Брэдбери Рэй Дуглас. Библиотека современной фантастики. Том 3. Рэй Брэдбери

   — Мы ходим босиком.
   — Что я слышу? — воззвал Ван Пленк к небесам. — На Марсе живот одна неотесанная деревенщина? Вот что, Джо, уж это наша забота. Мы всех застыдим, перестанут шлепать босиком. А тогда и сапожный крем пригодится!
   — А-а…
   Ван Пленк хлопнул Эттила по плечу.
   — Стало быть, заметано? Ты — технический директор моего фильма, идет? Для начала получаешь двести долларов в неделю, а там дойдет и до пяти сотен. Что скажешь?
   — Меня тошнит, — сказал Эттил. От выпитого коктейля он весь посинел.
   — Э, прошу прощенья. Я не знал, что тебя так заберет. Выйдем-ка на воздух.
   На свежем воздухе Эттилу стало полегче.
   — Так вот почему Земля нас так встретила? — спросил он и покачнулся.
   — Ясно, сынок. Унас на Земле только дай случай честно заработать, ради доллара всякий расстарается. Покупатель всегда прав. Ты на меня не обижайся. Вот моя карточка. Завтра в девять утра приезжай в Голливуд на студию. Тебе покажут твой кабинет. Я приеду в одиннадцать, тогда потолкуем. Ровно в девять, смотри не опаздывай. У нас порядок строгий.
   — А почему?
   — Чудак ты, Галлахер! Но ты мне нравишься. Спокойной ночи. Счастливого вторжения!
   Автомобиль отъехал.
   Эттил поглядел ему вслед, поморгал растерянно. Потом потер лоб ладонью и медленно вошел по улице к стоянке марсиан.
   — Как же теперь быть? — вслух спросил он себя.
   Ракеты безмолвно поблескивали в лунном свете. Издали, из города доносился гул — там буйно веселились. В походном лазарете хлопотали врачи: с одним молодым марсианином случился тяжкий нервный припадок; судя по воплям больного, он чересчур всего нагляделся, чересчур много выпил, слишком много наслушался песен из красно-желтых ящичков в разных местах, где люди пьют, и за ним без конца гонялась от столика к столику какая-то женщина, огромная, как слониха. Опять и опять он бормотал:
   — Дышать нечем… заманили, раздавили…
   Понемногу всхлипывания затихли. Эттил вышел из густой тени и направился к кораблям, надо было пересечь широкую дорогу. Вдалеке вповалку валялись пьяные часовые. Он прислушался. Из огромного города смутно долетали музыка, автомобильные гудки, вой сирен. А ему чудились еще и другие звуки: приглушенно урчат машинки в барах, готовят солодовый напиток, от которого воины обрастут жирком, станут ленивыми и беспамятными; в пещерах кино вкрадчивые голоса убаюкивают марсиан, нагоняют крепкий-крепкий сон — от него так уже никогда и не очнешься, не отрезвеешь до конца дней.
   Пройдет год — и сколько марсиан умрет от цирроза печени, от камней а почках, от высокого кровяного давления? А сколько покончат с собой?
   Эттил стоял посреди пустынной дороги. За два квартала из-за угла вывернулась машина и понеслась прямо на него.
   Перед ним выбор: остаться на Земле, поступить на службу в киностудию, числиться консультантом, являться по утрам минута в минуту и начать понемногу поддакивать шефу: да, мол, конечно, бывала на Марсе жестокая резня; да, наши женщины — высокие и белокурые; да, у нас есть разные племена и у каждого свои пляски и жертвоприношения, да, да, да. А можно сейчас же пойти и залезть в ракету и одному вернуться на Марс.
   — А что будет через год? — сказал он вслух.
   На Марсе откроют Ночной Клуб Голубого канала. И Казано Древнего города. Да, в самом сердце марсианского Древнего города устроят игорный притон! И во всех старинных городах пойдут кружить и перемигиваться неоновые огни реклам, и шумные компании затеют веселье на дедовских могилах — да, не миновать.
   Но час еще не пробил. Через несколько дней он будет дома. Тилла и сын ждут его, и можно напоследок еще несколько лет пожить тихо и мирно — дышать свежим ветром, сидеть с женой на берегу канала и читать милые книги, порой пригубить тонкого легкого вина, мирно побеседовать — то недолгое время, что еще остается им, пока с неба не свалится неоновое безумие.
