Брехт Бертольд
Покупка меди (статьи, заметки, стихи)
Бертольд Брехт
Покупка меди
СОДЕРЖАНИЕ
"ПОКУПКА МЕДИ"
НОЧЬ ПЕРВАЯ Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ПЕРВОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
ВТОРАЯ НОЧЬ
Речь философа о времени. Перевод С. Тархановой
Тип "К" и тип "П". Перевод С. Тархановой
Уличная сцена. Перевод Е. Эткинда
О театральности фашизма. Перевод С. Тархановой
Речь актера о принципах изображения мелкого нациста. Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ КО ВТОРОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ТРЕТЬЕЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
СЦЕНЫ ДЛЯ ОБУЧЕНИЯ АКТЕРОВ
Параллельные сцены. Перевод А. Ревзина и Я. Португалова
Интермедии. Перевод А. Ревзина и Я. Португалова
Состязание Гомера и Гесиода. Перевод Е. Эткинда
ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ
Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ЧЕТВЕРТОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
СТИХИ ИЗ "ПОКУПКИ МЕДИ"
Маги. Перевод Е. Эткинда
Незаконченное. Перевод Е. Эткинда
Легкость. Перевод Е. Эткинда
О подражании. Перевод Е. Эткинда
О повседневном театре. Перевод А. Голембы
Речь к датским рабочим актерам об искусстве наблюдения. Перевод Е. Эткинда
Об изучении нового и старого. Перевод Е. Эткинда
Занавесы. Перевод Е. Эткинда
Освещение. Перевод Е. Эткинда
Песни. Перевод Е. Эткинда
Реквизит Елены Вайгель. Перевод Е. Эткинда
Представлять прошлое и настоящее в единстве. Перевод Б. Слуцкого
О суде зрителя. Перевод Б. Слуцкого
О критическом отношении. Перевод Б. Слуцкого
Театр переживаний. Перевод Е. Эткинда
Театр - место, подходящее для мечтаний. Перевод Б. Слуцкого
Очистка театра от иллюзий. Перевод Б. Слуцкого
Нужно показывать показ. Перевод Е. Эткинда
О перевоплощении. Перевод Е. Эткинда
Упражнение в речи для актеров. Перевод Б. Слуцкого
Актриса в изгнании. Перевод А. Исаевой
Описание игры Е. В. Перевод Е. Эткинда
Песнь автора. Перевод Е. Эткинда
Отзвук. Перевод Е. Эткинда
Размышление. Перевод Е. Эткинда
Грим. Перевод Е. Эткинда
Расслабленное тело. Перевод Е. Эткинда
Отсутствующий дух. Перевод Е. Эткинда
Размышления актрисы во время гримировки. Перевод Е. Эткинда
Редкие выступления мастеров-актеров. Перевод Е. Эткинда
Погребение актера. Перевод Е. Эткинда
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ТЕОРИИ ТЕАТРА, ИЗЛОЖЕННОЙ В "ПОКУПКЕ МЕДИ"
Перевод С. Тархановой
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПЬЕСЫ "ПОКУПКА МЕДИ"
Философ стремится полностью использовать театр для своих целей. Театр должен создавать верные копии общественной жизни, помогая зрителю выработать к ним свое собственное отношение.
Актер стремится к самовыражению. Он хочет, чтобы им восхищались. Для этого ему нужны фабула и характеры.
Актриса хотела бы, чтобы театр нес общественно-воспитательную функцию. Во главу угла она ставит политику.
Завлит обещает философу всяческую поддержку. Он говорит, что готов отдать все силы и знания делу перестройки своего театра в соответствии с замыслами философа. Он надеется, что эта перестройка вдохнет в театр новую жизнь.
Осветитель олицетворяет новую публику. Он - рабочий и недоволен тем, как устроен мир.
НОЧЬ ПЕРВАЯ
На сцене, где рабочий не спеша снимает декорации, сидят, примостившись - кто на стульях, кто на реквизитных аксессуарах - актер, Завлит и философ. Достав из корзинки, принесенной рабочим, несколько бутылок, завлит откупоривает их, актер наливает в рюмки вино и угощает друзей.
Актер. На сцене - много пыли, оттого здесь всегда мучит жажда. Пейте же, не стесняйтесь!
Завлит (бросив взгляд в сторону рабочего). Попросим нашего друга, чтобы он не слишком торопился снимать декорации, не то опять поднимется пыль...
Рабочий. А я и так не спешу... Но убрать декорации хочешь не хочешь, а надо. Ведь завтра начнут репетировать новую пьесу.
Завлит. Надеюсь, вам здесь понравится. Мы могли бы расположиться в моем кабинете. Но там гораздо холоднее - я-то ведь не плачу за вход, как наша достопочтенная публика, а самое главное, там с укором глядят на меня бесчисленные рукописи непрочитанных пьес. К тому же ты, философ, всегда непрочь наведаться за кулисы, а ты, актер, если уж нет у тебя сегодня публики, хоть сможешь полюбоваться на кресла в зрительном зале. Беседуя о театре, мы вообразим, будто ведем эту беседу на глазах у публики, иными словами, сами разыгрываем небольшое представление. Наконец, здесь у нас будет возможность поставить несколько небольших опытов, коль скоро это потребуется для уяснения предмета. Так приступим же к делу и, пожалуй, лучше всего начнем с вопроса, обращенного к нашему другу-философу, - о том, что же занимает его в нашей театральной работе.
Философ. В вашей театральной работе меня занимает то, что вы с помощью ваших средств и вашего искусства изготовляете копии событий, происходящих в человеческом обществе, так что, наблюдая вашу игру, можно поверить, будто перед тобой настоящая жизнь. И поскольку меня интересуют формы и виды общественной жизни, то меня интересуют и ваши изображения таковых.
Завлит. Понимаю. Ты хочешь познать наш мир, - мы же показываем здесь то, что происходит в мире.
Философ. Не знаю, до конца ли ты меня понял. Право, не знаю. Почему-то в твоих словах я не ощутил неудовольствия.
Завлит. А почему я должен выразить неудовольствие в ответ на признание, что в нашей театральной работе тебя интересует показ событий, происходящих в мире? Ведь мы и в самом деле воссоздаем эти события.
Философ. Я сказал: вы изготовляете копии, и они интересуют меня постольку, поскольку они соответствуют оригиналу, потому что всего больше меня занимает оригинал, то есть общественная жизнь. Сказав это, я ожидал, что вы отнесетесь ко мне с известной настороженностью и усомнитесь в том, смогу ли я при такой позиции быть для вас хорошим зрителем.
