Страница:
Что касается поэтической или технической философии, то, кроме риторики и замечаний о педагогике, заключающихся в 8-ой книге его «Политики», А. разработал только «поэтику». Независимо от занимательности и удовольствия, он требует от искусства служения нравственному усовершенствованию человека путем умиротворения его страстей и душевных волнений. На этом основана его теория трагедии, высоко ценившаяся таким знатоком искусства, как Лессинг. Ср. Зуземиль, «Die Lehre des Aristoteles vom Wesen der schonen Kunste» (Грейфсв., 1862); Тейхмюллер, «Aristotelische Forschungen» (2 т., Галле, 1867 — 69)
История А. философии. В отношении научной полноты и стройного распределения материала ни одна система древней философии не может идти в сравнение с аристотелизмом. Тем не менее, в последовавшую за тем эпоху греко-римского культурного развитая, учение А., державшееся вдали от практической жизни и полагавшее свой центр тяжести в знании, значительно отступало перед влиянием других учений — Платона, стоиков и эпикурейцев. Только в самой школе перипатетиков, не покидавшей места, где прежде раздавался голос учителя, учение его сохранилось в довольно чистом и неизмененном виде. Главы школы, между которыми громкое имя приобрели Феофраст, Эвдем и Аристоксен, либо занимались преимущественно специальными отраслями знания, либо развивали логические исследования А., как напр., Феофраст. Главным образом, разработал учение о силлогизме. При Стратоне аристотелевское учение получило натуралистический характер, а в следующих поколениях, у представителей школы Ликона (около 250 до Р. Х.), Аристона (200), Критолая (бывшего в 155 в Риме), Стабея, Диодора и Кратиппа (около 50 до Р. Х.), которого особенно высоко ценит Цицерон, приняло, в согласии с духом времени, морализирующее направление. Ср. Мейрер, «Peripateticorum philosophia moralis secundum Stabaeum» (Вейм., 1859). В Риме сочинения А. сделались известными, благодаря, в особенности, трудам Андроника из Родоса и Боэция, но и тут влияние аристотелизма решительно оставалось позади других систем, хотя следы этого влияния чувствуются в этических взглядах Цицерона, Варрона, Сенеки, Плиния Младшего и др. Ср. Штара, «Aristoteles bei den Romern» (Лейпц., 1834). Лишь после того, как на смену морализирующего направления явилась ученая эллинистическая философия, синкретизм новоплатоников снова привлек внимание к Аристотелю, и он нашел себе целый ряд комментаторов в ученых александрийской школы. Между ними особенного внимания заслуживают Александр Афродизийский (около 200 п. Р. Х.) и в VI веке Симплиций (около 520). Наконец, сам неоплатонизм, основателю которого, Аммонию Саккасу, приписывается принятое потом афинской школой мнение о тожестве учений Платона и А., в момент своего наибольшего развития, у Плотина, поставил аристотелизм на втором месте, рядом с платонизмом, и выводил из платоновской высшей идеи добра аристотелевский мировой разум (nouV) — отношение, которое у систематического завершителя этого направления, Прокла, сложилось еще больше в пользу А.
Что касается тогдашних учений отцов церкви, во многих отношениях проникнутых этим синкретизмом, то их религиозному чувству гораздо ближе были Платоновская метафизика и нравственное учение стоиков, хотя уже и в то время они начали знакомиться с логическими сочинениями А., как с формальным органом научного познавания и изложения. Зато тем могущественнее влияние А. сказалось, начиная с VIII века; в арабской философии. С одной стороны строгий монотеизм магометанской религии с живостью ухватился за аристотелевскую метафизику и учение о божестве, как за научное подтверждение своих учений, а с другой стороны — араб. медицина находила себе обильную пищу в богатом, тщательно распределенном материале естественнонаучных трудов А. И действительно, мы уже рано находим у них переводы сочинений А. и некоторых перипатетиков, выполненные преимущественно при посредстве сирийских ученых, между которыми в XIII ст. особенно выдавался Григорий Баргебреус (или Абульфарадж). Ср. Фенрих. «De auctorum graecorum versionibus et commentariis syriacis, arabicis, armeniacis, persicis». (Лейпц., 1842); Ренан, «De philosophia peripatetica apud Syros» (Пар., 1852). Однако, на первых порах, с влиянием А. соперничал, появившийся одновременно в арабских извлечениях, неоплатонизм. Так, скоро после комментатора логических сочинений А., Алкенди, мы встречаем философа Альфараби (первая половина X ст.), который в своей метафизике стоит преимущественно на почве неоплатонической эманационной теории (теории истечения), хотя его логические исследования насквозь проникнуты влиянием А. Только у Авиценны (род. 980 п. Р. Х.) аристотелизм проложил себе путь и в метафизику, хотя все еще не совсем свободный от неоплатонических элементов. Логико-метафизическая форма, которую придал этот философ аристотелевскому учению об отношении общих понятий к частному, имеет для нас тем большее значение, что уже в конце XII столетия, благодаря латинским переводам комментариев Авиценны, она получила доступ на Западе и там существенным образом определила собою учете схоластиков, в особенности Альберта Великого. Большим авторитетом, как на Востоке, так и на Западе, пользовались в течение многих столетий медицинские и естественнонаучные сочинения Авиценны, тоже опиравшиеся на труды А. — Если на Востоке арабская философия стремилась, при помощи учении А., теснее укрепить свою связь с магометанским правоверием — стремление, завершившееся в XI ст. у Алгацали полным отрицанием всяких философских попыток и проповедью строгой ортодоксии — то в Испании, под влиянием А., арабская наука приняла более свободное и самостоятельное развитие. Уже в начале XII ст. Авемпаце, известный, кроме своих трудов по логике, комментариями к естественнофилософским сочинениям А., развивал, главным образом, мысль о постепенном, преемственном развитии человеческого духа из инстинктивного, животного состояния, до участия в божественном разуме. Ту же мысль проводил потом Абубаср, в виде явного протеста против положительной религии. Наконец, самый знаменитый из арабских философов, Аверроес (1126 — 98), создал