Брехт Бертольд. Швейк во Второй мировой воине

Брехт Бертольд

Швейк во Второй мировой воине

   Бертольд Брехт
   Швейк во Второй мировой воине
   Перевод А. Голембы и И. Фрадкина
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
   Швейк - торговец собаками в Праге.
   Балоун - его друг, фотограф.
   Анна Копецка - хозяйка трактира "У чаши".
   Молодой Прохазка - ее поклонник, сын мясника.
   Бретшнейдер - агент гестапо.
   Буллингер - шарфюрер войск СС.
   Анна - служанка.
   Кати - ее подруга.
   Гитлер.
   Гиммлер.
   Геринг.
   Геббельс.
   Фон Бок.
   Второстепенные персонажи.
   ПРОЛОГ В ВЫСШИХ СФЕРАХ
   Воинственная музыка. Гитлер, Геринг, Геббельс и Гиммлер вокруг глобуса. Все они сверхъестественных размеров, кроме Геббельса, который мал до
   невероятия.
   Гитлер.
   Господа коллеги, поскольку несколько ранее
   Я железной рукой покорил Германию
   То на очереди теперь весь мир остальной.
   Расстояния нам не помеха,
   Танки, штурмовики и крепкие нервы - вот в чем
   залог успеха!
   (Он кладет руку на глобус. По глобусу расползается
   кровавое пятно.)
   Геринг, Геббельс и Гиммлер кричат "хайль!"
   Но, пока это у меня не вылетело из головы,
   Отвечайте мне, шеф полиции, каковы
   Чувства м_а_л_е_н_ь_к_о_г_о ч_е_л_о_в_е_к_а к моей
   великой персоне?
   Не только здесь, на отеческом лоне,
   Но также у чехов и австрияков?
   Везде ли восторг одинаков?
   Дорог ли я этим мелким людишкам?
   Любят они меня или не слишком?
   Пойдут ли они за мной в огонь и воду
   Или покинут меня, моим антиподам в угоду?
   Как они относятся ко мне - душ их инспектору,
   Государственному мужу, полководцу, оратору и
   архитектору?
   Словом: как они на меня взирают?
   Гиммлер.
   С воодушевлением.
   Гитлер.
   Готовы ли они к жертвам и лишениям,
   Рады ли они каждой жертве тяжкой,
   Расстанутся ли они с последней рубашкой,
   Которая мне может понадобиться для моих
   предприятий.
   Ведь при всей моей гениальности
   Я нуждаюсь в помощи своих скромных собратий,
   Воюя, смогу ли я на них опираться?
   Гиммлер.
   В этом не смею я сомневаться.
   Гитлер.
   Хочу надеяться. Однако все же,
   Когда в часы бессонницы я ворочаюсь на своем
   ложе,
   Донимает меня, неотвязней всех прочих вопросов
   странных,
   Вопрос: что говорит обо мне м_а_л_е_н_ь_к_и_й
   ч_е_л_о_в_е_к в европейских странах?
   Гиммлер.
   Мой фюрер, он любит вас, на вас все его
   упования,
   Европа вас любит точь-в-точь как Германия.
   Она обожествить вас готова, право...
   Геринг, Геббельс, Гиммлер.
   Слава фюреру! Слава! Слава!
   I
   В трактире "У чаши" завтракают Швейк и Балоун. Хозяйка Анна Копецка
   обслуживает пьяного эсэсовца. У стойки сидит молодой Прохазка.
   Копецка. Пять кружек пльзенского вы уже выпили, ну и хватит с вас. Не умеете вы много пить.
   Эсэсовец. Еще кружку принесите. Учтите: это приказ, понятно вам, что это значит? Если вы будете благоразумны и перестанете рыпаться, вы об этом не пожалеете, я вас посвящу в тайну.
   Копецка. Я не желаю ничего знать. Я вам потому и не даю больше пива, чтобы вы не выбалтывали ваши тайны, а мне не пришлось за это отвечать.
   Эсэсовец. Ну то-то! Это вы умно рассудили; лучше я и сам не смог бы вам посоветовать. Кто узнает эту тайну, будет расстрелян. В Мюнхене было покушение на Адольфа. Еще бы чуть-чуть, и готово - спекся!