   А потом, быть может, они с Тиллой найдут убежище в синих горах, будут скрываться там еще год–другой, пока и туда не нагрянут туристы и не начнут Щелкать затворами фотоаппаратов и восторгаться — ах, какой дивный вид!
   Он уже точно знал, что скажет Тилле:
   — Война — ужасная вещь, но мир подчас может быть куда страшнее.
   Он стоял посреди широкой пустынной дороги.
   Обернулся — и без малейшего удивления увидел: прямо на него мчится машина, а в ней полно орущих подростков. Эти мальчишки и девчонки лет по шестнадцати, не больше, гонят открытую машину так, что ее мотает и кидает из стороны в сторону. И указывают на него пальцами и истошно вопят. Мотор ревет все громче. Скорость — шестьдесят миль в час.
   Эттил кинулся бежать. Машина настигала.
   Да, да, устало подумал он. Как странно, как печально… и рев и грохот… точь-в-точь бетономешалка.

УРОЧНЫЙ ЧАС

   Ох, и весело будет! Вот это игра! Сто лет такого не было! Детишки с криком носятся взад и вперед по лужайкам, то схватятся за руки, то бегают кругами, влезают на деревья, хохочут во все горло. В небе пролетают ракеты, по улицам скользят проворные машины, но детвора поглощена игрой. Такая потеха, такой восторг, столько визга и суеты!
   Мышка вбежала в дом, чумазая и вся в поту. Для семи лет она была горластая и крепкая и отличалась на редкость твердым характером. Миссис Моррис и оглянуться не успела, а дочь уже с грохотом выдвигала ящики и сыпала в большой мешок кастрюльки и разную утварь.
   — О господи, Мышка, что это творится?
   — Мы играем! Очень интересно! — запыхавшись, вся красная отозвалась Мышка.
   — Посиди минутку, передохни, — посоветовала мать.
   — Не, я не устала. Мам, можно, я все это возьму?
   — Только не продырявь кастрюли, — сказала миссис Моррис.
   — Спасибо, спасибо! — закричала Мышка и сорвалась с места, как ракета.
   — А что у вас за игра? — окликнула мать, глядя ей вслед.
   — Вторжение! — на бегу бросила Мышка.
   Хлопнула дверь.
   По всей улице дети тащили из дому ножи, вилки, консервные ножи, а то и кочергу или кусок старой печной трубы.
   Любопытно, что волнение и суматоха охватили только младших. Старшие, начиная лет с десяти, смотрели на все это свысока и уходили гулять подальше или с достоинством играли в прятки и с мелюзгой не связывались.
   Тем временем отцы и матери разъезжали взад и вперед в сверкающих хромированных машинах. В дома приходили мастера — починить вакуумный лифт, наладить подмигивающий телевизор или задуривший продуктопровод. Взрослые мимоходом поглядывали на озабоченное молодое поколение, завидовали неуемной энергии разыгравшихся малышей, снисходительно улыбались их буйным забавам и сами, пожалуй, были бы не прочь позабавиться е детишками, да солидному человеку это не пристало…
   — Эту, эту и еще эту, — командовала Мышка, и ребята выкладывали перед ней разнокалиберные ложка, штопоры и отвертки.. — Это давал сюда, а это туда. Не так! Вот сюда, неумеха! Так. Теперь не мешайся, я приделаю эту штуку, — она прикусила кончик языка я озабоченно наморщила лоб. — Вот так. Понятие?
   — Ага-а! — завопили ребята.
   Подбежал двенадцатилетний Джозеф Коннорс.
   — Уходи! — без обиняков заявила Мышка.
   — Я хочу с вами играть, — сказал Джозеф.
   — Нельзя! — отрезала она.
   — Почему это?
   — Ты будешь насмехаться.
   — Честное слово, не буду.
   — Нет уж. Знаем мы тебя. Уходи, а то поколотим.
   Подкатил на автоматических коньках еще один двенадцатилетний.
   — Эй, Джо! Брось ты этих младенцев. Пошли!