систему, близкую к пантеизму. Почти ко всем сочинениям А. он написал краткие или подробные парафразы и комментарии, излагая в то же время свое собственное учение в целом ряде важных трудов, направленных преимущественно против правоверия Алгацали В логике он был последователем А. в толковании Авиценны, и главный вклад его в учение чистого аристотелизма сводится к мысли, что только в самом драгоценном достоянии человека, в знании, личность его является участницей в едином, вечном, истекающем из сущности божества и общем всему человечеству разуме, и что это участие прекращается с угасанием органической жизни. Ср. Э. Ренан, «Averroes et l'Averroisme» (Пар., 1852). Если уже Аверроесу и его сочинениям пришлось много терпеть от преследований самих магометан, то с сокрушением мавританского господства в Испании окончательно увяла и эта последняя отрасль арабской философии, имевшая свои корни в А. — Cp. Moxaммeд-aль-Шepecтaни, "Geschichte der religiosen und philos. Sekten bei den Arabern (на нем. яз. Гаарбрюккером, 2 т., Галле, 1850-51); Вюстенфельд, «Die Akademien der Araber und ihre Lehre» (Геттинг., 1837);Шмельдерс, «Essai sur les ecoles philosophiques chez les Arabes» (Пар., 1842); Равессон, «Memoire sur la philosophic d'Aristote chez les Arabes» (Париж, 1844).
Не меньшую притягательную силу аристотелевская метафизика и его учение о Божестве представляли для еврейского монотеизма, и после падения мавританского господства в Испании наследство арабских аристотеликов перешло к евреям. Ср. С. Мунк, «Melanges de philosophie juive et arabe» (Пар., 1859). Если средневековый мистицизм евреев, нашедший себе воплощение в каббале, изобличает большое влияние неоплатонизма и религиозных систем Востока, то правоверное учение еврейства уже в IX и X ст. стоит ближе к учению А. Однако, уже учение Соломона-бен-Гебироля (1020 — 70), которого схоластики считали за араба под именем Авицеброна, заключает в себе смесь аристотелевских и неоплатонических учений. С другой стороны, около 1160, Абраам-бен-Давид из Толедо пытался привести учение А. в согласие с еврейской догматикой, а самый значительный из средневековых еврейских богословов, Моисей Маймонид (1135 — 1204), до такой степени находился под влиянием А., что позволял себе уклоняться от его незыблемого научного авторитета только там, где это безусловно требовалось богословской догмой, как напр., в учении о создании Мира во времени, и где применявшееся им, с целью примирения разума с откровением, аллегорическое толкование религиозных сказаний оказывалось недостаточным. Следует упомянуть еще жившего в начали XIV ст. Леви-бен-Гершона (Герсонида), ученого переводчика комментариев Аверроеса и самостоятельного представителя его интеллектуального пантеизма. Ср. Г. Грец, «Geschichte des Judentums» (т. 7-ой, 1863).
Если таким образом своим метафизическим учением о Боге аристотелизм мог быть приведен в соглашение с религиозными умозрениями арабов и евреев, то в развитии христианского богословия первенствующую роль играла логика А., долженствовавшая, как совершенная форма мышления, служит для подтверждения догматов. Поэтому, в то время, как по своему содержанию, христианская религиозная философия примыкала больше к Платону, форма ее все более и более принимала аристотелевский характер, особенно под влиянием неоплатонического синкретизма. В Восточной церкви уже в V ст. Немезий пользовался аристотелевскими категориями; точно также в VI ст. мы встречаем в Иоанне Филиппоне ревностного комментатора А., а систематизация догматического учения, совершенная в VIII ст. Иоанном Дамаскиным и авторитет которой еще и теперь признается Греческой церковью, вызвана, главным образом, влиянием логических форм аристотелизма. Для Западной церкви учение А. приобрело значение преимущественно в той форме, в которой оно было передано в переводах и комментариях Боэция (478 — 525). Вообще, в отношении своих логических учений, весь ход развития схоластики определялся аристотелевским материалом, по мере знакомства с ним. См. Прантль, «Geschichte der Logik im Abendlande» (т. 2 — 4, Лейпц., 1861 — 70). Вначале это знакомство было скудное и смутное; даже Абелар должен был довольствоваться комментарием Боэция на написанное неоплатоником Порфирием введение к «Органону» и латинскими переводами двух сочинений «De categoriis» и «De interpretatione», да еще отрывками из других книг А. У Гильбера Порретана, в первой половине XII в., впервые замечается некоторое знакомство с обеими «Аналитиками», но без существенного влияния. Около этого же времени начинается и более близкое знакомство с «Топикой», и аристотелевская теория силлогизма мало-помалу становится, под названием «новой логики» на место «старой логики», впрочем, не без горячего протеста со стороны некоторых чистых богословов. Если, таким образом, благодаря близкому знакомству с «Органоном» А., как логик, приобретал все большую и большую известность (т. напр. Иоанн Салисбюрийский отдает ему дань высочайшего уважения), то в цветущий период схоластики влияние его не знает соперничества. Этому в особенности способствовали, начиная с конца XII ст., евреи, познакомившие Западный мир с арабскими переработками А. Но это был не чистый, подлинный А., а сколок с него, сделанный арабскими мыслителями, и следовательно не сам Аристотель, а его арабские последователи доставили орудие к величественной систематизации учения Западной церкви . Первоначально враждебная А., церковь уже в средине XIII ст. до такой степени прониклась солидарностью с древним философом, что признавала его за величайший авторитет по всем вопросам, не касавшимся непосредственно догмата. Для всех великих представителей схоластической мысли в эпоху ее наивысшего развития, для Александра Галесского, Бонавентуры, Альберта В., Фомы Аквинского, арабское толкование аристотелизма, именно в изложении Авиценны, имело решающее значение. Как у арабов философия совершенно исчезла в понятии аристотелизма, так схоластики насквозь были проникнуты сознанием согласия католической догмы с их аристотелевскими учениями, и его система преемственного развития природы превратилась у Фомы в величественную систему развитая высшей благодати. В этой форме философия А. стала официальной наукой католической церкви и нашла свой поэтически апофеоз в «Божественной комедии» Данте. Но, как и следовало ожидать, чем выше подымалась волна почитания А., тем резче должна была обнаружиться противоположность между его идеями и учением церкви. Этот процесс совершился в Рожере Бэконе, Дунсе Скоте и т.