Страница:
— Отныне в этом доме — моем доме — любой женский труд будет цениться по достоинству, и к самой последней из служанок вы должны относиться с тем же уважением, что и к шеф-повару.
— Ну-ну, не стоит слишком заноситься, — пробормотала седовласая коренастая кухарка, носившая малопочтенное имя миссис Кеттл[2].
— Я хочу, чтобы Милл-Хаус стал преуспевающим поместьем — и я, не имея знатных предков и высокого положения в обществе, смогу стать настоящей хозяйкой Милл-Хауса, не сомневайтесь. Однако признаюсь откровенно: мне очень нужна ваша помощь. Я не в состоянии справиться с этой задачей в одиночку. Если вам она покажется непосильной, если вы не пообещаете мне свою полную и безусловную поддержку, для вас здесь места нет.
— Я с вами, мисс! — дрожащим голосом отозвалась беременная горничная.
— Вот и хорошо, — ответила Лили. — Остальных я прошу как следует все обдумать и самим решить вопрос о своем будущем, а к концу недели станет ясно, чем мы располагаем. Все свободны.
Слуги разбрелись в разные стороны — кто скрылся в коридоре, кто исчез за дверью, кто поднялся вверх по лестнице. Лили осталась наедине с мистером Флауэрсом.
— Я не могу одобрить этого, мисс, — сурово сдвинул брови дворецкий. — Считаю своим долгом заметить, что решительно не одобряю ваших методов у себя в доме.
Лили, глубоко вздохнув, смело встретила гневный взгляд старика.
— Это не ваш дом, мистер Флауэрс, а мой. Однако поскольку я и мои… э-э… методы пришлись вам не по вкусу, не сомневаюсь, что вы будете рады узнать из первых рук, что мне больше не понадобятся услуги дворецкого.
— Что-о?!
— Вы свободны, мистер Флауэрс.
На какой-то миг ей показалось, что старик собирается возразить, однако он только фыркнул, отвернулся и зашагал прочь.
Лили настолько обомлела от собственной дерзости, что зажмурила глаза.
— Признаюсь, я бы охотно поддержала вас на выборах, — вдруг раздался совсем близко от нее хриплый женский голос. — То есть если бы у меня было такое право.
Лили обдало жаром. Открыв глаза, она увидела Франциску, незамужнюю дочь Горацио. Будучи уже не первой молодости, Франциска должна была считаться старой девой, однако по ее виду этого никто бы не сказал. Ее пепельно-белокурые локоны свисали над светлыми томными глазами и слегка задевали уголки губ, розовый оттенок которых казался слишком ровным, чтобы сойти за естественный. Она и одевалась не как старая дева. Ее платье из тафты переливчатого синего цвета соблазнительно зашуршало, едва она сделала шаг в сторону Лили.
— Я Франциска Торн, — сказала она. — Должна извиниться перед вами за то, что со мной нет Эви и мы не можем встретить вас как подобает. Накануне ее вызвали письмом в Итон[3]. Бернард опять нездоров — о нет, ничего серьезного, просто у мальчика слабые легкие и время от времени у него случаются приступы. Ему просто нужно немного покоя, и он быстро поправится. А Эви, если вы не успели этого заметить, действует на всех чрезвычайно успокаивающе.
Лили кивнула.
— Она просила меня поприветствовать вас от ее имени, — продолжала Франциска. — Добро пожаловать, мисс Бид. — Ее губки приоткрылись в иронической улыбке.
— Прошу прощения, мисс Торн, если мои действия показались вам слишком поспешными…
— Зовите меня просто Франциска, — отозвалась та. — Откровенно говоря, я уже собиралась перебраться в Париж, но после спектакля, который вы тут устроили… — Снова та же загадочная улыбка. — Полагаю, есть смысл задержаться на некоторое время. Вы ведь не станете возражать, правда?
— О нет, нисколько, — ответила Лили, бросив встревоженный взгляд на изысканную прическу и дорогое платье Франциски.
— Вам незачем беспокоиться из-за меня и моих слуг, мисс Бид, — ответила
Франциска, поймав ее взгляд. — Отцу всегда нравилось думать, будто в том, что касается денежных средств, я всецело завишу от него. Должна сказать, он ошибался. — Она пожала плечами. — Эвелин — совсем другое дело. После смерти мужа она вместе с Бернардом переехала сюда. С тех пор Эви никогда не покидала этот дом.
Разумеется, вы в любую минуту можете приказать ей собрать вещи.
Лили, потрясенная до глубины души, отшатнулась от собеседницы:
— О нет, что вы! Как можно!
— Почему бы и нет? — осведомилась Франциска. — Мужчины поступают так сплошь и рядом.
— Еще одна из бесчисленного множества причин, почему женщинам проще обходиться без них.
— Умоляю вас, не забудьте о том, что она первой завела об этом разговор, а не я! — Франциска поднесла руку к груди, театрально закатив глаза. — Надеюсь, небо меня за это не осудит. Пойдемте, мисс Бид, я приказала подать чай в мою комнату наверху. Сюда, пожалуйста.
Лили последовала за Франциской, на ходу окидывая взглядом роскошную обстановку дома: ковровую дорожку восточной работы, инкрустированный малахитом столик, бесценную севрскую вазу с махровыми желтовато-коричневыми хризантемами. Невзирая на явные провокации Франциски, все складывалось лучше, чем она предполагала. Она уже успела встретиться почти со всеми лицами, упомянутыми в завещании Горацио Торна, и никто из них, судя по всему, не сулил ей особых хлопот, кроме…
— Кроме Эйвери Торна, — пробормотала она. В последнее время Лили много думала о предполагаемом наследнике Милл-Хауса, и вряд ли эти мысли можно было назвать приятными, поскольку само его имя вызывало у нее острый приступ вины. А чувство вины, как ей уже пришлось в том убедиться, часто влекло за собой подозрения. — Он что-то замышляет. Я это знаю.
— Я не расслышала вас, мисс Бид, — проронила Франциска.
— Я уверена, что Эйвери Торн попытается хитростью помешать мне стать хозяйкой Милл-Хауса.
Будь проклята ее привычка высказывать мысли вслух! Франциску, однако, ее слова как будто не задели.
— А что навело вас на подобное предположение?
