— Мистер Олифант, расскажите, пожалуйста, что произошло в тот день.
— Я подсчитывал выручку — вручную, так иной раз быстрее, чем возиться с компьютером, — как вдруг услышал какой-то шум — а место у нас, вы знаете, тихое, ничего обычно не происходит. Я подошел к двери и выглянул на улицу.
— И что же вы увидели, мистер Олифант?
— Его. — Он показал на Конора.
— Кого-нибудь еще видели?
— Он… детектив Райли держал на руках детектива Ди Карло.
— В каком состоянии был детектив Ди Карло? — Олифант выглядел так, словно ему хотелось бежать отсюда. Его глаза бегали, словно ртуть.
— Я не врач, но он был весь в крови. Все вокруг было в крови. Я удивился, откуда ее столько — он не был крупным человеком…
Его слова были прерваны громким криком, вырвавшимся у Дениз. Этот крик словно полоснул Конора по сердцу ножом. Он должен подойти к ней, заглянуть в глаза, сказать, что во всем виноват только он… Конор уже готов был подняться, но рука Гленна легла на его колено, остановив его.
— Нет, — произнес Гленн так тихо, что его слышал только Конор, — не делай этого!
Судья, выждав несколько секунд, тактично призвала Дениз к порядку. Дениз беззвучно рыдала на плече матери. В последний раз Конор видел мать Дениз на похоронах Бобби. Тогда она отвернулась от него, словно никогда не знала.
— Мистер Олифант, — продолжала судья, — вы сказали, что слышали шум.
— Да.
— А выстрел вы слышали?
Взгляд Олифанта скользнул по Конору, по Уокеру и снова перешел на судью.
— Не знаю, — проговорил он.
— Не знаете или не помните?
— Не помню.
— Кто еще там был?
— Не помню. Все, что я помню, — это кровь. — Он покосился на Дениз, но затем взял себя в руки. — Я хочу сказать, что сразу же побежал звонить в полицию.
— Вас кто-нибудь просил, чтобы вы позвонили в полицию?
— Не знаю. — Олифант подумал с минуту. — Возможно, он, — указал он на Конора, — звал на помощь.
Конор поежился. Он сам ничего не помнил. Гленн сочувственно посмотрел на него.
— Но вы не уверены, что он звал на помощь? — спросила судья.
— Нет, — пробормотал Олифант. — Не уверен. Допрос продолжался еще минут пятнадцать.
— Спасибо, мистер Олифант, — поблагодарила судья. — Можете быть свободны. Объявляется десятиминутный перерыв, затем допрос следующего свидетеля.
Судья покинула зал. Конор и Гленн поднялись. Конор настиг Дениз в нескольких шагах от выхода. Он поколебался, прежде чем отворить ей дверь. Она посмотрела на него и прошла мимо. Конор окликнул ее, но Дениз, казалось, не слышала, так как даже не замедлила шаг.
Глава 19
Глава 20
— Я подсчитывал выручку — вручную, так иной раз быстрее, чем возиться с компьютером, — как вдруг услышал какой-то шум — а место у нас, вы знаете, тихое, ничего обычно не происходит. Я подошел к двери и выглянул на улицу.
— И что же вы увидели, мистер Олифант?
— Его. — Он показал на Конора.
— Кого-нибудь еще видели?
— Он… детектив Райли держал на руках детектива Ди Карло.
— В каком состоянии был детектив Ди Карло? — Олифант выглядел так, словно ему хотелось бежать отсюда. Его глаза бегали, словно ртуть.
— Я не врач, но он был весь в крови. Все вокруг было в крови. Я удивился, откуда ее столько — он не был крупным человеком…
Его слова были прерваны громким криком, вырвавшимся у Дениз. Этот крик словно полоснул Конора по сердцу ножом. Он должен подойти к ней, заглянуть в глаза, сказать, что во всем виноват только он… Конор уже готов был подняться, но рука Гленна легла на его колено, остановив его.
— Нет, — произнес Гленн так тихо, что его слышал только Конор, — не делай этого!
Судья, выждав несколько секунд, тактично призвала Дениз к порядку. Дениз беззвучно рыдала на плече матери. В последний раз Конор видел мать Дениз на похоронах Бобби. Тогда она отвернулась от него, словно никогда не знала.
— Мистер Олифант, — продолжала судья, — вы сказали, что слышали шум.
— Да.
— А выстрел вы слышали?
Взгляд Олифанта скользнул по Конору, по Уокеру и снова перешел на судью.
— Не знаю, — проговорил он.
— Не знаете или не помните?
— Не помню.
— Кто еще там был?
— Не помню. Все, что я помню, — это кровь. — Он покосился на Дениз, но затем взял себя в руки. — Я хочу сказать, что сразу же побежал звонить в полицию.
— Вас кто-нибудь просил, чтобы вы позвонили в полицию?
— Не знаю. — Олифант подумал с минуту. — Возможно, он, — указал он на Конора, — звал на помощь.
Конор поежился. Он сам ничего не помнил. Гленн сочувственно посмотрел на него.
— Но вы не уверены, что он звал на помощь? — спросила судья.
— Нет, — пробормотал Олифант. — Не уверен. Допрос продолжался еще минут пятнадцать.
— Спасибо, мистер Олифант, — поблагодарила судья. — Можете быть свободны. Объявляется десятиминутный перерыв, затем допрос следующего свидетеля.
Судья покинула зал. Конор и Гленн поднялись. Конор настиг Дениз в нескольких шагах от выхода. Он поколебался, прежде чем отворить ей дверь. Она посмотрела на него и прошла мимо. Конор окликнул ее, но Дениз, казалось, не слышала, так как даже не замедлила шаг.
Глава 19
Николь взяла с Мисси торжественную клятву, что та никому не скажет, что Николь собирается делать.
— Обещай, — сказала она. — В конце концов, ты мне должна, Мисси. — Николь однажды прикрывала подругу, когда та вместо школы пошла в кино на «Звездные войны».
— Обещаю. — В больших карих глазах Мисси стояли слезы. — Будь осторожна, Николь!
Николь поморщилась:
— Разумеется, я буду осторожна. Я, кажется, не вчера родилась!
Мисси, казалось, забыла, что Николь в свои пятнадцать уже успела повидать весь мир.
— Вот. — Мисси протянула Николь всю свою наличность. — Возьми. Я могу пойти домой со станции пешком.
— Не говори никому, — еще раз повторила Николь. — Я вернусь домой как только смогу.
Мисси кивнула и побежала к поезду.
Николь купила билет на автобус до Форт-Ли. Форт-Ли был как раз по ту сторону Гудзона от Манхэттена. Николь немного знала эти места — в Форт-Ли одно время жила одна из ее кузин по отцу. Красивое место, по крайней мере не такая дыра, как та, где Николь жила сейчас. К тому же спокойное. В Манхэттене было гораздо опаснее, хотя Николь скорее бы умерла, чем призналась в этом Мисси.