   Копецка. Помолчите-ка лучше. Вы пьяны.
   Швейк (очень любезно, из-за соседнего столика). Простите, это о каком Адольфе идет речь? Я знаю двух Адольфов. Один был приказчиком у аптекаря Пруши, а сейчас он в концлагере; он, говорят, хотел продавать концентрированную соляную кислоту только чехам. И потом я знаю еще Адольфа Кокотку, сборщика собачьего дерьма. Он тоже в концлагере; он будто утверждал, что самое лучшее дерьмо - у английского бульдога. Обоих мне не жалко.
   Эсэсовец (поднявшись и вытянув руку). Хайль Гитлер!
   Швейк (также поднявшись и вытянув руку). Хайль Гитлер!
   Эсэсовец (угрожающе). Вам, кажется, что-то не нравится?
   Швейк. Никак нет, пан эсэсовец, мне все очень нравится.
   Копецка (принеся кружку пива). Получите вашу кружку пльзенского, теперь уж все равно. Но только сидите спокойно и не выбалтывайте секретов вашего фюрера, которых, кстати, никто и знать не хочет. Здесь не место политике. Я честная трактирщица: если кто придет и закажет пива, я ему подам, а остальное меня не касается.
   Молодой Прохазка (когда она снова стала за стойку). Зачем вы им мешаете, пани Анна? Пускай люди развлекаются как хотят.
   Копецка. А затем, пан Прохазка, что нацисты возьмут да и прихлопнут мою "Чашу"!
   Швейк (уселся снова). Если это было покушение на Гитлера, оно бы удалось.
   Копецка. Помолчите, пан Швейк, вас это меньше всего касается.
   Швейк. А я все же думаю, не потому ли это случилось, что картошки не хватает. Без нее ведь ни туда ни сюда. А кто виноват? Только порядок, потому что все рационировано, и любой паршивый пучок зелени значится в продовольственной карточке. Одним словом, порядок образцовый, я даже слышал, что Гитлер сумел создать такой порядок, который свыше сил человеческих. А там, где всего вдоволь, там не бывает порядка. Если я только что продал таксу, то в кармане у меня и бумажные кроны шуршат и мелочь звенит - и все вперемешку; а вот если я на мели и есть у меня, может, только одна крона и один медяк, то откуда же тут взяться беспорядку? В Италии, после того как к власти пришел Муссолини, поезда стали ходить точно по расписанию. На него было уже не то семь, не то восемь покушений.
   Копецка. Пейте свое пиво и не валяйте дурака. Ведь случись что-нибудь неладное, нам всем придется из-за вас кашу расхлебывать.
   Швейк. Мне вот только непонятно, Балоун, почему ты при этом известии нос повесил. Во всей Праге не найти второго такого чудака.
   Балоун. Вам, конечно, легко говорить, что во время войны с продуктами бывает туго, а я вот со всеми моими продкарточками и двумястами граммами мяса в неделю с прошлогоднего сочельника еще ни разу не пообедал как следует! (Указывая на эсэсовца.) Этим-то и горя мало, ты только взгляни, какие они упитанные. Мне нужно его кое о чем расспросить. (Подходит к эсэсовцу.) Сосед, разрешите только узнать, что вы кушали в обед, отчего это у вас такая жажда? Небось что-нибудь сильно поперченное. Может, гуляш? А?
   Эсэсовец. Вас это не касается, это военная тайна. Рубленый шницель.
   Балоун. Под соусом? Вероятно, со свежими овощами? Я не хочу, чтобы вы разглашали тайну, но капуста, надеюсь, была мелко нашинкована? Ведь именно в этом весь секрет. Помню, как-то в Пардубицах - это было, извините, еще до Гитлера, - в ресторане "Лебедь", я отведал однажды шницель. Так он был даже лучше, чем у Платнера.
   Копецка (обращаясь к Швейку). Уведите, пожалуйста, пана Балоуна подальше от этого эсэсовца. Вчера он все ввязывался в разговор с паном Бретшнейдером из гестапо, - кстати, не понимаю, почему его сегодня нет. Так вот, пан Балоун так долго выспрашивал о продовольственных рационах в германской армии, что его чуть было не арестовали как шпиона.