— Его стремление не просто попутешествовать по свету, но забраться в самую труднодоступную часть планеты, — ответила Лили. — Я считаю, Эйвери Торн намеренно старается держаться подальше от Милл-Хауса, чтобы в конце концов отнять его у меня.
— Но каким образом? — изумилась Франциска.
— Представив дело так, будто я небрежно отношусь к своим обязанностям и не обеспечиваю ему достойного содержания. А для этого ему достаточно лишить меня возможности передать ему в руки деньги, которые я обязана ему выплачивать согласно условиям завещания вашего отца. — Лили мрачно усмехнулась. — Однако у него ничего не выйдет. У моих родителей было немало друзей по всему свету, и если только он окажется в пределах суток пути от кого-либо из них, ручаюсь вам, он получит свое содержание.
— Думаю, вы заблуждаетесь на его счет, — ответила Франциска задумчиво. — Эйвери не способен на заговоры. — Она вздохнула, на лице ее отразились нежность и сочувствие. —
Он бы никогда не позволил себе заниматься интригами. По каким-то непонятным причинам он всегда считал себя прирожденным аристократом, хотя ему редко приходилось вращаться в высшем обществе. Это порой дает о себе знать самым плачевным образом. В действительности аристократические манеры для него скорее дело чести, чем этикета, хотя он первый станет это отрицать.
— Он мужчина, мисс Торн, — наставительным тоном заметила Лили, — и способен на все, когда ему нужно добиться своего.
Франциска воздела вверх руки — как показалось Лили, признавая свое поражение под тяжестью столь неопровержимых доводов.
— Прошу прощения, мисс Торн, за то, что позволила себе такие обидные слова о вашем доме, — поспешно добавила Лили. — Я понимаю, вам трудно видеть, как его отдают на растерзание первому встречному, и должна признать, что вы проявили в данном случае редкое благородство.
— О нет, что вы! Это не мой дом и никогда не был моим — как, впрочем, и для Эви тоже. Я уже говорила вам, что она переехала сюда только после гибели своего мужа Джеральда.
— Мне очень жаль.
— В таком случае вы единственная, кто об этом сожалеет. — Франциска подхватила Лили под руку и повела вверх по винтовой лестнице. — Мой дорогой братец не один год пытался сделать бедной Эви ребенка — мальчика. Едва узнав о том, что ему это удалось, старина Джерри тут же напился до бесчувствия, приказал оседлать норовистого жеребца — потому что разве может мужчина, который только что произвел на свет сына, разъезжать на мерине? — и ускакал со двора, чтобы поскорее известить об этом соседей. Первые крики новорожденного не успели заглохнуть, а он уже лежал со сломанной шеей.
— Как это печально! — воскликнула Лили.
— Джеральд был настоящим чудовищем. Эви до сих пор еще не оправилась после своего брака. Вам лучше будет услышать это от меня, чем от кого-нибудь из слуг… О моя дорогая! Надеюсь, я не слишком вас шокировала?
— Нисколько, — ответила Лили.
Ей бессчетное число раз приходилось слышать подобные истории. Женщины крайне редко подавали на развод по причине дурного обращения с ними, поскольку это почти невозможно было доказать, за исключением тех случаев, когда им наносили телесные повреждения. И лишь немногие из них решались оставить мужей, так как зачастую это означало, что им приходилось оставить и детей. Как это было с матерью Лили и ее детьми…
Усилием воли она заставила себя отвлечься от печальных мыслей. Прошло уже много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о своих сводных брате и сестре.
Франциска посмотрела на нее с любопытством, однако Лили предпочла воздержаться от комментариев. Они уже достигли верхней ступеньки лестницы и оказались на площадке, от которой в обе стороны расходились коридоры.
— Отсюда мы и начнем нашу экскурсию, — произнесла Франциска. — В Милл-Хаусе двадцать две комнаты — может, чуть больше или чуть меньше. Я лично никогда не проверяла. Зато мне точно известно, что тут есть восемь спален. Могу признаться, в разное время мне доводилось ночевать в каждой из них. — В ее взгляде явно присутствовал некий двусмысленный намек.
В ответ Лили посмотрела на нее с самым невинным видом. Несмотря на строгий материнский надзор, она росла среди людей, не обременявших себя высокими нравственными принципами. Если Франциска хотела ее смутить, то ей это не удалось.
— Тогда не могли бы вы мне сказать, в какой из этих спален матрас помягче?
Франциска, изумленно посмотрев на нее, расхохоталась:
— Да, пожалуй, мне стоит остаться.
Она провела Лили через дверной проем в форме арки в маленькую галерею. На стене напротив окон висело несколько портретов. Фамильное сходство проявлялось в выразительных глазах необыкновенного сине-зеленого оттенка и пухлых, чувственных губах.
Они остановились перед недавно написанным маслом портретом, изображавшим худого, похожего на пугало подростка. У него были губы и глаза Торнов, а на крупном носу был виден след перелома. Художник предпочел — и совершенно напрасно, на взгляд Лили, — изобразить мальчика в традиционной позе аристократа. Его рука лежала на поясе, а нога была выставлена вперед. К несчастью, это только привлекало внимание к его тонким икрам и узловатым запястьям.
— Кто это? — спросила Лили.
— Это единственный из Торнов, который питает настоящую привязанность к Милл-Хаусу. Это Эйвери Торн.
Стало быть, этот костлявый длинноносый подросток и есть Эйвери Торн? Главный претендент на Милл-Хаус?
— Портрет был написан несколько лет назад, когда Эйвери только исполнилось семнадцать, — продолжала Франциска. — Я давно его не видела, но мне говорили, что с тех пор он заметно пополнел.
— Тем лучше. Скажите, а у него очень… веселый нрав? Я имею в виду, что на картине он выглядит озлобленным субъектом… — Она вдруг осеклась, густо покраснев.
— Ну-ну, — ответила Франциска, усмехнувшись, — не забывайте, речь идет о моем дорогом кузене. Однако, отвечая на ваш вопрос, должна сказать, что если те редкие письма, которые он писал моему отцу, могут служить подтверждением, то да, нрав у него действительно веселый. Даже слишком.
