Страница:
Ступив на деревянный порог, мучительно заскрипевший под ногами, старик вошел внутрь. От тепла сразу стало удивительно хорошо, но закон оставался законом, а опасность опасностью; придется потушить огонь, чтобы уберечь этих людей от штрафа и неприятной беседы с начальником пожарной охраны. Вблизи огня от его одежды повалил пар. И вдруг Сторн отскочил назад с широко раскрытыми от ужаса глазами, когда его руки наткнулись на что-то висящее под потолком, на ощупь напоминающее тело.
«Неужели все они повесились? Но почему?»
Сторн опять пошел вперед, заставив себя подойти ближе, чтобы в слабом свете костра разглядеть то, чего боялся увидеть. И тут из груди его вырвался вздох облегчения. Это были лишь плащи, подвешенные под стропилами на просушку.
Затушив огонь песком из корзины, стоявшей рядом, он стал ждать фермера, чтобы прочитать ему нотацию о недопустимости разведения открытого огня по ночам. Но где же эти люди, ушедшие в ночь и оставившие огонь без присмотра? Он мог побиться об заклад, что шляются они неспроста, хотя мог и ошибаться.
Но через некоторое время, когда никто не пришел, он вновь отправился на улицу, в холод, чтобы закончить обход. Погода становилась все хуже и хуже — мокрый снег валил все сильнее, и лорд Сторн подумал, что самое разумное было бы оставить все до утра и вернуться обратно — провести ночь у очага одного из арендаторов, а проверку границ и подсчет убытков от пожара закончить завтра. Как это ему пришло в голову, что можно оценить ущерб в темноте в такую бурю? Не пускает ли он пыль в глаза молодому Хамерфелу? Но нет, когда он выходил, дождь был мелкий и приятный, к тому же ему хотелось побыть одному на свежем воздухе.
Теперь ветер зловеще завывал, и опыт подсказывал, что пора искать убежище. Одно дело гордость, другое — безрассудство.
Лучше всего было бы зайти на ближайшую ферму. Там жил человек по имени Джеред, уже лет двадцать — тридцать арендовавший землю. Ферму приходилось закрывать, и ему уже было послано предупреждение. Но тот, насколько известно было лорду Сторну, не торопился сниматься с насиженного места. Идти было тяжело. Сапоги промокли после того, как он наступил в лужу и зачерпнул воды; стекавшая по голеням жижа уже пропитала чулки. Через какое-то время старик увидел светившую в окне Джереда лампу и, подумав, что трудно представить себе более желанное зрелище, громко крикнул, дабы оповестить о своем прибытии прежде, чем стучаться в дверь.
Молодой человек с закрытым черной повязкой глазом, с рваной шляпой на голове, придававшей ему свирепый и дикий вид, открыл ему дверь. Сторн не помнил, чтобы раньше когда-нибудь его видел.
— Чего тебе надо? — подозрительно спросил он. — Разве не должны добропорядочные люди в этот забытый богом час лежать в постели?
— У меня дело к Джереду, — сказал Сторн. — Насколько мне помнится — это его дом, а ты кто такой?
— Эй, дед! — мрачно крикнул молодой человек. — Здесь тебя спрашивают.
Джеред, сутулый, толстый и низкорослый человек, одетый в старую мятую куртку домотканого сукна, показался в дверях. На лице его было тревожное выражение, но увидев Сторна, он тут же просиял.
— Мой господин! — воскликнул он. — Какая честь для меня! Заходите скорее, не стойте на холоде.
Через несколько минут Сторн уже сидел на лавке у очага, а его промокшая одежда и сапоги клубились паром от тепла.
— Извините, что у меня нет для вас вина, мой лорд, но, может быть, выпьете подогретого сидра?
— С удовольствием, — ответил Сторн. Его поразила доброта, с которой его принимают после того, как он через своего комиссара предупредил крестьянина, что тот должен оставить ферму. Глубоко же укоренилась в этих людях преданность клану; в конце концов большинство из них приходилось ему отдаленными родственниками, а привычка уважительного отношения к главе клана и господину была очень древней. Когда принесли горячего сидра, он с удовольствием отхлебнул.
— А этот угрюмый одноглазый юноша, который открыл мне дверь, — твой внук? — спросил он, вспомнив, как тот назвал фермера дедом.
Но в ответ Джеред сказал:
— Это пасынок моей старшей дочери от второго брака. Он мне не родственник. Его отец умер четыре года назад. Я приютил парня, потому что больше идти ему некуда. Семья отца подалась на юг — искать работу в Нескье на шерстяной мануфактуре, но он говорит, что не хочет быть безземельником, поэтому остался здесь… — Тут в его голосе зазвучало беспокойство. — Говорит он, конечно, грубо, но вы же знаете нынешнюю молодежь — все только чешут языком и ничего не хотят делать.
— Хотел бы я поговорить с кем-нибудь из этих молодых, выяснить, что у них на уме, — проворчал Сторн, глянув вверх, на старый чердак, куда скрылся угрюмый юноша. Но Джеред лишь вздохнул.
— Его почти никогда нет дома, болтается со своими дружками. Вы же понимаете, ваи дом: эта молодежь всегда думает, что может изменить мир. А сейчас, даже не мечтайте, что мы отпустим вас домой в такую погоду. Вы ляжете на мою кровать, а мы с женой устроимся здесь, у огня. Моя младшая дочь тоже сейчас с нами, им пришло указание оставить ферму, но Бран — это муж Мари — не хочет, а у них четверо ребятишек, которым нет еще и пяти лет, а десять дней назад Мари родила еще двойню, поэтому я поселил всех у себя, что еще мне оставалось делать?
Сторн начал отказываться, но Джеред настаивал:
— И вовсе никаких беспокойств, ваи дом. Все равно в плохую погоду мы всегда спим здесь, на кухне, а сейчас жена постелет свежие простыни и даст вам лучшее одеяло.
С этими словами он провел лорда Сторна в крохотную спальню. Почти всю комнату занимала огромная кровать с периной и стеганым одеялом; кроме того, на ней лежали старые, латаные, но очень чистые подушки. Престарелая жена Джереда помогла Сторну снять промокшую одежду и выдала ему взамен ветхую, но тоже очень чистую ночную рубашку. Парик повесили в изголовье, а одежду сложили на скамье. Старуха укрыла его одеялом и ушла, почтительно пожелав ему спокойной ночи. Наконец-то Сторну удалось согреться, и он перестал дрожать. Он успокоился, слушая, как дождь со снегом стучит в окна. Вскоре он заснул. День выдался длинный.
«Неужели все они повесились? Но почему?»