   Швейк. Тут уж ничего не поделаешь, Чревоугодие - его неодолимый порок.
   Балоун (эсэсовцу). Вы не знаете, правда ли, что чешские добровольцы, которых немцы вербуют для похода на Россию, получают такое же довольствие, как немецкие солдаты? Или это ложный слух?
   Копецка. Пан Балоун, не приставайте вы к нему; он ведь не на службе. И вообще постыдились бы вы, как чех, задавать ему такие вопросы.
   Балоун (с виноватым видом). Что вы, пани Копецка, у меня и в мыслях не было ничего дурного. Иначе я не стал бы так прямо спрашивать - я ведь знаю ваши убеждения.
   Копецка. У меня нет убеждений, у меня есть трактир. Я хочу лишь, чтобы "посетители соблюдали хотя бы элементарное приличие, а вы уж бог знает до чего дошли, пан Балоун!
   Эсэсовец. Вы хотите вступить в легион?
   Балоун. Я просто так спросил.
   Эсэсовец. Если это вас интересует, я вас провожу на вербовочный пункт. Довольствие вы будете иметь самое первоклассное. Ведь Украина станет житницей Третьей империи. Когда мы стояли в Голландии, я посылал домой столько посылок, что кое-что перепадало даже моей тетке, которую я вообще не выношу. Хайтлер!
   Балоун (вставая за ним). Хайль Гитлер!
   Швейк (подойдя к Балоуну и эсэсовцу). Надо говорить не "хайль Гитлер", а "хайтлер", как этот господин, который в таких делах знает толк. Тогда сразу будет видно, что для тебя это дело привычное и что ты всегда так выражаешься, даже дома и во сне.
   Копецка (приносит эсэсовцу стопку сливовицы). Пейте, прошу вас.
   Эсэсовец (обнимает Балоуна). Ты, стало быть, хочешь пойти добровольцем против большевиков? Одобряю. Ты, правда, чешская свинья, но ты разумен. Я отправляюсь с тобой на вербовочный пункт.
   Копецка (заставляя его снова сесть). Пейте свою сливовицу, это вас успокоит. (Обращаясь к Балоуну.) У меня прямо руки чешутся вышвырнуть вас отсюда. Чести и достоинства нет у вас ни на грош, и все из-за вашего сверхъестественного обжорства. Неужели вы не слыхали песню, которую сейчас повсюду поют? Так я вам ее спою сейчас: вы выпили всего лишь две кружки пива, и голова у вас пока еще должна бы соображать. (Поет песню "О жене фашистского солдата".)
   А ЧТО ПОЛУЧИЛА СОЛДАТКА?
   А что получила солдатка
   В подарок из Праги седой?
   Волшебные туфли прислал ей супруг,
   Лощеная кожа, точеный каблук,
   Подарок из Праги седой.
   А что получила солдатка
   В подарок из польских краев?
   Пришла к ней посылка с рубашкой льняной,
   Узор вырезной на рубашке льняной,
   Подарок из польских краев!
   А что получила солдатка
   Из Осло, где фьорд и гранит?
   Из Осло пришел меховой воротник,
   Как к шее приник меховой воротник
   Из Осло, где фьорд и гранит!
   А что получила солдатка
   Из тучного Роттердама?
   К ней шляпка оттуда пришла в свой черед,
   Та шляпка как чудо к лицу ей идет,
   Голландская, из Роттердама!
   А что получила солдатка
   Из Брюсселя в бельгийской стране?
   Оттуда солдат ей прислал кружева:
   Любовь какова! Хороши кружева
   Из Брюсселя в бельгийской стране.
   А что получила солдатка
   Из Парижа, где ночью светлынь?
   Соседке на зависть, не платье, а сон,
   Не платье, а сон, элегантный фасон
   Из Парижа, где ночью светлынь,
   А что получила солдатка
   Из Ливии знойной в презент?
   Из Триполи к ней прилетел талисманчик,
   Солдат не обманщик, прислал талисманчик
   Из Ливии знойной в презент.
   А что получила солдатка
   Из строгой российской земли?