Лили бросила осторожный взгляд на портрет. Вполне возможно, мальчик сломал себе нос потому, что имел привычку совать его куда не следует. Глаза у него были слишком глубоко посажены… словно скрыты набежавшей тенью. Губы кривила презрительная усмешка.
Ей вдруг пришло в голову, что она так сурова к Эйвери Торну только потому, что тот собирается отнять у нее Милл-Хаус. Однако она тут же отбросила эту мысль. Будучи мужчиной, Эйвери обладал уймой возможностей обеспечить свое будущее. У нее же имелась в запасе лишь одна. Ею-то она и собиралась воспользоваться.
Глава 3
Эйвери подошел к лагерю, и его бывший соученик по колледжу Карл Дерман поднял глаза от отвратительно пахнувшего варева, которое он помешивал в котелке над костром. Рядом с ним, прислонившись к стволу красного дерева, сидел Джон Нейл, американец, глава их экспедиции. Несмотря на удушающий зной, он был укутан в одеяла. Глаза его были наполовину закрыты, дрожь, сотрясающая тело, свидетельствовала о болезни.
Джон подхватил малярию шесть недель назад и теперь, похудевший, изнуренный болезнью, являл собой бледный призрак того крепкого, здорового молодого человека, который прежде уверенно вел их вперед через африканские джунгли. К счастью, они находились всего в десяти милях от Стенливилля, где Эйвери провел весь день, готовя отправку Джона в Европу.
— Как дела, старина? — участливо спросил его Эйвери.
— Лучше некуда, — процедил в ответ Джон, хотя у него от озноба зуб на зуб не попадал. — Ну как, тебе удалось все уладить? Я возвращаюсь домой?
— Да, — отозвался Эйвери. — Скоро ты будешь дома.
Заметив, как напряжение схлынуло с осунувшегося лица Джона, Эйвери на миг задумался о том, куда бы поехал он сам, если бы вдруг заболел малярией. Ведь у него не было дома, где бы его ждали, надежного пристанища, где бы он мог по праву находиться и где его всегда встретили бы с распростертыми объятиями. Во всяком случае, пока не было.
— Это еще не все. — Эйвери вынул из кармана сверток. — Я получил посылку из Англии.
— От кого? — спросил Джон, и Эйвери с облегчением заметил, как в потухших глазах его друга вспыхнула искорка интереса.
Вместо ответа Эйвери надорвал бумажную обертку. Оттуда выпал конверт, на верхней стороне которого твердым почерком было нацарапано его имя. С обратной стороны можно было прочесть: «Лилиан Бид, Милл-Хаус, Девон, Англия».
— Это от той женщины, — произнес он.
— Какой еще женщины? — осведомился Карл, не скрывая любопытства. — У тебя нет знакомых женщин. Ты никогда не был дамским угодником. Если только, конечно, ты не вел втайне от всех двойную жизнь, пока учился в колледже, — одну в качестве хилого занудливого школяра, а другую — блестящего и остроумного покорителя женских сердец.
— Меня бы это не удивило, — пробормотал Джон. — Старина Эйвери всегда казался мне настоящим хамелеоном в человеческом обличье. — Лицо американца поблескивало в свете бивачного костра от выступивших на нем капель пота. — Это проклятое путешествие, похоже, не принесло ему ни малейшего вреда. Мне бы не хотелось напоминать об этом вам обоим, но именно я призван быть энергичным толстокожим руководителем этой экспедиции. Эйвери отведена в ней роль чахоточного, хотя и не лишенного остроумия хроникера.
Эйвери в ответ смущенно пожал плечами. Без сомнения, в словах его друга содержался сладковато-горький привкус правды. Прежде он даже представить себе не мог, что ему придется вести жизнь, полную опасностей. И уж вовсе он не предполагал, что будет чувствовать себя в такой обстановке как рыба в воде.
— Я уверен, что все наладится, как только ты встанешь на ноги, Джон. — Смущенный оборотом, который принял их разговор, Эйвери решил сменить тему. — И как только, черт побери, ей удалось переправить его сюда?
— У женщин есть свои способы, — загадочно произнес Карл.
С помощью ножа он соскреб остатки мяса из консервной банки в почерневший котелок, после чего облизал лезвие языком.
— Неужели там, откуда ты приехал, тебя не учили самым простым правилам поведения за столом? — спросил Джон, не скрывая недовольства.
Единственным ответом Карла было щелканье крышкой карманных часов, которую он то открывал, то закрывал. Как он сам однажды признался Эйвери, этот звук напоминал ему о том, что ни один человек на свете не может утверждать с уверенностью, что принесет ему следующий час, не говоря уже о завтрашнем дне. И еще о том, что его имя, семья, дом, имущество — словом, все, чем он дорожил, может кануть в небытие за считанные мгновения. Так случилось и с Карлом: Гражданская война привела к разорению его родного графства и гибели всего его аристократического рода.
Пока Эйвери размышлял об этом, Карл сказал не поднимая глаз:
— Почему бы тебе не прочесть нам это проклятое письмо?
Эйвери вскрыл сверток, сунул руку в образовавшееся отверстие и, перевернув его, вытряхнул оттуда какие-то бумаги. Восемнадцать десятифунтовых банкнот упали на раскисшую от дождей почву.
— Это еще что такое, черт побери?
— Может быть, письмо все объяснит, — предположил Джон.
— Ты прав, — отозвался Эйвери и принялся читать вслух:
— «Мистер Торн, меня заверили в том, что все путешественники, следующие через Конго, рано или поздно останавливаются в месте под названием Стенливилль, так что это письмо непременно застанет вас там. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности и сообщите, куда именно я должна буду отправлять свою корреспонденцию в будущем? Вы, конечно, едва ли отдаете себе отчет в том, что если я не смогу обеспечить вам достойное содержание, то тем самым нарушу условия завещания вашего дяди и, следовательно, поставлю под угрозу собственные виды на наследство».
И как только эта девчонка посмела усомниться в моей порядочности?! — подумал Эйвери, не веря собственным глазам. Да она просто смеется над ним! Неужели она и впрямь думала, что сможет взять верх в этом абсурдном состязании, в которое вовлек ее — вернее, их обоих — покойный Горацио?
— «В действительности, — продолжал читать он, — мне хочется думать, что ваше продолжительное отсутствие является следствием простого совпадения, а не намеренного стремления оказаться вне пределов досягаемости для меня».
