теперь случалось довольно часто, в ее глазах показались слезы. "Плохие,
плохие вы мужчины",-- пролепетала она, вцепившись в его руку.
Опасаясь нового приступа, врач потребовал созвать консилиум, и перед
Иоахимом возникло само собой разумеющееся обязательство отправиться в
Штольпин вместе со специалистом по нервным болезням. Он воспринимал это как
часть наказания, которое он наложил на себя, это восприятие усилилось еще
больше, когда в дороге врач с вежливым равнодушием начал задавать вопросы о
виде болезни, о ее предыстории и об обстановке в семье. Вопросы казались
Иоахиму хотя и мягкой, но поэтому не менее пронизывающей и острой
инквизиторской пыткой, и он был полон ожидания, что инквизитор суровым
взглядом сквозь стекла очков и вытянутым пальцем укажет внезапно на него, в
его ушах уже звучало это ужасное обвиняющее и приговаривающее слово: убийца.
Но вежливый пожилой господин в очках и не собирался произносить это жуткое и
в то же время искупляющее слово, а просто высказал мнение, что те достойные
сожаления проявления, от которых страдает сейчас господин фон Пазенов,
являются, конечно, следствием потрясений, вызванных смертью сына, хотя
изначальные причины могут таиться и поглубже. Иоахим начал смотреть на
специалиста по нервным болезням с недоверием, но и с определенным
удовлетворением, убежденный, что человек, придерживающийся таких взглядов,
ничем не сможет помочь больному.
Затем их разговор исчерпался, и Иоахим смотрел, как мимо проплывают
издавна знакомые поля и перелески. Специалист по нервным болезням под мерное
постукивание колес задремал, расположив подбородок между уголками стоячего
воротничка а седая борода лежала на вырезе жилетки и прикрывала его. Иоахим
никак не мог себе представить, что он когда-то может стать таким старым, а
тот когда-то мог быть молодым и какая-то женщина могла искать в этой бороде
место для поцелуя; должно же все-таки хоть что-то от этого сохраниться,
застрять в бороде, как перышко или соломинка. Он провел рукой по лицу; было
обманом для Элизабет, что от поцелуев, с которыми его отпустила Руцена,
ничего не осталось: Господь благословляет человека, скрывая от него будущее,
он проклинает его, делая для него невидимым прошлое; разве было бы милостью,
если бы он клеймил человека за все? Но Господь ставит клеймо лишь на
совести, и даже специалист по нервным болезням не способен это увидеть.
Гельмут получил свое клеймо; поэтому и не было позволено увидеть его в
гробу. Но и отец тоже клейменный; тот, кто ходит так, как отец, должен,
собственно, быть косоглазым.
Господин фон Пазенов находился вне постели, но пребывал в состоянии
полной апатии; присутствие Иоахима, опасаясь новых приступов ярости, от него
все-таки скрыли. Чужого врача он встретил вначале равнодушно, но вскоре
решил, что это нотариус, и потребовал по-новому составить завещание. Да,
Иоахим по причине бесчестья должен быть лишен наследства, но он ведь не
бессердечный отец, он просто хочет, чтобы у Иоахима от Элизабет родился сын.
Этот ребенок должен жить в этом доме и затем все унаследовать. Подумав
немного, он добавил, что Иоахиму запрещается когда бы то ни было видеть
ребенка, иначе он тоже будет лишен наследства, Позже мать запинающимся
голосом рассказала все Иоахиму, закончив плачем и причитаниями, что было
совсем не в ее стиле: чем это закончится! Иоахим пожал плечами;
единственное, что он ощущал, был снова стыд: нашелся тут кое-кто, кто
посчитал приличным вести речи о том, что у него могут быть дети от Элизабет.
Специалист по нервным болезням тоже пожал плечами; не следует терять
надежду, господин фон Пазенов все еще чрезвычайно крепок, но прежде всего
следует просто подождать, нежелательно только, чтобы больной слишком много
времени проводил в постели, с учетом преклонных лет пациента это не пойдет
ему на пользу. Госпожа фон Пазенов ответила, что ее супруг постоянно
требует, чтобы его уложили в постель, он постоянно мерзнет, и к тому же
складывается впечатление, будто его мучает какой-то таинственный страх,
отпускающий его немного лишь в спальне. Да, необходимо просто учитывать
соответствующее душевное состояние, высказал свое мнение специалист по
нервным болезням, он, собственно, может только сказать, что господин фон
Пазенов, проходя курс лечения у почтенного коллеги -- тот с благодарностью
наклонил голову,-- находится в предельно надежных руках.
Стемнело, пришел пастор, и все сели ужинать. Внезапно в дверях
показалась фигура господина фон Пазенова: "Здесь, значит, собралось
общество, а никто и не удосужился поставить об этом в известность меня;
потому, наверное, что новый хозяин дома уже здесь". Иоахим хотел встать и
выйти из комнаты. "Оставайся на своем месте",-- скомандовал господин фон
Пазенов и уселся на свой хозяйский стул, который оставляли для него даже в
случае его отсутствия всегда свободным; это, очевидно, его немного
умиротворило. Он потребовал, чтобы ему тоже принесли прибор: "Здесь должен
снова воцариться порядок: господин нотариус, вас обслужили? Поинтересовались
ли у вас, какое вино вы пьете, красное или белое? Я предпочитаю красное, А
почему на столе нет шампанского; завещание следует обмыть шампанским-- Он
ухмыльнулся,-- Ну так что же, как насчет шампанского? -- закричал он на
служанку,-- Мне что, и полы здесь подметать прикажете?" Специалист по
нервным болезням был первым, кто нашелся, как спасти ситуацию, он сказал,
что охотно выпил бы бокал шампанского, Господин фон Пазенов обвел
торжествующим взглядом присутствующих: "Да, здесь должен опять воцариться
порядок. Никто не понимает, что такое честь...-- а затем, чуть тише,
врачу:-- Гельмут ведь погиб, защищая честь. Но он не пишет мне. Может быть,
как-нибудь потом...-- он задумался -- Или этот господин пастор утаивает от
меня письма. Хочет сохранить его тайну для себя и не хочет, чтобы наш брат
заглянул за ширму потустороннего, Но при первом же беспорядке на кладбище
помчится он, служитель Божий. Уж за это я ручаюсь", "Но, господин фон
Пазенов, там ведь все в лучшем порядке". "Кажется, господин нотариус, это
только кажется, чистейшее очковтирательство, это просто не так легко
осознать, ведь мы не понимаем их язык; их, очевидно, спрятали. Мы, другие,
просто знаем, что они немы, но они все еще продолжают нам жаловаться.
