мы. Короткий отдых и снова рывок на десять-пятнадцать шагов. Иногда прямой дороги не было и приходилось искать обходные пути. Таким образом за час преодолевали около сотни метров. Раньше во всех наших предприятиях, кроме разве что попоек и горлодрания, я обычно делил с Головастиком последние места. Теперь же самым слабым в четверке оказался я. От постоянного напряжения немели руки, тряслись ноги, кружилась голова.
   Неужели это когда-нибудь кончится, в отчаянии думал я, глядя на проплывающие внизу смутные тени косокрылов. Сейчас, кажется, меня устроил бы любой конец. Мгновенная смерть представлялась желанным избавлением от бесконечной муки.
   Время от времени Головастик напоминал, чтобы мы повнимательнее присматривались к лианам. Среди них есть и такие, которые выделяют чрезвычайно липкий сок. Самые опасные хищники антиподных лесов – шестирукие – нередко используют их как ловчие сети. И действительно – несколько раз я замечал, что обычная с виду лиана облеплена всякой дохлой и полудохлой живностью, нередко довольно крупной.
   Уже в сумерках, когда каждый неосторожный шаг мог обернуться суицидальным актом, Головастик подал команду остановиться.
   – Выбирайте себе место поудобнее, – сказал он, усевшись верхом на толстой ветви, спиной к древесному стволу. – Только обязательно привяжитесь. Шатун, отрежь каждому по куску лианы. Вот только боюсь, долго спать не придется. После полуночи может выпасть жгучая роса? Сейчас, правда, она уже не такая обильная, как в середине Мочила. Хоть и не вредно, но неприятно.
   Хорошо хоть, спать придется не на пустой желудок. На всем нашем пути не ощущалось недостатка в дарах природы, тем более, что дикорастущие фрукты на Вершени превосходили культурные как размерами, так и вкусом.
   Обильная еда несколько приободрила меня, свежий ветер прочистил головушку, а с потом вышли остатки той гадости, которой я так неосмотрительно накачался накануне. Несмотря на усталость, чувствовал себя я довольно прилично.
   – Служивые, верно, обыскались нас, – сказал Головастик.
   – Должно быть, совсем с ног сбились, – согласился Яган. – Полусотенному за наш побег большие неприятности грозят. Тут хочешь – не хочешь, а каждый куст обшаришь.
   – А не догадаются они, что мы здесь? – спросил я.
   – Догадаться, может, и догадаются, да спуститься не посмеют. Особенно ночью. Попробуй отыщи нас в такой чащобе.
   – Ну, а если, предположим, они нас наверху будут ждать? Выставят по всему ветвяку оцепление дней на десять.
   – Значит, нам придется здесь одиннадцать дней просидеть.
   – Откуда же мы про это будем знать?
   – А это уж как повезет, – зевнул Головастик. – Кто кого перетерпит. Но чем позже мы отсюда уйдем, тем лучше.
   – Слушайте, – я оглянулся по сторонам. – Да ведь здесь жить можно. Проложить подвесные дороги. Вместо хижин пещеры в дереве вырубить. Еды хватает. Растения тут куда урожайнее, чем наверху. Многих я раньше даже не встречал. Роса, правда, хлопот прибавляет, но и это не страшно. Может, вы шестируких боитесь?
   – Еще чего! – фыркнул Яган. – Шестируких! Если понадобится, мы их быстро изведем. Просто ни к чему это. На Вершени Свободного места вдоволь. Сколько ветвяков пустует. Война ведь идет. Людей и так не хватает.
   – Когда вы с нами воюете, это понятно, – вступил в разговор Шатун. – Мы Настоящий Язык не знаем. Письмена не чтим, живем, как привыкли, а не так, как вам хочется. А между собой вы чего не поделили? Один день с нами бьетесь, другой – с соседями.
   – Если ты Письмена не чтишь, то и не поймешь ничего. Как я тебе это объясню, дикарю?
   – Зато на Вершени их все народы чтят. А как сойдетесь где-нибудь на порубежном ветвяке, то в Прорву, как из дырявого мешка, сыплетесь.
   – В Письменах каждое слово значение имеет. Великое значение! Ничего мудрее их нет на свете. У нас Письмена настоящие. А у других ненастоящие. Хотя, бывает, одинаковые слова и попадаются. Но толкуют их Отступники совсем иначе.
   – Ну и что из того?
   – Что из того? – Яган готов был взорваться. – Это, по-твоему, что такое? – он протянул вперед руку.
   – Рука.
   – А я скажу, что не рука это, а нога. Прав я буду или нет?
   – Да говори, что хочешь. Народ из-за этого зачем губить?
   – Один раз можно стерпеть! Ну два! Но не двести двадцать два.