— Что за вульгарная, подозрительная… особа! — не сдержавшись, выпалил Эйвери. — Нет, вы только послушайте, что она пишет: «Тем не менее, когда имеешь дело с мужчинами, никакие предосторожности не покажутся излишними»! Мужчинами? — Его брови поползли вверх. — Прежде всего я аристократ! Впрочем, осмелюсь заметить, что, судя по всему, мисс Вид так редко приходилось сталкиваться с настоящими аристократами, что вряд ли она способна узнать кого-либо из них при встрече. Карл изумленно уставился на него.
— Какое богатое воображение, — пробормотал он.
— Я даже не стану допытываться, на что ты намекаешь.
— Тем лучше, — отозвался Карл. — Так что там с этим письмом? — Он замер в выжидательной позе.
— «Я непременно найду способ передать вам в руки ваше содержание, — продолжал читать Эйвери. — Теперь к делу. Я просмотрела счета, которые вы оставили неоплаченными после вашего внезапного бегства из Лондона…» Бегства из Лондона! Эта маленькая нахалка пытается представить дело так, будто я предпочел скрыться самым недостойным образом!
Из горла Джона вырвался хриплый смешок.
— Клянусь, еще никогда в жизни мне не было так весело. Наконец-то ты встретил женщину, которая не уступит тебе в убийственном сарказме.
Эйвери предпочел оставить его слова без ответа. Кроме того, этот человек еще не оправился после болезни. Он перевернул листок.
Эйвери, приподняв бровь, посмотрел на друга.
— Чепуха. Она не в твоем вкусе.
— Почему ты так решил? — осведомился Карл насмешливо.
— Да потому, что ты, Карл, как и любой мужчина, знающий в этом толк, прежде всего ищешь в спутнице жизни мягкость и женственность, а в ней нет ни того ни другого. Я видел ее изображение в одном из дешевых листков, которые печатают радикалы. В лучшем случае она тощий как жердь, со впалыми щеками ведьменыш.
— Ведьменыш? — Джон с недоумением приподнял голову.
— Ведьменыш. Имя существительное. Ведьма, которая еще не успела достичь зрелости. Переходная ступень к настоящей британской старой ведьме, — произнес Эйвери лекторским тоном.
— Но ведь газеты могли умышленно представить ее в неприглядном свете, — возразил Джон.
Эйвери окинул взглядом улыбающиеся лица друзей и мысленно поблагодарил Лили Бид.
— Джон, старина, любая мало-мальски красивая женщина может добиться всего, чего хочет, обладая достаточно приятным лицом, случайным оттенком радужной оболочки глаз и густыми мягкими волосами. А если она к тому же еще и умна, то ей достаточно в придачу к тому, чем уже наградила ее природа, заставить свои губки чаще улыбаться, и тогда она может быть уверена, что всю жизнь ее будут холить, нежить и всячески ублажать.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Карл.
— Только то, — ответил Эйвери, — что если мисс Бид, как о том можно судить из ее писем действительно умная женщина, хотя и несколько докучливая, то, обладай она хотя бы малой долей миловидности, давно бы уже вышла замуж.
Джона его слова не убедили.
— А тебе не приходило в голову, что автор иллюстрации намеренно изобразил ее уродливой, поскольку не разделял ее политических убеждений?
— Вот именно. Ее политических убеждений. Что только лишний раз подтверждает правоту моей теории насчет ее внешности. Посудите сами, джентльмены. — Эйвери снисходительно улыбнулся в ответ на непонятливость своих друзей. — Вам когда-нибудь приходилось встречать хоть одну миловидную суфражистку?
— Ну а теперь твоя очередь, приятель! — крикнула мальчику Лили, жестом приглашая его следовать за ней.
— Может, мне лучше подождать, пока я не научусь хорошо плавать? — нерешительно отозвался Бернард. Лили зажала пальцами ноздри.
— Ты уже отлично плаваешь.
Желтоватое, болезненное лицо мальчика покрылось румянцем удовольствия, и Лили мысленно возблагодарила судьбу за озарение, заставившее ее ускользнуть на время от чересчур бдительного ока Эвелин, чтобы дать Бернарду несколько уроков плавания. Судя по всему, то обстоятельство, что она была единственным ребенком в семье двух вольнодумцев, имело свои преимущества, подумала девушка, перевернувшись на спину, в то время как Бернард осторожно спускался вниз по откосу. Спустя мгновение она услышала, как он вошел в воду. Бульканье, тихий возглас… Она с замиранием сердца ждала, пока наконец не услышала его дыхание — ровное, без малейших следов одышки, которая так часто его мучила.
— Вы действительно думаете, что я неплохо плаваю? — робко осведомился мальчик, изо всех сил шлепая руками по воде.
— Превосходно, — заверила его Лили, снова перевернувшись в воде и отталкиваясь ногами от дна, так что ее подбородок то появлялся над поверхностью, то снова скрывался под водой. — Я сомневаюсь в том, что кто-нибудь из твоих одноклассников умеет плавать хотя бы наполовину так же хорошо. Если только умеет вообще, — добавила она не без ехидной усмешки. — Считается, что это не самое подходящее занятие для аристократов.
— Ну, положим, мне оно нравится, — заявил Бернард. — А ведь я аристократ. Разве не так?
— Ну-ну, не стоит слишком заноситься, — пробормотала седовласая коренастая кухарка, носившая малопочтенное имя миссис Кеттл[2].
— Я хочу, чтобы Милл-Хаус стал преуспевающим поместьем — и я, не имея знатных предков и высокого положения в обществе, смогу стать настоящей хозяйкой Милл-Хауса, не сомневайтесь. Однако признаюсь откровенно: мне очень нужна ваша помощь. Я не в состоянии справиться с этой задачей в одиночку. Если вам она покажется непосильной, если вы не пообещаете мне свою полную и безусловную поддержку, для вас здесь места нет.
— Я с вами, мисс! — дрожащим голосом отозвалась беременная горничная.
— Вот и хорошо, — ответила Лили. — Остальных я прошу как следует все обдумать и самим решить вопрос о своем будущем, а к концу недели станет ясно, чем мы располагаем. Все свободны.