Сторн опять пошел вперед, заставив себя подойти ближе, чтобы в слабом свете костра разглядеть то, чего боялся увидеть. И тут из груди его вырвался вздох облегчения. Это были лишь плащи, подвешенные под стропилами на просушку.
Затушив огонь песком из корзины, стоявшей рядом, он стал ждать фермера, чтобы прочитать ему нотацию о недопустимости разведения открытого огня по ночам. Но где же эти люди, ушедшие в ночь и оставившие огонь без присмотра? Он мог побиться об заклад, что шляются они неспроста, хотя мог и ошибаться.
Но через некоторое время, когда никто не пришел, он вновь отправился на улицу, в холод, чтобы закончить обход. Погода становилась все хуже и хуже — мокрый снег валил все сильнее, и лорд Сторн подумал, что самое разумное было бы оставить все до утра и вернуться обратно — провести ночь у очага одного из арендаторов, а проверку границ и подсчет убытков от пожара закончить завтра. Как это ему пришло в голову, что можно оценить ущерб в темноте в такую бурю? Не пускает ли он пыль в глаза молодому Хамерфелу? Но нет, когда он выходил, дождь был мелкий и приятный, к тому же ему хотелось побыть одному на свежем воздухе.
Теперь ветер зловеще завывал, и опыт подсказывал, что пора искать убежище. Одно дело гордость, другое — безрассудство.
Лучше всего было бы зайти на ближайшую ферму. Там жил человек по имени Джеред, уже лет двадцать — тридцать арендовавший землю. Ферму приходилось закрывать, и ему уже было послано предупреждение. Но тот, насколько известно было лорду Сторну, не торопился сниматься с насиженного места. Идти было тяжело. Сапоги промокли после того, как он наступил в лужу и зачерпнул воды; стекавшая по голеням жижа уже пропитала чулки. Через какое-то время старик увидел светившую в окне Джереда лампу и, подумав, что трудно представить себе более желанное зрелище, громко крикнул, дабы оповестить о своем прибытии прежде, чем стучаться в дверь.
Молодой человек с закрытым черной повязкой глазом, с рваной шляпой на голове, придававшей ему свирепый и дикий вид, открыл ему дверь. Сторн не помнил, чтобы раньше когда-нибудь его видел.
— Чего тебе надо? — подозрительно спросил он. — Разве не должны добропорядочные люди в этот забытый богом час лежать в постели?
— У меня дело к Джереду, — сказал Сторн. — Насколько мне помнится — это его дом, а ты кто такой?
— Эй, дед! — мрачно крикнул молодой человек. — Здесь тебя спрашивают.
Джеред, сутулый, толстый и низкорослый человек, одетый в старую мятую куртку домотканого сукна, показался в дверях. На лице его было тревожное выражение, но увидев Сторна, он тут же просиял.
— Мой господин! — воскликнул он. — Какая честь для меня! Заходите скорее, не стойте на холоде.
Через несколько минут Сторн уже сидел на лавке у очага, а его промокшая одежда и сапоги клубились паром от тепла.
— Извините, что у меня нет для вас вина, мой лорд, но, может быть, выпьете подогретого сидра?
— С удовольствием, — ответил Сторн. Его поразила доброта, с которой его принимают после того, как он через своего комиссара предупредил крестьянина, что тот должен оставить ферму. Глубоко же укоренилась в этих людях преданность клану; в конце концов большинство из них приходилось ему отдаленными родственниками, а привычка уважительного отношения к главе клана и господину была очень древней. Когда принесли горячего сидра, он с удовольствием отхлебнул.
— А этот угрюмый одноглазый юноша, который открыл мне дверь, — твой внук? — спросил он, вспомнив, как тот назвал фермера дедом.
Но в ответ Джеред сказал:
— Это пасынок моей старшей дочери от второго брака. Он мне не родственник. Его отец умер четыре года назад. Я приютил парня, потому что больше идти ему некуда. Семья отца подалась на юг — искать работу в Нескье на шерстяной мануфактуре, но он говорит, что не хочет быть безземельником, поэтому остался здесь… — Тут в его голосе зазвучало беспокойство. — Говорит он, конечно, грубо, но вы же знаете нынешнюю молодежь — все только чешут языком и ничего не хотят делать.
— Хотел бы я поговорить с кем-нибудь из этих молодых, выяснить, что у них на уме, — проворчал Сторн, глянув вверх, на старый чердак, куда скрылся угрюмый юноша. Но Джеред лишь вздохнул.
— Его почти никогда нет дома, болтается со своими дружками. Вы же понимаете, ваи дом: эта молодежь всегда думает, что может изменить мир. А сейчас, даже не мечтайте, что мы отпустим вас домой в такую погоду. Вы ляжете на мою кровать, а мы с женой устроимся здесь, у огня. Моя младшая дочь тоже сейчас с нами, им пришло указание оставить ферму, но Бран — это муж Мари — не хочет, а у них четверо ребятишек, которым нет еще и пяти лет, а десять дней назад Мари родила еще двойню, поэтому я поселил всех у себя, что еще мне оставалось делать?
Сторн начал отказываться, но Джеред настаивал:
— И вовсе никаких беспокойств, ваи дом. Все равно в плохую погоду мы всегда спим здесь, на кухне, а сейчас жена постелет свежие простыни и даст вам лучшее одеяло.
С этими словами он провел лорда Сторна в крохотную спальню. Почти всю комнату занимала огромная кровать с периной и стеганым одеялом; кроме того, на ней лежали старые, латаные, но очень чистые подушки. Престарелая жена Джереда помогла Сторну снять промокшую одежду и выдала ему взамен ветхую, но тоже очень чистую ночную рубашку. Парик повесили в изголовье, а одежду сложили на скамье. Старуха укрыла его одеялом и ушла, почтительно пожелав ему спокойной ночи. Наконец-то Сторну удалось согреться, и он перестал дрожать. Он успокоился, слушая, как дождь со снегом стучит в окна. Вскоре он заснул. День выдался длинный.
16
Дом Маркоса хоть и был невелик, но Эрминии при свете лампы он показался очень уютным. За стенами стояла беззвездная ночь. Небо затянули тяжелые, дождевые тучи, стремительно гонимые ветром и отливающие собственным призрачным светом. За невысокой каменной оградой виднелись стены Хамерфела, которые тендарские друзья Аластера наверняка назвали бы «романтическими развалинами». Гейвин, к неудовольствию Маркоса, назвал их так уже трижды, поэтому Флории пришлось тихонько толкнуть его в бок и неодобрительным взглядом заставить замолкнуть.
