Бруно Энтони. Плохая кровь

   – Мне недавно звонили из конторы. Вроде кто-то настучал на нашего парня.
   – Не поняла.
   – Настучал. Это значит – донес, написал анонимку. Письмо без подписи со всеми подробностями, касающимися нашего красавчика. Может, вранье, а может, и правда. Не знаю еще. – Тоцци взглянул на часы. – Я сказал, что утром зайду посмотреть. – Он еще раз посмотрел на часы. Как поздно уже.
   – А... ну хорошо, тогда ты иди, ладно? – Она сняла руку с его колена.
   – Да, пожалуй, пойду.
   Но ей явно не хотелось, чтобы ее оставляли одну. Да и ему не хотелось оставлять ее.
   Он кивнул. Она кивнула тоже. Он снова посмотрел на часы.
   – А, ладно, пожалуй, не стоит так спешить. Время еще есть. Роксана повернулась, и Тоцци увидел ее профиль в солнечном свете.
   – Пожалуйста, не подумай, что я бесчувственная, что мне ни до чего дела нет, но я... я... – Она опять повернулась к нему лицом, наклонила голову набок, обняла за шею и медленно прижалась губами к его губам.
   Он ощутил вкус ее губ, провел ладонью по ребрам, почувствовал ее язычок у себя во рту. Когда он нащупал щербинку между зубами, член его начал пульсировать.
   Она потянула его за галстук и начала расстегивать рубашку. Он залез ей под свитер и отцепил крючок бюстгальтера, взял в ладонь одну ее грудь и обвел сосок большим пальцем.
   – О, Майк, извини, но я больше не могу ждать, – шепнула она ему в самое ухо.
   – Представляю себе.
   Она сняла через голову сиреневый свитер, и взметнувшиеся волосы засверкали на солнце. Тоцци занялся поясом на ее джинсах. Она расстегнула его ремень и, пытаясь расстегнуть одной рукой пуговицы на брюках, другой ласкала его через ткань.
   Он уперся плечом в диванные подушки, приподнимаясь, чтобы она могла снять с него брюки. Ему все не верилось, что они и в самом деле приступили к этому. На какое-то мгновение он засомневался, хочется ли ему, чтобы это случилось. Может быть, не теперь. Не теперь, когда у него голова занята другим. Она положила голову ему на грудь, и тут у него все затвердело окончательно. Правда, это она начала... Нет, им все-таки не следует ждать. Он сам расстегнул себе брюки.
   Потом сбросил их совсем, положил руку ей на ягодицы, провел пальцами по шву трусиков, нажимая там, где ее мягкая ляжка встречалась с промежностью. Она облизала кончики пальцев и взялась большим и указательным пальцами за конец его члена. Он слегка поглаживал ее средним пальцем, вперед-назад, вперед-назад, медленно и упорно. Она развернулась, чтобы было удобнее, и он почувствовал влагу. Она застонала. Он закрыл глаза и позволил голове кружиться.
   – О Майк...
   – Рокс...
   Тут зазвенел звонок. Как гулко заливался он в пустых комнатах.
   Тоцци вскочил. Сердце у него бешено колотилось. Лицо было мокрым от пота. Он закрыл глаза и снова увидел те лица в полумраке. Да, это было бы нехорошо.
   Роксана сверкнула глазами на селектор.
   – Ясно, это кровать.
   Тоцци взглянул на часы.
   – Послушай, Роксана, ты подумаешь, что я спятил, но как насчет того, чтобы продолжить позже? Когда в голове у меня немного прояснится.
   Звонок зазвенел снова.
   – Ну да... конечно. На тебя свалилось столько всего. Я понимаю. – Она казалась разочарованной.
   Тоцци чувствовал себя ужасно. Вряд ли она понимает. Не может быть такого.
   Она поднялась и склонилась к селектору. На ней были одни трусики – голубые, трикотажные, с утятами, марширующими поперек задницы.
   – Да? – сказала она в селектор.
   – Сюда вносить кровать для Тоцци?
