Бруно Энтони. Психопат

   – Как скажешь, Сол.
   Хитрюга Лу поднялся и направился к двери.
   Сол принялся сравнивать свои большие пальцы.
   – И постарайся узнать, кто исполнитель приговора. Неплохо бы позаботиться о нем на тот случай, если мне не удастся быстро убрать Вакарини. Понимаешь?
   – Понимаю. – Физиономия Лу внезапно посерьезнела. Он стоял, будто громадная игуана с взъерошенной головой. Сол не знал, какой его глаз обращен к нему. – Будь поосторожней, Сол, ладно? Многие ребята полагаются на тебя.
   – Не беспокойся. Со мной ничего не случится.
   Громадная игуана кивнула и вышла. Чарльз провожал ее взглядом, пока она не скрылась, потом распахнул дверь и вошел.
   Сол бросил взгляд на прозрачное с внешней стороны зеркало в другом конце палаты.
   – Там никто не подсматривает, – сказал Чарльз. – Я только что проверял.
   Он придвинул стул и поставил на него ногу. Сол раскачивался взад-вперед, глядя прямо перед собой, на тот случай, если кто-то за ним наблюдает.
   – Ну так что? Рассказывай.
   Он сгорбился, зажмурился, скрипнул зубами и усмехнулся. Ему не терпелось услышать подробности.
   Однако негритос молчал. Сол повернул голову и взглянул на него. Вид у Чарльза был виноватый.
   – Плохо дело, Сол. Мне помешали. Я, кажется, не убил его.
   Внутри у Сола что-то оборвалось. В глазах помутилось. Он надеялся услышать совсем не это.
   – Что значит «кажется»?
   – Вроде бы я один раз попал в него. Точно не знаю, но, по всей видимости, он остался в живых.
   Кулаки Сола сжались. Ему хотелось врезать этому сукину сыну прямо по губам. Зря он согласился доверить Чарльзу такое, дело. Сол вновь оглянулся на зеркало и нагнулся над своими кулаками, торопливо бормоча что-то из предосторожности.
   – Сол, моей вины тут нет. Ты не поверишь, но меня отвлекли. И если я скажу кто, тоже не поверишь.
   Иммордино сверкнул на него взглядом исподлобья.
   – Кончай свои выдумки, Чарльз. Без них тошно.
   – Сол, клянусь Богом, это не выдумка. Девка из той телерекламы, Мисс Накачивайся. Должно быть, она любовница Тоцци. Появилась черт знает откуда со своими телесами, я и отвлекся.
   Костяшки на суставах Сола побелели. Он бросил еще один взгляд на зеркало. Со лба его капал на брюки пот. Руки чесались от желания вышибить дух из этого лживого ублюдка.
   – Правда, Сол. Я уже приготовился кончать его, но тут появилась она, позвала Тоцци, я поднял на нее взгляд, а Тоцци схватил мою руку с пистолетом.
   Грудь Иммордино пронзила боль.
   – Он что, отнял у тебя пистолет?
   – Нет-нет, об этом не волнуйся. Пистолет у меня дома. Он его не получил.
   Сол опустил взгляд к влажным пятнышкам на коленях. Верилось ему в это с трудом. Тоцци оказался завороженным. А кто тогда эта Мисс Накачивайся? Его волшебница-крестная?
   Он вытер лоб рукавом.
   – Это все вранье, Чарльз. Ты даже не пытался. Мисс Накачивайся, так я тебе и поверил. Ее не было там.
   – Клянусь Богом, Сол, была. И если б не она, Тоцци уже был бы покойником.
   Сол скрипнул зубами и нахмурился, грудь его тяжело вздымалась.
   – А Эмерик? Где он?
   – Донни? Тоже дома. Не беспокойся. С ним все в порядке.
   – Кончай успокаивать меня. Ты напортачил. Мне теперь есть о чем беспокоиться.
   – Нет, Сол, нет. Я сам все сделаю. Найду Тоцци и на сей раз прикончу. Даю слово.
   – Эмерик оставил какие-нибудь следы?
   Чарльз потряс головой:
   – Не успел. Все случилось быстро.
   – Черт, – буркнул Иммордино, глядя на свои руки.