Завлит. Почему бы тебе не быть хорошим зрителем? У нас на сцене давно уже повывелись боги и ведьмы, звери и духи. В последние десятилетия театр изо всех сил старался подставлять жизни зеркало. В угоду своему честолюбивому желанию способствовать разрешению социальных проблем он принес величайшие жертвы. Он показал, как это плохо, что на женщину смотрят лишь как на игрушку; что рыночная купля-продажа захватила также домашние очаги, превратив семью в арену боев; что деньги, с помощью которых богачи обеспечивают своим детям образование и культуру, добываются за счет того, что детей других родителей толкают в пучину порока, и еще многое другое. И за эти услуги, оказанные им обществу, театр заплатил тем, что едва не утратил всего своего обаяния. Он оставил все попытки создать хотя бы одну великую фабулу, которая могла бы сравниться с творениями древних.
Актер. И хотя бы один столь же великий характер!
Завлит. Зато мы показываем банки, клиники, нефтяные вышки и поля сражений, трущобы и виллы миллиардеров, хлебные поля и биржу, Ватикан, беседки, дворцы, фабрики, залы совещаний, короче, всю жизнь, как она есть. У нас на сцене происходят убийства и заключаются контракты, разыгрываются адюльтеры, совершаются героические подвиги, объявляются войны, у нас умирают, рождают детей, торгуют, блудят, мошенничают. Короче, мы показываем общественную жизнь людей со всех сторон. Мы используем любые впечатляющие средства, не боясь никаких новшеств, все законы эстетики давно выброшены за борт. Пьесы насчитывают иногда пять актов, иногда пятьдесят, случается, что на одной и той же сцене одновременно воздвигают до пяти игровых площадок, счастливые концы чередуются с несчастливыми, есть у нас и такие пьесы, где публике предоставляется самой выбрать конец. Сегодня мы стилизуем исполнение, завтра - играем совершенно естественно. Наши актеры одинаково ловко управляются как с ямбами, так и с уличным жаргоном. Оперетты подчас отдают трагизмом, в трагедиях же встречаются песенные интермедии. Сегодня на сцене стоит дом, каждой деталью, вплоть до последней печной трубы, схожий с настоящим домом, а завтра двум-трем разноцветным жердям вменяется в обязанность изображать пшеничный склад. Над игрой наших клоунов проливают слезы, а на наших драмах - надрывают животики. Одним словом, у нас теперь все бывает. Я сказал бы: к сожалению.
Актер. В твоем рассказе звучит скорбь, на мой взгляд, неоправданная. Можно подумать, будто мы и впрямь оставили всякую серьезную работу. Но смею заверить, мы не какие-нибудь бездумные проказники. Мы - люди, выполняющие тяжкий труд под строгим контролем и с предельной отдачей сил, - иначе нельзя хотя бы из-за острой конкуренции.
Завлит. Потому-то наши изображения настоящей жизни и стали образцово-показательными. Публика может изучать у нас любые тончайшие движения души. Наши семейные картины скопированы с величайшей тщательностью. За многие десятилетия отдельные актерские труппы отлично сыгрались, у нас можно было даже увидеть сцены, ну, взять, к примеру, вечер в помещичьем доме, где в каждом жесте актеров сквозит естественность, и, кажется, из сада даже доносится запах роз. Я часто удивлялся, как это авторам пьес еще удается отыскивать для своих героев какие-то новые душевные состояния, когда, казалось, все они уже известны наперечет. Нет, мы и впрямь не смущаемся никакими сомнениями и не скупимся на усилия.
Философ. Так, значит, ваша главная цель - отображать взаимоотношения людей?
Завлит. Если бы мы не отображали человеческих взаимоотношений, это вообще уже не было бы искусством. В крайнем случае ты можешь сказать, что наши изображения плохи. Это означало бы, что ты считаешь нас дурными художниками, ведь наше искусство в том и состоит, чтобы придавать нашим изображениям печать правдоподобия.
Философ. Предъявлять подобный упрек никак не входило в мои намерения. Я хочу говорить не о плохом искусстве, а о хорошем. А там, где искусство хорошо, оно и впрямь придает изображению печать правдоподобия.
Актер. Я не одержим манией величия, но все же смею утверждать, что берусь изобразить любой поступок, даже самый невероятный, так, что ты уверуешь в него без всяких колебаний. Если хочешь, я покажу тебе, как император Наполеон пожирает сапожные гвозди, и бьюсь об заклад, ты найдешь это вполне естественным.
Философ. Ты совершенно прав.
Завлит. Позволь мне указать тебе, что ты несколько отклонился от темы. Ты бьешь, как говорится, мимо цели.
Актер. Почему ты считаешь, что я отклонился от темы? Я же толкую об актерском искусстве.
Философ. Я тоже не счел бы это отклонением от темы. В одном из описаний всемирно известных актерских упражнений, цель которых - научить актера естественной игре, я нашел такое упражнение: актер должен бросить шапку на пол и вести себя с ней так, будто это крыса. Так учатся искусству _внушения_.
Актер. Отличное упражнение! Если бы мы не владели искусством _внушения_, то каким образом, спрашивается, при помощи нескольких кусков полотна или щита с надписью мы заставили бы зрителя вообразить, будто сейчас перед ним - поле боя у Акциума? И как - опять же с помощью скудного старомодного тряпья да еще маски - мы убедили бы его, что перед ним принц Гамлет? Чем больше наше мастерство, тем меньше нам требуется реальных вспомогательных средств, чтобы вылепить кусочек жизни. Мы действительно копируем жизненные события, но этим далеко не все сказано. К черту события! Вопрос еще и в том, зачем мы их копируем.
Философ. Ну и зачем же вы их копируете?
Актер. Чтобы наполнить души людей страстями и чувствами, чтобы вырвать их из буден и повседневности. Жизненные события, если можно так сказать, это подмостки, на которых мы показываем наше искусство, - трамплин, которым мы пользуемся.
Философ. Вот именно.
Завлит. Твое "вот именно" совсем мне не нравится. По-моему, чувства и страсти, которыми мы готовы наполнить твою душу, нисколько тебе не нужны. Ты ведь ни единым словом не упомянул об этом, когда объяснял, с какой целью пришел в наш театр.
Философ. Признаюсь, это действительно так. Мне очень жаль. Ваше здоровье!
Завлит. Откровенно говоря, я предпочел бы выпить за твое здоровье. Ведь мы же, собственно, собирались потолковать о том, каким образом наше искусство могло бы удовлетворить твои желания, а не о том, в какой мере оно удовлетворяет нас.