   Джозефу явно не хотелось уходить, он повторил не без грусти:
   — А я хочу с вами.
   — Ты старый, — решительно возразила Мышка.
   — Не такой уж я старый, — резонно сказал Джо.
   — Ты только будешь смеяться и испортишь все вторжение.
   Мальчик на автоматических коньках громко, презрительно фыркнул.
   — Пошли, Джо! Ну их! Все еще в сказки играют!
   Джозеф поплелся прочь. И пока не завернул за угол, все оглядывался.
   А Мышка опять захлопотала. При помощи своего разномастного инструмента она сооружала непонятный аппарат. Сунула другой девочке тетрадку и карандаш, и та под ее диктовку выводила какие-то каракули. Жарко грело солнце, голоса девочек то звенели, то затихали.
   А вокруг гудел город. Вдоль улиц мирно зеленели деревья. Только ветер не признавал тишины и покоя и все метался но городу, по полям, по всей стране. В тысяче других городов были такие же деревья, и дети, и улицы, и деловые люди в тихих солидных кабинетах что-то говорили в диктофон или следили за экранами телевизоров. Синее небо серебряными иглами прошивали ракеты. Везде и во всем ощущалось спокойное довольство и уверенность, люди привыкли к миру и не сомневались: их больше не ждет никакая беда. На всей земле люди были дружны и едины. Все народы в равной мере владели надежным оружием. Давно уже достигнуто было идеальное равновесие сил. Человечество больше не знало ни предателей, ни несчастных, ни недовольных, а потому не тревожилось о завтрашнем дне. И сейчас полмира купалось в солнечных лучах, и дремала, пригревшись, листва деревьев.
   Миссис Моррис выглянула из окна второго этажа.
   Дети. Она поглядела на них и покачала головой. Что ж, они с аппетитом поужинают, сладко уснут и в понедельник пойдут в школу. Крепкие, здоровые. Она прислушалась.
   Подле розового куста Мышка что-то озабоченно говорит… а кому? Там никого нет.
   Странный народ дети. А другая девочка — как бишь ее? Да, Энн, — она усердно выводит каракули в тетрадке. Мышка что-то спрашивает у розового куста, а потом диктует подружке ответ.
   — Треугольник, — говорит Мышка.
   — А что это — треу…гольник? — с запинкой спрашивает Энн.
   — Неважно, — отвечает Мышка.
   — А как оно пишется?
   — Тэ… рэ… е… — начинает объяснять Мышка, но у нее не хватает терпенья. — А, да пиши, как хочешь! — и диктует дальше: — Перекладина.
   — Я еще не дописала тре… гольник.
   — Скорей, копуха! — кричит Мышка.
   Мать высовывается из окна.
   — …у-голь-ник, — диктует она растерявшейся Энн.
   — Ой, спасибо, миссис Моррис! — говорит Энн.
   — Вот это правильно, — смеется миссис Моррис и возвращается к своим делам: надо включить электромагнитную щетку, чтоб вытянуло пыль в прихожей.
   А в знойном воздухе колышутся детские голоса.
   — Перекладина, — говорит Энн.
   Затишье.
   — Четыре, девять, семь. А, потом Бэ, потом Фэ, — деловито диктует издали Мышка. — Потом видка, и веревочка, и шеста… шесту… шестиугольник!
   За обедом Мышка залпом проглотила стакан молока и кинулась к двери. Миссис Моррис хлопнула ладонью по столу.
   — Сядь сию минуту, — велела она дочери. — Сейчас будет суп.
   Она нажала красную кнопку кухарки-автомата, и через десять секунд в резиновом приемнике что-то мягко стукнуло. Миссис Моррис открыла приемник, вынула запечатанную банку с двумя алюминиевыми ручками, мигом вскрыла ее и налила в чашку горячего супу.
   Мышка ерзала на стуле.
   — Скорей, мам! Тут дело о жизни и смерти, а ты…
   — В твои годы я была такая же. Всегда дело о жизни и смерти. Я знаю.
   Мышка торопливо глотала суп.
   — Ешь помедленнее, — сказала мать.
   — Не могу, меня Дрилл ждет.
   — Кто это Дрилл? Странное имя.
   — Ты его не знаешь, — сказала Мышка.