   – Послушай, Сол, я понимаю, ты и так расстроен, но у меня есть еще проблема. Знаешь, держать Донни у себя очень трудно. Он бродит по всему дому. Эти пилюли успокаивают его ненадолго.
   – Ну так удвой дозу.
   – Нельзя. А вдруг он умрет?
   – Говори толком, в чем дело?
   – Боюсь, что, пока я здесь, на работе, он может удрать из дома. Будь у меня деньги, я мог бы кого-то нанять, чтобы приходили, давали Донни пилюли и укладывали в постель. Но для этого, Сол, нужна наличность.
   – Чарльз, я тебе сразу сказал – деньги в конце. Когда я выйду отсюда, то расплачусь с тобой.
   Лицо Чарльза окаменело. Он, сощурясь, смотрел на Сола, словно зная, что это ложь.
   – Слушай, Чарльз, выходить отсюда мне нельзя, пока Тоцци жив. Вот так. До тех пор я ничем не могу тебе помочь.
   – Сол, я обещал тебе, что найду его и прикончу. Но деньги мне нужны сейчас.
   Иммордино ощутил острую боль в желудке. Упускать Эмерика нельзя. Черт возьми, от этого маленького психа зависит все. Буквально все. Сол уставился на свои ляжки и покачал головой.
   – Что это значит, Сол? Сол? Ты слушаешь?
   Иммордино пробормотал в каком-то трансе:
   – Ты уже напортачил один раз. Хватит. Больше ничего делать не будешь. Я сделаю все сам.
   – Не говори ерунды. Я больше не смогу вывести тебя отсюда.
   Чарльз сморщил лицо, словно от боли.
   – Один раз ты меня выводил. И выведешь снова.
   – Больше нельзя. С исчезновением Донни здесь все насторожились. Если тебя хватятся, поднимется черт знает что.
   – Слушай! Ты хочешь получить деньги или нет? Хочешь купить хорошие шмотки, «линкольн» и все, о чем мне говорил? Хочешь работать на меня? Тогда выведи отсюда, чтобы я убрал кого нужно. Ты не годишься для таких дел, Чарльз. Уразумей это. А я не могу больше допускать неудач. Тоцци надо убрать срочно.
   Сол подумал о своем приговоре. Здесь он будет легкой мишенью, если Хитрюга Ду прав и нанят никому не известный исполнитель. Надо убрать Тоцци и выходить как можно скорее.
   – Да, но, Сол, ты действительно считаешь...
   – Никаких «да, но», Чарльз. Тот охранник, что все время смотрит внизу видео, и тот, что работает в ночную смену в этой палате, – твои друзья?
   – Да, Бакстер и Рамон.
   – Они самые. Ты говорил, у них есть кой-какие привычки. Значит, им нужны деньги на кокаин, так?
   – Да, но...
   – Я ничего не хочу слушать, Чарльз.
   Сидя на стуле, Сол поставил ноги на сиденье и вытащил из-под майки медальон с изображением святого Антония. Оглянулся на зеркало, потом отвернулся от него и открыл медальон ногтем большого пальца. Прижав подбородок к груди, чтобы лучше видеть, выковырял пальцем из медальона мелко сложенный банкнот. Развернул его и разгладил на ляжке.
   Чарльз вытаращил глаза и по-обезьяньи заулыбался. Сол был уверен, что негритос никогда еще не видел денег с портретом Гровера Кливленда^[1].
   Перегнув тысячедолларовый банкнот пополам, Сол держал его у самой груди.
   – Возьми эти деньги и купи своим друзьям хорошего зелья. Давай понемногу, чтобы были сговорчивыми. Слышишь, Чарльз?
   Негритос закивал, улыбаясь во весь рот. Рука его поползла по колену Сола к деньгам. Пальцы напоминали ножки тарантула.
   – Не волнуйся, Сол. Теперь я все сделаю. Как профессионал. Чтобы не возвращать деньги. Тоцци даже не поймет, отчего умер.
   Тарантул вцепился в угол банкнота, но Сол его не выпустил.
   – Ты не слушаешь меня, Чарльз. Я сказал, что не стану тебе этого поручать. Сделаю все сам.Тоцци очень хитер.