Поэтому ведь все так боятся, и если у меня гость, то я сам должен выводить
его, я старый человек,-- злобный взгляд прошелся по Йоахиму,-бесчестному,
естественно, недостает для этого духу, лучше спрятаться в коровнике". "Ну,
господин фон Пазенов, да вам и самому было бы неплохо следить за порядком,
проверять, как обстоят дела в поле, вообще выходить на улицу". "Мне бы тоже
хотелось, господин нотариус, да и поступаю я именно таким образом. Но когда
подходишь к двери, то они часто преграждают путь, их так много в воздухе,
так много, что сквозь них не может просочиться даже звук". Он весь задрожал
и, схватив бокал врача, опустошил его в один прием, прежде чем ему успели
помешать. "Вам придется часто приходить ко мне, господин нотариус, мы будем
составлять завещание,-- и продолжил умоляющим голосом: -- А между тем,
будете ли вы мне писать? Или вы тоже разочаруете меня? -- Он недоверчиво
посмотрел на врача -- А может, и вы плетете интриги с тем?.. Он меня уже с
одним надул, этот там..," Старик вскочил и указал пальцем на Иоахима. Затем
он схватил со стола тарелку и, закрыв один глаз, словно хотел прицелиться,
закричал: "Я велел ему жениться..." Но рядом с ним уже стоял врач, он взял
своей ладонью его под руку: "Пойдемте, господин фон Пазенов, давайте еще
немножечко побеседуем в вашей комнате". Господин фон Пазенов уставился на
него ничего не понимающим взглядом; нo врач выдержал этот взгляд: "Пойдемте,
давайте поговорим друг с другом, чтобы нам никто не мешал", "Чтобы
действительно никто не мешал? И я больше не буду бояться..." Тут он
беспомощно улыбнулся, ласково похлопал врача по щеке: "Да, уж мы! вам всем
покажем..." Он пренебрежительно махнул в сторону стола и позволил себя
увести.
Иоахим сидел, закрыв ладонями лицо. Да, отец поставил на нем свое
клеймо; ну что ж, свершилось, но тем не менее сдаваться он не собирался. К
нему подошел пастор и произнес банальные слова утешения, да, отец, кажется,
и здесь оказался прав; этот слуга церкви плохо справляется со своими
обязанностями, ему, помимо всего прочего, надо было бы знать, что
родительское проклятие неизгладимым бременем ложится на детей, надо было бы
знать, что родительскими устами говорит сам Бог и сообщает об испытаниях; о,
именно потому у отца помутился рассудок, что никто не может безнаказанно
быть рупором Божьим. Пастор, конечно, мог оказаться просто банальным
человеком; и он должен был бы говорить здесь безумные вещи, будь он
действительно инструментом Божьим на земле. Но Господь указал путь к милости
и без посредничества священника; против этого невозможно возражать, милости
следует добиваться самому путем собственных страданий. Иоахим сказал:
"Благодарю, господин пастор, за ваши добрые слова; теперь мы довольно часто
нуждаемся в вашем утешении", Затем подошли врачи; господину фон Пазенову
сделали укол, и он задремал.
Специалист по нервным болезням оставался в имении еще два дня. Когда
вскоре после его отъезда от Бертранда из Берлина пришла в высшей степени
тревожная телеграмма, а состояние больного оставалось отчетливо стабильным,
Иоахим смог уехать.
Бертранд вернулся в Берлин. Во второй половине дня он намеревался
посетить Иоахима, но в квартире нашел только Руцену. Она убирала в спальне
и, когда вошел Бертранд, ошарашила его : "С вами я не говорить". "Эй,
Руцена, это, конечно, любезно с твоей стороны". "С вами я не говорить, знаю,
что от вас ждать".
"Я опять плохой друг, маленькая Руцена?"
"Я не ваша маленькая Руцена".
"Прекрасно, так что же случилось?"
"Что случилось? Знаю все, отправить его прочь. Плевать на ваш кружевной
магазинчик".
"Хорошо, что касается меня, то есть у меня один кружевной магазинчик,
почему нет, но со мной и после этого все еще можно разговаривать. Итак, что
же с моим кружевным магазинчиком?"
Руцена молча укладывала постельное белье в комод; Бертранд пододвинул к
себе стул, предвкушая продолжение,
"Если бы быть моя квартира, хотела бы вышвырнуть, не разрешать сидеть",
"Итак, Руцена, теперь серьезно, что произошло? Старому господину снова
так плохо, что Пазенову пришлось поехать туда?" , "Не делайте вид, что
ничего не знать; не так глупа".
"Увы, маленькая Руцена, не думаю".
Она не оборачивалась, а продолжала возиться с бельем: "Не позволять
насмехаться надо мной,., никому не позволять насмехаться надо мной".
Бертранд подошел к ней, взял руками ее голову, чтобы посмотреть прямо в
глаза. Она вырвалась:
"Вы не прикасаться ко мне. Вначале его отослать, а затем еще
насмехаться".
Бертранд понял все, вплоть до дела с кружевным магазинчиком: "Значит,
вы, Руцена, не верите, что старый господин фон Пазенов действительно болен?"
"Ничто я не верить, все против меня".
Бертранд уже немного разозлился: "Вероятно, старый господин может и
умереть, потому что он против маленькой Руцены".
"Когда вы убивать, будет умирать". Бертранд охотно бы помог ей, но это
было сложно; ему известно, что против такого состояния мыслей мало что можно
сделать, и он собрался уходить,
"Вас нужно убивать",-- сказала в заключение Руцена.
Бертранду это показалось забавным: "Хорошо,-- сказал он,-- ничего не
имею против, но станет ли после этого лучше?"
"Так, вы ничего не имею против, ничего против,-- Руцена возбужденно
рылась в ящике с бельем,-- ...но еще издеваться надо мной, да?-- она
продолжала копаться в белье,-- Ничего против..." Наконец она нашла то, что
искала; преисполненная вражды стояла она перед Бертрандом с принадлежащим
Иоахиму револьвером военного образца в руке. "Это слишком уж глупо",--
подумал Бертранд, а вслух произнес: "Руцена, немедленно положи эту штуку".
"Вы же ничего не иметь против". Всплеск поверхностной ярости и немножечко
стеснения не позволил Бертранду просто выйти из комнаты; он хотел подойти к
Руцене, чтобы забрать у нее оружие, но тут прозвучал выстрел, второй
последовал, когда револьвер, выпавший из рук Руцены, ударился об пол. "Это,
действительно, глупее некуда",-- пробормотал Бертранд и наклонился за
револьвером. В комнату влетел денщик, но Бертранд объяснил, что штуковина
упала на пол и сработал спусковой механизм. "Скажите господину лейтенанту,
что хранить оружие заряженным нежелательно". Денщик вышел. "Ну, Руцена, ты
совсем глупая девушка или нет?"