Актер. Неужто он станет возражать против того, чтобы мы слегка потревожили его ленивую душу? Хорошо, пусть его больше занимает то, что мы изображаем - эти самые "события", - чем наше искусство, но как нам изобразить для него эти события, не мобилизуя наших чувств и страстей? Да он первый, не мешкая, сбежал бы от нас, покажи мы ему бесстрастную игру. Впрочем, бесстрастной игры вообще не бывает. Всякое событие волнует нас, если, конечно, в нас не умерли чувства.
Философ. О, я ничего не имею против чувств. Я согласен, что чувства необходимы для создания копий, изображений жизненных событий, и что эти копии в свою очередь должны возбуждать чувства. Вопрос для меня в другом, в том, как ваши чувства, и в особенности старание возбудить те же чувства у зрителей, отражаются на этих копиях. К сожалению, я вынужден повторить, что больше всего меня занимают события действительной жизни. А потому я хотел бы еще раз подчеркнуть, что в этом доме, полном хитроумных и жутковатых орудий, я чувствую себя чужаком, посторонним, вторгшимся сюда не для того, чтобы испытать удовольствие, и, более того, даже готовым вызвать ваше неудовольствие, поскольку меня привел к вам интерес совершенно особого рода, специфичность которого трудно переоценить. Сам я столь властно ощущаю эту специфичность моего интереса, что могу сравнить себя разве лишь с человеком, который пришел к артистам музыкальной капеллы как скупщик меди, помышляя не о приобретении трубы, а лишь о покупке меди. Труба, на которой играет трубач, сделана из меди, но вряд ли он захочет продать ее просто как медь, по стоимости металла, на вес. Вот так же и я пришел к вам в поисках занимающих меня событий из жизни людей, которые вы здесь кое-как изображаете, хотя вы и создаете эти изображения отнюдь не с целью удовлетворить мои запросы. Короче: мне нужны для некоторых целей копии событий человеческой жизни. Прослышав, будто вы изготовляете подобные копии, я хотел бы узнать, смогу ли я ими воспользоваться.
Завлит. В какой-то мере я и впрямь начинаю ощущать смутное неудовольствие, которого, как говоришь, ты ожидал. Копии, которые мы здесь, - пользуясь твоим несколько казенным выражением, - изготовляем, это, конечно, изображения особого рода, коль скоро они преследуют особую цель. Кое-что об этом сказано еще в "Поэтике" Аристотеля. Аристотель говорит, что трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, при помощи речи, в каждой из своих частей различно украшенное, но не рассказанное, а показанное действующими лицами, совершающее благодаря страху и состраданию очищение подобных аффектов. Речь идет, таким образом, об изображении твоих излюбленных жизненных событий, и эти изображения должны оказывать определенное воздействие на души людей. Театр претерпел немало изменений с тех пор, как Аристотель написал эти слова, но принцип оставался незыблем. Очевидно, вздумай театр изменить этому принципу, - он перестал бы быть театром.
Философ. Ты хочешь сказать, что ваши изображения неотделимы от целей, которые вы преследуете, создавая их?
Завлит. Да, неотделимы.
Философ. Но мне нужны изображения событий жизни для моих собственных целей. Как же нам теперь быть?
Завлит. Оторванные от своего назначения, эти изображения уже не имели бы ничего общего с театром.
Философ. Признаться, последнее для меня не столь существенно. То, что при этом получится, мы могли бы назвать иначе, например: "таетр". (Все смеются.) Или вот что: а почему бы мне попросту не пригласить вас, артистов, выполнить для меня одну неартистическую работу. Поскольку нигде больше мне не найти умельцев, поднаторевших в изображении людей и их поступков, я приглашаю вас выполнить мой заказ.
Завлит. Что же это за таинственный заказ?
Философ (со смехом). О, я едва решаюсь открыть вам мои замыслы. Наверно, они покажутся вам чрезвычайно банальными и прозаичными. Я подумал, а нельзя ли использовать ваши копии для сугубо практической цели, попросту для того, чтобы определить наилучшую линию поведения в жизни? Понимаете ли, можно было бы исследовать их, как поступает, например, физика (имеющая дело с механическими частицами), и затем выработать на этой основе наилучший технический метод.
Завлит. Значит, ты преследуешь научные цели! Это и впрямь ничего общего не имеет с искусством.
Философ (поспешно). Конечно, нет. Потому-то я и хочу назвать это просто "таетром".
Завлит. Хорошо. Попытаемся следовать за нитью твоих рассуждений. Что-нибудь от этого нам, пожалуй, тоже перепадет. Может быть, идя этим необычным путем, мы получим хоть какие-то указания насчет того, как нам "изготовлять" хорошие копии, что для нас всего важнее, ведь по опыту мы знаем, насколько сильнее воздействие наших изображений, когда то, что мы изображаем, правдоподобно. Кто стал бы жалеть ревнивую женщину, если бы мы вздумали уверять, будто муж изменяет ей с ее собственной бабушкой?
Философ. Коль скоро я подрядил вас выполнить мой заказ, вы можете искать собственной выгоды лишь при условии, чтобы я не понес при этом ущерба. Прежде всего мне необходимо всерьез исследовать ваш метод работы и определить, каким изменениям его надо подвергнуть, чтобы я мог получить нужные мне изображения.
Завлит. Может, при этом ты даже убедишься, что наши изображения не столь уж непригодны для твоих целей, хотя мы и "изготовляем" их по старинке. В самом деле, почему бы в наших театрах зрителю не получать также практический урок?
Философ. Вы должны знать: меня снедает неутолимое любопытство ко всему, что связано с человеком, я никогда не устаю видеть и слышать людей. Я хочу знать, как они обходятся друг с другом, враждуют и дружат, продают лук, замышляют военные походы, заключают браки, шьют шерстяные костюмы, пускают в оборот фальшивые деньги, копают картошку, наблюдают звезды, как они обманывают, выбирают, поучают, эксплуатируют, оценивают, калечат и поддерживают друг друга, как они проводят собрания, основывают союзы, интригуют. Мне всегда хочется знать, как возникают и чем завершаются их начинания. Я стремлюсь отыскать во всем этом определенные закономерности, которые позволят мне предвидеть то, что должно совершиться. Я часто задумываюсь над тем, как мне держаться в жизни, чтобы выжить и добыть для себя побольше счастья, а это, естественно, зависит также от того, как станут вести себя другие люди. И потому их поведение также чрезвычайно меня занимает, как и возможность оказать на них какое-либо влияние.
Завлит. Надеюсь, у нас ты найдешь чем поживиться.
Философ. И да, и нет. Должен признаться, что как раз потому я и хотел с вами потолковать. Мне у вас как-то не по себе.
Завлит. Почему? Разве тебе мало того, что мы показываем?
Философ. С меня вполне хватит. Не в том дело.
Завлит. Может быть, ты находишь, что мы неверно изображаем то или другое?