   – Не бери в голову. Предоставь это мне. А сам побудь здесь на случай внезапной проверки или еще чего. Если обнаружат, что ты уходил в ту ночь, когда погиб Тоцци, тебя могут обвинить в убийстве. Не волнуйся и доверь все мне.
   Тарантул потянул деньги к себе.
   Сол глянул в улыбающуюся обезьянью рожу и разжал пальцы.
   Но едва Чарльз завладел деньгами, Сол потянулся к паху негритоса и схватил за самое чувствительное место. Он хотел быть уверенным, что этот человек его слушает.
   – Теперь отвечай, Чарльз, что ты сделаешь с этой тысячей?
   – Не переживай, Сол, – хрипло ответил тот высоким голосом. – Я все...
   Сол сжал пальцы крепче.
   Чарльз зажмурился и застонал.
   – Твои друзья уже выпустили нас с Эмериком. Значит, могут сделать это снова. Ты выведешь меня, когда я сделаю все, что нужно, привезешь обратно, пока никто не хватился. Как в деле с Мистреттой. Идет? Поняли мы друг друга?
   Сол не ослабил хватки. Он чувствовал, как пульс Чарльза бьется под его пальцами. И у Сола сердце билось так же сильно.
   Лицо Чарльза застыло в болезненной гримасе, глаза были крепко зажмурены.
   – Ладно, Сол, ладно. Раз ты так хочешь.
   – Я так хочу.
   Сол разжал пальцы. Он видел, что Чарльз хочет согнуться пополам, но сдерживается. Не желает показывать, как ему больно.
   Опустив взгляд, Сол увидел, что банкнот лежит на полу возле его ступни. Негритос, очевидно, выронил его.
   – Может, поднимешь деньги, Чарльз? Тебе станет полегче.
   Чарльз присел на корточки и застонал.
   Сол, расслабив лицо, снова обернулся к зеркалу. Вытер пот со лба и несколько раз глубоко вздохнул. Проклятый Тоцци. Вряд ли он заговоренный. Если удалось убить дона, то прикончить этого глупого фэбээровца будет нетрудно. Нужен только опытный стрелок.
   Он распрямился и, покачав головой, взглянул на свои кулаки. Будет нетрудно. Опыт у него изрядный.
   Сол сидел, не сводя взгляда с кулаков, и сердцебиение стало потихоньку выравниваться.

Глава 4

   Гиббонс откинулся на спинку синего винилового кресла и принялся разминать суставы пальцев, пока его супруга Лоррейн донимала своего двоюродного брата Тоцци, выговаривая за то, что он, неодетый, скачет по больничной палате на одной ноге. Они подняли жуткий шум, сосед Тоцци по палате, болезненного вида человек, надел халат, шлепанцы и поехал на кресле-каталке в комнату отдыха, чтобы не мешать им. Тоцци пытался собрать свои вещи и одеться, но Лоррейн хотела помочьему, а он не желал помощи. Гиббонс его понимал. Чувство собственного достоинства у женщин проявляется иначе, чем у мужчин. О чем говорят женщины, когда соберутся? О своих ванных, о чувствах, о белье. Мужчины разговаривают о спорте.
   Гиббонс выглянул в окно, на шумный перекресток Гринвич-стрит и Седьмой авеню. Хорошо, что больница Святого Винсента расположена здесь. Перекресток считается одним из самых опасных в городе, люди тут гибнут постоянно. Подумал о человеке, пытавшемся убить Тоцци, и задался вопросом, действительно ли он грабитель. Может, кто-то подослал его совершить убийство. Может, тот, кто его подослал, хочет и смерти Гиббонса. В конце концов, они партнеры. Гиббонс потеребил себя за нос и нахмурился.
   Лоррейн все еще гонялась по всей палате за Тоцци, кудахча, будто квочка. Ее длинные темные волосы спадали на плечи, и всякий раз, когда она проходила мимо окна, солнечный свет выхватывал в их массе серебристые нити. Она так беспокоилась о своем брате, что не потрудилась собрать волосы в узел на затылке. Торопливо натянула блузку и юбку, провела щеткой по волосам и потащила за собой Гиббонса. Выглядела она терпимо. Несколько взбалмошная, но суровая.