Лицо Руцены было очень бледным, она словно окаменела, затем с трудом
подняв руку, показала на Бертранда и выдавила: "Там". По рукаву Бертранда
струилась кровь. "Сажать меня", -заикаясь пролепетала она. Бертранд рванул
вниз рукав рубашки; он ничего не почувствовал; пуля только задела его руку,
но все-таки нужно было обратиться к врачу. Он позвал денщика и распорядился,
чтобы тот нашел дрожки. Куском белья Иоахима он сделал себе временную
перевязку и предложил Руцене вытереть следы крови; но она была в таком
возбужденном и полубезумном состоянии, что ему пришлось ей помочь, "Так,
Руцена, ты поедешь со мной, ибо оставить тебя сейчас одну я не могу. Сажать
тебя никто не собирается, если до тебя дошло, что ты просто глупая девушка".
Она безвольно последовала за ним. Перед дверью своего врача он попросил ее
подождать в дрожках.
Врачу он сказал, что вследствие нелепой случайности получил скользящее
пулевое ранение. "Ну что ж, вам повезло, но не следует относиться к этому
так уж небрежно, лучше было бы лечь на пару дней в клинику". Бертранд
посчитал это излишней мерой предосторожности, но когда он спускался по
лестнице вниз, то все-таки ощутил какую-то слабость. К своему удивлению,
Руцену в повозке он не нашел. "Не очень-то красиво с ее стороны",-- подумал
он.
Он направился вначале домой, взял все, что может понадобиться
практичному и знающему себе цену господину в больнице, затем, устроившись в
клинике, послал Руцене записку с просьбой, чтобы она его все-таки проведала.
Посыльный вернулся с известием, что фрейлейн домой еще не приходила. Это
было странно и даже заставляло волноваться; но он был не в состоянии
предпринимать в этот день еще что-либо. Утром он опять отправил к ней
посыльного: дома ее все еще не было, не видели ее и в квартире Иоахима. Тут
он решил отправить телеграмму в Штольпин, а через два дня после этого
приехал Иоахим.
Бертранд не чувствовал себя обязанным рассказывать Йоа-152
химу о происшедшем событии всю правду: история о несчастном случае и
неловкости Руцены звучала достаточно убедительно, Он заключил: "С того
момента о ней нет никаких известий. Мне не хочется строить никаких
предположений, но такая неуравновешенная девушка легко может натворить
глупостей". Иоахим подумал: что же он сделал с ней? Но затем с внезапным
ужасом вспомнил, что Руцена частенько, иногда просто шутя, но иногда вполне
серьезно угрожала, что бросится в воду, Перед его глазами возникли серые ивы
на берегу Хафеля, дерево, под которым они нашли тогда убежище, да, она,
должно быть, лежит там, в воде. На мгновение он почувствовал себя польщенным
этим романтическим представлением. Но затем его опять захлестнул ужас,
Неотвратимая судьба, неотвратимое испытание! Не молился ли он перед своим
отъездом в церкви, полный надежды, о том, чтобы болезнь отца была не
наказамием, возложенным на сына, а просто жизненной случайностью, так вот
теперь Бог показывает ему, что уже сама мысль эта была грехом: нельзя
подвергать сомнению Божье испытание, случайностей не бывает; если Бертранду
хотелось вследствие мнимого раздора порвать с отцом и если сейчас ему
хотелось несчастье с револьвером свести к глупой случайности, то этим он
только стремится завуалировать то, что он посланец зла, избранный Богом и
отцом для того, чтобы готовить кающемуся кару, соблазнительно подгонять его,
завести его в ловушку, чтобы совращенный беспомощно понял, что он такой же
плохой, как и совратитель, что на него возлагается, да и всегда было
возложено быть подобным той уничтожающей судьбе ближнего и что ему никогда
не удастся вырвать из лап совратителя его добычу. Не лучше ли для того, кто
это понял, уничтожить самого себя? Не лучше бы было, если бы пуля попала не
в Гельмута, а в него? Но теперь было слишком поздно, теперь Руцена покоилась
на дне Хафеля, смотрела остекленевшими глазами на рыб, снующих над ней в
мутной воде. Произвольно ее образ сменился образом итальянца из оперы; когда
исчезала и эта картина, Иоахим вдруг обнаружил, что мужчиной там, в воде,
был он сам. Да, в его собственных голубых глазах застыл несчастный и злой,
способный навести порчу взгляд, в который верят итальянцы; и было просто
справедливо, что над такими глазами плавает рыба. Бертранд нарушил молчание:
"У вас есть какие-нибудь предположения? Хотелось бы надеяться, что она, не
долго думая, уехала домой. У нее ведь было достаточно денег?" Иоахим ощутил
себя оскорбленным таким вопросом, в нем было что-то от инквизиторской
безучастности врача; что себе снова воображает о нем этот Бертранд;
естественно, у нее были деньги. Бертранд не заметил его раздраженности: "Тем
не менее нам следует сообщить в полицию; не исключено, что девушка
где-нибудь слоняется". Разумеется, необходимо сообщить в полицию, Бертранд
прав, но Иоахим побаивался этого; его начнут расспрашивать об отношениях с
Руценой, и если он даже скажет, что отношения эти для него не имеют никакого
значения, то все равно втайне опасался непредвиденных осложнений. Связь с
Руценой -- слишком долго непозволительно тайная; может, Богу угодно
почерпнуть сведения о ней через полицию, может, и это относится к череде
испытаний, усугубленных еще больше местоположением здания полиции на
Александерплац, необходимости зайти туда он противился больше, чем когда бы
то ни было. Тем не менее он поднялся: "Я отправляюсь в полицию". "Нет,
Пазенов, это за вас сделаю я; вы еще слишком возбуждены, кроме того, господа
сразу же учуют все возможные варианты драмы". Иоахим был ему искренне
признателен: "Да, но ваша рука..," "А, ничего страшного, меня уже выпустят
отсюда". "Но я поеду с вами". "Очень хорошо, будем надеяться, что я вас
застану в дрожках, когда спущусь вниз". Бертранд снова пришел в хорошее
расположение духа, и Иоахим почувствовал себя в безопасности. В повозке он
попросил Бертранда подкинуть в полиции идею осмотреть набережную Хафеля,
"Конечно, Пазенов, но мне кажется, что Руцена уже давно прячется где-нибудь
в Богемии; жаль только, что вы не знаете названия ее гнездышка там, но мы уж
это разузнаем", Иоахим и сам удивился, что он не знает названия населенного
пункта, откуда Руцена родом, да и фамилия ее ему неизвестна. Она частенько
забавлялась тем, что просила его произнести эти фамилии, но ему это
удавалась с большим трудом, а иностранные слова он вообще не был способен
запоминать. И сейчас ему в голову пришла мысль, что он никогда ими не
интересовался и у него никогда не возникало желания их запоминать, да он
словно бы даже испытывал какой-то слабый страх перед этими безобидными
фамилиями.