   Если они наши Письмена настоящими не признают, выходит, мы лжецы?
   – А вы возьмите да признайте их Письмена. Вот и помиритесь.
   – Подделку признать! – чуть не взвыл Яган. – Мой дед за это жизнь положил, отец калекой стал, а я признаю! Как только язык у тебя поворачивается такое говорить! Пожалеешь ты когда-нибудь о своих словах, ох, пожалеешь!
   – Ладно, не ори на всю Прорву! – оборвал его Шатун. – Всех зверей, наверное, распугал. Спи. А кто из нас о чем пожалеет, время покажет.
   – Я замечаю, мы перенимаем друг у друга вредные привычки, – рассудительно сказал Головастик. – Шатун стал разговорчив, как Яган, а Яган, вспыльчив, как я. Успокойтесь, друзья. Не забывайте, что сегодня нас едва-едва не казнили. Но мы живы, и это уже приятно.
 
   Сон, конечно, штука хорошая, но попробуй засни спокойно, если тебя в любой момент могут окатить чем-нибудь похуже кипятка. Промучившись в ожидании неприятностей первую половину ночи, я задремал только после того, как в листве зашуршали мелкие зверюшки. Их появление означало, что жгучей росы сегодня можно не опасаться. Хотя наверху не было заметно никаких сезонных изменений, антиподные леса уже перерождались в преддверии приближающегося Сухотья.
   Разбудил меня жуткий, пронзительный вопль – голос охотящегося куцелапа. Если бы не лиановая лонжа, я наверняка не удержался бы на своем хлипком ложе. Впрочем, треск ломающихся веток и быстро удаляющийся человеческий вскрик означали, что кому-то повезло значительно меньше.
   Шатун вновь испустил свой пугающий клич. Возможно, именно такими звуками некогда поднимали мертвых и разрушали стены.
   – Нас окружают! – кричал он. – Трясите ветки! Трясите! Ни в коем случае не отвязывайтесь!
   Как будто буря обрушилась на приютившие нас деревья. Еще не осознав до конца, что же это такое опять случилось, мы принялись изо всех сил трясти и раскачивать ветки – те, на которых сидели, и те, до которых могли дотянуться. Еще два или три тела, словно перезревшие плоды, сорвались в Прорву. В предрассветном сумраке я уже различал фигуры служивых, подбирающиеся к нам со всех сторон. И хотя числом они значительно превосходили наш отряд, положение их было незавидно. Сражение в нависшей над бездной гуще антиподных лесов имеет свою логику, согласно которой положение защищающихся куда предпочтительнее положения нападающих. Мы надежно привязаны, а они вынуждены карабкаться по шатким веткам. Наши руки свободны, их – заняты поисками опоры. Да и бичи-самобои совершенно бесполезны в этом переплетении веток и лиан. Первого из подобравшихся к нам служивого Шатун без труда спихнул в пустоту, второго ткнул ножом, третий, не удержав равновесия, сорвался сам.
   – Прочь, безумцы! – крикнул Головастик, прикрывавший нас с тыла. – Прочь, если жить хотите!
   – Как бы не так! – подал голос полусотенный, державшийся, впрочем, от нас подальше. – Без вас нам не с руки возвращаться. Казнят. Драться будем до последнего, будьте уверены. Если не одолеем вас сразу, то и уйти не дадим. Сколько вы так продержитесь – день, два? А жратва кончится, что делать будете? Спать мы вам тоже не дадим. Измором возьмем.
   – Это мы еще посмотрим, – огрызнулся Головастик.
   – Посмотрим, – согласился полусотенный. – Если только гляделки ваши при вас останутся. Да ведь только мы и договориться можем… По-хорошему.
   – Ну-ну, интересно!
   – Вы, трое, нам без нужды. Можете своей дорогой идти. А вот болотника отдайте. Сами свяжите и отдайте. В крайнем случае оглушите.
   – Шатун, тебе как лучше? – прикинулся дурачком Головастик. – Связать или оглушить?
   – Все едино, – отозвался Шатун.
   – Договорились! – объявил Головастик полусотенному. – Иди сюда! Подержишь его, пока я вязать буду.
   – Значит, добром не хотите… Тогда можете с жизнью прощаться. Вперед, братцы! Всем отличившимся по бадье браги!
   Повинуясь приказу (правда, не весьма охотно), служивые сунулись в новую атаку, которая сошла на нет уже через несколько минут, когда выяснилось, что по крайней мере двоим из них уже никогда в жизни не побаловаться брагой. Урон, нанесенный нам, ограничивался подбитым глазом Ягана и моим вывихнутым мизинцем.
   – Что же вы, подлецы, делаете! – плаксивым голосом сказал полусотенный, видя позор своего войска. – Из-за какого-то паршивого болотника своих братьев убиваете!