   – Да, сюда. – Она нажала на кнопку, раскрывающую дверь парадного, и метнулась к кушетке, чтобы поскорей одеться. Тоцци, сидя на краю, уже надевал штаны. Член у него болел. Он чувствовал себя как мячик, который медленно сдувают. И знал, что такое подавленное состояние останется на весь день.
   Надевая свитер, она прижалась к нему сбоку и прошептала на ушко:
   – Приходи, как только освободишься. Я тем временем застелю кровать.
   В дверь постучали.
   – Сюда, сюда, – закричал Тоцци. Он быстро поцеловал Роксану и стал засовывать рубашку в брюки. – Держи нос по ветру, – пробормотал он еле слышно. Она застегнула «молнию» на джинсах. Интересно, все ли она поняла.

Глава 23

   Гиббонс расцепил липучки на своем воротничке из поролона и немного ослабил его. Весь день он бродил из угла в угол, но так и не смог успокоиться. Драматическое откровение Тоцци тоже никак не способствовало улучшению его самочувствия. Он снова поправил липучки, но воротник сидел как-то не так. Чертов Тоцци. Не может оставить в покое больного человека.
   – Ты что, Тоцци, нарываешься на неприятности? Когда, к чертовой бабушке, ты наконец поумнеешь? Почему ты не доложил Иверсу? – Гиббонс воззрился на Тоцци со своего места, но проклятый воротничок мешал задрать голову. Он поднялся с кресла, чтобы посмотреть напарнику в глаза, но тут Тоцци решил присесть на край кровати. Одна морока с этим парнем.
   – Послушай, ты ведь знаешь Иверса. Он всех на ноги поднимет и освободит тех ребят с птицефабрики, только чтобы увидеть свою рожу в шестичасовых новостях. А если это случится, о том, чтобы найти остальных, мы можем забыть. Д'Урсо и его дружки, якудза быстренько перебросят ребят, и они исчезнут с лица земли. Мы их никогда не найдем.
   – Я все-таки никак не могу поверить в этих якудза. Очень уж похоже на твои обычные байки. – Гиббонс прислонился к стене. Шея ужасно болела. А этих чертовых болеутоляющих он на дух не переносил. Эта мерзость туманит рассудок.
   Тоцци вертел головой, раскачиваясь на постели. Он нервничал. А когда он нервничал, то всегда делал глупости.
   – Ты знаешь парня по имени Боб Чен? – спросил он. – Это специальный агент из отдела в Гонолулу.
   – Кажется, слышал о нем. – Гиббонс твердо решил, что на этот раз Тоцци не удастся улестить его и подбить на какой-нибудь безумный план. Нет уж, довольно. С сегодняшнего дня он действует только по правилам.
   – Я ему сегодня звонил. Он у нас в Бюро неофициальный эксперт по якудза. Он мне сказал, что их полно на Гавайях и в Калифорнии. И есть веские основания предполагать, что они начинают укрепляться на Восточном побережье.
   – Здесь сильная конкуренция. Зачем им внедряться на уже насыщенный рынок?
   – Зачем, Гиб, все перебираются сюда? Ради денег. Лос-Анджелес, конечно, место богатое, но настоящие деньги делаются в Нью-Йорке.
   – Но ведь и Токио город не бедный. – Гиббонс перенес вес тела на другую ногу, но и это не помогало. Словно кто-то вонзал ему в шею и плечи, двухдюймовые острые когти...
   – В Японии конкуренция слишком сильная. Если говорить о живой силе, то мафия – просто клуб Микки Мауса по сравнению с якудза. У них больше десятка крупных семейств. Шестьдесят тысяч полноправных членов, сорок с чем-то тысяч сочувствующих. Самое большое семейство – больше, чем вся американская мафия, вместе взятая. А в Японии населения вполовину меньше, чем у нас. Чтобы выжить, эти ребята должны захватывать новые территории.
   Тоцци умел приплести факты и цифры, когда хотел чего-нибудь добиться. Но на этот раз прием не сработал.
   – Иверс на это не купится. Он скажет, что птицефабрика – частный случай. Якудза, рабство – это для него слишком отвлеченные понятия. – Гиббонс попытался немного задрать голову, чтобы облегчить боль. Кажется, это помогало.