Дом, хоть и не просторный, прекрасно противостоял ненастью. Состоял он всего из одной комнаты с низким потолком, обставленной узкими лавками, на одной из которых сейчас сидела Эрминия и сушила у огня промокшие ноги.
У стены стоял стол и несколько крепких деревянных стульев. Больше ничего. На стол Маркое постелил старую вышитую льняную скатерть и поставил потемневшие от времени серебряные кубки. Он принес еды и вина для женщин.
— Как бы я хотел, чтобы все это происходило в Большом Зале Хамерфела, госпожа, — стал извиняться он, но Эрминия лишь покачала головой.
— Тот, кто отдает лучшее, что у него есть, поистине по-королевски щедр, даже если это «лучшее» — всего лишь пол-охапки соломы. А твой дом гораздо лучше.
Гейвин присел на коврик у ног Эрминии у очага, где его окатывали волны живительного тепла. По другую сторону сидела на лавке Флория, надев поверх тонкой белой одежды — униформы работника Башни — плотное бархатное платье. Эрминии тоже пришлось переодеться, потому что ее костюм для верховой езды вымок до нитки. Медяшка устроилась на полу, положив голову на колени хозяйке. Конн занял один из стульев, а Маркос нерешительно стоял возле другого, заметно нервничая, — очевидно до сих пор не совсем веря в то, что принимает у себя саму герцогиню Хамерфел. В глубине комнаты, позади стола, располагалось еще человек пять. И еще с полдюжины набилось в сени, откуда с любопытством заглядывали в комнату, пытаясь хоть краем глаза увидеть, что творится внутри. Среди них, как знала Эрминия, были люди, ходившие вместе с Конном в первый набег и слышавшие, как он был объявлен полноправным наследником Хамерфела. Когда Маркос попросил их внимания и представил им Эрминию, они приветствовали ее ликующими возгласами, от которых задрожали старые чердачные стропила, вспугнув с насиженных мест стаю летучих мышей. От радостного приема у Эрминии стало тепло на душе, хотя она прекрасно понимала, что вовсе не она тому причиной. Но даже в этом случае она знала наверняка: Конн заслужил такую встречу, и то, что эти люди, прожившие двадцать лет без законного господина, и по сей день оставались преданны Хамерфелам — его заслуга.
«А в Тендаре я никогда не думала о них. Стыдно. Значит, теперь я должна о них заботиться. С помощью короля Айдана…»
Тут она сонно подумала, а что же в действительности может сделать после стольких лет. Затем, вздохнув, она вспомнила: все равно Конн не был их полноправным герцогом, эта честь была закреплена за ее старшим сыном, хотя отцовский меч по-прежнему носил Конн. И приветствие это, по закону предназначавшееся Аластеру, только продлевало веру людей в то, что они должны следовать за Конном. Если же это было выражение их личной преданности Конну, а вовсе не дому Хамерфелов, впереди могла ждать всех новая беда. Эрминия переживала за обоих сыновей, одного она всю свою жизнь лелеяла, другого — всю жизнь оплакивала.
Однако эти тяжкие думы не соответствовали моменту, и, увидев мрачное лицо Конна, женщина подумала, не прочитал ли он ее мысли и не то же ли самое заботит его самого? Эрминия подняла бокал и произнесла:
— Какое удовольствие вновь видеть тебя в родных местах, дорогой мой сын. Я пью за день, когда дом твоего отца будет заново отстроен и двери Большого Зала распахнуться перед тобой и твоим братом.
Медяшка, не снимая головы с ног Эрминии, завиляла хвостом, словно присоединяясь к тосту.
«Где-то сейчас наша старушка Ювел?» — подумала Эрминия.
Конн тоже поднял бокал и встретился взглядом с матерью.
— Всю свою жизнь с тех пор, как себя помню, мама, и даже думая, что ты умерла, в мечтах я хотел видеть тебя здесь, этот вечер для нас воистину радостный, несмотря на бушующую на улице непогоду. Да будет воля богов, чтобы это был лишь первый из нескончаемых столь же радостных праздников. — Конн выпил и поставил бокал. — Как жаль, что с нами нет сейчас Аластера, чтобы порадоваться всем вместе. Это по праву его праздник, но этот день скоро придет. Тем временем, Маркос, как думаешь, — не послать ли за сыном Джериана? Он хорошо играет на рриле[16], а четыре дочери старика могли бы нам станцевать… эй, Маркос? Куда он подевался? — Он оглядел комнату, ища приемного отца.
— Не надо никого беспокоить, мой дорогой, — сказала Эрминия. — Мне не нужна торжественная встреча, я рада, что наконец очутилась в своей стране, и больше мне ничего не надо. К тому же мне очень жаль, что мы доставляем старому Маркосу столько хлопот, его дом слишком мал, чтобы вместить так много людей. Мы с Флорией за пять дней проделали трудное путешествие, и все, в чем мы нуждаемся, — это теплая постель. А если понадобится музыка, то с нами Гейвин, который может спеть, — добавила она, ласково улыбнувшись молодому музыканту. — Но посмотри, похоже, там пришел к тебе человек… — заметила Эрминия, увидев, как высокий дородный мужчина машет Конну из конца комнаты, где показался и Маркос.
Конн встал со стула.
— Позвольте, я узнаю, чего он хочет.
Не выпуская бокала из рук, он подошел к вновь прибывшему, внимательно выслушал, а затем повернулся так стремительно, что даже вино расплескалось из бокала. Лицо его было хмурым и сердитым. Какое-то мгновение поколебавшись, Конн развернулся и крикнул:
— Люди Хамерфела!
Все мгновенно обратили взоры к нему. Те, кто был в комнате, выжидательно смотрели, те же, кто толпился у двери, прошли внутрь, располагаясь у очага и скромно рассаживаясь по краям лавок, где сидели женщины.
— Прислужники Сторна вышли в поход! А мы-то думали, что в такое ненастье они будут сидеть по домам. Нет, этой услуги они нам не оказали. Собаки Сторна рыщут по дорогам и в дождь и в снег, а сейчас они разоряют хозяйство старого арендатора, который не заслужил такого отношения! Пойдемте, мужчины, положим этому конец!
Он повернулся к дверям, и все мужчины, надевая на ходу плащи, с воинственными возгласами устремились за ним. Через несколько минут к женщинам подошел Маркос и сказал:
— Высокочтимые дамы, мой господин приносит извинения, но ему действительно нужно идти, он просит вас сейчас ложиться спать, а завтра утром он все объяснит.
— Я слышала, как он говорил, Маркос, — произнесла Эрминия.
Глаза Маркоса сверкнули гордостью.