В автобусе было всего три свободных места. Николь выбрала место сзади, рядом с симпатичной пожилой леди в старомодном голубом плаще. Волосы женщины были выкрашены в ярко-рыжий цвет, на коленях стояло несколько сумок, туго набитых товарами из супермаркета. Она улыбнулась Николь, и та улыбнулась в ответ. Николь боялась, что женщина окажется такой же болтушкой, как и некоторые подружки ее бабушки Риты. Но та, как только автобус отошел от остановки, закрыла глаза и всю дорогу не проронила ни слова.
Поездка была не длинной, но утомительной, и Николь погрузилась в свои мысли. Если бы только ее мамаша не вмешалась в планы Клер! Тетя Клер наверняка бы и словечко за нее замолвила, и позаботилась о том, чтобы не было никаких проколов. А теперь вот приходится действовать на свой страх и риск. Сейчас ее мать и тетя Клер не разговаривали, бабушка Рита была из-за этого в расстройстве, тетя Элли не знала, чью сторону принять. Они ведут себя так, словно имеют право решать за нее, даже не спросив ее мнения! Папа тоже имел право на свое мнение, и Николь была уверена, что он был бы на ее стороне. Разве папа не говорил ей, что она выглядит не хуже всех этих журнальных красоток?
Николь пыталась позвонить отцу накануне вечером, но к телефону подошла Салли. Николь уже хотела было положить трубку, но тут Салли спросила:
— Николь, это ты, детка?
Николь и забыла, что у папы телефон с определителем. Пришлось ответить.
— Я, — сказала она. — Папа дома?
— Он в Кувейте, дорогая. Я не знаю, когда он вернется. — Салли помолчала. — Что-нибудь важное?
Николь задумалась. Ей хотелось поговорить с отцом, но, в конце концов, это не был вопрос жизни и смерти.
— Нет, — сказала она, — ничего срочного. Просто передайте ему, что я звонила, хорошо?
— Хорошо.
Салли, казалось, хотела поговорить с ней, но Николь повесила трубку. Ей вовсе не хотелось разговаривать с Салли. Для нее Салли была никто.
Было около половины второго, когда Николь вышла из автобуса в Форт-Ли. Встреча была назначена на два, так что время у нее, может быть, и было, но Николь боялась, что студия окажется где-нибудь на другом конце города, ей придется пересаживаться еще на один автобус, и тогда у нее совсем не останется денег. Но ей повезло. Проходивший мимо почтальон указал ей на здание всего в паре остановок от того места, где она находилась, и она вполне могла дойти туда пешком.
Студия «Гло-Джон» была на втором этаже трехэтажного кирпичного здания. В здании стоял какой-то непонятный запах, пыльная деревянная лестница подозрительно скрипела под ногами Николь, но ей это не показалось странным. Фотографы — народ творческий, и в их обиталищах даже должен царить некоторый беспорядок. Дверь студии, однако, была новой, деревянной, с тонированным стеклом, а наверху мозаикой из разноцветного стекла было написано название студии. Николь замерла от восхищения. Видела бы сейчас ее тетя Клер! Но ничего не поделаешь, если все так сложилось. Когда-нибудь они еще пожалеют о том, что пытались помешать ей стать моделью.
Заседание суда возобновилось в два часа.
— Вызывается свидетель Конор Райли.
Конор почувствовал, как все его эмоции вдруг улетучились. Чувство вины. Чувство сожаления. Сочувствие к Дениз. Осталась одна ненависть — глубокая, словно выедающая нутро.
Он прошел рядом с Уокером так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы задушить его. Конор почти физически ощущал злобу, исходившую от этого ублюдка. Никакой костюм, никакой галстук, никакое невинное выражение лица не могли скрыть, кем был этот тип на самом деле, Конор знал это, видел это во взгляде пустых глаз этого мерзкого существа.
На мгновение Конору действительно захотелось задушить его. Суд был фарсом. Все было ясно и так. Конор был уверен, что защита подкуплена.
Конор прошел на место свидетеля.
— Положите вашу правую руку на Библию. Повторяйте за мной…
Боковым зрением Конор заметил справа от себя маленький микрофон. Его записывали на магнитофон, снимали на видеокамеру, к тому же журналист еще что-то царапал в своем блокноте. Все это не имело для Конора никакого значения. Все, что он видел сейчас, — это глаза Дениз, неотступно следившие за ним из зала.
Конор назвал свое имя и еще раз произнес его по буквам специально для репортера. Он назвал род занятий, звание, сказал, сколько лет он в полиции. Он говорил быстро, отчетливо. Ему было не привыкать выступать в суде в качестве свидетеля, но тогда это были чужие проблемы, чужие заботы.
Соня стала хорошим судьей. Глядя на нее сейчас, кто бы мог подумать, что когда-то, в начале восьмидесятых, когда и она, и Конор оба были молоды, недавно разведены и одиноки, они пережили короткий, но бурный роман, которому не суждено было иметь продолжения? Сейчас Соня, должно быть, испытывала разочарование в своем бывшем любовнике, но на ее строгом лице трудно было что-либо прочесть.
— Расскажите, детектив Райли, почему вы оказались на стоянке перед магазином в момент происшествия.
Конор заставил себя смотреть только на Соню, чтобы сверливший его взгляд Дениз отступил на задний план.
— Бобби… детектив Ди Карло хотел заехать кое-что купить.
— Вы не можете припомнить, что именно он хотел купить?
— Куклу Барби для одной из дочерей.
Дениз в голос зарыдала. Судья постучала деревянным молотком, призывая ее к порядку. Сердце Конора разрывалось, но он продолжал смотреть на судью.
— Вы пошли с ним в магазин? — Нет.
— Вы остались в машине? — Да.
— Вы слушали радио?
— Не помню.
— Вы не помните, слушали ли вы радио?
— Не помню. Кажется, нет.
— Вы видели, как детектив Ди Карло входил в магазин?
— Нет.
— Расскажите, что вы видели.
— Я видел, как детектив Ди Карло вышел из машины и пошел в магазин. Больше я ничего не видел. Я закрыл глаза.
— Вы закрыли глаза?
— Да. У нас был напряженный день, и я устал. Вокруг все казалось спокойным.
«Заткнись! Какого черта ты это говоришь?»
— И я сидел с закрытыми глазами. Отдыхал. Ни о чем не думал.
«Фактически почти спал. Думал, дурак, что всегда будет хорошо».
— И долго вы так сидели?
— Не знаю. Минуту. Может, меньше.
«Что с тобой такое, черт возьми? Ты выглядишь дураком!»