п., у которых внутреннее единство учения церкви с философией все более и более расшатывалось, пока, наконец, эти два элемента средневековой мысли не разъединились окончательно. Чтобы прикрыть их противоречие, а главное, чтобы устранить зарождение аристотелевской ереси, изобретено было учете о двойственной истине, богословской и философской. За всем тем даже у номиналистов, горячо восстававших против учения А., авторитет его стоял на такой недосягаемой высоте, что разрыв с схоластикой, совершенный философией Возрождения, повсюду разыгрался под знаменем разрыва с аристотелизмом. Ср. Журден, «Geschichte der Aristotelischen Schriften im Mittelalter» (нем. пер. Штара, Галле, 1831), также Историю схоластической философии Каулиха (Прага, 1863) и Штокля (З т., Майнц, 1864 — 67).
Начавшееся в средине XV ст., при посредстве греч. ученых, знакомство с оригинальными сочинениями А. на греческом языке привело к возобновлению чистого перипатетизма, оказавшего громадное влияние на тогдашнее брожение умов. Правда, в первое время по восстановлению первоначальных текстов интерес к Платону перевешивал интерес к А., но зато позднее, благодаря падуанскому университету, ставшему одно время главным средоточием философских изысканий, учение А. сбросило с себя, наконец, оболочки схоластических и арабских комментариев и явилось во всей своей первоначальной чистоте. В этом отношении самым замечательным из всех аристотеликов возрождения должны быть признаны Петр Помпонаций (умер в 1525 г.) и его ученики Симон Порта и Юлий Цезарь Скалигер. Против этого возрождения аристотелевой философии выступили, с одной стороны, новое эмпирическое направление естествознания, в том виде, как оно царило в неаполитанской академии, руководимой Телезием (1508 — 88), а с другой, такие оригинальные мыслители, как Джордано Бруно, Петр Рамус и Тауреллус. Но всего решительнее борьба против аристотелизма поведена была Декартом и Бэконом, которым действительно удалось, хотя и разными способами, основать новейшее мышление на его собственном принципе вполне независимо от древней философии. Ср. Буле, «Geschichte der modernen Philosophie» (т. 2, 2 полов., Геттинг., 1801); Эверштейн, «Ueber die Beschaffenheit der Logik und Metaphysik der reinen Peripatetiker» (Галле, 1801).
В то время как новая европейская наука пошла самостоятельным путем, католическая церковь удержала в своих учениях авторитет А., не стесняясь, где это было возможно, преследовать своих противников. В сущности она осталась при учении Фомы Аквитанского, как более совершенном выражении ее взглядов и, следовательно, под решительным влиянием схоластического А. Но и протестантская церковь, как только она сознала невозможность уклоняться дольше от философского обоснования своего учения, поняла всю важность поддержки А., и Меланхтон положил в основу системы протестантского богословия филологически очищенный аристотелизм, обработав для этой надобности его логику. Таким образом, в протестантских университетах Германии водворился новый род аристотелизма, который хотя тоже чуждался живого движения новейшей науки, но в последствии вошел в Лейбниц-Вольфовскую философию не только своей терминологией, но и частью своего учения. В XIX стол. для исторического понимания аристотелизма многое было сделано трудами Тренделенбурга.
Аристотель
История А. философии. В отношении научной полноты и стройного распределения материала ни одна система древней философии не может идти в сравнение с аристотелизмом. Тем не менее, в последовавшую за тем эпоху греко-римского культурного развитая, учение А., державшееся вдали от практической жизни и полагавшее свой центр тяжести в знании, значительно отступало перед влиянием других учений — Платона, стоиков и эпикурейцев. Только в самой школе перипатетиков, не покидавшей места, где прежде раздавался голос учителя, учение его сохранилось в довольно чистом и неизмененном виде. Главы школы, между которыми громкое имя приобрели Феофраст, Эвдем и Аристоксен, либо занимались преимущественно специальными отраслями знания, либо развивали логические исследования А., как напр., Феофраст. Главным образом, разработал учение о силлогизме. При Стратоне аристотелевское учение получило натуралистический характер, а в следующих поколениях, у представителей школы Ликона (около 250 до Р. Х.), Аристона (200), Критолая (бывшего в 155 в Риме), Стабея, Диодора и Кратиппа (около 50 до Р. Х.), которого особенно высоко ценит Цицерон, приняло, в согласии с духом времени, морализирующее направление. Ср. Мейрер, «Peripateticorum philosophia moralis secundum Stabaeum» (Вейм., 1859). В Риме сочинения А. сделались известными, благодаря, в особенности, трудам Андроника из Родоса и Боэция, но и тут влияние аристотелизма решительно оставалось позади других систем, хотя следы этого влияния чувствуются в этических взглядах Цицерона, Варрона, Сенеки, Плиния Младшего и др. Ср. Штара, «Aristoteles bei den Romern» (Лейпц., 1834). Лишь после того, как на смену морализирующего направления явилась ученая эллинистическая философия, синкретизм новоплатоников снова привлек внимание к Аристотелю, и он нашел себе целый ряд комментаторов в ученых александрийской школы. Между ними особенного внимания заслуживают Александр Афродизийский (около 200 п. Р. Х.) и в VI веке Симплиций (около 520). Наконец, сам неоплатонизм, основателю которого, Аммонию Саккасу, приписывается принятое потом афинской школой мнение о тожестве учений Платона и А., в момент своего наибольшего развития, у Плотина, поставил аристотелизм на втором месте, рядом с платонизмом, и выводил из платоновской высшей идеи добра аристотелевский мировой разум (nouV) — отношение, которое у систематического завершителя этого направления, Прокла, сложилось еще больше в пользу А.