— Вы видели, как они идут за ним! Они умрут за молодого герцога.
Эрминия подумала, что Маркос оценил все правильно, за исключением того, что Конн не был их герцогом… но сейчас было не время обсуждать, как могло это повредить Аластеру.
— Будем надеяться, что им не придется умирать за него, — заметила она. Все мужчины ушли, за исключением старого Маркоса и Гейвина, который, совсем разомлев от тепла, не мог даже двинуться с места. Он все же поднялся и хотел последовать за ними, но Маркос покачал головой.
— Нет, ваи дом. Мой господин хотел, чтобы вы оставались здесь и охраняли женщин. Подумайте, что может случиться, если люди Сторна узнают о прибытии герцогини! Они запросто могут спалить дом вместе с нами.
— Как однажды они уже сделали это, — добавила Эрминия. Она вовсе не удивилась, когда Конн уехал с людьми, которых знал всю жизнь, забыв про существование Гейвина. Себя же она ощущала здесь в безопасности и теперь была благодарна старику за то, что тот не уронил чести Гейвина.
После того, как все ушли, в маленькой комнате стало очень тихо, лишь потрескивал огонь, да с улицы доносился монотонный шелест дождя, хлещущего о булыжную мостовую деревенской улицы. Эрминия допила вино — оно было не очень хорошим, но жажду утоляло. Сейчас ее одолевало беспокойство за Конна, ускакавшего в ненастную тьму, и о людях, которые слепо шли за ним, считая его законным вождем.
— Но ведь так оно и есть, — тихо заметила Флория, откликаясь на невысказанные вслух мысли Эрминии. — Он завоевал их любовь и преданность, и они всегда будут с ним независимо от того, утвердится ли Аластер в правах.
Эрминия оценила мудрость, прозвучавшую в словах Флории, но не смогла подавить беспокойства.
— Я люблю их обоих, — сказала Флория, — и боюсь за них обоих. А Конн беспокоится об Аластере даже больше, чем вы. Как вы думаете, почему он ускакал с такой поспешностью?
Эрминия даже не пыталась гадать, поэтому Флория ответила сама:
— До тех пор, пока не закончится история с Аластером, он не хочет оставаться со мной в одной комнате. Он любит своего брата и не хочет его предавать.
Вот так наконец все открылось, и Эрминия была этому рада. Было похоже, что они с Флорией все ходили осторожно, вокруг да около вопроса их отношений с Конном с того самого момента, когда Конн впервые прибыл в Тендару. И с вечера прерванной помолвки это, казалось, стояло за каждым словом, которым она обменивалась с Флорией.
— А ты хочешь предать Аластера?
— Нет, конечно, нет. Я выросла вместе с ним, и он мне всегда нравился. Поэтому я была вполне счастлива назвать его своим женихом. Еще я знаю, что тоже нравлюсь ему, и он был со мной ласков. Но когда в Тендару приехал Конн, все изменилось.
Эрминия не знала, что сказать. Как всегда ей, не знавшей любви и полноты чувств, оставалось лишь молчать, ощущая беспомощность перед молодой женщиной, воспринимавшей все происходящее как само собой разумеющееся.
— Я хотела бы выйти замуж за них обоих, — чуть не плача, призналась Флория. — Мне не хватит духу обидеть Аластера, но и без Конна моя жизнь будет пустой и бессмысленной.
Криво усмехнувшись, Гейвин произнес:
— Лет сто назад в этих горах, насколько я слыхал, такое было возможно.
Флория вспыхнула.
— Это варварство. Даже здесь, в горах, этот обычай забыт.
Но как же сделать выбор между другом детства и его братом-близнецом, так на него похожим внешне и в то же время совершенно другим? Дело не в том, что Конн, обладая лараном, мог проникать в ее сердце так, как Аластеру и не снилось, Флория чувствовала — за этим кроется нечто большее. Она не знала, что такое страсть, пока в ее жизнь неожиданно не ворвался Конн. Стыдно было признаться, но сейчас ей казалось, что Конн жизненно ей необходим, а Аластер — лишь слабое и тусклое его отражение.
— В любом случае, — продолжила девушка, пытаясь снять напряжение, — я буду вашей дочерью, поэтому такая ли уж большая для вас разница, за которого из них я выйду замуж?
— Но хочешь ли ты стать герцогиней Хамерфел? — мягко спросила Эрминия.
И тогда Флория наконец произнесла вслух то, что давно звучало в душе:
— Конн мне дороже любого герцогства.
А Конн уехал в дождь и тьму; ей бы очень хотелось сейчас скакать рядом с ним, но женщины должны оставаться дома и ждать своих мужчин…
«Что мучительнее — ожидание или сам поход?» — подумала она.
Флория понимала, что от волнений за Конна ей лучше не будет. Это его долг идти туда, где в нем нуждались. Она улыбнулась Гейвину и сказала:
— Спой нам, друг мой, прежде чем мы отправимся спать. Здесь нам ничто не угрожает, а я вижу, что ваи домна Эрминия очень устала.
В конце концов именно ее заботам Конн поручил мать, зная его, Флория не сомневалась, что это весьма почетное поручение.
Дождь кончился. Небо прояснилось, и в нем заблистали звезды. Моментально стало очень холодно. Конн скакал, окруженный своими людьми, зная, что он спешит предотвратить чудовищную несправедливость, едва укладывавшуюся в сознании. Король Айдан принимал как само собой разумеющееся право господина вершить судьбы крестьян. Наверное, лорду Сторну нельзя было иметь подданных, возможно — во всем виновата традиция. Может быть, даже следовало раздать всю эту землю мелким фермерам, которые на ней и работают, и они сами смогли бы решить, как использовать ее наилучшим образом. Но пока традиция имела силу закона, то кто он такой, чтобы взывать к совести лорда Сторна и указывать, как ему распоряжаться своей собственностью?
Раньше Конн никогда не задавался такими вопросами. Он всегда принимал все то, что Маркое называл неправдой, как подлинную несправедливость. Теперь же его одолели сомнения. Он не знал, прав ли, но еще сильнее уверился, что землю необходимо отдать фермерам.
Конн знал, откуда пришло это понимание, — от мистической связи с сознанием его брата. Хотя Аластер не разделяет его убеждений, а принимает как должное, как раз и навсегда установленный богами порядок, согласно которому все эти люди родились его подданными, а он — их господином. Он чувствовал, что здесь они с Аластером никогда не придут к согласию, но до этой ночи он тоже принимал как само собой разумеющееся, что должен подчиняться брату из-за глупой случайности, что тот родился на двадцать минут раньше.