Слуги разбрелись в разные стороны — кто скрылся в коридоре, кто исчез за дверью, кто поднялся вверх по лестнице. Лили осталась наедине с мистером Флауэрсом.
— Я не могу одобрить этого, мисс, — сурово сдвинул брови дворецкий. — Считаю своим долгом заметить, что решительно не одобряю ваших методов у себя в доме.
Лили, глубоко вздохнув, смело встретила гневный взгляд старика.
— Это не ваш дом, мистер Флауэрс, а мой. Однако поскольку я и мои… э-э… методы пришлись вам не по вкусу, не сомневаюсь, что вы будете рады узнать из первых рук, что мне больше не понадобятся услуги дворецкого.
— Что-о?!
— Вы свободны, мистер Флауэрс.
На какой-то миг ей показалось, что старик собирается возразить, однако он только фыркнул, отвернулся и зашагал прочь.
Лили настолько обомлела от собственной дерзости, что зажмурила глаза.
— Признаюсь, я бы охотно поддержала вас на выборах, — вдруг раздался совсем близко от нее хриплый женский голос. — То есть если бы у меня было такое право.
Лили обдало жаром. Открыв глаза, она увидела Франциску, незамужнюю дочь Горацио. Будучи уже не первой молодости, Франциска должна была считаться старой девой, однако по ее виду этого никто бы не сказал. Ее пепельно-белокурые локоны свисали над светлыми томными глазами и слегка задевали уголки губ, розовый оттенок которых казался слишком ровным, чтобы сойти за естественный. Она и одевалась не как старая дева. Ее платье из тафты переливчатого синего цвета соблазнительно зашуршало, едва она сделала шаг в сторону Лили.
— Я Франциска Торн, — сказала она. — Должна извиниться перед вами за то, что со мной нет Эви и мы не можем встретить вас как подобает. Накануне ее вызвали письмом в Итон[3]. Бернард опять нездоров — о нет, ничего серьезного, просто у мальчика слабые легкие и время от времени у него случаются приступы. Ему просто нужно немного покоя, и он быстро поправится. А Эви, если вы не успели этого заметить, действует на всех чрезвычайно успокаивающе.
Лили кивнула.
— Она просила меня поприветствовать вас от ее имени, — продолжала Франциска. — Добро пожаловать, мисс Бид. — Ее губки приоткрылись в иронической улыбке.
— Прошу прощения, мисс Торн, если мои действия показались вам слишком поспешными…
— Зовите меня просто Франциска, — отозвалась та. — Откровенно говоря, я уже собиралась перебраться в Париж, но после спектакля, который вы тут устроили… — Снова та же загадочная улыбка. — Полагаю, есть смысл задержаться на некоторое время. Вы ведь не станете возражать, правда?
— О нет, нисколько, — ответила Лили, бросив встревоженный взгляд на изысканную прическу и дорогое платье Франциски.
— Вам незачем беспокоиться из-за меня и моих слуг, мисс Бид, — ответила
Франциска, поймав ее взгляд. — Отцу всегда нравилось думать, будто в том, что касается денежных средств, я всецело завишу от него. Должна сказать, он ошибался. — Она пожала плечами. — Эвелин — совсем другое дело. После смерти мужа она вместе с Бернардом переехала сюда. С тех пор Эви никогда не покидала этот дом.
Разумеется, вы в любую минуту можете приказать ей собрать вещи.
Лили, потрясенная до глубины души, отшатнулась от собеседницы:
— О нет, что вы! Как можно!
— Почему бы и нет? — осведомилась Франциска. — Мужчины поступают так сплошь и рядом.
— Еще одна из бесчисленного множества причин, почему женщинам проще обходиться без них.
— Умоляю вас, не забудьте о том, что она первой завела об этом разговор, а не я! — Франциска поднесла руку к груди, театрально закатив глаза. — Надеюсь, небо меня за это не осудит. Пойдемте, мисс Бид, я приказала подать чай в мою комнату наверху. Сюда, пожалуйста.
Лили последовала за Франциской, на ходу окидывая взглядом роскошную обстановку дома: ковровую дорожку восточной работы, инкрустированный малахитом столик, бесценную севрскую вазу с махровыми желтовато-коричневыми хризантемами. Невзирая на явные провокации Франциски, все складывалось лучше, чем она предполагала. Она уже успела встретиться почти со всеми лицами, упомянутыми в завещании Горацио Торна, и никто из них, судя по всему, не сулил ей особых хлопот, кроме…
— Кроме Эйвери Торна, — пробормотала она. В последнее время Лили много думала о предполагаемом наследнике Милл-Хауса, и вряд ли эти мысли можно было назвать приятными, поскольку само его имя вызывало у нее острый приступ вины. А чувство вины, как ей уже пришлось в том убедиться, часто влекло за собой подозрения. — Он что-то замышляет. Я это знаю.
— Я не расслышала вас, мисс Бид, — проронила Франциска.
— Я уверена, что Эйвери Торн попытается хитростью помешать мне стать хозяйкой Милл-Хауса.
Будь проклята ее привычка высказывать мысли вслух! Франциску, однако, ее слова как будто не задели.
— А что навело вас на подобное предположение?
— Его стремление не просто попутешествовать по свету, но забраться в самую труднодоступную часть планеты, — ответила Лили. — Я считаю, Эйвери Торн намеренно старается держаться подальше от Милл-Хауса, чтобы в конце концов отнять его у меня.
— Но каким образом? — изумилась Франциска.
— Представив дело так, будто я небрежно отношусь к своим обязанностям и не обеспечиваю ему достойного содержания. А для этого ему достаточно лишить меня возможности передать ему в руки деньги, которые я обязана ему выплачивать согласно условиям завещания вашего отца. — Лили мрачно усмехнулась. — Однако у него ничего не выйдет. У моих родителей было немало друзей по всему свету, и если только он окажется в пределах суток пути от кого-либо из них, ручаюсь вам, он получит свое содержание.
— Думаю, вы заблуждаетесь на его счет, — ответила Франциска задумчиво. — Эйвери не способен на заговоры. — Она вздохнула, на лице ее отразились нежность и сочувствие. —
Он бы никогда не позволил себе заниматься интригами. По каким-то непонятным причинам он всегда считал себя прирожденным аристократом, хотя ему редко приходилось вращаться в высшем обществе. Это порой дает о себе знать самым плачевным образом. В действительности аристократические манеры для него скорее дело чести, чем этикета, хотя он первый станет это отрицать.