Что касается тогдашних учений отцов церкви, во многих отношениях проникнутых этим синкретизмом, то их религиозному чувству гораздо ближе были Платоновская метафизика и нравственное учение стоиков, хотя уже и в то время они начали знакомиться с логическими сочинениями А., как с формальным органом научного познавания и изложения. Зато тем могущественнее влияние А. сказалось, начиная с VIII века; в арабской философии. С одной стороны строгий монотеизм магометанской религии с живостью ухватился за аристотелевскую метафизику и учение о божестве, как за научное подтверждение своих учений, а с другой стороны — араб. медицина находила себе обильную пищу в богатом, тщательно распределенном материале естественнонаучных трудов А. И действительно, мы уже рано находим у них переводы сочинений А. и некоторых перипатетиков, выполненные преимущественно при посредстве сирийских ученых, между которыми в XIII ст. особенно выдавался Григорий Баргебреус (или Абульфарадж). Ср. Фенрих. «De auctorum graecorum versionibus et commentariis syriacis, arabicis, armeniacis, persicis». (Лейпц., 1842); Ренан, «De philosophia peripatetica apud Syros» (Пар., 1852). Однако, на первых порах, с влиянием А. соперничал, появившийся одновременно в арабских извлечениях, неоплатонизм. Так, скоро после комментатора логических сочинений А., Алкенди, мы встречаем философа Альфараби (первая половина X ст.), который в своей метафизике стоит преимущественно на почве неоплатонической эманационной теории (теории истечения), хотя его логические исследования насквозь проникнуты влиянием А. Только у Авиценны (род. 980 п. Р. Х.) аристотелизм проложил себе путь и в метафизику, хотя все еще не совсем свободный от неоплатонических элементов. Логико-метафизическая форма, которую придал этот философ аристотелевскому учению об отношении общих понятий к частному, имеет для нас тем большее значение, что уже в конце XII столетия, благодаря латинским переводам комментариев Авиценны, она получила доступ на Западе и там существенным образом определила собою учете схоластиков, в особенности Альберта Великого. Большим авторитетом, как на Востоке, так и на Западе, пользовались в течение многих столетий медицинские и естественнонаучные сочинения Авиценны, тоже опиравшиеся на труды А. — Если на Востоке арабская философия стремилась, при помощи учении А., теснее укрепить свою связь с магометанским правоверием — стремление, завершившееся в XI ст. у Алгацали полным отрицанием всяких философских попыток и проповедью строгой ортодоксии — то в Испании, под влиянием А., арабская наука приняла более свободное и самостоятельное развитие. Уже в начале XII ст. Авемпаце, известный, кроме своих трудов по логике, комментариями к естественнофилософским сочинениям А., развивал, главным образом, мысль о постепенном, преемственном развитии человеческого духа из инстинктивного, животного состояния, до участия в божественном разуме. Ту же мысль проводил потом Абубаср, в виде явного протеста против положительной религии. Наконец, самый знаменитый из арабских философов, Аверроес (1126 — 98), создал систему, близкую к пантеизму. Почти ко всем сочинениям А. он написал краткие или подробные парафразы и комментарии, излагая в то же время свое собственное учение в целом ряде важных трудов, направленных преимущественно против правоверия Алгацали В логике он был последователем А. в толковании Авиценны, и главный вклад его в учение чистого аристотелизма сводится к мысли, что только в самом драгоценном достоянии человека, в знании, личность его является участницей в едином, вечном, истекающем из сущности божества и общем всему человечеству разуме, и что это участие прекращается с угасанием органической жизни. Ср. Э. Ренан, «Averroes et l'Averroisme» (Пар., 1852). Если уже Аверроесу и его сочинениям пришлось много терпеть от преследований самих магометан, то с сокрушением мавританского господства в Испании окончательно увяла и эта последняя отрасль арабской философии, имевшая свои корни в А. — Cp. Moxaммeд-aль-Шepecтaни, "Geschichte der religiosen und philos. Sekten bei den Arabern (на нем. яз. Гаарбрюккером, 2 т., Галле, 1850-51); Вюстенфельд, «Die Akademien der Araber und ihre Lehre» (Геттинг., 1837);Шмельдерс, «Essai sur les ecoles philosophiques chez les Arabes» (Пар., 1842); Равессон, «Memoire sur la philosophic d'Aristote chez les Arabes» (Париж, 1844).