А на самом деле — какая разница? Ведь он гораздо лучше Аластера знает, как править людьми…
Тут Конн усилием воли отогнал эти мысли, испугавшись предательского направления, которое они начали принимать. С тех пор, как он стал преступно заглядываться на невесту Аластера, все вокруг вызывало сомнение: закон, приличия, сам вселенский порядок, на который он до сих пор полагался.
Сейчас юноша заставил себя сосредоточиться на стуке копыт по промерзшим камням дороги. Возглас Маркоса вернул его к действительности.
— Мы опоздали! Они уже подожгли… сторновские собаки. Деревня горит.
— Стойте, — крикнул Конн. — Там еще могут оставаться жители. А если их выгнали из дому в эту ночь, то сейчас им, как никогда, потребуется наша помощь.
Тут со стороны дороги послышались крики. Солдаты в сторновской форме подгоняли разношерстную толпу полуодетых мужчин, женщин и детей. Среди них была молодая женщина в ночной рубашке с двумя младенцами на руках, а несколько малолетних босоногих детишек цеплялись за ее подол. Кроме того, в толпе метался что-то яростно выкрикивавший и кипевший гневом старик.
— Клянусь, что после сорока лет службы моему господину я не заслужил такого обращения!
Пожилая женщина с седыми волосами, очевидно его жена, пыталась его успокоить.
— Тише, тише, придет день, и все станет на свои места. Вот тогда ты можешь говорить…
— Но его светлость обещал мне…
И тут внимание Конна привлек другой человек в заплатанной ночной рубашке и ботинках на босу ногу, потрясающий кулаками и что-то резко выкрикивавший. Конн прислушался. Кто-то из его людей попытался выяснить у этого старика, что же все-таки произошло.
— Они пришли, когда мы спали, и выкинули нас под дождь, а дом подожгли. Я говорил им… я требовал, чтобы они прекратили… я приказывал им остановиться, говорил им, кто я такой, но они не слушали…
Лицо низкорослого старика было красным как помидор, так что Конн даже подумал, не хватил ли его удар.
— А кто ты, дедушка? — доброжелательно спросил один из людей Маркоса.
— Ардрин Сторн! — выкрикнул тот, багровея еще больше.
Один из сторновских солдат захохотал:
— Ну да, тогда я — Хранитель Башни Арилинн. Значит, сегодня мы будем соблюдать протокол, можешь звать меня «ваша светлость».
— Черт бы тебя побрал, — прокричал старик. — Говорю тебе, я — Ардрин, лорд Сторн, и просто остановился здесь на ночлег.
— Заткнись, старик, и не испытывай мое терпение! Неужели ты думаешь, что я не знаю в лицо моего господина? — ответил солдат.
Конн вгляделся в лицо старика. Не обладай он лараном, он в жизни не поверил бы его словам, но как телепат мог сказать наверняка: все, что тот сказал, — правда. Старик действительно был лордом Сторном. Какая ирония судьбы, что Сторна выкинули под дождь его собственные солдаты из того самого дома, где ему дали ночлег, и который сожгли на его глазах по его же приказу. Конн и не думал осуждать солдата за грубость. Кто бы мог поверить, что дряхлый старик в застиранной фланелевой ночной рубашке мог быть одним из самых могущественных людей отсюда до владений Алдаранов?
Подойдя к нему, Конн слегка поклонился и тихо произнес:
— Лорд Сторн, я вижу, наконец-то вы ощутили на себе результаты своих приказов! — Солдату же он бросил: — Старики все похожи друг на друга, если на них нет роскошной одежды и парика.
Солдат пригляделся.
— Зандру меня побери! — воскликнул он. — Мой господин, я не знал… я всего лишь исполнял ваш приказ выставить семью Джереда…
Сторн фыркал и, казалось, готов был взорваться.
— Мой приказ? — зловеще повторил он. — Разве в нем сказано, что выставлять семью Джереда из дома нужно посреди ночи, в такую бурю?
— Но, — неуверенно произнес солдат, — я думал, после этого нам не придется возиться с другими… Надо лишь показать пример…
— Ах, ты думал? — угрожающе спросил Сторн. Он указал на дрожащих, плачущих детей. — Глядя на них, я сомневаюсь, что ты вообще способен думать.
В разговор вступил Конн:
— Дело уже сделано. Сейчас главное — предоставить этим детишкам кров.
Сторн хотел было что-то сказать, но Конн повернулся к нему спиной и направился к женщине, у которой на руках были спеленутые младенцы.
Лорд Сторн жестко приказал солдату:
— В следующий раз слушай, когда тебе что-то говорят!
Солдат хотел что-то сказать, но при виде искаженного гневом лица Сторна молча отдал честь, коротко скомандовал своим людям, и они ушли. Тем временем Конн говорил с женщиной.
— Значит — близнецы, — произнес он. — Моей матери довелось пережить такое же и тоже по милости лорда Сторна, если я не ошибаюсь, когда мне с братом было всего лишь по году от роду. У тебя есть куда идти?
Стесняясь, она ответила:
— Моя сестра замужем за хорошим человеком, который работает на войлочных фабриках в Нескье, они с мужем могут хоть на какое-то время нас приютить.
— Хорошо. Тогда тебе надо туда добраться. Маркос… — Он подал знак пожилому человеку, — посади эту женщину с детьми на мою лошадь и дай им в сопровождение одного, нет — двух своих людей, чтобы они несли младшеньких. Приведите их в Хамерфел и поселите в доме кого-нибудь из наших арендаторов, а днем снарядите им телегу и проводите до Нескьи или — куда им надо. Один из наших мог бы отвезти их туда, а заодно — пригнать обратно телегу с ослом.
— Но как же вы без лошади, ваи дом?
— Ерунда. Делай, как я сказал. Пешком доберусь. У меня есть в запасе пара хороших ног, — ответил Конн, а затем опять обратился к женщине: — И что вы будете там делать?
— Мой муж — стригальщик овец, ваи дом, и все время на работе, а несколько недель назад нас выгнали из дома как раз перед тем, как малютки должны были появиться на свет…
Молодой мужчина грубой внешности, с растрепанными ярко-рыжими волосами и черными глазами встал рядом с женщиной и сказал Конну:
— Я всю жизнь работал, но теперь с четырьмя, нет — с шестью ртами, которых надо кормить, — как я пойду бродяжничать? И ведь всю жизнь я только и заботился о своем доме… а меня выгнали… но я не сделал ничего, чтобы так со мной поступать, ваи дом. Совершенно ничего. Хотел бы я спросить у старого Сторна, в чем моя вина, что я заслужил такое?