   Тоцци оставили в больнице на всю ночь для обследования, хоть он и утверждал, что ранен в ногу легко. Утром его выписывали, и Лоррейн заявила мужу, что они заберут ее брата домой, имея в виду ихдом. Гиббонс терпеть не мог гостей, даже когда хорошо относился к ним, но на этот раз не возражал. Если кто-то пытался убить Тоцци, ему лучше пока не возвращаться в свою холостяцкую квартиру. Однако мысль о пребывании Тоцци у них не радовала Гиббонса. Этот раздражительный сукин сын всех сведет с ума. Он не мог дождаться, когда Лоррейн объявит братцу, что они забирают его к себе. С Тоцци случится припадок.
   Выведенная из себя Лоррейн стояла посреди палаты, уперев руки в бедра.
   – Майкл, перестань наконец скакать на одной ноге и возьми костыли!
   – Ничего, Лоррейн, ничего.
   Тоцци держал костыли одной рукой и прыгал на здоровой ноге, пытаясь собрать свои вещи. Он уже сводил сестру с ума. А что будет, когда он поживет немного в их квартире?
   Гиббонс закрыл глаза и наклонил голову сперва к одному плечу, потом к другому, прислушиваясь, не раздастся ли слева знакомое похрустывание. В том, что Тоцци будет жить у них, имелся один плюс. Лоррейн будет кому еще пилить шею.
   – Майкл! Сядь, пожалуйста, и позволь помочь тебе!
   Гиббонс поморщился. Таким голосом только стекла резать. Тоцци продолжал скакать по палате, как идиот.
   – Ничего, Лоррейн. Я не так уж плох. Управлюсь сам.
   Он подскакал к другому креслу, плюхнулся в него и принялся надевать носки. Левый натянул без помех, но когда взялся за правый, по лицу стало видно, что ему нелегко.
   – Давай я.
   Лоррейн потянулась к носку, но Тоцци его отдернул:
   – Сказал же, что управлюсь сам.
   И заскрипел зубами.
   – Не управишься. Дай его сюда.
   Тоцци помахивал носком над головой, куда сестре было не дотянуться.
   – Он грязный, Лоррейн. В этих носках я был вчера вечером.
   – Дай его сюда и перестань дурить. Я же вижу, что тебе больно сгибать ногу. Давай помогу.
   – Лоррейн, я не беспомощен. Надену сам.
   Она вскипела:
   – Ты не беспомощен, ты безнадежен. Гиббонс, скажи ему, чтобы он вел себя разумно. Может, хоть тебя послушает.
   Тоцци удалось напялить носок на пальцы, однако натягивать его на пятку было очень мучительно. Лицо его покраснело, он закусил губу. Лоррейн тоже кусала губы. Гиббонс не понимал, чего она так горячится. Если человеку хочется изобразить из себя дурака, то и пусть себе. Ему же хуже. Разумеется, Гиббонсу не хотелось, чтобы кто-то надевал ему носки. К черту. Он бы просто сунул босые ноги в туфли, а носки спрятал в карман.
   – Майкл, можно задать тебе вопрос? – В голосе Лоррейн появилась умиротворяющая нотка.
   – Конечно. Спрашивай.
   Гиббонс стал разглядывать свои ногти. Он догадывался, к чему клонится дело.
   – Сегодня утром я разговаривала с твоей матерью. Она хочет знать, бросишь ли ты айкидо.
   Тоцци чуть опустил голову и поглядел на сестру исподлобья, словно гремучая змея, готовая ужалить.
   – Нет, Лоррейн. Айкидо я не брошу. А мать пусть не вмешивается...
   – Майкл, но ведь она беспокоится о тебе. Не хочет, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость и остался калекой.
   Тоцци указал на бедро:
   – Лоррейн, это случилось не на тренировке. В меня на улице стрелял грабитель.
   – Но ведь айкидо не помогло тебе справиться с ним, не так ли?
   Гиббонс наморщил лоб, стараясь не расхохотаться. Она не знает жалости. Однако в чем-то его жена права.
   Тоцци побагровел от гнева, но, как ни странно, промолчал. Очевидно, последовал первой заповеди боевых искусств: избегай схваток. Или же не нашел, что ответить.