   Пришла из России к ней вдовья вуаль,
   Пришла к ней печаль в чужедальнюю даль
   Из строгой российской земли.
   Эсэсовец победоносно кивает после каждой строфы, но перед последней он
   уже вдруг пьян, и голова его бессильно падает на стол.
   Швейк. Прекрасная песня. (Обращаясь к Балоуну.) Она тебе ясно доказывает, что нужно семь раз обдумать, прежде чем совершить нечто необдуманное! Ты смотри, не вздумай ради больших рационов отправиться вместе с Гитлером в Россию: там ты замерзнешь и околеешь, болван.
   Балоун (песня его потрясла, и он, положив голову на скрещенные руки, начинает всхлипывать). Боже, боже! До чего меня доведет мое обжорство? Со мной нужно что-то сделать, иначе я пропал. Я не в силах больше быть хорошим чехом на голодный желудок.
   Швейк. Если бы ты поклялся девой Марией, что ты никогда, ни из-за какой жратвы не вступишь в легион, ты бы слово сдержал. (Обращаясь к Копецкой.) Он очень набожный. Но поклянешься ли ты? Конечно, нет.
   Балоун. Вхолостую я не могу клясться - это совсем не так просто.
   Копецка. Это - позор! Ведь вы же взрослый человек.
   Балоун. Взрослый, но слабый.
   Швейк. Если бы мы могли сунуть тебе тарелку жареной свинины - дескать, жри, ничтожество, но поклянись, что ты останешься хорошим чехом, - ты б наверняка поклялся, настолько-то уж я тебя знаю. Но, конечно, так, чтобы тарелку придерживать и сейчас же отнять, если ты не будешь клясться, - вот это бы на тебя подействовало.
   Балоун. Это верно. Но только чтобы потом свинина была моей.
   Швейк. И для того чтобы ты сдержал клятву, ты должен стать на колени перед всем народом и возложить руки на Библию - так, что ли?
   Балоун утвердительно кивает.
   Копецка. Не попробовать ли помочь вам? (Возвращается к молодому Прохазке.)
   Молодой Прохазка. Стоит мне только услышать, как вы поете, и я уж сам не свой.
   Копецка (рассеянно). Почему?
   Молодой Прохазка. Любовь.
   Копецка. А откуда вы знаете, что это любовь, а не просто блажь?
   Молодой Прохазка. Знаю! Вчера вы у меня из головы не выходили, и я завернул одной покупательнице вместо шницеля ее же собственную сумку и получил за это нагоняй от отца. А по утрам у меня болит голова. Это любовь.
   Копецка. А много ли у вас, спрашивается, этой самой любви?
   Молодой Прохазка. Я что-то вас не понимаю.
   Копецка. Я спрашиваю, на много ли хватит вашей любви? Может, как уже бывало, на один раз, высморкаться - и все.
   Молодой Прохазка. Пани Анна, не терзайте мое сердце такими злыми упреками. Моей любви хватит на все, только бы вы ответили на нее взаимностью. А этого-то как раз и нет.
   Копецка. Меня интересует, хватит ли ее, например, на два фунта вырезки.
   Молодой Прохазка. Анна! Как вы можете в такой момент говорить о таких грубых материальных вещах!
   Копецка (отвернувшись и считая бутылки). Ну видите, для вас это уже слишком много.
   Молодой Прохазка (пожимая плечами). Я вас опять не понимаю. Уж больно туманно вы говорите.
   Балоун. Моя прожорливость не с этой войны началась, это застарелая болезнь. Из-за нее моя сестра, у которой я в ту пору жил, ходила с детьми в Клокоты в престольный праздник. Но даже и это не помогло. Сестра с детьми возвратилась с праздника и принялась считать кур. Одной или двух она недосчиталась. Но тут я ничем не мог ей помочь, я знал, конечно, что куриные яйца вещь в хозяйстве необходимая, но стоило мне только выйти из дому, увидеть курицу, как я мгновенно ощущал в желудке бездну, и через час мое душевное равновесие восстанавливалось, а курице - аминь! Видимо, мне уже ничем нельзя помочь.
   Молодой Прохазка. Пани Анна, вы это серьезно говорите?
   Копецка. Совершенно серьезно.