Конор чувствовал на себе взгляд Уокера. Этот тип смеялся над ним.
— Что произошло потом, детектив Райли?
— Я услышал какой-то шум. Я открыл глаза и увидел, что детектив Ди Карло бежит через стоянку.
— И что вы сделали?
«В том-то и дело, что ничего! В самый ответственный момент…»
— Я выбежал из машины и побежал к нему, — сказал он.
— А почему он бежал через стоянку?
— Женщина звала на помощь. У нее пытались угнать машину.
— Вы видели эту женщину?
— Да. Она сидела на земле рядом с машиной и звала на помощь.
— Эта женщина сейчас здесь?
— Да. — Он указал на темноволосую женщину лет сорока пяти. — Миссис Миллз.
— А угонщик сейчас здесь?
— Да. — Конор почувствовал, как кровь приливает у него к вискам, как руки против воли сжимаются в кулаки. Он опустил глаза.
— Вы можете указать на него, детектив Райли?
Он повернулся к ублюдку в новом костюме и галстуке. Он указал на него пальцем. Если бы в руке Конора в этот момент был заряженный пистолет, он не задумываясь выпустил бы всю обойму в тупую физиономию этого мерзавца.
— Прошу внести в протокол, — произнесла судья, — что свидетель Райли опознал обвиняемого Аллена Уокера.
Ни один мускул не дрогнул на лице Уокера. Он был, без сомнения, хорошо натренирован. Впрочем, любой на его месте сыграл бы Гамлета, если бы только это могло ему помочь.
— Расскажите, что случилось потом, — попросила судья. Он рассказал. Простыми, короткими предложениями, пока не дошел до конца истории. В зале было тихо, слышались только всхлипывания Дениз. Ее слезы словно разъедали сердце Конора серной кислотой.
— Вы видели, как обвиняемый нажимал на курок? — спросила судья.
— Не уверен, — ответил он. , «Я не придуриваюсь. Соня. Я действительно ничего не помню. Я там был — и меня там не было».
— Вы не помните?
— Я не знаю.
«Ничего не помню. Полный провал в памяти. Словно в одно мгновение этот ублюдок приставил пистолет к виску Бобби, а уже в следующее они послали за врачом, чтобы констатировать смерть».
— Вы смотрели на обвиняемого?
— Кажется, да.
— И вы не видели, как обвиняемый нажимал на курок?
— Я не уверен.
— Вы хоть что-нибудь уверенно помните, детектив Райли?
— Нет, — обреченно произнес он.
Конор действительно ничего не помнил. Сколько раз ни пытался он воссоздать целостную картину, в памяти всплывали лишь отдельные отрывки, не связанные друг с другом. Он рассказал им все, что помнил. Взгляд Бобби. Струйка крови, текущая из угла его рта. Он рассказал, как Бобби тихо прошептал: «Дениз…» — и сжал его руку.
Конору казалось, что Бобби всего лишь задержал дыхание, и он ждал, когда его напарник задышит снова. Ждал, когда появилась полицейская машина, ждал, когда врач — молодой человек с рыжими волосами и прыщавым лицом — написал на листе бумаги: «Время смерти — 16.38» — и дал Конору подписать этот лист.
Затем все было кончено. На Уокера надели наручники и увели. Бобби положили на носилки, накрыли грубой белой тканью и унесли.
Конор закончил. Соня еще долго смотрела на него. — Благодарю вас, детектив Райли, — проговорила она наконец. — Можете быть свободны.
Мэгги сама не понимала, каким чудом ей удалось сдать экзамен. Самой ей собственные ответы казались детским лепетом. Сознание ее было где-то далеко. Все, о чем она могла думать, — это скорее освободиться и услышать хоть какие-нибудь новости о суде.
Когда она наконец освободилась, было уже начало четвертого. Сев в машину, Мэгги поспешила включить приемник. Но ей удалось застать лишь самый конец новостей — прогноз погоды. К вечеру обещали сильные дожди и предостерегали о возможном затоплении пляжей — обычном явлении в их районе.
Отец Роурк поприветствовал ее, как только она появилась на пороге.
— Звонила твоя мать, Мэгги, — сообщил он, когда она повесила свой пиджак на спинку стула и сунула сумочку под стол.
Мэгги испуганно посмотрела на него.
— Ничего срочного, — поспешил заверить ее священник. — Позвонишь ей, когда сможешь.
Но не успел он договорить, как рука Мэгги уже набирала номер.
— Ты звонила? — тревожно спросила она, как только мать подошла к телефону.
— Тайгер сбежал! Не бойся, он уже нашелся. Джоанн — ну, знаешь, та самая, что живет в конце улицы, — обнаружила его на своем крыльце.
Мэгги усмехнулась.
— Все остальное в порядке? — спросила она.
— Чарли пришел из школы, сейчас наверху, переодевается. Николь еще нет.
Мэгги кинула взгляд на часы.
— Ничего страшного. Она, должно быть, у Мисси.
— Я видела твоего друга по телевидению, — сказала Рита. Мэгги покоробил тон, которым было произнесено слово «друг», но она постаралась не обращать на это внимания.
— Он уже дал показания? — спросила она.
— Они сообщили… Подожди, у меня записано… Куда я дела очки? А, вот они! — Мэгги услышала в трубке шуршание бумаги. — Они сообщили — цитирую дословно: «Детектив Конор Райли не смог с уверенностью сказать, нажимал ли обвиняемый на курок».
Мэгги ничего не ответила. Конор говорил ей о провале в памяти, но она думала, что это просто способ отогнать неприятное воспоминание.
— Алло! Мэгги! — забеспокоилась Рита. — Ты где, в машине?
— Нет, я на работе. Извини, меня что-то отвлекло. Что они еще сказали?
— По сути, больше ничего. Они показали твоего друга, когда он выходил из зала суда. Вид у него был неважный.
— Еще бы, с чего ему быть веселым? Ему, должно быть, тяжело все это вспоминать. Бобби был его лучшим другом…
— Я не понимаю, — рассуждала Рита, — почему он тогда не бросился на этого Уокера. Он такой большой, а Уокер маленький.
— У этого типа был пистолет! — попыталась протестовать Мэгги. — Ты бы пошла против человека с заряженным пистолетом?
— Ради того, кто мне дорог, пошла бы. Ради вас, девочки, я жизнь отдам. Меня не только пистолет — пулемет не остановит.
— Как ты можешь быть уверена, мама? Никто не знает, как повел бы себя в подобной ситуации.
— В подобных ситуациях как раз и проявляется истинная сущность человека.
— Слушай, мама, — взорвалась Мэгги, — если хочешь что-то сказать о Коноре, то говори прямо, а не ходи вокруг да около!
— Что я могу о нем сказать? Я его почти не знаю…
— Ты хочешь сказать, что он тогда струсил? Что позволил другу погибнуть? Ты это хочешь сказать?