   – Да, Гиб, но если хорошенько подумать, то рабство для этого региона естественно. Якудза долгое время занимались работорговлей. На Востоке это дело обычное. Но Америка для такого товара совершенно девственный рынок. Логично, что они решили начать сбывать его здесь. Даже Иверс это сможет понять.
   – Не надейся. Даже если бы и я считал, что эту операцию проворачивают якудза совместно с мафией, то все равно не смог бы его убедить. – Он скосил глаза на напарника. – А тебя он и слушать не пожелает. Просто пойди подай рапорт, и пусть он устроит рейд на птицефабрику. Может, кто-нибудь из тех ребят поможет нам найти остальных рабов.
   – Да нет, они ничего не знают. – Тоцци явно начинал злиться. – Мы пока не можем рассказать Иверсу.
   – А когда сможем? Скажи мне. Когда? – завопил Гиббонс. Черт возьми, как больно. Может, выпить все же полтаблетки?
   – Когда узнаем больше о работорговле, вот когда. Каковы ее масштабы, кто такой этот парень Нагаи, кто покупает рабов...
   – И как же, к черту, мы станем все это расследовать? Ведь Иверс будет интересоваться, чем, к дьяволу, мы с тобой заняты.
   – Я беру на себя всю беготню. А ты будешь держать связь с Иверсом.
   Гиббонс заскрипел зубами. Боже Всевышний. Из-за этого Тоцци когти проникают еще глубже. Гиббонс старался не корчиться от боли. Не хотелось, чтобы Тоцци видел, как ему на самом деле больно.
   – Ведь и в прошлый раз у тебя были неприятности именно на этой почве, сопляк ты паршивый. Ты решил, что тебе видней, чем всему Бюро, и сделался перебежчиком. И так же точно ты уговаривал меня помочь тебе в прошлый раз. Помнишь?
   Тоцци поднял на Гиббонса гордый взгляд.
   – В уроках истории. Гиб, я не нуждаюсь. Все, о чем я прошу, это придержать информацию на короткое время, пока мы не найдем конкретных улик, от которых Иверс отмахнуться не сможет. Чтобы он понял: это действительно большая операция и ее нельзя прикрывать одним-единственным рейдом.
   Гиббонс закрыл глаза и немного повернул голову. Болело чертовски.
   – Ну ладно, ладно. Мы ее немного придержим, но, если ты ничего не найдешь к середине недели, пойдем к Иверсу. Договорились? – Кажется, он опять совершает ошибку.
   – С тобой все нормально? Ты неважно выглядишь.
   Чтоб ты сдох.
   – Со мной все прекрасно. Все в норме. – Он вновь опустился в кресло, стоявшее у постели, и оперся головой о высокую спинку. Боль от этого утихла, перешла в тупую ломоту. Глаза у Тоцци повлажнели, лицо вытянулось, во взгляде забота – вот так же выглядит и Лоррейн последнее время. Почему, черт бы их побрал, они не могут взять себя в руки? Не калека, же он, прости Господи.
   – Я говорил тебе про письмо? – спросил Тоцци.
   – Какое письмо?
   – Какой-то стукач послал письмо в оперативный отдел, анонимное, разумеется. Он вроде все знает о тех двух ребятах в «фольксвагене». По письму выходит, что сделал это японец по имени Годзо Масиро. Там приводится и полное его описание, и на какой машине он ездит, и в каких бывает местах. Иверс отрядил Макфеддёна и Бреннера на его поиски. Этот Масиро – тот самый тип, о котором мне рассказывал ночью раб на птицефабрике, тот самый, которого они все так боятся. Раб еще сказал, что это тот самый тип, который избил тебя.
   Годзо Масиро. Имечко заправского костолома. Проклятый сукин сын.
   – По картотеке проверяли?
   – Да. У нас на него ничего нет, так Иверс послал запрос в Японское национальное полицейское управление. И сразу сказал, чтобы я на многое не рассчитывал – японцы не слишком-то щедро делятся информацией, – но на этот раз телекс попал в десятку. Оказалось, что Масиро у них в самом черном списке вот уже восемь лет.
   – Да ну? А что за ним? – Гиббонс начинал ощущать сладость мести. Никто еще не задавал ему такую взбучку.