   — Разве в нашем квартале поселился новый мальчик?
   — Еще какой новый, — сказала Мышка, принимаясь за вторую порцию.
   — Который же это — Дрнлл? Покажи, — сказала мать.
   — Он там, — уклончиво ответила Мышка. — Ты будешь смеяться. Все только дразнятся да смеются. Фу, пропасть!
   — Что же, этот Дрилл такой застенчивый?
   — Да. Нет. Как сказать. Ох, мам, я побегу, а то у нас никакого вторжения не получится.
   — А кто куда вторгается?
   — Марсиане на Землю. Нет, они не совсем марсиане. Они… ну, не знаю. Вон оттуда, — она ткнула ложкой куда-то вверх.
   — И отсюда. — Миссис Моррис легонько тронула разгоряченный лоб дочери.
   Мышка возмутилась:
   — Смеешься! Ты рада убить и Дрилла и всех!
   — Нет-нет, я ничего плохого не хотела сказать. Так этот Дрилл — марсианин?
   — Нет. Он… ну, не знаю. С Юпитера, что ли, или с Сатурна, или с Венеры. В общем ему трудно пришлось.
   — Могу себе представить! — Мать прикрыла рот ладонью, пряча улыбку.
   — Они никак не могли придумать, как бы им напасть на Землю.
   — Мы неприступны, — с напускной серьезностью подтвердила мать.
   — Вот и Дрилл так говорит! Это самое слово, мам: не-при…
   — Ой-ой, какой умный мальчик. Какие взрослые слова знает.
   — Ну и вот, мам, они всё не могли придумать, как на нас напасть. Дрилл говорит… он говорит, чтоб хорошо воевать, надо найти новый способ застать людей врасплох. Тогда непременно победишь. И еще он говорит, надо найти помощников в лагере врага.
   — Пятую колонну, — сказала мать.
   — Ага. Так Дрилл говорит. А они всё не могли придумать, как застать Землю врасплох и как найти помощников.
   — Не удивительно. Мы ведь очень сильны, — засмеялась мать, убирая со стола.
   Мышка сидела и смотрела в одну точку, словно видела перед собой все, о чем рассказывала.
   — А потом в один прекрасный день, — продолжала она театральным шепотом, — они подумали о детях!
   — Вот как! — восхитилась миссис Моррис.
   — Да, и они подумали: взрослые вечно заняты, они не заглядывают под розовые кусты и не шарят в траве.
   — Разве что когда собирают грибы или улиток.
   — И потом он говорил что-то такое про мери-мери.
   — Мери-мери?
   — Ме-ре-няя.
   — Измерения?
   — Ага! Их четыре штуки! И еще говорил про детей до девяти лет и про воображение. Он ужасно забавно разговаривает.
   Миссис Моррис устала от этой болтовни.
   — Да, наверно, это очень забавно. Но твой Дрилл тебя заждался. Уже поздно, а надо еще умыться перед сном. Так что, если хочешь поспеть с вашим вторжением, беги скорей.
   — Ну-у, еще мыться! — заворчала Мышка.
   — Обязательно! И почему это все дети боятся воды? Во все времена все дети не любили мыть уши.
   — Дрилл говорит, мне больше не надо будет мыться, — сказала Мышка.
   — Ах, вот как?
   — Он всем ребятам так сказал. Никакого мытья. И не надо рано ложиться спать, и в субботу можно по телевизору смотреть целых две программы!
   — Ну, пускай мистер Дрилл не болтает лишнего. Вот я пойду поговорю с его матерью и…
   Мышка пошла к двери.
   — И еще есть такие мальчишки — Пит Бритц и Дейд Джеррик, мы с ними ругаемся. Они уже большие. И они над нами насмехаются. Они еще хуже родителей. Даже ее верят в Дрилла. Воображалы такие, задаются. Потому что они уже большие. Могли бы быть поумнее. Сами недавно были маленькие. Я их ненавижу хуже всех. Мы их первым делом убьем.
   — А нас с папой после?
   — Дрилл говорит, вы опасные. Знаешь почему? Потому что вы не верите в марсиан! А они позволят нам править всем миром. Ну, не нам одним, ребятам из соседнего квартала тоже. Я, наверно, буду королевой.
   Она отворила дверь.