— Я этого не говорила.
— Но имела в виду. Ты всегда ходишь вокруг да около.
— Чем вызван этот тон, Мэгги? — Голос Риты звучал обиженно.
— Мне надоело, что все вокруг читают мне мораль.
— Кто читает тебе мораль, дорогая?
— Вы все. Вы все попрекаете меня Конором по всякому поводу и без повода. Я устала.
— Мне жаль, что ты так думаешь, — вздохнула Рита.
— Ты сама знаешь, что это правда. Я и так сейчас переживаю сложное время — нет, надо мне еще попортить нервы!
Мэгги со слезами бросила трубку.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. В дверях стоял отец Кевин, молодой помощник отца Роурка.
— Простите. Я не хотел подслушивать, — смутился он. Мэгги смахнула слезы.
— Извините. — Она попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. — Моя мать… В общем, это долгая история.
— История, старая, как мир, — заключил отец Кевин. — Вы говорили о человеке, с которым встречаетесь.
Мэгги улыбнулась:
— Или я не умею хранить тайны, или вы лучший шпион в мире.
— Немного и того, и другого. Насколько я понимаю, вашей матери он не нравится.
— Всей моей семье он не нравится. А я не нравлюсь всей его семье.
Отец Кевин присел на краешек стола.
— А вы что думаете по этому поводу?
— Что, черт возьми, я могу думать? — выпалила она и осеклась. — Простите, отец Кевин. У меня сегодня трудный день…
— Все в порядке, Мэгги. Но я по-прежнему хотел бы получить ответ на свой вопрос.
Мэгги подумала о том, как хорошо, как спокойно она чувствует себя в объятиях Конора, и почувствовала, как краска приливает к ее лицу.
— Я знаю лишь одно, — призналась она, — когда я с ним, я очень счастлива. — Она покачала головой: — Но с первым моим мужем все было так просто! Я точно знала, чего хочу, и не оглядывалась.
— Вы тогда были моложе. У вас не было двоих детей, о которых надо было бы думать.
— С Николь очень сложно. Я приписываю это тому, что ей пятнадцать лет, но Клер считает, что она скучает по отцу.
— Так почему бы ей не жить с отцом?
«Слушай, — подумала Мэгги, — занимайся-ка психологией где-нибудь в другом месте!»
— Видите ли, — сказала она, — дело в том, что Чарлз военный. Сами знаете, что это за жизнь — сегодня здесь, а завтра там. — Она бросила взгляд на молодого священника: — Я говорила вам, что у него новая жена?
Тот помолчал с минуту.
— Вы знаете, Мэгги, как относится католическая церковь к разводам. Но жизнь есть жизнь. Никто не должен чувствовать себя несчастным и одиноким.
— Ему легко, — поморщилась Мэгги. — Ему не нужно ни перед кем отчитываться.
— А вам приходится?
— Иногда да.
«Не иногда, а постоянно. Если не перед детьми, то перед матерью или сестрами, а теперь вот перед священником, который так молод, что лишь недавно начал бриться…»
— Как я понял, вашим детям ваш друг тоже не нравится?
— Нет, Чарли от него без ума. Недавно вот они ходили на рыбалку, так Чарли был в полном восторге. А вот Николь…
— Вы сказали, Николь пятнадцать лет. В этом возрасте с ними всегда сложно.
— Вы еще не знаете всего, святой отец, — грустно улыбнулась она.
Споры по поводу синих волос или опозданий в школу были ничто по сравнению с той историей с фотографиями.
— Я не знаю, что делать, — нахмурилась Мэгги, — но я вижу, что она несчастна.
— Может быть, лучший способ сделать детей счастливыми — это быть счастливой самой? Когда рядом счастливая мать, заботливый отец…
— Простите, отец Кевин, но вам легко говорить. Вы никогда не были женаты, у вас нет детей. Вы не знаете, каково это — привести любимого человека в дом, чтобы твои близкие раскритиковали его в пух и прах.
— Но их отношение не изменило ваше мнение о нем?
— Разумеется, нет.
— Тогда почему их мнение так важно для вас?
— Подумайте, какое ожидает нас будущее, когда и мои, и его родные против!
— Каждый сам кузнец своего счастья, Мэгги. Вам уже не восемнадцать. Вашим родным придется смириться с вашим выбором.
Она бросила на него взгляд:
— Может быть, не мне судить о таких вещах, но, будь моя воля, я бы разрешила священникам жениться. Будь у вас личный опыт, вы бы так не говорили.
— Мои родители развелись, когда мне было одиннадцать. — Он посмотрел ей в глаза. — А когда мне было тринадцать, мать снова вышла замуж.
— И вы с вашим отчимом ходили вместе на рыбалку, на футбол. Нет, я не иронизирую, я рада, что у вас так сложилось, но ведь…
Отец Кевин сложил руки на груди и пристально посмотрел на Мэгги.
— Я трижды убегал из дому. Я проколол шины его машины. В конце концов он отдал меня в военное училище — как говорится, с глаз долой.
Мэгги улыбнулась, пытаясь представить, как этот благообразный молодой человек в детстве прокалывал шины отчиму.
— Но потом я понял, какой Том хороший человек. Когда я вдруг неожиданно для всех заявил, что устал от погон на плечах и хочу поступить в семинарию, он был единственным, кто поддержал мое решение.
— Отличная история, — улыбнулась Мэгги. — Но я не вижу, какое отношение все это имеет ко мне.
— Когда моя мать выходила замуж за Тома, вся ее родня была против. Но она любила его и знала, что он будет хорошим отцом. И я не устаю благодарить Бога, что она это сделала.
— Что ж, слава Богу, если все так вышло. Но как можно быть уверенным заранее? — Мэгги задала этот вопрос скорее себе, чем отцу Кевину.
— Она доверяла своим чувствам. Иногда это лучше всего.
— Видите? Именно об этом я и говорю. Она знала, чего хотела.
— А у вас есть сомнения?
— Есть.
Это слово вырвалось у Мэгги прежде, чем она сама это осознала. До сих пор она боялась признаться в этом самой себе. Но теперь уже, произнеся вслух, она не могла этого отрицать.
Каждый раз, когда Конор заводил разговор о том, что их отношениям пора бы вступить в какую-то новую фазу, Мэгги уходила от ответа. Она пыталась уверить себя, что ей нравится все и так, как есть, но в глубине души понимала, что не уверена, что Конор действительно тот мужчина, которого она хотела бы видеть рядом с собой.
Мэгги ждала, словно чуда, какого-нибудь случая, который неопровержимо доказал бы, что она не ошиблась в своем выборе. Но вероятность того, что такой случай произойдет, была равна где-то одной миллионной.