Он сопровождал Бертранда по коридорам здания полиции; перед дверью
одного из кабинетов ему пришлось подождать. Бертранд вскоре вернулся:
"Теперь нам известно". И он показал чешское название населенного пункта,
написанное на листочке бумаги. "Вы сказали им о набережной Хафеля?"
Естественно, Бертранд сделал это: "Но вам, дорогой Пазенов, предстоит
сегодня вечером одна не совсем приятная миссия, от которой я вас из-за своей
руки освободить, к сожалению, не могу. Вы оденете гражданский костюм и
поищете ее в ночных увеселительных заведениях. Мне не хотелось подкидывать
эту мысль полицейским -- у нас еще будет для этого время,-- иначе нашу милую
Руцену возьмут прямо там". О такой банальнейшей и отвратительнейшей
возможности Иоахим и не подумал; от цинизма этого Бертранда начинает
подташнивать. Он посмотрел на Бертранда: не было ли известно тому больше
сказанного? Лишь Мефистофель знал, какие грехи предстояло искупить
Маргарите. Но Бертранд ничего не заметил. Не оставалось ничего другого, как
подчиниться и взвалить на себя в виде очередного испытания распоряжение
Бертранда.
Он начал свой унизительный обход, расспрашивая официантов и буфетчиц,
от души сразу же отлегло, когда в охотничьем казино ему сказали, что Руцену
там не видели. На лестнице, правда, он повстречал толстую даму, развлекавшую
гостей заведения: "Что, ищешь свою невесту, малыш? Сбежала? Брось, пойдем со
мной, всегда найдешь кого-нибудь другого". Что ей было известно о его
отношениях с Руценой? Ведь, может же быть, она видела Руцену, но его
выворачивало от одной мысли расспрашивать ее об этом, он проскользнул мимо и
направился в следующее заведение; да, она была здесь, сказала буфетчица,
вчера или позавчера, больше ей ничего не известно, может быть, уборщица
сможет дать ему справку по этому поводу, Ему приходилось продолжать свой
мученический обход, расспрашивать, каждый раз сгорая от стыда, буфетчиц или
уборщиц: ее видели или не видели, она умывалась, один раз ушла с каким-то
господином, она имела вид откровенно опустившейся дамы: "Мы все пытались ее
уговорить по-хорошему, чтобы она шла домой; девушка в таком состоянии чести
заведению не делает, но она усаживалась и упрямо молчала". Некоторые из этих
людей называли Иоахима безо всяких обиняков "господин лейтенант", так что
ему в душу закралось подозрение, не поведала ли Руцена всем им об их любви,
не растрезвонила ли, к его стыду, уборщицам, к которым Иоахима всегда
отсылали.
В комнате уборщицы в туалете он ее и нашел. Она спала, устроившись в
углу комнаты для умывания под одним из газовых светильников, рука с кольцом,
которое она получила от него в подарок, расслабленно покоилась на влажной
мраморной плите моечного столика. Высокие ботинки были расстегнуты и
болтались на ноге, выглядывавшей из-под платья. Шляпка была немножко
сдвинута назад, сместив полями и прическу. Иоахим охотнее всего бы ушел; она
производила впечатление пьяной женщины. Но он прикоснулся к ее руке; Руцена
устало открыла глаза; узнав его, она снова их зажмурила. "Руцена, нам нужно
идти". Она, не открывая глаз, затрясла головой. Он стоял перед ней и не
знал, что делать. "А вы ее ласково поцелуйте",-приободрила его уборщица.
"Нет",-- испуганно вскрикнула Руцена, она вскочила на ноги и хотела
выскочить в дверь, но зацепилась за расстегнутые свисающие ботинки, и Иоахим
удержал ее. "Голубушка, с такими ботиночками и прической вам никак нельзя на
улицу,-- попыталась уговорить ее уборщица,-да и господин лейтенант не желает
вам ничего плохого", "Оставлять, бросать, я говорить...-- хрипела Руцена, а
затем Иоахиму в лицо: -- Все, чтобы знать, это все", Из ее рта исходил
гнилостный, неприятный запах. Иоахим не пропустил ее к двери; тогда Руцена
отвернулась, рванула на себя дверь туалета и закрылась изнутри на защелку.
"Все,-- шипела она оттуда,-- сказать ему, пусть уходить, все". Иоахим
опустился на стул рядом с моечным столиком; неспособный собраться с мыслями,
он просто знал, что и это относится к угодным Богу испытаниям, он уставился
на полуоткрытый ящик моечного столика, в котором, беспорядочно перемешаны,
лежали вещи уборщицы, ручные полотенца, штопор, одежная щетка, "Уже ушел
он?"-- услышал он голос Руцены. "Руцена, выйди оттуда",-- попросил он.
"Голубушка, выходите,-- обратилась к ней уборщица,-- здесь все-таки дамский
туалет, и господин лейтенант не может здесь оставаться", "Пусть уходить",--
отрезала Руцена. "Руцена, ну выйди оттуда, я прошу тебя",-- взмолился Иоахим
еще раз, но Руцена не проронила за запертой дверью ни слова. Уборщица
вытянула его за рукав в переднюю комнату и прошептала: "Она выйдет, когда
услышит, что господина лейтенанта уже нет. А господин лейтенант ведь может
подождать и внизу". Иоахим послушался совета уборщицы, в тени соседнего дома
ему пришлось прождать добрый час. Затем показалась Руцена; рядом с ней
покачивался полный, какой-то рыхлый бородач. Она осторожно осмотрелась. На
лице ее застыла странная, злобная улыбка. Мужчина подозвал извозчика, и они
уехали. Иоахима чуть не стошнило по дороге домой, он почти не помнил, как он
туда добрался, его сильнее всего мучила мысль о том, что толстяку этому,
собственно говоря, можно посочувствовать, ибо Руцена неизвестно когда мылась
и у нее изо рта неприятно пахло. На комоде все еще лежал револьвер; он
осмотрел его, недоставало двух патронов. Держа оружие в молитвенно сложенных
руках, он прошептал: "Господи, возьми меня к себе, как и моего брата, к нему
Ты был милостив, будь таким же и ко мне". Затем он вспомнил, что ему
необходимо еще отдать последние распоряжения; Руцену он тоже не может
оставить обделенной, иначе правильным оказалось бы все, что она ему сделала.
Он поискал чернила и бумагу, Утро застало его спящим за практически чистым
листом бумаги.
Он утаил свою стычку с Руценой, было стыдно перед Бертрандом, не
хотелось давать ему повод для радости, и хотя ложь была отвратительна, он
рассказал, что нашел ее в ее квартире. "Тоже неплохо,-- сказал Бертранд,-- а
в полицию вы сообщили? А то ее вмешательство может создать ряд проблем".