   Затем Тоцци пустил в ход разумную тактику. Не отвечая на заданный Лоррейн вопрос, он стал отвечать на тот, который хотел бы услышать:
   – Сколько раз я тебе говорил, Лоррейн, это рана в мякоть. Пуля прошла навылет, не задев кости. Я снова буду на ногах недели через полторы, а то и раньше.
   Лоррейн придала лицу скорбное выражение: одно из фирменных итальянских блюд, предназначенных для лежащих в больницах. А болезнь – итальянский деликатес. Собственно говоря, сообщения о больных и умирающих были у старших членов клана Тоцци ежедневной сводкой новостей, а мать Майкла являлась главным ее редактором.
   – Майкл, нам всем известно твое упрямство. Мы с твоей матерью боимся, что ты не дашь ране затянуться как следует. Взгляни на себя. Ты постоянно бередишь ее. Имей в виду, в твоем возрасте раны заживают не так уж быстро.
   Гиббонс закатил глаза к потолку. О Господи.
   – Что значит – в моем возрасте? Мне тридцать девять. Это что? Старость, по-твоему?
   – Через две недели, Майкл, тебе исполнится сорок. Пойми, ты уже не мальчик. А занятия боевыми искусствами – для молодых людей.
   – Лоррейн, ты ведешь речь о том, чего не знаешь. Ты понятия не имеешь об айкидо.
   – Пусть я не имею понятия об айкидо, но зато знаю тебя. Тебе до смерти хочется выдержать экзамен на получение черного пояса, ты готов пойти на любой риск. В том числе и остаться хромым. Господи, Майкл, ты никому ничего не докажешь.
   – Лоррейн, я начинаю выходить из себя. Знаешь почему? Потому что тебе с моей матерью место в сумасшедшем доме. Ты, наверно, считаешь меня дураком. Думаешь, я собираюсь кому-то что-то доказывать? Я оперативник, черт побери. Меня пытались застрелить, заколоть, избить ногами, дубинкой, кулаками, рукояткой пистолета. Задавить машиной. Однажды какой-то псих в восточном Гарлеме хотел зарубить меня топором. Еще один тип попер с циркулярной пилой. Мне приходилось даже защищаться от сторожевых собак. И не один раз, а трижды.Так что мне ничего доказывать не надо. Я все уже доказал, сотни раз. Айкидо дает мне нечто совсем другое. Но, видимо, ни матери, ни тебе этого не объяснишь.
   Лоррейн умоляюще сложила руки:
   – Сделай попытку.
   Ноздри Тоцци раздулись.
   – Начнем с того, что айкидо дает мне покой. А ты сейчас действуешь наоборот.
   – Ну извини, Майкл. Может, арестуешь меня за нарушение твоего покоя?
   Голос Лоррейн взлетел до цыплячьего писка.
   Гиббонс решил, что это становится скучным, и принялся ковырять в ухе.
   – Не помешаю?
   Гиббонс повернулся к двери. На пороге стоял Брент Иверс, помощник директора Манхэттенского отдела ФБР. Начальник явился проведать раненого подчиненного. Гиббонс выпрямился. Такие поступки принято считать проявлением трогательного внимания.
   Массивная фигура Иверса почти полностью закрывала дверной проем. Массивными у него были и плечи, и голова, и нижняя челюсть. На висках изящно серебрилась седина, Гиббонсу казалось, он навел ее в салоне мужской красоты где-нибудь на окраине. Видимо, считая, что так он выглядит внушительнее, что седина производит впечатление ума и силы. Гиббонс находил в нем сходство с металлической фигуркой на капоте старого автомобиля – такой же серебристый и чопорный.
   Иверс кивнул Лоррейн и Гиббонсу, потом властно уставился на Тоцци, с босой ступни которого свисал носок, будто колпак гнома.
   – Как себя чувствуешь, Тоцци?
   В вопросе его слышалось обвинение.
   Тоцци сдернул носок и осторожно положил на пол.
   – Отлично. Нога еще слегка болит и двигается плоховато, но оставаться здесь незачем. Поваляюсь пару дней дома на кушетке и буду вполне работоспособен.