— Обещай, — сказала она. — В конце концов, ты мне должна, Мисси. — Николь однажды прикрывала подругу, когда та вместо школы пошла в кино на «Звездные войны».
— Обещаю. — В больших карих глазах Мисси стояли слезы. — Будь осторожна, Николь!
Николь поморщилась:
— Разумеется, я буду осторожна. Я, кажется, не вчера родилась!
Мисси, казалось, забыла, что Николь в свои пятнадцать уже успела повидать весь мир.
— Вот. — Мисси протянула Николь всю свою наличность. — Возьми. Я могу пойти домой со станции пешком.
— Не говори никому, — еще раз повторила Николь. — Я вернусь домой как только смогу.
Мисси кивнула и побежала к поезду.
Николь купила билет на автобус до Форт-Ли. Форт-Ли был как раз по ту сторону Гудзона от Манхэттена. Николь немного знала эти места — в Форт-Ли одно время жила одна из ее кузин по отцу. Красивое место, по крайней мере не такая дыра, как та, где Николь жила сейчас. К тому же спокойное. В Манхэттене было гораздо опаснее, хотя Николь скорее бы умерла, чем призналась в этом Мисси.
В автобусе было всего три свободных места. Николь выбрала место сзади, рядом с симпатичной пожилой леди в старомодном голубом плаще. Волосы женщины были выкрашены в ярко-рыжий цвет, на коленях стояло несколько сумок, туго набитых товарами из супермаркета. Она улыбнулась Николь, и та улыбнулась в ответ. Николь боялась, что женщина окажется такой же болтушкой, как и некоторые подружки ее бабушки Риты. Но та, как только автобус отошел от остановки, закрыла глаза и всю дорогу не проронила ни слова.
Поездка была не длинной, но утомительной, и Николь погрузилась в свои мысли. Если бы только ее мамаша не вмешалась в планы Клер! Тетя Клер наверняка бы и словечко за нее замолвила, и позаботилась о том, чтобы не было никаких проколов. А теперь вот приходится действовать на свой страх и риск. Сейчас ее мать и тетя Клер не разговаривали, бабушка Рита была из-за этого в расстройстве, тетя Элли не знала, чью сторону принять. Они ведут себя так, словно имеют право решать за нее, даже не спросив ее мнения! Папа тоже имел право на свое мнение, и Николь была уверена, что он был бы на ее стороне. Разве папа не говорил ей, что она выглядит не хуже всех этих журнальных красоток?
Николь пыталась позвонить отцу накануне вечером, но к телефону подошла Салли. Николь уже хотела было положить трубку, но тут Салли спросила:
— Николь, это ты, детка?
Николь и забыла, что у папы телефон с определителем. Пришлось ответить.
— Я, — сказала она. — Папа дома?
— Он в Кувейте, дорогая. Я не знаю, когда он вернется. — Салли помолчала. — Что-нибудь важное?
Николь задумалась. Ей хотелось поговорить с отцом, но, в конце концов, это не был вопрос жизни и смерти.
— Нет, — сказала она, — ничего срочного. Просто передайте ему, что я звонила, хорошо?
— Хорошо.
Салли, казалось, хотела поговорить с ней, но Николь повесила трубку. Ей вовсе не хотелось разговаривать с Салли. Для нее Салли была никто.
Было около половины второго, когда Николь вышла из автобуса в Форт-Ли. Встреча была назначена на два, так что время у нее, может быть, и было, но Николь боялась, что студия окажется где-нибудь на другом конце города, ей придется пересаживаться еще на один автобус, и тогда у нее совсем не останется денег. Но ей повезло. Проходивший мимо почтальон указал ей на здание всего в паре остановок от того места, где она находилась, и она вполне могла дойти туда пешком.
Студия «Гло-Джон» была на втором этаже трехэтажного кирпичного здания. В здании стоял какой-то непонятный запах, пыльная деревянная лестница подозрительно скрипела под ногами Николь, но ей это не показалось странным. Фотографы — народ творческий, и в их обиталищах даже должен царить некоторый беспорядок. Дверь студии, однако, была новой, деревянной, с тонированным стеклом, а наверху мозаикой из разноцветного стекла было написано название студии. Николь замерла от восхищения. Видела бы сейчас ее тетя Клер! Но ничего не поделаешь, если все так сложилось. Когда-нибудь они еще пожалеют о том, что пытались помешать ей стать моделью.
Заседание суда возобновилось в два часа.
— Вызывается свидетель Конор Райли.
Конор почувствовал, как все его эмоции вдруг улетучились. Чувство вины. Чувство сожаления. Сочувствие к Дениз. Осталась одна ненависть — глубокая, словно выедающая нутро.
Он прошел рядом с Уокером так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы задушить его. Конор почти физически ощущал злобу, исходившую от этого ублюдка. Никакой костюм, никакой галстук, никакое невинное выражение лица не могли скрыть, кем был этот тип на самом деле, Конор знал это, видел это во взгляде пустых глаз этого мерзкого существа.
На мгновение Конору действительно захотелось задушить его. Суд был фарсом. Все было ясно и так. Конор был уверен, что защита подкуплена.
Конор прошел на место свидетеля.
— Положите вашу правую руку на Библию. Повторяйте за мной…
Боковым зрением Конор заметил справа от себя маленький микрофон. Его записывали на магнитофон, снимали на видеокамеру, к тому же журналист еще что-то царапал в своем блокноте. Все это не имело для Конора никакого значения. Все, что он видел сейчас, — это глаза Дениз, неотступно следившие за ним из зала.
Конор назвал свое имя и еще раз произнес его по буквам специально для репортера. Он назвал род занятий, звание, сказал, сколько лет он в полиции. Он говорил быстро, отчетливо. Ему было не привыкать выступать в суде в качестве свидетеля, но тогда это были чужие проблемы, чужие заботы.
Соня стала хорошим судьей. Глядя на нее сейчас, кто бы мог подумать, что когда-то, в начале восьмидесятых, когда и она, и Конор оба были молоды, недавно разведены и одиноки, они пережили короткий, но бурный роман, которому не суждено было иметь продолжения? Сейчас Соня, должно быть, испытывала разочарование в своем бывшем любовнике, но на ее строгом лице трудно было что-либо прочесть.
— Расскажите, детектив Райли, почему вы оказались на стоянке перед магазином в момент происшествия.
Конор заставил себя смотреть только на Соню, чтобы сверливший его взгляд Дениз отступил на задний план.
— Бобби… детектив Ди Карло хотел заехать кое-что купить.
— Вы не можете припомнить, что именно он хотел купить?
— Куклу Барби для одной из дочерей.
Дениз в голос зарыдала. Судья постучала деревянным молотком, призывая ее к порядку. Сердце Конора разрывалось, но он продолжал смотреть на судью.