плохие вы мужчины",-- пролепетала она, вцепившись в его руку.
Опасаясь нового приступа, врач потребовал созвать консилиум, и перед
Иоахимом возникло само собой разумеющееся обязательство отправиться в
Штольпин вместе со специалистом по нервным болезням. Он воспринимал это как
часть наказания, которое он наложил на себя, это восприятие усилилось еще
больше, когда в дороге врач с вежливым равнодушием начал задавать вопросы о
виде болезни, о ее предыстории и об обстановке в семье. Вопросы казались
Иоахиму хотя и мягкой, но поэтому не менее пронизывающей и острой
инквизиторской пыткой, и он был полон ожидания, что инквизитор суровым
взглядом сквозь стекла очков и вытянутым пальцем укажет внезапно на него, в
его ушах уже звучало это ужасное обвиняющее и приговаривающее слово: убийца.
Но вежливый пожилой господин в очках и не собирался произносить это жуткое и
в то же время искупляющее слово, а просто высказал мнение, что те достойные
сожаления проявления, от которых страдает сейчас господин фон Пазенов,
являются, конечно, следствием потрясений, вызванных смертью сына, хотя
изначальные причины могут таиться и поглубже. Иоахим начал смотреть на
специалиста по нервным болезням с недоверием, но и с определенным
удовлетворением, убежденный, что человек, придерживающийся таких взглядов,
ничем не сможет помочь больному.
Затем их разговор исчерпался, и Иоахим смотрел, как мимо проплывают
издавна знакомые поля и перелески. Специалист по нервным болезням под мерное
постукивание колес задремал, расположив подбородок между уголками стоячего
воротничка а седая борода лежала на вырезе жилетки и прикрывала его. Иоахим
никак не мог себе представить, что он когда-то может стать таким старым, а
тот когда-то мог быть молодым и какая-то женщина могла искать в этой бороде
место для поцелуя; должно же все-таки хоть что-то от этого сохраниться,
застрять в бороде, как перышко или соломинка. Он провел рукой по лицу; было
обманом для Элизабет, что от поцелуев, с которыми его отпустила Руцена,
ничего не осталось: Господь благословляет человека, скрывая от него будущее,
он проклинает его, делая для него невидимым прошлое; разве было бы милостью,
если бы он клеймил человека за все? Но Господь ставит клеймо лишь на
совести, и даже специалист по нервным болезням не способен это увидеть.
Гельмут получил свое клеймо; поэтому и не было позволено увидеть его в
гробу. Но и отец тоже клейменный; тот, кто ходит так, как отец, должен,
собственно, быть косоглазым.
Господин фон Пазенов находился вне постели, но пребывал в состоянии
полной апатии; присутствие Иоахима, опасаясь новых приступов ярости, от него
все-таки скрыли. Чужого врача он встретил вначале равнодушно, но вскоре
решил, что это нотариус, и потребовал по-новому составить завещание. Да,
Иоахим по причине бесчестья должен быть лишен наследства, но он ведь не
бессердечный отец, он просто хочет, чтобы у Иоахима от Элизабет родился сын.
Этот ребенок должен жить в этом доме и затем все унаследовать. Подумав
немного, он добавил, что Иоахиму запрещается когда бы то ни было видеть
ребенка, иначе он тоже будет лишен наследства, Позже мать запинающимся
голосом рассказала все Иоахиму, закончив плачем и причитаниями, что было
совсем не в ее стиле: чем это закончится! Иоахим пожал плечами;
единственное, что он ощущал, был снова стыд: нашелся тут кое-кто, кто
посчитал приличным вести речи о том, что у него могут быть дети от Элизабет.
Специалист по нервным болезням тоже пожал плечами; не следует терять
надежду, господин фон Пазенов все еще чрезвычайно крепок, но прежде всего
следует просто подождать, нежелательно только, чтобы больной слишком много
времени проводил в постели, с учетом преклонных лет пациента это не пойдет
ему на пользу. Госпожа фон Пазенов ответила, что ее супруг постоянно
требует, чтобы его уложили в постель, он постоянно мерзнет, и к тому же
складывается впечатление, будто его мучает какой-то таинственный страх,
отпускающий его немного лишь в спальне. Да, необходимо просто учитывать
соответствующее душевное состояние, высказал свое мнение специалист по
нервным болезням, он, собственно, может только сказать, что господин фон
Пазенов, проходя курс лечения у почтенного коллеги -- тот с благодарностью
наклонил голову,-- находится в предельно надежных руках.
Стемнело, пришел пастор, и все сели ужинать. Внезапно в дверях
показалась фигура господина фон Пазенова: "Здесь, значит, собралось
общество, а никто и не удосужился поставить об этом в известность меня;
потому, наверное, что новый хозяин дома уже здесь". Иоахим хотел встать и
выйти из комнаты. "Оставайся на своем месте",-- скомандовал господин фон
Пазенов и уселся на свой хозяйский стул, который оставляли для него даже в
случае его отсутствия всегда свободным; это, очевидно, его немного
умиротворило. Он потребовал, чтобы ему тоже принесли прибор: "Здесь должен
снова воцариться порядок: господин нотариус, вас обслужили? Поинтересовались
ли у вас, какое вино вы пьете, красное или белое? Я предпочитаю красное, А
почему на столе нет шампанского; завещание следует обмыть шампанским-- Он
ухмыльнулся,-- Ну так что же, как насчет шампанского? -- закричал он на
служанку,-- Мне что, и полы здесь подметать прикажете?" Специалист по
нервным болезням был первым, кто нашелся, как спасти ситуацию, он сказал,
что охотно выпил бы бокал шампанского, Господин фон Пазенов обвел
торжествующим взглядом присутствующих: "Да, здесь должен опять воцариться
порядок. Никто не понимает, что такое честь...-- а затем, чуть тише,
врачу:-- Гельмут ведь погиб, защищая честь. Но он не пишет мне. Может быть,
как-нибудь потом...-- он задумался -- Или этот господин пастор утаивает от
меня письма. Хочет сохранить его тайну для себя и не хочет, чтобы наш брат
заглянул за ширму потустороннего, Но при первом же беспорядке на кладбище
помчится он, служитель Божий. Уж за это я ручаюсь", "Но, господин фон
Пазенов, там ведь все в лучшем порядке". "Кажется, господин нотариус, это
только кажется, чистейшее очковтирательство, это просто не так легко
осознать, ведь мы не понимаем их язык; их, очевидно, спрятали. Мы, другие,
просто знаем, что они немы, но они все еще продолжают нам жаловаться.