Философ. И это есть, но вместе с тем я нахожу, что многое вы изображаете верно. Полагаю, все дело в том, что в вашем театре мне трудно отличить верное от неверного. Я не все еще сказал о себе. А у меня, кроме любопытства, есть еще одна страсть: во мне сидит дух противоречия. Люблю тщательно взвешивать все, что вижу, и, как говорится, подбавлять ложку дегтя в бочку меда. Меня все время одолевает задорный бес сомнения. Подобно тому как иной бедняк десять раз перевернет в руке монету, так и я привык неустанно взвешивать и рассматривать со всех сторон человеческие слова и поступки. Вы же не оставляете места для этих моих сомнений, в том-то все и дело.
Актер. Вот это критика!
Философ. Гм. Может, я наступил кому-нибудь на мозоль?
Завлит. Мы ничего не имеем против разумной критики. Мы редко слышим ее.
Актер. Не тревожься. Я все понимаю: без критики так или иначе не обойтись.
Философ. Как вижу, вы не в восторге от моих страстей. Но заверяю вас: у меня и в мыслях не было как-то принизить ваше искусство. Я только пытался объяснить вам тревогу, которую я испытываю в ваших театрах и которая лишает меня значительной доли удовольствия.
Актер. Надеюсь, ты все же пробовал искать причину своей тревоги в себе самом, а не только в нас одних?
Философ. Конечно. Могу представить вам на этот счет удовлетворительные объяснения. Но для начала я хотел бы успокоить вас: я сейчас не намерен касаться того, как вы изображаете разные события, иными словами, верно или неверно вы их изображаете, а займусь прежде всего самими событиями, которые вы копируете. Например, вы умело изобразите на сцене убийство. Моя страсть к критике заставит меня в этом случае исследовать само убийство и детали его осуществления, с точки зрения их целесообразности, изящества, оригинальности и так далее.
Завлит. И что же, ты не можешь проделать это у нас?
Философ. Нет. Вы не даете мне этого сделать. Виной тому - метод, с помощью которого вы создаете ваши изображения - особенно лучшие из них - а также способ их подачи. Одно время я посещал спектакли под открытым небом и во время представления курил. Положение, в котором сидит курящий, как вы знаете, очень удобно для наблюдения. Откинувшись назад, ты думаешь о своем, отдыхаешь, наслаждаешься зрелищем со своего укромного местечка, лишь наполовину захваченный действием.
Завлит. Ну и как, лучше тебе там было?
Философ. Нет, у меня погасла сигарета.
Актер. Прекрасно! Вдвойне прекрасно! Молодчина тот актер, который сумел увлечь тебя своей игрой, и молодчина ты сам, что оказался человеком, а не сушеной воблой!
Философ. Стойте! Я вынужден протестовать. Я не получил того, что искал. Опыт не удался.
Актер. К счастью, милейший, к счастью!
Философ. Но я не удовлетворен.
Актер. Сказать тебе, чего бы ты хотел? Чтобы те парни не владели своим ремеслом и играли совсем отвратно.
Философ. Боюсь, что это так.
Завлит. Что значит - боишься?
Философ. Ну разве это не ужасно: чем лучше вы играете, тем меньше меня это устраивает? Тут есть от чего прийти в отчаяние.
Завлит (Актеру). Перестань все время снисходительно похлопывать его по плечу! Мне случалось видеть, как люди из-за одного этого ополчались против самых разумных доводов.
Философ. Это верно, ты и правда порядочный тиран. И со сцены мне тоже беспрерывно что-то навязывают. Мне то и дело приходится плясать под твою дудку, и мне не оставляют даже времени подумать, хочу я плясать или нет.
Завлит. Вот видишь, теперь ему уже кажется, будто мы даже со сцены похлопываем его по плечу! Что я тебе говорил?
Философ. А может, в этом и впрямь что-то есть? Поразмыслите! Зритель говорит вам, что он чувствует, как его похлопывают по плечу! Вы видите его насквозь, вы понимаете его лучше, чем он сам себя понимает, уличаете его в тайных пороках и служите им! Разве это не отвратительно?
Актер. Знаешь что, хватит! Когда злишься, - невозможно спорить. Я уже и руки в карманы спрятал.
Философ. А почем я знаю, что ты вообще намерен спорить, независимо от того, злишься ты или нет? Во всяком случае, на сцене ты никакого спора не допускаешь. Ты пробуждаешь самые различные страсти, кроме охоты к спорам. Ты даже тогда не склонен удовлетворять эту страсть, когда она налицо.
Завлит. Не надо сразу возражать ему. Он дело говорит.
Актер. Подумаешь, дело! Он все толкует о собственном деле.
Актер. Оказать по чести, я больше не могу считать его философом.
Завлит. Уж это ты должен обосновать.
Актер. Философ размышляет о том, что дано. Дано искусство. Над этим он, значит, и принимается размышлять. А для искусства характерно то-то и то-то, и философ, если сможет, если у него варит котелок, объяснит, почему это так. Вот тогда он настоящий философ.
Философ. Ты совершенно прав. Бывают такие философы. И такое искусство тоже бывает.
Актер. Какое искусство?
Философ. Такое, для которого характерно то-то и то-то, - и баста.
Актер. Вот как, есть, значит, и другое искусство? О котором нельзя сказать, что для него характерно то-то и то-то, которого, значит, не существует?
Философ. Погоди, уж слишком ты привык торопиться. А ты пораскинь мозгами.
Актер. Хорошо, я раскину мозгами. (Становится в позу.) Так, кажется, это делается?
Философ (щиплет его за икры). Нет, мышцы надо расслабить. Так вот - я положу начало нашим раздумьям, сделав следующее признание. Я философ, у которого недостаточно варит котелок, чтобы философствовать так, как ты только что описал.
Актер. Вот тебе моя грудь, можешь припасть к ней и выплакаться всласть.
Философ. Откровенно говоря, мне больше по вкусу грудь нашей приятельницы, и, вообще, я скорей предпочел бы смеяться, чем рыдать. Что же касается вопроса о философах и "котелках", то с тех пор, как одни философы принялись совершать открытия в мире природы, другие - век за веком задумывались над тем, достаточно ли варят у них "котелки", чтобы проникнуть в смысл определенных утверждений церкви и земных властей и опровергнуть их. Утверждения же сводились к тому, что все сущее хорошо и законно. Философы изнемогали под бременем критики разума. У них и вправду туго варил "котелок" или, быть может, тот всамделишный котелок, что стоял у них в печи, и впрямь был слишком пуст, чтобы у них достало сил бороться с таким могущественным учреждением, как церковь. Что же до меня, то я размышляю над тем, как бы вообще сделать так, чтобы не было больше пустых котелков.