   – В рапорте говорилось, что Масиро был служащим среднего управленческого звена в «Тойоте», холост, хороший работник, но звезд с неба не хватал. В октябре восемьдесят первого его обошли по службе. На другой день он заявился на работу с самурайским мечом и впал в раж. Убил босса и начальника отдела кадров, ранил еще восьмерых. Одной даме отхватил руку выше локтя. Последний раз его видели, когда он убегал в леса, которые тянутся за офисами «Тойоты» в Нагое. Когда полиция начала расследование, обнаружилось, что он провел несколько лет в... – Тоцци полез в карман пиджака и вытащил оттуда маленький зеленый блокнотик, – Тэнсин Сёдэн Катори Синто Рю. Тебе ясно?
   Гиббонс пожал плечами и тут же пожалел об этом. Чертовы когти вонзились опять. Японский ублюдок.
   – Это школа под Токио, где до сих пор преподают древние боевые искусства самураев, включая классические приемы владения мечом. Школа существует с пятнадцатого столетия.
   – И они там тренируют убийц?
   – Нет, теперь там все больше духовное, что-то вроде священнодействия. Но Масиро, кажется, никто этого не объяснял.
   – Вот так-так! Значит, меня побил тренированный самурай. Все лучше, чем натерпеться такого от какого-нибудь паршивого панка. – Гиббонс вообразил себе, как он приставит револьвер к горлу подонка и поглядит, что тот станет тогда делать.
   – Это, впрочем, еще не все. Масиро изучал и другие боевые искусства, включая шурите, которое, как я выяснил, круче самых крутых школ каратэ. Когда он сошел с панталыку, у него уже был черный пояс пятой степени.
   – О, мне уже лучше. – Ублюдок!
   – Интересно, что, когда Масиро исчез, у него еще не было связей с якудза. В японской полиции полагают, что его приняли в банду, пока он был в бегах, и все это время помогали ему скрываться.
   – Звучит как оправдание того, что его до сих пор не поймали. – Я поймаю его.
   – Ну, они утверждают, что любой главарь рад был бы иметь Масиро среди своих людей. Представь, что здешний вожак мафии вербует Гиганта Андре в свою команду.
   – Кого-кого?
   – Никого.
   Гиббонс чуть было опять не пожал плечами, но вовремя одумался.
   – Хотелось бы как-нибудь без ведома Иверса послать телекс в японскую полицию и запросить о Фугукай и о том парне, Нагаи. – Тоцци почесал шею под подбородком, и у Гиббонса тут же кольнуло в том же самом месте. Черт бы его побрал.
   Гиббонс помотал головой, но и это тоже было больно.
   – Даже и не пытайся. Все международные расследования проходят через начальников подразделений. Тебе не везет. Разве что ты готов рассказать Иверсу, как ползал на клумбах Д'Урсо и вламывался в трейлер.
   – Гм. Так я и знал. Вот черт. – Он все чесал и чесал шею, чертов ублюдок.
   Наконец Тоцци угомонился. Он соображал, как бы это обойти систему и послать телекс в Японию без ведома Бюро. Упрямый сукин сын. Гиббонс все думал о Масиро, восстанавливая в памяти сцену на птицефабрике. Он снова и снова мысленно прокручивал случившееся, пытаясь представить себе, что можно было бы сделать иначе. Убить сукина сына, вот что нужно было сделать. Пустить ему в лоб чертову пулю. Чтобы его мозги разлетелись по проклятой...
   Тут Гиббонс взял себя в руки. Вендетта, месть – это значит встать с ними на одну доску. Он сам стал думать, как Тоцци, Господи ты Боже мой. Он вздохнул и опустил глаза на свой чемодан, что стоял на полу. Куда запропастился проклятый доктор? Пора выбираться отсюда.
   – Мистер Гиббонс, как вы себя чувствуете?
   Гиббонс слишком хорошо знал это грудное контральто. Он скосил глаза к двери. Вот и она. Цветик в две тонны весом.
   – Как мешок с дерьмом, Фэй. А вы как?