   Молодой Прохазка. Когда вам нужны эти два фунта вырезки? Завтра?
   Копецка. Не слишком ли опрометчиво ваше обещание? Значит, вы хотите вынести из лавки вашего папаши два фунта мяса без разрешения и мясного талона, а теперь это считается спекуляцией и за это дело положен расстрел, если только это всплывет.
   Молодой Прохазка. Неужели вы думаете, что я не пошел бы на расстрел ради вас, если бы знал, что этим смогу у вас хоть чего-нибудь добиться?
   Швейк и Балоун следили за разговором.
   Швейк (с похвалой). Вот таким и должен быть влюбленный. В Пльзене один молодой человек повесился в сарае из-за вдовы уже даже не первой молодости, потому что она в беседе с ним обронила как-то, что он ничего не готов сделать ради нее, а в "Медведе" один тип - он был отец семейства - вскрыл себе вены в нужнике, потому что кельнерша лучше обошлась с другим гостем. А через несколько дней двое бросились в Влтаву с Карлова моста из-за одной особы, но тут уже были замешаны деньги, она была, как я слыхал, весьма зажиточная.
   Копецка. Я скажу - такое не каждый день приходится слышать женщине, пан Прохазка.
   Молодой Прохазка. Поверьте мне! Я принесу завтра в полдень, не поздно это будет?
   Копецка. Я не хотела бы, чтобы это вам повредило, но ведь это ради доброго дела, не для меня самой. Вы сами слышали, что пан Балоун должен получить настоящий мясной обед, иначе его одолеют скверные мысли.
   Молодой Прохазка. Значит, вы не хотите, чтобы я подвергал себя опасности. Так вы сказали, я не ошибаюсь? Значит, вам будет не безразлично, если я буду расстрелян, не берите своих слов обратно, вы осчастливили меня ими! Пани Анна, решено, вы обязательно получите жаркое, пусть я даже околею из-за этого.
   Копецка. Приходите завтра в полдень, пан Балоун, я ничего вам не обещаю, но обед, кажется мне, для вас будет.
   Балоун. Если бы я только один-единственный разочек получил жаркое, все скверные мысли вылетели бы у меня из головы. Но я не стану преждевременно радоваться, я и так слишком много претерпел в жизни.
   Швейк (показывая на эсэсовца). Я думаю, он все забудет, когда проснется, он пьян в стельку. (Кричит ему в ухо.) Да здравствует Бенеш!
   Тот не шевелится.
   Это вернейший признак, что он без сознания, иначе он бы меня в землю втоптал, так они тут всего боятся!
   Входит агент гестапо Бретшнейдер.
   Бретшнейдер. Кто всего боится?
   Швейк (уверенно). Эсэсовцы. Присаживайтесь к нам, господин Бретшнейдер... Принесите ему кружку пльзенского, пани Копецка, нынче что-то жарковато.
   Бретшнейдер. Чего же они боятся, по вашему мнению?
   Швейк. Боятся проявить невнимательность и пропустить мимо ушей высказывания, содержащие в себе зародыш государственного преступления или еще чего, откуда мне знать. Но, может, вы хотите, чтобы никто не мешал вам читать вашу газету, а я отвлекаю вас?
   Бретшнейдер (усаживается с газетой). Мне никто не помешает, если то, что он говорит, интересует меня. Пани Копецка, вы сегодня снова выглядите как майский ландыш,
   Копецка (подавая ему пиво). Скажите лучше, июньский.
   Молодой Прохазка (когда она возвращается за стойку). Я на вашем месте не разрешал бы ему таких вольностей.
   Бретшнейдер (раскрывает газету"). Это экстренный выпуск. На фюрера было произведено покушение в мюнхенской пивной. Что вы на это скажете?
   Швейк. И долго он мучился?
   Бретшнейдер. Он остался невредим - бомба поздно взорвалась.
   Швейк. Небось какая-нибудь дешевая, продукт современного массового производства. А потом удивляются, что качество не то. Почему, спрашивается, такой предмет не был изготовлен любовно, как прежде бывало, при ручном производстве? Я не прав, скажете? А вот то, что они для такого случая не подобрали бомбы получше, так это уж прямо халатность с их стороны. В Чешском Крумлове один мясник решил однажды...