   — Мам!
   — Да?
   — Что такое лог-ги-ка?
   — Логика? Понимаешь, детка, это когда человек умеет разобраться, что верно, а что неверно.
   — Дрилл и про это сказал. А что такое впе-ча-тли-тель-ный? — Мышке понадобилась целая минута, чтоб выговорить такое длиннющее слово.
   — А это… — мать опустила глаза и тихонько засмеялась. — Это значит — ребенок.
   — Спасибо за обед! — Мышка выбежала вон, потом на миг снова заглянула в кухню. — Мам, я уж постараюсь, чтоб тебе было не очень больно, правда-правда!
   — И на том спасибо, — сказала мать.
   Хлопнула дверь.
   В четыре часа зажужжал вызов видеофона. Миссис Моррис нажала кнопку, экран осветился.
   — Здравствуй, Элен! — сказала она.
   — Здравствуй, Мэри. Как дела в Нью-Йорке?
   — Отлично. А в Скрэнтоне? У тебя усталое лицо.
   — У тебя тоже. Сама знаешь, дети. Путаются под ногами.
   Миссис Моррис вздохнула.
   — Вот и Мышка тоже. У них тут сверхвторжение.
   Элен рассмеялась:
   — У вас тоже малыши в это играют?
   — Ох, да. А завтра все помешаются на головоломках и на механических,“классах”. Неужели году в сорок восьмом мы тоже были такие несносные?
   — Еще хуже. Играли в японцев и нацистов. Не знаю, как мои родители меня терпели. Ужасным была сорванцом.
   — Родители привыкают все пропускать мимо ушей.
   Короткое молчание.
   — Что случилось, Мэри?
   Миссис Моррис стояла, полузакрыв глаза, медленно, задумчиво провела языком по губам. Вопрос Элен заставил ее вздрогнуть.
   — А? Нет, ничего. Просто я задумалась обо всем этом. Насчет того, чтобы пропускать мимо ушей, и вообще. Неважно. О чем это мы говорили?
   — Мой Тим прямо влюбился в какого-то мальчишку по имени Дрилл… кажется, так его зовут.
   — Наверно, это у них новый пароль. Моя Мышка тоже увлекается этим Дриллом.
   — Вот не думала, что это и до Нью-Йорка докатилось. Видно, перекидывается от одного к другому. Какая-то эпидемия. Я тут разговаривала с Джозефиной, она говорит, ее детишки тоже помешались на новой игре, а это ведь Бостон. Всю страну охватило.
   В кухню вбежала Мышка выпить воды. Миссис Моррис обернулась.
   — Ну, как дела?
   — Почти все готово, — ответила Мышка.
   — Прекрасно! А это что такое?
   — Бумеранг. Смотри!
   Это было что-то вроде шарика на пружинке. Мышка кинула шарик, пружинка растянулась до отказа… и шарик исчез.
   — Видала? — сказала Мышка. — Хоп! — Она согнула палец крючком, шарик вновь очутился у нее в руке, и она защелкнула пружинку.
   — Ну-ка, еще раз, — попросила мать.
   — Не могу. В пять часов вторжение. Пока! — и Мышка вышла, пощелкивая своей игрушкой.
   С экрана видеофона засмеялась Элен.
   — Мой Тим сегодня утром тоже притащил такой бумеранг, я хотела поглядеть, как он действует, но Тим ни за что не хотел показать. Потом я попробовала сама, но ничего не получилось.
   — Ты не вне-ча-тли-тель-ная, — сказала Мэри Моррис.
   — Что?
   — Так, ничего. Я подумала о другом. Тебе что-то было нужно, Элен?
   — Да, я хотела спросить, как ты делаешь то печенье, черное с белым…
   Лениво текло время. Близился вечер. Солнце опускалось в безоблачном небе. По зеленым лужайкам потянулись длинные тени. А ребячьи крики и смех все не утихали. Одна девочка вдруг с плачем побежала прочь. Миссис Моррис вышла на крыльцо.
   — Кто это плакал, Мышка? Не Пегги-Энн?
   Мышка что-то делала во дворе, подле розового куста.
   — Угу, — ответила она, не разгибаясь. — Пегги-Энн трусиха. Мы больше не будем с ней играть. Она уж очень большая. Наверно, она вдруг выросла.