— Вы пошли с ним в магазин? — Нет.
— Вы остались в машине? — Да.
— Вы слушали радио?
— Не помню.
— Вы не помните, слушали ли вы радио?
— Не помню. Кажется, нет.
— Вы видели, как детектив Ди Карло входил в магазин?
— Нет.
— Расскажите, что вы видели.
— Я видел, как детектив Ди Карло вышел из машины и пошел в магазин. Больше я ничего не видел. Я закрыл глаза.
— Вы закрыли глаза?
— Да. У нас был напряженный день, и я устал. Вокруг все казалось спокойным.
«Заткнись! Какого черта ты это говоришь?»
— И я сидел с закрытыми глазами. Отдыхал. Ни о чем не думал.
«Фактически почти спал. Думал, дурак, что всегда будет хорошо».
— И долго вы так сидели?
— Не знаю. Минуту. Может, меньше.
«Что с тобой такое, черт возьми? Ты выглядишь дураком!»
Конор чувствовал на себе взгляд Уокера. Этот тип смеялся над ним.
— Что произошло потом, детектив Райли?
— Я услышал какой-то шум. Я открыл глаза и увидел, что детектив Ди Карло бежит через стоянку.
— И что вы сделали?
«В том-то и дело, что ничего! В самый ответственный момент…»
— Я выбежал из машины и побежал к нему, — сказал он.
— А почему он бежал через стоянку?
— Женщина звала на помощь. У нее пытались угнать машину.
— Вы видели эту женщину?
— Да. Она сидела на земле рядом с машиной и звала на помощь.
— Эта женщина сейчас здесь?
— Да. — Он указал на темноволосую женщину лет сорока пяти. — Миссис Миллз.
— А угонщик сейчас здесь?
— Да. — Конор почувствовал, как кровь приливает у него к вискам, как руки против воли сжимаются в кулаки. Он опустил глаза.
— Вы можете указать на него, детектив Райли?
Он повернулся к ублюдку в новом костюме и галстуке. Он указал на него пальцем. Если бы в руке Конора в этот момент был заряженный пистолет, он не задумываясь выпустил бы всю обойму в тупую физиономию этого мерзавца.
— Прошу внести в протокол, — произнесла судья, — что свидетель Райли опознал обвиняемого Аллена Уокера.
Ни один мускул не дрогнул на лице Уокера. Он был, без сомнения, хорошо натренирован. Впрочем, любой на его месте сыграл бы Гамлета, если бы только это могло ему помочь.
— Расскажите, что случилось потом, — попросила судья. Он рассказал. Простыми, короткими предложениями, пока не дошел до конца истории. В зале было тихо, слышались только всхлипывания Дениз. Ее слезы словно разъедали сердце Конора серной кислотой.
— Вы видели, как обвиняемый нажимал на курок? — спросила судья.
— Не уверен, — ответил он. , «Я не придуриваюсь. Соня. Я действительно ничего не помню. Я там был — и меня там не было».
— Вы не помните?
— Я не знаю.
«Ничего не помню. Полный провал в памяти. Словно в одно мгновение этот ублюдок приставил пистолет к виску Бобби, а уже в следующее они послали за врачом, чтобы констатировать смерть».
— Вы смотрели на обвиняемого?
— Кажется, да.
— И вы не видели, как обвиняемый нажимал на курок?
— Я не уверен.
— Вы хоть что-нибудь уверенно помните, детектив Райли?
— Нет, — обреченно произнес он.
Конор действительно ничего не помнил. Сколько раз ни пытался он воссоздать целостную картину, в памяти всплывали лишь отдельные отрывки, не связанные друг с другом. Он рассказал им все, что помнил. Взгляд Бобби. Струйка крови, текущая из угла его рта. Он рассказал, как Бобби тихо прошептал: «Дениз…» — и сжал его руку.
Конору казалось, что Бобби всего лишь задержал дыхание, и он ждал, когда его напарник задышит снова. Ждал, когда появилась полицейская машина, ждал, когда врач — молодой человек с рыжими волосами и прыщавым лицом — написал на листе бумаги: «Время смерти — 16.38» — и дал Конору подписать этот лист.
Затем все было кончено. На Уокера надели наручники и увели. Бобби положили на носилки, накрыли грубой белой тканью и унесли.
Конор закончил. Соня еще долго смотрела на него. — Благодарю вас, детектив Райли, — проговорила она наконец. — Можете быть свободны.
Мэгги сама не понимала, каким чудом ей удалось сдать экзамен. Самой ей собственные ответы казались детским лепетом. Сознание ее было где-то далеко. Все, о чем она могла думать, — это скорее освободиться и услышать хоть какие-нибудь новости о суде.
Когда она наконец освободилась, было уже начало четвертого. Сев в машину, Мэгги поспешила включить приемник. Но ей удалось застать лишь самый конец новостей — прогноз погоды. К вечеру обещали сильные дожди и предостерегали о возможном затоплении пляжей — обычном явлении в их районе.
Отец Роурк поприветствовал ее, как только она появилась на пороге.
— Звонила твоя мать, Мэгги, — сообщил он, когда она повесила свой пиджак на спинку стула и сунула сумочку под стол.
Мэгги испуганно посмотрела на него.
— Ничего срочного, — поспешил заверить ее священник. — Позвонишь ей, когда сможешь.
Но не успел он договорить, как рука Мэгги уже набирала номер.
— Ты звонила? — тревожно спросила она, как только мать подошла к телефону.
— Тайгер сбежал! Не бойся, он уже нашелся. Джоанн — ну, знаешь, та самая, что живет в конце улицы, — обнаружила его на своем крыльце.
Мэгги усмехнулась.
— Все остальное в порядке? — спросила она.
— Чарли пришел из школы, сейчас наверху, переодевается. Николь еще нет.
Мэгги кинула взгляд на часы.
— Ничего страшного. Она, должно быть, у Мисси.
— Я видела твоего друга по телевидению, — сказала Рита. Мэгги покоробил тон, которым было произнесено слово «друг», но она постаралась не обращать на это внимания.
— Он уже дал показания? — спросила она.
— Они сообщили… Подожди, у меня записано… Куда я дела очки? А, вот они! — Мэгги услышала в трубке шуршание бумаги. — Они сообщили — цитирую дословно: «Детектив Конор Райли не смог с уверенностью сказать, нажимал ли обвиняемый на курок».
Мэгги ничего не ответила. Конор говорил ей о провале в памяти, но она думала, что это просто способ отогнать неприятное воспоминание.
— Алло! Мэгги! — забеспокоилась Рита. — Ты где, в машине?
— Нет, я на работе. Извини, меня что-то отвлекло. Что они еще сказали?
— По сути, больше ничего. Они показали твоего друга, когда он выходил из зала суда. Вид у него был неважный.