   Лоррейн метнула на него убийственный взгляд, но давать волю языку в присутствии Иверса не стала.
   – Я разговаривал с твоим врачом, – сказал Иверс. – Он считает твою рану более серьезной.
   Лоррейн просияла. Она приберегала этот довод до той минуты, когда брат заявит, что не желает отлеживаться в их квартире.
   Иверс заговорил с суровой распорядительностью:
   – Врач полагает, что несколько дней для поправки будет мало. Я сказал – это не проблема. Даю тебе месячный отпуск по состоянию здоровья. Нужно будет – продлю. Только используй это время для отдыха. Ясно?
   Гиббонс увидел, как на челюстях Тоцци заиграли желваки. И на челюстях Иверса. Эти люди, мягко говоря, смотрели на некоторые вещи по-разному.
   Тоцци считал Иверса бумажной душой и подхалимом, больше всего думающим о собственной внешности и карьере. Здесь он был прав, но Иверс, кроме того, являлся его начальником, и подчиненным требовалось с этим считаться. Эту истину Тоцци никак не мог усвоить.
   Иверс считал Тоцци несдержанным, недисциплинированным агентом, сущим наказанием для Бюро. И тоже был прав. Но только Тоцци имел отвратительную привычку добиваться результатов, и это мешало Иверсу сделать то, что ему больше всего хотелось – уволить Тоцци.
   Трение между этими людьми можно было сравнить с трением песчинки под створками моллюска. Раздражение нередко приводит к появлению жемчужины.
   Если дать им волю, эти двое могли препираться до бесконечности, и Гиббонс решил вмешаться, пока они не вышли за рамки приличий:
   – Полицейские разузнали что-нибудь о том грабителе?
   Иверс сжал губы и покачал головой:
   – Они обещали прислать мне рапорт, но сообщать, похоже, нечего. Эксперты произведут анализ пули, только не знаю, чего они этим добьются.
   – Очевидно, не многого.
   Замечание Гиббонса Иверс пропустил мимо ушей. Он ни в грош не ставил чужие мнения.
   – Сыщики, которым поручено это дело, хотят поговорить с тобой, Тоцци. Они исходят из версии, что это не заурядное ограбление, и хотят узнать, есть ли у тебя какие-то враги.
   Гиббонс и Тоцци дружно фыркнули.
   Лоррейн нахмурилась.
   Иверс уставился на них из-под густых бровей:
   – Я сказал что-то не то?
   Тоцци глянул на Гиббонса:
   – Гиб, есть у нас враги?
   – Только если считать всех деловых и приспешников в пяти семьях мафии. Сколько это будет? Полторы-две тысячи человек. Всего-навсего.
   – Да, всего-навсего.
   Лоррейн была близка к обмороку.
   Иверс откашлялся, словно директор школы, призывающий к вниманию непослушных учеников.
   – А нет ли конкретных подозреваемых? Сыщикам потребуются фамилии.
   Тоцци поднял глаза к потолку:
   – Тоже мне вопрос! С кого начать? Ладно... Ричи Варга, Джуси Вакарини, Сол Иммордино, Эмилио Зучетти, Жюль Коллесано, Фил Джиовинаццо... – Тоцци загибал палец за пальцем. – Черт возьми, меня ненавидят все.
   – Не говори об этом с такой гордостью.
   Иверс сложил руки на груди. В солнечном свете засверкал камень на йельском студенческом перстне.
   Гиббонс оперся подбородком на руки и мысленно перебрал всех из приведенного краткого перечня. Каждый из этих людей имел основания желать Тоцци смерти. Ему тоже.
   – Мистер Иверс? – послышался из коридора женский голос.
   Иверс посторонился, вошла щегольски одетая негритянка – в очках, синем костюме, жемчужно-серой шелковой блузке, с черной кожаной сумочкой через плечо. На взгляд Гиббонса, не моложе тридцати трех лет и не старше сорока пяти, симпатичная, похожая на администраторшу. Волосы ее были зачесаны назад и подстрижены на уровне шеи, их пышность сдерживал черепаховый обруч. Очки модные, но не чрезмерно, линзы крепились на широкой, закрывающей брови поперечине. Гиббон-су стало любопытно, почему в субботу она одета по-деловому.