Дом, хоть и не просторный, прекрасно противостоял ненастью. Состоял он всего из одной комнаты с низким потолком, обставленной узкими лавками, на одной из которых сейчас сидела Эрминия и сушила у огня промокшие ноги.
У стены стоял стол и несколько крепких деревянных стульев. Больше ничего. На стол Маркое постелил старую вышитую льняную скатерть и поставил потемневшие от времени серебряные кубки. Он принес еды и вина для женщин.
— Как бы я хотел, чтобы все это происходило в Большом Зале Хамерфела, госпожа, — стал извиняться он, но Эрминия лишь покачала головой.
— Тот, кто отдает лучшее, что у него есть, поистине по-королевски щедр, даже если это «лучшее» — всего лишь пол-охапки соломы. А твой дом гораздо лучше.
Гейвин присел на коврик у ног Эрминии у очага, где его окатывали волны живительного тепла. По другую сторону сидела на лавке Флория, надев поверх тонкой белой одежды — униформы работника Башни — плотное бархатное платье. Эрминии тоже пришлось переодеться, потому что ее костюм для верховой езды вымок до нитки. Медяшка устроилась на полу, положив голову на колени хозяйке. Конн занял один из стульев, а Маркос нерешительно стоял возле другого, заметно нервничая, — очевидно до сих пор не совсем веря в то, что принимает у себя саму герцогиню Хамерфел. В глубине комнаты, позади стола, располагалось еще человек пять. И еще с полдюжины набилось в сени, откуда с любопытством заглядывали в комнату, пытаясь хоть краем глаза увидеть, что творится внутри. Среди них, как знала Эрминия, были люди, ходившие вместе с Конном в первый набег и слышавшие, как он был объявлен полноправным наследником Хамерфела. Когда Маркос попросил их внимания и представил им Эрминию, они приветствовали ее ликующими возгласами, от которых задрожали старые чердачные стропила, вспугнув с насиженных мест стаю летучих мышей. От радостного приема у Эрминии стало тепло на душе, хотя она прекрасно понимала, что вовсе не она тому причиной. Но даже в этом случае она знала наверняка: Конн заслужил такую встречу, и то, что эти люди, прожившие двадцать лет без законного господина, и по сей день оставались преданны Хамерфелам — его заслуга.
«А в Тендаре я никогда не думала о них. Стыдно. Значит, теперь я должна о них заботиться. С помощью короля Айдана…»
Тут она сонно подумала, а что же в действительности может сделать после стольких лет. Затем, вздохнув, она вспомнила: все равно Конн не был их полноправным герцогом, эта честь была закреплена за ее старшим сыном, хотя отцовский меч по-прежнему носил Конн. И приветствие это, по закону предназначавшееся Аластеру, только продлевало веру людей в то, что они должны следовать за Конном. Если же это было выражение их личной преданности Конну, а вовсе не дому Хамерфелов, впереди могла ждать всех новая беда. Эрминия переживала за обоих сыновей, одного она всю свою жизнь лелеяла, другого — всю жизнь оплакивала.
Однако эти тяжкие думы не соответствовали моменту, и, увидев мрачное лицо Конна, женщина подумала, не прочитал ли он ее мысли и не то же ли самое заботит его самого? Эрминия подняла бокал и произнесла:
— Какое удовольствие вновь видеть тебя в родных местах, дорогой мой сын. Я пью за день, когда дом твоего отца будет заново отстроен и двери Большого Зала распахнуться перед тобой и твоим братом.
Медяшка, не снимая головы с ног Эрминии, завиляла хвостом, словно присоединяясь к тосту.
«Где-то сейчас наша старушка Ювел?» — подумала Эрминия.
Конн тоже поднял бокал и встретился взглядом с матерью.
— Всю свою жизнь с тех пор, как себя помню, мама, и даже думая, что ты умерла, в мечтах я хотел видеть тебя здесь, этот вечер для нас воистину радостный, несмотря на бушующую на улице непогоду. Да будет воля богов, чтобы это был лишь первый из нескончаемых столь же радостных праздников. — Конн выпил и поставил бокал. — Как жаль, что с нами нет сейчас Аластера, чтобы порадоваться всем вместе. Это по праву его праздник, но этот день скоро придет. Тем временем, Маркос, как думаешь, — не послать ли за сыном Джериана? Он хорошо играет на рриле[16], а четыре дочери старика могли бы нам станцевать… эй, Маркос? Куда он подевался? — Он оглядел комнату, ища приемного отца.
— Не надо никого беспокоить, мой дорогой, — сказала Эрминия. — Мне не нужна торжественная встреча, я рада, что наконец очутилась в своей стране, и больше мне ничего не надо. К тому же мне очень жаль, что мы доставляем старому Маркосу столько хлопот, его дом слишком мал, чтобы вместить так много людей. Мы с Флорией за пять дней проделали трудное путешествие, и все, в чем мы нуждаемся, — это теплая постель. А если понадобится музыка, то с нами Гейвин, который может спеть, — добавила она, ласково улыбнувшись молодому музыканту. — Но посмотри, похоже, там пришел к тебе человек… — заметила Эрминия, увидев, как высокий дородный мужчина машет Конну из конца комнаты, где показался и Маркос.
Конн встал со стула.
— Позвольте, я узнаю, чего он хочет.
Не выпуская бокала из рук, он подошел к вновь прибывшему, внимательно выслушал, а затем повернулся так стремительно, что даже вино расплескалось из бокала. Лицо его было хмурым и сердитым. Какое-то мгновение поколебавшись, Конн развернулся и крикнул:
— Люди Хамерфела!
Все мгновенно обратили взоры к нему. Те, кто был в комнате, выжидательно смотрели, те же, кто толпился у двери, прошли внутрь, располагаясь у очага и скромно рассаживаясь по краям лавок, где сидели женщины.
— Прислужники Сторна вышли в поход! А мы-то думали, что в такое ненастье они будут сидеть по домам. Нет, этой услуги они нам не оказали. Собаки Сторна рыщут по дорогам и в дождь и в снег, а сейчас они разоряют хозяйство старого арендатора, который не заслужил такого отношения! Пойдемте, мужчины, положим этому конец!
Он повернулся к дверям, и все мужчины, надевая на ходу плащи, с воинственными возгласами устремились за ним. Через несколько минут к женщинам подошел Маркос и сказал:
— Высокочтимые дамы, мой господин приносит извинения, но ему действительно нужно идти, он просит вас сейчас ложиться спать, а завтра утром он все объяснит.
— Я слышала, как он говорил, Маркос, — произнесла Эрминия.
Глаза Маркоса сверкнули гордостью.