   Бретшнейдер (перебивает его). Если фюрер был почти убит, так это вы называете халатностью?
   Швейк. "Почти" - это обманчивое слово, господин Бретшнейдер. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда наши милые друзья нас продали в Мюнхене, мы уже "почти" было воевали, но только "почти" - вот и остались на бобах. Еще в первую мировую войну Австрия "почти" победила Сербию, а Германия "почти" победила Францию. Нет, на "почти" далеко не уедешь.
   Бретшнейдер. Продолжайте, продолжайте. Оч-чень любопытно. У вас интересные посетители, госпожа Копецка. Такие политически развитые.
   Копецка. Посетители как посетители. Мы, трактирщики, стоим вне политики. А вас, господин Бретшнейдер, я попрошу не втравлять моих гостей в политические разговоры, которые кончаются для них в гестапо. Вам же, пан Швейк, я бы сказала: ты только уплати за пиво, а там сиди себе и болтай что хочешь. Но вы, пан Швейк, за свои две кружки уже достаточно наболтали.
   Бретшнейдер. Мне кажется, если бы фюрер был убит, вы не сочли бы это большой потерей для протектората.
   Швейк. Потерей это, конечно, было бы - отрицать не приходится. И даже огромной потерей. Гитлера не заменишь первым попавшимся дураком. Правда, многие его ругают, но это меня не удивляет.
   Бретшнейдер (оживляясь, с надеждой). Что вы этим хотите...
   Швейк. Как писал однажды редактор газеты "Нива и сад", великие мужи не в чести у простого народа. Он их не понимает и считает всю эту муру лишней, даже героизм. Маленький человек плевать хотел на великую эпоху. Он предпочитает посидеть в уютной компании и съесть гуляш на сон грядущий. Удивительно ли, что великий государственный муж, глядя на эту шатию-братию, аж трясется от злости: ему ведь просто до зарезу нужно, чтобы его народ, будь он неладен, вошел в историю и во все школьные хрестоматии. Великому человеку простой народ - все равно что гиря на ногах. Что ему народ? Это все равно как если бы вы подали на ужин Балоуну с его аппетитом одну-единственную охотничью сосиску! Нет, не хотел бы я слышать, как великие люди в своем кругу клянут нас на все корки.
   Бретшнейдер. Вы что же, может быть, считаете, что немецкий народ ворчит, а не стоит как один человек за фюрера?
   Копецка. Я прошу вас, господа, перемените тему. Полно вам, и так ведь живем в такое серьезное время.
   Швейк (прихлебывая пиво). Немецкий народ стоит за фюрера, господин Бретшнейдер, отрицать не приходится. Как воскликнул рейхсмаршал Геринг: "Фюрера не сразу поймешь, он слишком велик!" А уж кому это знать, как не Герингу. (Доверительно.) Но все же поразительно, каких только палок они не вставляли в колеса Гитлеру, когда его озаряла одна из его великих идей. Я слыхал, что прошлой осенью он задумал построить здание протяжением от Лейпцига до Дрездена, храм в память о Германии, когда она погибнет в соответствии с другим великим планом, который он тоже уже разработал во всех деталях. А господа в министерствах начали качать головами и говорить, что это "слишком грандиозно", потому что у них нет ни на грош вкуса к непостижимому, которое только гений способен придумать, когда ему делать нечего. В мировую войну он завлек их только тем, что всегда говорил: ему нужен лишь город Данциг, а больше ни шиша, это его последняя мечта. А им-то уж, казалось бы, больно плевать - начальству да образованным генералам и директорам концернов: им, что ли, платить? А простой человек еще хуже. Когда ему сказано, что он должен умереть за что-нибудь великое, то ему это, изволите ли видеть, не подходит, он начинает привередничать, тычет ложкой в требуху и морщится. Это, конечно, возмущает фюрера, который прямо из кожи вон лезет, чтобы придумать для них что-нибудь небывалое и из ряда вон выходящее или хотя бы покорение мира. Хоть тресни, а больше, чем весь мир, покорить нельзя. Даже здесь есть свои пределы, как и во всем.