Не меньшую притягательную силу аристотелевская метафизика и его учение о Божестве представляли для еврейского монотеизма, и после падения мавританского господства в Испании наследство арабских аристотеликов перешло к евреям. Ср. С. Мунк, «Melanges de philosophie juive et arabe» (Пар., 1859). Если средневековый мистицизм евреев, нашедший себе воплощение в каббале, изобличает большое влияние неоплатонизма и религиозных систем Востока, то правоверное учение еврейства уже в IX и X ст. стоит ближе к учению А. Однако, уже учение Соломона-бен-Гебироля (1020 — 70), которого схоластики считали за араба под именем Авицеброна, заключает в себе смесь аристотелевских и неоплатонических учений. С другой стороны, около 1160, Абраам-бен-Давид из Толедо пытался привести учение А. в согласие с еврейской догматикой, а самый значительный из средневековых еврейских богословов, Моисей Маймонид (1135 — 1204), до такой степени находился под влиянием А., что позволял себе уклоняться от его незыблемого научного авторитета только там, где это безусловно требовалось богословской догмой, как напр., в учении о создании Мира во времени, и где применявшееся им, с целью примирения разума с откровением, аллегорическое толкование религиозных сказаний оказывалось недостаточным. Следует упомянуть еще жившего в начали XIV ст. Леви-бен-Гершона (Герсонида), ученого переводчика комментариев Аверроеса и самостоятельного представителя его интеллектуального пантеизма. Ср. Г. Грец, «Geschichte des Judentums» (т. 7-ой, 1863).
Если таким образом своим метафизическим учением о Боге аристотелизм мог быть приведен в соглашение с религиозными умозрениями арабов и евреев, то в развитии христианского богословия первенствующую роль играла логика А., долженствовавшая, как совершенная форма мышления, служит для подтверждения догматов. Поэтому, в то время, как по своему содержанию, христианская религиозная философия примыкала больше к Платону, форма ее все более и более принимала аристотелевский характер, особенно под влиянием неоплатонического синкретизма. В Восточной церкви уже в V ст. Немезий пользовался аристотелевскими категориями; точно также в VI ст. мы встречаем в Иоанне Филиппоне ревностного комментатора А., а систематизация догматического учения, совершенная в VIII ст. Иоанном Дамаскиным и авторитет которой еще и теперь признается Греческой церковью, вызвана, главным образом, влиянием логических форм аристотелизма. Для Западной церкви учение А. приобрело значение преимущественно в той форме, в которой оно было передано в переводах и комментариях Боэция (478 — 525). Вообще, в отношении своих логических учений, весь ход развития схоластики определялся аристотелевским материалом, по мере знакомства с ним. См. Прантль, «Geschichte der Logik im Abendlande» (т. 2 — 4, Лейпц., 1861 — 70). Вначале это знакомство было скудное и смутное; даже Абелар должен был довольствоваться комментарием Боэция на написанное неоплатоником Порфирием введение к «Органону» и латинскими переводами двух сочинений «De categoriis» и «De interpretatione», да еще отрывками из других книг А. У Гильбера Порретана, в первой половине XII в., впервые замечается некоторое знакомство с обеими «Аналитиками», но без существенного влияния. Около этого же времени начинается и более близкое знакомство с «Топикой», и аристотелевская теория силлогизма мало-помалу становится, под названием «новой логики» на место «старой логики», впрочем, не без горячего протеста со стороны некоторых чистых богословов. Если, таким образом, благодаря близкому знакомству с «Органоном» А., как логик, приобретал все большую и большую известность (т. напр. Иоанн Салисбюрийский отдает ему дань высочайшего уважения), то в цветущий период схоластики влияние его не знает соперничества. Этому в особенности способствовали, начиная с конца XII ст., евреи, познакомившие Западный мир с арабскими переработками А. Но это был не чистый, подлинный А., а сколок с него, сделанный арабскими мыслителями, и следовательно не сам Аристотель, а его арабские последователи доставили орудие к величественной систематизации учения Западной церкви . Первоначально враждебная А., церковь уже в средине XIII ст. до такой степени прониклась солидарностью с древним философом, что признавала его за величайший авторитет по всем вопросам, не касавшимся непосредственно догмата. Для всех великих представителей схоластической мысли в эпоху ее наивысшего развития, для Александра Галесского, Бонавентуры, Альберта В., Фомы Аквинского, арабское толкование аристотелизма, именно в изложении Авиценны, имело решающее значение. Как у арабов философия совершенно исчезла в понятии аристотелизма, так схоластики насквозь были проникнуты сознанием согласия католической догмы с их аристотелевскими учениями, и его система преемственного развития природы превратилась у Фомы в величественную систему развитая высшей благодати. В этой форме философия А. стала официальной наукой католической церкви и нашла свой поэтически апофеоз в «Божественной комедии» Данте. Но, как и следовало ожидать, чем выше подымалась волна почитания А., тем резче должна была обнаружиться противоположность между его идеями и учением церкви. Этот процесс совершился в Рожере Бэконе, Дунсе Скоте и т.п., у которых внутреннее единство учения церкви с философией все более и более расшатывалось, пока, наконец, эти два элемента средневековой мысли не разъединились окончательно. Чтобы прикрыть их противоречие, а главное, чтобы устранить зарождение аристотелевской ереси, изобретено было учете о двойственной истине, богословской и философской. За всем тем даже у номиналистов, горячо восстававших против учения А., авторитет его стоял на такой недосягаемой высоте, что разрыв с схоластикой, совершенный философией Возрождения, повсюду разыгрался под знаменем разрыва с аристотелизмом. Ср. Журден, «Geschichte der Aristotelischen Schriften im Mittelalter» (нем. пер. Штара, Галле, 1831), также Историю схоластической философии Каулиха (Прага, 1863) и Штокля (З т., Майнц, 1864 — 67).