Поэтому ведь все так боятся, и если у меня гость, то я сам должен выводить
его, я старый человек,-- злобный взгляд прошелся по Йоахиму,-бесчестному,
естественно, недостает для этого духу, лучше спрятаться в коровнике". "Ну,
господин фон Пазенов, да вам и самому было бы неплохо следить за порядком,
проверять, как обстоят дела в поле, вообще выходить на улицу". "Мне бы тоже
хотелось, господин нотариус, да и поступаю я именно таким образом. Но когда
подходишь к двери, то они часто преграждают путь, их так много в воздухе,
так много, что сквозь них не может просочиться даже звук". Он весь задрожал
и, схватив бокал врача, опустошил его в один прием, прежде чем ему успели
помешать. "Вам придется часто приходить ко мне, господин нотариус, мы будем
составлять завещание,-- и продолжил умоляющим голосом: -- А между тем,
будете ли вы мне писать? Или вы тоже разочаруете меня? -- Он недоверчиво
посмотрел на врача -- А может, и вы плетете интриги с тем?.. Он меня уже с
одним надул, этот там..," Старик вскочил и указал пальцем на Иоахима. Затем
он схватил со стола тарелку и, закрыв один глаз, словно хотел прицелиться,
закричал: "Я велел ему жениться..." Но рядом с ним уже стоял врач, он взял
своей ладонью его под руку: "Пойдемте, господин фон Пазенов, давайте еще
немножечко побеседуем в вашей комнате". Господин фон Пазенов уставился на
него ничего не понимающим взглядом; нo врач выдержал этот взгляд: "Пойдемте,
давайте поговорим друг с другом, чтобы нам никто не мешал", "Чтобы
действительно никто не мешал? И я больше не буду бояться..." Тут он
беспомощно улыбнулся, ласково похлопал врача по щеке: "Да, уж мы! вам всем
покажем..." Он пренебрежительно махнул в сторону стола и позволил себя
увести.
Иоахим сидел, закрыв ладонями лицо. Да, отец поставил на нем свое
клеймо; ну что ж, свершилось, но тем не менее сдаваться он не собирался. К
нему подошел пастор и произнес банальные слова утешения, да, отец, кажется,
и здесь оказался прав; этот слуга церкви плохо справляется со своими
обязанностями, ему, помимо всего прочего, надо было бы знать, что
родительское проклятие неизгладимым бременем ложится на детей, надо было бы
знать, что родительскими устами говорит сам Бог и сообщает об испытаниях; о,
именно потому у отца помутился рассудок, что никто не может безнаказанно
быть рупором Божьим. Пастор, конечно, мог оказаться просто банальным
человеком; и он должен был бы говорить здесь безумные вещи, будь он
действительно инструментом Божьим на земле. Но Господь указал путь к милости
и без посредничества священника; против этого невозможно возражать, милости
следует добиваться самому путем собственных страданий. Иоахим сказал:
"Благодарю, господин пастор, за ваши добрые слова; теперь мы довольно часто
нуждаемся в вашем утешении", Затем подошли врачи; господину фон Пазенову
сделали укол, и он задремал.
Специалист по нервным болезням оставался в имении еще два дня. Когда
вскоре после его отъезда от Бертранда из Берлина пришла в высшей степени
тревожная телеграмма, а состояние больного оставалось отчетливо стабильным,
Иоахим смог уехать.
Бертранд вернулся в Берлин. Во второй половине дня он намеревался
посетить Иоахима, но в квартире нашел только Руцену. Она убирала в спальне
и, когда вошел Бертранд, ошарашила его : "С вами я не говорить". "Эй,
Руцена, это, конечно, любезно с твоей стороны". "С вами я не говорить, знаю,
что от вас ждать".
"Я опять плохой друг, маленькая Руцена?"
"Я не ваша маленькая Руцена".
"Прекрасно, так что же случилось?"
"Что случилось? Знаю все, отправить его прочь. Плевать на ваш кружевной
магазинчик".
"Хорошо, что касается меня, то есть у меня один кружевной магазинчик,
почему нет, но со мной и после этого все еще можно разговаривать. Итак, что
же с моим кружевным магазинчиком?"
Руцена молча укладывала постельное белье в комод; Бертранд пододвинул к
себе стул, предвкушая продолжение,
"Если бы быть моя квартира, хотела бы вышвырнуть, не разрешать сидеть",
"Итак, Руцена, теперь серьезно, что произошло? Старому господину снова
так плохо, что Пазенову пришлось поехать туда?" , "Не делайте вид, что
ничего не знать; не так глупа".
"Увы, маленькая Руцена, не думаю".
Она не оборачивалась, а продолжала возиться с бельем: "Не позволять
насмехаться надо мной,., никому не позволять насмехаться надо мной".
Бертранд подошел к ней, взял руками ее голову, чтобы посмотреть прямо в
глаза. Она вырвалась:
"Вы не прикасаться ко мне. Вначале его отослать, а затем еще
насмехаться".
Бертранд понял все, вплоть до дела с кружевным магазинчиком: "Значит,
вы, Руцена, не верите, что старый господин фон Пазенов действительно болен?"
"Ничто я не верить, все против меня".
Бертранд уже немного разозлился: "Вероятно, старый господин может и
умереть, потому что он против маленькой Руцены".
"Когда вы убивать, будет умирать". Бертранд охотно бы помог ей, но это
было сложно; ему известно, что против такого состояния мыслей мало что можно
сделать, и он собрался уходить,
"Вас нужно убивать",-- сказала в заключение Руцена.
Бертранду это показалось забавным: "Хорошо,-- сказал он,-- ничего не
имею против, но станет ли после этого лучше?"
"Так, вы ничего не имею против, ничего против,-- Руцена возбужденно
рылась в ящике с бельем,-- ...но еще издеваться надо мной, да?-- она
продолжала копаться в белье,-- Ничего против..." Наконец она нашла то, что
искала; преисполненная вражды стояла она перед Бертрандом с принадлежащим
Иоахиму револьвером военного образца в руке. "Это слишком уж глупо",--
подумал Бертранд, а вслух произнес: "Руцена, немедленно положи эту штуку".
"Вы же ничего не иметь против". Всплеск поверхностной ярости и немножечко
стеснения не позволил Бертранду просто выйти из комнаты; он хотел подойти к
Руцене, чтобы забрать у нее оружие, но тут прозвучал выстрел, второй
последовал, когда револьвер, выпавший из рук Руцены, ударился об пол. "Это,
действительно, глупее некуда",-- пробормотал Бертранд и наклонился за
револьвером. В комнату влетел денщик, но Бертранд объяснил, что штуковина
упала на пол и сработал спусковой механизм. "Скажите господину лейтенанту,
что хранить оружие заряженным нежелательно". Денщик вышел. "Ну, Руцена, ты
совсем глупая девушка или нет?"