— Вы видели, как они идут за ним! Они умрут за молодого герцога.
Эрминия подумала, что Маркос оценил все правильно, за исключением того, что Конн не был их герцогом… но сейчас было не время обсуждать, как могло это повредить Аластеру.
— Будем надеяться, что им не придется умирать за него, — заметила она. Все мужчины ушли, за исключением старого Маркоса и Гейвина, который, совсем разомлев от тепла, не мог даже двинуться с места. Он все же поднялся и хотел последовать за ними, но Маркос покачал головой.
— Нет, ваи дом. Мой господин хотел, чтобы вы оставались здесь и охраняли женщин. Подумайте, что может случиться, если люди Сторна узнают о прибытии герцогини! Они запросто могут спалить дом вместе с нами.
— Как однажды они уже сделали это, — добавила Эрминия. Она вовсе не удивилась, когда Конн уехал с людьми, которых знал всю жизнь, забыв про существование Гейвина. Себя же она ощущала здесь в безопасности и теперь была благодарна старику за то, что тот не уронил чести Гейвина.
После того, как все ушли, в маленькой комнате стало очень тихо, лишь потрескивал огонь, да с улицы доносился монотонный шелест дождя, хлещущего о булыжную мостовую деревенской улицы. Эрминия допила вино — оно было не очень хорошим, но жажду утоляло. Сейчас ее одолевало беспокойство за Конна, ускакавшего в ненастную тьму, и о людях, которые слепо шли за ним, считая его законным вождем.
— Но ведь так оно и есть, — тихо заметила Флория, откликаясь на невысказанные вслух мысли Эрминии. — Он завоевал их любовь и преданность, и они всегда будут с ним независимо от того, утвердится ли Аластер в правах.
Эрминия оценила мудрость, прозвучавшую в словах Флории, но не смогла подавить беспокойства.
— Я люблю их обоих, — сказала Флория, — и боюсь за них обоих. А Конн беспокоится об Аластере даже больше, чем вы. Как вы думаете, почему он ускакал с такой поспешностью?
Эрминия даже не пыталась гадать, поэтому Флория ответила сама:
— До тех пор, пока не закончится история с Аластером, он не хочет оставаться со мной в одной комнате. Он любит своего брата и не хочет его предавать.
Вот так наконец все открылось, и Эрминия была этому рада. Было похоже, что они с Флорией все ходили осторожно, вокруг да около вопроса их отношений с Конном с того самого момента, когда Конн впервые прибыл в Тендару. И с вечера прерванной помолвки это, казалось, стояло за каждым словом, которым она обменивалась с Флорией.
— А ты хочешь предать Аластера?
— Нет, конечно, нет. Я выросла вместе с ним, и он мне всегда нравился. Поэтому я была вполне счастлива назвать его своим женихом. Еще я знаю, что тоже нравлюсь ему, и он был со мной ласков. Но когда в Тендару приехал Конн, все изменилось.
Эрминия не знала, что сказать. Как всегда ей, не знавшей любви и полноты чувств, оставалось лишь молчать, ощущая беспомощность перед молодой женщиной, воспринимавшей все происходящее как само собой разумеющееся.
— Я хотела бы выйти замуж за них обоих, — чуть не плача, призналась Флория. — Мне не хватит духу обидеть Аластера, но и без Конна моя жизнь будет пустой и бессмысленной.
Криво усмехнувшись, Гейвин произнес:
— Лет сто назад в этих горах, насколько я слыхал, такое было возможно.
Флория вспыхнула.
— Это варварство. Даже здесь, в горах, этот обычай забыт.
Но как же сделать выбор между другом детства и его братом-близнецом, так на него похожим внешне и в то же время совершенно другим? Дело не в том, что Конн, обладая лараном, мог проникать в ее сердце так, как Аластеру и не снилось, Флория чувствовала — за этим кроется нечто большее. Она не знала, что такое страсть, пока в ее жизнь неожиданно не ворвался Конн. Стыдно было признаться, но сейчас ей казалось, что Конн жизненно ей необходим, а Аластер — лишь слабое и тусклое его отражение.
— В любом случае, — продолжила девушка, пытаясь снять напряжение, — я буду вашей дочерью, поэтому такая ли уж большая для вас разница, за которого из них я выйду замуж?
— Но хочешь ли ты стать герцогиней Хамерфел? — мягко спросила Эрминия.
И тогда Флория наконец произнесла вслух то, что давно звучало в душе:
— Конн мне дороже любого герцогства.
А Конн уехал в дождь и тьму; ей бы очень хотелось сейчас скакать рядом с ним, но женщины должны оставаться дома и ждать своих мужчин…
«Что мучительнее — ожидание или сам поход?» — подумала она.
Флория понимала, что от волнений за Конна ей лучше не будет. Это его долг идти туда, где в нем нуждались. Она улыбнулась Гейвину и сказала:
— Спой нам, друг мой, прежде чем мы отправимся спать. Здесь нам ничто не угрожает, а я вижу, что ваи домна Эрминия очень устала.
В конце концов именно ее заботам Конн поручил мать, зная его, Флория не сомневалась, что это весьма почетное поручение.
Дождь кончился. Небо прояснилось, и в нем заблистали звезды. Моментально стало очень холодно. Конн скакал, окруженный своими людьми, зная, что он спешит предотвратить чудовищную несправедливость, едва укладывавшуюся в сознании. Король Айдан принимал как само собой разумеющееся право господина вершить судьбы крестьян. Наверное, лорду Сторну нельзя было иметь подданных, возможно — во всем виновата традиция. Может быть, даже следовало раздать всю эту землю мелким фермерам, которые на ней и работают, и они сами смогли бы решить, как использовать ее наилучшим образом. Но пока традиция имела силу закона, то кто он такой, чтобы взывать к совести лорда Сторна и указывать, как ему распоряжаться своей собственностью?
Раньше Конн никогда не задавался такими вопросами. Он всегда принимал все то, что Маркое называл неправдой, как подлинную несправедливость. Теперь же его одолели сомнения. Он не знал, прав ли, но еще сильнее уверился, что землю необходимо отдать фермерам.
Конн знал, откуда пришло это понимание, — от мистической связи с сознанием его брата. Хотя Аластер не разделяет его убеждений, а принимает как должное, как раз и навсегда установленный богами порядок, согласно которому все эти люди родились его подданными, а он — их господином. Он чувствовал, что здесь они с Аластером никогда не придут к согласию, но до этой ночи он тоже принимал как само собой разумеющееся, что должен подчиняться брату из-за глупой случайности, что тот родился на двадцать минут раньше.