   — И поэтому заплакала? Чепуха. Отвечай мне, как полагается, не то сейчас же пойдешь домой!
   Мышка круто обернулась, испуганная и злая.
   — Да не могу я сейчас! Скоро уже время. Ты прости, я больше не буду.
   — Ты что же, ударила Пегги-Энн?
   — Нет, честное слово! Вот спроси ее! Это из-за то-то, что… ну, просто она трусиха, задрожала — хвост поджала.
   Кольцо ребятни теснее сдвинулось вокруг Мышки; озабоченно хмурясь, она что-то делала с разнокалиберными ложками и четырехугольным сооружением из труб и молотков.
   — Вот сюда и еще сюда, — бормотала она.
   — У тебя что-то не ладится? — спросила миссис Моррис.
   — Дрилл застрял. На полдороге. Нам бы только его вытащить, тогда будет легче. За ним и другие пролезут.
   — Может, я вам помогу?
   — Нет, спасибо. Я сама.
   — Ну, хорошо. Через полчаса мыться, я тебя позову. Устала я на вас смотреть.
   Миссис Моррис ушла в дом, села в кресло и отпила глоток пива из неполного стакана. Электрическое кресло начало массировать ей спину. Дети, дети. У них и любовь и ненависть — все перемешано. Сейчас ребенок тебя любит, а через минуту ненавидит. Странный народ дети. Забывают ли они, прощают ли в конце концов шлепки, и подзатыльники, и резкие слова, когда им велишь — делай то, не делай этого? Как знать… Может быть, ничего нельзя ни забыть, ни простить тем, у кого над тобой власть — большим, непонятливым и непреклонным?
   Время шло. За окнами воцарилась странная, напряженная тишина, словно вся улица чего-то ждала.
   Пять часов. Где-то в доме тихонько, мелодично запели часы: “Ровно пять, ровно пять, надо время не терять!” — и умолкли.
   Урочный час. Час вторжения.
   Миссис Моррис засмеялась про себя.
   На дорожке зашуршали шины. Приехал муж. Мэри улыбнулись. Мистер Моррис вышел из машины, захлопнул дверцу и окликнул Мышку, все еще поглощенную своей работой. Мышка и ухом не повела. Он засмеялся и постоял минуту, глядя на детей. Потом поднялся на крыльцо.
   — Добрый вечер, дорогая.
   — Добрый вечер, Генри.
   Она выпрямилась в кресле и прислушалась. Дети молчат, все тихо. Слишком тихо.
   Муж выколотил трубку и набил заново.
   — Чудесный выдался денек. Живешь и радуешься.
    Ж-ж-жж.
    —Что это? — спросил Генри.
   — Не знаю.
   Она вскочила, поглядела расширенными глазами. Хотела что-то сказать — и не сказала: смешно. Нервы расходились.
   — Дети там ничего плохого не натворят? — промолвила она. — Может быть, они затеяли какую-то опасную игру?
   — Да нет, у них там только трубы и молотки. А что?
   — Никаких электрических приборов?
   — Ничего такого, — сказал Генри. — Я смотрел.
   Мэри прошла в кухню. Жужжанье продолжалось.
   — Все-таки ты им лучше скажи, чтоб кончали. Уже шестой час. Скажи им… — Она прищурилась. — Скажи, пускай отложат вторжение на завтра. — Она засмеялась немножко неестественным смехом.
   Жужжанье стало громче.
   — Что они там делают? Пойду, в самом деле, погляжу.
   Взрыв!
   Глухо ухнуло, дом шатнуло. И в других домах, на других улицах раздались взрывы.
   У миссис Моррис вырвался отчаянный вопль.
   — Там, наверху! — бессмысленно закричала она, не думая, не рассуждая.
   Быть может, она что-то заметила краем глаза; быть может, ощутила незнакомый запах или уловила незнакомый звук. Некогда было спорить с Генри, убеждать его. Пускай думает, что она сошла с ума. Да, пускай! С воплем она кинулась вверх по лестнице. Не понимая, о чем она, муж бросился следом.
   — На чердаке! — кричала она. — Там, там!