Начавшееся в средине XV ст., при посредстве греч. ученых, знакомство с оригинальными сочинениями А. на греческом языке привело к возобновлению чистого перипатетизма, оказавшего громадное влияние на тогдашнее брожение умов. Правда, в первое время по восстановлению первоначальных текстов интерес к Платону перевешивал интерес к А., но зато позднее, благодаря падуанскому университету, ставшему одно время главным средоточием философских изысканий, учение А. сбросило с себя, наконец, оболочки схоластических и арабских комментариев и явилось во всей своей первоначальной чистоте. В этом отношении самым замечательным из всех аристотеликов возрождения должны быть признаны Петр Помпонаций (умер в 1525 г.) и его ученики Симон Порта и Юлий Цезарь Скалигер. Против этого возрождения аристотелевой философии выступили, с одной стороны, новое эмпирическое направление естествознания, в том виде, как оно царило в неаполитанской академии, руководимой Телезием (1508 — 88), а с другой, такие оригинальные мыслители, как Джордано Бруно, Петр Рамус и Тауреллус. Но всего решительнее борьба против аристотелизма поведена была Декартом и Бэконом, которым действительно удалось, хотя и разными способами, основать новейшее мышление на его собственном принципе вполне независимо от древней философии. Ср. Буле, «Geschichte der modernen Philosophie» (т. 2, 2 полов., Геттинг., 1801); Эверштейн, «Ueber die Beschaffenheit der Logik und Metaphysik der reinen Peripatetiker» (Галле, 1801).
В то время как новая европейская наука пошла самостоятельным путем, католическая церковь удержала в своих учениях авторитет А., не стесняясь, где это было возможно, преследовать своих противников. В сущности она осталась при учении Фомы Аквитанского, как более совершенном выражении ее взглядов и, следовательно, под решительным влиянием схоластического А. Но и протестантская церковь, как только она сознала невозможность уклоняться дольше от философского обоснования своего учения, поняла всю важность поддержки А., и Меланхтон положил в основу системы протестантского богословия филологически очищенный аристотелизм, обработав для этой надобности его логику. Таким образом, в протестантских университетах Германии водворился новый род аристотелизма, который хотя тоже чуждался живого движения новейшей науки, но в последствии вошел в Лейбниц-Вольфовскую философию не только своей терминологией, но и частью своего учения. В XIX стол. для исторического понимания аристотелизма многое было сделано трудами Тренделенбурга.
Аристотель
Аристотель — один из величайших философов Греции, творец самой законченной и всеобъемлющей системы греческой науки, основатель истинного естествознания и глава перипатетической школы; род. 384 до Р. Х. в Стагире, греческой колонии во Фракии, недалеко от Афона. Отсюда имя Стагирита, которое часто давалось А. Отец его Никомах и мать Фестида были благородного происхождения. Никомах, придворный врач македонского царя Аминты III, прочил своего сына на ту же должность и, вероятно, сам первоначально обучал мальчика врачебному искусству и философии, которая в то время была нераздельна с медициной. Рано потеряв родителей, он отправился сначала в Атарней, в Малой Азии, а затем на 18 году — в Афины, где прожил целые 20 лет. Там, под влиянием Платона, лекции которого А. также усердно слушал, как изучал его сочинения, дух ученика развился так быстро и мощно, что он скоро занял самостоятельное положение относительно своего учителя. Если же позднейшие писатели говорят об открытом раздоре между ими и охотно распространяются о неблагодарности ученика к учителю, то против этого решительно говорит всегда почтительный тон, в котором А. ведет свою полемику против платонова учения об идеях. Уважение А. к учителю засвидетельствовано, между прочим, отрывком элегии на смерть Эвдема, где А. говорит о Платоне, что «дурной человек не имеет даже права хвалить его». Весьма естественно, что различие взглядов вело к спорам между двумя мыслителями, но А. постоянно отзывается о Платоне с уважением, а иногда с большой нежностью. «Если подобные отношения», справедливо, замечает один историк философии, «можно назвать неблагодарностью, то такую неблагодарность питают все ученики, которые не были рабскими последователями своих учителей». Невероятно также, чтобы еще при жизни Платона А. основал свою собственную философскую школу, враждебную академии Платона. Против этого говорит тот именно факт, что немедленно после смерти Платона (347 до Р. Х.) А. вместе с любимым учеником последнего Ксенофонтом, переехал к атарнейскому тирану Гермию. Когда же Гермий изменой попал в руки Артаксеркса и был им убит, А. женился на его племяннице Пифиаде и поселился с нею в Митилене. Отсюда македонский царь Филипп призвал его к своему двору (343) и вверил ему воспитание своего сына, 13-тилетнего Александра. С каким уменьем А. выполнил свою задачу — об этом свидетельствует благородный дух его воспитанника, величие его политических замыслов и подвигов, щедрость, с которою он покровительствовал наукам и искусствам и, наконец, его стремления связать победу греческой культуры с успехами своего оружия. И если мы примем во внимание, что прямое влияние А. на Александра могло продолжаться не более трех или четырех лет, что до того и после того молодой наследник был окружен двором, где грубость нравов, придворные интриги, доходившие до заговоров и убийств, и весь строй жизни, чуждый всякой человечности, служили непроницаемым оплотом против всякой живой мысли и свободного проявления человеческих чувств, то мы поймем, до чего животворно и благодетельно было влияние великого философа. Отец и сын достойно наградили заслуги А. Филипп восстановил разрушенную Стагиру, жители которой, в знак благодарности, ежегодно праздновали память А. (праздник был известен под именем Аристотелии), и много помогал А. в его естественнонаучных исследованиях. С той же целью Александр подарил ему сумму в 800000 талантов (около 2 млн. руб.) и, по рассказу Плиния, отдал в его полное распоряжение несколько тысяч человек для приискания образцов животных, послуживших материалом для его знаменитой «Истории животных». Дружественные отношения А. к его знаменитому ученику расстроились, по-видимому, после казни Каллисеена, племянника философа, навлекшего на себя гнев царя жестоким порицанием его недостойного поведения и павшего жертвою несправедливо возведенного на него обвинения в покушении на жизнь