Лицо Руцены было очень бледным, она словно окаменела, затем с трудом
подняв руку, показала на Бертранда и выдавила: "Там". По рукаву Бертранда
струилась кровь. "Сажать меня", -заикаясь пролепетала она. Бертранд рванул
вниз рукав рубашки; он ничего не почувствовал; пуля только задела его руку,
но все-таки нужно было обратиться к врачу. Он позвал денщика и распорядился,
чтобы тот нашел дрожки. Куском белья Иоахима он сделал себе временную
перевязку и предложил Руцене вытереть следы крови; но она была в таком
возбужденном и полубезумном состоянии, что ему пришлось ей помочь, "Так,
Руцена, ты поедешь со мной, ибо оставить тебя сейчас одну я не могу. Сажать
тебя никто не собирается, если до тебя дошло, что ты просто глупая девушка".
Она безвольно последовала за ним. Перед дверью своего врача он попросил ее
подождать в дрожках.
Врачу он сказал, что вследствие нелепой случайности получил скользящее
пулевое ранение. "Ну что ж, вам повезло, но не следует относиться к этому
так уж небрежно, лучше было бы лечь на пару дней в клинику". Бертранд
посчитал это излишней мерой предосторожности, но когда он спускался по
лестнице вниз, то все-таки ощутил какую-то слабость. К своему удивлению,
Руцену в повозке он не нашел. "Не очень-то красиво с ее стороны",-- подумал
он.
Он направился вначале домой, взял все, что может понадобиться
практичному и знающему себе цену господину в больнице, затем, устроившись в
клинике, послал Руцене записку с просьбой, чтобы она его все-таки проведала.
Посыльный вернулся с известием, что фрейлейн домой еще не приходила. Это
было странно и даже заставляло волноваться; но он был не в состоянии
предпринимать в этот день еще что-либо. Утром он опять отправил к ней
посыльного: дома ее все еще не было, не видели ее и в квартире Иоахима. Тут
он решил отправить телеграмму в Штольпин, а через два дня после этого
приехал Иоахим.
Бертранд не чувствовал себя обязанным рассказывать Йоа-152
химу о происшедшем событии всю правду: история о несчастном случае и
неловкости Руцены звучала достаточно убедительно, Он заключил: "С того
момента о ней нет никаких известий. Мне не хочется строить никаких
предположений, но такая неуравновешенная девушка легко может натворить
глупостей". Иоахим подумал: что же он сделал с ней? Но затем с внезапным
ужасом вспомнил, что Руцена частенько, иногда просто шутя, но иногда вполне
серьезно угрожала, что бросится в воду, Перед его глазами возникли серые ивы
на берегу Хафеля, дерево, под которым они нашли тогда убежище, да, она,
должно быть, лежит там, в воде. На мгновение он почувствовал себя польщенным
этим романтическим представлением. Но затем его опять захлестнул ужас,
Неотвратимая судьба, неотвратимое испытание! Не молился ли он перед своим
отъездом в церкви, полный надежды, о том, чтобы болезнь отца была не
наказамием, возложенным на сына, а просто жизненной случайностью, так вот
теперь Бог показывает ему, что уже сама мысль эта была грехом: нельзя
подвергать сомнению Божье испытание, случайностей не бывает; если Бертранду
хотелось вследствие мнимого раздора порвать с отцом и если сейчас ему
хотелось несчастье с револьвером свести к глупой случайности, то этим он
только стремится завуалировать то, что он посланец зла, избранный Богом и
отцом для того, чтобы готовить кающемуся кару, соблазнительно подгонять его,
завести его в ловушку, чтобы совращенный беспомощно понял, что он такой же
плохой, как и совратитель, что на него возлагается, да и всегда было
возложено быть подобным той уничтожающей судьбе ближнего и что ему никогда
не удастся вырвать из лап совратителя его добычу. Не лучше ли для того, кто
это понял, уничтожить самого себя? Не лучше бы было, если бы пуля попала не
в Гельмута, а в него? Но теперь было слишком поздно, теперь Руцена покоилась
на дне Хафеля, смотрела остекленевшими глазами на рыб, снующих над ней в
мутной воде. Произвольно ее образ сменился образом итальянца из оперы; когда
исчезала и эта картина, Иоахим вдруг обнаружил, что мужчиной там, в воде,
был он сам. Да, в его собственных голубых глазах застыл несчастный и злой,
способный навести порчу взгляд, в который верят итальянцы; и было просто
справедливо, что над такими глазами плавает рыба. Бертранд нарушил молчание:
"У вас есть какие-нибудь предположения? Хотелось бы надеяться, что она, не
долго думая, уехала домой. У нее ведь было достаточно денег?" Иоахим ощутил
себя оскорбленным таким вопросом, в нем было что-то от инквизиторской
безучастности врача; что себе снова воображает о нем этот Бертранд;
естественно, у нее были деньги. Бертранд не заметил его раздраженности: "Тем
не менее нам следует сообщить в полицию; не исключено, что девушка
где-нибудь слоняется". Разумеется, необходимо сообщить в полицию, Бертранд
прав, но Иоахим побаивался этого; его начнут расспрашивать об отношениях с
Руценой, и если он даже скажет, что отношения эти для него не имеют никакого
значения, то все равно втайне опасался непредвиденных осложнений. Связь с
Руценой -- слишком долго непозволительно тайная; может, Богу угодно
почерпнуть сведения о ней через полицию, может, и это относится к череде
испытаний, усугубленных еще больше местоположением здания полиции на
Александерплац, необходимости зайти туда он противился больше, чем когда бы
то ни было. Тем не менее он поднялся: "Я отправляюсь в полицию". "Нет,
Пазенов, это за вас сделаю я; вы еще слишком возбуждены, кроме того, господа
сразу же учуют все возможные варианты драмы". Иоахим был ему искренне
признателен: "Да, но ваша рука..," "А, ничего страшного, меня уже выпустят
отсюда". "Но я поеду с вами". "Очень хорошо, будем надеяться, что я вас
застану в дрожках, когда спущусь вниз". Бертранд снова пришел в хорошее
расположение духа, и Иоахим почувствовал себя в безопасности. В повозке он
попросил Бертранда подкинуть в полиции идею осмотреть набережную Хафеля,
"Конечно, Пазенов, но мне кажется, что Руцена уже давно прячется где-нибудь
в Богемии; жаль только, что вы не знаете названия ее гнездышка там, но мы уж
это разузнаем", Иоахим и сам удивился, что он не знает названия населенного
пункта, откуда Руцена родом, да и фамилия ее ему неизвестна. Она частенько
забавлялась тем, что просила его произнести эти фамилии, но ему это
удавалась с большим трудом, а иностранные слова он вообще не был способен
запоминать. И сейчас ему в голову пришла мысль, что он никогда ими не
интересовался и у него никогда не возникало желания их запоминать, да он
словно бы даже испытывал какой-то слабый страх перед этими безобидными
фамилиями.