   У Фэй были длинные белокурые волосы, как у Алисы в Стране чудес, и груди, как тугие мячи. Она была первой, кого он увидел, выйдя из комы, и первой мыслью его было: из чего шьют халаты медсестер, если они могут выдержать такой напор, нигде не треснув? Она вплыла в палату, застыла на месте, уперлась кулаками в бока и воззрилась на Тоцци, сидящего на кровати.
   – Вы пациент, сэр?
   – Нет.
   – Тогда, пожалуйста, встаньте с постели.
   – Но ведь ее уже убрали, – заметил Тоцци.
   – Таковы больничные правила, сэр. Только пациенты имеют право находиться на постели. Наше страхование не распространяется на посетителей, если они ненароком свалятся с койки. Пожалуйста, пересядьте на стул. – Когда Тоцци поднялся, она повернулась к нему спиной и завлекаюше улыбнулась Гиббонсу накрашенным ртом. Пятьдесят медсестер работают на этом этаже, некоторые из них – просто обалденные. Гиббонс никак не мог взять в толк, почему именно страшилища привязываются к нему.
   – Мистер Гиббонс, вы принимали таблетки после обеда?
   – Принимал. – Пришлось три раза дернуть за ручку, спуская чертовы пилюли в унитаз.
   – Хорошо. Вот это возьмете с собой. – Она протянула ему коричневую пластмассовую бутылочку. Дурь болеутоляющая.
   – А где доктор? Я думал, что он придет меня проводить.
   – Доктора Липскомба вызвали к больному, но вы не волнуйтесь. Он уже оформил все бумаги на выписку. – Широкая улыбка на ярко-красных губах витала над ним, как птеродактиль, расправивший крылья.
   Он улыбнулся в ответ, показав все зубы.
   – Вы можете принимать болеутоляющее всякий раз, когда почувствуете себя неважно, однако старайтесь не принимать больше четырех таблеток в день и с интервалом не менее четырех часов. Хорошо?
   – Да.
   – И еще: вам нельзя водить машину, пока вы принимаете это лекарство. Или работать с тяжелыми механизмами:
   – Да. – Револьвер весит всего два фунта.
   – Теперь давайте-ка поглядим. – Она пролистнула страницы своего блокнота. – Вся информация по вашей страховке у Биллинга. Хорошо. Так что вы должны расписаться здесь... и здесь, и теперь все в порядке.
   Гиббонс принял шариковую ручку из ее толстых, с ярко-красными ногтями пальцев, нацарапал свою фамилию рядом с двумя птичками и вернул блокнот.
   – Хорошо. Теперь я должна сказать вам следующее: вы должны отдыхать. Лежите как можно больше, не волнуйтесь и надевайте этот воротник всякий раз, когда встаете или садитесь. Лучше всего вам оставаться в постели, удобно опираясь на подушки. Старайтесь по возможности щадить вашу бедную шею. Мы бы не хотели, чтобы вы опять попали сюда. – Она расплывалась, как подтаявшее мороженое. – Сейчас придет санитар и проводит вас. А теперь прощайте. – Она повертела пальцами, как Оливер Харди, и выплыла из палаты.
   – Санитар? Это еще зачем?
   – Чтобы свезти тебя с лестницы на кресле-каталке, – сказал Тоцци. – Это входит в страхование. Так они страхуются. Чтобы ты не упал и не сломал себе шею, пока находишься в здании.
   – К черту. Ну-ка поднимайся, пошли. – Гиббонс начал выбираться из кресла.
   – Ну, и... куда же мы пойдем? – Тоцци вроде бы и не собирался никуда идти.
   – Домой. Куда же еще мне идти, к чертям собачьим?
   – А... – Тоцци закивал неизвестно чему. – Ладно, я просто подумал...
   – Что ты подумал?
   – Ну, вчера вечером я говорил с Лоррейн, и она вроде бы надеялась, что ты поживешь у нее пару дней. Поправишься как следует. Я тебя могу подбросить. Время у меня есть.
   – Поправиться, а? Так она сказала? Уйти в отставку – вот что она имела в виду.
   – Нет, она не...