— Он мужчина, мисс Торн, — наставительным тоном заметила Лили, — и способен на все, когда ему нужно добиться своего.
Франциска воздела вверх руки — как показалось Лили, признавая свое поражение под тяжестью столь неопровержимых доводов.
— Прошу прощения, мисс Торн, за то, что позволила себе такие обидные слова о вашем доме, — поспешно добавила Лили. — Я понимаю, вам трудно видеть, как его отдают на растерзание первому встречному, и должна признать, что вы проявили в данном случае редкое благородство.
— О нет, что вы! Это не мой дом и никогда не был моим — как, впрочем, и для Эви тоже. Я уже говорила вам, что она переехала сюда только после гибели своего мужа Джеральда.
— Мне очень жаль.
— В таком случае вы единственная, кто об этом сожалеет. — Франциска подхватила Лили под руку и повела вверх по винтовой лестнице. — Мой дорогой братец не один год пытался сделать бедной Эви ребенка — мальчика. Едва узнав о том, что ему это удалось, старина Джерри тут же напился до бесчувствия, приказал оседлать норовистого жеребца — потому что разве может мужчина, который только что произвел на свет сына, разъезжать на мерине? — и ускакал со двора, чтобы поскорее известить об этом соседей. Первые крики новорожденного не успели заглохнуть, а он уже лежал со сломанной шеей.
— Как это печально! — воскликнула Лили.
— Джеральд был настоящим чудовищем. Эви до сих пор еще не оправилась после своего брака. Вам лучше будет услышать это от меня, чем от кого-нибудь из слуг… О моя дорогая! Надеюсь, я не слишком вас шокировала?
— Нисколько, — ответила Лили.
Ей бессчетное число раз приходилось слышать подобные истории. Женщины крайне редко подавали на развод по причине дурного обращения с ними, поскольку это почти невозможно было доказать, за исключением тех случаев, когда им наносили телесные повреждения. И лишь немногие из них решались оставить мужей, так как зачастую это означало, что им приходилось оставить и детей. Как это было с матерью Лили и ее детьми…
Усилием воли она заставила себя отвлечься от печальных мыслей. Прошло уже много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о своих сводных брате и сестре.
Франциска посмотрела на нее с любопытством, однако Лили предпочла воздержаться от комментариев. Они уже достигли верхней ступеньки лестницы и оказались на площадке, от которой в обе стороны расходились коридоры.
— Отсюда мы и начнем нашу экскурсию, — произнесла Франциска. — В Милл-Хаусе двадцать две комнаты — может, чуть больше или чуть меньше. Я лично никогда не проверяла. Зато мне точно известно, что тут есть восемь спален. Могу признаться, в разное время мне доводилось ночевать в каждой из них. — В ее взгляде явно присутствовал некий двусмысленный намек.
В ответ Лили посмотрела на нее с самым невинным видом. Несмотря на строгий материнский надзор, она росла среди людей, не обременявших себя высокими нравственными принципами. Если Франциска хотела ее смутить, то ей это не удалось.
— Тогда не могли бы вы мне сказать, в какой из этих спален матрас помягче?
Франциска, изумленно посмотрев на нее, расхохоталась:
— Да, пожалуй, мне стоит остаться.
Она провела Лили через дверной проем в форме арки в маленькую галерею. На стене напротив окон висело несколько портретов. Фамильное сходство проявлялось в выразительных глазах необыкновенного сине-зеленого оттенка и пухлых, чувственных губах.
Они остановились перед недавно написанным маслом портретом, изображавшим худого, похожего на пугало подростка. У него были губы и глаза Торнов, а на крупном носу был виден след перелома. Художник предпочел — и совершенно напрасно, на взгляд Лили, — изобразить мальчика в традиционной позе аристократа. Его рука лежала на поясе, а нога была выставлена вперед. К несчастью, это только привлекало внимание к его тонким икрам и узловатым запястьям.
— Кто это? — спросила Лили.
— Это единственный из Торнов, который питает настоящую привязанность к Милл-Хаусу. Это Эйвери Торн.
Стало быть, этот костлявый длинноносый подросток и есть Эйвери Торн? Главный претендент на Милл-Хаус?
— Портрет был написан несколько лет назад, когда Эйвери только исполнилось семнадцать, — продолжала Франциска. — Я давно его не видела, но мне говорили, что с тех пор он заметно пополнел.
— Тем лучше. Скажите, а у него очень… веселый нрав? Я имею в виду, что на картине он выглядит озлобленным субъектом… — Она вдруг осеклась, густо покраснев.
— Ну-ну, — ответила Франциска, усмехнувшись, — не забывайте, речь идет о моем дорогом кузене. Однако, отвечая на ваш вопрос, должна сказать, что если те редкие письма, которые он писал моему отцу, могут служить подтверждением, то да, нрав у него действительно веселый. Даже слишком.
Лили бросила осторожный взгляд на портрет. Вполне возможно, мальчик сломал себе нос потому, что имел привычку совать его куда не следует. Глаза у него были слишком глубоко посажены… словно скрыты набежавшей тенью. Губы кривила презрительная усмешка.
Ей вдруг пришло в голову, что она так сурова к Эйвери Торну только потому, что тот собирается отнять у нее Милл-Хаус. Однако она тут же отбросила эту мысль. Будучи мужчиной, Эйвери обладал уймой возможностей обеспечить свое будущее. У нее же имелась в запасе лишь одна. Ею-то она и собиралась воспользоваться.
Глава 3
Французская колония Конго, Центральная Африка Март 1888 года
Эйвери пробирался сквозь заросли, отмахиваясь от назойливых москитов, присосавшихся к его затылку. Здесь, в самой чаще джунглей, мерзкие твари достигали размеров колибри. Он вынул изо рта обглоданный окурок сигары и выпустил клубы густого синеватого дыма, надеясь тем самым отогнать бойких кровопийц.Эйвери подошел к лагерю, и его бывший соученик по колледжу Карл Дерман поднял глаза от отвратительно пахнувшего варева, которое он помешивал в котелке над костром. Рядом с ним, прислонившись к стволу красного дерева, сидел Джон Нейл, американец, глава их экспедиции. Несмотря на удушающий зной, он был укутан в одеяла. Глаза его были наполовину закрыты, дрожь, сотрясающая тело, свидетельствовала о болезни.