Александра, в которое недруги А. постарались замешать и его имя. Еще раньше этого, в 334 г. А. снова переехал в Афины и основал там свою школу в лицее, единственной гимназии, которая оставалась для него свободна, потому что академия была занята Ксенократом, а Киносарг — циниками. Школа его получила название перипатетической, оттого ли, что А. имел привычку во время преподавания ходить взад и вперед (peripatein) или от тенистых аллей, окружавших место, где он учил. Его чтения были двоякого рода: утро он посвящал строго научным занятиям в тесном кружке ближайших учеников (экзотерические или акроаматические лекции), а после обеда читал общедоступные лекции для всех, кто желал его слушать (экзотерические лекции). Но с этой тихой и мирной жизнью, отданной науке, он принужден был расстаться, благодаря политическим страстям афинян, для которых А. стал подозрителен по своим прежним отношениям к Александру и вообще по своим македонским симпатия. Партия греческой независимости не могла не воспользоваться смертью Александра, чтобы еще раз поднять знамя восстания против своих повелителей и она весьма естественно видела опасность для свободы в том уважении, которым А. пользовался среди окружавшей его молодежи. Обвинение в безбожии, вечно повторяемое против людей мысли их противниками, потому что оно доступно невежественной массе и всегда находит себе в нем сочувствие, было предъявлено и против А. Понимая, что дело идет не о правом суде, а о партийной ненависти, в что судьба его решена уже заранее, 62-летний А. покинул Афины, чтобы, как он говорил, явно намекая на смерть Сократа, избавить афинян от нового преступления против философии. Он переселился в Халкис на Эвбее, куда за ним последовала толпа учеников и где через несколько месяцев он умер от болезни желудка (322 до Р. Х.), завещав Феофрасту Эрезийскому руководство школой и свою богатую библиотеку.
При жизни А. не был любим. Наружность его не отличалась привлекательностью. Он был малого роста, сухощав, близорук и картав; на губах его играла язвительная улыбка; он был холоден и насмешлив. Противники страшились его речи, всегда ловкой и логичной, всегда остроумной, подчас саркастической, что, конечно, доставило ему не мало врагов. Нерасположение греков к А. преследовало его память и после его смерти, и его характер подвергся злостным нападкам и извращениям, главным поводом к которым послужили его отношения к Платону и его царственному питомцу, а также женитьба на племяннице Гермия. Но если от скудных и не всегда беспристрастных биографических сведений мы обратимся к сочинениям А., то увидим человека с глубокой, искренней любовью к правде, ясным понимаем действительности, со всеми ее реальными отношениями, неутомимым рвением к собиранию фактических знаний и вместе с тем с изумительным даром систематизации и плодотворного распределения материала. По всему складу своего ума и способностей он является трезвым, спокойным мыслителем, чуждым фантастических увлечений Платона. В нем греческая философия совершила свой переход от идеальной восторженности юношеской эпохи к трезвой рассудительности зрелого возраста. Сведения о жизни А., переданные нам древними, принадлежат, главным образом, Диогену Лаэрцию, жившему около 6 веков после А., и нескольким псевдонимам и анонимам. Ср. Буле, «Vita Aristotelis per annos digesta» в 1 томе издания сочинений А. (Цвейбр., 1791); Штар, «Aristotelia» (1 т., «Das Leben des A. von Stagira», Галле, 1830); Энгельбрехт, «Ueber die wichtigsten Lebensumstande des A. und sein Verhaltniss zu Alexander» (Эйсл., 1845).
Многочисленные сочинения А. обнимают почти всю область доступного тогда знания, которое в его трудах получило более глубокое философское обоснование, приведено было в строгий, систематический порядок и значительно расширилось с эмпирической стороны. Некоторые из этих сочинений не были выпущены им вторично при жизни, а многие другие подложно ему приписаны впоследствии. Но даже те сочинения, которые бесспорно принадлежат ему, отнюдь не во всех своих частях свободны от сомнений, и уже древние старались объяснить себе эту неполноту и отрывочность превратностями судьбы рукописей А. Именно, по преданию, сохранившемуся у Страбона и Плутарха, от Феофраста, которому А. завещал свои сочинения, они перешли к Нелию из Скепсиса, наследники которого спрятали драгоценные рукописи от жадности пергамских царей в погреб, где они сильно пострадали от сырости и плесени. В I веке до Р. Х. они проданы были за высокую цену богачу и любителю книг Апелликону, в самом жалком состоянии, и он постарался восстановить пострадавшие места рукописей своими собственными прибавками, но не всегда удачно. В последствии, при Сулле они попали в числе прочей добычи в Рим, где Тиранниан и Андроник издали их в том виде, в каком мы имеем их теперь. Этот рассказ, если и верен, то разве только относительно весьма немногих и второстепенных сочинений А. Первое полное издание на латинском языке с комментариями арабского философа Аверроеса появилось 1489 в Венеции, а первое греческое издание сделано Альдом Мануцием (5 т., Венеция, 1495 — 98). За этим последовало новое издание, пересмотренное Эразмом (Базель, 1531), потом другое, пересмотренное Сильбургом (Франкф., 1584) и многие другие. В конце XVIII стол. Буле сделал новое греческое и латинское издание (5 т., Цвейбрюк. и Страсб., 1791 — 1800). В XIX ст. иждивениями Берлинской академии приготовлено пятитомное полное издание сочинений, комментариев, схолий и фрагментов (Берл., 1831 — 71), которое послужило пособием и для французского издания Дидо в Париже (5 т., 1848 — 74). Род дополнения к этому изданию представляет «Aristotelis pseudoepigraphus» (Лейпц., 1863) Розе. Из не дошедших до нас сочинении А. (ср. Брандис, «De perditis Aristotelis de ideis libris», Бонн, 1823; Эм. Гейц, "Die verlorenen Shriften des A. ". Лейпц., 1865) особенно чувствительна утрата тех, которые, по образцу платоновских сочинении, имели в виду обыкновенную публику, а между учеными сочинениями, вообще сохранившимися в необработанном виде, потеря книги о «Государствах», в которой было собрано больше 158 древних государственных уложений, законов, постановлений и т.д. и служившей фактическим дополнением к его уцелевшей «Политике». Ср. Штар, «Die Schicksale derAristotelischen Schriften»(Лейпц., 1832); Розе, «De Aristotelio librorum ordine et autoritate» (Лейпц., 1854); Бониц, «Aristotelische Studien» (4 т., Вена, 1862 — 66).