   – Знаешь, вы достали меня, и ты и она. Сотрясение мозга и пара синяков на шее – и вот тебя уже списывают в расход. Всякий раз, как она приходит сюда, у нее такое лицо, такое... «ах-ты-мой-бедненький-старенький-песик». И все время намекает, что неплохо бы мне окончательно уйти в отставку. Теперь еще тебя перетянула на свою сторону. Знаешь, если ты тоже думаешь, что со мной все, черт с тобой, Тоцци.
   – Эй, послушай, я же ни слова не сказал об отставке. Но я думаю, что ты для разнообразия должен прислушаться к Лоррейн. Она любит тебя, кретин. Беспокоится о тебе. Ну проведи ты с ней выходные. Доставь ей радость.
   – С этой своей дерьмовой заботой она превращается в старую халду. Но если она думает, что может и из меня сделать старого хрыча, то пусть лучше подумает еще раз.
   – Ну хорошо, ладно, она тебе плешь проела, но ведь она вся извелась из-за тебя. Она ведь знает, какой ты непрошибаемый. Знает, что не станешь себя щадить. Она просто хочет, чтобы ты поправился, вот и все.
   – Я уже поправился, со мной все в порядке, и я выхожу на работу. С завтрашнего дня.
   – Не дури. Отдохни несколько дней.
   – Обсуждение закончено. Я не желаю больше об этом говорить. Дело закрыто. – Гиббонс нагнулся за чемоданом и снова почувствовал когти.
   – Поставь на место. Я отнесу.
   – Я сам.
   – Мадонна, вот упрямая голова!
   – Не надо драм, а? Пошли.
   – Погоди минуту. Завтра суббота. Как это ты пойдешь на работу?
   – Я же не идиот, Тоцци. Я знаю, что не смогу работать на всю катушку. Не надо торопить события.
   – Так что же ты собираешься делать?
   Гиббонс тяжело вздохнул.
   – Собираюсь засесть в машине с биноклем и понаблюдать за домом Д'Урсо, вот что я собираюсь делать. Я надену воротничок, захвачу подушки – будет не хуже, чем дома на диване. Судя по тому, что ты мне рассказал, дело не терпит отлагательства, и кто-то должен хотя бы попытаться установить наблюдение за домом парня, у которого шестьдесят рабов заперто на фабрике. Ты не согласен?
   – На все сто процентов. Думаю, мы должны установить слежку за домом Д'Урсо.
   – Не мы, Тоцци. Я.
   – Заезжай за мной в восемь. Я кофе куплю.
   – Если ты хочешь найти что-нибудь для Иверса к следующей неделе, тебе лучше приподнять зад и хорошенько побегать. Я обойдусь и без твоей компании.
   Тоцци ухмыльнулся.
   – С чего же начинать беготню, как не с дома Д'Урсо? Посигналь, когда приедешь. Я сразу спущусь.
   Гиббонс терпеть не мог, когда Тоцци сохранял невозмутимость. На самом деле не так-то уж и плохо завтра посидеть вдвоём, к тому же вряд ли он сможет целый день водить машину. Пусть Тоцци приходит. Если только будет молчать о Лоррейн.
   – Я и еды какой-нибудь куплю, – добавил Тоцци. – Ты любишь медовые булочки, да?
   Гиббонс отрешенно вздохнул.
   – От тебя, Тоцци, у меня просто дырка в голове. Будь готов к семи. И я терпеть не могу медовых булочек. Купи рогаликов с корицей.
   – Ладно.
   – И помни, о чем мы договорились. Если к среде ты не раскапываешь ничего нового о работорговле, мы сообщаем Иверсу все так, как есть.
   Тоцци прикрыл глаза и кивнул.
   И тут низенький молодой человек в круглых очках в металлической оправе ворвался в палату, толкая перед собой каталку.
   – Ну вот, мистер Гиббонс. Пора ехать. Прыгайте в седло.
   Гиббонс развернулся и зашагал прочь на негнущихся ногах. Он поглядел сверху вниз на санитара, так что воротник врезался в челюсть.
   – Убирайтесь с глаз моих, пока я не выкинул вас и вашу каталку в окно.
   Санитар застыл с открытым ртом. Очки его сверкали. Гиббонс обошел его. Тоцци следовал за ним, прыская в кулак.
   – Но, мистер Гиббонс... – слабо возразил санитар.