Покупка меди
СОДЕРЖАНИЕ
"ПОКУПКА МЕДИ"
НОЧЬ ПЕРВАЯ Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ПЕРВОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
ВТОРАЯ НОЧЬ
Речь философа о времени. Перевод С. Тархановой
Тип "К" и тип "П". Перевод С. Тархановой
Уличная сцена. Перевод Е. Эткинда
О театральности фашизма. Перевод С. Тархановой
Речь актера о принципах изображения мелкого нациста. Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ КО ВТОРОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ТРЕТЬЕЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
СЦЕНЫ ДЛЯ ОБУЧЕНИЯ АКТЕРОВ
Параллельные сцены. Перевод А. Ревзина и Я. Португалова
Интермедии. Перевод А. Ревзина и Я. Португалова
Состязание Гомера и Гесиода. Перевод Е. Эткинда
ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ
Перевод С. Тархановой
ФРАГМЕНТЫ К ЧЕТВЕРТОЙ НОЧИ
Перевод С. Тархановой
СТИХИ ИЗ "ПОКУПКИ МЕДИ"
Маги. Перевод Е. Эткинда
Незаконченное. Перевод Е. Эткинда
Легкость. Перевод Е. Эткинда
О подражании. Перевод Е. Эткинда
О повседневном театре. Перевод А. Голембы
Речь к датским рабочим актерам об искусстве наблюдения. Перевод Е. Эткинда
Об изучении нового и старого. Перевод Е. Эткинда
Занавесы. Перевод Е. Эткинда
Освещение. Перевод Е. Эткинда
Песни. Перевод Е. Эткинда
Реквизит Елены Вайгель. Перевод Е. Эткинда
Представлять прошлое и настоящее в единстве. Перевод Б. Слуцкого
О суде зрителя. Перевод Б. Слуцкого
О критическом отношении. Перевод Б. Слуцкого
Театр переживаний. Перевод Е. Эткинда
Театр - место, подходящее для мечтаний. Перевод Б. Слуцкого
Очистка театра от иллюзий. Перевод Б. Слуцкого
Нужно показывать показ. Перевод Е. Эткинда
О перевоплощении. Перевод Е. Эткинда
Упражнение в речи для актеров. Перевод Б. Слуцкого
Актриса в изгнании. Перевод А. Исаевой
Описание игры Е. В. Перевод Е. Эткинда
Песнь автора. Перевод Е. Эткинда
Отзвук. Перевод Е. Эткинда
Размышление. Перевод Е. Эткинда
Грим. Перевод Е. Эткинда
Расслабленное тело. Перевод Е. Эткинда
Отсутствующий дух. Перевод Е. Эткинда
Размышления актрисы во время гримировки. Перевод Е. Эткинда
Редкие выступления мастеров-актеров. Перевод Е. Эткинда
Погребение актера. Перевод Е. Эткинда
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ТЕОРИИ ТЕАТРА, ИЗЛОЖЕННОЙ В "ПОКУПКЕ МЕДИ"
Перевод С. Тархановой
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПЬЕСЫ "ПОКУПКА МЕДИ"
Философ стремится полностью использовать театр для своих целей. Театр должен создавать верные копии общественной жизни, помогая зрителю выработать к ним свое собственное отношение.
Актер стремится к самовыражению. Он хочет, чтобы им восхищались. Для этого ему нужны фабула и характеры.
Актриса хотела бы, чтобы театр нес общественно-воспитательную функцию. Во главу угла она ставит политику.
Завлит обещает философу всяческую поддержку. Он говорит, что готов отдать все силы и знания делу перестройки своего театра в соответствии с замыслами философа. Он надеется, что эта перестройка вдохнет в театр новую жизнь.
Осветитель олицетворяет новую публику. Он - рабочий и недоволен тем, как устроен мир.
НОЧЬ ПЕРВАЯ
На сцене, где рабочий не спеша снимает декорации, сидят, примостившись - кто на стульях, кто на реквизитных аксессуарах - актер, Завлит и философ. Достав из корзинки, принесенной рабочим, несколько бутылок, завлит откупоривает их, актер наливает в рюмки вино и угощает друзей.
Актер. На сцене - много пыли, оттого здесь всегда мучит жажда. Пейте же, не стесняйтесь!
Завлит (бросив взгляд в сторону рабочего). Попросим нашего друга, чтобы он не слишком торопился снимать декорации, не то опять поднимется пыль...
Рабочий. А я и так не спешу... Но убрать декорации хочешь не хочешь, а надо. Ведь завтра начнут репетировать новую пьесу.
Завлит. Надеюсь, вам здесь понравится. Мы могли бы расположиться в моем кабинете. Но там гораздо холоднее - я-то ведь не плачу за вход, как наша достопочтенная публика, а самое главное, там с укором глядят на меня бесчисленные рукописи непрочитанных пьес. К тому же ты, философ, всегда непрочь наведаться за кулисы, а ты, актер, если уж нет у тебя сегодня публики, хоть сможешь полюбоваться на кресла в зрительном зале. Беседуя о театре, мы вообразим, будто ведем эту беседу на глазах у публики, иными словами, сами разыгрываем небольшое представление. Наконец, здесь у нас будет возможность поставить несколько небольших опытов, коль скоро это потребуется для уяснения предмета. Так приступим же к делу и, пожалуй, лучше всего начнем с вопроса, обращенного к нашему другу-философу, - о том, что же занимает его в нашей театральной работе.
Философ. В вашей театральной работе меня занимает то, что вы с помощью ваших средств и вашего искусства изготовляете копии событий, происходящих в человеческом обществе, так что, наблюдая вашу игру, можно поверить, будто перед тобой настоящая жизнь. И поскольку меня интересуют формы и виды общественной жизни, то меня интересуют и ваши изображения таковых.
Завлит. Понимаю. Ты хочешь познать наш мир, - мы же показываем здесь то, что происходит в мире.
Философ. Не знаю, до конца ли ты меня понял. Право, не знаю. Почему-то в твоих словах я не ощутил неудовольствия.
Завлит. А почему я должен выразить неудовольствие в ответ на признание, что в нашей театральной работе тебя интересует показ событий, происходящих в мире? Ведь мы и в самом деле воссоздаем эти события.
Философ. Я сказал: вы изготовляете копии, и они интересуют меня постольку, поскольку они соответствуют оригиналу, потому что всего больше меня занимает оригинал, то есть общественная жизнь. Сказав это, я ожидал, что вы отнесетесь ко мне с известной настороженностью и усомнитесь в том, смогу ли я при такой позиции быть для вас хорошим зрителем.