При жизни А. не был любим. Наружность его не отличалась привлекательностью. Он был малого роста, сухощав, близорук и картав; на губах его играла язвительная улыбка; он был холоден и насмешлив. Противники страшились его речи, всегда ловкой и логичной, всегда остроумной, подчас саркастической, что, конечно, доставило ему не мало врагов. Нерасположение греков к А. преследовало его память и после его смерти, и его характер подвергся злостным нападкам и извращениям, главным поводом к которым послужили его отношения к Платону и его царственному питомцу, а также женитьба на племяннице Гермия. Но если от скудных и не всегда беспристрастных биографических сведений мы обратимся к сочинениям А., то увидим человека с глубокой, искренней любовью к правде, ясным понимаем действительности, со всеми ее реальными отношениями, неутомимым рвением к собиранию фактических знаний и вместе с тем с изумительным даром систематизации и плодотворного распределения материала. По всему складу своего ума и способностей он является трезвым, спокойным мыслителем, чуждым фантастических увлечений Платона. В нем греческая философия совершила свой переход от идеальной восторженности юношеской эпохи к трезвой рассудительности зрелого возраста. Сведения о жизни А., переданные нам древними, принадлежат, главным образом, Диогену Лаэрцию, жившему около 6 веков после А., и нескольким псевдонимам и анонимам. Ср. Буле, «Vita Aristotelis per annos digesta» в 1 томе издания сочинений А. (Цвейбр., 1791); Штар, «Aristotelia» (1 т., «Das Leben des A. von Stagira», Галле, 1830); Энгельбрехт, «Ueber die wichtigsten Lebensumstande des A. und sein Verhaltniss zu Alexander» (Эйсл., 1845).
Многочисленные сочинения А. обнимают почти всю область доступного тогда знания, которое в его трудах получило более глубокое философское обоснование, приведено было в строгий, систематический порядок и значительно расширилось с эмпирической стороны. Некоторые из этих сочинений не были выпущены им вторично при жизни, а многие другие подложно ему приписаны впоследствии. Но даже те сочинения, которые бесспорно принадлежат ему, отнюдь не во всех своих частях свободны от сомнений, и уже древние старались объяснить себе эту неполноту и отрывочность превратностями судьбы рукописей А. Именно, по преданию, сохранившемуся у Страбона и Плутарха, от Феофраста, которому А. завещал свои сочинения, они перешли к Нелию из Скепсиса, наследники которого спрятали драгоценные рукописи от жадности пергамских царей в погреб, где они сильно пострадали от сырости и плесени. В I веке до Р. Х. они проданы были за высокую цену богачу и любителю книг Апелликону, в самом жалком состоянии, и он постарался восстановить пострадавшие места рукописей своими собственными прибавками, но не всегда удачно. В последствии, при Сулле они попали в числе прочей добычи в Рим, где Тиранниан и Андроник издали их в том виде, в каком мы имеем их теперь. Этот рассказ, если и верен, то разве только относительно весьма немногих и второстепенных сочинений А. Первое полное издание на латинском языке с комментариями арабского философа Аверроеса появилось 1489 в Венеции, а первое греческое издание сделано Альдом Мануцием (5 т., Венеция, 1495 — 98). За этим последовало новое издание, пересмотренное Эразмом (Базель, 1531), потом другое, пересмотренное Сильбургом (Франкф., 1584) и многие другие. В конце XVIII стол. Буле сделал новое греческое и латинское издание (5 т., Цвейбрюк. и Страсб., 1791 — 1800). В XIX ст. иждивениями Берлинской академии приготовлено пятитомное полное издание сочинений, комментариев, схолий и фрагментов (Берл., 1831 — 71), которое послужило пособием и для французского издания Дидо в Париже (5 т., 1848 — 74). Род дополнения к этому изданию представляет «Aristotelis pseudoepigraphus» (Лейпц., 1863) Розе. Из не дошедших до нас сочинении А. (ср. Брандис, «De perditis Aristotelis de ideis libris», Бонн, 1823; Эм. Гейц, "Die verlorenen Shriften des A. ". Лейпц., 1865) особенно чувствительна утрата тех, которые, по образцу платоновских сочинении, имели в виду обыкновенную публику, а между учеными сочинениями, вообще сохранившимися в необработанном виде, потеря книги о «Государствах», в которой было собрано больше 158 древних государственных уложений, законов, постановлений и т.д. и служившей фактическим дополнением к его уцелевшей «Политике». Ср. Штар, «Die Schicksale derAristotelischen Schriften»(Лейпц., 1832); Розе, «De Aristotelio librorum ordine et autoritate» (Лейпц., 1854); Бониц, «Aristotelische Studien» (4 т., Вена, 1862 — 66).