   Гиббонс все шел себе и шел, волоча чемодан по полу.
   – Не переживай, парень. Со мной ничего не случится. А тебе, черт возьми, желаю всего наилучшего.

Глава 24

   Тоцци перетащил телефон на другой конец кровати и сел, прислонившись к стене.
   – Лоррейн, послушай меня. – Он приложил трубку к другому уху. – Я же тебе говорил. Я пытался его убедить, но он и слушать не захотел. – Тоцци взглянул на часы. Они уже двадцать минут разговаривают.
   – Но ты же обещал, Майкл. Ты сказал, что привезешь его ко мне.
   – Говорю тебе, я пытался. Но ты должна понимать, что сейчас он слишком болезненно все воспринимает. Он не хочет, чтобы с ним обращались, как с инвалидом, и, честно говоря, я его за это не осуждаю.
   – Я не собираюсь с ним обращаться, как с инвалидом. Я просто хочу, чтобы он отдохнул, будь оно все неладно. Он не должен работать – это и врач говорит.
   – Да-да, я все это знаю, но Гиб всю свою жизнь был специальным агентом. Он никогда не сидел в конторе. Он всегда работал на улице, вел оперативные расследования – это он умеет, это он и делает. И беспокоится, что больше не сможет этим заниматься.
   – Он так говорит?
   – Нет, но я его знаю. Он так думает. Он не хочет уходить раньше времени.
   – Ну что вы оба за люди такие? Вы два сапога пара. Упрямые, гордые – и все для чего? Для вящей славы ФБР?
   – Да нет же, нет, ты не понимаешь. – Тоцци отвел трубку от уха. Ухо вспотело. – Он думает, ты хочешь, чтобы он ушел в отставку. Это и мучает его. – Зачем он ей все это говорит? Не он, а Гиббонс должен был провести такую беседу. Гиббонс должен был уже давно ей все это изложить. Где-то Тоцци готов был согласиться с двоюродной сестрой. Так почему же он должен защищать Гиббонса? Черт.
   – Я уже давно перестала надеяться, что он когда-нибудь выйдет в отставку. Я просто хочу, чтобы он поправился до того, как его снова отделают. И что за трагедия, если он немножко посидит дома? Скажи мне правду. Если этот психованный каратист узнает, что Гиббонс разгуливает по улицам, не пожелает ли он закончить начатое?
   – Я же не психиатр. Я, Лоррейн, не умею читать в душах. На какой-то момент на линии воцарилась напряженная тишина. И Тоцци слышал в трубке только свое дыхание.
   – Ответь мне на один вопрос, Майкл. Ты согласен, что ему нужно отдохнуть, что он не должен работать, по крайней мере до тех пор, пока врач не разрешит?
   – Да, я согласен, что ему нужно отдохнуть. – Он не станет, пожалуй, говорить, как долго. Они уже пререкались по поводу того, сколько времени понадобится Гиббонсу на поправку – несколько дней или несколько месяцев.
   – Так если ты согласен, что ему нужно отдохнуть, какого черта ты тащишь его завтра на слежку?
   – Не ори, Лоррейн, я хорошо тебя слышу. – Ну что ты привязалась ко мне? Я просто стараюсь вам обоим угодить.
   – Почему, Майкл? Скажи мне, почему ты тащишь его на работу на следующий день после выписки из больницы?
   Просто невероятно, как она становилась похожа на свою мать, когда начинала беситься. Будто говоришь с тетушкой Филоменой, занудой из зануд.
   – Во-первых, Лоррейн, наблюдение за домом Д'Урсо – его идея, не моя. Это я к нему навязываюсь, чтобы проследить за ним и тебя утешить. Ясно? – Будто мне больше делать нечего.
   – Так знай: это нисколечко меня не утешает.
   – Послушай меня. Мы будем просто сидеть в машине и следить за домом того парня из мафии, только и всего. Гиббонс наденет воротник, захватит таблетки. Устанет – полежит на заднем сиденье. Как дома на диване.
   – Это все фигня, Майкл, и ты это знаешь. Вы поедете куда-нибудь в Ньюарк, в Богом забытый квартал, искать приключений на свою голову.