Завлит. Почему бы тебе не быть хорошим зрителем? У нас на сцене давно уже повывелись боги и ведьмы, звери и духи. В последние десятилетия театр изо всех сил старался подставлять жизни зеркало. В угоду своему честолюбивому желанию способствовать разрешению социальных проблем он принес величайшие жертвы. Он показал, как это плохо, что на женщину смотрят лишь как на игрушку; что рыночная купля-продажа захватила также домашние очаги, превратив семью в арену боев; что деньги, с помощью которых богачи обеспечивают своим детям образование и культуру, добываются за счет того, что детей других родителей толкают в пучину порока, и еще многое другое. И за эти услуги, оказанные им обществу, театр заплатил тем, что едва не утратил всего своего обаяния. Он оставил все попытки создать хотя бы одну великую фабулу, которая могла бы сравниться с творениями древних.
Актер. И хотя бы один столь же великий характер!
Завлит. Зато мы показываем банки, клиники, нефтяные вышки и поля сражений, трущобы и виллы миллиардеров, хлебные поля и биржу, Ватикан, беседки, дворцы, фабрики, залы совещаний, короче, всю жизнь, как она есть. У нас на сцене происходят убийства и заключаются контракты, разыгрываются адюльтеры, совершаются героические подвиги, объявляются войны, у нас умирают, рождают детей, торгуют, блудят, мошенничают. Короче, мы показываем общественную жизнь людей со всех сторон. Мы используем любые впечатляющие средства, не боясь никаких новшеств, все законы эстетики давно выброшены за борт. Пьесы насчитывают иногда пять актов, иногда пятьдесят, случается, что на одной и той же сцене одновременно воздвигают до пяти игровых площадок, счастливые концы чередуются с несчастливыми, есть у нас и такие пьесы, где публике предоставляется самой выбрать конец. Сегодня мы стилизуем исполнение, завтра - играем совершенно естественно. Наши актеры одинаково ловко управляются как с ямбами, так и с уличным жаргоном. Оперетты подчас отдают трагизмом, в трагедиях же встречаются песенные интермедии. Сегодня на сцене стоит дом, каждой деталью, вплоть до последней печной трубы, схожий с настоящим домом, а завтра двум-трем разноцветным жердям вменяется в обязанность изображать пшеничный склад. Над игрой наших клоунов проливают слезы, а на наших драмах - надрывают животики. Одним словом, у нас теперь все бывает. Я сказал бы: к сожалению.
Актер. В твоем рассказе звучит скорбь, на мой взгляд, неоправданная. Можно подумать, будто мы и впрямь оставили всякую серьезную работу. Но смею заверить, мы не какие-нибудь бездумные проказники. Мы - люди, выполняющие тяжкий труд под строгим контролем и с предельной отдачей сил, - иначе нельзя хотя бы из-за острой конкуренции.
Завлит. Потому-то наши изображения настоящей жизни и стали образцово-показательными. Публика может изучать у нас любые тончайшие движения души. Наши семейные картины скопированы с величайшей тщательностью. За многие десятилетия отдельные актерские труппы отлично сыгрались, у нас можно было даже увидеть сцены, ну, взять, к примеру, вечер в помещичьем доме, где в каждом жесте актеров сквозит естественность, и, кажется, из сада даже доносится запах роз. Я часто удивлялся, как это авторам пьес еще удается отыскивать для своих героев какие-то новые душевные состояния, когда, казалось, все они уже известны наперечет. Нет, мы и впрямь не смущаемся никакими сомнениями и не скупимся на усилия.
Философ. Так, значит, ваша главная цель - отображать взаимоотношения людей?
Завлит. Если бы мы не отображали человеческих взаимоотношений, это вообще уже не было бы искусством. В крайнем случае ты можешь сказать, что наши изображения плохи. Это означало бы, что ты считаешь нас дурными художниками, ведь наше искусство в том и состоит, чтобы придавать нашим изображениям печать правдоподобия.
Философ. Предъявлять подобный упрек никак не входило в мои намерения. Я хочу говорить не о плохом искусстве, а о хорошем. А там, где искусство хорошо, оно и впрямь придает изображению печать правдоподобия.
Актер. Я не одержим манией величия, но все же смею утверждать, что берусь изобразить любой поступок, даже самый невероятный, так, что ты уверуешь в него без всяких колебаний. Если хочешь, я покажу тебе, как император Наполеон пожирает сапожные гвозди, и бьюсь об заклад, ты найдешь это вполне естественным.
Философ. Ты совершенно прав.
Завлит. Позволь мне указать тебе, что ты несколько отклонился от темы. Ты бьешь, как говорится, мимо цели.
Актер. Почему ты считаешь, что я отклонился от темы? Я же толкую об актерском искусстве.
Философ. Я тоже не счел бы это отклонением от темы. В одном из описаний всемирно известных актерских упражнений, цель которых - научить актера естественной игре, я нашел такое упражнение: актер должен бросить шапку на пол и вести себя с ней так, будто это крыса. Так учатся искусству _внушения_.
Актер. Отличное упражнение! Если бы мы не владели искусством _внушения_, то каким образом, спрашивается, при помощи нескольких кусков полотна или щита с надписью мы заставили бы зрителя вообразить, будто сейчас перед ним - поле боя у Акциума? И как - опять же с помощью скудного старомодного тряпья да еще маски - мы убедили бы его, что перед ним принц Гамлет? Чем больше наше мастерство, тем меньше нам требуется реальных вспомогательных средств, чтобы вылепить кусочек жизни. Мы действительно копируем жизненные события, но этим далеко не все сказано. К черту события! Вопрос еще и в том, зачем мы их копируем.
Философ. Ну и зачем же вы их копируете?
Актер. Чтобы наполнить души людей страстями и чувствами, чтобы вырвать их из буден и повседневности. Жизненные события, если можно так сказать, это подмостки, на которых мы показываем наше искусство, - трамплин, которым мы пользуемся.
Философ. Вот именно.
Завлит. Твое "вот именно" совсем мне не нравится. По-моему, чувства и страсти, которыми мы готовы наполнить твою душу, нисколько тебе не нужны. Ты ведь ни единым словом не упомянул об этом, когда объяснял, с какой целью пришел в наш театр.
Философ. Признаюсь, это действительно так. Мне очень жаль. Ваше здоровье!
Завлит. Откровенно говоря, я предпочел бы выпить за твое здоровье. Ведь мы же, собственно, собирались потолковать о том, каким образом наше искусство могло бы удовлетворить твои желания, а не о том, в какой мере оно удовлетворяет нас.