А на самом деле — какая разница? Ведь он гораздо лучше Аластера знает, как править людьми…
Тут Конн усилием воли отогнал эти мысли, испугавшись предательского направления, которое они начали принимать. С тех пор, как он стал преступно заглядываться на невесту Аластера, все вокруг вызывало сомнение: закон, приличия, сам вселенский порядок, на который он до сих пор полагался.
Сейчас юноша заставил себя сосредоточиться на стуке копыт по промерзшим камням дороги. Возглас Маркоса вернул его к действительности.
— Мы опоздали! Они уже подожгли… сторновские собаки. Деревня горит.
— Стойте, — крикнул Конн. — Там еще могут оставаться жители. А если их выгнали из дому в эту ночь, то сейчас им, как никогда, потребуется наша помощь.
Тут со стороны дороги послышались крики. Солдаты в сторновской форме подгоняли разношерстную толпу полуодетых мужчин, женщин и детей. Среди них была молодая женщина в ночной рубашке с двумя младенцами на руках, а несколько малолетних босоногих детишек цеплялись за ее подол. Кроме того, в толпе метался что-то яростно выкрикивавший и кипевший гневом старик.
— Клянусь, что после сорока лет службы моему господину я не заслужил такого обращения!
Пожилая женщина с седыми волосами, очевидно его жена, пыталась его успокоить.
— Тише, тише, придет день, и все станет на свои места. Вот тогда ты можешь говорить…
— Но его светлость обещал мне…
И тут внимание Конна привлек другой человек в заплатанной ночной рубашке и ботинках на босу ногу, потрясающий кулаками и что-то резко выкрикивавший. Конн прислушался. Кто-то из его людей попытался выяснить у этого старика, что же все-таки произошло.
— Они пришли, когда мы спали, и выкинули нас под дождь, а дом подожгли. Я говорил им… я требовал, чтобы они прекратили… я приказывал им остановиться, говорил им, кто я такой, но они не слушали…
Лицо низкорослого старика было красным как помидор, так что Конн даже подумал, не хватил ли его удар.
— А кто ты, дедушка? — доброжелательно спросил один из людей Маркоса.
— Ардрин Сторн! — выкрикнул тот, багровея еще больше.
Один из сторновских солдат захохотал:
— Ну да, тогда я — Хранитель Башни Арилинн. Значит, сегодня мы будем соблюдать протокол, можешь звать меня «ваша светлость».
— Черт бы тебя побрал, — прокричал старик. — Говорю тебе, я — Ардрин, лорд Сторн, и просто остановился здесь на ночлег.
— Заткнись, старик, и не испытывай мое терпение! Неужели ты думаешь, что я не знаю в лицо моего господина? — ответил солдат.
Конн вгляделся в лицо старика. Не обладай он лараном, он в жизни не поверил бы его словам, но как телепат мог сказать наверняка: все, что тот сказал, — правда. Старик действительно был лордом Сторном. Какая ирония судьбы, что Сторна выкинули под дождь его собственные солдаты из того самого дома, где ему дали ночлег, и который сожгли на его глазах по его же приказу. Конн и не думал осуждать солдата за грубость. Кто бы мог поверить, что дряхлый старик в застиранной фланелевой ночной рубашке мог быть одним из самых могущественных людей отсюда до владений Алдаранов?
Подойдя к нему, Конн слегка поклонился и тихо произнес:
— Лорд Сторн, я вижу, наконец-то вы ощутили на себе результаты своих приказов! — Солдату же он бросил: — Старики все похожи друг на друга, если на них нет роскошной одежды и парика.
Солдат пригляделся.
— Зандру меня побери! — воскликнул он. — Мой господин, я не знал… я всего лишь исполнял ваш приказ выставить семью Джереда…
Сторн фыркал и, казалось, готов был взорваться.
— Мой приказ? — зловеще повторил он. — Разве в нем сказано, что выставлять семью Джереда из дома нужно посреди ночи, в такую бурю?
— Но, — неуверенно произнес солдат, — я думал, после этого нам не придется возиться с другими… Надо лишь показать пример…
— Ах, ты думал? — угрожающе спросил Сторн. Он указал на дрожащих, плачущих детей. — Глядя на них, я сомневаюсь, что ты вообще способен думать.
В разговор вступил Конн:
— Дело уже сделано. Сейчас главное — предоставить этим детишкам кров.
Сторн хотел было что-то сказать, но Конн повернулся к нему спиной и направился к женщине, у которой на руках были спеленутые младенцы.
Лорд Сторн жестко приказал солдату:
— В следующий раз слушай, когда тебе что-то говорят!
Солдат хотел что-то сказать, но при виде искаженного гневом лица Сторна молча отдал честь, коротко скомандовал своим людям, и они ушли. Тем временем Конн говорил с женщиной.
— Значит — близнецы, — произнес он. — Моей матери довелось пережить такое же и тоже по милости лорда Сторна, если я не ошибаюсь, когда мне с братом было всего лишь по году от роду. У тебя есть куда идти?
Стесняясь, она ответила:
— Моя сестра замужем за хорошим человеком, который работает на войлочных фабриках в Нескье, они с мужем могут хоть на какое-то время нас приютить.
— Хорошо. Тогда тебе надо туда добраться. Маркос… — Он подал знак пожилому человеку, — посади эту женщину с детьми на мою лошадь и дай им в сопровождение одного, нет — двух своих людей, чтобы они несли младшеньких. Приведите их в Хамерфел и поселите в доме кого-нибудь из наших арендаторов, а днем снарядите им телегу и проводите до Нескьи или — куда им надо. Один из наших мог бы отвезти их туда, а заодно — пригнать обратно телегу с ослом.
— Но как же вы без лошади, ваи дом?
— Ерунда. Делай, как я сказал. Пешком доберусь. У меня есть в запасе пара хороших ног, — ответил Конн, а затем опять обратился к женщине: — И что вы будете там делать?
— Мой муж — стригальщик овец, ваи дом, и все время на работе, а несколько недель назад нас выгнали из дома как раз перед тем, как малютки должны были появиться на свет…
Молодой мужчина грубой внешности, с растрепанными ярко-рыжими волосами и черными глазами встал рядом с женщиной и сказал Конну:
— Я всю жизнь работал, но теперь с четырьмя, нет — с шестью ртами, которых надо кормить, — как я пойду бродяжничать? И ведь всю жизнь я только и заботился о своем доме… а меня выгнали… но я не сделал ничего, чтобы так со мной поступать, ваи дом. Совершенно ничего. Хотел бы я спросить у старого Сторна, в чем моя вина, что я заслужил такое?