Он сопровождал Бертранда по коридорам здания полиции; перед дверью
одного из кабинетов ему пришлось подождать. Бертранд вскоре вернулся:
"Теперь нам известно". И он показал чешское название населенного пункта,
написанное на листочке бумаги. "Вы сказали им о набережной Хафеля?"
Естественно, Бертранд сделал это: "Но вам, дорогой Пазенов, предстоит
сегодня вечером одна не совсем приятная миссия, от которой я вас из-за своей
руки освободить, к сожалению, не могу. Вы оденете гражданский костюм и
поищете ее в ночных увеселительных заведениях. Мне не хотелось подкидывать
эту мысль полицейским -- у нас еще будет для этого время,-- иначе нашу милую
Руцену возьмут прямо там". О такой банальнейшей и отвратительнейшей
возможности Иоахим и не подумал; от цинизма этого Бертранда начинает
подташнивать. Он посмотрел на Бертранда: не было ли известно тому больше
сказанного? Лишь Мефистофель знал, какие грехи предстояло искупить
Маргарите. Но Бертранд ничего не заметил. Не оставалось ничего другого, как
подчиниться и взвалить на себя в виде очередного испытания распоряжение
Бертранда.
Он начал свой унизительный обход, расспрашивая официантов и буфетчиц,
от души сразу же отлегло, когда в охотничьем казино ему сказали, что Руцену
там не видели. На лестнице, правда, он повстречал толстую даму, развлекавшую
гостей заведения: "Что, ищешь свою невесту, малыш? Сбежала? Брось, пойдем со
мной, всегда найдешь кого-нибудь другого". Что ей было известно о его
отношениях с Руценой? Ведь, может же быть, она видела Руцену, но его
выворачивало от одной мысли расспрашивать ее об этом, он проскользнул мимо и
направился в следующее заведение; да, она была здесь, сказала буфетчица,
вчера или позавчера, больше ей ничего не известно, может быть, уборщица
сможет дать ему справку по этому поводу, Ему приходилось продолжать свой
мученический обход, расспрашивать, каждый раз сгорая от стыда, буфетчиц или
уборщиц: ее видели или не видели, она умывалась, один раз ушла с каким-то
господином, она имела вид откровенно опустившейся дамы: "Мы все пытались ее
уговорить по-хорошему, чтобы она шла домой; девушка в таком состоянии чести
заведению не делает, но она усаживалась и упрямо молчала". Некоторые из этих
людей называли Иоахима безо всяких обиняков "господин лейтенант", так что
ему в душу закралось подозрение, не поведала ли Руцена всем им об их любви,
не растрезвонила ли, к его стыду, уборщицам, к которым Иоахима всегда
отсылали.
В комнате уборщицы в туалете он ее и нашел. Она спала, устроившись в
углу комнаты для умывания под одним из газовых светильников, рука с кольцом,
которое она получила от него в подарок, расслабленно покоилась на влажной
мраморной плите моечного столика. Высокие ботинки были расстегнуты и
болтались на ноге, выглядывавшей из-под платья. Шляпка была немножко
сдвинута назад, сместив полями и прическу. Иоахим охотнее всего бы ушел; она
производила впечатление пьяной женщины. Но он прикоснулся к ее руке; Руцена
устало открыла глаза; узнав его, она снова их зажмурила. "Руцена, нам нужно
идти". Она, не открывая глаз, затрясла головой. Он стоял перед ней и не
знал, что делать. "А вы ее ласково поцелуйте",-приободрила его уборщица.
"Нет",-- испуганно вскрикнула Руцена, она вскочила на ноги и хотела
выскочить в дверь, но зацепилась за расстегнутые свисающие ботинки, и Иоахим
удержал ее. "Голубушка, с такими ботиночками и прической вам никак нельзя на
улицу,-- попыталась уговорить ее уборщица,-да и господин лейтенант не желает
вам ничего плохого", "Оставлять, бросать, я говорить...-- хрипела Руцена, а
затем Иоахиму в лицо: -- Все, чтобы знать, это все", Из ее рта исходил
гнилостный, неприятный запах. Иоахим не пропустил ее к двери; тогда Руцена
отвернулась, рванула на себя дверь туалета и закрылась изнутри на защелку.
"Все,-- шипела она оттуда,-- сказать ему, пусть уходить, все". Иоахим
опустился на стул рядом с моечным столиком; неспособный собраться с мыслями,
он просто знал, что и это относится к угодным Богу испытаниям, он уставился
на полуоткрытый ящик моечного столика, в котором, беспорядочно перемешаны,
лежали вещи уборщицы, ручные полотенца, штопор, одежная щетка, "Уже ушел
он?"-- услышал он голос Руцены. "Руцена, выйди оттуда",-- попросил он.
"Голубушка, выходите,-- обратилась к ней уборщица,-- здесь все-таки дамский
туалет, и господин лейтенант не может здесь оставаться", "Пусть уходить",--
отрезала Руцена. "Руцена, ну выйди оттуда, я прошу тебя",-- взмолился Иоахим
еще раз, но Руцена не проронила за запертой дверью ни слова. Уборщица
вытянула его за рукав в переднюю комнату и прошептала: "Она выйдет, когда
услышит, что господина лейтенанта уже нет. А господин лейтенант ведь может
подождать и внизу". Иоахим послушался совета уборщицы, в тени соседнего дома
ему пришлось прождать добрый час. Затем показалась Руцена; рядом с ней
покачивался полный, какой-то рыхлый бородач. Она осторожно осмотрелась. На
лице ее застыла странная, злобная улыбка. Мужчина подозвал извозчика, и они
уехали. Иоахима чуть не стошнило по дороге домой, он почти не помнил, как он
туда добрался, его сильнее всего мучила мысль о том, что толстяку этому,
собственно говоря, можно посочувствовать, ибо Руцена неизвестно когда мылась
и у нее изо рта неприятно пахло. На комоде все еще лежал револьвер; он
осмотрел его, недоставало двух патронов. Держа оружие в молитвенно сложенных
руках, он прошептал: "Господи, возьми меня к себе, как и моего брата, к нему
Ты был милостив, будь таким же и ко мне". Затем он вспомнил, что ему
необходимо еще отдать последние распоряжения; Руцену он тоже не может
оставить обделенной, иначе правильным оказалось бы все, что она ему сделала.
Он поискал чернила и бумагу, Утро застало его спящим за практически чистым
листом бумаги.
Он утаил свою стычку с Руценой, было стыдно перед Бертрандом, не
хотелось давать ему повод для радости, и хотя ложь была отвратительна, он
рассказал, что нашел ее в ее квартире. "Тоже неплохо,-- сказал Бертранд,-- а
в полицию вы сообщили? А то ее вмешательство может создать ряд проблем".