   Это был жалкий предлог, но как еще заставишь его скорей подняться на чердак. Скорей, успеть… о боже!
   Во дворе — новый взрыв. И восторженный визг, как будто для ребят устроили невиданный фейерверк.
   — Это не на чердаке! — крикнул Генри. — Это во дворе!
   — Нет, нет! — задыхаясь, еле живая, она пыталась открыть дверь. — Сейчас увидишь! Скорей! Сейчас увидишь!
   Наконец они ввалились на чердак. Мэри захлопнула дверь, повернула ключ в замке, вытащила его и закинула в дальний угол, в кучу всякого хлама. И как в бреду, захлебываясь, стала выкладывать все подряд. Она не могла удержаться. Наружу рвались неосознанные; подозрения и страхи, что весь день тайно копились в душе и перебродили в ней, как вино. Все мелкие разоблачения, открытия и догадки, которые тревожили ее с самого утра и которые она так здраво, трезво и рассудительно критиковала и отвергала. Теперь все это взорвалось и потрясло ее.
   — Ну вот, ну вот, — всхлипывая, острова прислонилась к двери. — Тут мы в безопасности до вечера. Может, потом мы потихоньку выберемся. Может, нам удастся бежать!
   Теперь взорвался Генри, но по другой причине.
   — Ты что, рехнулась? Какого черта ты закинула ключ? Знаешь, милая моя!..
   — Да, да, пускай рехнулась, если тебе так легче, только оставайся здесь!
   — Хотел бы, я знать, как теперь отсюда выбраться!
   — Тише. Они услышат. О господи, они нас найдут…
   Где-то близко — голос Мышки. Генри умолк на полуслове. Все вдруг загудело, зашипело, поднялся визг и смех. Внизу упорно, настойчиво жужжал сигнал видеофона — громкий, тревожный. “М о жет, это Элен меня вызывает? —подумала Мэри. — Может, она хочет мне сказать… то самое, чего я жду?”
   В доме раздались шаги. Гулкие, тяжелые.
   — Кто там топает? — гневно говорит Генри. — Кто смел вломиться в мой дом?
   Тяжелые шаги. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят пар ног. Пятьдесят человек вошли в дом. Что-то гудит. Хихикают дети.
   — Сюда! — кричит внизу Мышка.
   — Кто там? — в ярости спрашивает Генри. — Кто там ходит?
   — Тс-с. Ох, нет, нет, нет! — умоляет жена, цепляясь за него. — Молчи, молчи. Может, они еще уйдут.
   — Мам! — зовет Мышка. — Пап!
   Молчание.
   — Вы где?
   Тяжелые шаги, тяжелые, тяжелые, страшно тяжелые. Вверх по лестнице. Это Мышка их ведет.
   — Мам? — Неуверенное молчание. — Пап? — Ожидание, тишина.
   Гуденье. Шаги на лестнице, ведущей на чердак. Впереди всех — легкие, Мышкины.
   На чердаке отец и мать молча прижались друг к другу, их бьет дрожь. Электрическое гуденье, странный холодный свет, вдруг просквозивший в щели под дверью, незнакомый острый запах, какой-то чужой, нетерпеливый голос Мышки — все это, непонятно почему, проняло, наконец, и Генри Морриса. Он стоит рядом с женой в тишине, во мраке, и его трясет.
   — Мам! Пап!
   Шаги. Негромкое гуденье. Замок плавится. Дверь настежь. Мышка заглядывает внутрь чердака, за нею маячат огромные синие тени.
   — Чур-чура, я нашла! — говорит Мышка.

РАКЕТА

   Ночь за ночью Фиорелло Бодонн просыпался, и слушал, как со свистом взлетают в черное небо ракеты. Уверясь, что его добрая жена спит, он тихонько поднимался и на цыпочках выходил за дверь. Хоть несколько минут подышать ночной свежестью, ведь в этом домишке на берегу реки никогда не выветривается запах вчерашней стряпни. Хоть ненадолго сердце безмолвно воспарит в небо вслед за ракетами.
   Вот и сегодня ночью он стоит чуть не нагишом в темноте и следит, как взлетают ввысь огненные фонтаны. Эта уносятся в дальний дуть неистовые ракеты — на Марс, на Сатурн и Венеру!