   – Мадлен Каммингс, – представилась она и протянула руку Иверсу. – Мне сказали, что я найду вас здесь.
   Иверс обменялся с ней рукопожатием.
   – Я не ждал вас до понедельника. Добро пожаловать в Нью-Йорк, агент Каммингс.
   Гиббонс приподнял брови:
   – АгентКаммингс?
   – Я предпочитаю обращение докторКаммингс, сэр.
   Иверс кивнул:
   – Хорошо.
   И неожиданно улыбнулся. Когда его поправляли подчиненные, он обычно относился к этому пренебрежительно.
   – Я приехала вчера вечером, – сказала негритянка. – И решила не терять выходные, а ознакомиться со своим новым заданием.
   Иверс опять кивнул и улыбнулся, гордясь новой ученицей в классе. Гиббонсу казалось, она вот-вот достанет из сумочки яблоко и положит ему на стол.
   – Вы, должно быть, агент Тоцци, – обратилась Каммингс к Майклу. И перевела взгляд с его лица на босую ступню. – Я с сожалением узнала о том, что вы ранены.
   Однако сожаления в ее голосе не слышалось. Иверс жестом представил ей остальных:
   – Доктор Каммингс, это агент Катберт Гиббонс и Лоррейн Бернстейн.
   Услышав свое имя, Гиббонс невольно стиснул челюсти. Он терпеть его не мог и не любил объяснять почему. Предпочитал, чтобы его называли просто Гиббонс, но решил не объявлять это доктору Каммингс. Видеться с ней, слава Богу, он будет редко, потому что на службе почти ни с кем не общается, кроме коллег из отдела по борьбе с организованной преступностью.
   Каммингс обменялась с ним рукопожатием, потом протянула руку Лоррейн:
   – Можно поинтересоваться, мисс Бернстейн, что привело вас сюда?
   Ту ошарашила бесцеремонность вопроса.
   – Пожалуйста... я жена Гиббонса и двоюродная сестра Майкла.
   – Понятно. – Доктор Каммингс тут же повернулась к Иверсу, забыв о муже с женой.
   – Кстати, – добавила Лоррейн, – я профессорБернстейн.
   Доктор Каммингс резко обернулась. Утвердительно кивнула и выдавила улыбочку.
   – Доктор Каммингс – сотрудница нашего отдела поведенческих наук в Квантико, – объяснил Иверс. – Некоторое время она поработает с нами.
   – И подвергнет анализу Тоцци? – спросил Гиббонс, оскалясь в улыбке. – Я давно твержу, что ему пора проверить головку.
   Тоцци бросил на него свирепый взгляд:
   – Я никогда этого не слышал.
   – Ты никогда никого не слушаешь.
   – Собственно говоря, джентльмены, – сказала Каммингс, – моя специальность – психология отклонений типа маниакальной вспыльчивости.
   Гиббонс издал смешок:
   – Похоже на оценку последней выходки моего напарника.
   Лоррейн бросила на него яростный взгляд. Это означало, что надо вести себя сдержаннее. Она не могла донимать Тоцци при посторонних и, видимо, решила приняться за мужа, так как с ним могла управляться без слов, одними взглядами и жестами. Это искусство развивается у жен само собой. Еще несколько лет – и она будет поедом есть Катберта уже без слов и без жестов, с помощью одной телепатии. Жаль, что Гиббонс любит ее так сильно. Любовь иногда может стать тяжким бременем.
   – Доктор Каммингс приехала сюда по программе внутреннего обмена, организованной Бюро, – объявил Иверс. – Агенты, работающие в лабораториях или в кабинетах, будут набираться оперативного опыта, чтобы лучше понимать деятельность системы в целом. Доктор Каммингс на полтора месяца станет оперативником, почувствует себя, так сказать, на передовой.
   Иверс и Каммингс закивали и заулыбались, очевидно, довольные друг другом. Гиббонс кивнул, но без улыбки. Еще одна нелепая программа, изобретенная вашингтонским начальством. Отправить кабинетных работников на передовую, чтобы им было о чем трепаться на вечеринках в Джорджтауне^[2]. Вопиющая нелепость.