— Еще бы, с чего ему быть веселым? Ему, должно быть, тяжело все это вспоминать. Бобби был его лучшим другом…
— Я не понимаю, — рассуждала Рита, — почему он тогда не бросился на этого Уокера. Он такой большой, а Уокер маленький.
— У этого типа был пистолет! — попыталась протестовать Мэгги. — Ты бы пошла против человека с заряженным пистолетом?
— Ради того, кто мне дорог, пошла бы. Ради вас, девочки, я жизнь отдам. Меня не только пистолет — пулемет не остановит.
— Как ты можешь быть уверена, мама? Никто не знает, как повел бы себя в подобной ситуации.
— В подобных ситуациях как раз и проявляется истинная сущность человека.
— Слушай, мама, — взорвалась Мэгги, — если хочешь что-то сказать о Коноре, то говори прямо, а не ходи вокруг да около!
— Что я могу о нем сказать? Я его почти не знаю…
— Ты хочешь сказать, что он тогда струсил? Что позволил другу погибнуть? Ты это хочешь сказать?
— Я этого не говорила.
— Но имела в виду. Ты всегда ходишь вокруг да около.
— Чем вызван этот тон, Мэгги? — Голос Риты звучал обиженно.
— Мне надоело, что все вокруг читают мне мораль.
— Кто читает тебе мораль, дорогая?
— Вы все. Вы все попрекаете меня Конором по всякому поводу и без повода. Я устала.
— Мне жаль, что ты так думаешь, — вздохнула Рита.
— Ты сама знаешь, что это правда. Я и так сейчас переживаю сложное время — нет, надо мне еще попортить нервы!
Мэгги со слезами бросила трубку.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. В дверях стоял отец Кевин, молодой помощник отца Роурка.
— Простите. Я не хотел подслушивать, — смутился он. Мэгги смахнула слезы.
— Извините. — Она попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. — Моя мать… В общем, это долгая история.
— История, старая, как мир, — заключил отец Кевин. — Вы говорили о человеке, с которым встречаетесь.
Мэгги улыбнулась:
— Или я не умею хранить тайны, или вы лучший шпион в мире.
— Немного и того, и другого. Насколько я понимаю, вашей матери он не нравится.
— Всей моей семье он не нравится. А я не нравлюсь всей его семье.
Отец Кевин присел на краешек стола.
— А вы что думаете по этому поводу?
— Что, черт возьми, я могу думать? — выпалила она и осеклась. — Простите, отец Кевин. У меня сегодня трудный день…
— Все в порядке, Мэгги. Но я по-прежнему хотел бы получить ответ на свой вопрос.
Мэгги подумала о том, как хорошо, как спокойно она чувствует себя в объятиях Конора, и почувствовала, как краска приливает к ее лицу.
— Я знаю лишь одно, — призналась она, — когда я с ним, я очень счастлива. — Она покачала головой: — Но с первым моим мужем все было так просто! Я точно знала, чего хочу, и не оглядывалась.
— Вы тогда были моложе. У вас не было двоих детей, о которых надо было бы думать.
— С Николь очень сложно. Я приписываю это тому, что ей пятнадцать лет, но Клер считает, что она скучает по отцу.
— Так почему бы ей не жить с отцом?
«Слушай, — подумала Мэгги, — занимайся-ка психологией где-нибудь в другом месте!»
— Видите ли, — сказала она, — дело в том, что Чарлз военный. Сами знаете, что это за жизнь — сегодня здесь, а завтра там. — Она бросила взгляд на молодого священника: — Я говорила вам, что у него новая жена?
Тот помолчал с минуту.
— Вы знаете, Мэгги, как относится католическая церковь к разводам. Но жизнь есть жизнь. Никто не должен чувствовать себя несчастным и одиноким.
— Ему легко, — поморщилась Мэгги. — Ему не нужно ни перед кем отчитываться.
— А вам приходится?
— Иногда да.
«Не иногда, а постоянно. Если не перед детьми, то перед матерью или сестрами, а теперь вот перед священником, который так молод, что лишь недавно начал бриться…»
— Как я понял, вашим детям ваш друг тоже не нравится?
— Нет, Чарли от него без ума. Недавно вот они ходили на рыбалку, так Чарли был в полном восторге. А вот Николь…
— Вы сказали, Николь пятнадцать лет. В этом возрасте с ними всегда сложно.
— Вы еще не знаете всего, святой отец, — грустно улыбнулась она.
Споры по поводу синих волос или опозданий в школу были ничто по сравнению с той историей с фотографиями.
— Я не знаю, что делать, — нахмурилась Мэгги, — но я вижу, что она несчастна.
— Может быть, лучший способ сделать детей счастливыми — это быть счастливой самой? Когда рядом счастливая мать, заботливый отец…
— Простите, отец Кевин, но вам легко говорить. Вы никогда не были женаты, у вас нет детей. Вы не знаете, каково это — привести любимого человека в дом, чтобы твои близкие раскритиковали его в пух и прах.
— Но их отношение не изменило ваше мнение о нем?
— Разумеется, нет.
— Тогда почему их мнение так важно для вас?
— Подумайте, какое ожидает нас будущее, когда и мои, и его родные против!
— Каждый сам кузнец своего счастья, Мэгги. Вам уже не восемнадцать. Вашим родным придется смириться с вашим выбором.
Она бросила на него взгляд:
— Может быть, не мне судить о таких вещах, но, будь моя воля, я бы разрешила священникам жениться. Будь у вас личный опыт, вы бы так не говорили.
— Мои родители развелись, когда мне было одиннадцать. — Он посмотрел ей в глаза. — А когда мне было тринадцать, мать снова вышла замуж.
— И вы с вашим отчимом ходили вместе на рыбалку, на футбол. Нет, я не иронизирую, я рада, что у вас так сложилось, но ведь…
Отец Кевин сложил руки на груди и пристально посмотрел на Мэгги.
— Я трижды убегал из дому. Я проколол шины его машины. В конце концов он отдал меня в военное училище — как говорится, с глаз долой.
Мэгги улыбнулась, пытаясь представить, как этот благообразный молодой человек в детстве прокалывал шины отчиму.
— Но потом я понял, какой Том хороший человек. Когда я вдруг неожиданно для всех заявил, что устал от погон на плечах и хочу поступить в семинарию, он был единственным, кто поддержал мое решение.
— Отличная история, — улыбнулась Мэгги. — Но я не вижу, какое отношение все это имеет ко мне.
— Когда моя мать выходила замуж за Тома, вся ее родня была против. Но она любила его и знала, что он будет хорошим отцом. И я не устаю благодарить Бога, что она это сделала.
— Что ж, слава Богу, если все так вышло. Но как можно быть уверенным заранее? — Мэгги задала этот вопрос скорее себе, чем отцу Кевину.