Актер. Неужто он станет возражать против того, чтобы мы слегка потревожили его ленивую душу? Хорошо, пусть его больше занимает то, что мы изображаем - эти самые "события", - чем наше искусство, но как нам изобразить для него эти события, не мобилизуя наших чувств и страстей? Да он первый, не мешкая, сбежал бы от нас, покажи мы ему бесстрастную игру. Впрочем, бесстрастной игры вообще не бывает. Всякое событие волнует нас, если, конечно, в нас не умерли чувства.
Философ. О, я ничего не имею против чувств. Я согласен, что чувства необходимы для создания копий, изображений жизненных событий, и что эти копии в свою очередь должны возбуждать чувства. Вопрос для меня в другом, в том, как ваши чувства, и в особенности старание возбудить те же чувства у зрителей, отражаются на этих копиях. К сожалению, я вынужден повторить, что больше всего меня занимают события действительной жизни. А потому я хотел бы еще раз подчеркнуть, что в этом доме, полном хитроумных и жутковатых орудий, я чувствую себя чужаком, посторонним, вторгшимся сюда не для того, чтобы испытать удовольствие, и, более того, даже готовым вызвать ваше неудовольствие, поскольку меня привел к вам интерес совершенно особого рода, специфичность которого трудно переоценить. Сам я столь властно ощущаю эту специфичность моего интереса, что могу сравнить себя разве лишь с человеком, который пришел к артистам музыкальной капеллы как скупщик меди, помышляя не о приобретении трубы, а лишь о покупке меди. Труба, на которой играет трубач, сделана из меди, но вряд ли он захочет продать ее просто как медь, по стоимости металла, на вес. Вот так же и я пришел к вам в поисках занимающих меня событий из жизни людей, которые вы здесь кое-как изображаете, хотя вы и создаете эти изображения отнюдь не с целью удовлетворить мои запросы. Короче: мне нужны для некоторых целей копии событий человеческой жизни. Прослышав, будто вы изготовляете подобные копии, я хотел бы узнать, смогу ли я ими воспользоваться.
Завлит. В какой-то мере я и впрямь начинаю ощущать смутное неудовольствие, которого, как говоришь, ты ожидал. Копии, которые мы здесь, - пользуясь твоим несколько казенным выражением, - изготовляем, это, конечно, изображения особого рода, коль скоро они преследуют особую цель. Кое-что об этом сказано еще в "Поэтике" Аристотеля. Аристотель говорит, что трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, при помощи речи, в каждой из своих частей различно украшенное, но не рассказанное, а показанное действующими лицами, совершающее благодаря страху и состраданию очищение подобных аффектов. Речь идет, таким образом, об изображении твоих излюбленных жизненных событий, и эти изображения должны оказывать определенное воздействие на души людей. Театр претерпел немало изменений с тех пор, как Аристотель написал эти слова, но принцип оставался незыблем. Очевидно, вздумай театр изменить этому принципу, - он перестал бы быть театром.
Философ. Ты хочешь сказать, что ваши изображения неотделимы от целей, которые вы преследуете, создавая их?
Завлит. Да, неотделимы.
Философ. Но мне нужны изображения событий жизни для моих собственных целей. Как же нам теперь быть?
Завлит. Оторванные от своего назначения, эти изображения уже не имели бы ничего общего с театром.
Философ. Признаться, последнее для меня не столь существенно. То, что при этом получится, мы могли бы назвать иначе, например: "таетр". (Все смеются.) Или вот что: а почему бы мне попросту не пригласить вас, артистов, выполнить для меня одну неартистическую работу. Поскольку нигде больше мне не найти умельцев, поднаторевших в изображении людей и их поступков, я приглашаю вас выполнить мой заказ.
Завлит. Что же это за таинственный заказ?
Философ (со смехом). О, я едва решаюсь открыть вам мои замыслы. Наверно, они покажутся вам чрезвычайно банальными и прозаичными. Я подумал, а нельзя ли использовать ваши копии для сугубо практической цели, попросту для того, чтобы определить наилучшую линию поведения в жизни? Понимаете ли, можно было бы исследовать их, как поступает, например, физика (имеющая дело с механическими частицами), и затем выработать на этой основе наилучший технический метод.
Завлит. Значит, ты преследуешь научные цели! Это и впрямь ничего общего не имеет с искусством.
Философ (поспешно). Конечно, нет. Потому-то я и хочу назвать это просто "таетром".
Завлит. Хорошо. Попытаемся следовать за нитью твоих рассуждений. Что-нибудь от этого нам, пожалуй, тоже перепадет. Может быть, идя этим необычным путем, мы получим хоть какие-то указания насчет того, как нам "изготовлять" хорошие копии, что для нас всего важнее, ведь по опыту мы знаем, насколько сильнее воздействие наших изображений, когда то, что мы изображаем, правдоподобно. Кто стал бы жалеть ревнивую женщину, если бы мы вздумали уверять, будто муж изменяет ей с ее собственной бабушкой?
Философ. Коль скоро я подрядил вас выполнить мой заказ, вы можете искать собственной выгоды лишь при условии, чтобы я не понес при этом ущерба. Прежде всего мне необходимо всерьез исследовать ваш метод работы и определить, каким изменениям его надо подвергнуть, чтобы я мог получить нужные мне изображения.
Завлит. Может, при этом ты даже убедишься, что наши изображения не столь уж непригодны для твоих целей, хотя мы и "изготовляем" их по старинке. В самом деле, почему бы в наших театрах зрителю не получать также практический урок?
Философ. Вы должны знать: меня снедает неутолимое любопытство ко всему, что связано с человеком, я никогда не устаю видеть и слышать людей. Я хочу знать, как они обходятся друг с другом, враждуют и дружат, продают лук, замышляют военные походы, заключают браки, шьют шерстяные костюмы, пускают в оборот фальшивые деньги, копают картошку, наблюдают звезды, как они обманывают, выбирают, поучают, эксплуатируют, оценивают, калечат и поддерживают друг друга, как они проводят собрания, основывают союзы, интригуют. Мне всегда хочется знать, как возникают и чем завершаются их начинания. Я стремлюсь отыскать во всем этом определенные закономерности, которые позволят мне предвидеть то, что должно совершиться. Я часто задумываюсь над тем, как мне держаться в жизни, чтобы выжить и добыть для себя побольше счастья, а это, естественно, зависит также от того, как станут вести себя другие люди. И потому их поведение также чрезвычайно меня занимает, как и возможность оказать на них какое-либо влияние.
Завлит. Надеюсь, у нас ты найдешь чем поживиться.
Философ. И да, и нет. Должен признаться, что как раз потому я и хотел с вами потолковать. Мне у вас как-то не по себе.
Завлит. Почему? Разве тебе мало того, что мы показываем?
Философ. С меня вполне хватит. Не в том дело.
Завлит. Может быть, ты находишь, что мы неверно изображаем то или другое?