Джон подхватил малярию шесть недель назад и теперь, похудевший, изнуренный болезнью, являл собой бледный призрак того крепкого, здорового молодого человека, который прежде уверенно вел их вперед через африканские джунгли. К счастью, они находились всего в десяти милях от Стенливилля, где Эйвери провел весь день, готовя отправку Джона в Европу.
— Как дела, старина? — участливо спросил его Эйвери.
— Лучше некуда, — процедил в ответ Джон, хотя у него от озноба зуб на зуб не попадал. — Ну как, тебе удалось все уладить? Я возвращаюсь домой?
— Да, — отозвался Эйвери. — Скоро ты будешь дома.
Заметив, как напряжение схлынуло с осунувшегося лица Джона, Эйвери на миг задумался о том, куда бы поехал он сам, если бы вдруг заболел малярией. Ведь у него не было дома, где бы его ждали, надежного пристанища, где бы он мог по праву находиться и где его всегда встретили бы с распростертыми объятиями. Во всяком случае, пока не было.
— Это еще не все. — Эйвери вынул из кармана сверток. — Я получил посылку из Англии.
— От кого? — спросил Джон, и Эйвери с облегчением заметил, как в потухших глазах его друга вспыхнула искорка интереса.
Вместо ответа Эйвери надорвал бумажную обертку. Оттуда выпал конверт, на верхней стороне которого твердым почерком было нацарапано его имя. С обратной стороны можно было прочесть: «Лилиан Бид, Милл-Хаус, Девон, Англия».
— Это от той женщины, — произнес он.
— Какой еще женщины? — осведомился Карл, не скрывая любопытства. — У тебя нет знакомых женщин. Ты никогда не был дамским угодником. Если только, конечно, ты не вел втайне от всех двойную жизнь, пока учился в колледже, — одну в качестве хилого занудливого школяра, а другую — блестящего и остроумного покорителя женских сердец.
— Меня бы это не удивило, — пробормотал Джон. — Старина Эйвери всегда казался мне настоящим хамелеоном в человеческом обличье. — Лицо американца поблескивало в свете бивачного костра от выступивших на нем капель пота. — Это проклятое путешествие, похоже, не принесло ему ни малейшего вреда. Мне бы не хотелось напоминать об этом вам обоим, но именно я призван быть энергичным толстокожим руководителем этой экспедиции. Эйвери отведена в ней роль чахоточного, хотя и не лишенного остроумия хроникера.
Эйвери в ответ смущенно пожал плечами. Без сомнения, в словах его друга содержался сладковато-горький привкус правды. Прежде он даже представить себе не мог, что ему придется вести жизнь, полную опасностей. И уж вовсе он не предполагал, что будет чувствовать себя в такой обстановке как рыба в воде.
— Я уверен, что все наладится, как только ты встанешь на ноги, Джон. — Смущенный оборотом, который принял их разговор, Эйвери решил сменить тему. — И как только, черт побери, ей удалось переправить его сюда?
— У женщин есть свои способы, — загадочно произнес Карл.
С помощью ножа он соскреб остатки мяса из консервной банки в почерневший котелок, после чего облизал лезвие языком.
— Неужели там, откуда ты приехал, тебя не учили самым простым правилам поведения за столом? — спросил Джон, не скрывая недовольства.
Единственным ответом Карла было щелканье крышкой карманных часов, которую он то открывал, то закрывал. Как он сам однажды признался Эйвери, этот звук напоминал ему о том, что ни один человек на свете не может утверждать с уверенностью, что принесет ему следующий час, не говоря уже о завтрашнем дне. И еще о том, что его имя, семья, дом, имущество — словом, все, чем он дорожил, может кануть в небытие за считанные мгновения. Так случилось и с Карлом: Гражданская война привела к разорению его родного графства и гибели всего его аристократического рода.
Пока Эйвери размышлял об этом, Карл сказал не поднимая глаз:
— Почему бы тебе не прочесть нам это проклятое письмо?
Эйвери вскрыл сверток, сунул руку в образовавшееся отверстие и, перевернув его, вытряхнул оттуда какие-то бумаги. Восемнадцать десятифунтовых банкнот упали на раскисшую от дождей почву.
— Это еще что такое, черт побери?
— Может быть, письмо все объяснит, — предположил Джон.
— Ты прав, — отозвался Эйвери и принялся читать вслух:
— «Мистер Торн, меня заверили в том, что все путешественники, следующие через Конго, рано или поздно останавливаются в месте под названием Стенливилль, так что это письмо непременно застанет вас там. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности и сообщите, куда именно я должна буду отправлять свою корреспонденцию в будущем? Вы, конечно, едва ли отдаете себе отчет в том, что если я не смогу обеспечить вам достойное содержание, то тем самым нарушу условия завещания вашего дяди и, следовательно, поставлю под угрозу собственные виды на наследство».
И как только эта девчонка посмела усомниться в моей порядочности?! — подумал Эйвери, не веря собственным глазам. Да она просто смеется над ним! Неужели она и впрямь думала, что сможет взять верх в этом абсурдном состязании, в которое вовлек ее — вернее, их обоих — покойный Горацио?
— «В действительности, — продолжал читать он, — мне хочется думать, что ваше продолжительное отсутствие является следствием простого совпадения, а не намеренного стремления оказаться вне пределов досягаемости для меня».
— Что за вульгарная, подозрительная… особа! — не сдержавшись, выпалил Эйвери. — Нет, вы только послушайте, что она пишет: «Тем не менее, когда имеешь дело с мужчинами, никакие предосторожности не покажутся излишними»! Мужчинами? — Его брови поползли вверх. — Прежде всего я аристократ! Впрочем, осмелюсь заметить, что, судя по всему, мисс Вид так редко приходилось сталкиваться с настоящими аристократами, что вряд ли она способна узнать кого-либо из них при встрече. Карл изумленно уставился на него.
— Какое богатое воображение, — пробормотал он.