   Бретшнейдер. Так вы, значит, утверждаете, что фюрер хочет покорить мир? А не то, что он защищает Германию от иудейских козней и плутократов?
   Швейк. Напрасно вы так понимаете. У него ведь ничего плохого и в мыслях нет. Покорять мир - это для него столь же естественное дело, как для вас пить пиво. Раз это доставляет ему удовольствие, почему бы не попробовать. В общем - горе коварным британцам, больше мне нечего сказать.
   Бретшнейдер (встает). И не требуется. Следуйте за мной в гестапо, там мы вам кое-что разъясним.
   Копецка. Помилуйте, господин Бретшнейдер, господин Швейк говорил ведь совершенно невинные вещи, не ввергайте вы его в несчастье.
   Швейк. Извините, я тут ни при чем, что меня арестовывают. С меня причитается за пару пива и стопку сливовицы. (Расплачивается и любезно обращается к Бретшнейдеру.) Прошу прощения, я прохожу в дверь впереди вас, чтобы вам удобней было меня охранять.
   Швейк и Бретшнейдер уходят.
   Балоун. Они его могут расстрелять.
   Копецка. Выпейте рюмку сливовицы, пан Прохазка, а то вы трясетесь как осиновый лист.
   Молодой Прохазка. Уж больно скоры они на расправу.
   II
   В главном управлении гестапо на Петчине. Швейк и Бретшнейдер перед шарфюрером
   Людвигом Буллингером.
   На заднем плане - эсэсовец.
   Буллингер. Этот самый трактир "У чаши", видимо, теплое гнездышко подрывных элементов, не так ли?
   Бретшнейдер (торопливо). Никак нет, господин шарфюрер. Хозяйка заведения Копецка на редкость порядочная женщина, политикой она не занимается; Швейк среди завсегдатаев - опасное исключение. Я уже с некоторых пор взял его на заметку.
   На столе Буллингера звонит телефон. Буллингер снимает трубку, голос из
   нее слышен через усилитель.
   Голос. Опергруппа. Банкир Крушка говорит, что никак не высказывался о покушении, так как не мог прочесть о нем в газетах, поскольку его взяли еще накануне.
   Буллингер. Это директор коммерческого банка? Тогда - десять ударов по заднице. (Швейку.) Вот, значит, ты каков! Сперва я задам тебе один вопросец. Если ты, свинья, не ответишь, то Мюллер-второй (показывает на эсэсовца) отведет тебя в подвал на предмет перевоспитания, ясно? Вопрос такой: склонен ты к запору или к поносу?
   Швейк. Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, я готов испражняться согласно вашему указанию.
   Буллингер. Ответ правильный. Но ты сделал заявления, угрожающие безопасности Германской империи, ты назвал оборонительную войну, которую ведет фюрер, завоевательной, ты критиковал систему распределения продуктов питания и т. д. и т. п. Что ты скажешь в свое оправдание?
   Швейк. Всего этого слишком много. Чрезмерность вредна для здоровья.
   Буллингер (с иронией). Хорошо, что ты это понимаешь.
   Швейк. Я все понимаю: строгость нужна, без строгости ничего не добьешься. Как говаривал наш фельдфебель в девяносто первом полку: "Ежели вас не пропесочить, вы сбросите штаны и станете лазать по деревьям!" - вот это самое я и сказал себе давеча, когда со мной стали скверно обращаться.
   Буллингер. Ах, с тобой скверно обращались, подумать только!
   Швейк. В камере. Господин эсэсовец вошел и стеганул меня разок кожаным ремнем по голове, а когда я застонал, он посветил мне в лицо и сказал: "Вышла ошибка, это не тот". И он пришел в такое бешенство из-за этой пустячной ошибки, что еще разок стеганул меня по спине. Это заложено в природе человека - человеку свойственно ошибаться до самой смерти.
   Буллингер. Так-так. И ты подтверждаешь все, что здесь написано о твоих высказываниях? (Указывает на рапорт Бретшнейдера.)
   Швейк. Если вы, ваше высокоблагородие, хотите, чтобы я подтвердил, я подтвержу, мне это не повредит. Но если вы мне скажете: "Швейк, ничего не подтверждайте", я буду изворачиваться, пока меня не разрежут на куски!