— Она доверяла своим чувствам. Иногда это лучше всего.
— Видите? Именно об этом я и говорю. Она знала, чего хотела.
— А у вас есть сомнения?
— Есть.
Это слово вырвалось у Мэгги прежде, чем она сама это осознала. До сих пор она боялась признаться в этом самой себе. Но теперь уже, произнеся вслух, она не могла этого отрицать.
Каждый раз, когда Конор заводил разговор о том, что их отношениям пора бы вступить в какую-то новую фазу, Мэгги уходила от ответа. Она пыталась уверить себя, что ей нравится все и так, как есть, но в глубине души понимала, что не уверена, что Конор действительно тот мужчина, которого она хотела бы видеть рядом с собой.
Мэгги ждала, словно чуда, какого-нибудь случая, который неопровержимо доказал бы, что она не ошиблась в своем выборе. Но вероятность того, что такой случай произойдет, была равна где-то одной миллионной.
Глава 20
Николь скептически посмотрела на шелковые, почти невесомые бюстгальтер и трусики, висевшие на спинке стула:
— Вы хотите, чтобы я позировала в этом?
— Ты краснеешь, крошка! — рассмеялся Гай, фотограф. — Очаровательно! Оказывается, есть еще девушки, способные краснеть.
— Мне не говорили, что я должна позировать в нижнем белье!
Гай дотронулся пальцем до ее подбородка. Николь поежилась. Он, казалось, был старше, чем ее отец.
— Спокойно, крошка! Ты что, никогда не видела журналов мод? Модели с мировым именем рекламируют белье, да еще почитают за честь.
Николь снова покосилась на трусики и бюстгальтер. Изысканные, красивые, но все равно нижнее белье.
— Мама меня убьет, — прошептала она.
— На твоем месте, детка, о маме я сейчас думал бы меньше всего! — Он посмотрел ей в глаза. — Тебе ведь уже восемнадцать?
— Да, — кивнула она. Скажи она, что ей всего пятнадцать, с ней бы и разговаривать не стали.
— Не думай о маме, крошка. Думай о том, что публика хочет видеть твое соблазнительное тело. Я сейчас уйду, будь готова, когда я вернусь.
Николь не хотелось подводить Гая — он был в общем-то неплохой мужик. Он уже целых два часа возился с ней, подходя к ней со всех сторон, выбирая лучший ракурс, и все это время не уставал осыпать ее комплиментами, словно принцессу.
Оставшись одна, Николь огляделась вокруг. Повсюду, где только можно, висели фотографии красоток. Некоторых из них Николь узнала. Оказывается, Гай работал с лучшими моделями мира, так что дело свое, должно быть, знал. Это внушило Николь некоторое доверие.
От фотографий, которые сделал друг Клер, Гай был не в восторге.
— Любительские, — бросил он, небрежно пролистав их. — Но все равно видно, что сама девочка стоит того, чтобы с ней поработать.
Николь сняла футболку и повесила ее на крючок. Через секунду она повесила туда же джинсы и стянула свои простые белые трусики. В комнате было зеркало во всю стену, и Николь, потянувшись за кружевным бельем, кинула взгляд На свое отражение. Все ее тело было белым, словно бумага, если не считать красной полосы, оставшейся от ремня джинсов. Николь попробовала растереть полосу руками, но от этого та проступила еще сильнее.
«Ладно, — подумала она, — в конце концов, на что же фотограф? Он должен знать, как с этим справиться, — либо припудрить чем-нибудь, либо потом, на фотографии, заретушировать».
Собственное тело казалось Николь худым и костистым, если не считать большого бюста. Она была единственной в семье с большой грудью и иногда стеснялась этого, словно изображала из себя кого-то, кем она на самом деле не была, Николь надела бюстгальтер, завязывавшийся спереди на тесемку. Она никогда раньше не видела таких бюстгальтеров. Трусы были из двух половинок, которые завязывались по бокам на такие же тесемки.
— Вы хотите, чтобы я позировала в этом?
— Ты краснеешь, крошка! — рассмеялся Гай, фотограф. — Очаровательно! Оказывается, есть еще девушки, способные краснеть.
— Мне не говорили, что я должна позировать в нижнем белье!
Гай дотронулся пальцем до ее подбородка. Николь поежилась. Он, казалось, был старше, чем ее отец.
— Спокойно, крошка! Ты что, никогда не видела журналов мод? Модели с мировым именем рекламируют белье, да еще почитают за честь.
Николь снова покосилась на трусики и бюстгальтер. Изысканные, красивые, но все равно нижнее белье.
— Мама меня убьет, — прошептала она.
— На твоем месте, детка, о маме я сейчас думал бы меньше всего! — Он посмотрел ей в глаза. — Тебе ведь уже восемнадцать?
— Да, — кивнула она. Скажи она, что ей всего пятнадцать, с ней бы и разговаривать не стали.
— Не думай о маме, крошка. Думай о том, что публика хочет видеть твое соблазнительное тело. Я сейчас уйду, будь готова, когда я вернусь.
Николь не хотелось подводить Гая — он был в общем-то неплохой мужик. Он уже целых два часа возился с ней, подходя к ней со всех сторон, выбирая лучший ракурс, и все это время не уставал осыпать ее комплиментами, словно принцессу.
Оставшись одна, Николь огляделась вокруг. Повсюду, где только можно, висели фотографии красоток. Некоторых из них Николь узнала. Оказывается, Гай работал с лучшими моделями мира, так что дело свое, должно быть, знал. Это внушило Николь некоторое доверие.
От фотографий, которые сделал друг Клер, Гай был не в восторге.
— Любительские, — бросил он, небрежно пролистав их. — Но все равно видно, что сама девочка стоит того, чтобы с ней поработать.
Николь сняла футболку и повесила ее на крючок. Через секунду она повесила туда же джинсы и стянула свои простые белые трусики. В комнате было зеркало во всю стену, и Николь, потянувшись за кружевным бельем, кинула взгляд На свое отражение. Все ее тело было белым, словно бумага, если не считать красной полосы, оставшейся от ремня джинсов. Николь попробовала растереть полосу руками, но от этого та проступила еще сильнее.
«Ладно, — подумала она, — в конце концов, на что же фотограф? Он должен знать, как с этим справиться, — либо припудрить чем-нибудь, либо потом, на фотографии, заретушировать».
Собственное тело казалось Николь худым и костистым, если не считать большого бюста. Она была единственной в семье с большой грудью и иногда стеснялась этого, словно изображала из себя кого-то, кем она на самом деле не была, Николь надела бюстгальтер, завязывавшийся спереди на тесемку. Она никогда раньше не видела таких бюстгальтеров. Трусы были из двух половинок, которые завязывались по бокам на такие же тесемки.