Философ. И это есть, но вместе с тем я нахожу, что многое вы изображаете верно. Полагаю, все дело в том, что в вашем театре мне трудно отличить верное от неверного. Я не все еще сказал о себе. А у меня, кроме любопытства, есть еще одна страсть: во мне сидит дух противоречия. Люблю тщательно взвешивать все, что вижу, и, как говорится, подбавлять ложку дегтя в бочку меда. Меня все время одолевает задорный бес сомнения. Подобно тому как иной бедняк десять раз перевернет в руке монету, так и я привык неустанно взвешивать и рассматривать со всех сторон человеческие слова и поступки. Вы же не оставляете места для этих моих сомнений, в том-то все и дело.
Актер. Вот это критика!
Философ. Гм. Может, я наступил кому-нибудь на мозоль?
Завлит. Мы ничего не имеем против разумной критики. Мы редко слышим ее.
Актер. Не тревожься. Я все понимаю: без критики так или иначе не обойтись.
Философ. Как вижу, вы не в восторге от моих страстей. Но заверяю вас: у меня и в мыслях не было как-то принизить ваше искусство. Я только пытался объяснить вам тревогу, которую я испытываю в ваших театрах и которая лишает меня значительной доли удовольствия.
Актер. Надеюсь, ты все же пробовал искать причину своей тревоги в себе самом, а не только в нас одних?
Философ. Конечно. Могу представить вам на этот счет удовлетворительные объяснения. Но для начала я хотел бы успокоить вас: я сейчас не намерен касаться того, как вы изображаете разные события, иными словами, верно или неверно вы их изображаете, а займусь прежде всего самими событиями, которые вы копируете. Например, вы умело изобразите на сцене убийство. Моя страсть к критике заставит меня в этом случае исследовать само убийство и детали его осуществления, с точки зрения их целесообразности, изящества, оригинальности и так далее.
Завлит. И что же, ты не можешь проделать это у нас?
Философ. Нет. Вы не даете мне этого сделать. Виной тому - метод, с помощью которого вы создаете ваши изображения - особенно лучшие из них - а также способ их подачи. Одно время я посещал спектакли под открытым небом и во время представления курил. Положение, в котором сидит курящий, как вы знаете, очень удобно для наблюдения. Откинувшись назад, ты думаешь о своем, отдыхаешь, наслаждаешься зрелищем со своего укромного местечка, лишь наполовину захваченный действием.
Завлит. Ну и как, лучше тебе там было?
Философ. Нет, у меня погасла сигарета.
Актер. Прекрасно! Вдвойне прекрасно! Молодчина тот актер, который сумел увлечь тебя своей игрой, и молодчина ты сам, что оказался человеком, а не сушеной воблой!
Философ. Стойте! Я вынужден протестовать. Я не получил того, что искал. Опыт не удался.
Актер. К счастью, милейший, к счастью!
Философ. Но я не удовлетворен.
Актер. Сказать тебе, чего бы ты хотел? Чтобы те парни не владели своим ремеслом и играли совсем отвратно.
Философ. Боюсь, что это так.
Завлит. Что значит - боишься?
Философ. Ну разве это не ужасно: чем лучше вы играете, тем меньше меня это устраивает? Тут есть от чего прийти в отчаяние.
Завлит (Актеру). Перестань все время снисходительно похлопывать его по плечу! Мне случалось видеть, как люди из-за одного этого ополчались против самых разумных доводов.
Философ. Это верно, ты и правда порядочный тиран. И со сцены мне тоже беспрерывно что-то навязывают. Мне то и дело приходится плясать под твою дудку, и мне не оставляют даже времени подумать, хочу я плясать или нет.
Завлит. Вот видишь, теперь ему уже кажется, будто мы даже со сцены похлопываем его по плечу! Что я тебе говорил?
Философ. А может, в этом и впрямь что-то есть? Поразмыслите! Зритель говорит вам, что он чувствует, как его похлопывают по плечу! Вы видите его насквозь, вы понимаете его лучше, чем он сам себя понимает, уличаете его в тайных пороках и служите им! Разве это не отвратительно?
Актер. Знаешь что, хватит! Когда злишься, - невозможно спорить. Я уже и руки в карманы спрятал.
Философ. А почем я знаю, что ты вообще намерен спорить, независимо от того, злишься ты или нет? Во всяком случае, на сцене ты никакого спора не допускаешь. Ты пробуждаешь самые различные страсти, кроме охоты к спорам. Ты даже тогда не склонен удовлетворять эту страсть, когда она налицо.
Завлит. Не надо сразу возражать ему. Он дело говорит.
Актер. Подумаешь, дело! Он все толкует о собственном деле.
Актер. Оказать по чести, я больше не могу считать его философом.
Завлит. Уж это ты должен обосновать.
Актер. Философ размышляет о том, что дано. Дано искусство. Над этим он, значит, и принимается размышлять. А для искусства характерно то-то и то-то, и философ, если сможет, если у него варит котелок, объяснит, почему это так. Вот тогда он настоящий философ.
Философ. Ты совершенно прав. Бывают такие философы. И такое искусство тоже бывает.
Актер. Какое искусство?
Философ. Такое, для которого характерно то-то и то-то, - и баста.
Актер. Вот как, есть, значит, и другое искусство? О котором нельзя сказать, что для него характерно то-то и то-то, которого, значит, не существует?
Философ. Погоди, уж слишком ты привык торопиться. А ты пораскинь мозгами.
Актер. Хорошо, я раскину мозгами. (Становится в позу.) Так, кажется, это делается?
Философ (щиплет его за икры). Нет, мышцы надо расслабить. Так вот - я положу начало нашим раздумьям, сделав следующее признание. Я философ, у которого недостаточно варит котелок, чтобы философствовать так, как ты только что описал.
Актер. Вот тебе моя грудь, можешь припасть к ней и выплакаться всласть.
Философ. Откровенно говоря, мне больше по вкусу грудь нашей приятельницы, и, вообще, я скорей предпочел бы смеяться, чем рыдать. Что же касается вопроса о философах и "котелках", то с тех пор, как одни философы принялись совершать открытия в мире природы, другие - век за веком задумывались над тем, достаточно ли варят у них "котелки", чтобы проникнуть в смысл определенных утверждений церкви и земных властей и опровергнуть их. Утверждения же сводились к тому, что все сущее хорошо и законно. Философы изнемогали под бременем критики разума. У них и вправду туго варил "котелок" или, быть может, тот всамделишный котелок, что стоял у них в печи, и впрямь был слишком пуст, чтобы у них достало сил бороться с таким могущественным учреждением, как церковь. Что же до меня, то я размышляю над тем, как бы вообще сделать так, чтобы не было больше пустых котелков.