— Я даже не стану допытываться, на что ты намекаешь.
— Тем лучше, — отозвался Карл. — Так что там с этим письмом? — Он замер в выжидательной позе.
— «Я непременно найду способ передать вам в руки ваше содержание, — продолжал читать Эйвери. — Теперь к делу. Я просмотрела счета, которые вы оставили неоплаченными после вашего внезапного бегства из Лондона…» Бегства из Лондона! Эта маленькая нахалка пытается представить дело так, будто я предпочел скрыться самым недостойным образом!
Из горла Джона вырвался хриплый смешок.
— Клянусь, еще никогда в жизни мне не было так весело. Наконец-то ты встретил женщину, которая не уступит тебе в убийственном сарказме.
Эйвери предпочел оставить его слова без ответа. Кроме того, этот человек еще не оправился после болезни. Он перевернул листок.
"Я просмотрела те счета, которые вы оставили неоплаченными после вашего внезапного бегства из Лондона, и оплатила их. Без сомнения, только из-за моего плебейского происхождения я едва не лишилась чувств, когда мне на глаза попался один счет на сумму в пятьдесят фунтов за камзол для охоты! Умоляю вас, сэр, удовлетворите мое любопытство! Неужели нельзя охотиться в обычном камзоле? Или вы полагаете, что лиса станет возражать?— Что за чудесная женщина! — воскликнул Карл. — Клянусь, сразу по возвращении в Англию сделаю ей предложение.
Думаю, нет нужды говорить о том, что впредь я не намерена оплачивать подобные счета. Я решила выделять на ваше содержание по сто восемьдесят фунтов каждые три месяца.
Если вы сочтете, что их недостаточно, советую вам умерить ваши запросы.
Искренне ваша, Лилиан Бид.
P.S. Вас ждут в Милл-Хаусе на Рождество. Ваше путешествие по Африке поразило воображение вашего кузена Бернарда".
Эйвери, приподняв бровь, посмотрел на друга.
— Чепуха. Она не в твоем вкусе.
— Почему ты так решил? — осведомился Карл насмешливо.
— Да потому, что ты, Карл, как и любой мужчина, знающий в этом толк, прежде всего ищешь в спутнице жизни мягкость и женственность, а в ней нет ни того ни другого. Я видел ее изображение в одном из дешевых листков, которые печатают радикалы. В лучшем случае она тощий как жердь, со впалыми щеками ведьменыш.
— Ведьменыш? — Джон с недоумением приподнял голову.
— Ведьменыш. Имя существительное. Ведьма, которая еще не успела достичь зрелости. Переходная ступень к настоящей британской старой ведьме, — произнес Эйвери лекторским тоном.
— Но ведь газеты могли умышленно представить ее в неприглядном свете, — возразил Джон.
Эйвери окинул взглядом улыбающиеся лица друзей и мысленно поблагодарил Лили Бид.
— Джон, старина, любая мало-мальски красивая женщина может добиться всего, чего хочет, обладая достаточно приятным лицом, случайным оттенком радужной оболочки глаз и густыми мягкими волосами. А если она к тому же еще и умна, то ей достаточно в придачу к тому, чем уже наградила ее природа, заставить свои губки чаще улыбаться, и тогда она может быть уверена, что всю жизнь ее будут холить, нежить и всячески ублажать.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Карл.
— Только то, — ответил Эйвери, — что если мисс Бид, как о том можно судить из ее писем действительно умная женщина, хотя и несколько докучливая, то, обладай она хотя бы малой долей миловидности, давно бы уже вышла замуж.
Джона его слова не убедили.
— А тебе не приходило в голову, что автор иллюстрации намеренно изобразил ее уродливой, поскольку не разделял ее политических убеждений?
— Вот именно. Ее политических убеждений. Что только лишний раз подтверждает правоту моей теории насчет ее внешности. Посудите сами, джентльмены. — Эйвери снисходительно улыбнулся в ответ на непонятливость своих друзей. — Вам когда-нибудь приходилось встречать хоть одну миловидную суфражистку?
Девон, Англия Август 1888 года
— Алле гоп! — Лили подпрыгнула, обхватила руками колени и с сильным плеском, который почему-то принес ей столь же сильное удовлетворение, вошла в воду в самой середине пруда у мельницы. Затем она вынырнула и, смеясь, энергично встряхнула головой, разбрасывая вокруг себя мелкие брызги, окружившие сверкающим ореолом ее мокрые кудри, прежде чем упасть в покрытую рябью воду. Бернард, стоя на берегу, смотрел на нее как зачарованный.— Ну а теперь твоя очередь, приятель! — крикнула мальчику Лили, жестом приглашая его следовать за ней.
— Может, мне лучше подождать, пока я не научусь хорошо плавать? — нерешительно отозвался Бернард. Лили зажала пальцами ноздри.
— Ты уже отлично плаваешь.
Желтоватое, болезненное лицо мальчика покрылось румянцем удовольствия, и Лили мысленно возблагодарила судьбу за озарение, заставившее ее ускользнуть на время от чересчур бдительного ока Эвелин, чтобы дать Бернарду несколько уроков плавания. Судя по всему, то обстоятельство, что она была единственным ребенком в семье двух вольнодумцев, имело свои преимущества, подумала девушка, перевернувшись на спину, в то время как Бернард осторожно спускался вниз по откосу. Спустя мгновение она услышала, как он вошел в воду. Бульканье, тихий возглас… Она с замиранием сердца ждала, пока наконец не услышала его дыхание — ровное, без малейших следов одышки, которая так часто его мучила.
— Вы действительно думаете, что я неплохо плаваю? — робко осведомился мальчик, изо всех сил шлепая руками по воде.
— Превосходно, — заверила его Лили, снова перевернувшись в воде и отталкиваясь ногами от дна, так что ее подбородок то появлялся над поверхностью, то снова скрывался под водой. — Я сомневаюсь в том, что кто-нибудь из твоих одноклассников умеет плавать хотя бы наполовину так же хорошо. Если только умеет вообще, — добавила она не без ехидной усмешки. — Считается, что это не самое подходящее занятие для аристократов.
— Ну, положим, мне оно нравится, — заявил Бернард. — А ведь я аристократ. Разве не так?